Войско мятежников разбили в пух и прах ещё зимой. Самозванцу отсекли голову, тьму злодеев побили на поле брани, ещё больше взяли в полон да повесили вдоль дорог, но кое-где мятежники попрятались по лесам. К лету они опять принялись разбойничать. Прижать безобразников к ногтю послали гусарский полк. Полк остановился гарнизоном в городе К., а "летучие" отряды его каждое утро отправлялись на поиски недобитых бунтовщиков. Один из таких отрядов вышел на след разбойной ватаги и гнался теперь за злодеями по дороге, которая: то уходила в лес, то тянулась по высокому берегу реки. Как раз на берегу, гусары и увидели разбойников - те шли по широкому заливному лугу.
- Теперь мы их не упустим! - закричал командовавший отрядом майор, выхватывая из ножен саблю. - Вперёд, гусары!
Всадники пришпорили лошадей, и те помчали, вминая копытами в сырую чёрную землю молодую зелёную траву и ярко-желтые цветы одуванчиков. Разбойники заметили погоню и побежали к кустам, до которых было саженей пятьдесят. А гусары - всё ближе и ближе! Но разбойники тоже не лыком шиты: у них - и нога лёгкая, и жить хочется! Шестеро татей успели добежать до кустов, а вот двое... Баба с большим свёртком в руках и хромой старик с мешком - отстали. Баб гусары не бьют, а на старика казак Хряпов нацелился. Ещё шагов за десять он вскинул саблю, намереваясь одним мощным ударом срубить мятежнику голову. И срубил бы, но тут из кустов грохнул выстрел. Тяжелая свинцовая пуля попала Хряпову в шею, а потому и не успел он исполнить злого желания своего. Кровь крупными брызгами разлетелась из пробитой артерии, рука казака ослабла, сабля упала на землю, а следом за ней свалилось и ещё дёргающееся в агонии тело. Вслед за первым, прогремели ещё два выстрела. Одного гусара пуля ударила в грудь, под другим была ранена лошадь. Всадники отвернули от кустов, поскакали назад по широкой дуге, чтобы перестроиться для новой атаки. Чудом избежавший смерти старик споткнулся и до кустов полз уже на карачках, волоча за собой тяжёлый мешок.
Атаковать в конном строю густые заросли бессмысленно, и майор приказал подчинённым спешиться. Самый молодой боец отвёл лошадей подальше, чтобы не зацепила их шальная пуля. Другие же гусары, числом осьнадцать человек, сжимая в руках пехотные мушкетоны, побежали к кустам. Бежали до тех пор, пока из кустов опять не начали стрелять. Пришлось гусарам залечь да ответить огнём на огонь. Было видно, что разбойники в военном деле - не новички, они не били сразу из ружей залпом, а палили по очереди, давая тем самым возможность сообщникам своим перезарядить оружие. Ещё одного гусара ранили. Он громко закричал и неуклюже боком пополз назад, оставляя на траве капли крови.
- Не пали порох впустую! - кричал майор, перезаряжая мушкетон. - По дыму бей! По дыму!
После каждого выстрела, из кустов поднимались клубы дыма, вот по этому дыму и приказывал бить майор. Стреляли гусары залпами по четыре-пять мушкетона разом. Картечь с визгом врезалась в заросли, срубая там молоденькие побеги, обдирая кору и с хищным хрустом вгрызаясь в древесную плоть. Одни стреляли, другие заряжали. После второго залпа из кустов послышался громкий крик, а потом вой, преходящий в жалобный стон. Ещё один залп! И ещё! В зарослях опять кто-то закричал, потом затрещали кусты - разбойники побежали со своих позиций. Майор приказал прекратить стрельбу. Стало тихо, только из кустов раздавались стоны раненого и детский плач.
- Баба-то, кажись, с ребятёнком была, - тихо сказал вахмистр Забабахин. - Господь миловал, не попали по нему...
Только побежали, из кустов огрызнулся мушкет, и пуля угодила в живот Забабахину. Вахмистр выпрямился, замер на мгновение, потом согнулся и схватился руками за тёмное пятно, которое медленно расползалось по серой ткани.
- Ой, ой, ой! Больно-то как! - застонал раненый, вставая на колени. - Господи, за что же меня!
Гусары после выстрела упали на землю, но майор опять закричал:
- Вперёд! Он один! Зарядить быстро не успеет!
В кустах они нашли двоих - убитыми и столько же - ранеными. Раненых добили и побежали дальше. Кусты скоро кончились, гусары вышли на зады небольшой деревеньки. К серому покосившемуся сараю ковылял хромой старик с мешком на плече. До порога ему оставалось не больше двух шагов. По старику ударили сразу из всех мушкетонов. Выместили на несчастном злобу за погибших товарищей и за своё лежание на земле под свистящими пулями. До старика было всего-то шагов двадцать, а потому почти все попали в цель. Но старик оказался на удивление живучим, он умер не сразу, а успел переползти через порог сарая.
Когда майор с поручиком подошли к сараю, старик уже кончился. Он лежал на спине, а остекленевшие глаза его уставились в дырявую крышу сарая. К груди убитый прижимал окровавленный мешок.
- Коровин! - позвал майор вестового. - Посмотри, чего у него в мешке.
Коровин схватил мешок, открыл его и вынул большую икону, а ещё две остались в мешке.
Ух, ты! - взял икону из рук вестового поручик. - Псоголовец! Видел я мельком в детстве у кого-то такую, но так близко вижу впервые!
- Брось эту гадость, поручик! - скривился майор. - Это раскольников икона. Вон: и морда пёсья, и пальцы двуеперстием сложены. Грех такую дрянь в руках держать...
