Ваня сидел за кухонным столом и сверлил взглядом немытую чашку с остатками вчерашнего кофе. Курить не хотелось. Мутные мысли аспидски раздражали. Зачем он сейчас думал обо всей той кофейно-густой ерунде, что наговорила нетрезвая Катя, он не понимал. Катина бессвязная речь прокручивалась в памяти, и это вызывало большее раздражение, чем тяжелая голова и отвратный налёт спиртного во рту.
- Дура! - крикнул Ваня чумазой чашке. - Катька - дура! Никого я не убивал. Он резко встал, его качнуло. Шаркая шлепанцами по линолеумному полу, Ваня подошел к окну, очертания которого расплывались в солнечных лучах.
- Что день грядущий нам... - свет солнца ослепил, и Ванино лицо стало похоже на сдувшийся мяч.- Аий... К чертям собачьим этот бред!
Скудные запасы холодильника улыбнулись чудом уцелевшей после вчерашнего минералкой.
- Цитрамончика и спать, - воодушевил себя Ваня. - А Катька! - он поднял указательный палец и застрял на нем взглядом. - Катька пусть сдохнет! Зубы скрипнули от невозможности высказать Катьке всего, что о ней сейчас подумал. Нежно обняв бутылку с минералкой, Ваня побрел в комнату. Не сумев нарыть в ящичках цитрамон, решил, что и анальгин, как анальгетик, тоже вариант. Приняв горизонтальное положение на хлипком диванчике съемной квартиры, Ваня спрятал нос в подушку и провалился в сон.
Во сне было жарко и душно. Понесло вдоль тёмных улиц мрачного города. Тяжелый сверток в руках обжигал ладони. От него хотелось избавиться.
За спиной позвал знакомый голос:
- Ванюша, сынок, гляди, вон мусорные баки! Снеси младенца туда.
Ваня оглянулся:
- Мама!? Что ты здесь делаешь?
- Устала я, Ванечка. Жду, жду, а никто ко мне на кладбище не приходит. Да и ты у меня один маешься. Я с тобой побуду, сынок. Кто-то же должен тебе помогать. Ты на месте не стой. Увязнешь. Неси мальца в мусор, и пойдем со мной. Я тебе заказанное отдать должна.
Ваня соображал туго. Во снах оно так, мыслью не разгонишься. Он посмотрел на сверток в своих руках, и ужаснулся:
- Мама! - в горле застрял ком. - Я ребенка убил. Я не мог. Ты меня, как никто, знаешь.
- Молчи, глупый, - голос матери стал чужим. - Ты не ребёночка убил, ты своим проблемам хвосты рубишь. - Пойдем!
Мать схватила Ваню за рукав и потащила к мусорным бакам на противоположной стороне улицы. Кругом грязь вязкая. Под ногами хлюпало и к обуви клеилось. Смрад больно резал ноздри, губы пересохли.
- Мам, не спеши, - взмолился Ваня. - Дышать трудно.
- А ты не дыши, здесь дышать нечем, - отозвалась мать.
Сжимая над контейнером с отходами бездыханное тельце младенца, Ваня подумал, но мысли зазвучали, как если бы слова произносились вслух:
- Меня же найдут. Посадят меня, мама!
- Никто тебя не посадит, - подмигнула мать, стоя на кривом табурете у соседнего бака. Она пыталась вытянуть оттуда, что-то очень тяжелое, судя по натужному голосу, - За убийства, которые снятся, никого никуда не сажают.
Ваня разжал пальцы, и маленький трупик глухо ударился о дно жестяного бака.
- Вот, Ванечка, держи.
Мать пихнула ногой большой черный полиэтиленовый пакет.
- Что это? - скривился Ваня.
- Это Катька твоя, - безразлично ответила мать. - То, что от неё осталось. Ты же заказывал.
"Сдохни, Катька! Сдохни", - кричал. Получи, родной, и не переживайся. Катька себя ясновидицей выдумала. Она всем другим только зазря бы мозг воротила. Зачем ей было говорить то, в чём сама ума не имеет. Бери мешок, неси на перекресток, на котором рассвет тебя встретит. Там и оставь. Он к другим дорогу сам найдет.
- К каким другим, - ничего не понял Ваня.
- Иди, сынок. Иди, - мать похлопала его по плечу, и пошла к полуразрушенному дому.
Она быстро скрылась в темноте бездверного входа в подъезд. И мысли последовать за ней не явилось. Чернота, поглотившая фигуру матери, тихо зашелестела множеством голосов. Ваня отвернулся, чтоб уйти, но тут взгляд его за чужие глаза зацепился. У грязной кирпичной стены стояла лет десяти неопрятная девочка. Волосы слипшимися длинными прядями по плечам неровно ложились. Живыми, синими, как два сапфира, глазами сверкнула она на Ваню:
- Ты, никого не слушай. Сотник ты, а не убийца.
- А ты кто такая, - прохрипел Ваня, в горле песок пересыпался.
