Прекрасный принц
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
- Тебя точно встретят? - водитель морщится, с одной стороны его успокаивает полученная сумма, с другой мучает совесть.
- Конечно, я уже созвонилась! - я открываю дверцу машины, царственно (никто ж не помогает!) выбираясь наружу. Принцесса всегда должна сохранять лицо.
- Какое cозвонилась? Тут же сотовый не берет? - похоже, совесть одерживает верх.
- Ребята на плато поднимались, там берет, - спешно хлопаю дверью и красиво делаю ручкой я. - Спасибо!
И ускоряюсь по старой покосившейся асфальтовой дороге, огибающей лесистый склон. Вершины кругом похожи как близнецы, и принимая решение подниматься по ближайшей балке, я полагаюсь скорее на карту и удачу, а еще сбегаю от таксиста. Неймется же ему!
Машина обреченно разворачивается и дает по газам. Ее слышно некоторое время, а после повисает тишина. И только бухает сердце, перекачивая адреналин с небольшим процентом крови. Не ждут меня никакие ребята. Но прыгать в пустоту - это то, что нужно сейчас.
А чтобы вы сразу увидели, сразу очутились между этих дымчатых сизых склонов, я покажу их вам. Они похожи на пересушенную шевелюру после двадцатой химической завивки. Деревья именуются буками, и буки они и есть. На дорогу рукавами сползает грязь, которую натащили многочисленные ручьи. В просветах деревьев проглядывают скальные выступы каньонов, кажутся голубыми, но на самом деле они красные. Просто день серый, все так далеко, а то, что близко - черное, сизое, бурое, зеленое и синее. Я так долго добиралась сюда. И теперь в ужасе от своей смелости. Если я заблужусь - помочь будет некому, тут и на дороге-то машины появляются не каждый день, а уж если свернуть с шоссе и углубиться в лес...
Но я приехала неспроста. Я знаю, куда хочу попасть. Вопрос только в том... Вопросов два - найду ли, и будут ли мне рады. Где-то тут живет Гуру. Это хиппи его так прозвали, их много квартирует по пещерным городам в теплое время. А зимой Гуру уходит выше, зимой у него "спячка" - время, когда никто не должен мешать. Он делает амулеты из оникса, что-то над ними читает, а то и разговаривает с ними - кто знает? И голодает по десять дней каждый месяц. Вы правильно поняли, он достаточно чокнутый, чтобы я тут переминалась с ноги на ногу на дороге и набиралась решимости двинуть в дебри по еле приметной тропке. Именно. Он достаточно чокнутый, чтобы я стремилась к нему как железная ложка к магниту.
Я скажу вам все, как есть. Для меня он старый. То есть достаточно старый, чтобы не вызывать эротических желаний. Мне двадцать, ему в два раза больше. К тому же он страшный - у него борода по пояс и лохмы, которые он не чешет, а если и моет, то в ручье, холодной водой. Он вообще любит влезть туда, где похолоднее. Но я обнаружила, что я от него балдею. То есть как бы мне хреново не было, стоит сесть рядом и послушать о чем он говорит с соседями-хипарями, всю хандру как рукой снимает. Я просто готова горы свернуть - такая энергия от него идет. И так было не раз - когда мы отдыхали дикарями в пестром обществе, мы всегда старались встать поближе к Гуру. И, возвращаясь домой, я обнаруживала в себе силу великую, решала все проблемы и была на гребне волны. Хватало меня недели на три, а потом я снова приезжала потусить недельку к хипарям. Итого - болталась за сезон раз пять туда-сюда. На работе уже привыкли - третье лето так. А сейчас зима. И прошло не три недели, а намного больше.
То, что зимой Гуру уходит в горы, я знала от него самого. Нам случалось иногда побеседовать тет-а-тет. Ой, мне даже приходило в голову в него влюбиться, настолько он притягательная личность. Но, как и всякий шаман, он страшный эгоист. Это я сразу приметила, и отмела любые мысли в том направлении. Девочек вокруг него всегда водилось в избытке, и они всегда чередовались, так что рассчитывать на преданность и любовь не стоило.
А вот "штопор" после разрыва с Сашкой - был такой Сашка, и долго был, два года... Мы так и путались - Сашка с Машкой, два обалдуя. Вы понимаете, почему мне необходим адреналин? Необходимо было прыгнуть в неизвестность. Слава богу, кроссовки оказались хорошими, а то на глинистых мокрых тропах вполне можно подвернуть ногу - это как минимум.
И как результат - сейчас я пробираюсь по тропе, держась за коряги, спина под рюкзаком такая, что хоть снимай свитер и выжимай. Хорошо, что холодно. Небо светло-серое, кажется, вот-вот проглянет солнце, но оно временит. И где в таких краях может быть щель под скалой, в которой живет Страшная Борода?
Вы поняли, что сказка началась, не так ли? Я иду к Страшной Бороде, и я - маленькая потерявшаяся в лесу принцесса, и никто мне не может помочь, кроме этой Бороды, потому что принц оказался клерком, а папа-король ничего в жизни не понимает, а у мамы-королевы свое королевство - где-то за Великим хребтом. Мои верные вассалы спят за мониторами. Во всем мире живы только мы - вы, читающие эти строки, я и Борода, который голодает восьмой день, медитирует на вершине и режет между делом очередной амулет из оникса.
В этот самый момент меня должны подвести хваленые кроссовки, я должна упасть и подвернуть ногу, а незнакомый молодой маг, который ищет себе амулет Великого шамана и направляется той же тропой к Страшной Бороде, меня находит и спасает. Ура? Да, все почти так и случается, как мы надеялись. Я падаю, но ничего не подворачиваю, а зверски изваливаюсь в грязи, на четвереньках выползаю на тропу, а когда поднимаюсь на ноги, вижу лестницу. И - ага! - в ее конце уютный грот, в котором горит костер, а рядом с ним сидит Борода и жадно дожирает из банки тушенку.
Ну, я достаточно описала вам Бороду, чтобы вы не думали, что он бросается мне на помощь. Конечно, он делает кислое выражение лица - ведь я нарушила его духовный пост - не рискну сказать, что пост был каким-то еще, уж больно Шам чавкал тушенкой. Но надо отдать ему должное, он принимает верное решение, и спешно выскребает банку, а уж потом поднимается на ноги и втаскивает на площадку появившееся перед ним существо.
- Кашу будешь? - бурчит Борода и гремит котелком. - Сядешь обсохнуть, и будем с тебя глину сбивать, или переоденешься?
И вот скажу вам честно. Если бы он глядел на меня сочувственно, мне было бы дико неуютно, настолько, что я, может быть, развернулась и ушла. Но от этой хамоватой небрежности я расслабляюсь и уползаю в угол переодеваться, а потом сижу и, давясь кашей, рассказываю про клерка, папу, маму, и какие все они.
- А почему ты тушенку в кашу не мешаешь? - выдавливаю наконец я и сама себе наливаю чай, потому что угощать здесь явно не принято.