- И никакая это не дрянь, а старинная икона, история, так сказать, - усмехнулся поручик, разглядывая необычный образ мученика Христофора. - Это же образ мученика. И написано хорошо - смотрите, какие яркие краски. У меня кузен в университете учится и всякими старинными диковинками интересуется. Ему отдам... Коровин, найди чистый мешок и переложи туда иконы
- Как хочешь, - махнул рукой майор. - Только в доме эту гадость не ставьте, ей место в нужнике...
- Поймали! - закричали в кустарнике гусары. - Бунтовщика поймали!
К майору подвели молодого мужика. Пленённый тать был пострижен "по горшок", с окладистой русой бородой, а одет он в широкую серую рубаху и рыжие порты. Смотрел мужик на всех исподлобья, а глаза у него, хотя и маленькие, но сверкали - как у волка из западни. Майор стал спрашивать пленника о разбойной ватаге, но тот - словно язык проглотил. Майор велел отправить упрямца в городскую тюрьму, а сам пошёл к местному кладбищу, где хоронили убитых гусар. Поручик пошагал рядом с командиром, но скоро, обнаружив потерю перчатки, вернулся к сараю.
В сарае на коленях перед трупом старика стоял Коровин.
- Ты чего тут делаешь? - крикнул поручик.
Коровин резко обернулся и спрятал правую руку за спину.
- А ну, покажи чего там у тебя? - приказал поручик.
Вестовой поморщился и раскрыл ладонь. На ладони лежал перстень. Перстень был грязный, однако на некогда белой эмали явственно проглядывали буквы "СФ". Поручик хотел взять перстень, чтоб получше его рассмотреть, но тут взгляд его упал на руку убитого старика, рядом с морщинистой ладонью валялся отрезанный палец. Поручика чуть не стошнило, он быстро развернулся и вышел из сарая...
Николая Семёновича Оболина разбудили деревенские петухи. Помещик посидел на кровати, широко зевнул, прикрывая ладонью рот, потянулся и побрёл к окну. Усадьбу Оболины построили на пригорке, а потому из барских покоев со втрого этажа видна почесть вся округа. Николай Семёнович открыл окно и полной грудью вдохнул утреннюю свежесть, какой особую приятность придавал запах цветущей сирени. Кусты сирени Николай Семёнович привёз из далёкого города Яссы, где состоял при охране графа Безбородко, как раз в год своей женитьбы на Ольге Давыдовне. За десять с лишком лет кусты прижились и разрослись так, что садовник иной раз и проклинал их за неимоверную ползучесть корней. Вдоволь налюбовавшись пышными шапками цветов, усыпанных блёстками сияющей под лучами яркого солнца росы, Николай Семёнович перевёл взор на чуть подёрнутое туманом зеркало речной глади, потом глянул на луг, куда степенно выходило стадо коров. Покой и благодать повсюду. Оболин два года назад оставил службу и поселился в деревне. Первые полгода он места не находил в сельской тишине, а потом привык и теперь, как сказывал поэт: на мягкую траву воссел, и арфы тихими струнами приятность сельской жизни пел. Где-то в бледной небесной синеве запел и жаворонок.
"Вот, ведь, птица небесная, - подумал Николай Семёнович, тщетно пытаясь разглядеть в небе певца, - не сеет, не жнёт, а празднику радуется.
Сегодня праздник - День Святой Троицы. И мысли Николая Семёновича как-то разом перескочили с благодатного любования природой на предпраздничные хлопоты.
" Для поездки в храм на утреннюю службу двух колясок, пожалуй, мало будет, - размышлял Оболин, отходя от окна. - Мы с детьми, сестрицы: Аграфена с Марфой, гувернёр с гувернанткой и Викентий с товарищем..."
Сын кузена Василия - студент медицинского факультета Викентий приехал вчера погостить вместе с товарищем своим - Савелием Фроловым. Фролов как-то сразу не приглянулся Оболину. На вид он не так уж и молод, видно, из тех - кого называют "вечным студентом": угрюмый, молчаливый и взгляд полон презрения ко всему роду людскому, к тому же, и выпить - ой как не дурак. Не хотелось бы таких особ дома принимать, но гостя за порог гнать - это грех великий. "Пусть гостит, коли есть у него такое хотение, только потом попрошу Викентия, чтоб с такими друзьями сюда не приезжал".
"На поварню надо сходить, - продолжил думы свои Оболин, - пусть над обедом постараются. Нельзя перед новыми соседями при первом знакомстве опростоволоситься..."
В соседнюю деревню приехал новый барин Илья Ильич Янин, и Николай Семёнович послал ему записку с приглашением на праздничный обед. Сосед обещался непременно быть. Оболин сходил на двор, умылся и опять подошёл к окну. Хотел ещё малую толику полюбоваться красотами окрестностей, но получилось иначе. Прямо под окнами с охапкой берёзовых веток стоял Михей Петров и не сводил глаз с окон барских покоев. Только заметив в окне Николая Семеновича, мужик пошёл к воротам, которые дворовые девушки украшали ветками берёзы да разноцветными лентами. Михей жил в поместье Оболина со Светлого Воскресения. За него просил старенький садовник Афанасий - на редкость трудолюбивый и добросовестный человек, который был на хорошем счету ещё у деда Николая Семёновича. Афанасий сказал, что Михей его внучатый племянник и попросил разрешения, чтоб тот пожил лето в усадьбе. В честь праздника уважил Оболин старика, правда, потом покаялся, уж очень странным показался ему этот Михей. Лицо у него страшное, будто рассечённое надвое лиловым шрамом и одного глаза нет, к тому же часто бродил Михей по усадьбе и всё чего-то высматривал. Но прогнать Михея прочь - рука не поднималась, не хотел Николай Семёнович старого садовника обижать, уж больно тот слёзно просил за родственника.
"И чего он тут стоял? - думал Оболин, глядя на сутулую спину Михея. - Не к добру... Прогнать его поскорей надо. А Афанасий пообижается, пообижается и забудет".