- Тебе меня узнавать незачем. Я с тобой не пойду. А ты сотню свою не убережёшь, прощения уже не заслужишь.
Так сказала девочка, руки крыльями чёрными расправила, ноги в лапы куриные обратились, тело перьями обросло, и грузно взлетела она. Выше и выше. В сумеречном небе меж рваных туч покружила птица с человечьей головой и исчезла.
Ваня проснулся мгновенно, будто и не спал вовсе. Открыл глаза и уперся взглядом в потолок, разрисованный ночными тенями покачивающихся веток за окном. Мобильник, вынутый из под подушки, показывала два двенадцать ночи.
- Вот хрень, весь день проспал, - громко выругался Ваня. - И надо же такой бредятине присниться!
- Заткнись, - промямлил сонный голос Лекса с раскладушки в другом конце комнаты.
Алексей, поступив в институт, стал Лексом, сокурсником Вани и другом его по совместительству. Вместе они снимали квартиру, делили бутерброды и то, что изредка, поддавшись вдохновению, готовила им Катя. Были и другие девчонки, но другие были еще реже.
Ваня нащупал пустую бутылку минералки у кровати и швырнул её в Алексея:
- Ты когда вернулся?
- Отвянь, неугомонное, - всполошился Лекс. - Выспался, так дуй на кухню. И дверь за собой придави. Не вздумай телик врубать, встану - пришибу обоих.
Пришибить Алексей мог запросто. Парнем он был деревенским, добротного телосложения.
- Слушай, Лекс! - не очень уверенно начал Ваня. - Мне тут снова сон приснился. Пакостный такой. Странный очень.
- Так! - приподнял с подушки Лекс косую сажень в плечах. - По разгадыванию снов у нас Катька мастерица. Дуй на кухню сейчас, а не то я тебя вынесу. Ваня прислушался к урчанию в животе и, решив, что неплохо было бы пошариться в холодильнике, побрел на кухню.
Через минуту подтянулся Лекс:
- Ну что ты тут тарахтишь. Знаешь ведь, сплю чутко.
Ваня как-то грустно показал сковородку в руке:
- Яичницу...
- Жарь на двоих. Все равно, пока ты не угомонишься, я не засну. Ну, и рассказывай, что там снилось тебе. Ты во сне орал: "Сдохни, Катька! Сдохни!". Вы чё, снова поссорились?
- Я во сне говорил? - забеспокоился Ваня.
- Не говорил. Я сказал, что ты орал. Думал, рот тебе тапкой заткнуть или носком. Так и не решил.
- А почему не разбудил?
- Вот об этом я почему-то не подумал. Ладно, накорми меня, красна девица, а потом уже расспрашивай.
- На тебя, комбайн хуторской, еще надо девицу выискать, чтоб прокормила, - ворчал Ваня, убивая яйца в сковородку. - А что еще я... орал во сне? Только про Катьку?
- Про Катьку орал. Потом бурбулил чего-то. Не разобрал я. А чё снилось-то?
- Мама снилась, - коротко отрезал Ваня.
- Сколько лет как нет её?
- Почти три года.
- Покойники во снах не к добру. Если мать снилась, говоришь, то каким боком там Катька примешалась?
Ваня разделил неудавшуюся яичницу на две равные части, поискал глазами и не нашел чистых тарелок. Лекс уловил его мысли, хватанул с подоконника кипку ва-банковской периодики, бережно пригладил на столе и скомандовал:
- Ложь сюда, из сковороды поедим.
- Клади, - поморщился Ваня.
- Чего клади. Я газеты поклал, а ты ложь сковородень. Навели бардак, посуда не мыта. Вилки хоть чистые у нас имеются?
- Про вилки не знаю, ложки точно есть. Они нам не пригодились.
- Так, чего там у тебя про сон? - пытался прояснить ситуацию Лекс сквозь пережеванные яйца.
- Не отвлекайся, - отмахнулся Ваня, почувствовав потерю потребности в исповеди.
Яичница показалась безвкусной, Лекс отстраненным, а сам себе Ваня представился тормознутым до безобразия. Решив, что Лекс плевать хотел на его, на Ванины, переживания, доедал молча, игнорируя комментарии друга.
- Твои-то в деревне как? - почувствовав спад в эмоциях Лекса, спросил Ваня.
- У моих все путем. Бычка на мясо сдали, трех свиней купили. Еще телка подрастает, но ее бы...
И понеслось про дела деревенские. Ваня тому порадовался и внутрь себя отключился. Управившись со своей половиной нецарского ужина, он ушел в комнату, быстро запрыгнул в джинсы и вернулся на кухню.
- Хорошо, но мало, - облизывая ложку заныл Лекс. - Я из деревни мяса, овощей приволок. Но то же женской руки просит.
- Катьку я послал далеко, вернется не скоро. Но ничего, я в тебя верю. Можешь даже посуду вымыть.