- Что зря расходовать продукты? - философски вздыхает Борода и вздымает в небо длинный подбородок. На удивление зимняя борода короче летней. - Если после мяса еще хочется есть - можно поесть каши.
Короткий день гаснет. Хорошо я успела, уж и не знаю, где бы ставила палатку, если бы не вышла к костру.
- Спальник у тебя есть? - вопрошает Шам и, услышав мое утвердительное мычание, разгребает для меня нишу под стеной. - Кидай сюда коврик.
Да-да-да, это те самые двенадцать матрасов и двенадцать перин, а под ними - горошина, и я проваливаюсь в глубокий и здоровый сон до позднего утра.
А утром в гроте уже нет хозяина, в кане холодный чай, я пью его и размышляю, что делать сегодня, дергать вниз и убираться восвояси или ждать новой беседы, чтобы наконец поперло. Не вдохновил меня вечерний разговор, может быть, в первый раз не вдохновил. Меня ругали, рассказывали, что жизнь никому не обязана, да и вообще, должна быть рада, что живая сюда выползла, хоть и в сильно запачканном виде.
Поскольку цель не достигнута, я решаю дождаться Великой Бороды, которая наколдует мне волшебного принца. И вскоре шаман появляется из-за гребня и тащит за плечами - нет, не принца, а солидную вязанку хвороста. А мог бы.
- А на что твои амулеты? - начинаю я вести подкоп и получаю в ответ перекисший взгляд.
- Девочка, эти амулеты не для детей, - противным голосом вещают мне.
Ах вот ты как? Какая я тебе девочка?
- Я понима-аю, - в тон отвечаю я. - Но я достаточно взрослая, и я бы купила.
- Тут не лавка, - внезапно меняет тон Борода. - И готовые я не продаю. Я только делаю на заказ.
- А эти для чего?! - на стенах пещерки висят целые гирлянды кулонов и бус. - Неужели все на заказ?
Борода отворачивается и занимается своими делами - ломает хворост, складывая его за камень, что-то мешает в миске, явно несъедобное, чем меня весьма огорчает. Короче, меня игнорируют довольно долго - минут десять. Кто угодно бы с ума сошел!
- Если быстро спустишься - к вечеру будешь в деревне, - между делом бросает он. - А там или переночуешь, или о машине в город договоришься.
Я вспыхиваю и начинаю собираться. Кто он такой, чтобы так со мной обращаться? И уже через четверть часа небрежно прощаюсь и начинаю медленно спускаться по лестнице. У него есть еще время одуматься и остановить меня. Но грубиян этой возможностью не пользуется. Возмутительно!
Иду по тропе я также не спеша, поэтому через некоторое время слышу, как этот чокнутый колдун опомнился и зовет меня - нет, слов не разобрать, но интонация явно такова. Я гордо разворачиваюсь и неспешно шествую назад - пусть не радуется!
А Шам бегает по краю балки, кому-то, свешиваясь вниз, кричит слова ободрения и вяжет на дерево веревки, а затем начинает по ним спускаться с обрыва. Неужели он решил, что я туда упала? Не такая я идиотка! Я осторожно пытаюсь разглядеть, что там внизу, и сталкиваюсь с Гуру головами.
- Удачно, - совершенно серьезно говорит он, как бы и не почувствовав ничего. - Один я могу и не вытянуть.
Он перебрасывает пару веревок через развилку дуба и ухватывается за них с другой стороны.
- Ну, - говорит, ритмично отдуваясь и перехватывая веревки. - Помогай.
Да что же у него там? Я впрягаюсь, и через пару минут уже пот катит градом с нас обоих, да при чем тут я, что я, нанималась? Вон уже как руки болят, сейчас оторвутся, а у Гуру красивые плечи. Это я так, между делом размышляю, под брезентовой курткой гуляют бугры и узлы, забавно. И спина красивая, треугольная, и сам он выше меня на голову, чудной мужик, вот только чокнутый. Нет, он баб ни во что не ставит, да и лохмы торчат как у нищего с паперти, и вообще, я веревкой ладони уже до мяса протерла, хоть бы перчатки дал.
- А теперь упрись ногами и держи, - бросает через плечо мне он. - Я быстро перехвачу.
Я как дурочка мертвой хваткой висну на веревке, которая мне, в общем-то, на фиг не сдалась, а Борода подбегает к краю обрыва и начинает вытаскивать что-то рыжее. В конце концов, я уже и отпустить концы могу, а это рыжее оказывается ланью или оленем, или чем-то вроде, да еще и живым в придачу.
А шаман с ним разговаривает, да непонятно, понятно только, что утешает. А дичь лежит на боку и часто дышит. Потом вдруг Гуру вспоминает обо мне, оборачивается, явно пытается вспомнить, зачем я здесь, его осеняет, и он выдает:
- Вовремя ты подсуетилась, а если подсуетишься еще немного, в деревню точно успеешь.
И видимо на моем лице мелькает некая гамма чувств, которая его смущает, он смотрит на меня, на солнце, которое сегодня решило светить вовсю, на красные скалы за моей спиной.
- Ладно, - говорит он. - Сегодня дотемна не успеешь, давай завтра. Да и Ланку лучше подальше оттащить, тут ночью небезопасно.
И мы, как два трактора, тащим Ланку.
Ланка спит внизу, под лестницей и Леха - так, оказывается, зовут Гуру - несколько раз за ночь по темнянке спускается к ней с теплым травяным отваром.
- Не бойся, волки сюда за ней не придут, - говорит он перед тем, как снова уйти. - У нас с ними договор.
Я, наверное, потому и просыпаюсь каждый раз, мне олениху жалко. Я сплю и не сплю, и вроде как брежу. Надо мной висит черный неровный контур потолка и звезды, они качаются и плывут, сдвигаясь к противоположной стене каньона, а ветер колышет ветви и стонет. И почему ветер такой угрюмый ночью? Но он меня волнует. Это из-за него мое сердце так бьется, и мне страшно, и хочется лететь следом за ним и хохотать - и я наоборот сжимаюсь в комок под спальником, и меня бьет дрожь, это из-за амулетов, это Борода меня заколдовал. И к утру я обрасту рыжей шерстью и убегу в стадо, и там встречу своего принца. А на шее у меня будет висеть один из этих амулетов. Или бусики. Хочу бусики... И то и дело передо мной встает лицо Бороды, склоняющегося над оленихой, сосредоточенное и тревожное, и нежность... такая нежность! Если бы хоть на одну женщину мог бы так посмотреть хоть один мужчина - это была бы истинная любовь, куда там ромео с джульетами.
- Она поправится, - говорит он, проходя мимо, когда я поднимаю голову ему навстречу. - Жар к утру спадет.
А потом гремит крышкой бака, в котором кончилась вода, и, запасаясь канистрами, снова движется вниз, к роднику, а я думаю - когда же кончится эта темнота? А ночь как резиновая, и нет ей конца, и рассветы давно отменили, а мы и не знаем. Хоть факел зажег, и то хорошо, а то недолго и шею сломать.