Внизу проснулись дети. Пошла обычная утренняя кутерьма: то смех, то плач, то строгие крики Дети капризничали и не хотели умываться. Зазвенели тарелки, вилки с ложками - в столовой накрывали стол. Всё как обычно, разве что - одежды праздничные. Когда утренняя суматоха унялась, к крыльцу подали три коляски.
Первыми в коляску сели Аграфена Семёновна и Марфа Семёновна. Аграфена Семёновна - бездетная вдова, а Марфа Семёновна в молодости была настоль хороша, что отец никак не мог выбрать ей достойного жениха. До того старательно выбирал, что Марфа Семёновна так и осталась безмужней. Теперь сёстры жили в имении брата. Вместе с тётками сели и дети Оболиных - Владимир с Лизонькой. Гувернёр Антуан с гувернанткой Мари и Викентий с товарищем уселись в коляску другую, а уж в третьей устроились Николай Семёнович с Ольгой Давыдовной.
Подъехали к храму. Крыльцо храма украшено полевыми цветами. Возле церкви стояли люди с берёзовыми ветками в руках. И все улыбались по-доброму и радостно. Благодать удивительная. На крыльце семейство Оболиных встретил священник в одеянии цветом изумруда. Помолившись коленопреклонно в храме, семейство помещика поехало к дому, где в саду под высоким шатром собирали праздничный обед. Приехал и Илья Ильч Янин - господин не особо выдающейся наружности, лет сорока от роду, с супругой Наталией - красавицей лет тридцати, которая, как оказалось, и была двоюродной племянницей престарелой помещицы Соковиной, умершей в прошлом году сразу после Покрова. Приехали соседи на недорогой коляске, правил той пожилой седобородый возница со странно-неподвижным серым лицом, на коем живыми казались только маленькие глазки, зыркающие туда-сюда из-под густых сивых бровей, на кои была низко надвинута шапка. По тому настороженному любопытству, с каким смотрели на возницу здешние мужики и бабы, было заметно - он не из местных. Конюх Авдей заговорил с ним, поздравил с праздником, но возничий соседей от поздравления отвернулся.
После обеда молодёжь вместе с деревенскими парнями и девушками затеяли игру в "горелки", дамы решили показать Наталии цветник Оболиных, а Николай Семёнович вместе с Ильёй Ильичём уселись под сенью сиреневых кустов, куда принесли им на небольшом столике табак и трубки. Николай Семёнович закурил, а вот гость его от табака отказался. Мужчины разговорились. Оказалось, Илья Ильич не раз по долгу службы в медицинской коллегии посещал С-кую губернию.
- Так вы должны были знать Павла Денисовича Копылова, - оживился Оболин. - Он в той губернии казначейской палатой ведал.
- Да, конечно, - кивнул гость.
- А мы с ним в одном гусарском полку служили, - вздохнул Николай Семёнович. - Он - майор, а я - поручик. Потом меня перевели в столицу, и я с тех пор с ним не виделся. А уж больше четверти века прошло. Письма писали друг другу, да что там письма... Царство ему небесное. Хороший человек был... А вы знаете, как его убили?
- Я? - Илья Ильич отодвинулся чуть назад и быстро отогнал ладонью табачный дым. - Только по слухам. Говорили, будто он что-то присвоил себе.
- Мне прислали перед самой Пасхой письмо, - Оболин понизил голос. - Страшное дело: сначала умерла его жена, через два дня дочь, а потом куда-то пропал и сам Павел Денисович. А ещё через пару дней его еле живого нашли на городской окраине. По всем приметам - его пытали ... Страшно...
Николай Семёнович осёкся и замер. Прямо к ним бежал студент Фролов. Студент тяжело дышал, глаза вытаращены, лицо красное, волосы всклокочены и шапки нет. Оболин даже привстал, ожидая от Фролова страшной вести, но студент промчал мимо. Он подбежал к столу, налил кружку кваса, выпил её залпом, что-то сунул с тарелки в рот, уронил два бокала и помчал обратно в круг играющей молодёжи. Николай Семёнович и Илья Ильич рассмеялись, глядя в спину утолившего жажду игрока. А поговорить им больше не пришлось. Подошли дамы.
- А я показала Натали наш дом, - доложила Ольга Давыдовна. - Все-все комнаты мы прошли. Ей всё понравилось. А теперь мы идём смотреть, как играют в горелки. Пойдёмте с нами. Нехорошо в праздничный день от гостей уединяться.
Пришлось идти. Проходя мимо стола, Оболин заметил, что в кустах кто-то прячется.
" Непорядок, - подумал Николай Семёнович и шагнул к кустам, чтобы рассмотреть укрывшегося там человека".
Но тот заметил интерес Оболина и убежал. Николай Семёнович постоял у стола, потом пошёл к кругу играющих. Посмотреть на игру собралась вся дворня. Николай Семёнович, встревоженный появлением таинственного незнакомца в кустах, велел сделать на столе перемену блюд и стал внимательно осматривать собравшийся на лужайке люд. Осмотрел раз, второй и никак не мог понять: а что же ему покоя сейчас не даёт? Стал всматриваться в лица в третий раз и понял причину беспокойства: среди дворни не было Михея Петрова.
"Так это же он прятался в кустах, - подумал Оболин, крепко сжимая кулаки. - Как же я сразу не догадался? Больше некому! Теперь я его непременно выгоню! Выгоню и..."
Придумать следующую кару Николай Семёнович не успел. Не до Михея ему стало: стоявшая рядом с ним Наталия Янина охнула и повалилась на землю. Илья Ильич еле-еле успел её подхватить. Потом он, бережно поддерживая жену за талию, повёл её в тень шатра к столу. И тут ещё одна неприятность - семилетняя Лиза разбила коленку в кровь. Гувернантка Мари повела девочку в дом. Фролов взялся ей помогать. Николай Семёнович тоже хотел побежать вслед за плачущей дочкой, но не получилось - в ворота въехали две коляски. Ещё гости! Да какие! Кузен Василий Дмитриевич из Петербурга пожаловал, а с ним уездный предводитель дворянства Хлопов Михаил Иванович.