Ваня похлопал себя по карманам, убедился, что мобильный, ключи, сигареты при нём, и быстро вылетел за дверь. Слушать напутствия Лекса желания не было.
В четвёртом часу утра набережная была пуста. Желанное одиночество укачивало мутные мысли тишиной. Солнце всколыхнёт день ещё не скоро, и эта мысль добавляла приятности. Ваня ступил на мост. Фонари добросовестно светили в ночь и никому. Транспорта не было, поэтому никто не помешал ночному мыслителю топтать дорогу по самому её центру.
Тихую возню городской ночи нарушил скрипучий голос из полумрака:
- Сотник ночью на мосту! Верите ли вы в случайные встречи? Ване, ужас как, не хотелось сейчас говорить с кем ни попадя, поэтому на автомате отрезал:
- Смотрите только вперёд, и встречи не произойдёт.
Однако, слово "сотник" взболтало осадок последнего ночного кошмара. Издали человек показался стариком, но, чем ближе он подходил, тем моложе делалось его лицо, а шаги - твёрже и увереннее. Плечи расправлялись, морщины на лице стирались, седые волосы темнели. Ваня мысленно обругал своё больное воображение, остановился и в ступоре посмотрел на незнакомца:
- Ты кто!?
- Руки я вам не подам, а имя скажу, - помолодевший голос незнакомца ласкал бархатистостью. - Серебир. Чем же на имя моё отзовётся ваша память?
Ваня прислушался к движениям своего мозга, но ничего не произошло:
- Серебир - это тебя так зовут?
- Мне удобнее, когда всем буквам в словах правильные места обозначены. Имя я своё называю, но меня никогда не зовут. Я сам знаю, когда и куда отправиться.
Незнакомец распространял запах роз и это вызывало тусклое щекочущее раздражение.
- Я вас, молодой человек, задерживать не стану, - безразлично произнёс мужчина без возраста. - Вашу вещицу вам верну, и всего-то.
- Так ты из бюро находок, что ли? Правда, не помню, чтоб я что-то терял. И тем более не помню, чтоб одалживал тебе чего. Такого экстравагантного типка, - многозначительно хмыкнул Ваня, - я бы точно не забыл.
- О, если вы о моём сюртуке, - Серебир самодовольно погладил себя по лацкану. - Рад, что спросили. Это Гальяно, коллекция тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года.
- Да ты ещё и старьёвщик! - хохотнул Ваня.
Собеседник его расплылся самодовольной улыбкой, и неожиданно спросил:
- А знаете, почему вы здесь?
- Воздухом в одиночестве подышать захотел. Вот, почему, - огрызнулся Ваня.
Ему очень хотелось отвернуться лицом к темноте за мостом.
- Нет, я не об этом. Я о вашей жизни. Почему вы снова родились в этот мир? Вы же задумывались о смысле смыслов. Не так ли?
- Никогда! - соврал Ваня.
- Тем лучше. Тогда, если мы больше не встретимся, жалеть вы не станет. А мне вот немного жаль, что я согласился помочь вам в прошлый раз.
- Ты меня с кем-то путаешь.
- Исключено!
- Почему ты назвал меня сотником?
- Потому что вы, Иван, вовсе не тот, кем себя помните, - почти нараспев и с долей индифферентности отвечал Серебир. - Постараюсь сказать попроще, и чтоб вам понятнее. Ваша древняя душа ровесница вселенной. И когда пришло ваше время вернуться в бездну, вы просили Анагги о судьбе.
- Кого я просил? - округлил глаза Ваня.
- Анагги, - невозмутимо повторил Серебир. - Архитектор. Вы с ним ещё встретитесь. Он с нетерпением ожидает вас в лаборатории судеб.
- И зачем мне нужна была... судьба?
- В вас перестали нуждаться. Судьба - это способ трансформировать ничто в смысл.
- А при чём тут сотник?
- Вы управляете сотней чужих судеб. Вы прожили сотню своих жизней. Каждый раз вы убиваете сотню людей, чьи судьбы отданы в ваше распоряжение. Вы обвиняете их в том, что и сами... Впрочем, об этом вам ещё придётся вспомнить. В последний раз вы выпросили сто первую жизнь. И я вам в этом помог. Но, увы. Я жалею об этом. Ваша сто первая жизнь оказалась самой короткой и бессмысленной из всех предыдущих.
- Псих инфернальный! - расхохотался Ваня. - Ты же не думаешь, что я пришёл на мост топиться.
- Мне, знаете ли, всё равно. Изменить ситуацию вы, возможно, сумеете, если вспомните, зачем дали мне это. И, главное, почему я перестал в этом нуждаться.
Мужчина бесцеремонно взял Ванину руку и что-то вложил в ладонь. В голове зашептал бархатный голос:
- Вам не нужно было рождаться снова. Вы лишь бессмысленно рассыпали время.
Незнакомец исчез, не оставив после себя даже лёгкого шевеления воздуха. Только едва уловимый аромат роз всё ещё щекотал ноздри.