А на следующий день меня не прогоняют. А мы как бы оба забываем, что я должна идти. И он случайно забыл, и я, и дел по горло, к вечеру Ланка уже перекатывается на живот, и лежит совсем аккуратно, будто здоровая.
А к утру ее и нет под лестницей, но Леша не тревожится, наверное, так и должно быть. Он сидит на краю площадки, скрестив ноги по-турецки, и что-то режет на камне. К обеду не встает, и я подтаскиваю ему миску риса с фасолью, накрытую черствой лепешкой, он ласково кивает, потом вдруг оборачивается и изучает меня - глаза в глаза. Я ловлю себя на том, что привычно хмурюсь, и привычно стараюсь перестать. И тогда он протягивает мне на ладони круглый кулон с вырезанным солнечным лучистым диском:
- Носи. Вот тебе твой прекрасный принц.
Хватает миску и углубляется в еду.
Ну вот и "хэппи-энд", счастливая развязка! Принцесса преодолела все преграды, получила заветный сундук с амулетами, "сей момент" наколдует принца и "вуаля!" И в этом изобилии авторской иностранщины гордая девушка Маша, до глубины души польщенная тем, что шаман просканировал ее карму и душу и подобрал рецепт глобального счастья, кокетливо мурлычет:
- Хочу бусики...
Миллиардер, вложивший половину состояния в диадему невесты и получивший фразу "что-то не то, милый, оттенок к глазам не подходит" не выглядел бы таким взбешенным и оскорбленным до глубины души, как Борода в этот момент. Ему не просто плюнули в душу - оскорбили его талант, его богов, его работу - все, во что он верит - и разом!
В замедленном кино Шам взвивается как ужаленный и нависает над маленькой Машей - "кто сидел на моем стуле и сломал его?"
Вы подумаете, что мне стало страшно? Нисколечки. Я сижу и любуюсь на "бурю в стакане воды", и мне нравится, что Леха мечет молнии, объясняет мне на все лады, как глубоко я неправа, и сколько важного и нужного было в этот день вложено в круглый кусок оникса. Потом он выдыхается, пинает миску и куда-то уходит, и это хорошо, потому что выслушивать занудное "успеешь до темноты" мне ужасно не хочется.
Я бросаю опустевший грот, закрывая на всякий случай провизию тяжелой крышкой, и неторопливо шлепаю вниз по лестнице, а потом вверх по тропе, куда, предположительно, шаман ходит за водой.
Идти приходится долго, пора бы и усомниться, туда ли я иду, но тропинка наконец выводит к ручью, вжимающемуся в серую стену, терпеливо взбирается выше и выше, я цепляюсь за колючие кусты и тонкие искривленные стволы, и за очередным поворотом вижу сразу два прекрасных зрелища. Первое - это двухметровый водопад, завешивающий вход в небольшую пещерку, а второе - это Лешик, медитирующий под ним. Если, конечно, человек, стоящий навытяжку и орущий басом, может считаться медитирующим. И если бы не вода - я бы, наверное, давно услышала эту дивную музыку.
Торопиться некуда. Я лежу за камнем на пузе, у меня лучшие билеты. Минут через пять Лехе, видимо, надоедает, или он получает-таки благословение матери-природы, и выходит из-под мощной струи, шлепает по мелководью и трясет гривой как колли. Брызги летят во все стороны, на солнце это очень красиво. Красиво и все остальное, я бесстыже пялюсь, ну почти бесстыже, от легкого смущения меня пробирает на га-га.
Леха вылезает на бревно и энергично растирается стареньким полотенцем, живой плакат "солнце, воздух и вода", если бы не повышенная лохматость. Спортсменам она как-то не идет. Добродушное солнце заходит за тучку, налетает ветер и приносит вихрь снежинок, один, другой, вот так сразу, без предупреждения, хотя обычно на этой высоте идет дождь. Но не сегодня.
С какими-то не самыми вежливыми словами в адрес погоды шаман одевается и в несколько прыжков исчезает внизу, а я остаюсь совершенно ошарашенная в клубящейся снежной пыли. Метет так, что не видно протянутой руки. Вру, еле видно, если ладонь поднести прямо к лицу, что уж там ее протягивать? И я чувствую себя котенком в ведре, совершенно не понимая, как я сюда пришла, и как мне отсюда спускаться. Приходит только одна утешающая мысль - меня будут ругать! - и она как-то примиряет с ситуацией. Конечно, меня найдут, спасут и будут ругать.
Вообще сейчас неподходящее время что-то вам рассказывать. Потому что метель начисто лишает человека способности думать и мало-мальски себя контролировать. Все мои действия дерганные, очумелые, меня трясет, потому что я не взяла дождевик и скачу тут в тонкой флисовой куртке, у которой даже карманов нет, где отогрелись бы руки. Их обжигают скользкие камни и стволы, срываясь с которых я перебежками, зигзагом скачу по предполагаемой тропе. Где нахожено, а где райские кущи, уже невозможно разобрать. Главное - не поскользнуться.
А это уже серьезнее, я вылезаю на карниз, в паре метров под ним верхушки деревьев, в общем-то, невысоко, но не соблазняет. Мне бы понять, как я сюда сползла. Метель прошла свою буйную стадию, уже что-то можно разглядеть. Все - и серые ветки, и зеленые шарфики плюща припорошило белой свежестью. Какая красота! Особенно за шиворотом.
- Леша!
Не до гордости. Холодно, скользко и страшно. Надо аккуратно сидеть, не делая лишних движений.
- Ле-ша!
Снег начинает падать крупными мокрыми хлопьями, я похожа на весеннего снеговика. Хорошо хоть капюшон есть.
Подо мной раздается негромкий стрекот, две пары белок грациозно балансируют на верхушках веток. Потом одна двойка уходит, другая остается, и, наблюдая за ними, я почти забываю, что ноги сводит судорогой, а руки скоро отвалятся.
Выше по склону хрустят ветки, кто-то ломится как молодой лось. Борода! Придирчиво меня оглядывает, швыряет конец веревки и объясняет, как правильно обвязать его вокруг пояса. Ага, сегодня олениха - это я.
Ну, он меня не тащит, конечно, а только страхует и постоянно командует - берись за то, ногу ставь туда, да не так... - а вокруг него по ветвям носятся четыре белки. Я на них отвлекаюсь, меня ругают - все в порядке, как и должно быть.
- Ты чего села? Примерзнешь.
- Устала, - виновато вздыхаю я. - Ножки подгибаются.
Он мотает головой, отбрасывая гриву за спину, и садится рядом.
Снег перешел в мелкую морось, мы постепенно растворяемся, как два куска сахара, и тяжелеем. Флис высохнет, а вот сколько сушить брезентуху? Я сижу и думаю об этой чепухе, о белках, которые усвистели по своим делам, едва закончились спасработы.
