Я мысленно назвал пургу сумасбродной идиоткой, окончательно рехнувшейся в путешествиях по унылой пустыне тундры, и она, явно услышав это, взвыла с такой истеричностью, словно была опытной, поизносившейся под клиентами девкой, трудовой стаж которой закончился ввиду полного усыхания половых органов. Она дыхнула так свирепо, что наш коренастый широкостопый вездеходик едва не перевернулся. Но этого ей оказалось недостаточно, и милая деваха, словно хвастаясь своей вездесущностью, принялась настырно проникать в наше хлипкое убежище, приняв обличие мелкой снежной пыли.
Как красив снежный покров тундры, искрящийся и отливающий голубизной (в смысле цвета, конечно!)! Но как же стремительно он теряет свою привлекательность, просачиваясь во все щели и норовя юркнуть за воротник! Да разве может быть на свете что-либо более противное и мерзкое, чем это хрупкое и невесомое состояние небесной влаги!!?
Шёл четвёртый час вынужденного сидения, и наши тела покидали остатки тепла. Нет, не так. Тепло беззастенчиво вылетело из нас ещё на первом часу ожидания, и теперь все органы, готовясь к анабиозу, охлаждали себя до нужной для этого температуры, а она, по-видимому, должна была иметь отметку окружающей среды, то есть, где-то градусов пятнадцать-двадцать по шкале мудрого Цельсия, но, увы, со знаком минус. И, может быть, вы мне не поверите, но оптимизма этот факт нам не приносил, хотя, нет, был один аспект, скорбно радовавший нас: главное, что наши бренные останки не испортятся, и потомки, обнаружившие их, смогут в полной мере насладиться героическим видом скромных, неунывающих топиков!
Леденящий внутренности ветер покачивал наш маленький тырчик, словно заботливая мамаша колыбельку, и мне это навевало мысли о тёплом и уютном купе поезда, с которого начинаются все наши путешествия, бросающие нас в широко распростёртые объятия превратностей судьбы, искусно подготовленных заботливыми руководителями...
...Дорога предстояла не далёкая, но именно это и настораживало. Конечно, приятно путешествовать втроём в купе, пусть и забитом под завязку багажом, но здесь всё дело в спутниках - вернее, в их состоянии и настроении. В этот раз мне выпала честь ехать бок о бок с двумя инженерами, что само по себе уже событие первой звёздной величины! И, будь эти инженеры немного больны или деморализованы морально, то душа бы моя пела и плясала. Но где там! Два представителя касты изобретателей (так, кажется, переводится с латыни слово инженер) находились в наивысшей степени боеготовности - веселы, бодры и энергичны! И я понял, что поговорка о том, что покой нам только снится, будет нынче подтверждена в очередной раз. Хотя, забегая вперёд, отмечу, что даже во сне я этого покоя не обнаружил, как, впрочем, и самого сна!
Едва симпатичные молоденькие проводницы смахнули пот со своих пухлых щёчек, выступивший вследствие помощи нам при расталкивании богатого скарба по полкам и рундукам, как больший из инженеров изрёк:
- Ну что, так и будем ехать на сухую?!
Хотя этот вопрос и был несколько нелогичен, поскольку мы ещё не проехали ни метра, всё же он вонзился в плодородную почву, коей явился инженер второй, меньший габаритами:
- Но мы ведь не похожи на идиотов!
С этими словами он взглянул в зеркало, словно спеша убедиться в этом. Что отразилось в безупречно оттёртом стекле, я передавать не стану, лишь замечу, что именно в тот момент идиота я там не увидел. А зря! Идиот там всё же был и имел он моё обличие!
- В смысле, пора переходить на водку? - оживился было инженер второй, которому коньяк всё время пытался встать поперёк глотки, и лишь героическими усилиями изобретателю удавалось справиться с солнечным напитком.
- Нет, юноша, - отрезал первый, хотя разница в годах между собутыльниками была так же неуловима, как грань между гениальностью и безумием, - водку пить мы начнём лишь в том случае, если настанут трагические времена! Водка - напиток скорби!
Ему самому так понравилось это, неожиданно вывернувшееся из теснин логики определение, что он довольно наморщил лоб, одновременно походивший и на сократовский, и на неандертальский, и улыбнулся.
Второй инженер задумался. Это выразилось в снимании им очков с мясистого носа и в неторопливой их полировке лоскутом туалетной бумаги. Когда выпуклые стёкла стали тоньше на одну миллионную часть микрона, губы его разжались и выдали:
- Водка может стать напитком скорби только в одном случае - когда она заканчивается!
Инженер первый это оценил мгновенно и пожал руку визави:
- Ну, за это и выпьем!..
Через пару часов мне перестал быть интересным диалог двух интеллектуалов. Он никак не мог удержаться в конкретных рамках и постоянно вилял из стороны в сторону, как самая неверная жена при самом тупом муже.