Всё это было странно, но почему-то не воспринималось необычно. Ваня смотрел на изящной работы массивный перстень из жёлтого металла с огромным зелёным прозрачным камнем, что оставил в его руке ночной гость.
- Μηδένα προ του τέλους μακάριζε 1, - произнёс Иван. - Офигеть! Чё это я сейчас сказал?
Странная вещица жгла ладонь. И познать бы кольцу с изумрудом мрак Донского дна, если бы не светлая мысль в Ванюшиной голове. И мысль эта не была открытием тайн вселенских, но вспоминанием об Арамчике Карапетяне из Ломбарда на Большой Садовой.
Ломбард не единственное место, где душа не влияет на ценность, но только здесь вы узнаете истинную стоимость всего.
Сосед по школьной парте не всегда другом становится, но жизнь в коммунальной квартире навсегда отмечает печатью душевности отношения жильцов, пусть и бывших.
Разглядывая кольцо под разнокалиберными лупами, Арамчик пыжился и кряхтел.
- Работа тонкая, - наконец выдал он, туманно-задумчиво глядя на Ваню. - Я бы даже сказал, мастер высшей категории потрудился. Только вот имени своего нигде не оставил, и потому зря старался. Понимаешь?
- Нет, - честно признался Ваня.
- Клейма нет, пробы нет. Понимаешь?
- Ну, и? А камень?
- А что камень? Камень без экспертизы - стекляшка.
- Стекляшка, говоришь. Металл-то хоть золото?
- Золото, Ованес, золото.
- И работа, говоришь, мастерская.
- Да, редкостная.
- Тогда дураком редкостным был тот мастер, что в золото воткнул стекляшку.
- Мало ли чего ювелиры могут или не могут себе позволить.
Ваня почему-то начинал раздражаться.
- Ванес, ты только не скандаль. Я же не музей. И не Сотбис. И я не спрашиваю, где ты кольцо взял.
- Наследство. От мамы осталось, - молотком по словам соврал Ваня.
- Ладно, поверил, - мягко прикрыл глаза Арам.
- Вот ты мне скажи честно и искренне, - состроил доверчивую улыбку Ваня. - Камушек этот изумрудом оказаться может?
- А мама тебе об этом ничего не говорила?
- Ты семитскими намёками меня не путай. Я вопрос задал. Сколько такой стоить будет?
- За такой величины змрюхт и жизнью заплатить - не дорого выйдет.
- Сам-то ты сколько заплатил бы? Ну, или, должны же у тебя быть клиенты при деньгах.
- Потому они, Ованес, и клиенты мои, что в карманах деньги носят, а не камни.
Собеседник шутки не оценил и Арамчик перетёк в правильное русло:
- Цвет камня хороший, зелёный насыщенный. Огранка идеальная, грани чистые и гладкие, но камень не сверкает...
- Это плохо?
- Это... скажем, хорошо. Прозрачность камня примечательная, но есть вкрапления.
- Это плохо?
- Я уже, Ваня, и не знаю, хорошо это или плохо.
- Ты не уверен?
- Ванес! У изумрудов такого размера и такого качества всегда есть имя. Этот камень тебя знаменитым на весь мир сделает. И мёртвым тоже. Лучше верни его хозяину.
- Арамчик! Мне деньги нужны.
- Вай-вай! Этой песне сто шестьдесят пять миллионов лет!
Ваня взял кольцо, положил в ладонь и сжал в кулак на уровне глаз Арама со словами:
- Телефон мой знаешь. Сегодня-завтра не позвонишь, своих процентов лишишься.
Улыбнувшись Арамчику и мысленно пожелав ему смерти медленной и мучительной, Ваня вышел из ломбарда и пошёл к остановке у центрального рынка. Чувство разочарования раздражало. Что-то безвозвратно ушло. Ещё несколько часов назад всё было по-другому. Жизнь была обычным бегом бессмыслицы. Беспробудно пьющий отец, и родной дом, ставший после смерти матери чужим. Съёмная квартира с интерьером вечно свершающегося апокалипсиса. Лекс с лицом продуктов, которые ест. Изучение бесперспективной профессии, и подработки кем попало, но где платят. В этом тоннеле жизни света никогда не было, ибо как-то так вышло, что предки прорыли его по кругу. И ничего не хотелось менять. Но сегодня всё перевернулось. Будущее улыбнулось изумрудным глазом.
Майский день убаюкивал тревоги солнечным светом и нежным ветерком. Захотелось думать о Кате. Но не о тех моментах, когда её строгое лицо напоминало Ване о его несовершенствах, когда становилось стыдно за себя, и злобно за своё бессилие. Вспоминать хотелось Катю спящей на своём плече. В свете луны и безмятежности ночи Ваня мнил себя Богом и покровителем той, которую любит.
- Я люблю тебя, Катя! - прошептали губы.