- Идти можешь?
- Еще чуть-чуть посидим? - мне не хочется в грот.
Там Леха опять станет Гуру, будет вещать или творить, или хлопотать по хозяйству. А тут мы сидим и смотрим, как исчезает белая накидка, и оголяется лес. От нас валит пар, мы - маленькая Ключевская сопка.
Постепенно светлеет, скалы яснеют лицами. Мне хочется спросить Бороду о чем-то важном, об оленихе, о белках, о волках, но не поворачивается язык. Любые вопросы прозвучат банально, как у зевак в зоопарке. Ведь на самом деле я знаю ответы, мне просто хочется об этом поговорить, хочется, чтобы он допустил меня в свои тайны, поделился чем-нибудь. Но, наверное, достаточно взгляда, которым он скользит по горам. Он безмолвно спрашивает - ему отвечают, потом спрашивают они - и отвечает он. Наконец, я встаю, и мы бодро рысим до дому, до хаты - хлюп-хлюп-хлюп.
В гроте меня пихают к разведенному костру греться, заставляют все с себя снять и закутаться в спальник. Понятия хиппи далеки от ханжеских, "ню" тут никого не смутит. Хозяин кашеварит сам, а ужин получается скудным, мы подъедаем остатки, потому что на второй рот тут явно не рассчитывали, хорошо еще время холодное, ничего не испортилось.
Дождь моросит не переставая. Спальник с одной стороны перегревается, с другой наполняется ледяной влагой, я поворачиваюсь, как гусь на вертеле. А на Гуру отчего-то находит разговорчивость, и он моет кости всем знакомым, общим и его собственным, населяющим пещерные стоянки в летнюю пору. Он сам шутит и сам смеется. А мне отчаянно хочется спать, я незаметно кемарю, пока я не попадаю впросак с очередным "ну ты помнишь этого?" и стыдливо уползаю в свой угол. И уже в самый последний момент, перед тем, как заснуть, мне приходит в голову - странно, он меня столько ругал, призывая к собранности, но вот за то, что я очутилась на этом карнизе - ни-ни.
Борода - ранняя птица, он встает задолго до меня, поэтому утром его отсутствие меня не пугает, но после обеда я уже начинаю задумываться - а не случилось ли чего? День достойно продолжает вчерашний, вода продолжает мелко сыпаться вниз, но ветра нет и относительно тепло - по крайней мере, в двух куртках и дождевике. Я уполовиниваю остатки лаваша, хотя, когда их грызешь, они так просто не сдаются и ломаются с треском лопнувшего пластика, бодяжу сладкий чай и поглядываю по сторонам - не покажется ли наш Великий и Ужасный?
Со скуки начинаю рассматривать кулоны, их велено не трогать, но смотреть-то можно! Я же не руками! Как у любого уважающего себя шамана, у Бороды есть кейс с лучшим товаром и чемодан с тем, что поплоше. Я выбираю второй и методично перетряхиваю его содержимое - попадаются очень неплохие вещи. Нет, ну это же висящие амулеты нельзя трогать, про чемоданные речи не было. На дне тоже находится что-то интересное. Я вытягиваю целую пачку рисунков. Горы, горы, олени, водопад, рассвет, женская фигура, сидящая у огня спиной к зрителю, снова горы, портрет... ой, матушки, так это же я! Тут и сомневаться не приходится, но держу в руках вещдок, а верится с трудом. Лицо отрешенное и хмурое. Линии жесткие, волосы как из колючей проволоки, ну кто же так принцесс рисует?
Зная Бороду, можно предположить только одно - человек сосредоточенно работал, выполняя мою просьбу. Ему надо было создать кулон с прекрасным принцем, раскрыть мою душу для себя. Что ж, неплохо вышло, но прическу мог бы и поаккуратнее. А то вдруг после такой прически принц бракованный наколдуется? Амулет, кстати, мне так и не отдали. Как и бусики. Но раз уж вырезал - отдаст, куда он денется?
Убираю все на место - Гуру, пора возвращаться! Но его все нет и нет, хочется кушать, но лаваш - табу.
Под обрывом, на котором я стою, перекликаются птицы. Лакомятся буковыми орешками. Наконец-то тучи скатали в толстый рулон и свалили на одной стороне неба, а с другой льется нежный лютиковый закат. Ветер уносит влажность, колышет похожие на губки кроны деревьев. На них темные пятна зеленого плюща. Птичьи голоса все тише и дальше. Как-то неправильно все. Что я тут делаю? Достаю мастера своими капризами? Исследую тайны мира? Ищу себя? Нет, я нашла уютное местечко с хорошим видом. Да, у меня лучшие билеты! Кажется, после этого была уже какая-то пакость...
Развести костер очень просто. Надо сложить хворост и поджечь его спичкой или зажигалкой. И все - тепло обеспечено. Я так и делаю. Видите? Все как по учебнику. Можно сделать "шалашик", можно "поленницу", поджигаем. Да, надо закрыть от ветра, что-то задувает... И палки бы еще посушить... Или спички плохие? Зажигалка слабенькая. Ну что это за пламя? Или с другой стороны поджечь? Или подуть? Помахать? Накрыть чем-нибудь? Нет, накрыть - это лишнее. Явно. Бедный коврик. О, у меня есть свечка! Свечка - это почти костер, полдела. Свечка горит среди веток, очень красиво. Ветки ее игнорируют. Ну и ладно.
- Леша! Ле-ша!
Ну да, можно подумать, он сидит внизу и прячется, и покажется, как только позову. Когда придет - тогда придет. Сижу на краю как Шалтай-Болтай, болтаю тут, шалтаю. "Кого ты видел на дороге? - Никого. - Эта молодая особа тоже его видела". Леша, ну где же ты?
Над горами восходит луна. Она почти круглая, дозреет завтра. По небу плывут лунные моря, текут лунные реки. Лес внизу совсем черный, все стало резче. Все пугает и манит. Я ползу душой по луне, выстилаюсь по ней, как кошка языком по рюмке из-под валерьянки. Сейчас и кататься на спине начну. Ветер стих настолько, все стихло настолько, что отсюда слышно ручей и водопад. Луна шествует по небу и заглядывает, наконец, в наш каньон. Голубые пятна рассыпаются между черных стволов. Скорее вниз!
Что может удержать, если вы услышали пение эльфов и голоса их серебряных рожков? Я пружиню как мячик, я скачу по бледным пятнам лунного света - вверх, к водопаду, мне надо успеть, пока мой народ пляшет у воды в ночь неполной луны, бегом, бегом, бегом. За ванной у водопада тропа делает стремительный вираж и вылетает на поляну. Я знаю, что это поляна для лунных танцев, я кружусь, разбрасывая полы плаща, у меня на все достает дыхания - прыжки, повороты, наклоны. Ноги отбивают ритм. Луна входит в мою голову, струится в грудь. Я - уже совсем не я, а другое, дикое существо. Лес полон тайного присутствия, я слышу разговоры, смех. Я - веселый ворон, играющий с ветром. Меня подбрасывает и швыряет. Я взлетаю в небо, и уже над самым краем поляны прыжок застывает, замороженный маленькой искрой внизу. Очарование не торопится покидать меня, я все еще иная, кровь бурлит и бесится, сердце бухает, но я стою и неподвижно смотрю на огонек фонарика, по-черепашьи ползущий в серо-черном лесу. Он - острие иголки, я трепыхаюсь на нем, дрожа осыпающимися крылышками, вздыхаю, и иду навстречу.
