Филиппова Евдокия : другие произведения.

Посох Богов

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Есть вопросы, ответы на которые каждый ищет сам. Всю жизнь.
    Что есть настоящее Чудо? Cуществует ли Вечная Любовь, над которой не властны ни время, ни пространство? Можно ли услышать "голос крови" или зов предков... Что такое цепь посвящённых? Может быть, цепочка ДНК? Что такое сверхспособности человека, и откуда они появились?
    Роман во многом наивен. Особенно в фантастической части... Просто мне кажется, если гипотеза палеоконтакта верна, и человечество является "Детьми Богов", то главное, что мы от них унаследовали, это способность к творчеству и любви.

От автора

  Если быть краткой, то основная идея романа заключается в том, что человек - это посох богов...
  Лазуритовый жезл - это один из атрибутов шумерской богини Инанны...
  Вы, конечно, знакомы с гипотезой палеоконтакта и инопланетном происхождении человека? Эта книга - моя интерпретация того, как всё произошло...
  Темами романа также являются тема любви, ревности, рокового треугольника. А ещё тема избранности, тема поэзии, поэта и его музы...
  
  Оглавление:

  Колыбель. Вместо пролога
  Часть I. Сердце поэта
  Глава 1. Зов
  Глава 2. Великолепная Хаттуса
  Глава 3. День рождения
  Глава 4. Тасмис
  Глава 5. "Ты смотришь на звёзды, звезда моя..."
  Глава 6. В библиотеке царей Хатти
  Глава 7. Заговор
  Глава 8. Лазуритовый Жезл
  Глава 9. Жертвенный нож. Колдун
  Глава 10. Харапсили
  Глава 11. Храм подземных богов
  Глава 12. Прирождённая
  Глава 13. Священная чаша
  Глава 14. Последняя любовь царицы
  Глава 15. Бегство
  Глава 16. У берегов моря Геллы
  Глава 17. Город морских царей
  Глава 18. Сокровище Этрурии
  Глава 19. Стрела скифа
  Глава 20. Белый лес
  Глава 21. Лунная поляна
  Глава 22. Прекрасная мельничиха
  Часть II. Посох Богов
  Глава 1. Сияющий цветок
  Глава 2. Подруга детства
  Глава 3. Око Нибиру
  Глава 4. Анданте
  Глава 5. Посох богов
  Глава 6. Цветы для Зои
  Глава 7. Они смотрят
  Глава 8. Инфернальное эхо
  Глава 9. Контакт
  Глава 10. Замыкая цепь
  
  
  

Колыбель. Вместо пролога

  
  Камни...
  Камни перекатываются... Звук возник где-то на границе слышимости.
  К Да-Ре возвращался слух.
  Не успев понять, откуда доносятся звуки, и ещё до того, как к ней вернулось зрение, Да-Ре вспомнила...
  
  Она пришла чуть раньше, чем обычно. Да-Ре едва успела пробудиться.
  Раньше... сейчас... потом...
  Теперь для Да-Ре существует время. Прежде было только знание. Чистое, неподвижное, несокрушимое как монолит. Никаких ощущений, чувств, желаний. Теперь у неё есть сознание. Собственное Я. Теперь она живая.
  Но Да-Ре ещё не привыкла к этому.
  Склонившись над Колыбелью, Она улыбнулась Да-Ре и протянула руку, помогая подняться. Она знаком пригласила идти с ней.
  Перемещение в пространстве всё ещё представляло для Да-Ре трудность - она недавно получила физическую оболочку. Но её тело красиво и удобно. Просто к нему надо привыкнуть.
  Она повела Да-Ре по нескончаемому лабиринту коридоров, теряющемуся в сиреневом полумраке. Лишь изредка на стенах, сложенных из гладких каменных блоков, вспыхивали фосфорицирующие знаки и указатели.
  Да-Ре шагала за Ней и прислушивалась к единственному звуку, сопровождавшему их, - приглушённому стуку подошв ботинок о каменный пол.
  Оболочка больше не сковывала. Напротив, она давала новые возможности, о которых Да-Ре не подозревала раньше. Теперь для Да-Ре существовали объём и форма, пространственное расположение и размеры, глубина, конфигурация, пропорции, акустические свойства. Да-Ре теперь и сама занимала в пространстве своё особое, принадлежащее только ей место. Теперь она и сама была неким замкнутым пространством.
  Да-Ре раньше думала, что всё знает. Как она заблуждалась! Да ничего она не знала! Ведь она не могла ни слышать, ни видеть, ни прикасаться к чему-то, не могла оценить, обдумать. Теперь перед ней безграничный океан познания, ей доступны самые отдалённые его глубины. Она сможет осознать связь вещей и явлений, постичь пространство и время.
  Теперь ей откроется Вселенная. Отныне у неё собственная Вселенная! Такая, какой её видит и чувствует она!
  Многое отвлекало - цвета, запахи, вкус... В такой круговерти трудно сосредоточиться. Зато теперь у неё есть зрение и слух. И руки... такие же, как у Неё.
  Они прошли мимо нескольких плотно закрытых металлических дверей. Перед одной из них, снаружи ничем не отличавшейся от других, Она остановилась и набрала кодовую комбинацию.
  Дверь бесшумно отъехала в сторону, исчезнув в стене, и открылся небольшой полусферический зал. С куполообразного потолка струился голубоватый рассеянный свет. К потолку пологой спиралью поднимались ряды сидений. В нижнем ряду сидели Дети Её Дома.
  Их было четырнадцать вместе с ней. Семь женщин и семь мужчин.
  С тех пор, как у неё появилась оболочка, время от времени Да-Ре чувствовала биоэлектрическую активность, свойственную нервным системам существ, подобных ей. Интенсивность магнитного поля постоянно менялась.
  Да-Ре догадывалась - она не одна.
  Сознание, со-знание... Значит, есть и другие "Я". Да-Ре понимала, что теперь причасна к чему-то общему, одновременно являясь индивидуальностью.
  Да-Ре присела в одно из кресел, заняв место среди остальных Её Детей.
  Вдруг она остро ощутила характерное излучение. Очень знакомое.
  Она искала глазами того, кому оно принадлежит. На одном из мужчин взгляд задержался чуть дольше.
  Поначалу он показался ей таким же, как другие мужчины. Но что-то заставило Да-Ре внимательно рассматривать его профиль, наблюдать за его движениями.
  Он, словно чувствуя такое же притяжение, оглянулся. Из взгляды встретились.
  Его глаза сияли ярким фиолетовым огнём.
  Их безмолвный диалог временем, прервала Она. Поднявшись на небольшое возвышение в центре зала, Она стала называть каждого по имени.
  Его звали Ори-Он.
  - Для вас настало время покинуть Дом, - объявила Она.
  Это весть ошеломила. Никогда прежде никто из них не выходил из Дома!
  Она успокоила их жестом руки поднятой вверх и обращённой к ним ладонью.
  - Идите за мной и ничего не бойтесь! - сказала Она
  
  И снова лабиринт коридоров, переходов, поворотов, спусков и подъёмов.
  Семь мужчин и семь женщин двигались двумя молчаливыми вереницами.
  Ори-Он шёл рядом с Да-Ре, и она постоянно ощущала тёплые волны, излучаемые его телом, и что-то ещё, едва определимое, названия чему не находила.
  Перед массивной герметически закрытой дверью Она остановилась. Прекрасное лицо оставалось спокойным.
  А они не знали, кто или что встретит их там, за последней границей, где кончался Дом.
  Но безраздельно доверяя Ей, безмолвно наблюдали они, как блеснул браслет на Её руке, набравшей условный код.
  Дверь медленно открылась.
  Из разрастающегося тёмного провала хлынул холодный воздух.
  Это был их первый глоток воздуха Земли.
  Она зажгла мощные светильники, укреплённые прямо на скальной стене и вывела их на широкую площадку. Пол и стены были выложены из огромных тёсаных камней.
   Она приглушила освещение, и... произошло чудо.
  На них обрушилось ночное небо. В глаза ударил яркий блеск звёзд.
  Как ни слабы были её глаза, но Да-Ре отчётливо увидела, как прямо над ними одна за другой вспыхивали яркие точки.
  Она знала всё о Вселенной, о каждом уголке звёздного неба, даже самого отдалённого. Но сейчас! Сейчас она ВИДЕЛА его из той точки пространства, откуда Вселенная выглядит именно такой. Теперь это её небо.
  Да-Ре пришлось многому учиться в этом плотном физическом мире с тех пор, как она получила оболочку. Она досконально знала звёздные атласы, помнила имена всех созвездий. Вот эти семь ярких звезд, похожих на семь быков, идущих по кругу, называются "Семь царей" или "Колесница ночи"... Альфа Цефея в Малой Медведице, прекрасный Лебедь северного неба с белой звездой Денеб в хвосте, знакомые линии Лиры, красные гиганты Антарес и Бетельгейзе...
  А ещё Да-Ре знала, что Земля, на которой будет их новый Дом, тоже звезда... маленькая голубая планета Солнечной системы.
  - Звёздное небо прекрасно, но не любоваться звёздами привела я вас сюда, - сказала Она. - Вам придётся навсегда покинуть Дом, чтобы начать самостоятельную жизнь рядом с другими людьми.
  Они - Её Дети - ждали этого дня. Их готовили к этому. И всё-таки слова тяжело падали на сердце каждого. В смятении толпились они вокруг Неё, с тревогой глядя друг на друга.
  Она дала им немного времени, давая возможность придти в себя. Потом позвала подойти к небольшому обзорному вигилятору.
  В матово светящейся глубине экрана плавали нечёткие очертания, размытые контуры фигур. Она изменила глубину фокуса и увеличение. Экран засветился сильнее, наконец, выдав чёткое изображение. В голубоватом сиянии появились очертания женской фигуры.
  Она позвала Да-Ре.
  Да-Ре послушно приблизилась и взглянула на экран.
  Какая-то женщина со спутанными тёмными волосами, и грубым почти коричневым лицом готовила пищу, растирая что-то в углублении большого куска коры. Женщина сидела возле маленького костерка неподалёку от хижины, представлявшей собой примитивноую коническую конструкцию из палок и веток. Вокруг хижины бродили другие мужчины и женщины, такие же нелепые и косматые, как эта женщина. Их тёмные тела едва прикрывали набедренные повязки из грубых шкур. Все выглядели одинаковыми и... такими непохожими на Её Детей.
  Так показалось Да-Ре.
  Она всегда учила их, что живущие на Земле люди - братья и сёстры всех Детей Её Дома. Но сознание того, что теперь они будут жить не в Её прекрасном Доме - мягком, обволакивающем, струящемся, что вместо света Её прекрасного лица они будут видеть грубые лица этих странных существ, жить рядом с ними, испугали Да-Ре. Ей захотелось сеёчас же вернуться в Колыбель, спрятаться там, закутаться в её нежный мягкий кокон.
  То, что она видела, вызвало дрожь отторжения и протеста. По телу Да-Ре прошла лёгкая вибрация. Она дрожала от примитивного страха? Да-Ре вопросительно взглянула на Неё, не понимая, что происходит с оболочкой...
  Нет, пол действительно вибрировал, будто вдалеке задрожала земля, порождая низкий угрожающий гул.
  Да-Ре заметила тревогу на Её прекрасном лице.
  Гул и вибрация усиливались. В этом гуле слышались отдалённые удары и странный нарастающий грохот.
  Дети Её Дома в тревоге переглядывались.
  Чуть раньше, чем все остальные, Она поняла, что происходит, и подняла вытянутую руку с зажатым в кулаке излучателем защитного поля. Огонёк индикатора побежал вверх по уровневой линии.
  Да-Ре скорее почувствовала, чем увидела, как что-то большое и тёмное заслонило свет звёзд.
  В этот миг огромная каменная глыба с грохотом упала на площадку возле самой стены, с оглушительным грохотом раскрошившись на части.
  Казалось, сами горы содрогнулись.
  Началось невообразимое. По склону катилась каменная лавина. Громовые звуки, угрожающий гул, крики Её Детей... Глыбы падали с такой силой, что высекали искры, разбиваясь о каменный пол. Кто-то из Её Детей упал.
  Да-Ре в оцепенении смотрела на Неё. Она навсегда запомнила то, что увидела в этот миг. Необыкновенное, завораживающее зрелище...
  Невыразимо прекрасная, как звезда утреннего восхода, стояла Она, держа в поднятой руке жезл излучателя. По уровневой шкале метался красный прерывистый сигнал индикатора. Вокруг Неё, то загорались, то угасали яркие вспышки оттенков пурпура и багрянца. Потом над её поднятой рукой, рассекая тьму и накрывая место катастрофы, развернулся купол полупрозрачного белого света.
  Да-Ре бросилась к Ней в порыве защитить, спасти, помочь.
  И вдруг яркая вспышка...
  Да-Ре окатило холодным пламенем, что-то невидимое, сильное толкнуло её в сторону и бросило на содрогающуся землю. В небо ударил столб света и исчез в небе. И снова наступила тьма.
  
  
  Сначала появилось ощущение "я существую".
  Но где она существует, где верх, где низ, понять было невозможно. Она утратила представление о времени и пространстве. Только одно она осознавала точно - безмолвие не было полным.
  Услыхав неровный ритм собственного дыхания, Да-Ре открыла глаза.
  Темнота. И небольшое пятнышко света. Где-то близко...
  Ощущая скованность во всём теле, она осторожно пошевелилась, и обрадовалась, что это всё-таки возможно. Значит, жива.
  Она слегка подняла руку. Согнутая в локте рука упёрлась во что-то жёсткое, шершавое и холодное.
  Камень?
  Да-Ре осторожно ощупала всё вокруг.
  Камень. Каменный саркофаг!
  "Мне не выбраться!"
  Накатила волна паники. Крошечное пятнышко света отдалилось, и она не могла определить, на какое расстояние.
  В одно мгновение мир, такой мягкий и обволакивающий, стал плотным и жёстким. Она стиснута в замкнутом пространстве камня и... собственного тела.
  "Вернуться в бесплотное существование! Вырваться! Из физической оболочки, из темницы тела!"
  Но теперь она неразделима с ним, и не может оставить это тело.
  Да-Ре осозвала, что её красивая и удобная физическая оболочка - всего лишь темница!
  Невероятным усилием воли она заставила себя успокоиться, выровняла дыхание и попыталась сориентироваться.
  Свет! Сосредоточиться на свете!
  Слабый луч проникал сквозь небольшой зазор между камнями возле носка её правого ботинка.
  Она пошарила руками вокруг себя, ища хоть что-то, что могло помочь выбраться. Нащупала что-то гладкое.
  Излучатель?!
  Да-Ре не успела толком понять, что это излучатель защитного поля, когда вдруг отчётливо услышала шорох камней! Сыплющийся щебень... Близко, у самого уха... Значит, жив кто-то ещё!
  Изо всех сил она колотила носками ботинок по камню и что есть мочи закричала:
  - Я здесь! Здесь Да-Ре!
  И впервые услышала собственный голос.
  