Теперь об этом можно было кричать и громче. Нужно только привыкнуть к мысли, что ослик, бегущий по кругу безнадёги, сломал ногу. Пришла пора для принца на белом коне, которого ждут все женщины на свете, и которым мечтает стать каждый мужчина.
Жестяная банка прыснул салютом пивных брызг. В горячем полуденном воздухе появилась на несколько мгновений и пропала...
- Хмельная радуга! - улыбнулся Ваня.
"А если Арам не позвонит? Если камень и не изумруд вовсе?" - мысли испугано засуетились, тревога приглушила солнечный свет.
Самое время восстать разуму и объяснить, что ничего не изменилось, ничего не произошло. Всего-то признать, что ослик, как и прежде, пойдёт по кругу. Ещё бы секундочку, но... Прокуренный голос за спиной провозгласил:
- Сглаз и проклятье на тебе, красавец ты мой шёлковый.
Оборачиваться желания не было.
- Это я тебе, дорогой.
Лёгкое прикосновение со спины взбесило Ваню:
- Чё надо ваще!? Иди уже, куда шла. Без твоих скороговорок тошно.
- То и вижу, красавец, что душа твоя чёрными снами опутана. Всё из рук валится. Смерть твои окна выбрала. Дашь полтинничек, всё скажу, судьбу заговорю, все дела твои улажу.
- А чё так мало просишь? - тупо съязвил Ваня. - Мою судьбу заговорить - пятихаткой не отмахаешься.
Молодая цыганка небрежно поправила блестящий платок на затылке, прищурила глазищи и принялась ломать бровями устрашающие гримасы. Ваня глотнул пива из банки и так на цыганку глянул, что той бы юбку в руки, да от греха подальше. Она же только губы в усмешке скривила, подбоченилась и на новый лад всё ту же песню:
- Ты на меня глазками не зыркай, не родной ты мой. Я тебя на сто лет переживу.
- И все сто лет будешь чужие судьбы заговаривать? - ухмыльнулся Ваня.
- У каждого своя работа в этом мире.
- Держи стольник, дырлыны 2, - протянул Ваня сторублёвку цыганке. - Купи себе пива и сигарет. Даю тебе выходной на сегодня.
- Со ту пхэндян 3?! - цыганка набычилась и уже собралась такой хай закатить, но заглянув за Ванину спину, глаза округлила и резко передумала. - Да пошёл ты!
Она схватила стольник, засунула скоренько под мятый передник и развернулась, чтоб уйти. И ушла бы. Но тут Ваня понял, что не ангел-хранитель за его спиной стоял. Седая толстая цыганка подбежала к той, что Ване мозг прочищала, схватила за грудки и стала её трясти нещадно.
- Дырлыны ты и есть, - заскрипела зубами на молодую цыганку старуха. - Ты что, дура, совсем ослепла? Не видишь, с кем говоришь? Деньги ему верни, и чтоб я тебя до вечера по всему базару искать устала.
- Что ты лезешь ко мне постоянно, - всхлипнула молодая. - Сто рублей дал, пойду детям молока куплю.
У седой толстухи глаза огнём засверкали от бешенства. Она оттолкнула молодую цыганку от себя и схватилась за голову:
- Ты что, вчера родилась? За сто рублей сотник себе день жизни выкупить может, а кто деньги берёт, год теряет. Хочешь, моих внуков сиротами оставить.
- Да подавись ты, шувани 4, - сплюнула молодая цыганка седой под ноги, туда же швырнула сотку Ванину, подхватила длинную юбку и, вихляя задом, поплыла к рынку.
Услышав слово сотник, Ваня зачарованно наблюдал за разборкой двух цыганок. Толстуха, кряхтя, подняла деньги и положила их Ване на ладонь:
- Деньгами время не купишь, и душу свою растраченную не вернёшь.
- Тырдёв! На уджа 5, - растерялся Ваня. - Что ты видишь, скажи? Ты можешь мне помочь?
- Эх, чаворо 6, сам дьявол тебе не может помочь. Демона, что в тебе сидит, - цыганка ткнула рукой парня в грудь, - только ты сам задобрить можешь.
- При чём тут демон, - растерянность сменилась раздражением.
- Иди, золотой, иди. И сотню свою забери. Слишком коротка твоя дорога. У цыган нет слова, что тебя спасти или направить может. Девчонку свою возле себя удержишь, так и демона своего усыпишь. Старая цыганка отвернулась и пошла прочь.
- Вот хренотень, - прошипел Ваня. - Цыганский-то я где выучил?
- Катерина от тебя ребенка понесла, - крикнула цыганка, не обернувшись. - Бахтало дром 7!
Её голос пробежал лёгким холодком по всему Ваниному телу. Он уперся взглядом в удаляющуюся спину толстухи, и неожиданно для себя, кривляясь и изменяя голос до скрипуче-противного, повторил слова:
- У цыган нет слова, что тебя спасти или направить может!
Забыть и не плюнуть на подобное.