Коньяк не кончался, но и в этом была некая особенность. Я бы, находясь на месте моих спутников, взял сразу несколько бутылок и не дёргался по пустякам при каждом усыхании тары. Но как же, это ведь так примитивно! Гораздо изобретательнее горестно сокрушаться после каждой опорожнённой бутылки, искренне удивляясь, что выпивка закончилась так неожиданно! А потом, покачиваясь, как трезвейшие моряки на палубе клипера при мёртвом штиле, пройтись по вагонам, отдавливая ноги пассажиров и узнавая от них так много нового о себе и своих родителях!
Один раз, правда, веселеющие больше и больше инженеры, попытались отправить меня за очередной порцией лекарства от скуки.
- Хорошо, но я принесу сразу целый ящик!
- Нет-нет, - замахали они руками и затрясли бородами, - что мы станем с ним делать?! Нам же нужно всего по чуть-чуть!
- Ну, тогда сами и идите, - жестоко отрезал я и полез на верхнюю полку, чтобы нырнуть в пахучее болото жёлтой прессы.
Инженеры пожелали мне спокойной ночи, хотя день был в самом разгаре, и почопали по подробно изученному маршруту, состоящему исключительно из створных линий и имевшем только один угол поворота - в самом конце трассы.
Я всё же задремал на какое-то время. Проснулся же резко, как от пинка, и в первые мгновения яви не сразу понял, что меня пробудило. И в самом деле, в купе стояла тишина, разбавляемая лишь монотонным постукиванием вагонных колёс. Но что-то в этой деловитой тишине всё-таки происходило.
Снизу, там, где засели инженеры, вдруг послышалось какое-то сопенье, тут же перешедшее в продолжительный стон. Я вздрогнул, и пот холодной волной окатил мой затылок, потому что точно такие звуки издавала моя давняя подружка, когда ей со мной становилось очень хорошо. В голове моей мгновенно высветилась жуткая картина того, что происходит внизу! А стоны тем временем стали чаще и страстнее. Любопытство во мне, наконец, победило, и я осторожно повернулся на полке и глянул вниз. Слава Богу, там не происходили олимпийские игры по сексуальным извращениям, а совершался всего-то поединок по армрестлингу. Потные инженеры, сцепившись волосатыми ладонями, гипнотизировали друг друга остекленевшими взглядами. Лица их были красны, словно вот-вот обоих изобретателей хватит удар.
Поединок длился, вероятно, уже очень долго, но пирамида, сооружённая из передних конечностей, была крепка, как Хеопсова гордыня, и ни разу так и не качнулась ни вправо, ни влево. Может быть, спортсмены позабыли, что необходимо не просто сидеть, устрашая противника взором, но ещё и пытаться его побороть? Как бы там ни было, но мне это нескончаемое постанывание надоело, и я подал голос:
- Всё. Ничья. Победила выпивка!
Услышав знакомое слово, инженеры расцепили руки и заулыбались. Больший же изрёк:
- Воистину верно! Наливай!..
В Череповце стоянка была долгой, и я вытащил собутыльников на свежий воздух. На перроне стояли несколько ларьков, предлагая пассажирам самые необходимые в дороге товары - пиво и сигареты. Больший инженер тотчас же побрёл к одному из них и подпёр его своим могучим телом, явно разглядев в хлипком сооружении правнука Пизанской башни, и решив, во что бы то ни стало, не допустить необратимой катастрофы. Возможно, ларёк подумал о добровольном атланте то же самое, и они, надёжно подперев друг друга, замерли изящным архитектурным ансамблем.
Люди наслаждались тёплым осенним вечером, а моё внимание почему-то привлекли рельсы. Их оказалось три. Причём, третий рельс был намертво привинчен к бетонным шпалам и шёл в обе стороны сантиметрах в тридцати от ближнего к нам.
- Интересно, - произнёс я вслух, - а почему здесь три рельса?
Всё, спокойная идиллия созерцания привокзальных достопримечательностей закончилась, и все, кто находился поблизости, уставились на этот третий рельс. Даже проводницы позабыли свои прямые обязанности и озабоченно смотрели под колёса вагона. Конечно же, инженеры не могли остаться равнодушными к такому замечательному явлению. Пизанский ларёк был позабыт, и два изобретателя, поддерживая друг друга, прищурясь, вглядывались в стальные полосы.
- Наверное, это запасной рельс, - выдал первую гипотезу инженер меньший.
- Нет, - с сомнением покачал головой больший. - Тут, вероятно, совмещение обычных путей с узкоколейкой.
- А зачем? - задал естественный вопрос какой-то мужик.
На это оба инженера дружно пожали плечами, а меньший пробормотал:
- Это же Россия!