И зачем Лехе фонарик? Все и так прекрасно видно. У лестницы я недолго размышляю, а потом иду дальше по балке, мокрые листья вздыхают под ногами, похожие на гигантские опавшие лепестки.
Через полчаса я перестаю спешить, потому что слышу Пение. Нет, это не рок-баллада и не бардовские посиделки, и даже не романс - Шам напевает без слов, но так красиво! Голос то бархатно тонет в ветвях, то звонко аукается от каменных стенок. "Ла-та-ти, ла-та-та... Бом-бом!" Чудо какое!
Он вылетает прямо на меня, а поскольку я неподвижна - некоторое время стоит в ступоре, пока спинной мозг договаривается с головным.
- Ла-та-ти, ла-та-та, - вежливо подсказываю я.
- Бом-бом, - соглашается он и ржет, просто буквально захлебывается смехом, стонет, а я его удивленно слушаю, потому что первый раз вижу, как Гуру ржет покатом.
За спиной у шамана громадный рюкзак, и я не спрашиваю, есть ли там съестное, хотя мой интерес глубок и многогранен. Но лунная ночь теряет свое очарование. И все силы души устремлены только к одной тайне - тайне завязанного рюкзака. Поэтому путь наверх отнимает чуть ли не вдвое меньше времени.
- Что тут было? - Гуру стоит над черным пятном у костра.
Свечка давно догорела. Палки сгорели тоже. Что было рядом? Спальник. Кажется, мой. Ну так и есть!
- Боги! Ну почему бы твоему спальнику не оказаться на этом месте? Мой-то пуховой был, - сокрушенно молвлю я и натыкаюсь на негодующий взгляд.
- Ты тут все могла спалить! - несправедливо обвиняют меня.
- Да, я могла бы и сгореть заживо, - вдохновенно подхватываю я.
И Леха устало отмахивается, отволакивает рюкзак под стену и начинает выгружать из него горы продуктов.
- Ох, Леха, какой ты! - вырывается у меня восхищенное.
- Какой? - немедленно оборачивается он.
Я призываю его не прерываться в разгрузке рюкзака, но он стоит и упрямо на меня смотрит, может, ждет, что я вместо ужина буду ему рассказывать, какой он?
Я хочу сказать "кормилец". Или "заботливый", что, в общем-то, не всегда правда, не ко всем. Хочу сказать "добрый", потому что это то, что я чувствую. Но вместо этого говорю то, что вижу. Он стоит напряженный, как лошадь перед стартом.
- Дикий совсем, - вырывается у меня.
В этот момент я его боюсь, хотя никогда раньше не боялась. Есть в нем что-то отчаянное. Но мои слова его отрезвляют, и он возвращается к буханкам и консервам.
- А коврик-то ты как поплавила, он же в стороне лежал? - мученически вздыхает моя жертва. - Теперь не только один спальник, но и один коврик остался?
- Твой лучше, - примиряюще говорю я.
После ужина Шам вытягивается на пузе у костра, и поскольку коврик один, я ючусь у Лехи под боком, костер танцует, а шаман на него и не смотрит, уставившись куда-то в темноту. Я разогреваюсь от еды, и меня размаривает, кажется, что оранжевое тепло наполняет наш грот, как вода родник, а затем стекает в лощину. Меня слегка интригует мысль, как мы будем делить коврик и спальник, правда, ночь теплая для зимы, а уж сейчас во мне и вовсе лето. Смастерил бы Гуру какую-нибудь лежанку, что ли?
- Леш, а кто ты по профессии? - спрашиваю я. - Точнее, она у тебя есть?
Вопрос наглый, тем более к шаману, но он на удивление не обижается - все бы вопросы задавались на сытый желудок! - и поворачивает ко мне одно ухо.
- Была когда-то. А зачем тебе?
- Может, я тебя к суровой прозе жизни хочу приспособить? - по нарастающей нахальничаю я.
- Ну давай попробуем, - весело оборачивается Леха. - Прямо сейчас займемся? Я стоматолог.
- Хорошо - не хирург!
Неплохо, да? Я думала, что меня тут уже удивить нечем.
- Представить себе не могу. Нет, не обижайся, но, правда, как тебя в стоматологию-то занесло?
Он молчит. Подбрасывает хворост проголодавшемуся костру. Хорошая сказочка, вместо старого мага в башне зубодер бывший.
- Родители постарались, - тихо звучит, когда я этого уже не жду, - врачебная династия. Ни шагу в сторону.
- Вот уж не поверю! Чтобы с твоим-то характером тебя могли прогнуть.
- А какой у меня характер?
Опять двадцать пять!
- Упрямый, - спокойно говорю я, и он усмехается.
- Долго рассказывать. Я когда-то был такой же молодой и дурной как ты, - и ржет! - Увлекался Востоком. И втемяшилось мне в голову, что я должен поехать в Непал. А охота пуще неволи. Дантисты всегда неплохо зарабатывают. И раньше так было. Выучился, устроился, стал зубы рвать.
- И?
- Что и? Даже женился. Не смотри на меня так, я был очень даже ничего. Не знаю, но бабы вешались.
- А Непал?
- И Непал вешался. Побывал я там.
- И как там? - надо хоть что-то спросить, а то пауза затянулась, а Леша беспокойно играет плечами, похоже, его познабливает даже. Неужели запалился, пока бегал туда-сюда?
- Там - как здесь, - и он обвел рукой окрестные горы. - Но сейчас ты еще не поймешь, о чем я... А вернулся - все и посыпалось, дом, работа. Я просто тогда не мог на людей смотреть. Даже на улице меня от них шарахало. Бегают как мыши, и каждый старается в чужую норку забраться - чужая лучше! Или в свою натащить запас и дверь подпереть. Хотел вернуться на Восток - родители вой подняли. Полгода сидел как затворник, обещали в дурку сдать, ежели в Гималаи соберусь. Жена в первые же дни ушла. Она вообще умная женщина.
У меня затекли ноги, и я поскуливаю и брожу на четвереньках вокруг костра. Леха с улыбкой за мной наблюдает. Мне кажется, этот мир уже нельзя сделать забавнее, как ни чуди.
- И тогда я пошел на компромисс. Я сменил профессию. Получил второе образование и устроился работать ветеринаром. По крайней мере, от зверья мне дурно не было.
Чудесно, он еще и коновал!