- У цыган нет слова... У цыган слов нет... А у меня есть что ли? - сам с собой вполголоса ругался Иван идя домой. Внезапно он остановился так резко, будто в стеклянную стену упёрся, - В цыганском нет слова Любовь! Не помню, откуда, но я это знаю. У Кати будет ребёнок. Наш ребёнок. Точно наш? А сны... Зачем все эти сны. Почему люди, на которых я злюсь, сначала умирают в моих снах, а потом наяву. Я во сне ребёнка убил!
Мысли липкой слизью обволокли сознание. Пришлось вылить холодное пиво себе на голову. Такая попытка привести разум в порядок казалась очень логичной, но ожидаемого результата не дала. Ваня решил, что нужно срочно позвонить Кате. Он вцепился в эту идею, ибо только в ней сейчас ему виделся смысл.
Она не ответила. Она провалилась в одну из недоступных зон, из которых бездумно вещают лишь автоответчики.
- Ничего, - успокоил себя Ваня. - Главное, что я теперь точно знаю, как всё исправить.
***
- Отвечайте, все ли здесь? - в ночной тишине жёсткий голос Вани прозвучал немилосердным приказом. Раскладушка коротко скрипнула под тяжестью подскочившего Лекса. Пребывая в тумане собственного сна, он испуганно выдавил:
- Я здесь! А кого ещё надо?
- Встаньте вкруг! Я хочу видеть ваши лица, - снова гаркнул Ваня. Лекс окончательно проснулся, резко встал и подошёл к соседу по комнате с нескромным намерением навалять за глупые шутки в ночи. Нахмурив брови, Лекс склонился над лицом Вани, но так и застыл в позе квазимодо. Безмятежное лицо и ровное дыхание спящего друга разом смутили все жестокие мысли.
- Опять кошмары накрывают. Надо полыни в дом натаскать, - полушёпотом сокрушался Лекс, возвращаясь к своей подушке. - Квартира нечистая. Чертополоха бы. Но он в августе сил набирает.
Если бы Ваня не спал, он бы сослал в дальние думы Алексея со всеми его хуторскими предосторожностями и средствами защиты от сил нечистых. Однако, нет никакого толка от всех "если", когда вероятное уже свершилось. А приобретённая мудрость бесполезна в мире, исключающем повторения.
Вне пространства и времени парила круглая каменная плита, рваные края которой упирались в серую непроницаемую завесу. И снова Ваня в центре. В этом маленьком мире руин и серого пепла его всегда ждут те, кого он убивал мысленно, а потом в своих снах. Все они часть его самого. Отражения его собственной души. Трудно вспомнить, кем они были. Важно знать, чем они стали. Он пробует воссоздать прошлое. Призраки берутся за руки и, как всегда, начинают свой ход по кругу. Они поют или плачут. Они тоже хотят пробудить его память. Тот, кто забыл своё имя, не познает лика судьбы. Он вспомнил! Его зовут Ваня. Так звала его мать. Зачем она звала его так? Это не его имя. Но другого он не помнит. Сегодня снова кто-то умер. Ваня пересчитает всех и приведёт следующего. Сколько ещё частей души его должно умереть, чтобы восстало ушедшее? Больно не знать, больнее не помнить. Хоровод теней останавливается. Руины души погружаются в Абсолют тишины. В таком безмолвии даже боги сходят с ума. Но Ваня выдержит, так уже было десятки раз. Сейчас родится свет, который откроет дверь миров. И ещё одна тень станет частью незавершённого целого.
Ваня знал, что свет явится, чтобы ранить, но навредить не сумеет. Серый пепел не позволит. И пока свет и пепел сражались, распахнулась дверь в мир живых. Призраки шептались. Каждый раз они надеялись, что очередной, наконец, станет последним.
- Кем бы ты ни был, входи! - приказал Ваня.
И тот, кем бы он ни был, вошёл. И занял своё место, но круг не замкнулся. Он улыбнулся и хотел что-то сказать. Не успел. Свет ушёл и чёрные глаза Арамчика стали пеплом.
- И тебя я скоро забуду, - только себе сказал тот, кто и сегодня себя не нашёл.
Ваня открыл глаза. Он ненавидел этот бесконечно повторяющийся сон. После него тяжелее всего возвращаться к реальности.
- Хозяин, трубку возьми! - цинично объявил мобильник.
"Катя!", - подумал Ваня.
Но вместо ожидаемого услышал:
- Ванес! Если хочешь стать бессовестно богатым человеком, берёшь свои крылья-мрылья и летишь ко мне на Садовую. Через два часа у меня будет тот, кого очень заинтересует то, что ты имеешь от мамы своей.
- Хачапури! Ты жив! - не сумел сдержать эмоций Ваня.
- И я тебя, Ванес, тоже очень люблю. Ты придёшь?
- Я уже иду, Арамчик! Свет души моей!
- Давай, душа, лети к свету, - хихикнул Арам и отключился.
Нищему собраться - только джинсы натянуть. Через десять минут Ваня уже был на пути к светлому будущему. На ходу он набирал номер Кати. Она ответила сразу же:
- Ванечка...