  Их было четырнадцать. Осталось семеро...
  Оглушённые горем, не имея сил перенести невосполнимую утрату, они долго смотрели на обломки, превратившиеся в пепел, нависающие над ними гигантской аркой горы. Они никогда не смогут вернуться в Колыбель, в Её Дом.
  Но они не были уверены и не хотели верить, что Она оставила их, что Её больше нет. Всё, что удалось найти, - излучатель защитного поля и Её браслет.
  Они не знали, как жить дальше, что им делать, куда идти. Они никак не могли осознать, что нет возврата к Ней. Но они должны отыскать тех, о ком говорила Она.
  Превозмогая боль утраты, они двинулись к узкой расщелине в скалах.
  Потом была долгая дорога по дну ущелья, постепенно спускавшегося между шероховатыми отвесными скалами, покрытыми зловещими чёрными трещинами. Они брели по мелким кусочкам щебня, катившегося от малейшего прикосновения, царапая руки, ползли по острым каменистым выступам, пока, наконец, пройдя бесконечные ряды бугров, не вышли на небольшое плоскогорье.
  Им открылось великолепное зрелище.
  В безмятежно-голубом небе плыли позолочённые солнцем облака. С гор сбегали бурые каменистые уступы, среди которых петляла извилистая тропа, ведущая в широкую зелёную долину тихой реки. На плоском зелёном дне долины, лежавшей между гор, виднелись конусы хижин.
  Стоя на краю плоскогорья, Дети Её Дома с тревогой смотрели на новый неизвестный мир, в котором им теперь предстояло жить.
  Сердце каждого наполняла решимость выполнить возложенную на него миссию. У каждого была своя задача.
  В этот миг Да-Ре твёрдо решила, что обязательно вернётся туда, где был Дом. Ведь Её гибель не была для неё несомненной. Она всегда будет ждать Её возвращения.
  Выстроившись вереницей, какой совсем недавно они шли по коридорам Её Обители, молодые и прекрасные Дети Её Дома начали спуск по опасной и неизведанной дороге.
  Ори-Он держал Да-Ре за руку.
  На запястье Да-Ре блестел Её браслет.
  "Осязание одно из самых замечательных чувств, - думала Да-Ре. - Чувствовать тепло другого Я - это как прикасаться к другой Вселенной, полной невероятно красивых звёзд".
  Сильные молодые тела позволили им преодолеть путь довольно быстро, и к вечеру они спустились к подножию плоскогорья. Их маленький отряд приближался к селению. Ветер уже доносил оттуда странные запахи, громкие гортанные голоса его обитателей и непрерывный собачий лай.
  Земля, нагретая за день, излучала незнакомо пахнущее тепло. В реке отражался красный закат. Они умылись и впервые попробовали на вкус земной воды - холодной, прозрачной и тяжёлой. Но это была самая живительная влага, что им приходилось пробовать до этого дня.
  У крутого изгиба реки, поросшего густым цветущим кустарником, из-за колючих веток, покрытых большими розовыми цветами, послышался шорох, тихий смех и отрывистая непонятная речь.
  Они пошли прямо на голоса.
  Внезапно перед ними появились двое. Низкорослые и коренастые, мужчина и женщина, заметив Да-Ре и её спутников, в испуге остановились. Священный ужас на их коричневых, грубых лицах показался Да-Ре забавным, и она улыбнулась.
  Она первой обратилась к смуглолицым. С удивлением и радостью прислушиваясь к собственному голосу, она сказала:
  - Приветствуем вас, люди. Мы будем жить среди вас. Так сказала Она.
  Выйдя из оцепенения, женщина вырвала руку из ладони мужчины и, сверкая грязными босыми пятками, бросилась прочь с криком:
  - Ан-на! Ан-на! Ан-на!
  Мужчина, издав неясный звук, кинулся вслед за подругой, упал, но поднявшись с удивительным проворством, снова побежал за ней.
  Да-Ре и её спутники направились следом.
  Цветущие кусты, отступив в этом месте от берега, образовывали излучину. Им пришлось обойти заросли, а за кустарником они увидели селение.
  Чуть меньше десятка незамысловатых хижин, сложенных из веток и палок, жались одна к другой, словно искали друг у друга защиты. Возле дальней хижины, на сочной траве, зеленеющей под высокими широколиственными деревьями, паслось небольшое стадо диких коз. Вислоухая собака, увидев их, заскулила, поджав хвост и присев на задние лапы.
  Обитатели селения, напуганные известием о пришельцах, в панике бегали возле хижин по вытоптанной земле, поднимая из-под ног целые облака мягкой пыли. Тревожные выкрики сменялись быстрой непонятной речью.
  Да-Ре с грустью оглянулась назад, туда, где ещё вчера был их Дом.
  Солнце садилось за край плоскогорья. Угрюмые горы, оставленные позади, почти отвесно высились вдали, залитые сумеречным вечерним светом. Теперь там не было Дома. Теперь там оставались лишь усыпанные серым щебнем и обломками разрушенных скал, растрескавшиеся утёсы.
  Она стояла на излучающей тепло земле, ещё не веря, что им придётся здесь жить, среди этих чужих диких людей.
  Да-Ре думала о Её завете любить друг друга и всех людей. Она ничего не понимала тогда. Но она не могла не верить ей, не исполнить то, что она завещала.
  Как легко было любить Её, лучезарную, прекрасную, дарящую тепло и свет. Как легко было подчиняться Ей, с какой радостью она воспринимала всё, что Она давала.
  Как трудно будет полюбить этих некрасивых, грубых людей. Как нелегко было поверить, что эти примитивные существа такие же, как и они, как Она?!
  Рядом послышалось негромкое нежное бормотанье тоненьких голосов.
  Да-Ре оглянулась. На траве неподалёку от ближайшей к ней хижины сидели странные крошечные человечки с пухлыми маленькими ручками и круглыми личиками.
  Дети, догадалась Да-Ре. Никогда раньше она не испытывала такого желания потрогать кого-то.
  Один из малышей доверчиво смотрел на Да-Ре и протягивал ей маленькую ручку, в зовущем движении сгибая пальцы раскрытых ладошек. Да-ре шагнула к ребёнку, наклонилась и подняла с земли мягкое тёплое тельце. Это была девочка.
  Девочка с интересом рассматривал её. В огромных тёмно-синих глазах малышки Да-Ре увидела себя. И она поняла, как она похожа на Неё. Да-Ре была сейчас в глазах этого маленького человека как Она.
  Да-Ре улыбнулась. Ребёнок улыбнулся в ответ, трогая маленькими пальчиками браслет на её запястье.
  Что-то тёплое шевельнулось в груди Да-Ре и громко застучало, стало трудно дышать, а глазам сделалось горячо. Так Да-Ре впервые узнала, как странно может вести себя сердце.
  И она прижала ребёнка к самому сердцу, где теперь отчётливо слышалось его биение.
  
  
  

Часть I. Сердце поэта

"Я передаю, а не сочиняю. Я верю в древность и люблю ее..."

Конфуций

  
  

Глава 1. Зов

  
  Голос звал меня, называя моим древним именем. Знакомый голос...
  Я оглянулась.
  В пяти шагах, освещённая серебристо-голубым лунным светом стояла моя соперница и заклятый враг, вековечная преследовательница.
  Я узнала её. Не могла не узнать.
  Она преследовала меня, настигая и вновь теряя.
  Она хотела отнять у меня моего Возлюбленного.
  Мы стояли напротив друг друга, понимая, что настал час последней битвы.
  Она сказала:
  -Как долго я искала тебя!
  И я ответила:
  -Как долго я тебя ждала.
  
  
  ***
  
  Ждать оставалось недолго.
  На вокзальном табло светились четыре цифры - 0755. Это означало, что с минуты на минуту электричка должна отправиться. Я посмотрела на расходящиеся в стороны железнодорожные пути, образующие сложно сплетённую сеть, и мои руки в карманах джинсов отчего-то сжались в кулаки.
  Ну, не так уж он мне и нравился, этот красавчик Сэм! Два свидания, всего два - этого было вполне достаточно, чтобы понять: мы по-разному видим мир. Но его волнующая красота всё ещё будоражила меня, и я была задета за живое, узнав, что Сэм встречается с моей лучшей подругой. Я поняла, что не хочу видеть обоих.
  Я догадывалась, что моей подруге Насте не столько нравился этот Семенчук, сколько нравилось демонстрировать мне своё превосходство.
  - Зой, а может, всё-таки на море? Отдохнула бы как следует перед учебным годом. Не понимаю, что ты будешь делать в этой глуши?
  Моя мама, по-настоящему сильная, всегда уверенная в своей правоте, чётко знающая, чего она хочет, стояла на платформе рядом со мной и немного сердилась. Ей были неясны мотивы моего отъезда. И... по-моему она не была готова принять мою внезапную самостоятельность.
  Да я и сама тогда ничего не могла объяснить толком.
  В тот день, когда я всё узнала про этих двоих, Сэм сказал мне, не вынимая жвачку изо рта:
  - I am sorry, baby...
  ... и стряхнул длинную чёлку с красивого надменного лица движением головы, сводящим с ума добрую половину старшеклассниц нашей школы.
  - Мне очень жаль, Зои, - любезно перевела моя подруга.
  -No problem, Стейси - ответила я и не стала переводить на русский всё, что хотела сказать этой короткой фразой.
  Вот тогда-то я и решила уехать. Сбежать! Ведь если бы я осталась, мне пришлось бы пригласить их на свой день рождения. Моя лучшая подруга и мой бывший парень! Вот уж этого мне совсем не хотелось.
  Это я знала твёрдо.
  - Буду медитировать, заниматься йогой, - пожала я плечами и улыбнулась маме.
  Это было не слишком убедительно, и мама сказала, пряча улыбку:
  - Не валяй дурака. Йог...
  В общем-то, она была не против. Ведь я всё-таки поступила в университет и сняла с неё груз переживаний за моё будущее, по крайней мере, на ближайшие лет пять.
  Она, конечно, ещё попыталась меня уговорить:
  - Ну, подожди хотя бы несколько дней, вернётся папа и отвезёт тебя на машине.
  Неделю назад папа уехал со съёмочной группой в Ригу, и если бы не экзамены, я уехала бы с ним, потому что никогда не бывала в Риге. Но за последние несколько дней мои намерения изменились, и теперь мой путь лежал в другую сторону.
  - Папа вернётся со дня на день, оставайся...- уже не рассчитывая меня переубедить, но, всё ещё надеясь на дочернее послушание, продолжала уговаривать мама.
  Но ведь я - это наполовину она. Я решила: еду. Сегодня же. И буду жить там целый месяц, а, может быть, и всю жизнь. И пусть все думают обо мне, что хотят!
  Так со мной бывало порой. Что-то внутри меня подсказывало действовать именно так, а не иначе, и словно "по наитию" я принимала решение. Возможно, со стороны все эти "наития" выглядели странно, ведь порой обстоятельства диктовали одно, а это "что-то внутри меня" говорило совсем другое. Но я никогда не пыталась делать что-то вопреки велению внутреннего голоса.
  Нет-нет, слава богу, голосов я не слышала, просто появлялась уверенность сделать что-то именно так, а не иначе.
  Но в это утро я почему-то дрожала как былинка в поле, стоя на краю платформы, словно на краю земли.
  Если человеку самому кажется, что он странен, что же думать о нём другим!
  Впрочем, я называла все эти мои странности "сильно развитой интуицией".
  Мама называла их "блажью".
  Тем летом, выдавшимся на редкость жарким и по погоде, и по накалу страстей, я знала лишь то, что должна уехать. Это было словно... зов.
  Поразмыслив, я решила, что это зов предков. Ведь из этого старинного городка, разделённого на две части водами великой русской реки, были родом все мои предки по материнской линии.
  Итак, согласно моим планам - или "по натию" - прохладным августовским утром в конце моего семнадцатого лета я отправлялась в маленький провинциальный городок на Волге.
  Электричка дёрнулась и, медленно набирая скорость, повезла меня в направлении, указанном моей "интуицией".
  Раздираемая противоречивыми чувствами уверенности в том, что я делаю именно то, что нужно, и привычным желанием подчиниться чьей-то более сильной воле, я махала маме рукой до тех пор, пока её маленькая одинокая фигурка не исчезла за суставчатым боком электрички, тяжело перевалившейся на соседние пути.
  Я осталась в вагоне наедине со своим "внутренним голосом", в самом начале пути, в который отправилась, последовав своему "зову".
  Когда за окнами промелькнули сюрреалистические вокзальные постройки, городские окраины и начался пригород, я достала из сумки книгу. Приключения Баудолино на некоторое время увлекли меня, но вскоре глаза стали двигаться вдоль строчек автоматически, так что, дойдя до конца страницы, я понимала, что ничего не прочла. Тогда я снова возвращалась к началу, пытаясь вникнуть в то, что написано.
  Прошло около часа, как Москва осталась позади, а чтение мне так и не давалось.
  Тогда, прислонившись виском к оконной раме, я стала рассеянно смотреть на бегущие навстречу столбы, домики стрелочников, стога сена, лесные поляны. Я смотрела на частокол высоких елей, плотно жмущихся одна к другой, и деревья казались мне тёмной стеной, за которой пребывала некая таинственная сила. Там, в лесу, немом, но полном скрытых сил и неуловимых звуков, таилось что-то сверхъестественное. Что-то, что одновременно манило меня и пугало.
  Чёрный высокоствольный лес неожиданно сменился светлым и ровным полем, а смутная тревога лёгкой грустью. Я вздохнула, и стала разглядывать немногочисленных попутчиков, которые ехали в этот день в том же направлении, что и я. Только, наверное, у них для этого были причины, чего я не могла сказать о себе.
  Попутчиков было немного. Немолодая женщина в вязаной кофте, надетой на яркое цветастое платье, смотрела в окно печальными выцветшими глазами, пожилой мужчина в клетчатой рубашке и белой полотняной кепке с интересом читавший газету "Коммерсант", да симпатичный парень, сидевший напротив, через несколько сидений и с улыбкой поглядывавший на меня.
  Всё-таки я не выдержала и улыбнулась, почувствовав, что краснею, хотя так старалась казаться невозмутимой. Мои веки предательски дрогнули, и я опустила глаза.
  Мне вспомнилась улыбка другого человека, того, что я часто видела в своих девичьих снах. Может быть, это его "зов" я слышала тогда, сама того не понимая? Может быть, его голос звал меня туда, куда я ехала в полупустой пригородной электричке?
  Прислушиваясь к монотонному стуку колёс, покачиваясь в волнах своих туманных грёз, незаметно я задремала.
  Порой мне снились странные, похожие на виденья, сны. Видеть сны - обычное дело. Странным было только то, что сон мог повторяться многократно с поразительной точностью деталей. Чаще всего это был город с мощёными камнем улицами. Я бродила по этому городу так часто, что знала каждый поворот. Я видела цвета, чувствовала запахи, знала имена, помнила лица. Все, кроме лица одного человека.
  Как всегда он шёл мне навстречу в синем развевающемя на ветру плаще. Ближе... Ближе... Вот сейчас я увижу его лицо...
  Но меня разбудил голос машиниста:
  - Поезд дальше не пойдёт, просьба освободить вагоны.
  Я вышла на платформу, и ветер подул мне в лицо хорошо знакомой с детства смесью запаха торфа и пыли. Той смесью запахов, которая витала над поездами и старым деревянным зданием городского железнодорожного вокзала. Я глубоко вдохнула этот запах дальних странствий, волнующих перемен и... влилась в унылую вереницу моих попутчиков.
  На остановке, обозначенной старой ржавой трубой с болтающейся на ней пустой металлической рамкой, когда-то бывшей табличкой с расписанием, уже стоял автобус. Всё было так же, как и в те годы, когда я приезжала сюда маленькой веснушчатой девочкой. Сев на потёртое сиденье, я посмотрела в окно, подёрнутое плёнкой пыли. Мне вдруг захотелось написать на нём чьё-то имя. И это имя было не "Сэм".
  Что это за имя, я ещё не знала.
  Автобус, неуклюже провалившись в яму и тут же вынырнув, выехал на мост, соединявший два берега Волги и две части одного города, почему-то носивших разные названия. Солнце яростно ударило мне прямо в глаза так, что пришлось прищуриться, и сквозь невольно выступившие слёзы я увидела на другом берегу реки знакомые очертания порта и пристани, острый конус купола церкви Вознесения, лаконичный прямоугольник драмтеатра, замысловатые контуры старинных деревянных домов вдоль резных чугунных перилл набережной. То, что я видела сейчас на другом берегу Волги, было одним из самых волшебных воспоминаний моего детства. Сказочный силуэт этого городка и его загадочное имя вызывали во мне почти священный трепет.
  "Волгу надо переплывать на пароме, как делали когда-то давно", - думала я и представляла, как стою на самом краю парома, вглядываясь в таинственные тёмные воды реки, во времена скифов носившей другое название - Ранха или Ра.
  Там, далеко-далеко, если плыть на юг вниз по течению великой реки, где в её таинственной дельте благоухают лотосовые поля, по преданию родился бог Ра. А здесь на севере, почти у самых её истоков, среди бескрайних дремучих лесов, будто "из ниоткуда" появилось свободолюбивое племя, чьи боги не признавали рабства людей. То ли кельты, то ли готы, то ли славяне, кимрающие[95] сапоги. Воинственные кимвры, не отступившие даже перед римлянами.
  Был ли мой необъяснимый "зов" связан с таинственным происхождением этих названий, или с чем-то другим, я тогда не знала. Кимвры, кельты, готы, германцы и римляне... Как случилось, что имена этих исчезнувших народов оказались вплетёнными в названия столь далёких мест, всё это, безусловно, интересовало меня, и я была намерена разобраться в этом. Может быть, поэтому я выбрала науку, которой покровительствует Клио, своей будущей профессией. Впрочем, тогда в большей степени мною двигало простое любопытство.
  