После радостных объятий Оболин всех пригласил к столу. У стола случилась легкая неразбериха: Николай Семёнович хотел посадить кузена рядом, но Агрофена Семёновна и Марфа Семёновна настояли, чтобы любезный родственник сел между ними. Так что рядом с Николаем Семёновичем по правую руку оказалась сестра Марфа, а по левую Михаил Иванович Хлопов. А тут ещё сын Оболина Владимир не захотел сесть на свое место, а втиснулся между Викентием и Фроловым. Николай Семёнович хотел сделать внушение гувернёру, чтоб тот лучше следил за ребёнком, но Антуана за столом не было. Скоро прибежала Лиза поздороваться с дядей Василием. Она обняла дядю и хотела забраться к нему на колени, но Мари ей этого не позволила. Оболин провозгласил здравицу в честь прибывших гостей. Выпили, заговорили, кузен рассказал последние новости царского двора, выпили за здоровье его величества, а когда к столу подошла Ольга Давыдовна, Василий Дмитриевич сказал ответный тост в честь хозяев. Марфа Семёновна хотела уступить Ольге Давыдовне место, но та усадила её обратно и прошла туда, где должен был сидеть Владимир. Антуан любезно подвинул хозяйке стул. Через час пошли в берёзовую рощу посмотреть хоровод крестьянских девушек. Там же в роще Николай Семёнович велел устроить походный стол. Из рощи вернулись уже затемно.
Ночью умерла Марфа Семёновна. Посылали в город за врачом, но тот не успел. Приехал уже к хладному трупу.
Осмотрев покойницу, врач попросил у Николая Семёновича разговора тет-а тет.
- Марфа Семёновна жаловалась на что-то в последнее время? - спросил эскулап, оставшись в кабинете с Оболиным наедине.
- Нет, - развел руками Николай Семёнович.
- А вчера?
- Да, нет же... Мне показалось наоборот: очень весёлой она вчера была. Мы после обеда пошли в рощу, так она с детьми бегала, в хоровод с крестьянками встала... Никогда я её такой весёлой не видел и вот... Правда, вспомнил сейчас, когда вернулись, она пожаловалась Ольге на головную боль, однако мы и не подумали что это так серьёзно.
- Весёлой, говорите, потом голова болела, - врач подошёл к окну. - Видите ли, Николай Семенович, я предполагаю, что Марфу Семёновну отравилась...
- Как отравилась? Чем?
- Очень похоже на чёрную белену: сыпь на теле, значительное набухание гортани из-за прилива крови, и, как вы сказали, излишние возбуждение и весёлость - такое бывает при начале действия подобной отравы. Очень похоже...
- Где же она нашла эту гадость?
- Не знаю, - пожал плечами доктор. - Ядовитые плоды её ещё не созрели. Может кто-то подсыпал Марфе Семёновне ядовитое зелье в питьё! Уж очень похожие симптомы ... Ни с кем больше плохо не было?
- Нет, - покачал головой Оболин. - Надо дворовых еще расспросить. Сейчас же велю...
Среди дворовых больных не нашлось.
- Понимаешь, Василий, доктор сказал, что Марфу, возможно, отравили, - поделился с кузеном своими тревогами Николай Семёнович.
- Как так? - удивился Василий Дмитриевич. - Кому же она помешала?
- Не знаю, - развёл руками Оболин.
Василий Дмитриевич после университета служил в Тайной канцелярии, а когда её упразднили, перешёл в министерство внутренних дел, тоже по следственной части. И он очень часто руководил разными расследованиями. Внезапная кончина Марфы Семёновны и подозрения доктора очень заинтересовали столичного сыщика.
- А кто мог желать смерти Марфы? - Василий Дмитриевич, не мешкая, приступил к расследованию.
- Бог с тобой, Василий! - всплеснул руками Николай Семёнович. - Да кто ей мог такого желать?! Она мухи за жизнь не обидела. Царство ей небесное.
- А ты подумай, Николай, - всё больше входя в роль сыщика, настаивал Василий Дмитриевич. - Причины злодейств порой такие странные, что диву даёшься. Ты уж мне на слово поверь...
Они долго думали да гадали, выкурив не по одной трубке, но ничего дельного на ум не пришло. Решили расспросить домашних, может быть, они что-то заметили. И тут в кабинет вбежала Ольга Давыдовна.
- Николя, - взволнованно кричала она, размахивая небольшим измятым листом бумаги, - посмотри, что это за шутки! Служанка стала перебирать мою постель и нашла под матрацем вот это! Читай!
- Это только первая смерть, - стал читать вслух Николай Семёнович, едва разборчивые каракули. - Оболин, если ты ночью не принесёшь украденные тобою образа на кладбище к склепу помещика Урусова, то через два дня будет смерть другая. И так через каждые два дня, пока не принесёшь.
- Какие ещё образа? - Василий Дмитриевич внимательно глянул на кузена.
- А я почём знаю? - нахмурился Оболин. - Украденные... Чушь! Я в жизни ничего чужого не взял. Это чья-то злая шутка! Ох, найду подлеца!
- Подожди, подожди, - остановил кузена Василий Дмитриевич. - Что за Урусов такой? Знакомая фамилия.
- Помещик тут давным-давно жил. От него только могила и осталась... Правда, могила заметная. Постарались его потомки, а потом уехали, но за могилой кто-то прилежно ухаживает.
- Тогда понятно, - потёр пальцами лоб столичный сыщик. - Заметное место выбрали, чтоб ты не ошибся...
- В чём не ошибся? - передёрнул плечами Оболин.
- В месте, - Василий Дмитриевич упёрся руками о подоконник и смотрел на улицу, - куда тебе надо принести иконы...
- Какие иконы?! - Николай Семёнович от негодования даже ногой топнул. - Не знаю я никаких икон!