Когда мы вернулись в купе, я не стал дальше оскорблять своим недостойным трезвым видом пьющих и потопал в вагон-кафе.
По возвращении я понял, что произошли глобальные изменения, заключавшиеся в начале ухода большего инженера из жизни, вернее, из той части её, что зовётся реальностью. Он сидел, низко склонив голову, а очки его, отцепившись одной дужкой от багрового уха, вот-вот готовы были слететь и со второго. Я их снял и попытался перевести изобретателя в горизонтальное положение. Но это оказалось делом сложным, потому что внутри того находился какой-то механизм - вероятно, гироскоп. Стоило мне уложить тучное тело на ложе, как оно мгновенно поднималось и делало это абсолютно независимо от сознания. Тогда я решил действовать поэтапно: вначале я перевёл инженера в полулежачее положение и зафиксировал его в нём. Немного порыпавшись, он успокоился. Тогда я всем своим хилым весом прижал изобретателя, и он неожиданно легко сдался. Теперь оставалось лишь закинуть ноги на постель. Правая конечность поддалась сразу, а вторая долго артачилась, не желая вытягиваться. Мне надоела тупая борьба со слишком уж самостоятельной ногой, и я перевернул инженера на живот, предоставив полную свободу действий всем его конечностям.
Второй инженер наблюдал за моими героическими усилиями молча и равнодушно, но, когда я закончил работу, выдавил:
- Он не хочет спать... - голос его прервался, и я решил, что это было всё, что он хотел высказать, но продолжение последовало: - лёжа.
- Если бы ты это не сказал, я хрен бы догадался!
- Вот видишь, и ты не всё знаешь! - с чувством глубочайшего удовлетворения констатировал инженер и, ухватив бутылку с остатками коньяка за горлышко, посмотрел её на свет.
Посудина была ещё наполовину полна, и этот факт инженера явно обрадовал:
- А давай тяпнем по чуть-чуть! - оптимистично-наивно предложил он мне.
- Знаешь, если у меня и был малейший намёк на желание выпить, то вы мне его добросовестно придавили!
Инженер не въехал в суть моих мыслей, но неожиданно вспомнил об одном деле:
- Кстати, где документы? Мы же должны передать их ребятам!
- Ты бы лучше поспал, а я всё сделаю сам.
- Ты сделаешь! Ты же проспишь Вологду! Нет, я лично передам!
Я лишь пожал плечами:
- Да ради Бога...
Документы были удачно переданы, и лишь тогда меньший инженер успокоился и улёгся спать.
Глубокая ночь властвовала вовсю, но сон ко мне не шёл. Вернее, он пытался придти, но всякий раз его уверенно прерывали то богатырские всхрапы инженеров, то их беглая, но малопонятная речь - видно, очень они переживали за предстоящую работу. Или каялись в совершённых грехах?..
В Котласе нам предстояло пересесть в другой поезд, а для этого необходимо было перетащить все вещи на вокзал. Глядя на своих спутников, я понял, что не они мне станут помогать, а я им должен буду оказывать посильное содействие. Так и получилось.
- Счас, мы всё перетаскаем! - подхватил самый большой рюкзак инженер меньший и тут же свалился, придавленный им.
- Нет уж, - отобрал я рюкзак, - ты пойдёшь со мной на вокзал и будешь охранять вещи. А я переношу их один.
- А я? - подал голос инженер больший, даже не попытавшийся не только что-то перенести, но и вообще встать со своего места.
- А ты охраняй вещи здесь!
Конечно, не очень-то здорово десять раз бегать от поезда к вокзалу и таскать на хребте тяжести, но иного пути не вырисовывалось.
На вокзале, блаженствуя возле кучи багажа, я полностью расслабился. До поезда было часа три, и дрёма нежно обнимала моё изрядно поработавшее тело. Но опять объятиям не суждено было свершиться. Кто-то осторожно потряс меня за руку. Я открыл глаза и увидел меньшего инженера. Вид его был растерян, а сам он стал каким-то взъерошенным, словно воробей, чудом выскользнувший из цепких кошачьих лапок:
- Меня менты повязали.
- И правильно сделали, - одобрил я действия членов внутренних органов, - давно пора.
- В общем, нужно сто рублей.
Я молча достал деньги, молча отдал их инженеру и громко взмолился:
- Господи! Ну неужели это всё никогда не кончится!!!
...На несколько мгновений ветер сбросил обороты, и во мне почти засверкала искорка надежды на перемену погоды, но, увы, это было лишь коварной уловкой затасканной уличной девки. Серебряная снежная пыль горизонтальными смерчами зазмеилась по корявой корке наста, стремительно уносясь в плотную серую пелену.