- Родичи погоревали и успокоились. К тому же я тогда их утешил - женился второй раз, и вторая им даже больше первой нравилась.
- Хорошая, наверно, работа, - задумчиво тяну я.
- Плохая! - смачно соглашается Леха, вытаскивает из-под вещей тамтамчик и ласково его охлопывает.
Кожа поет в ночной тишине, тени на стенах грота качаются, ловлю себя на том, что шлепаю по коленке в такт. Холодный ветер студит лица, руки и уши, остальному тепло.
- Плохая. Усыплять не люблю. Иногда, знаешь, здоровых приводят, молодых. Друзей.
Я отпрашиваюсь в темноту, за воем ветра журчания в гроте не услышат, а когда возвращаюсь, Леха, уже вошедший в роль рассказчика, продолжает.
- И не задержался я там. Работал нормально, но их не устраивало. Там, понимаешь, чем лучше клиника, тем больше денег ты должен из пациента выкачать, обследования, процедуры, даже на лекарства контракт с аптекой. Дрянь, короче. Назначишь собаке усиленное питание и ничего больше, тебя потом к заведующей - почему и как? Жена там же работала, но ей это только смешно было, к ней претензий у начальства не было. А после того, как и со второй клиники выгнали - тоже разошлись мы с ней. Я в столицу уехал, думал, там места много, найду себе. Не знаю, как вы в больших городах живете! Там же люди по головам друг другу ходят. Переехал в пригород, снова устроился на работу. Вот там и появился в моей жизни Глеб Михалыч.
Гуру разминается, ходит вдоль костра, и я обрадованно растекаюсь по коврику пока можно.
- Я тебя загрузил поди? - вдруг спохватывается он.
Я подпираю щеки руками и восхищенно на него пялюсь. Мне действительно интересно.
- Михалыч, - подсказываю я.
- А, Глеб был мужем одной из наших медсестер. И лучше шамана я в своей жизни не видел. Они с женой хорошо ладили, только детей не было, поздно поженились. Ему уже седьмой десяток шел, когда мы познакомились.
- А где же он сейчас?
- Не знаю... Но жив, думаю. Иначе бы точно навестил. А так - только при особой необходимости снится. Давно его не видел. Глеб и привел меня сюда. И почти все, что я знаю и умею - это здешние духи и Глеб. Мы как-то пошли наверх, погода еще была не сахар...
Да, вот тут, на самом интересном месте, когда шаман разоткровенничался, срабатывает наконец эффект горизонтального положения, и гордая девушка Маша временно выпадает из беседы. До утра.
И мы идем наверх, а погода не сахар, пробирает до костей. А на плато вся трава превратилась в белые перья, все в инее и сахарных сосульках - кусты и одинокие деревья. Замкнутый такой мир, туман за туманом. И навстречу нам выходит тур, седой и косматый, из ноздрей валит пар, а Леха лезет к нему обниматься. И как-то смазывается картинка, вот он обнимает быка, а я ежусь от страха, а вот уже похлопывает по спине громадного дядьку с роскошным седым хвостом на затылке.
- Здорово, Мария! - басит дядька и подмигивает мне. - Ты поспи пока, у нас с Лехой разговор.
- Здесь? - возмущаюсь я.
- Именно здесь, - кивает дядька.
Он подходит ко мне и силком за плечи опускает на землю. Уверенно так.
- Сейчас мы тебя укроем, и будет тепло.
Я дергаюсь и пытаюсь возражать, но на меня набрасывают серую, невесть откуда взявшуюся шкуру, и под ней становится так уютно, жарко почти, что я как-то разом перестаю сопротивляться, сворачиваюсь калачиком, щурю на них глаза, а дядьки мои удаляются как два белесых пятна, и кажется мне, что ног у них многовато. Похоже, что восемь на двоих.
- Зачем ты ее-то приволок? - неодобрительно бурчит зубр где-то в тумане.
- Кого?! - доносится Лехино изумление.
- Деваху. Или вы уже так близки, что и во сне ходите парой?
- Глеб, тебе показалось. Может, проекция. Подумал о ней, ты и поймал.
- Я лично уложил спать эту твою проекцию.
- Стареешь. Примстилось. Не может быть... Да где? Покажи!
- Ладно, пойдем, ты мне не за тем нужен. Пойдем-пойдем.
- Да покажи!
И возбужденная беседа постепенно тонет в тумане, как и я.
Мда. Ну и естественно, что просыпаюсь я в гроте, поздним утром, почти в полдень, заботливо накрытая плохим Шамовским спальником. Пусть не пуховым, но мне тепло. А Леша сидит под стеной и сосредоточенно что-то рисует. Я подхожу и вижу на бумаге лицо с тяжелым подбородком, лукавую усмешку, перья-пряди, торчащие из высокого хвоста и кучу веселых морщин по всему лицу.
- Это Глеб Михалыч, - говорит Гуру и дергает переносицей.
- Приятно познакомиться, - вежливо отвечаю я. - Спасибо за спальник... а Глебу - за шкуру.
И шаман некоторое время изумленно смотрит на меня. Это приятные мгновения.
- Ты видела Глеба ночью?
И я киваю.
- Расскажи.
И я рассказываю. Леха надолго задумывается.
- Я разговаривал с тобой, пока мы шли наверх?
- Только по мере необходимости. Встань туда, давай руку и прочее.
И он задумывается еще глубже. Некоторое время я жду пояснений, а потом мне это надоедает. День ветреный, значит, ночь будет еще холоднее, я ухожу за хворостом, и меня сопровождают сойки, любопытные как мартышки.
Не то, чтобы я боялась всех этих шаманских заморочек. И не то, чтобы Глеб был груб. Но он говорил обо мне так, будто я существо второго сорта. Джентльмены себя так не ведут. Особенно с принцессами. Отрицательный персонаж.
Я так жду вечера. Вчера я пропустила дележ спальника. Точнее, его решили в мою пользу, но я в этом не участвовала, и это чертовски обидно, вы меня понимаете? Я хочу при этом лично присутствовать. В здравом уме и доброй памяти. Вечер, ну где же этот вечер?
И вечер наступает. Совсем не такой ветреный, как ожидалось. Наоборот, ясный и тихий. В урочное время восходит луна, круглая, как яблоко, падающее на голову. Она перетекает из красного в желтый, из желтого в белый, становится нестерпимо яркой. Разговоры у костра не клеятся, мы сидим и смотрим на светило, беспардонно и на полных правах вторгшееся в наш грот. А затем, чтобы добавить уюта в наш крохотный мирок, внизу в лощине раздается волчий вой.
То басовитые, то забирающиеся на небо тонкие голоса сплетаются в устрашающую симфонию, прекрасную, как сверкающий клинок. Я верю, что мы в безопасности, раз шаман так сказал. Да и пение не приближается, похоже, у волков посиделки на любимой поляне, но мурашки бегут, и ужас заставляет сердце биться часто и неровно, я сжимаю кулаки, чтобы спокойно сидеть на месте, а ноги просто ватные, видимо, я сейчас старательно держусь за воздух.