- Роднулька моя! Ты где пропадала вчера весь день?
- Я... к родственнице за город ездила.
- А сейчас где?
- Есть дела в центре минут на пять. Танюхе конспекты занести надо. Потом к тебе собиралась. Не прогонишь?
- Не надо ко мне. Жди меня у нашего перехода на Садовой. Буду там минут через десять. Идёт?
- На все сто! - радостно согласилась Катя.
Ване совсем не хотелось идти в ломбард вместе с Катей. Но он ощущал бесконечную необходимость видеть её рядом с собой. Ему казалось, что чем ближе она будет, тем меньше бед произойдёт.
Катя улыбалась. Поток транспорта не заканчивался. Казалось, светофоры забыли включиться зелёным.
- Катюша, рули к подземному переходу.
- Это долго, - кричал ее счастливый голос в телефоне. - Я к тебе хочу, обнять тебя.
Ваня тоже хотел ее обнять, прижаться покрепче и никогда уже не отпускать.
К остановке подъехала маршрутка, за ней под углом к краю дороги притормозила вторая. Катя быстро обошла их, прямо на нее, медленно ехал автобус. Девушка ловко отскочила назад. Водитель автобуса пригрозил ей кулаком и выругался в открытое боковое окно. Катя засмеялась так свободно и так громко, что живые вибрации этого смеха услышал Ваня на другой стороне улицы. Катя всё ещё прижимала мобильник к уху, поэтому смех её вливался в Ванины уши с двух сторон. Этот завораживающий стереоэффект заставил Ваню тоже смеяться.
Катя подмигнула Ване, и рванула к нему через дорогу. Она не видела ничего, кроме его серых любимых глаза. Не увидела она, да и не могла видеть из-за автобуса, как быстро летела белая Ауди. Ваня тоже не видел автомобиля, он смотрел на Катю. Её зеленые глаза сейчас были его центром вселенной. Катя не успела добежать и до середины дороги, белоснежная Ауди на огромной скорости влетела в Катю. Водитель не успел, или не сообразил, притормозить. Девушку кинуло на лобовое стекло и подбросило в воздух. Её тело легко взлетело над крышей продолжившего движение авто, безжизненно раскинулись в стороны руки. На Ванином лице застыла улыбка, разум отказывался принимать то, что видели его остекленевшие от ужаса глаза. Тело Кати развернуло и шлепком распластало на дороге.
- Бооооже моооооой! - истерично заверещал женский голос.
- Твою мать! - подтвердил хриплый мужской. - Черепушка на хрен, и мозг на асфальт!
Шумную улицу насквозь просверлил звук противного трения шин. Ваня не знал, как далеко отъехала и как долго тормозила машина, сбившая Катю. Мир вокруг становился прозрачным. Ни рук своих, ни ног Ваня не ощущал. Пальцы, ослабев, выронили кольцо с огромным зелёным камнем. И оно рассыпалось в зелёно-жёлтую пыль, не коснувшись земли. Тело Вани так и осталось стоять на коленях на краю дороги. Пустые глаза ничего не видели, а с губ застывшие мышцы так и не сумели стереть улыбку. Только душа, ошалевшая и потерянная, поплыла в глухом безмолвии туда, где желтенькое платье Кати тонуло в крови.
***
Кархур - моё имя. Я демон двенадцатого круга вселенной. Моя древняя душа родилась вместе с бессмертием. Я стал одним из тех, кто пробудил равновесие. Тогда Бездна родила в мир Смерть. И много жизней смертных пришлось мне познать. Чтобы быть точным, сто и одну жизнь я провёл среди рождённых на смерть. Умирал и возрождался. Я так и не сумел раскрыть всех тайн своей души. Был ли у меня когда-нибудь выбор? Не помню. Надеюсь, память вернётся ко мне до восхода третьей луны, и я сделаю правильный, и может быть свой первый, выбор. Мне вынесли приговор, и я должен избрать себе смерть. Я могу позволить им кристаллизовать мою душу. И тогда ждёт меня бессрочное беспамятство в чёрном бархате центра вселенной среди лишённых судьбы. Когда Создатель решил, что Бездна и распад в ничто слишком жестокое наказание, он милосердно дал миру альтернативу - вечные муки. Смертным сложно осознать бесконечность, и потому, избирая вечность, питают наивностью надежды на прощение. Я не помню прощённых.
Глубинные лабиринты лаборатории судеб. Если вы ничего не слышали о них, я завидую вам и грустно улыбаюсь. На самом дне ваших душ, несомненно, есть воспоминания о светло-голубых и белых коридорах верхних этажей хранилища судеб. Там бессмертные души смертных начинают и заканчивают свой путь, что зовётся жизнью. Вы, наверняка, хоть раз видели их в своих снах. Или нет? Если такие сны вам не снятся, то архитектор Анагги хорошо поработал над вашей судьбой. Когда я жил среди вас, мои сновидения предупреждали меня о тёмных лабиринтах, открывающихся только тем, кого ожидает забвение. Но разве хочется помнить о смерти, когда сияющее утро согрето ближайшей звездой, а за окном провозглашают жизнь голоса местных животных.