- А Ольга Давыдовна? - сыщик глянул на дверь, куда только что вышла жена кузена.
- Ты что, Василий! Причём здесь Ольга?!
- Записку у неё в комнате нашли, - Василий Дмитриевич отошёл от окна. - Здесь у меня два предположения: первое - что-то Ольга от тебя скрывает, а второе...
- Что второе?
- Второе..., - сыщик опять подошёл к окну. - Ольга всегда рядом с тобой сидела?
- Всегда.
- И место у неё было всегда одно и то же?
- Одно и то же по правую от меня руку...
- Вот! - Василий Дмитриевич резко повернулся к Оболину. - А вчера на её место села Марфа. Так?
- Так, ну и что с того?
- Кто-то хотел отравить Ольгу... И записку подсунули ей в постель. Представь, умерла бы она, не дай бог, конечно, тогда б обязательно стали её постель убирать, а там записка.
- Но зачем Ольгу-то травить?
- Не знаю, может быть, из-за того, что она жена твоя? - сыщик сел за стол опёрся лбом о ладони и стал думать. - Тебя хотели покрепче напугать, чтоб иконы вернул.
Ничего другого не надумав, Василий Дмитриевич осмотрел домашний иконостас Оболиных, но не нашёл там ничего необычного. Сам Василий Дмитриевич долго на иконы смотрел, потом послал в сельский храм за священником.
- Достойные образы, - пробасил батюшка, оглядывая иконостас. - Право слово - достойные.
- А вот что скажи мне, отче, - сыщик строго глянул на священника, - могли из-за этих икон человека убить?
- Господь с тобой, - всплеснул руками священник, - грех это великий! Как можно человека жизни лишить? Образы хорошие у Николая Семёновича, но в уездном городе нашем продают такие же по три рубля за пару... За что же тут убивать?
Ночью Николай Семёнович спал из рук вон как плохо. Сомкнёт очи, забудется, вроде, и тут, словно вспышка, слова из записки той: "и так через каждые два дня, пока не принесёшь". И как при такой думе спать? Вскакивал Николай Семёнович - и к окну.
" А ну как это не шутка глупая? - думал он, стоя у окна. - Вдруг исполнят они эти обещания? Ещё бы понять, чего они от меня хотят?".
На улице ночь лунная. Кусты с деревьями в бледном сумраке шевелятся от легкого ветерка, шелестят еле слышно, будто дышат и перешёптываются друг с другом. И в этом шелесте: то ветка где-то хрустнет, то грязь еле слышно чавкнет.
"Не иначе кто-то бродит вокруг дома, - встревожился Николай Семёнович, стараясь разглядеть крадущегося врага".
Утром вышел Оболин с больной головой, но крепился, чтоб не показать недуга. А потом, в печальных хлопотах о похоронах сестры, совсем о болезни забыл. Вечером Николай Семенович уединился с кузеном и тот рассказал о своих поисках подлого отравителя. Сыщик опросил всех, кто мог вчера подойти к обеденному столу. Особенно дотошно допрашивал стряпух с поварни, которые накрывали на стол. Многое успел сделать за день Василий Дмитриеввич, но в поисках разгадки таинственной смерти сестры пока не продвинулся далеко. Ничего существенного сыщик не выяснил.
- Одна стряпуха про какого-то Михея кривого вспоминала, - сказал Василий Дмитриевич, уже собираясь идти в свою комнату, - будто, помогал тот утром стол собирать, а потом куда-то пропал и второй день не видно его.
- Слушай, - Оболин потёр пальцами виски, - а ведь я его и в обед у стола видел. В кустах он прятался. У, рожа разбойная...
- Кто таков? - сыщик опять присел к столу.
Николай Семёнович быстро рассказал о появлении Михея Петрова в усадьбе.
- На каторжника бывшего не похож? - поинтересовался Василий Дмитриевич. - Государь-то наш - Александр Павлович многих выпустить велел. Вот по его указу горячие головы и выпускали всех без разбору. Много сейчас злодеев по Руси шляется из края в край.
- А ведь похож! - хлопнул себя ладонями по коленям Николай Семёнович, позвонил в колоколец и велел позвать садовника Афанасия.
- Господь с вами, - дрожащим языком отозвался на спрос старик, - какой же он каторжник? Он в Петербурге дворец-замок для самого государя строил. Окна делал. Вот там ему на лицо стекло и упало. А дома его сейчас нет. Как утром на Троицу ушёл в город, так и не вернулся. Сказал, будто приятель его какой-то приехал, вот, с ним видно и загулял. Не было его к обеду на Троицу здесь...
Весь следующий день Оболин принимал соболезнования. Коляска за коляской въезжали в ворота его имения. Все видные люди из уездного города приехали и помещики из соседних имений. Последнего визитёра провожали уже по-тёмному. До того Николай Семёнович утомился за день, что только и мечтал - поскорее до кровати добраться. Думал: "Сейчас упаду на постель да усну как убитый", но получилось всё иначе. Только голову к подушке приклонил, и, будто наяву, услышал: "и так через каждые два дня, пока не принесёшь".
"Завтра же второй день начинается! - вскочил Оболин с постели, словно ужаленный. - А то и этой ночью чего-нибудь нехорошее случиться может. Марфа-то ночью умерла... Надо было сторожей вокруг дома поставить. Не догадался, теперь остаётся только бога молить...".
И словно кто-то подслушал мысли Николая Семёновича. Жуткий женский крик раздался из темноты сада. Оболин побежал на крыльцо. Спускаясь с лестницы, он обо что-то больно ударился колено. На улицу Николай Семёнович выбежал, прихрамывая и кривясь от боли. Впереди уже бежал с факелом управляющий Никодимов, а следом конюх Авдей. И кузен Василий обогнал Оболина.