  Выехав с моста, автобус повернул в сторону центра города, и на глаза стали попадаться знакомые названия улиц. Я вдруг вспомнила одно, загадочное и трудно произносимое - Звиргздыня[96]! В детстве я думала, что это название какого-то созвездия.
  Глядя на проплывающие за окном старые, кое-где уже покосившиеся, но всё ещё очень красивые деревянные дома весьма причудливой архитектуры русского модерна, я думала о том, что же я здесь делаю, что ищу, от чего убегаю? Мне нечего было разрушать, и я ещё не знала, что хочу построить. Моя маленькая жизнь до сих пор заключалось лишь в том, чтобы вовремя встать, выполнить то, что задали, прийти туда, куда велели. Я всегда была послушной девочкой, но необъяснимая, мощная сила, желающая как-то проявить себя, накапливалась, зрела, росла во мне, и я чувствовала, как она хочет вырваться и проявить себя. Я хмуро смотрела в окно, словно пытаясь увидеть своё будущее. Но разве разглядишь его сквозь пыльное стекло?
  Лишь на миг сквозь облако поднявшейся с дороги белёсой взвеси (как знать, может быть, колдовского тумана!) перед моим взором возникли зыбкие очертания того самого таинственного города из моих снов, с домами невиданной архитектуры, с чистыми, вымощенными гладкими камнями улицами, с красивыми гордыми людьми, чьи лица благородны и добры. Я знала, всё это существует, только нужно внимательнее всмотреться, заставить себя увидеть. Мне это удалось. Но только на мгновенье.
  Автобус тряхнуло на очередном ухабе, и прекрасный город исчез. Осталось лишь пыльное облако, сквозь которое смутно прорисовывались контуры моей остановки. Спохватившись, я выскочила в закрывающуюся дверь и спрыгнула на обочину дороги, подняв небольшие гейзеры мучнистой пыли вокруг кроссовок.
  Когда автобус уехал, оставляя за собой жуткий "инверсионный след", я осталась на остановке одна. Вокруг меня медленно оседала пыль, и я всё отчётливей видела пустынную улицу. Прямо передо мной по обеим сторонам старой щербатой асфальтовой дороги тянулись ряды домов. Влево и чуть вниз криво поворачивал узкий угрюмый переулок. Живя какой-то особой собственной жизнью, дома взирали на меня чёрными глазищами, как бы спрашивая: "Что ты здесь ищешь?" И тишина висела такая густая и тягучая, что заложило уши.
  По плотно утрамбованной земляной дорожке я не спеша двинулась в в нужном направлении.
  Улица спускалась вниз к мостику через ручей, неторопливо протекавший в низинке. Картина была просто идиллической. Ручей негромко журчал, а над его неспешным потоком нависала листва, местами уже тронутая предосенней охрой. От моста улица снова поднималась вверх так круто, что нельзя было рассмотреть, где она кончается.
  А вот и тот самый неприметный поворот вглубь улицы, на "вторую линию".
  Возле углового дома, распластавшись на тёплой земле и положив на лапы добрую слюнявую морду, лежал большой чёрный пёс. Когда я приблизилась, он даже не пошевелился, лишь скосил на меня грустные глаза. В полисаднике, за аккуратным невысоким заборчиком, женщина в панаме и чёрных очках возилась с цветами. Она была мне не знакома, но на всякий случай я поздоровалась и прошла мимо, чувствуя на спине её пристальный взгляд до тех пор, пока не свернула на заросшую травой тропинку, ведущую к нашему старому дому. В конце дорожки уже была видна высокая калитка.
  Калитка оказалась крепкой, как монолит. Ручки не было, а справа от неё виднелось узкое отверстие, куда, как меня наставляла мама, нужно было просунуть руку. Когда я дёрнула вправо железный засов, калитка широко распахнулась, словно долгие годы ждала этого момента, и я увидела наш дом.
  Наш старый дом был действительно стар. Таинственный и тёмный, как воды Волги, вросший в землю до самых окон, он казался таким приземистым, что в голову невольно закрадывалась мысль о том, что он погружается в прошлое, как в реку времени, в которую уже впадает и тоненький ручеёк моей жизни. Его антрацитовые стены пробуждали что-то смутное, волнующее, перемешивая воспоминания с мечтами.
  Даже большой ключ от дома, извлечённый мною из сумки, показался мне ключом от того сказочного города, название которого у каждого своё, но неизменно означающее одно - детство.
  Я подхожу к двери. Ключ с трудом поворачивается в проржавевшей скважине. Осторожно касаюсь дверной ручки, и, приоткрыв дверь, мгновение жду чего-то. Может быть, призраков, дремлющих там, в тишине и сумраке, как в тумане забвения? Потом слегка толкаю руками дверные створки. Они легко поддаются, тонко и певуче скрипнув в петлях, и раскрываются настежь. Шагаю через порог и оказываюсь в тёмных сенях. В моём царстве тихо, и чуть пахнет керосиновой копотью. Делаю осторожный шаг, вытянув руки вперёд. Постепенно глаза привыкают к темноте, и я вижу дверь, обитую чем-то мягким. Открываю и вхожу внутрь.
  Большая комната с настоящей русской печкой, кухня, отделённая лёгкой переборкой, деревянный стол, стулья и скамья. Иду дальше, к низеньким окошкам. Сквозь давно немытые стёкла виден дремлющий, заросший сад. Деревянные рамы охотно распахиваются, и тихий шелест листвы наполняет комнату. Тяжёлые гроздья чёрной смородины, пышные кусты которой растут у самых стен, так близко к окну, что рвать ягоды можно прямо из дома. Их пряный аромат вливается внутрь. Я вспоминаю крупные матово светящиеся на моих детских ладонях чёрные бусины, оставляющие фиолетовые пятна на коже, вспоминаю, как долго оставались пурпурными кончики пальцев, даже после того, как сполоснёшь руки в звонко громыхающем рукомойнике.
  Ставлю сумку на пол и снова выхожу из дома.
  Во дворе, возле самой что ни на есть простой скамьи, сколоченной из двух отполированных временем досок, растёт сирень. Цветок Сиринги[97], возлюбленной Пана, цветок первой любви. Мне становится грустно. Я никогда не бывала здесь в мае и не видела её цветущей. Говорят, амулет из сирени делает девушку неотразимой.
  Возле калитки оранжевые ноготки сбились в весёлую стайку вокруг кустика розовых люпинов. Я срываю несколько красных как пламя цветков горицвета Адониса, чтобы поставить их в вазу.
  Никаких звуков, кроме шёпота деревьев. Лёгкий ветерок, застенчиво прячась в листве, трогает мою русую чёлку, словно кто-то добрый гладит по голове. Мысли становятся почти невесомыми, и я намечаю кое-какие планы на время своей добровольной "ссылки": "Медитация, созерцание тихих рассветов и закатов, старых домов и старинных предметов в местном музее. И ничего больше ..."
  Вспомнив о старинных вещах, я возвращаюсь в дом, где каким-то чудом сохранилось кое-что из того, что представляло для меня истинную ценность, потому что было настоящей семейной реликвией.
  Вещи стоят на своих привычных местах, там, где они стояли уже много лет, так же спокойно, как и всегда, только, может быть, чуть-чуть насторожённо. Я открываю шкафы и перебираю содержимое ящичков, внимательно рассматривая всё, что нахожу, беру вещи в руки, и они тихо шепчут мне что-то, словно пытаясь сказать нечто важное. Голоса прошлого сливаются в хор далёких, незнакомых, никогда не виденных мною предков. Они жили когда-то здесь так же, как живут они в моей крови. И моё сердце, моя кровь откликались на их зов.
  Словно заблудившись в тумане, перемешавшем прошлое и настоящее, брожу по комнатам. Слой пыли лежит на всём как вуаль грусти. В углу, на стене, под самым потолком слегка покачивается, словно потревоженное время, невесомая ниточка-паутинка. На старинной гравюре, висящей в простенке между двумя окнами, печальная женщина прядёт пряжу, из тонкой кисти её руки тянется пурпурная нить, соединяя прошлое и настоящее...
  В малюсенькой каморке рядом с кухней, к витым чугунным ножкам швейной машины "Зингер" прислонился небольшой деревянный сундук. Половицы дощатого пола капризно скрипят, когда я опускаюсь перед ним на колени. Крышка сундука, бесшумно открывшись, поднимает вверх лёгкое облачко пыли и горьковатого запаха трав. В сундуке я нахожу несколько вышитых гладью льняных скатертей, покрывала, кружевные подзоры... и платья, много платьев. Одно, невесомо-крепдешиновое, синее с белыми звёздочками цветов, прикладываю к себе. Немного великовато, но мой глаз уже видит, как с помощью ремня посадить его точно на талию. А вот ещё платье. И ещё...
  Шаря рукой по дну, я неожиданно натыкаюсь на что-то холодное и гладкое. Вздрогнув, приподнимаю ворох тряпок и нахожу два предмета из лёгкого жёлтого металла - диск и кольцо сантиметров шесть в диаметре.
  Отполированный до зеркального блеска диск лежит на моей ладони. На диске фигурка крылатой женщины, искусно сделанной из синего камня. Фигурка окружена лучами. Вокруг неё, по окружности диска, словно следы птичьих лапок, бегут странные значки - три, четыре чёрточки в разных комбинациях. У диска есть небольшое ушко или петелька, видимо для шнурка или цепочки. Видимо, медальон.
  Кольцо - скорее браслет - из тонкой металлической пластины. Браслет кажется литым, и кроме таких же, как на диске, странных значков я обнаруживаю только маленькую выпуклую вставочку из прозрачного мутновато-голубого стекла или пластика.
  Странно, но вещицы, хоть и пролежали в старинном сундуке под ворохом старых тряпок много лет, старинными не выглядят. Скорее, пожалуй, авангардными.
  Верчу в руках свои находки, пытаясь понять, откуда они взялись. Кто положил их туда? Почему они кажутся мне странными?
  Удивительно, какую власть имеют порой над нами вещи...
  Положив медальон и браслет на подоконник, я продолжаю смотреть на них, не отрывая взгляда, просто не могу отвести глаз. В голове то ли всплывают воспоминания о чём-то запредельно далёком, то ли возникают предчувствия какого-то события в необозримом будущем...
  Кажется, я уже держала эти вещи в руках. Всё это уже было когда-то...
  Дежа-вю?
  Город из моих снов...
  На секунду возникает ощущение чьего-то присутствия.
  Тряхнув головой, я отбрасываю эти мысли прочь.
  
  Мне понадобился целый день, чтобы сделать дом уютным и удобным для "ссылки". Я стирала пыль с поверхностей мебели, вытряхивала её из половиков, мыла пол, перемывала и чистила посуду.
  Когда, наконец, я вышла во двор вылить последнее ведро воды, уже вечерело. Выплеснув воду, я долго смотрела, как её пыльные струйки бегут по плотно утромбованной земле. Такие же мутные струйки, перемешивающие глупое детское упрямство, любопытство, удивление, испуг, вливались в мою душу. Тихая умиротворённость, днём заполнившаяся моё сердце, стекала как вода, и, сменяя её, холодными змейками вползали смутное безотчётное беспокойство и странная тревога.
  Я попыталась списать это на усталость, но ближе к ночи мне стало одиноко, и рука сама собой потянулась к телефону.
  Мамин голос всегда меня успокаивал. Мы поговорили о нашем старом доме. Ни про какой медальон с браслетом мама понятия не имела, а про тех, о ком говорила мама, я ничего не хотела знать. На время отключиться от всего, что осталось в двухстах километрах от Москвы - школьной подруги, несостоявшегося бойфренда, бывшего класса и будущего университета - вот единственное, чего мне тогда хотелось.
  Потом я позвонила папе, и он сумел развлечь меня рассказом о том, как таинственна и красива старая Рига, когда над городом клубится туман. Он сказал, что пробудет там ещё несколько дней, что ужасно соскучился и мечтает приехать вместе с мамой ко мне, в наш старый дом, порыбачить на Волге. Мы поболтали обо всём на свете и ещё о многом, и в душе моей вновь воцарилось умиротворение.
  Вдохновлённая папиным рассказом о старой Риге, я положила подушку под головой повыше и попробовала вернуться в средневековую Европу, к многострадальному Баудолино. Но два часа в жёстком вагоне пригородной электрички так утомили меня, а свежий воздух, запах смородины, аромат трав из старого сундука так одурманили, что веки сомкнулись, и меня охватила блаженная дремота.
  Какое-то время я ещё наблюдала, как женщина с гравюры протягивает руку к прялке, и её тонкие пальцы берутся за серебряное веретено, и прядётся нить времени.
  Я думаю о тонкой ниточке, связывающей поколения нашей семьи...
  Висящие на стене прямо напротив кровати старинные часы с боем, запущенные моей рукой, тикают так уверенно и значительно, словно я запустила некий таинственный механизм судьбы, моей судьбы, неразрывно связанной с судьбами моих предков. Невольно прислушиваясь к их старательному тиканью, незаметно для себя засыпаю...
  ...И во сне уношусь далеко-далеко по призрачной дороге, которой, кажется, нет конца, туда, где над старым городом клубится таинственное туманное свечение, над кафедральным собором, над башнями, над рекой...
  ...я иду сквозь туман по мощёной гладким камнем улице древнего города, загнутые кверху носы моих кожаных туфель мелькают из-под длинной юбки, серебряные браслеты на запястьях звенят так звонко, что люди оборачиваются, почтительно кланяются мне, приветствуют на языке, звучащем странно, но каждое слово мне понятно. Я иду и иду. Передо мной вырастают ворота. Я стучу кулаком по гулкому металлу. Одна из створок открывается, и высокий бородач и ведёт меня по двору. А навстречу шагает человек в наброшенном на широкие плечи синем плаще. Сквозь туман я догадываюсь, что он улыбается мне, хотя его лица не могу разглядеть.
  А разглядеть его мне очень надо. Но мешает туман.
  Туман над городом, повисший, как огромное облако...
  