Позади меня раздался грустный вздох-стон. Я не обернулся, ведь и так было ясно, что это гордый сын гор, Пилял, скромными телодвижениями пытается донести до нас с Саней, как же ему холодно и неуютно. Но я не стал утешать доброго карачаевца, ведь не его одного посетили эти гостьюшки.
- Нэт, надо ехать! - всё же не выдержал Пилял.
Саня газанул и обернулся к горцу:
- Давай, показывай направление.
- Туда! - ткнул скрюченным от холода пальцем Пилял.
- Куда туда? - поинтересовался я, всматриваясь в темноту, как-то незаметно окружившую нас.
- Совсэм нэ выдишь?! Вон, туда!
Свет маленьких фар нашего вездеходика проникал в пургу метров на десять-пятнадцать, а потом сумасшедший воющий ветер подхватывал его и уносил в тундру, разметая по бесконечному пространству. Пилял показывал именно в то место, где свет растворялся.
- Нет, Пилял, это тебе не горы, - с лёгким сарказмом пробубнил Саня, закуривая очередную сигарету, - здесь, куда ни взгляни, всюду будет - туда! Ты лучше глянь, не осталось ли чего в термосе?
- Думаешь, если я туда дэсять раз гляну, там чай появится?! - не на шутку разволновался Пилял. - На, сам смотри!
Но Саня лишь отмахнулся, не проявив никакого желания исследовать ёмкость.
- Вот, шакалад ешьте!- ткнул нам горец по куску деликатеса.
Я взял кусочек белого шоколада и отправил его в рот. Там словно ледышка оказалась, и в тело влилась очередная порция холода. Саня же с Пилялом грызли шоколад настоящий, чёрный, ибо они ещё не были отравлены им, да и всей жизнью так, как был отравлен я!..
...Весьма довольные выполненной работой и тем, что успеваем к Новому Году домой, мы залезли в купе и приготовились весело провести двое суток, необходимые для преодоления дороги от Усинска до Питера.
Нас было трое, и мы почти размечтались, что на четвёртое место никто так и не предъявит претензий, но...
Сначала в купе влетел высокий парень со сложенной детской коляской, дико покосился на нас, запихнул коляску на багажную полку и стремительно скрылся. Минуты три ничего не происходило, а потом дверь робко откатилась и перед нашими напряжёнными взорами предстала особа весьма молоденькая, державшая на руках запакованного в многочисленные тёплые одёжки младенца. Особа смущённо улыбнулась и одарила нас сообщением, что её зовут Света. Мы так же скромно обозвали себя, грустя в душе, потому что прелести дороги отныне ставились под сомнения. Эх, где нам, наивнякам, было знать, каким кошмаром всё обернётся!
Света ловко распаковала ребёнка, и мы увидели симпатичного пацанёнка, мгновенно потянувшегося руками к самому бородатому из нас. Но самый бородатый был ещё не совсем в духе, так как пиво ему только предстояло продегустировать. Он лишь пощекотал малыша по затылку и тут же свалил в тамбур покурить. Второй мой спутник, молодой и шустрый, оказался более склонным к общению с детьми. Он ловко подхватил ребёнка и принялся что-то ему сюсюкать.
- Его зовут Паша. Ему четыре месяца. - Радостно проинформировала молодого Света.
Я не разделил её радости, а под ложечкой у меня что-то неприятно заворочалось, словно здравый смысл, оказавшийся почему-то именно там, попытался сделать ноги. Но, к сожалению, это ему не удалось...
- Глоток пива, Света? - дежурно предложил Бородатый.
Та мгновенно вытащила из недр объёмистой сумки большую кружку и невинно улыбнулась:
- Разве что, глоточек.
Когда я буду лежать на смертном одре, если, конечно, смерть предоставит мне этот вариант, а не придавит беспощадно и коварно, переодевшись коллегами по работе, первое, что я вспомню с ужасом, - будет эта невинная улыбка!
После третьей кружки девушка вдруг заволновалась:
- Что-то пиво горчит, не месячные ли у меня?!
Я от этой неожиданной откровенности проглотил большой кусок колбасы не жуя, и она с тугим скрипом поползла по пищеводу.
Бородатый же на миг задумался, прокручивая в уме зависимость между вкусом пива и ежемесячным женским кровоизлиянием, и с сомнением покачал головой:
- Вряд ли. Пиво и должно горчить. Тем более что в нём девять градусов.
- Это уже не пиво! - хмыкнул я, а Молодой, пока ещё не сделавший ни глотка, меня поддержал:
- Это брага!