На дальней аллее сада стояла бледная и дрожащая от страха Ольга Давыдовна. Рукав её платья разорван, а шляпка валялась в кустах...
- Ты что здесь делаешь? - вытаращил глаза на супругу Оболин.
- Я, я, - часто заикаясь, отвечала Ольга Давыдовна. - Ду-душно. Ни-никак не-не усну. Прогу-гуляться... А он, он сзади нале... ле... С-с- сзади и в спину... Я уп-п-пала...
- Кто он? - принялся расспрашивать испуганную даму Василий Дмитриевич.
-Не-не знаю...
Ольгу Давыдовну служанки увели в дом, а мужчины остались возле места происшествия.
- Её хотели убить, - тихо сказал Оболин. - Помнишь, чего в записке сказано? Через два дня...
- Если б хотели, так убили бы, - ответил испуганному мужу Василий Дмитриевич, который, взяв в руки факел, внимательно осматривал утоптанную дорожку аллеи. - Смотрите-ка, а вот тут на траве, похоже, кровь...
- Точно, кровь, - потрогал Никодимов пальцем испачканный лист подорожника. - А вон ещё... и там дальше...
По кровавым следам вышли к ручью. Дальше след обрывался. Вернулись в сад и стали искать там. Метрах в десяти от места нападения в кустах нашли мужскую круглую шляпу с широкими полями.
- По моде шляпа, - сказал Василий Дмитриевич, принимая из рук конюха Авдея находку. - И кто у вас тут в деревне такой модный.
- Так, это же гувернёра нашего, - только взглянув на шляпу, догадался Оболин. - У него одного такая...
Пошли к французу, но его комната была пуста.
- Он давно у тебя? - поинтересовался Василий Дмитриевич, оглядывая небольшую комнатку гувернёра.
- Недавно, - чуть-чуть подумав, ответил Николай Семёнович. - На масленой неделе Ольга ездила погостить к Серафиме Хлоповой - жене предводителя. Вот, как вернулась она, так и сказала, что Влдадимиру нужен гувернёр, чтоб учить его по-французски и другим разным наукам. А на Лазареву субботу к нам приехал Антуан. Неужто он на Ольгу напал?
- Не знаю, - потёр пальцами лоб сыщик и пошёл прочь от комнаты гувернёра.
На следующий день хоронили Марфу Семёновну. Народу на похороны собралось много: из города приехали, из близлежащих деревень пришли. День выдался тёплый, но пасмурный. Только прокойницу вынесли, зарядил мелкий дождь.
- Гляди-ка, - шептали, утирая глаза концами платков, деревенские бабы, - даже небушко расплакалось от печали за рабу божью Марфу. Какая добрая барыня была...
За всеми скорбными хлопотами Николай Семёнович даже и не вспомнил о ночном происшествии и забыл, что Ольга Давыдовна лежит с утра в постели, не в силах встать, а вот за поминальным столом Василий Дмитрииевич всё напомнил, шепнув на ухо.
- С Хлоповой сейчас разговаривал, плохо она знает этого Антуана. Приехал он за пару недель до Рождества и в учителя сам набился. Думаю я - мошенник он. И записка, его рук дело, воспользовался смертью Марфы и решил тебя напугать.
- А какие иконы он с меня спрашивал? - Оболин положил недоеденный поминальный блин на тарелку.
- Таким как он, всё равно чего спрашивать, - всё так же шепотом ответил сыщик. - Ему главное - чтоб пострашнее было, потому как испуганного обобрать легче... А Ольгу, скорее всего, он похитить хотел да выкуп с тебя требовать.
Дальше поговорить не получилось, Николая Семёновича попросили слово сказать. Он начал говорить, но скоро запнулся и на глаза его навернулись слёзы - очень жалко стало и сестрицу, и больную жену, и себя... немножко.
Когда же вышли все из-за стола, Оболину сообщили ещё об одном нехорошем происшествии: в овраге за ручьём пастух нашёл мёртвого Михея Петрова. По одной беды никогда не ходят. Николай Семёнович почувствовал как тревожно заухало в груди сердце, а в голове зазвенело.
"Пойду лягу, - подумал Оболин и побрёл в свою спальню". Гостей провожала одна Аграфена Семёновна.
- Ранили его сперва ножом в спину, - через полчаса рассказывал Николаю Семёновичу кузен, уже успевший сбегать к месту, где труп Михея нашли, - сильно, но не до смерти, а в овраге уже добили, перерезав ножом горло.
- Кто ж его так? - Оболин потихоньку поднялся и сел на кровати. - Какая-то напасть на наш дом. Никогда такого не бывало. Неужто француз?
- Пока не знаю кто, - пожал плечами сыщик. - Смотри чего у Михея нашли.
Василий Дмитриевич подал кузену перстень. Николай Семенович посмотрел на кольцо и, заметив на потёртой эмали буквы "СФ", вздрогнул. Он вспомнил этот перстень! И старика вспомнил, и отрезанный палец, и иконы в окровавленном мешке. Сердце в груди уже не ухало, а трепетало, словно пойманная в силок птица.
- Теперь я знаю, какие образы с меня спрашивают, как же я сразу не вспомнил, - прошептал Николай Семёнович и рассказал Василию Дмитриевичу, как они давным-давно громили шайку мятежников.
- А где сейчас эти иконы? - выслушав рассказ бывшего поручика, поинтересовался сыщик.
- Не знаю, - пожал плечами Оболин. - Я их к тебе вёз, а по дороге сюда в деревню заехал да показал трофей тот батюшке своему. Ох, и отсобачил он меня тогда, а потом забрал иконы и строго-настрого запретил даже думать о них. И больше я об иконах этих не вспоминал.