  

Глава 2. Великолепная Хаттуса[1]

  
  Огромное облако рыжей пыли повисло над каменистой дорогой, ведущей от Южных ворот Хаттусы в Шанкхару[2]. Войско великого царя страны Хатти[3] Мурсили Первого[4], покидало столицу.
  Мурсили шёл войной на амореев, чтобы смыть кровь своего предшественника царя Лабарны Второго[5]. За спиной Мурсили оставлял город, который Лабарна сделал своей цитаделью, символом власти и новой столицей. Перенеся столицу из северного Куссара[6] в построенный им город, Лабарна взял и себе новое тронное имя - Хаттусили, что означало "строитель Хаттусы". Родовое имя "Лабарна" навсегда осталось титулом хеттских царей в память о его великом отце Лабарне Первом , завоевавшем трон в ожесточенной схватке с собственным родственником Пападилмахом[8].
  Трон Хатти, как и любой царский трон, нуждался в сильной опоре. Но лабарна не нашёл опоры даже в собственных детях. Их вероломство и непрерывные интриги делали царя и страну уязвимыми. Один за другим следовали заговоры. В борьбе за власть сначала Киццува - царский сын и правитель города Пурусханты, затем его дочь Хастаяр и хатусские вельможи, вечно теснящиеся у трона алчной сворой, возмутили столицу против Хатуссили и развязали гражданскую войну.
  Желая положить конец заговорам, царь назначил наследника престола. Им стал принц Лапарнас[7], сын одной из сестёр царя. Хаттусили сделал это под давлением придворной знати, хотя по рождению Лапарнас не имел права на трон. Но среди многочисленных племянников царь выделял сына другой сестры, принца Мурсили.
  Юный честолюбец Мурсили тоже не был наследным принцем, но стареющий царь любил его больше, чем Лапарнаса. И Мурсили знал это. Лабарна подолгу беседовал с юным племянником о военной славе, о великих хеттских царях, о безграничности власти и тонкостях политики.
  - Люди остерегаются тех, кто держит их в страхе. Но не приближайся к ним, когда ты один. Не полагайся на брата, не знай друга, - говорил старый царь. - Слова и мудрость свои даю тебе. Так запечатлей их в сердце своём. Что в сердце твоём, то и делай.
  Родившись в Хаттусе, Мурсили рос и набирался сил вместе с новой столицей. Однако он всё ещё оставался ребёнком. А принц Лапарнас был уже взрослым мужчиной и воином, познавшим вкус победы. Назначенный преемник царя чувствовал себя достаточно взрослым, чтобы ввязаться в заговор, зреющий в стенах дворца среди членов царской семьи. Когда Хаттусили внезапно заболел, Лапарнас вместе с Хуццией, сыном царя и правителем-хассу[9] Таппасанда, безжалостно заточил старика в его же собственном дворце и принял регентство. Не показываясь царю на глаза, принц трусливо прятался, с нетерпением дожидаясь его смерти. Ведь смерть Хаттусили означала, что на престол страны Хатти взойдёт новый царь, Лапарнас Третий.
  Но боги были немилостивы к принцу, и благосклонны к Хаттусили.
  Волею богов старый царь пошёл на поправку и снова занял место на хаттуском троне.
  - Я назвал вам юношу лабарной. Я сказал "пусть он сядет на трон", - обратился Хаттусили к Собранию, войску и сановникам. - Я, царь, объявил его своим сыном, обнял его и возвысил. Я окружал его заботами. Он же оказался недостойным того, чтобы на него смотрели. Я заболел, а он слезы не уронил, не выказал сочувствия! Он холоден и невнимателен! Мать его - змея. И он придет? Довольно! Он мне не сын!
  Вернувшись к правлению, Хаттусили созвал панкус[10], тулию[11] и провозгласил:
  - Теперь мой сын Мурсили! Ему много богами вложено в сердце. Только льва божество может поставить на львиное место. В час, когда дело войны начнётся, или восстание тяготы принесёт, будьте опорой сыну моему, подданные и сановники!
  Так взошла звезда Мурсили. Принц стал наследником трона.
  Лапарнас трусливо бежал. Хаттусили, не простив измены, долго преследовал вероломного племянника, и, в конце концов, настиг в Цальпуве . Расправившись с изменником, в ярости царь разрушил и город.
  Но шли годы. Век Хаттусили подходил к концу. Его позвала Страна-Без-Возврата. Совершив очередной победоносный поход и вернувшись в любимую Хаттусу, великий царь, возродивший древнюю славу хеттов, умер. Его наследник Мурсили в это время осаждал столицу Ямхада[13] Халпу[14]. Памятью своего названного отца и величайшего из правителей Хатти, новый царь Мурсили Первый поклялся, что не позволит этой славе угаснуть. Унаследованное им царство было могучим и богатым, но Мурсили, став царём, должен был приумножить его богатства и подчинить своей руке народы, которые не смог покорить Хаттусили, его названый отец, благороднейший предшественник и величайший из царей.
  Южнее Хаттусы располагалась дружественная и зависимая от царей Хатти Киццуватна. Великое царство Арцава на юго-западе. На северо-западе богатый город-государство Троя, поддерживающий монополию на морскую торговлю. На севере - доставляющие хеттам много беспокойства племена "людей моря"[15]. С востока в горах жили хурриты[16], чьи правители и воины были из народа Мурсили, триста лет назад пришедшего откуда-то с севера...
  Но с востока и юго-востока страна Хатти была открыта для нападений силе не менее мощной, чем хетты. Там, на востоке могучим львом лежал гордый Вавилон, древняя Шанкхара, страна амореев.
  Едва развеялся над Хаттусой прах её основателя царя Хаттусили, и ветер с гор понёс весть о его смерти во все концы империи, как в Вавилон отправились конные колесницы с известием о кончине старого царя и воцарении нового.
  Завоевание Вавилона было мечтой Мурсили. Воссев на трон Хаттусы, Мурсили Первый считал это своей главной задачей. Он долго готовился, ведь укрепления города были неприступны, и Мурсили это знал. И минуло немало лет, прежде чем Мурсили решился идти войной на амореев. Он двинулся в тысячекилометровый поход по течению Евфрата к могучим стенам Вавилона.
  Это было в год, когда Вавилоном правил царь Самсу-дитана[17], вознесённый к вершинам власти приказанием самого бога Мардука, обеспечившего престолонаследие.
  Это было в год, когда Самсу-дитана изготовил в Вавилоне свою статую для Нанна, великого господина игероя среди богов.
  Это было в год, когда Самсу-дитана изготовил статую для Инанны, госпожи Вавилона...
  Это был год, когда Самсу-дитана принёс в дар храму Эсагила для Мардука великолепное "шита" - оружие, каковое есть величайшее оружие божества.
  Это был год, когда царь Самсу-дитана изготовил множество солнечных дисков из агата, эмблем блестящих, как дневной свет, украшенных лазуритом, красным золотом и полированным серебром, и преподнёс их в дар храму Эбаббара для Шамаша, Господина, каковой восседает на небесах и чьей милостью расширились пределы его царства.
  Ровно триста лет минуло с тех пор, как Суму-абум основал аморитский союз вокруг Вавилона.
  Царь хеттов Мурсили Первый, усмирив племена "морских людей" на севере, был готов к выполнению своей главной задачи на востоке. Мурсили с унаследованным войском шёл войной на амореев.
  Мурсили было пятьдесят пять лет.
  
  Войско Мурсили Первого, великого царя страны Хатти, покидало столицу. Ряды тяжеловооружённой пехоты с мечам и боевыми топорами, конные колесницы - гордость хеттов - с экипажем из трёх воинов с копьями и прямоугольными щитами, войска "суту", вооруженные луками и стрелами, шли по дороге, ведущей в Шанкхару.
  Восходящее солнце играло на копьях и щитах хеттского войска. Войска, привыкшего побеждать. В порывах рыжего ветра трепетали на древках полотнища штандартов и флагов.
  Конское ржание, топот ног, грохот колёс, гул сотен боевых хеттских колесниц заставляли сердце начальника городской стражи Тарухса тревожно и сладко замирать. Тарухс стоял у амбразуры сторожевой башни Царских Врат, что охранялись самим богом грома Тешубом, и заслонясь от солнца прижатой ко лбу ладонью, следил за колонной войск, теряющейся в запылённом рыжем мареве.
  Когда Царские ворота Хаттусы с тяжёлым лязгом закрылись за последним солдатом, Тарухс оглянулся на город и бросил взгляд на тёмную громаду царского дворца.
  Там, на самой верхней галерее, светлела стройная фигурка царицы Кали[18]. Провожая своего царственного супруга в поход, Кали всегда облачалась в белые одежды, чтобы царь, оглянувшись назад, мог видеть её до тех пор, пока виден царский дворец.
  И вот она, звездоподобная Кали, стоит на самой высокой башне царского дворца и смотрит вслед уходящему в поход на Шанкхару царственному супругу. А у её ног лежит великолепная Хаттуса, цитадель, возведённая на уступе высокой скалы, вытянувшейся к востоку.
  Под массивными, сложенными из грубо обработанных каменных блоков крепостными стенами Хаттусы её царственный супруг когда-то давно юным принцем без права наследования трона, учился пользоваться копьём, коротким кривым мечом и боевым хеттским топором, выполнял пехотные упражнения. Под этими стенами, опаляемый жарким солнцем Хаттусы, он стоял на страже у массивных башен. Городская стена делила город на две части, нижний и верхний город. Внутри этих непоколебимых стен, гордо темневших на фоне ясной лазури неба Хаттусы, предшественник Мурсили, великий Хаттусили беседовал с любимым племянником о военной славе.
  Кали сказала однажды своему царю:
  - Восстановишь ли ты, Мурсили, честь царей Хатти среди подвластных народов, дерзнувших оскорбить неповиновением власть, установленную великим царём Хаттусили? Всё, что добыл Египет, накопил Вавилон, собрала Ассирия, должно перейти в сокровищницу царя царей.
  И она победила. Объявленным походом на амореев Мурсили бросал вызов богам и людям.
  
  Кали нахмурилась, сдвинув стрелки чёрных бровей так, что между ними пролегла глубокая морщина.
  Царя нет в городе, и она одна властвует в Хаттусе.
  Кали часто думала о тайне царской власти, об избранности, о судьбе. Она любила подниматься на самую высокую башню верхней галереи царского дворца и взирать на город сверху. Так легче было направлять свои мысли туда, где вершатся все судьбы - и царей и подданных, - в Страну-Вечной-Жизни. Царица любила приходить сюда звёздными тихими ночами, когда боги благосклонны к смертным и в ночной тиши и тьме открыют им самое сокровенное. В такие ночи она улавливала отзвук того, чему нет названия. Цветущие в саду душистые магнолии, лиловые цветы шафрана источали дурманящий аромат, где-то внизу шептались травы. Но ей казалось, что в этом трепетном шёпоте она слышит далекий, едва уловимый манящий голос, поющий откуда-то из опаловой мглы, и её охватывало необъяснимое волнение. Она сходила с ума в эти ночи. Она протягивала руки в шепчущую темноту, словно стремясь схватить то важное, без чего ни в чём не было смысла, она взывала к чему-то, что таилось там, в сумраке ночи или где-то глубоко в ней самой?
  Но не забывала она и о пропасти, подстерегающей на пути к дерзким мечтам.
  Утром она плакала, сжимая руками края подушки, охваченная страхом. Но выходила из своих покоев с суровой решимостью на лице.
  Она подолгу беседовала с халдейскими магами, желая знать свою судьбу.
  И вот она, звездоподобная Кали, стоит на самой высокой башне царского дворца и смотрит вслед уходящему в поход на Шанкхару царственному супругу. А у её ног лежит великолепная Хаттуса, окружённая двойной крепостной стеной и непреодолимыми грядами скал.
  
  Царский дворец был центром Хаттусы. Днём с дворцовой крыши можно было рассмотреть, что делают люди в городе. В те времена горожане много времени проводили на открытом воздухе, в тенистых садиках внутренних дворов, на плоских крышах своих жилищ, или на оживлённой рыночной площади. В дом уходили лишь для того, чтобы укрыться от дождя или знойного ветра.
  Вокруг дворца лежала мощёная камнем широкая площадь. Дальше - принадлежащие знати сводчатые каменные дома с плоскими крышами, а ближе к городским окраинам ютились жилища людей попроще, глинобитные хижины с крышами из обмазанных глиной ветвей.
  Чем выше положение в обществе, тем ближе к дворцу.
  Дом царского виночерпия Тахарваиля стоял неподалёку от дворца.
  Во дворе этого дома, на резной скамейке, стоящей в тени абрикосового дерева, в платье из пурпурного льна с серебряной каймой, выдававшей в ней жрицу храма Богини Каттахци-Фури , сидела седьмая и младшая дочь царского виночерпия Тахарваиля красавица Асму-Никаль. Покручивая тонкими пальцами локоны золотисто-каштановых волос, она задумчиво наблюдала за тонкокрылой пчелой, пытающейся сесть на перезрелый абрикос. Мягкое жужжание и нежный аромат фруктов струились над серебряной вазой, стоявшей на изящном столике.
  Пчела опустилась на потемневший бочок спелого абрикоса и затихла. Асму-Никаль наклонилась и осторожно дотронулась до мохнатой спинки насекомого. Она любила пчёл. Подобно Каттахци-Фури, что повелевает святилищем-ульем из пчелиного воска и перьев, прибежищем богини-пчелы, она знала, что пчелиный мёд и укус пчелы имеют очистительное действие и даже способны излечивать от болезней.
  Она многое знала, Асму-Никаль, младшая дочь Тахарваиля, хотя была ещё очень молода. В ней было так много необычного, что даже отец немного её побаивался.
  Асму-Никаль откинулась на спинку скамьи, пребывая в мечтательной задумчивости.
  Её любимая рыжая кошка, выпустив когти и сердито шипя, отбивалась от приставаний неуклюжего щенка. Ему здорово досталось, и он, скуля, потрусил прочь.
  - Эмуишер, как тебе не стыдно, обижаешь маленького, - отругала кошку Асму-Никаль и поманила щенка. - Иди сюда, малыш.
  Он уже скулил возле её ног. На мокром чёрном носу щенка красной бусинкой повисла капелька крови. Асму-Никаль посадила щенка к себе на колени, промокнула кровь абрикосовым листком и приложила ладонь к мордочке животного. Щенок затих.
  Асму-Никаль в это время думала о том, как же могло случиться, что её подруга Харапсили, стала её врагом?
  "Неужели безответная любовь к Алаксанду лишила её разума? А что было бы со мной, если б Алаксанду полюбил не меня, а Харапсили? Неужели возненавидела бы их? Нет. Нет."
  Потом Асму-Никаль стала мечтать, как Алаксанду увезё её в многолюдный Каниш[20], где они затеряются среди горожан, паломников и торговцев, а потом в Таруишу[21], где у Алаксанду есть дом, принадлежавший некогда его покойному отцу, а теперь перешедший ему по праву наследования. И они смогут пожениться...
  За время, что Асму-Никаль предавалась размышлениям, пчела успела отведать абрикоса и улететь, кошка Эмуишер умыться и прилечь на пороге дома, а царапина на носу щенка бесследно исчезнуть.
  Асму-Никаль умела лечить прикосновением рук. Этот необычный дар открылся случайно, когда однажды в детстве, она, жалея отца, сильно поранившего руку, погладила рану своей детской ладошкой. Рана затянулась на глазах.
  А ещё она видела сны, странные, похожие на виденья.
  Вот и последние несколько ночей подряд ей снился один и тот же сон... Она просыпалась, покрытая холодным потом, с мучительно бьющимся сердцем, и, с трудом приходя в себя, вспоминала, что ей снилось... Этот сон она знала уже наизусть.
  Она видела устрашающий лик Лельвани[22] и чёрный ритуальный нож, занесённый над неподвижным телом Алаксанду, распростёртым на жертвенном столе. Сама она находилась внутри странного кокона света, мягкого и серебристого. Свет становился всё ярче, и когда становился нестерпимым, она просыпалась.
  Асму-Никаль опустила щенка на землю и тряхнула головой, отгоняя остатки воспоминаний.
  Был вечер жаркого дня. В конце лета становилось прохладней лишь к ночи, когда горячее солнце опускалось за горы, и их огромные тени накрывали Хаттусу.
  По двору, среди узора теней от листвы садовых деревьев, без конца сновали слуги, и от этого казалось, что тени движутся.
  -Госпожа?
  Субира, служанка Асму-Никаль, склонилась в поклоне.
  Асму-никаль взглянула на неё и невольно прикрыла глаза. У неё закружилась голова, так похожа была служанка в своём платье небелёного льна на часть этого круговорота теней.
  Субира положила на столик гребень и заколки для волос. Улыбаясь хорошо очерченными полными губами, слегка прищурив удлиннённые египетской подводкой глаза, Субира принялась расчёсывать золотистые волосы своей молодой хозяйки. Затем она заплела их в две косы, по тогдашней моде оставив одну за спиной, а другую на груди.
  Субира прислуживала ещё матери Асму-Никаль, госпоже Шепсит. Вместе со своей хозяйкой она приехала из Города Белых Стен Мен-нефера, древнего Инбу-Хеджа[23], в тот год, когда совсем юная Шепсит, дочь знатного сановника Страны Кемт вышла замуж за хеттского офицера Тахарваиля.
  Асму-Никаль, когда была ещё ребёнком, любила слушать рассказы Субиры о том, как её матушка приехала в Хатти:
  - ...каждый год в середине июля, когда ослабевало дыхание свирепого Сета, и, наконец, кончалось время пятидесятидневного западного ветра, иссушающего землю и озлобляющего сердца людей, в Египте отмечается возвращение Сириуса, и устраивается Новогодний праздник. Когда воды Хапи[24] достигают самого высокого уровня и мерцают, как густое фиолетовое вино из винограда верхнеегипетских виноградников, тогда под радостные звуки египетких арф и барабанов спускают "Корабль поднимающихся вод"".
  В день праздника, в год, когда госпоже Шепсит исполнилось шестнадцать, отец объявил ей о предстоящем замужестве. Египет поддерживал союзные отношения с могущественной империей хеттов, поэтому хеттские военачальники и сановники брали в жёны египтянок, а царевны страны Хатти выходили замуж за сыновей фараонов.
  Как хороша была госпожа Шепсит в ту пору! Воистину искрящийся самоцвет Дельты! Длинные, ниспадающие золотисто-каштановые локоны, как у Нисабы[25] и дивный голос, звенящий подобно колокольчику на длинногрифной египетской мандолине, сводили с ума многих достойных мужей земли Кемт.
  Но назначенный ей судьбою уже мчался с востока, обгоняя пыльные тучи.
  Шепсит ждала его, прочитав послание на дне волшебной серебряной чаши Анубиса. Он вёз в Египет дары, полные алоэ и дорогих умащений, виссонные одежды и красный гранат - камень весеннего равноденствия. Трепеща от ожидания, в белоснежном пеплосе[26], с широким египетским ожерельем из ляпис-лазури на груди стояла она под пальмой, посвящённой Исиде, провожая божественного Атума[27]. Из храма доносились звуки прославляющего богов гимна. Семь следующих один за другим гласных звуков были похожи на звуки флейты.
  Она без устали стояла всю ночь, наблюдая звездопад, размышляя о безграничности звёздного неба, ожидая Назначенного Ей Судьбой.
  А ранним утром, когда Хепри[28] поднялся над Нилом, он ступил на землю Мемфиса. И имя ему было Тахарваиль.
  Шепсит была красива и умна, она всегда искала не развлечений, услаждающих глаза и слух, а мудрости, утоляющей душу. Когда она появилась на свет, Исида коснулась её лба и сердца своей божественной рукой. Девочку нарекли Шепсит, что означало служение богине Исиде.
  Шепсит была красива и умна....
  ...Умна и красива так же, как вы, госпожа Асму-Никаль, теперь, когда достигли того возраста, когда можете выйти замуж.
  Первое время я, как и моя госпожа, сильно тосковала по Египту, стране премудрости и тайн, по божественным щедрым водам Хапи. Но Исида была милосердна и послала госпоже Шепсит хорошего мужа и семь прекрасных дочерей, и она перестала горевать. Перестала тосковать и я.
  Лёгкая тень пробежала по бронзовому лицу служанки.
  - Жаль, матушка ваша не дожила до этой поры. Как бы радовалась она, ведь её младшая дочь стала такой красавицей! Самой красивой из семи дочерей семьи Тахарваиля. А ведь и сама госпожа Шепсит славилась во всём Кеми светлой матовой кожей и тёмно-синими глазами. А волосы у вас совсем одинаковые, мягкие и с золотым драгоценным отливом цвета красного золота.
  Субира убрала гребень со стола и доложила:
  - Как вы приказывали, госпожа, я приготовила воду для купания.
  Асму-Никаль поднялась, чтобы пойти принять ванну и переодеться. Этим вечером они с отцом ждали гостей на небольшой званый ужин в честь её дня рождения. Отец сказал, что среди приглашённых будет его старый друг, боевой товарищ, тысяченачальник Аммун со своим младшим сыном Тасмисом.
  - Тасмис недавно поступил на службу во дворец офицером царской стражи, - сказал Тахарваиль, и Асму-Никаль поняла, что он собирается сосватать её.
  Ведь это был уже восемнадцатый её день рождения.
  Войдя в дом, Асму-Никаль заметила в полумраке прихожей полоску света из покоев её отца. Она решила заглянуть к нему, чтобы поцеловать и сказать, что скоро будет готова.
  Когда девушка вошла в комнату, отец сидел в своём высоком кресле, настолько высоком, насколько полагалось человеку его положения. Царский виночерпий, склонясь над глиняной табличкой, читал пособие по верховой езде хурритского коневода Киккули, недавно переведенное на нессийский язык. Тахарваиль был прекрасным наездником, умело правил колесницей и обожал лошадей.
  Ведь он был воином, старый Тахарваиль. Когда страной ещё правил Лабарна Второй, предшественник ныне правящего Мурсили Первого, Тахарваиль был молодым офицером. Вместе с Лабарной он переехал из Куссара, бывшей столицы царства, в новую столицу Хаттусу, где Лабарна взял себе новое тронное имя Хаттусили. Когда Хаттусили назначил наследником своего племянника Мурсили, Тахарваиль стал царским виночерпием. Вместе с Мурсили Первым он покорял Харрум и Хашшу, он был рядом со своим царём, когда тот двинулся на Халеб и подчинил его своей руке. Тахарваиль любил вспоминать военные походы и часто рассказывал о том, как колесницы врагов ложились разбитыми под копыта хеттских лошадей, о том, как тысячи выпущенных стрел заслоняли солнце.
  Теперь он слишком стар для сражений и походов.
  Когда Асму-Никаль появилась на пороге его комнаты, Тахарваиль поднял седую голову, улыбнулся и отложил глиняную табличку.
  - Глядя на тебя, дочь моя, такую повзрослевшую, я невольно вспомнил ту полнолунную ночь, когда восемнадцать лет назад ты появилась свет. Такая непохожая на других дочерей Хатти...
  