Вообще-то, он бы тоже выпил с удовольствием, но знал, что это обязательно приведёт его к тропке, разветвляющейся на три дороги, а на камне перед развилкой будет надпись: "Налево пойдёшь - в ментовку попадёшь. Направо порулишь - от зарплаты будет шиш. Прямо пошагаешь - от поезда отстанешь". К тому же, я прилагал все возможные усилия, чтобы пивная речка пронесла свои потоки мимо его рта. Делал я это интеллигентно и ненавязчиво - каждые пять минут совал к носу Молодого кулак и грозил всеми карами, как небесными, так и административными. Пока это срабатывало, но я уже осознал всю тщету своих потуг. Уход Молодого вдогон за Бородатым и Светочкой был предрешён!
Поезд притащился в Печору, где нам предстояло ждать формирования состава около семи часов. Вагоны оттащили в тупик, и мы оказались в тишине и полумраке, так как дело происходило поздно вечером, и освещение работало в дежурном режиме.
Эти условия быта обычно располагают ко сну, но, увы, дегустаторы пива почему-то обрели небывалую энергичность. К тому же, пробудился грудничок, поспавший часа два, и принялся требовать повышенного внимания к своей персоне. Но мама его, занятая с Бородатым чрезвычайно важным разговором о проблемах пивоварения, постепенно скатывающимся к потребительскому спиртопроизводству, лишь отмахивалась рукой от своего чада. И мне пришлось заняться развлечением малыша, ибо Молодой ещё час назад вышел покурить и в купе так и не вернулся.
Тёплый и уютный зимний вечер как-то вдруг, без предисловий, перерос в кошмарную ночь. Ребёнок орал от недовольства, Бородатый от перепития, Света от широты натуры, оказавшейся сексуальной и нетерпеливой, а я орать не мог, потому что башка моя раскалывалась от боли на тысячи маленьких звенящих кусочков. Мне пришлось почти одновременно и заниматься младенцем, и выслушивать пьяные откровения друга по работе, и отпихиваться от горячего тела молодой мамаши, явно решившей в эту ночь зачать ещё одного ребёнка. Если бы она была трезва, я б и сам попытался проявить инициативу для теснейшего контакта с ней, но теперь! Она одним пивным дыханием своим убивала во мне не только какое-то влечение к ней, как к женщине, но и вгоняла все мои члены в ступор, заставляя их атрофировать.
А тут ещё нарисовался Молодой, обзаведшийся в поезде интересным другом. Мне этот друг сразу показался подозрительным - движения его, жесты, слова и интонации речи как-то уж явно отливали голубизною. Но Молодой, когда я намекнул ему на это, лишь отмахнулся:
- Да нормальный мужик! Он прораб, в Усинске церковь строит.
- И что, это гарантия его традиционной сексуальности?
- Конечно! - раззявил рот до лопаток Молодой, и я понял, что он уже изрядно тяпнувший!
- Ну-ну, только не ори потом, если на заднице больно сидеть будет!..
Дорога до самого Котласа, где мне нужно было делать пересадку на питерский поезд, превратилась для меня в один сплошной кошмар, в котором были и истеричные вопли Паши, и непонятные разборки Бородатого с непонятными мужиками, и постоянное исчезание любвеобильной Светки с разномастными кавалерами, и всё более покрывающаяся налётом идиотизма улыбка Молодого, не отлучающегося от голубоватого прораба! У меня не было ни минуты времени, чтобы хоть раз поесть по-человечески, да и еда наша, имевшаяся до Печоры в изобилии, была частью съедена, а частью затоптана в свернувшийся неправильным комочком бордовый половичок. Но было много шоколада, который оказался неподходящей закуской для пьющих, и я его поглощал без меры.
Перед Котласом выяснилось, что милая мамочка Светочка тоже выходит и, больше того, и дальше мне предстоит ехать с нею не просто в одном поезде, а и в одном купе! Но я уже был измучен настолько, что меня напугать могло только окончание существования нашей цивилизации или, по крайней мере, построение коммунизма в нашей стране.
Бородатый и Молодой ехали дальше, до Москвы.
- Ну, бывайте, - стал прощаться я с ними, когда в окне показались окраины Котласа.
- Боже, что со мной такое?! - ужаснулся Молодой, оглядывая своё тело.
А было его тело исцарапано так, словно он провёл ночку в гареме, где десяток страстных женщин пару лет не видали мужика!
- Это я тебя, не бойся! - утешил его Бородатый.
- За что?!
- За всё. Ты что, не помнишь, как с проводником драться ходил?
- И что мы с ним не поделили?
- Ты водку купил в Печоре, а он и обиделся.
- Он что, трезвенник?
- Ну да, вроде тебя. Просто ему стало обидно, что ты купил не у него. А тебе стало обидно, что обидно ему, вот вы и начали драться.
- Так это он меня исцарапал, зараза?!
- Да нет, я же говорю, что это я. Я пытался тебя оттащить, но, так как ты был голый...
- Голый?!
- До пояса. Так вот, хватать тебя было не за что, кроме кожи!