Гуру тоже сидит напряженно, но я вижу, что ему не страшно. Он играет ноздрями, будто тщится поймать далекие запахи. Спина прямая, грудь подается вперед. Вот тебе и ночь дележки спальника. Я подцепляю валяющуюся заветренную горбушку, впиваюсь в нее зубами, подтягиваю колени к подбородку. Меня знобит, несмотря на две куртки и дождевик. Еда - хорошее лекарство.
- Гуру, тебе не тяжело управляться с такими длинными волосами? - я в своем репертуаре.
Он оборачивается на меня, будто я на мотоцикле влетела в церковь во время службы. А, ну да, концерт же. Волки тут стараются. Он подергивает плечами:
- Нет.
- Я могу расчесать и заплести, если хочешь.
- Нет.
Ну и ладно. Сворачиваюсь калачиком на своей половине коврика, пусть он не на спальном месте, а на краю террасы - у нас же лучшие места!
- Не засыпай, пожалуйста, мы скоро пойдем, - звучит со стороны шамана, а сам он не поворачивает и головы.
- Куда это? - сон с меня снимает как рукой.
- Сегодня солнцестояние, нечего спать. Как во сне - так тебя не удержишь. Пойдешь на плато?
- Но почему ночью?
- Иначе не успеем, - и Гуру растирает лицо ладонями, массирует кожу головы, отбрасывает за спину длинные пряди.
Они летят красивым веером и также красиво вспыхивают над костром.
- О черт! - Шам играет в ветряную мельницу, сбивая с себя пламя, воняет отвратно, минуту назад это были блестящие волосы, а теперь это ноздреватые спекшиеся угольки.
- Руки целы? - неуверенно спрашиваю я.
- Твоя работа! - вперяют в меня огненный взгляд. - И чем тебе только мои волосы помешали? Столько лет никто их не трогал!
В это верю!
- Да при чем тут я? - он несправедлив ко мне. - Я их и пальцем не тронула.
- Мало того, что ты шляешься за мной во сне, куда не надо, ты еще и порчу на меня наводишь!
Это уже слишком!
- Стой, куда пошла? Тебя нельзя оставлять без присмотра, собирайся, пойдем на плато.
Что за деспотизм? Меня тащат наверх, адреналин и любопытство давно кончились, я хочу под спальничек в грот. Безобразие! Наверное... это похищение? Жизнь сразу становится интереснее.
Гуру убрал под шапку те остатки, что пощадил огонь. Видимо, старается, чтобы они не попадались ему на глаза. Переживает. Разрешил бы подровнять, что ли? А может, у него и ножниц-то нет? Чего у него нет, так это совести, идем всю ночь, уже скоро утро, и все вверх, я похожа на заводного болванчика, который только и умеет, что сгибать и разгибать колени. Постепенно светает, луна ушла за горы, небо сочное, темно-синее, каким оно всегда бывает очень недолго.
По трещине мы вылезаем, наконец, наверх, там намного светлее, и небо стремится поскорее стать голубым и приветливым. Ну, я на это надеюсь. Темные кусты влажные и бархатистые, протестующе чавкает под ногами пожухлая трава. От нас валит пар, но Гуру не сбавляет темп, мы рысью несемся к серой каменной бровке, пересекающей плато. В одном месте ее пронзает сквозной грот, вот туда-то мы, кажется, и летим на всех парах. В буквальном смысле.
У грота обкатанные стены, как будто его долгие годы шлифовала вода, я хожу и глажу как дельфинью кожу серые каменные бока, холодные, но удивительно притягательные.
- На вот, приласкай лучше этот, - Шам развязывает мешочек и достает оттуда молочно-желтый камень, размером чуть больше ладони, и, поймав мой вопросительный взгляд, настойчиво сует каменюку в руки, - я серьезно, сиди с ним, как с родным, и гладь как кота, пока я буду камлать.
И куда девается вся его поспешность? Время будто остановилось. Алеша сидит, копается в рюкзаке, иногда достает оттуда интересные вещицы, в основном мешочки, раскладывает крохотный костерок из щепочек, сыплет туда порошки - непонятно для чего, место продуваемое, мы даже не успеваем услышать запахи, как их моментально уносит. Если только это Ритуал.
- Сегодня единственный день в году, когда солнце проходит через грот и ложится на вершину сигнального камня. Гляди, там ниже на равнине каменный палец вкопан, видишь?
Ага. А я сижу и смотрю на Лехин профиль, обращенный к важным мелочам. Он молча разговаривает с ними, перебирает какие-то камушки, напряженный и вдохновенный, как гребец на стремнине. Потом решительно снимает брезентуху, какое-то время дрожит на ветру в одной шерстяной рубашке. Шапку снимает тоже. Наэлектризованные волосы встают облаком, и некоторое время он борется с ними, заправляет за уши, призывает к порядку. Со дна рюкзака извлекается кожаная накидка, больше похожая на плащ без рукавов, и Шам набрасывает ее на плечи, застегивает на груди.
С этого момента его движения приобретают особую плавность. Он кружится по вытоптанной площадке в центре грота, но не на пути будущего луча, а чуть в стороне, там грот расширяется, образуя небольшую комнату.
А с моего места хорошо видно и восток, ставший розовым, и сизую долину, уходящую вниз, с торчащим сигнальным камнем, что на расстоянии где-то десяти минут ходьбы. Небо все-таки стало голубым, как мило с его стороны. И погода благоприятствует.
А шаман то кружится на цыпочках, то ухает на всю стопу, стараясь шуметь как можно больше. Бубна нет, но есть некий ритм, рваный, захватывающий, и я подключаюсь, хлопаю по бедру. Вторая рука баюкает камень.
Ух! Шам прыгает на обе ноги. Ха! Он взмывает вверх мотыльком с тяжелыми кожаными крыльями. Плащ живет своей жизнью, он описывает круги, взмывает к потолку пещеры, лавиной падает вниз, мечется меж стен, вновь взмывает... Я пытаюсь осознать, что Леша делает со своим телом и не могу. Я никогда не замечала в нем такой пластичности, в жизни он достаточно угловатый, но тут затмит любого танцора фламенко. Выгибается как лук, припадает к земле, как тигр на охоте, крутится волчком, как восторженный щенок в погоне за своим хвостом. Он танцует не один, его партнер - плащ. И неотъемлемая составляющая танца. Кожаное крыло резкими выпадами хлещет по стенам, насыщая ритм. Ха! Ха! Ха! По потолку, наотмашь, по земле, по камням летят звонкие пощечины. Леша кажется невозможно легким, он подолгу зависает в воздухе, за это время сердце у меня в груди успевает несколько раз нервно сжаться. Наконец он торжествующе кричит, подпрыгивает грудью вперед, распластывается, вжимается в потолок и черной тенью скользит вдоль него, блестящим вороном вырывается на волю и свечой уходит в ясное небо. Я опускаю взгляд - в долине каменный палец макнули в солнечный свет.