  Той ночью к нам в дом явилась Истапари, главная жрица храма богини Каттахци-Фури. Я понял, случилось что-то важное, если главная жрица оставила Дом Богини ночью. Едва переступив порог дома, Истапари торопливо поприветствовала меня и потребовала впустить её в покои Шепсит. Я не посмел препятствовать влиятельнейшей из женщин Хатти, только поклонился почтительно и пропустил её к колыбели, где уже лежала ты, завёрнутая в тонкую льняную пелёнку.
  Истапари была очень взволнована. Она подошла к колыбели, склонилась над ребёнком, и молитвенно сложив руки, что-то быстро зашептала. Я остался стоять у входа, не смея ей мешать, тем более, что ты лежала тихо и, казалось, прислушивалась к едва слышным словам Истапари.
  -Ты уже дала дочери имя? - наконец, обратилась к Шепсит гостья.
  -Я назвала её Асму-Никаль, - чуть слышно промолвила твоя матушка.
  Ты нелегко досталась Шепсит. Последняя, поздняя дочь. Она была в лихорадке и едва могла говорить.
  -Красивое имя, - промолвила Истапари. - Я вижу нездешние черты в лице ребёнка.
  - Да, - ответила твоя матушка. - Ведь её предки по материнской линии египтяне. Ещё моя прапрабабка была служительницей в храме Богини Матери...
  Но жрица прервала её:
  - Да, да, я знаю...
  Она отошла от колыбели и встала передо мной, пристально глядя мне в глаза так, что кровь у меня застыла в жилах.
  -Тахарваиль, - обратилась она ко мне. - Я пришла сегодня не только для того, чтобы поздравить тебя.
  Она сделала многозначительную паузу, затем продолжила:
  - Я давно тебя знаю. Ты принадлежишь к одному из знатнейших родов Хатти, ты уважаем в царском доме, ты всегда много жертвовал в храм Каттахци-Фури. И я знаю тебя как человека умного, поэтому надеюсь, что ты правильно поймёшь меня. Настал предсказанный день, Тахарваиль, поэтому я здесь...
  Мне не терпелось выпроводить непрошенную гостью и остаться со своей семьёй. Я попытался ускорить окончание разговора, но жрица не дала мне перебить себя:
  -... ибо было предсказание, что среди народа нессили[29] явится истинная дочь Богини Матери.
  Седьмая дочь среди дочерей,
  Рождённых в семье, где нет сыновей,
  Три Дара Намму уготованы ей -
  Дар без слов говорить,
  Дар предвиденья,
  Дар целительства,
  Ибо будет она Прирождённой!
  -Тахарваиль, я так долго ждала этого дня. Среди народа Хатти много Обученных, но так мало Прирождённых. Я не могла ошибиться! Было знамение! Поэтому ты посвятишь Асму-Никаль богине-ворожее Каттахци-Фури, богине целительства и магии. Восславим её Имя! - Истапари возвысила голос и подняла руки.
  Я снова попытался ей возразить:
   -Я уже не так молод, Истапари, и я не надеюсь иметь сына. Одна из моих дочерей уже отдана в храм солнечной богини Вуресуму, остальные покинули мой дом после замужества и живут в семьях своих мужей. Асму-Никаль я бы хотел оставить при себе. Мне уже трудно управлять домом, я нуждаюсь в помощнике. Я не беден, и когда придёт пора выдавать Асму-Никаль замуж, надеюсь заключить для неё брак эрребу, и принять зятя в свой дом, уплатив выкуп его семье. Среди почтенных семей Хаттусы есть весьма достойные люди, имеющие сыновей. Вот, например...
  Но Истапари перебила меня, давая понять, что разговор окончен:
  - Это исключено. Я буду присматривать за девочкой, а когда ей исполнится семь, стану обучать её в храме. А потом сама подыщу ей мужа.
  Жрица решительно запахнула пурпурное покрывало с золотой каймой и направилась к двери, почтительно открытой для неё слугами.
  Тахарваиль умолк на полуслове, словно чья-то безжалостная рука сжала его старое сердце. Было ли это предчувствие чего-то недоброго, или это была рука незаметно подступившей старости. Его лицо накрыла серая тень печали.
  - Ты, Асму-Никаль, моя младшая и любимая дочь, скоро и ты оставишь этот дом. А, кажется, что ночь, которую я вспомнил, была только вчера.
  Асму-Никаль подошла к отцу и, обняв, поцеловала его седую голову.
  -Отец, я скоро буду готова, - сказала она, пожимая его большую тёплую ладонь.
  Тахарваиль горько улыбнулся.
  - Сегодня такой необычный день. Я впервые не рядом со своим царём в его походе, - негромко сказал он.
  - Отец, ты заслужил покой и уважение.
  - Да, дочь моя, я стар, и теперь единственная моя забота - это твоя судьба.
  Асму-Никаль хорошо понимала, к чему клонит отец. Но, несмотря на то, что обладала нравом прямым и решительным, почему-то боялась заводить с ним разговор об Алаксанду. Она понимала, что этот выбор не слишком обрадует отца. Ведь её избранник не знатен и не богат, он даже не принадлежит народу нессили. Вряд ли отец одобрит её выбор. Каждый раз, откладывая этот непростой разговор, она загоняла себя в собственную ловушку.
  Она чувствовала, что сегодня произойдёт нечто важное в её судьбе. Но снова не сказала о том, что сердце её давно принадлежит молодому поэту, царскому гимнопевцу, Алаксанду из Таруиши. Может быть, сегодня произойдёт то, что поможет ей развязать этот узел?
  - Да, отец, я знаю, - ответила она мягко. - Поэтому сейчас я должна пойти и приготовиться.
  
  
  

Глава 3. День рождения

  
  Большой каменный дом виночерпия Тахарваиля выглядел богато снаружи и был великолепно убран изнутри. Особенно сегодня, в день восемнадцатого дня рождения Асму-Никаль. Ставни на низких окнах заранее сняли, поэтому свет и воздух свободно и без преград проникали в помещения. Все комнаты украшали лотосы, любимые цветы Асму-Никаль. На столах теснилась изысканная посуда, наполненная всемозможной едой. Фрукты, овощи, напитки, пирожки, мясо - все самые изысканные яства источали нежные и терпкие, тонкие и насыщенные ароматы. Облако душистых благовоний смешивалось с запахом пряностей.
  Гостей пригласили немного - несколько сановников с жёнами и детьми, друг и боевой товарищ Тахарваиля тысяченачальник Аммун со своим младшим сыном Тасмисом, и Харапсили, подруга Асму-Никаль.
  Музыкантов не звали - время не слишком подходящее для веселья, ведь страна начала новый военный поход - но отсутствие музыки с лихвой окупалось великолепием угощений! Осушив не один сосуд прекрасного нессийского пива, опустошив целое блюдо ячменной каши, заправленной маслом и измельчёнными фруктами, гости гудели, как пчёлы. Сидя вокруг стола на расшитых подушках, сановники обсуждали войну с амореями. Их жёны тихонько переговаривались между собой о чём-то, что одинаково сильно интересовало их всех, сидя в отдалении небольшой, но яркой группкой. Дочери, вдоволь нахваставшись нарядами, поедали сладости, лениво перешёптываясь полулёжа на подушках. Их младшие братья бегали по великолепному тканому ковру, изображая сражение хеттов с вавилонянами.
  Слуги сновали туда-сюда, снова и снова принося из подвала продукты и напитки. Что-что, а этот сосуд в доме Тахарваиля был всегда полон - фрукты, хлеб, пиво, молоко, мясо, выпечка для праздников в изобилии лежали на полках в прохладе глиняного подвала.
  Гости потягивали из тростниковых трубочек тёплое пиво и говорили, говорили, говорили....
  Асму-Никаль принимала поздравления, улыбалась, благодарила. Но среди хмельных криков и тостов она только и думала, как завтра утром отправится в храм Хатахциффури. Десять лет под руководством наставницы Истапари изучала она жреческую премудрость, постигая сакральное знание и сокровенный смысл таинств и мистерий. И вот наступило и её время принять посвящение в сан жрицы. Но служение богине Хатахциффури, о котором она так мечтала в детстве, к чему так стремилась - сейчас казалось ей не таким уж исключительно прекрасным занятием. Теперь, когда она так горячо полюбила, ей хотелось служить только своей любви и своему возлюбленному. Но как сказать об этом Истапари? Как сказать об этом отцу?
  Как сказать об этом Харапсили?!
  И словно услыхав её мысли навстречу ей, прекрасная и грозная как богиня Ха-Пантали[30], когда она к Богу Грозы подходила, горделиво подняв красивое лицо, шла Харапсили.
  Одного взгляда хватило Асму-Никаль, что бы понять: Харапсили окутана тёмным мороком, заставляющим идти путём разрушения, и она не остановится ни перед чем в своей жажде обладания Алаксанду.
  - Рада видеть тебя, Харапсили.
  Асму-Никаль понимала, как опасна теперь её подруга. Как хорошо отточенный кинжал. Но не имея прямых причин избегать её - ведь всё, что она знала о намерениях своей соперницы, было лишь догадками и... сном, - вслух она произнесла лишь то, что было истинной правдой:
  - Ты сегодня пугающе красива, моя дорогая подруга.
  Харапсили из рода Аллува, была невысока ростом и прекрасно сложена, смугла, темноглаза и темноволоса. Полная противоположность Асму-Никаль. Сходство подруг заключалось лишь в том, что они были ровесницами, младшими жрицами храма богини Каттахци-Фури и... обе были влюблены в одного человека.
  Как два чёрных обсидиана блеснули глаза Харапсили, и мгновенная догадка осенила Асму-Никаль - они враги навсегда.
  - С днём рождения, Асму-Никаль!
  Даже простое приветствие звучало из уст подруги-врага как угроза:
  - Прими и мои поздравления.
  Асму-Никаль поняла: между ними всё кончено. Совсем недавно это казалось невероятным. Но теперь их крепкая дружба дала тоненькую, почти незаметную посторонним взглядом трещину. Трещина эта была шириной всего в несколько месяцев, но глубиной сравнима с пропастью. Они переступили ту черту, за которой начиналась вражда. Для неё, как и для Харапсили, путей к отступлению не было.
  Алаксанду один, и они не смогут договориться.
  