Люди! Я ненавидел вас, а вы ненавидели меня и друг друга. Условности вашего существования, ставшие дороже жизни, кто навязал вам? Почему так случилось? Я ощущаю мутный осадок внутри себя, и он много старше ста жизней смертного. Кем же я был до того, как стал человеком? Как же мне вспомнить начало своего пути, если я не вижу смысла в его окончании? Из жизни в жизнь мне так и не удалось воспользоваться правом рождения. Я всегда ощущал это право своим, но так никогда и не вспомнил. Что же случилось до того, как я стал человеком?
Кархур имя мне, и это всё, что мне осталось.
***
Я раскрываю себя для казни. Время пришло. Прозрачность коснулась забвения, но память иссохла о главном. Я думаю, что слишком долго ждал, а теперь уже поздно.
- Светлого восхода тебе, Анагги! - я пробую, но улыбнуться не получается.
- Твоё время пришло, Кархур, - архитектор немногословен сегодня, да и незачем. - Ты сделал свой выбор?
- У меня никогда не было выбора, - я не пытаюсь спорить, просто отвечаю.
- Вечность или бездна? - зачем-то торопится Анагги, а может мне только так кажется.
Я не хочу исчезать, и с удовольствием потянул бы время. Но не сейчас. Ожидание предопределённости лишает чувств и воли. Я не существую, меня не стало ещё до восхода луны. Безысходность в смирении.
- У меня есть последнее желание, - пытаюсь я шутить.
Никаких последних желаний после вынесения приговора не бывает. Но на планете, где я жил свою сто первую жизнь, существует традиция, исполнять волю обречённого на смерть. Это правило может быть использовано мной по праву последнего места рождения и смерти. Я помню закон, а архитектор - раб закона.
- У вселенной больше нет для тебя жизней, - Анагги бесстрастен, он такой. - Ещё один шанс я тебе тоже дать не могу, ты выпросил его в прошлый раз.
- Сто одна жизнь, но я так и не вспомнил. Ещё одна мне ни к чему, - у меня получилось изобразить улыбку. - Так могу ли я желать?
- Закон позволяет тебе последнее желание, - безразличие в пустых глазах создающего судьбы. - Проси!
- Мне не о чем просить. Я хочу отказаться.
- Ты отверг свою собственную душу и её отражения. Что ещё у тебя осталось?
- Я отказываюсь от Судьбы.
- Это невозможно! - протестует Анагги.
Наконец-то! Архитектор высвободил эмоции, а я получил нужную мне энергию. У меня получилось. Он не мог предвидеть. Бездна услышала, она уже знает.
- Сотри моё имя Анагги, оно мне больше не нужно, - я улыбаюсь, теперь я могу.
Как хорошо! Свободно! И больше не нужно дышать в долг. У Вселенной нет для меня дыхания. А мне нечем ей платить. Я - свободно парящая мысль. Я - случайная пыль в вашем сознании. Вас так много, ненавидящих мир и друг друга. Я стану вашей идеей. Я научу вас отвергать свою суть. Кидайте Судьбу к ногам Вселенной! Вы свободны выбирать! Мой путь среди людей начался с убийства себя. Сто раз я рождался потом, чтобы заслужить целостность души своей, но из жизни в жизнь, ведомый условностями миров, в которых жил, я отвергал одну за одной части своей сути. Я осудил убийство, не простив убийцу в себе. Я оттолкнул предателя, опровергнув прощение собственного предательства. Я губил и низвергал тех, кто был отражением меня самого. В ста жизнях сто раз я отказывал своей сути в праве на жизнь. В сто первой отверг обновление, рождённое в любви. Я убил свою новорожденную душу. Я свободен! Я - никто. Я и ваши души освобожу. Теперь я могу тихо входить в ваши сны, я всего лишь идея.
***
- Вань, ты чё! Уйди от меня, Ваня! - Лекс вопил и махал руками, прогоняя странный сон. Пружинный визг и всхлипывания старенького диванчика, под тяжестью манипуляций Лекса, вернули реальность и заставили проснуться.
- Куда ночь - туда и сон, - быстро заморгал Лекс. - Куда ночь - туда и сон. Как мамулечка в детстве учила.
Он встал, схватил с тумбочки будильник, поднёс его к тускло освещённому уличным фонарём окну:
- Двенадцать минут третьего! Фух, вот это да. Такой длинный сон! Я думал, уже светает. Бесовское наваждение какое-то.
За окном ни души. Еле колышутся деревья. Лекс распахнул окно, и прислушался.
- Шумит город. Живой, - отметил он с улыбкой. - А квартира эта точно проклята. Сдам сессию и подыщу другую.

21.08.2013