И этот же свет нежными струнами протянут под потолком пещеры. Узким клином он тянется над моей головой. Блестит и кружится взбаламученная пыль. Каждая пылинка пролетает по своему пути с неизмеримой важностью, исполненная смысла. Я встаю, провожая их кружение. Камень в руках стал почти горячим. И это странно. Но не настолько же. То, что на нем остался отпечаток моей руки, объяснить намного сложнее.
Сквозь пещеру явно прошел Мамай. На потолке и стенах остались глубокие зарубки, как бы выжженные в камне режущим лучом. Земля распахана и истоптана, от костерка не осталось и следа, лишь на широком плоском камне скрючились жалкие мешочки. Я обхожу их по дуге, поворачиваясь к солнцу спиной, и покидаю грот. В бледном небе висит темная точка. Ворон кувыркается через крыло, парит, падает камнем, вновь взмывает, затем, натешившись, ныряет ко мне, почти садится на землю передо мной, и вот уже Леха, тяжело дыша, приваливается к холодной стене в своем человечьем обличье. Глаза заливает пот, рот раскрыт, дыхание шумное, будто качают меха.
- В рюкзаке лежит лопатка, - выдавливает он. - Выкопай яму там, где я натоптал.
Я послушно копаю, не приставая к нему с расспросами, видно же, что ему не до них. Лопатка саперная, маленькая и удобная. И земля на удивление мягкая. Когда лезвие начинает полностью скрываться в земле, Гуру меня жестом останавливает.
- Похорони здесь камень.
- Леш, ты знаешь, это глупость, конечно, но на нем рука отпечаталась. Такое может быть?
- Закапывай, - приказывает он, и это отнимает у него последние силы.
Он так и сидит у стены, запрокинув голову, глаза закатились, кадык ходит под тонкой кожей туда-сюда.
Я послушно хороню камень, затаптываю место, а потом сажусь рядом с Лехой. Он меня обжигает, и я отшатываюсь в сторону. Он не просто горячий - с ним рядом невозможно сидеть. Я хочу спросить, болен ли он, но это кажется неуместным, вид у него сейчас - краше в гроб кладут, да и говорить явно не настроен.
- Леш, ты скажи, может порошочек какой тебе принести? Есть у тебя что-нибудь жаропонижающее?
Он открывает глаз. Один. С моей стороны. По-птичьи скашивает его на меня. Открывает рот, выпячивая нижнюю челюсть и вздыхает. Глубоко-глубоко. Я непроизвольно глажу его по руке - само как-то получается - да и нет у него никакого жара, показалось с перепугу. Конечно, и ворон тоже показался, скажете вы. И будете правы, такого просто не бывает, поэтому - показалось.
- Леш, а для чего мы камень закопали? - не выдерживаю я.
Момент для вопроса неподходящий, но кто его знает, вдруг прокатит?
- А мы не камень закопали.
Он сидит совсем рядом, измученный и загадочный, и мне снова начинает лезть в голову всякий романтический бред. Я подвигаюсь ближе. И ближе. И уже его голова почти касается моей, когда он продолжает:
- Это мы закопали тебя.
Урок всем маленьким принцессочкам. Не ходите в лес к Страшной Бороде. Чего еще ждать от злодея? Обглодает ваши косточки - не успеете сказать "мяу". Это все моя самонадеянность. Я пропала, тут даже убежать-то некуда. А хочется! Буквально становится навязчивой идеей. Я спешно обмозговываю, куда от этого психа смыться, и как это дело обставить.
- Каждый человек одновременно и семя, и росток. Он замкнут и непонятен, но разом становится собой, как спасательный плот, брошенный на воду. Раскрывается и тут же начинает делать то, что ему свойственно, то, ради чего родился. Камень, который ты держала в руках - твоя основа, спящая душа, еще не пробудившаяся в этом мире. Мы посадили его, и теперь в этом месте твои корни. Запомни, где бы ты ни путешествовала, в теле ли, или во сне, ты всегда привязана к корням, всегда сможешь сюда вернуться. Всегда получаешь поддержку отсюда. Помни о камне, что лежит в гроте Зимнего Солнцестояния. Считай это заданием, упражнением - привыкнуть к мысли о камне.
Что вот с ним делать? А ведь я чуть не огрела его по голове, прежде чем дать деру. И вечно мне не хватает решимости.
- Шам, ты идти-то можешь?
- Что за вопрос? - и он прыжком встает на ноги.
Солнце неплохо пригревает. Хороший сегодня день, по моим понятиям, почти март. Гуру бродит в пещере и совсем как я оглаживает стены. Наверное, чувствует себя виноватым, что так круто с ними обошелся. Там погладит, тут прилижет. Да! Видимо, хорошие травки Шам сыпал в костер, следов-то на потолке и вовсе нет, наваждение за наваждением. Может, и камня никакого не было? Нет, камень был. Я это знаю точно. Я практически чувствую, что тут в земле лежит камень, и мы с ним связаны, больше того, я его люблю, как самого лучшего родственника. Но есть еще один способ проверить.
- Лех, - говорю я. - А почему именно ворон?
- А почему Мария? - он делает растяжки на камне, садится на шпагат и морщится, видимо, натруженные мышцы дают о себе знать.
- Это не выбирают, верно?
- Да. Как себя ощущаешь, так и обернешься. И далеко не всегда можно оторваться от земли. У меня, например, получилось в первый раз. Точнее, левитировать я мог и раньше, а вот стать птицей...
Я не спрашиваю у него, что на него так повлияло. Все ведь ясно и так. В сказке с принцессой главный катализатор - принцесса. А уж катализатор я еще тот! Нет, я себе не льщу, но я никогда не видела его таким... живым. Да, полезно иногда сжечь человеку шевелюру. И мне так уютно и спокойно. Я должна ощущать какие-то монументальные чувства, лопаться от эмоций, правда? А мне всего лишь спокойно и хорошо, будто я купила дом с видом на море. Я - сама размеренность и благополучие. И всего час назад чудом не шарахнула булыжником по Шамовской черепушке.
- А покушать мы ничего не взяли... - жалобно начинаю я.
- Сегодня и не мечтай, сегодня постимся, - бодро и на полном серьезе отвечает Шам, собирающий вещи.
Меня все-таки уморят!
- Целый день?! Ну хоть воды-то, наверное, можно?
- Воды можно, - соглашается он. - Пойдем, тут недалеко.
Плато все изрезано трещинами и колодцами, без проводника трудновато. Но безбашенную девочку Машу безошибочно буксируют к озеру, в котором, похоже, берет начало наша речушка. Вы помните водопад, под которым моржевал Борода? Так вот в этом озере она еще холоднее, и тяжелая как ртуть. У берега кажется изумрудно-зеленой, а дальше, под блеском - густые синие чернила.