  
  Асму-Никаль любила их обоих. Но Алаксанду она любила больше. С того самого первого дня, когда четыре месяца назад она впервые увидела его.
  Это было во время праздника пурулли[31]...
  ---
  Страна Тысячи Богов - так называли Хатти. Царь Мурсили не считал нелепым, что свита переезжает из города в город на церемонии. В Арипну - город, расположенный менее, чем в дне пути от столицы - на праздник в честь Солнечной Богини. Или когда хеттская знать, сопровождаемая челядью, отправлялась в Хаттусу, чтобы встретить новый год в царском дворце.
  Тысяча богов Хатти! Были ли они разными сущностями одного божества, или просто под знойным солнцем Хатти находилось место для всех. Стоя в жёлтом одеянии храмового служителя за царем Хатуссили и царицей Каддуси, пока они вкушали церемониальные блюда перед культовыми статуями божества, Мурсили даже не мечтал о временах, когда станет царём, и ему самому будут подносить Покров Золотого Копья в день пурулли.
  В конце февраля или в начале марта прекращались обильные дожди, подсыхали лощины, и дороги становились проходимыми. Путь в столицу занимал немало времени, но эта поездка того стоила. Праздник пурулли считался одним из самых пышных праздненств в царстве Хатти. Жены сановников надевали лучшие наряды, самые прекрасные юные невесты и самые знатные женихи собирались, чтобы показать себя. Играла весёлая музыка, к праздничному столу в изобилии подавались по-царски изысканные блюда.
  В тот день Асму-Никаль и Харапсили впервые присутствовали на церемонии вместе со своими семьями.
  С галереи, на которой стояли подруги, было хорошо видно всё, что происходило во дворце.
   В тронном зале, украшенном штандартами с изображениями оленей, сфинксов и львов, уже восседала царствующая чета - Великий Мурсили Первый-Солнце и его супруга звездоподобная царица Кали.
   Стены, колонны и рамы украшали гирлянды из свежих цветов.
   Гости ожидали знака для начала праздника.
   Дворцовый прислужник внёс Покров Золотого Копья и вручил его царю. Распорядитель церемоний вошёл в зал и представился монарху. Затем воскликнул, обращаясь к жезлоносцу:
   -Они готовы, они готовы!
   Служители изваяния, облачённые в ритуальные жёлтые одежды, встали рядом с царём, подняли руки, и принялись медленно вращаться.
  Дворцовые распорядители, стоя у входа в зал, время от времени громко объявляли имена и титулы прибывающих гостей.
   Вся знать Хаттусы, вельможи самых высоких рангов с разряженными жёнами и детьми, раскланивались друг с другом, кривя губы кто в надменной, а кто-то в подобострастной улыбке. Прохаживаясь с непроницаемо высокомерными лицами, сверкая оружием, в горящих искрах золотых украшений, в переливах драгоценных камней, придворные готовились засвидетельствовать своё почтение царю с царицей.
   Перед сановниками прошёл жезлоносец, указав каждому отведённое место, преобразовывая людской водоворот в торжественную процессию. Двое дворцовых прислужников расстелили перед царствующими особами красную, расшитую разноцветными узорами подстилку для коленопреклонений.
   Когда дань уважения царственной чете была отдана согласно сторогой иерархии, гости расселись на свои законные места. Двое дворцовых прислужников поднесли царю и царице золотой кувшин с водой для омовения рук и белоснежное льняное полотенце, украшенное по краям золотой вышивкой.
   На столах уже благоухало ароматное мясо на серебряных блюдах, и, наконец, принесли праздничный напиток марнуван.
   На низких сидениях у столов, выстроившихся вдоль стен, расселись гости, нетерпеливо ожидая знака к началу праздничного пира. Пёстрые кувшины, плетёнки и чаши с фруктами, кубки и вазы уже стояли на подставках, источая призывные ароматы.
   Музыканты внесли инструменты, уселись неподалёку от трона и заиграли. Зал наполнился радостными звуками аркамми, неистовыми завываниями хухупал, переливчатыми брызгами бронзовых систр и ритмичными ударами галгалтури. Музыка рассыпалась по мозаичнму полу, поднялась вдоль нарядно убранных стен и закружилась вокруг новогоднего дерева эйа[32].
   Царь-Солнце снял алый покров, накрывавший блюда и, сверкнув драгоценными украшениями на пальцах, бросил его дворцовым прислужникам. Преклонив колени, они подобрали его, и передали стольникам.
   Это был долгожданный знак. Под ликующие крики гостей началось пиршество.
   Поначалу проголодавшиеся гости не обращали внимания на праздничное представление, олицетворяющее битву между божественным героем Телепину и его противником драконом Иллуянкой. Немного позабавили своим искусством фокусники, глотатель мечей, пожиратель огня и акробат. Но когда из клетки выпустили розовых голубей и зеленых павлинов, и на середину зала, грациозно лавируя между ними, выбежали юные танцовщицы, гости уже опьянели от сытной еды и напитков. Девушки исполняли танец сложного рисунка под возбуждающую мелодию, состоявшую из смены скачущих нот и темпов. Танцовщицы с красными цветами в чёрных волосах, тоненькие и гибкие как стебельки невиданных водных растений, плавно струящихся в волнах, то содрогались в томных изгибах стройных тел, то трепетали в страстном кружении. Мужчины жадно следили за чувственными движениями танцовщиц, забывая о вине в чашах. Когда волны музыки стихли, и её последние всплески унесли танцовщиц, послышались восторженные крики, а из поднятых чаш на пол расплескалось вино.
   Из наполненного людьми зала шёл тяжёлый аромат благовоний. Разгорячённые вином и представлением, роскошью яств и одежд, гости становились всё шумнее. Среди раскатистого хохота, свойственного опьяневшим людям, радостных звуков праздничных хухупал и рокощущих галгалтури, было невозможно расслышать даже соседа по застолью.
   Пиршество достигло высшего накала, когда посреди праздничного разноголосья и непрерывного рёва труб перед пирующими гостями встали несколько мужчин. Предстояло выступление поэтов.
   Они пропели гимн о подвигах божественного героя Телепину. Когда растаяли в многоголосье последние звуки стиха, Асму-Никаль вдруг выделила из множества голосов один, возносящийся под самые своды. Кто-то читал древний гимн...
   Этот голос... он был знаком и незнаком ей одновременно -
  
  Пение братское, огня возгорание,
  Огня угасание, рук трудом
  Утомление, молчаливость,
  Семью соединенную, потомственность.
  Светлой Инанне[33] даю в обладание
  Именем моей силы, именем моего Абзу!
  
  Светлой Инанне, дочери моей, да отдам я ей:
  Ссоры зачинание, кличи победительные, советование,
  Обсуждение, закона говорение, решение.
  Светлой Инанне даю в обладанье
  Именем моей силы, именем моего Абзу!
  Светлой Инанне, дочери моей, да отдам я ей..."
  
  Вестница слов справедливых моих,
  Посланница слов летящих моих,
  Вода руки твоей не коснется,
  Вода ноги твоей не коснется...
  
  Голос лился свободно, торжественно и печально.
  Она искала глазами того, кому принадлежал этот голос. Она почти угадывала, как должен был выглядеть тот, чей голос мог вот так запросто проникать в самое сердце. Она должна была увидеть этого человека. Голос словно звал её.
   С трудом протиснувшись сквозь толпы гостей, она пробралась поближе и,... наконец, увидела его.
   Он был очень красив, этот молодой поэт, и был так же не похож на жителей Хатти, как и она сама. Но она узнала его. Это был юноша из её снов. Высокий, златокудрый и синеглазый, прекрасный, как самое изысканное изваяние божественного Телепину. Сердце молодой жрицы забилось как праздничный барабан.
   Когда растаяли под сводами зала Собрания последние звуки, поэт поклонился царю с царицей, повернулся к гостям, и... они встретились взглядами.
   О боги, ведь иначе и быть не могло! Они были созданы друг для друга. Все предчувствия и сны говорили ей о том, что это обязательно случится.
  Асму-Никаль, взволнованная, с неистово бьющимся сердцем, повернулась к подруге, чтобы спросить, знает ли она этого молодого придворного.
   -Кто это? - срывающимся шёпотом промолвила Асму-Никаль.
   Но ответом ей было ледяное молчание. Харапсили словно окаменела.
   -Он так красив!
   Сердце Асму-Никаль пронзило незнакомое восхитительное чувство. Волнение, трепет, смятение, радость. Она едва могла дышать.
   -Харапсили... - прошептала Асму-Никаль, пытаясь поймать руку подруги.
   Но не найдя руки, она повернулась к ней. Асму-Никаль поняла, что молодую жрицу Каттахци-Фури поразила та же стрела.
   Так и стояли они рядом, ошеломлённо глядя на юношу.
  
   Асму-Никаль знала, что Алаксанду встанет между ней и Харапсили. Но она не могла предположить, что её подруга станет с ней соперничать. Если бы он полюбил Харапсили, Асму-Никаль не стала бы препятствовать.
   Но её подруга была другой.
  
   -Я не отдам его тебе! - сказала Харапсили тихо, но грозно, словно раскаты дальнего грома из-за гор. Она вытянулась во весь свой небольшой рост, словно стараясь казаться выше и значительнее.
   Асму-Никаль сделал шаг навстречу и как можно мягче произнесла:
   -Харапсили, давай же поговорим!
   -Не расточай на меня свои чары, - в недоброй усмешке скривила губы Харапсили и отступила назад, отстраняясь рукой. - Достаточно того, что ты околдовала Алаксанду.
   -Как ты не понимаешь, здесь нет никакого колдовства. Это любовь, но она сильнее зелья и заговора.
   -Посмотрим, Асму-Никаль, посмотрим. Я ведь не отдам тебе Алаксанду. Так и знай!
   -Как ты можешь так говорить? Он любит меня, он мой жених.
   Услыхав эти роковые слова, Харапсили задохнулась и побледнела, как воплощение слепой безоглядной ярости. Бушуя как водопад, она почти закричала:
   -Пока лев и вол не пойдут в одной упряжке, ворон не станет белым как аист, вепрь не спрячет клыки и не покроется шерстью овцы, Алаксанду не будет принадлежать тебе! И если мне не хватит жизни, я найду вас и после смерти и заберу его у тебя! Так и знай, Асму-Никаль, так и знай! Да будет так!
   Не имея больше сил укротить ревнивую ярость, Харапсили побежала прочь.
  
  

Глава 4. Тасмис

  
   Званый вечер шёл к завершению. Среди пёстрой сутолоки, которую расстроенная Асму-Никаль терпела уже с большим трудом, она разглядела неторопливо шедших ей навстречу отца и молодого военного. Широкие плечи офицера прикрывал синий плащ, скреплённый на плече бронзовой булавкой. Под плащом короткая до колен туника с металлическими вставками, перетянутая кожаным поясом. На шлеме в такт шагам колыхался гребень из конских волос. Правая рука, затянутая в кожаную перчатку, спокойно лежала на рукоятке меча, вложенного в ножны. Он снял шлем, плащ и отдал слуге.
   Асму-Никаль поняла, что офицер только что вошёл в дом. И кажется, догадывалась, кто это.
   Отец улыбался и что-то негромко говорил ему.
   -... она умна, образована, наделена смирением, ласкова в беседах и одарена достойным уважения нравом. Я давно мечтал вас познакомить.
  Когда они подошли, отец сказал ей:
   -Асму-Никаль, я хочу представить тебе Тасмиса, сына моего соратника и друга уважаемого Аммуна. Тасмис и сам доблестный воин, к тому же образованный человек. Думаю, тебе будет интересно поговорить с ним.
   Тасмис склонился в почтительном поклоне, и золотая подвеска в виде фигурки быка, висевшая на кожаном шнурке у него на шее, закачалась, разбрасывая по полу дрожащие блики. Когда он поднял голову, Асму-Никаль увидела в его тёмно-синих глазах нечто большее, чем простую любезность. Смелый открытый взгляд совершенно сбил её с толку. Асму-Никаль слегка склонила голову в ответ, и, пытаясь скрыть смущение, всё ещё находясь под тягостным впечатлением от разговора с Харапсили, немного надменно ответила:
   - Приятно поговорить с образованным воином.
   Но, видимо, Тасмис был слишком ослеплён красотой Асму-Никаль, чтобы придавать значение плохо скрытой насмешке. Похоже, ему даже понравилась дерзость девушки.
   Он улыбнулся широкой, безупречно белозубой улыбкой и обратился к ней:
   -Не судите строго, Асму-Никаль. Я с отроческих лет в седле и окружён солдатами, но среди моих друзей не одни лишь воины. Мы говорим о многом, не только о сражениях. Надеюсь не быть вам в тягость.
   Его улыбка и взгляд были так искренни, что Асму-Никаль густо покраснела от стыда за свою несдержанность.
   Отец укоризненно покачал головой. Она сама была не рада и решила смягчить свою нелюбезность:
   -Простите, уважаемый Тасмис, я не хотела сказать ничего, что могло бы обидеть вас.
  Тахарваиль вмешался, желая помочь дочери:
   -Ну, ну! Думаю, вы найдёте общий язык. По крайней мере, попытайтесь. А мне, пожалуй, нужно поговорить ещё кое с кем.
   Он ободряюще похлопал Тасмиса по плечу, строго сверкнул глазами в сторону Асму-Никаль и удалился.
   Оставшись вдвоём, молодые люди, какое-то время ещё испытывали некоторую неловкость. Асму-Никаль искренне старалась светским разговором загладить свой промах.
  Как и обещал отец, Тасмис оказался прекрасным собеседником. Он был утончённо вежлив, и ему всё-таки удалось развеселить Асму-Никаль, весьма остроумно рассказав несколько забавных историй. Она от души смеялась, с удовольствием глядя в красивое, гладко выбритое лицо молодого человека.
   Видимо, желая остаться с девушкой наедине, Тасмис предложил ей подняться на верхнюю галерею дома. Асму-Никаль и сама была рада уйти от расшумевшихся гостей.
  За пологие склоны западных гор, окрашивая их верхушки пурпуром, медленно опускалось всё ещё горячее солнце. В его последних лучах вспыхнули бронзовые доспехи Тасмиса. Также запылало и сердце воина.
   Постепенно остывающий воздух нежно обволакивал плечи Асму-Никаль. Она повернулась лицом к Тасмису и стояла, прислонившись к каменному краю лоджии.
   Вечер был бледно-лиловым. Лёгкий ветерок с гор играл мягкими складками её тёмно-фиалковой юбки и смахнул на лоб прядь волос. Она подняла руку, чтобы поправить причёску, и серебряные браслеты зазвенели, сползая с запястья к локтю.
  Асму-Никаль уже знала, что именно такой и запомнит её Тасмис. Нежный звон браслетов на её руке он будет вспоминать даже через много-много лет, сидя холодным зимним вечером в кресле, укрытый покрывалом, заботливо положенным женой на его усталые ноги, склонив седую голову и печально глядя на огонь, догорающий в каменном очаге его большого дома.
   Когда они прощались, Тасмис сказал ей:
   -Надеюсь, что мы скоро снова увидимся.
   Асму-Никаль не сомневалась, что так и будет, она почувствовала, что этот человек сыграет важную роль в её судьбе, но пока не знала какую.
  
  

Глава 5. "Ты смотришь на звёзды, звезда моя..."

  --
  Весь день, последовавший за днём её восемнадцатилетия, прошёл в ожидании назначенного свидания с Алаксанду. С самого утра Асму-Никаль мерила взглядом длину теней от деревьев в саду, да нетерпеливо поглядывала на солнце. При каждом воспоминании о возлюбленном сердце трепетало, как золотая рыбка в священном пруду во дворе храма Каттахци-Фури.
  Окончательный разрыв с Харапсили, знакомство с Тасмисом - всё это свалилось на неё в один день. Но теперь Асму-Никаль точно знала, что Харапсили затеяла недоброе. Чувство опасности возникало всякий раз, когда та оказывалась рядом.
  Но у неё был Алаксанду, и это заставляло дышать полной грудью.
  С первого дня знакомства каждый вечер они встречались в библиотеке. Это было самое тихое и безопасное место в городе. Здесь никто не мешал им, и они часами разговаривали.
  Алаксанду рассказывал ей о древнем культе могущественной Реи-Кибелы[34], Матери Богов, о древних великанах-нефилимах[35], которые были в семьдесят раз выше нынешних людей, о сакральных знаниях халдеев, о горе Бетил, об ахейцах - знаменитых стрелках из пращи, об обычае восточных ведьм и колдунов, использующих длинные списки священных имён вражеских богов, чтобы заставить этих богов разрушать города противника, о том, как троянские невесты перед свадьбой купаются в Скамандре[36], прощаясь с девичеством, читал ей хеттские и греческие мифы.
  Их ежедневные встречи и эти разговоры стали необходимы ей как вода жаждущему. Порой ей казалось, что она задыхается днём и лишь вечером может надышаться вволю.
  Они спускались в дворцовый сад и любовали пышно разросшимися цветниками, радужными стрекозами, вьющимися над прудом так истово, словно этот пруд был источником жизни. Они бродили в бархатном полумраке под самшитами и мандариновыми деревьями, держась за руки как дети, никем не замеченные и никого не замечающие. И луна поливала их таинственным светом.
  Она говорила отцу полуправду, умалчивая о том, с кем проводит долгие часы в дворцовом хранилище знаний.
  С самого утра Асму-Никаль мерила комнату нетерпеливыми шагами, а когда солнце опустилось к самым вершинам гор, отправилась в царскую библиотеку...
  