Но я не успел дослушать до конца обо всех приключениях моих друзей, и, помахав им рукой, покинул вагон...
Перед самым Питером я почувствовал, что внутри меня закрутилось торнадо. Я ходко помчался в туалет, и меня там лихо вычистило одним шоколадом. К поганому душевному состоянию добавилась гадкое состояние и в организме.
Вернувшись в купе, где сидела притихшая и трезвая Света, я вытер лицо полотенцем и сказал:
- Всё, пора завязывать!
- Ты ж не пьёшь! - удивлённо округлила глаза молодая мамаша, и даже барахтающийся у неё на руках Паша замер, уставившись на меня.
- Да с шоколадом пора завязывать! - уточнил я и добавил. - И с такими попутчицами - тоже!
Света даже смутилась, но в это время зазвонил мой телефон.
- Слушай, ты ведь прав оказался! - раздался в трубке взволнованный голос Молодого. - Он точно, голубой! Он меня чуть не трахнул, еле отбился!
- Что ж, могу только посочувствовать.
- Спасибо!
- Да нет, я сочувствую, что тот прораб тебя действительно не трахнул!
- Ты серьёзно?!
- Конечно. Может, тогда бы ты хоть немного поумнел!..
...Я очнулся от осторожного, но резкого тычка в бок. Тёплое купе поезда мгновенно испарилось, и холодная гудящая явь властно заняла своё главенствующее место.
- Нэ спи, нэльзя! - строго проговорил Пилял.
- Да не сплю я, думаю.
- И о чём же ты там думаешь? - чиркнул зажигалкой Саня, прикуривая очередную сигарету.
- Да так, о всякой дребедени. Пилял, а вас в горах волки есть?
- Да, есть.
- И как они себя ведут?
- Как волк может сэбя вести?! Ест всех, кого догонит!
- У нас тоже на Вятке их полно, - выпустил Саня длинную и тонкую струю дыма, и она тут же завилась мохнатой спиралью. - А что это ты про волков вспомнил?
- Так просто.
- Нет, ты так просто ничего не говоришь! Думаешь, нам тут каюк?
- Не родился ещё тот каюк, который посмеет к нам придти! - бодро отчеканил я, хотя хорошие мысли в голове уже начинали иссякать.
А Саня, выкинув за окошко окурок, вытащил из нагрудного кармана рацию и заорал в неё:
- Да чёрт меня побери, думает нас кто-нибудь искать или нет!?
- Думают, все только об этом и думают!
- Нэт, надо ехать! - опять завёл Пилял свои страданья.
- Ехай, - зло обернулся к нему Саня. - Бери лыжи и ехай!
Пилял замолчал.
А я почему-то вспомнил, что несколько дней назад видел на Лае волка. Хотя, что значит, почему-то, потому и вспомнил, что сам заговорил об этом. Волк тот был большой, сильный. И ещё я вспомнил, что мы проезжали мимо обглоданных останков оленя, рядом с которыми сиротливо чернели брошенные нарты. Либо ненцы-оленеводы, запив, бросили своё имущество, либо...
И я представил, как рядом с нами, скрытый клубящейся завесой пурги, внюхивается в ледяной ветер матёрый волчара, и запах наших замерзающих тел выбивает у него струи слюны. Он терпеливо выжидает подходящего момента, и момент этот быстро приближается, потому что, если за четыре последующие часа ничего не изменится, то у нас кончится бензин. А потом останется два варианта: либо сидеть в тырчике и замерзать, либо брать лыжи и идти куда-нибудь и, обессилев, замёрзнуть где-то в тундре.
- Да, а вариантик-то получается один! - сделал я оригинальный вывод вслух.
- Ты это о чём? - не понял Саня.
- Да так, вспомнил один анекдот, - увильнул я от честного ответа.
- Расскажи.
- Глупый это анекдот, не стоит и слушать.
- Ну, тогда я расскажу, - Саня закурил новую сигарету. - Пришёл я знакомиться с родителями своей невесты.
- Вай, ты жэнится собрался!? - удивлённо вскрикнул Пилял.
- Да нет, это давно было. Собрала её мать нам на стол, и женщины ушли в другую комнату - так у них было принято. Батя наливает по полному стакану водки, поднимает свой и молча выпивает. Я тоже, не отставать же! Закусываю, а он говорит, мол, после первой не закусываю. Тут же наливает по второму стакану. У меня ещё тот на место не умостился, а тут опять! Но делать нечего, пришлось пить. И опять батя не ест ничего. Ещё наливает! Я уже чувствую, что сейчас отчалю, и говорю, мол, схожу в туалет. Сам же на улице скорей пальцы в рот, чтоб полегчало. Прихожу, а стаканы снова налиты и батя говорит: "Ну, а теперь давай начнём пить по-настоящему!"