- И не мудрено, что бранил он тебя, - усмехнулся Михаил Дмитриевич. - Ещё при государе Петре Алесеевиче Святейший Синод иконы с изображением псоголовца строго-настрого запретил - как противные естеству, истории и истине. Иконы эти искали везде и сжигали. Только раскольники почитали их и прятали в своих монастырях. Я много дел о раскольниках вёл, до самых корней копался, а потому не понаслышке знаю об этом. Тебя ведь из-за этих икон от церкви могли отлучить. Понимаешь ты это?
- Теперь-то понимаю, - махнул рукой Николай Семёнович. - А тогда молодой был, глупый. Слушай, Василий, а почему этого мученика с пёсьей головой на иконах писали?
- Христофор происходил из племени кинокефалов. А люди того давно вымершего племени, рождались гигантами с собачьими головами. Звали этого мученика поначалу Репев, а когда он встретился с Христом, тот сам крестил его, назвав при крещении именем Христофор. Христофор разными чудесами очень многих обратил в веру христианскую, за то его и бросили в темницу римляне. Не знаю, жили такие люди на свете или нет, но на иконах Христофора изображали с собачьей головой. И эти иконы считаются раскольников чудотворными, они спасают от внезапной гибели, помогают изгнать нечистую силу. Много ещё чего, но сейчас не время об этом говорить. Давай лучше подумаем, куда твой отец мог спрятать эти иконы?
- Да, кто же его знает? - пожал плечами Оболин. - Я тогда уехал к новому месту службы. А снова сюда вернулся через пять лет, батюшки уже в живых не было. Он что угодно мог с иконами сделать: может и сжёг...
- Вряд ли, - Михаил Дмитриевич потёр мочку уха. - Я хорошо помню Семёна Николаевича, не такой он человек, чтоб самому образ мученика сжечь. Мы с ним часто об иконах старинных говорили. Ругал он тебя от души, но только для твоей пользы, а икон старинных он большой знаток был. Вот в храм он образа эти мог бы отдать. У вас тут раскольники живут?
- Так, это, - Николай Семёнович почесал затылок, - никогда об этом не думал...
- Барин, - в приоткрытую дверь просунулась голова управляющего Никодимова, - садовник Афанасий чего-то тебе сказать хочет. Пустить?
- Николай Семёнович, - едва переступив порог, бухнулся на колени Афанасий, господин ты мой, прости меня дурака старого. Обманул я тебя...
- Как обманул? - недоуменно глянул на слугу Оболин.
- Не племянник мне был Михей Петров. И не Петров он вовсе, Коровин. Сказывал он мне, что у твоего бывшего командира всю жизнь служил. А перед смертью своей командир тот велел тебя охранять от всяких напастий. Что-то вы с командиром давным-давно натворили. И поклялся я на образе перед Михеем, что не скажу тебе ничего... А теперь, когда убили Михея, решился я. Прости, господин мой. Христом богом молю...
- Так что же вы натворили? - спросил Василий Дмитриевич, когда управляющий увёл плачущего садовника.
- Не знаю, - пожал плечами Оболин и посмотрел на перстень, лежащий на столике возле кровати - Может, старика убили. Так, мятежником он был. А вот перстень этот Коровин у него с пальца снял.
- С пальца? - сыщик взял в руки перстень. - Смотри-ка, и буквы на нём -"СФ". Уж не Филарета ли Семёнова это перстень?
- Какого Филарета?
- Настоятеля раскольничьего монастыря в Меченой слободе. Тут дело секретное... Есть сведения, что Филарет и был главой мятежа, а самозванец у него, что кукла был... Посадили Филарета в Казанский острог, но сбежал он... Только об этом мало кто знает. Теперь понятно, почему иконы эти так ищут. Филарета они, им намоленые и не успокоятся эти изверги, на всё пойдут...
- Теперь понятно - почему Павла Денисовича, майора моего убили, - закрыл лицо руками Оболин. - А пытали его, чтоб узнать - кто иконы взял. И он... Он сказал им, а потом Коровина послал... Меня защитить... И Ольгу Коровин, поди, от ножа телом своим закрыл... Но кто ж мог видеть как я иконы ...
И тут распахнулась дверь и в спальню Николая Семёновича ворвалась Ольга Давыдовна.
- Ты почему встала? - удивлённо глянул на жену Оболин.
- Лиза пропала! - закричала Ольга Давыдовна, и бледное лицо её покрылось красными пятнами. - Лиза!
- Говори толком, - Оболин усадил жену на кровать. - А Мари где?! Что она?!
- Мари!!! - словно рассерженная дикая кошка, заверещала Ольга Давыдовна. - Чего встала?! Сюда!
- Меня Наталья Петровна Янина попросила к Ольге Давыдовне провести, - часто всхлипывая, рассказывала гувернантка. - А Лиза со щенком у крыльца играла. Лизы нет, а в ошейнике у щенка записка. Вот.
Василий Дмитриевич взял из дрожащей руки Мари записку и прочитал.
- Оболин, нам надоело ждать, если завтра до полуночи не положишь образа в известное тебе место, никогда больше дочери не увидишь.
Ольга Давыдовна упала на кровать и зашлась в рыданиях. Управляющий вместе с Мари повели барыню в её покои.
- Про какую Наталью Петровну говорила гувернантка? - спросил Владимир Дмитриевич, когда они с кузеном остались вдвоём.
- Племянница помещицы Соковиной, - сказал Оболин, крепко сжимая кулаки. - Осенью Соковина померла, а Наталия теперь в наследство вступает. Как же так-то? Лиза...
- Соковина, - сыщик потёр ладонью лоб. - И Урусова могила здесь... И староверов иконы...
- Я, кажется, понял, куда мог Семён Николаевич иконы спрятать, - сказал Михаил Дмитриевич, поглаживая щёку. - Поехали!
- Куда?
- К могиле Урусова...
Уже в коляске сыщик спросил кузена.
- Ты о Федосье Морозовой слышал когда-нибудь?
- Слышал, будто пошла она против патриарха Никона да государя, - махнул Оболин, - только не до этого мне сейчас. Лизу спасать надо!