  ---
  Просвещённые цари Хатти пожелали иметь в дворцовой крепости, кроме хранилищ снеди для царской кухни, сада и пруда с фонтаном, ещё и библиотеку. Двухэтажное здание более шестидесяти локтей в длину, построенное рядом с дворцом, хранило на своих бесконечных деревянных полках огромное множество глиняных табличек.
  Именно там, на втором этаже, у самого окна поджидал возлюбленную Алаксанду.
  Поэт думал об Асму-Никаль и подбирал строки, которые прочтёт ей сегодня. Душа поэта звучала подобно свирели, но он никак не мог подобрать те единственные, самые прекрасные слова, способные выразить всё, о чём пело его сердце. Он то и дело отвлекался, поглядывал в окно, боясь пропустить появление возлюбленной, то и дело останавливал мечтательный взгляд на высоких башнях дворцовой крепости, кажущихся призрачными в волнах раскалённого воздуха.
  Наконец, в воротах показалась стройная фигурка Асму-Никаль. Алаксанду бросился к лестнице и, быстро сбежав вниз, встретил её у самого входа.
  Влюблённые ждали встречи целый день, и теперь, бродя по дворцовому саду, крепо сжимали руки друг друга, словно боялись потерять.
  
  --
  Асму-Никаль слушала голос возлюбленного и снова, как бывало каждый раз при встречи с ним, чувствовала, как в её душе расцветает невиданный цветок. Слушая его, она забывала об опасности, притаившейся в доме купца Аллува, в комнате Харапсили, в её ожесточившемся сердце. Но сегодня ни сладкие речи возлюбленного, ни его голос не мог рассеять тревожных мыслей Асму-Никаль. Как заговорить с Алаксанду о своих страхах? Да и что она ему скажет? Что ей приснился сон? Какая глупость - сон. Алаксанду рядом и улыбается. Возможно, ей только показалось...
  -Знаешь, - сказал Алаксанду, сжимая пальцы возлюбленной, - в одном из древних папирусов я нашёл строки, настолько близкие к совершенству, насколько близка к совершенству твоя красота. Я хотел бы сочинить для тебя песнь.... Такую, как эта. А может быть, ещё лучше. Хотя, можно ли сочинить лучше?
  
  "Одна несравненная дева
  Желаннее всех для меня,-
  Та, что блистает под стать Новогодней звезде
  В начале счастливого года.
  Лучится ее добродетель,
  И светится кожа ее.
  Взгляд упоителен, сладкоречивы уста,
  Без пустословья.
  Горделивая шея у ней над сверкающей грудью.
  Кудри ее - лазурит неподдельный.
  Золота лучше - округлые руки ее!
  С венчиком лотоса могут сравниться персты"[37]
  
  "Стихи прекрасны, и Алаксанду тоже. Но, похоже, он пребывает в каком-то выдуманном мире. Он ещё не знает, что всё против нас. Задумывается ли он о том, какое будущее нас ждёт. Как объяснить ему, какая беда может нагрянуть?", - думала Асму-Никаль.
  Дослушав стихи, она неожиданно для самой себя сказала:
  -Отец хочет, чтобы я вышла замуж...
  ...и замолчала, взволнованно теребя лепестки лотоса, прикреплённого к поясу.
  Она внимательно смотрела в лицо юноши. А тот, казалось, от неожиданности потерял дар речи. Но она не дала ему и себе опомниться:
  -Он уже познакомил меня с будущим женихом.
  Алаксанду по-прежнему молчал.
  -Его зовут Тасмис. Он сын старого друга отца. Похоже, они давно решили нас поженить. Тасмис офицер, он знатен и богат. Отец хочет заключить для меня брак эрребу и взять зятя в наш дом.
  Казалось, поэт лишился своего главного дара, дара речи. Он стоял бледный и неподвижный, словно обратился в каменное изваяние.
  Наконец, он промолвил:
  -А ты... хочешь этого?
  -Должна признаться, что Тасмис благороден и красив, но... - пробормотала Асму-Никаль, глядя в голубые глаза Алаксанду так, чтобы у него не осталось никаких сомнений в том, что он единственный, кто может стать ей мужем по её воле. - ...но я люблю тебя.
  -Асму-Никаль! Я готов сражаться за тебя. Пусть даже мой соперник искусный воин и владеет оружием стократ лучше! Кажется, пришла пора подумать о вещах столь приземлённых, как дом и деньги на жизнь... Брак эрребу? Я не могу допустить твоего замужества с этим... благородным человеком. Я увезу тебя в Трою, и там мы поженимся. У меня дом в Трое. Я не богат, но смогу всё устроить. А если твой отец не согласится выдать тебя замуж за поэта...
  Миг молчания... и он спросил её:
  -А на брак-похищение ты согласна?
  -Согласна, - выдохнула Асму-Никаль.
  Она была счастлива, но душу царапало едва уловимое предчувствие опасности. Поэтому поцелуй, которым кончилось их свидание, был сладок и горек одновременно.
  Асму-Никаль ушла, оставив Алаксанду неуловимый аромат своих волос и цветок розового лотоса.
  
  

Глава 6. В библиотеке царей Хатти

  
  --
  Поэт провёл в царской библиотеке весь оставшийся вечер до самой ночи.
  Он часто приходил сюда искать вдохновение в знаменитых поэтических текстах и гимнах на египетском, шумерском, хурритском и нессийском языках. Ему нравился идеальный порядок библиотеки, он позволял успокоить мысли и настроиться на возвышенный лад. Идя вдоль деревянных полок с аккуратно расставленными на них массивными ящиками, доверху наполненными свитками папируса, пергамента, глиняными, металлическими и восковыми табличками, испещрёнными древними письменами, он доставал нужные, и раскладывал их на большом столе с каменной столешницей, занимавшем всю середину зала.
  Вот аккадские тексты о Саргоне Древнем и Нарам-Суэне и хеттский гимн Солнцу, вот хурритские эпосы "О царстве на небесах", "Песнь об Улликумми" и рассказы "Об охотнике Кесси", "О герое Гурпаранцаху", а вот сказки "Об Аппу и двух его сыновьях", "О Боге Солнца, корове и рыбачьей чете". Они никогда не исчезнут безвозвратно в глубине веков. Алаксанду всегда мысленно благодарил тех людей, чей кропотливый труд сохранил это богатство.
  Юноша разложил таблички перед собой и погрузился в чтение сказаний о Гильгамисе, каменном человеке Улликуми и Телепину...
  Молодой поэт мечтал сочинить гимн в честь царя страны Хатти. Он бился над ним, пытаясь подыскать слова, достойные великих деяний Мурсили Первого, но не находил нужных слов.
  На город уже опустилась ночь, а гимн всё не получался. Слова были лишены объёма, цвета и аромата. Да и мысли его были постоянно заняты отнюдь не деяниями Мурсили. Прежде Алаксанду жил одной поэзией, но потом случилось то, что перевернуло всю его жизнь, он встретил Асму-Никаль.
  Алаксанду взял в руки цветок лотоса, оставленный возлюбленной, и попытался описать его. Но не смог.
  Тогда он вспомнил знаменитые строки "Праздника в саду":
  Прими цветок лотоса из твоего сада,
  Его не отняли у тебя.
  Пусть несёт он тебе всякие дары
  И плоды, созревающие в нём,
  Чтобы ты мог утешиться его лакомствами
  И насладиться его приношениями.
  Сердце твоё освежают цветы сада.
  Тело твоё охлаждает тень его деревьев.
  Во веки веков ты будешь делать то, чего пожелает твоё сердце.
  (Пер. А. Ахматовой)
  Размышляя о том, что же такое поэзия, Алаксанду подошёл к окну. Обычно он устраивался на втором этаже, откуда был хорошо виден город и царский дворец. Поэт смотрел на плоские крыши Хаттусы, вглядывался в синеву ночи, той самой, что описана в стихотворении "К ночи":
  О ночь, даруй мне мир -
  И я подарю тебе мир!
  О ночь, даруй мне отдых -
  И я подарю тебе отдых!
  Вечер убрался прочь,
  Сломан посох его,
  Расколот его кувшин,
  И дурная вода пролилась.
  Ночь принадлежит матери своей, Золотой Богине.
  Мне принадлежит покой природы...
  (Пер. В. Потаповой)
  На вершине скалы поблёскивали в лунном свете чёрные гранитные плиты царского дворца. Там, во дворе, окруженном колоннадой, он впервые увидел Асму-Никаль, младшую дочь виночерпия Тахарваиля, девушку, словно выточенную из полупрозрачного мрамора, с золотисто-каштановыми волосами, сияющими как красное золото среди темноволосых дочерей Хатти. Это воспоминание заставило сердце поэта трепетать в восторге. Цветок лотоса, что он держал в руках, напомнил ему светлое лицо Асму-Никаль, и в самой глубине души, родились слова, которые сложились в строки, а затем в песнь.
  
  "Ты смотрела на звёзды, звезда моя...
  И я увидел, что лицо твоё прекрасно как лицо Богини.
  И было это великим, удивительным событием,
  великолепное, неведомое прежде чудо,
  подобного которому никто и поведать не мог,
  подобного которому не найти в письменах предков...
  Я полюбил тебя больше, чем всё прекрасное,
  что даровали мне Боги.
  Это было непостижимое, неведомое чудо,
  что Боги привели тебя сюда в этот день...."
  
  Это волшебство! Впервые слова родились в самом сердце поэта!
  Алаксанду был опьянён неведомым прежде состоянием, тем, что называется вдохновением.
  Он всё ещё стоял, почти теряя ощущение земли и неба, вглядываясь в ночь. Глубокая синева проникала в большие окна, постепенно погружая в темноту ряды библиотечных полок, когда послышались шаги. Мягкие, быстрые, вкрадчивые...
  И в зал библиотеки бесшумно и неотвратимо как сама ночная тьма вошла Харапсили.
  Она остановилась у входа.
  Словно услышав неистовый стук её сердца, Алаксанду оглянулся.
  Блеснув влажными зубами, Харапсили послала юноше самую обольстительную из своих улыбок, и направилась к нему, осторожно ступая по каменному полу.
  Она стояла рядом, изысканно-чувственная и, подобно остро заточенному клинку, столь же опасная, сколь утончённо-красивая.
  Алаксанду улыбнулся ей, слегка задев взглядом.
  Когда же молчание между ними стало невыносимым, он произнёс:
  -Харапсили?..
  Неподражаемо обольстительная, мягко и бесшумно, как большая чёрная кошка, она приподнялась на мыски, и приблизила огромные обсидиановые глаза к самому лицу Алаксанду.
  Он даже слегка покачнулся. Сделав неуверенный шаг назад, он выронил из рук табличку. Та упала на стол, звонко ударившись о его поверхность.
  Красавица склонилась над табличкой и прошелестела:
  -Что ты читаешь?
  
  "Мы же пока в лунном свете напьемся любовью,
  Я постелю тебе ложе, чистое, сладкое, достойное,
  День тебе сладкий несёт исполнение радости..."
  
  Харапсили прервала чтение и взглянула на юношу так, что кровь прилила к его лицу.
  -Любовные стихи? - спросила она.
  Окончательно потеряв самообладание, Алаксанду торопливо отошёл от стола, на котором лежали таблички со словами любви, обращёнными к другой девушке. Казалось, Харапсили проникла в его мысли, и хотя в них не было ничего противоестественного, ему отчего-то не хотелось, чтобы она знала, кому адресованы эти строки.
  
  --
  
  Но Харапсили думала иначе. Она надеялась, что Алаксанду разделит с ней то опьяняющее, волнующее чувство, которое сама испытывала к нему. И эти стихи, они говорили о том, о чём она сама хотела говорить. Но ещё больше ей хотелось, что бы их для неё произнёс Алаксанду.
  Но тот молчал, опустив прекрасное лицо.
  Харапсили снова настигла его. Она не из тех, кто отступает. Если будет нужно, она сама признается, что больше всего на свете жаждет его.
  Но снова отстранился.
  Тогда Харапсили схватила руку Алаксанду, смахнув рукавом розовый лотос Асму-Никаль. Ладонь Алаксанду поспешно выскользнула из её ладоней и подхватила падающий цветок.
  "Асму-Никаль! Это её цветок. О, я знаю, как египетские дочери умеют соблазнять с помощью лотосов и червлёной веревки", - мелькнула мысль в голове Харапсили.
  Она стремительно вернулась к столу, взяла табличку и стала читать.
  Она читала, и ей становилось яснее ясного, что она нелюбима и отвергнута. И она точно знает, кто её счастливая соперница.
  Как, когда это случилось?!
  Да разве для этого нужны годы?! Она и сама знала, что любовь поражает мгновенно, без предупреждения, как стрела, выпущенная из лука. Так она пришла и к ней самой.
  У Харапсили было всё в доме её отца Аллува. Всё, что можно пожелать. Была у неё и подруга, Асму-Никаль, дочь Тахарваиля. Сколько милых сердцу воспоминаний связано с ней. Десять лет они с Асму-Никаль учились в храме Богини Хаттахцифури[19]! Она помнила, как они, восьмилетние, переглядывались и толкались локтями на занятиях главной жрицы Истапари, где изучали культовые обряды Хаттахцифури и учились прядению пурпурных нитей для храмовой завесы. Помнила, как они сидели у священного пруда с рыбками и любовались игрой солнца в воде, как они читали, склонившись, голова к голове над табличками, в царской библиотеке. Только в прятки с Асму-Никаль играть было неинтересно, потому что она всегда находила свою подружку, где бы та не затаилась.
  Ведь у Асму-Никаль был Дар, Дар видеть насквозь. И ещё она видела сны, она рассказывала Харапсили о звёздах в бездонном небе, светивших ей во сне. Сны Хараплсили были другими - неистовыми, жгучими и жадными.
  Даже любовь была у них одна - юноша-поэт Алаксанду. Но так же, как в детской игре в прятки, Асму-Никаль первой нашла дорогу к сердцу поэта. Проклятая колдунья! Горячее, страстное сердце Харапсили стало тяжёлым и шершавым камнем.
  Руки Харапсили задрожали, словно не стихи держали, а смертный приговор: "Он меня не любит! Он любит Асму-Никаль!"
  Она прочла достаточно, что бы понять - Алаксанду никогда не будет принадлежать ей!
  Харапсили разжала руки. Табличка, упала на каменный пол, звонко расколовшись на несколько осколков.
  "Так же я разобью и любовь Асму-Никаль. Я заставлю его любить меня!"
  Сметая всё на своём пути, словно горячий шамсин[38], Харапсили направилась к выходу. Она знала, куда идти.
  Миновав коридор, она бросилась к лестнице. Шелестя одеждами, как ночная птица крыльями, она стремительно слетела вниз по ступенькам и оказалась во дворцовом саду.
  