Саня замолчал, и я поторопил его:
- И что дальше-то?
- Да ничего. Моя меня насильно утащила. А батю, говорит, никто споить не мог, хоть ведро в него влей.
- Весело, - невесело сказал я, не найдя в рассказе Сани ничего необычного, но тот шумно вздохнул:
- Эх, сейчас бы сюда тот стаканчик!
- Тебе бы, Саня в офис наш.
- Чего я там не видел?
- А я перед отъездом там ночевал, так в холодильнике столько водки - тебе бы точно хватило!
Мы замолчали, думая каждый о своём, хотя все наши разнообразные мысли свивались в конечном итоге в один узор. А я прикрыл глаза, и передо мной явственно возникло большое светлое помещение, в котором располагался наш офис в Питере...
...У меня иногда создаётся впечатление, что некоторые наши сотрудники приходят на работу только для того, чтобы там на халяву пообедать. Хотя, это, конечно, не так.
Интересно смотреть, как все суетятся, что-то куда-то носят, а воздух поминутно разрывается оригинальными звонками многочисленных мобильников. И за этой суетой не читается никакой разумной схемы делопроизводства. Лишь один человек, невысокий, полненький, со щетинистой бородкой всегда знает, что именно ему нужно и где это находится. И если иногда он прихватывает что-то, ему не причитающееся и его застают на месте преступления, всё равно он, путями неведомыми, это себе присваивает! За этим человеком можно наблюдать долго и с восхищением!
В офисе тепло, чисто, светло, и я всегда невольно сравниваю его с нашими верными балками, в которых проходит значительная и главная часть полевой жизни. Да, не всегда сравнение получается в пользу последних!
В комнате, где находится шеф и его заместитель, ничего интересного нет, здесь всегда видишь, что люди занимаются рутинной работой. Редкую тишину постоянно разрывают телефонные трели, и многочисленные абоненты чего-то требуют, просят или предлагают. Я всегда недоумеваю, глядя на шефа, как это можно запомнить не только такое количество народа, но и то, чего они все хотят!
В следующей комнатке очень строго - там пахнет деньгами, а с этим шутить не следует. Да и не похожа на шутницу та элегантная женщина, которая чувствует себя очень легко и непринуждённо, разбираясь во всяких дебетах, кредитах и авизо. Но я уверен, что у неё в делах - полный ажур!
Третья комната сразу поражает своим великолепием! Нет, не в смысле архитектуры или дизайна. Попав сюда, голову начинает кружить от созерцания прекрасных сотрудниц нашей скромной фирмы! Боже мой, это что-то невообразимое! Откуда же, откуда берутся такие прелестницы, сводящие с ума одним взглядом, одной улыбкой, одним жестом! Как же они все хороши, как восхитительны! Но особенно одна! Глядя на неё, сердце моё рушится в бесконечную пропасть, утягивая за собою остатки разума и логики, а глупое воображение рисует щемящие картины, в которых всё так доступно! Но маленькая крошечка разума всё же остаётся во мне и бесстыдно напоминает обо всём том, что я на мгновения забываю:
- Ну ты, старый придурок, утри-ка свои чувственные слюни и не смей даже думать об этой богине! Твой номер в списке - предпоследний, да и поезд, в котором ты пока ещё тащишься, уже вышли встречать на конечной станции!
Всё правильно, хоть и горько!..
А вот и последняя комната, важнейшая, потому что именно здесь совершается самое главное действие каждого рабочего дня - принятие пищи! Тут в основном распоряжается юное прелестное создание. У неё много обязанностей - и как только её изящные хрупкие плечики выдерживают такой груз? Но она всегда мила, приветлива, заботлива. Вот кому-то с женой повезёт!
За огромным столом собираются голодные птенчики и принимаются добросовестно клевать разнообразные и очень вкусные крошки, которыми всегда в изобилии богат холодильник. Но еда, как говорится, дело интимное, поэтому описывать её очень даже бестактно!..
...Я с сожалением вынырнул из уютного тепла офиса, и бесстыдный мороз нагло выдавил из бьющегося без особого энтузиазма сердца последние крошки тепла. Пальцы в тонких кожаных перчатках совсем заледенели, и я, отогнув края перчаток, принялся дуть внутрь. Пальцы быстро согрелись и даже стали сгибаться. Конечно же, у меня были и другие перчатки, тёплые и толстые, заботливо закупленные шефом ещё в Питере, но нам пришлось сегодня несколько раз выкапываться из снежных заносов, и теперь эти шерстяные рукогрейки напоминали ледышки неправильной формы.
- Нет, это никуда не годится! - я всё же понял, что холод не отступит просто так. - Пилял, ты ещё жив?
- Нэ знаю, - послышался сзади такой звук, словно его издавал больной бронхиальной астмой питон.