- Найдем иконы, так и спасём, - сказал Михаил Дмитриевич. - Идея у меня появилась, куда мог иконы твой батюшка спрятать.
- И куда?
- Вот слушай. Боярыня Федосья Морозова крепко за старую веру стояла и народ баламутила. По приказу государя Алексея Михайловича её сперва хотели сжечь, а потом пощадили да посадили в яму. А девичья фамилия ей было - Соковина. И сестру её Евдокию Урусову тоже в яму посадили, а с десяток слуг её сожгли за раскол. Но даже огонь заразу эту не берёт...
- И что с того?! - продолжал нервничать Николай Семёнович.
- Я подумал, а не потомки ли здесь раскольников обосновались: Соковины, Урусовы. К тому же ты обмолвился, что за могилой кто-то ухаживает. Не сделали ли её здесь святыней раскола? А если это так, то мог твой батюшка под надгробье Урусова иконы закопать. Может быть, ошибаюсь я, но это единственная пока ниточка.
Не ошибся Василий Дмитриевич, выкопал из-под надгробья конюх Авдей три плотно завёрнутые в холстину иконы. Их увезли в поместье. Но сыщик на этом не успокоился.
- К ночи их опять к могиле свезём, - сказал он уже в кабинете Оболина. - А сейчас давай подумаем: кто Марфу отравил и на Ольгу покушался? Во-первых, это тот кто-то хорошо знал или даже видел, как вы с Копыловым иконы брали. Но точно не знал он - у кого иконы, потому подозревал обоих. В первую очередь взялся злодей за Копылова. Он человек известный. Теперь нам остаётся понять - а почему иконы эти стали искать именно сейчас?
- И почему?
- Не знаю. Единственное предположение... Я тебе уже говорил, что государь наш распорядился: с каторги многих освободить... Вы тогда всех мятежников уничтожили?
- Нет, - Оболин потёр пальцами глаза, вспоминая тот давний бой. - Одного мы в тюрьму точно отправили... И он мог видеть, как Коровин иконы эти в мешок складывал.
- Вот. Его могли на каторгу отправить?
- Могли.
- Тогда давай представим, что этот каторжанин и заводила сейчас у раскольников. К тебе никто с клеймом на лбу в гости не приходил?
- Конечно же, нет!
- Тогда у каторжанина этого должны быть сообщники. И сообщники эти вхожи в твой дом...
- Подожди, - перебил кузена Оболин. - Там ещё баба с ребёнком была. Скорее всего, она в деревне успела спрятаться. Искать её не стали. Привезли приказ срочно в город возвращаться.
- Хорошо, - кивнул сыщик. - Тогда вопрос. Старухи, ранее незнакомые, в последние дни приходили к тебе?
- Нет.
- А если так на дело глянуть: тот самый ребёнок вырос и сообщником каторжанина стал. Сколько лет ему теперь можент быть?
- Около тридцати... И таких в последнее время в моем доме появилось двое: Антуан и Фролов, товарищ Викентия твоего.
- Хорошо, - Михаил Дмитриевич опять склонил голову. - Пусть будет так, и допустим, что пытался напасть на Ольгу и убил Коровина сам каторжник, тогда нам остаётся выяснить, что из этих двоих мог подсыпать отраву в питьё Марфы и подложить записку?
- Фролов мог, - нахмурил брови Оболин. - Перед тем как сели, к столу он подбегал. Вроде как попить, а на самом деле чего там так шебуршил, что два бокала уронил. Ты-то что о нём думаешь?
- Скользкий тип, - вздохнул сыщик. - Появился у нас с зимы. Я Викентия предупреждал...
- Хотя, нет, - встрепенулся Николай Семёнович. - Потом была перемена блюд, слуги всё со стола убрали ... А он к столу больше не подходил... Он играл... Я видел его... Остаётся француз. Я Антуана на игре не видел, когда мы сели за стол его тоже не было. Он вполне мог спрятаться в кустах. Смотри, Михаил, этот больше подходит: он - и питьё отравить мог, и каторжнику помогал. Его шляпу мы в аллее нашли.
- Здесь тоже не всё гладко, - вздохнул Михаил Дмитриевич. - Никто француза не видел в поместье, когда Лизу похитили.
- Он мог где-то спрятаться! - удалил кулаком по подоконнику Оболин.
- Маловероятно. Думай, кто еще из новых гостей в последнее время к тебе в дом наведывался?
- Да, никто, - развёл руками Николай Семёнович. - Янин из новых... Но ему уж под сорок... Не подходит по возрасту.
- Подожди, - сыщик поднял вверх указательный палец. - Это не муж ли той дамы, которая гувернантку от Лизы увела?
- Ну...
- А лет его жене сколько?
- Около тридцати... Подожди, подожди... А кто сказал, что тот ребёнок - мальчик? А что если Наталия была тем ребёнком, и отравители Марфы - Янин с женой. Они первые пошли к столу и там оставались одни, когда мы вас встречали. А Наталия ходила наш дом смотреть, во всех комнатах была и вполне могла записку под матрац сунуть. И гувернантку она отвлекла.... А самое главное - шапка.
- Какая ещё шапка?
- Возница их не захотел с моей дворней знаться знаешь почему? Шапку он не захотел снимать! Клеймо у него на лбу! Его отпустили с каторги, он нашёл Наталию и стали вместе они иконы искать!
Тут же послал Оболин своего управляющего в город к воинскому начальнику с письмом. Начальник человек дельный и опытный, а потому нагрянул в имение Яниных - как снег на голову. А когда там Лизу нашли в дальней комнате, так все сомнения в виновности этих господ отпали. Все тайна разом разгаданы были. Хотя, нет. Никак не мог понять Николай Семёнович - куда пропал гувернёр Антуан? И как его шляпа оказалась на аллее сада? Но скоро в имение другой француз и об Антуане все забыли. А как забыли, так и тайны никакой не стало.