- Пойдём-ка, погреемся!
- Куда? - питон хрипло взвизгнул, будто попал под наш тырчик.
- В сауну, - пошутил я, но тут же вспомнил, что с Пилялом шутки плохи, в смысле, они не всегда идут с ним на правильный контакт.
Но в этот раз Пилял всё оценил так, как надо:
- Шутишь?
- Насчёт сауны - да, но греться мы с тобой сейчас точно будем!
Саня слушал нас равнодушно, и я думаю, потому, что ему было не очень-то холодно в старом, но тёплом пуховике и в овчинных чунях, ласкавших его ноги в валенках.
- Давай, Пилял, вылезай, будем бегать на лыжах.
- Нэ полезу! - поёжился горец, и я физически почувствовал, как его передёрнул озноб.
- Полезешь! - упрямо посмотрел я на него. - Я ведь старше тебя, поэтому ты должен меня слушаться, а иначе, какой ты, на хрен, сын гор!
И Пилял подчинился, но с такой неохотой, словно ему предстояло в одиночку, без еды и в кратчайшие сроки покорить все известные вершины Кавказа!
Эх, какой же я был идиот, когда взлелеял в себе эту дебильную мыслишку!
У Пиляла хватило сил только на то, чтобы достать из саней лыжи и вдеть в них ноги. Но уже через минуту он залезал обратно в тырчик, изрыгая почти без злобы такие слова, каких, вероятно, и не слыхивали у него на родине.
Я же, по добавочной глупости своей, бодро отбежал от вездеходика по ветру метров на сто и только там осознал, что всё-таки придётся возвращаться, но делать это нужно будет уже против ветра! Короче, когда я опять оказался внутри тырчика, то состояние моё было таково, что мне вряд ли позавидовала бы даже самая синяя курица из морозилки!
- Ну, согрелись? - не упустил возможности поехидничать Саня.
- Да, - кивнул я, - а особенно, лыжи.
- Что?
- Лыжи, говорю, согрелись, а то лежали там, позабытые.
Саня покачал головой, явно решив, что мне пурга выдула последние остатки разума, но я лишь улыбнулся, ибо разум весь потерять нельзя, даже если делаешь для этого всё возможное!..
...Наташка завелась, я это отчётливо понял, когда её рука, как бы случайно, оказалась у меня на том месте, что находится между пупом и коленями. Я, вздрогнув от неожиданности, резко отбросил эту наглую ручку и выскочил из-за стола.
Я вышел на улицу, взглянул на полную луну, с любопытством уставившуюся на меня, и вопросил сам себя:
- Ну и что дальше? Ты этого хотел?
- Да на хрена мне это нужно?! - с возмущением сам себе и ответил.
- Тогда зачем ты её заводил?
- А чёрт его знает! Как-то всё случилось машинально. Я и не думал, что она так вспыхнет.
- Ага, не думал! Баба в расцвете, живёт одна - и не вспыхнет, когда какой-то хрен начинает ей расточать комплименты!?
Луна криво усмехнулась и задёрнулась серой тучей, словно ей было неприятно смотреть на меня.
Что было бы дальше, не известно, но мне помог случай. Правда, иногда случаи - дело рук наших, да и, скорее всего, Наташка оказалась гораздо лучше меня. Она не стала меня преследовать, хотя вначале и предприняла было такую попытку.
Итак, случай заключался в том, что один наш работник взял да и запил ненадолго. А Наташка, нужно сказать, имела некую склонность к такому же хобби. И вот они, чисто случайно, нашли друг друга.
Всем хорошо известно (если не всем, то спросите у меня, я расскажу подробнее), что алкоголь творит чудеса (правда, чаще всего эти чудеса заканчиваются мрачными буднями!). Он легко превращает людей самых заурядных в неотразимых красавцев и утончённых интеллектуалов! Так случилось и в этот раз. Два свежеиспечённых любовничка безоглядно нырнули в сладкую трясину наслаждения, позабыв на время обо всём происходящем вокруг них.
Как раз в эти дни в Котлас пришла наша машина, и мне предстояло съездить за ней и перегнать в деревню, где мы и жили.
В Котласе, когда я с утра осматривал автомобиль, готовясь к выезду, меня настиг неожиданный звонок мобильника:
- Что у вас там происходит?! - рявкнула трубка голосом шефа.
Если сказать, что голос был недовольным, то это - не сказать ничего!
- Да вроде, всё нормально, - я был просто в недоумении.
- Ах, нормально?! Так какого ж чёрта этот идиот мне бредни какие-то гонит?! Он что, пьёт там?
- Честное слово, я не понимаю!
- Чего тут понимать! Позвонил он мне только что и потребовал, чтобы я разрешил ему с его любимой подругой съездить в Котлас и купить ей свадебный подарок!