  

Глава 7. Заговор

  
  --
  
  Ночь принесла в дворцовый сад долгожданную прохладу. Пустынные сумрачные аллеи, укрытые тёмными кронами деревьев, пышные кустарники, цветы, источающие ароматный дурман, неистовое пение цикад, в котором тонули томные вздохи, страстный шёпот и звуки порывистых объятий, - всё было создано для свиданий влюблённых.
  Для всех влюблённых, но не для Харапсили!
  Она видела лишь летучих мышей, чьи хищные силуэты на фоне ущербной луны походили на тени загробного мира. Кусая губы, Харапсили придумывала казни, которыми бы казнила Асму-Никаль, одну ужаснее другой.
  Стоя в чёрной тени кипариса, похожего на кинжал, Харапсили глядела на горящие, как глаза хищного животного, окна царского дворца. Всё глубже опускаясь в пучину страшных образов самых изощрённых способов мести, она и не заметила, как рядом с ней оказался некто, одетый как богатый сановник.
  Возле самого уха она услышала настороженное прерывистое дыхание и вкрадчивый голос:
  -Харапсили, дочь Аллува?
  Девушка вздрогнула от неожиданности. Рядом с ней, взявшийся невесть откуда, будто сотканный из самой ночи, стоял Хантили[39], чашник царя и его ближайший родственник. Коварная, лицемерная усмешка, играла на его влажных губах.
  Cпрятав под длинными чёрными ресницами свои сверкающие жаждой мести и отчаянием глаза, она надменно кивнула ему вместо ответного приветствия.
  -Что делает так поздно вечером в царском саду прекрасная жрица Каттахциффури?
  С толстых губ царедворца брызгала слюна. Вялые щёки, двойной подбородок влажно лоснились.
  Хантили всюду искал встреч с нею, добиваясь её благосклонности. Он был изощрён в своих ухаживаниях, как опытный соблазнитель. На пирах, где они оба присутствовали одновременно, он целовал на ободке кубка место, которого касалась её рука, выводил вином на столе "я люблю тебя, Харапсили". Но его навязчивые преследования не интересовали красавицу.
  Харапсили снова не ответила.
  -Ночь так хороша, и ты вышла полюбоваться звёздами? - вкрадчивый голос царедворца лился в уши девушки, как мёд в чашку с молоком, но сердце гордой красавицы было глухо. Она упорно молчала.
  Расценив её молчание как готовность выслушать всё, что он скажет, Хантили продолжал, пытаясь при этом короткими волосатыми пальцами, унизанными перстнями, коснуться её руки:
   -Ты так прекрасна, Харапсили! Если ты пожелаешь оказать мне милость, я брошу к твоим ногам всё, что ты попросишь!
  Но надменная красавица с негодованием вырвала свою руку из его липких ладоней, выдавив сквозь стиснутые зубы:
  -Оставь меня, чашник, тебе не на что надеяться, - и направилась к воротам, где её уже ожидали носилки.
  -Ты всё равно будешь моей! - негромко крикнул ей вслед Хантили с улыбкой человека, знающего, что умением дождаться подходящего момента, можно достичь того, что поначалу кажется недостижимым.
  Остановившись в полоборота к Хантили, и, словно удивляясь мысли, внезапно пришедшей ей в голову, Харапсили бросила царедворцу через плечо:
  -Ну, разве что ты станешь царём Хатти...
  И растворилась в темноте.
  "Ах, эта Харапсили, - думал Хантили. - Она просто колдунья. С чего бы это она пожелала мне стать царём? Да нет, она ничего не может знать!"
  
  --
  
  Коварный царедворец ещё некоторое время смотрел вслед надменной красавице, а затем направился к царскому дворцу. Он шёл по пустынной галерее дворца, ведущей на женскую половину, и смаковал в воображении образ прекрасной жрицы.
  У входа в покои царицы, он сделал тайный знак стражникам, и те пропустили его.
  За украшенной фигурными золотыми пластинами дверью начиналось маленькое государство царицы Кали. Здесь она исполняла роль полноправной правительницы, столь желанной её сердцу. Кресло из чёрного дерева с золотой инкрустацией, складные стулья из слоновой кости, расшитые подушки, великолепные светильники и курильницы благовоний, источающие приторный дурман розового масла и сладкой аравийской смолки на всю невероятную роскошь покоев царицы страны Хатти, всё убранство царских чертогов было окутано негой и ленью. Здесь, в своём небольшом, уютном царстве, в мерцаньи огней светильников, мягко освещающих альков, в атмосфере маленьких женских секретов и больших государственных тайн, известных только узкому кругу избранных, обитала звездоподобная Кали.
  Но Хантили знал, что царице хотелось иметь владения побольше.
  О, в этом её честолюбивые планы так совпадали с планами Хантили!
  "Пока совпадают, - думал царский чашник.- Пока..."
  Тем временем навстречу Хантили бесшумной походкой, ставшей результатом долгого служения при дворе, вышла Суммири, служанка царицы, её доверенное лицо и помощница во всех тайных делах.
  Бледное вытянутое лицо, гладко зачёсанные волосы, невысокая и словно высушенная жарким солнцем Хаттусы фигура, тихий шелестящий голос, делали Суммири похожей на тень царицы, всюду следовавшей за ней днём и ночью. Суммири знала все тайные слова и знаки, назначенные царицей своим подданным, с которыми та играла в опасные игры, всё глубже и глубже увязая в болоте заговоров. Иногда Хантили казалось, что Суммири намного умнее царицы, что делало служанку несомненно опасней госпожи. Он предпочитал поддерживать с ней хорошие отношения.
  Со сдержанной благодарностью принимала она его редкие подарки, догадываясь, что царедворец что-то замышляет. До поры оба предпочитали не говорить откровенно, каждый оставлял за собой право воспользоваться услугами друг друга в один, но самый важный момент. Однако вряд ли она будет полезна ему потом, когда царица выполнит свою миссию...
  -Царица земель Хатти, звездоподобная Кали ждёт тебя, высокочтимый Хантили, - прошелестела Суммири и пригласила его идти за ней. Вытянутое лицо женщины по-прежнему ничего не выражало.
  "На словах сама осторожная почтительность, а в глазах подозрение", - думал Хантили.
  Придворный шагал по мозаичному полу, представляя, что, возможно, уже очень скоро здесь его будет ждать другая, всем сердцем желанная женщина. Он рисовал себе будущую жизнь во дворце, мечтал о бесконечно длинных днях, которые он будет коротать в охоте, праздной болтовне или ленивом покое. И конечно, в обществе красавицы Харапсили.
  Но, увидев царицу Кали, он отбросил мечты и вернулся к задачам сегодняшнего дня. Хантили почтительно поклонился правительнице хеттских земель.
  Кали, одетая в великолепную парчовую хасгалу, стянутую на талии широким серебряным поясом, с тяжёлым витиеватым многоцветным тюрбаном на гордой голове, сидела на мягком ложе, откинувшись на расшитые подушки из багряного бархата. Два придворных музыканта тихонько играли на систре и арками. Стонущие звуки музыки уносили её туда, где доступны все земные и неземные наслаждения, о которых может мечтать царица. Лицо Кали имело выражение, свойственное мечтательным натурам, глаза были полузакрыты, а губы чуть-чуть улыбались, грудь поднималась ровно, но слишком высоко. Хантили сразу понял, что мысли царицы заняты чем угодно, только не подготовкой переворота.
  Заметив, наконец, Хантили, царица сделала тонкими, унизанными перстнями пальцами, знак, и Суммири велела музыкантам уйти. Вместе с ними удалилась и сама Суммири. Наперсница царицы знала, что разговор, который будут вести царица и вельможа, никто не должен слышать.
  -Итак, Хантили, что ты хочешь мне сказать? - начала Кали, с трудом выходя из состояния дремотной мечтательности, навеянного переливчатым звоном бронзового систра.
  Хантили, слегка раздражённый отрешённостью своей царственной сообщницы, рассыпался было в любезных комплиментах царице, но та лишь брезгливо скривила рот. Тогда он решил немедленно пойти в наступление и ошеломить её:
  -Царица, нельзя больше медлить. Или сейчас, или никогда. Лучшего момента не будет.
  Кали нахмурилась.
  Хантили, не давая ей опомниться, продолжал:
  -Мы пошлём человека вдогонку за Мурсили с посланием от тебя. Там, где он его застанет, там и расправиться с ним.
  Царица неожиданно быстро вскочила с ложа, и принялась ходить по комнате, кусая губы и ломая пальцы. Ей явно не хватало решимости.
  Хантили знал, что так и будет, Кали недостаточно решительна для переворота.
  На мгновенье он замолчал, подумав, что, возможно, вообще не стоило посвящать Кали в свои планы. Возможно, он сделал неверный расчёт, подумав, что влюблённая как кошка царица, согласиться помогать его честолюбивым планам. Но потом успокоился, подумав, что в любой момент сможет припугнуть её, если она вздумает мешать ему.
  Царица продолжала ходить по комнате, мягко постукивая по полу подошвами сандалий и нервно теребя кольцо на безымянном пальце правой руки.
  -Выбирай, царица, яд или кинжал? - напирал Хантили, исподлобья следя за царственной сообщницей.
  Кали видела в его глазах угрозу, и, испугавшись не на шутку, замотала головой.
  -Нет! Нет! Подожди, Хантили. Я не могу... Мы не можем. Я не готова.
  Хантили увидел, что царица вне себя от ужаса. Но отказываться было поздно. Он понял, что должен дать ей возможность прочувствовать всю глубину и весь размах затеянного ими заговора. Пусть проведёт несколько бессонных ночей. Напоследок он бросил ей:
  -Решайся, царица, всё зависит от тебя. Всё готово. Подумай, ведь от твоего решения зависят и твои планы...
  Он замолчал, взял в руки табличку со стихами, накарябанными этим жалким поэтишкой Алаксанду, и многозначительно улыбнулся несчастной женщине, которую угораздило стать царицей земель Хатти. Он заметил, как тяжёлый занавес за спиной царицы чуть колыхнулся. Хантили знал, кто там.
  "О, великие Боги! Разве это справедливо! Ей же ничего не нужно, кроме этого мальчишки. Она, пожалуй, была бы счастлива и в хижине", - думал царедворец. - "Я же, Хантили, рождён быть царём, но никогда им не стану, если не совершу преступление, потому что по рождению не принадлежу к наследникам царя. Мурсили засиделся на троне. Так пусть же моими собственными усилиями восторжествует справедливость!"
  Хантили безжалостно улыбнулся, глубоко поклонился царице земель Хатти и вышел, оставив её в полном смятении.
  Но Хантили ошибался. Царица жаждала любви в равной степени с жаждой неограниченной власти.
  
  

Глава 8. Лазуритовый Жезл

  
  Большие окна храма Богини Каттахци-Фури были словно предназначены для чтения звёздных посланий ночного неба. Но после вчерашнего свидания с Алаксанду, на котором они выяснили, что намерения обоих серьёзны, мысли Асму-Никаль были заняты только предстоящим побегом. Глядя на звёздное небо, она читала лишь то, что посылало ей сердце возлюбленного - слова любви, стихи и гимны. Она знала, что это всё это о ней и для неё.
  За плотной завесой, отделявшей целлу от остальных помещений храма, главная жрица Истапари проводила вечернюю церемонию в честь Богини. Оттуда доносилось негромкое пение.
  Истапари призвала Асму-Никаль прийти в храм сегодня вечером, накануне ночи новолуния.
  Бесшумно отойдя от окна, Асму-Никаль остановилась возле завесы и замерла, благоговейно наблюдая за тем, что там происходило.
  Жрица, одетая в длинные одежды пурпурного цвета, расшитые понизу тонкими золотыми нитями, и шугур[42], совершала возлияние на жертвенник, стоявший возле ног Богини. Свет факелов мерцал, отражаясь в драгоценном металле изваяния. Казалось, что Каттахци-Фури слегка покачивается в такт посвящённому ей гимну. Эти неторопливые движения напоминали древний, давно забытый людьми танец, известный теперь только жрецам. Голос Истапари звучал, как праздничная хухупала. Она возносила Богине молитву о ниспослании благодати народу хатти. Ритм песнопения то ускорялся, то замедлялся, образуя причудливый узор. Храмовые прислужницы стояли, держа в руках чаши с напитком, предназначавшимся Богине, и тончайшее драгоценное одеяние, в которое вот-вот должна была облачиться Каттахци-Фури. Пламя светильников, колеблемое в такт ритмичным движениям жрицы, отражалось в полированном металле.
  Казалось, Богиня довольна.
  Завершив священный ритуал, Истапари вышла из целлы. Одна за другой следом за ней бесшумно проплыли три храмовые служительницы и с поклоном удалились.
  Заметив Асму-Никаль, Истапари направилась к ней.
  -Хорошо, что ты уже здесь.
  Истапари жестом велела идти следом.
  Девушка повиновалась.
  - Мы должны успеть до полуночи.
  Истапари вышла в боковой проход, задёрнутый тяжёлой занавесью, отделяющей служебное помещение, где сняла шугур, положила рядом с другими ритуальными принадлежностями, и, усталым движением руки пригладила красновато-медные волосы. Не взяв ничего, кроме покрывала для головы, Истапари направилась к выходу. Она торопилась.
  -Ты многое узнала, Асму-Никаль, за десять лет обучения в храме и многое умеешь.
  Эти слова главная жрица произносила, подходя к узкой лестнице, ведущей в храмовый двор. Истапари сняла с подставки незажжённый факел и продолжала:
   - Теперь ты можешь стать главной жрицей, - добавила она изменившимся голосом после недолгого молчания. - Но пришла пора рассказать тебе главное.
  Спустившись по лестнице, они вышли в безлюдный двор.
  Свет факелов, прикреплённых к стенам по обе стороны высоких медных ворот, падал слабыми отблесками на гладкие камни, отполированные множеством ног приходивших сюда людей.
  Сколько же раз ходила по этим камням Асму-Никаль? Если посчитать количество шагов, сделанных ею, то, наверное, это расстояние составило бы столь длинную дорогу, что им с Алаксанду можно было бы уйти очень далеко, так далеко, что их не смогли бы найти.
  -Ты не просто дочь народа нессили и Египта, - продолжала Истапари, когда они пересекли двор. - Ты принадлежишь роду более древнему и таинственному. Ты седьмая дочь в семье, у тебя нет, и не было братьев. Это рождение само по себе наделяет тебя необыкновенными способностями. Но ты не просто седьмая, Асму-Никаль. Ты седьмая в седьмом поколении в роду, в котором магические способности передаются по материнской линии. Ты Великая Прирождённая.
   "О, Боги!"
  Асму-Никаль испугали эти слова. Она чувствовала необычайное волнение в голосе Истапари, но не смела прерывать свою наставницу, столько лет учившую и опекавшую её.
  Между тем, они миновали храмовый двор. Старый привратник, дремавший возле стены, встрепенулся и, кланяясь, пропустил их в ворота, за которыми стояла колесница, запряжённая любимой Истапари белой лошадью. Истапари отпустила возничего, она сама прекрасно правила колесницей.
  -Сегодня ночь первого новолуния после твоего восемнадцатилетия, и я должна провести с тобой обряд посвящения. Луна взошла, нам надо торопиться. Едем, Асму-Никаль!
  Призраком ночи ехала колесница вдоль стены, делившей Хаттусу на верхний и нижний город. Ночной воздух, насквозь пропитанный слабым лунным мерцанием, был недвижим. Всё вокруг замерло перед новолунием.
  Вскоре Асму-Никаль догадалась, что они движутся к восточным воротам. За ними начиналась извилистая дорога, белой молочной речкой текущая к таинственной горе Эббех. Истапари больше ничего не говорила, а Асму-Никаль не прерывала её молчания, изо всех сил пытаясь сдерживать волнение и не задавать вопросов, готовых были сорваться с уст.
  В звёздном небе, словно на невидимой нити, висел узенький серпик августовской луны, в обычные жаркие летние ночи столь располагавшей к любви и размышлениям. Но в эту ночь всё было иначе. Призрачные, едва видимые, антрацитовые тени сопровождали их справа и слева.
  Асму-Никаль смотрела на гордый профиль и статную фигуру Истапари, залитую слабым светом молодой луны. Что она знала о своей наставнице?! Жрица никогда не рассказывала ей о себе. Но эта женщина заменила Асму-Никаль так рано ушедшую мать. Смутный образ красивой доброй женщины она всегда хранила в своём сердце. Но были ли эти воспоминания о матери её собственными, или этот образ сложился благодаря рассказам отца и сестёр? А Истапари всегда была рядом с ней с тех самых пор, когда она стала себя осознавать. В эту ночь девушке так хотелось рассказать ей об Алаксанду. Но она понимала, что опять выбрала неподходящее время.
  Истапари, сдерживая лошадь, повернула направо, и поехала мимо небольшой кипарисовой рощи. У подножия невысокой, но крутой горы Эббех, о которой в Хаттусе ходили странные слухи, Истапари остановила колесницу, и дальше женщины пошли пешком. Они долго поднимались по каменистой тропе, петлявшей среди нависающих над ними с обеих сторон скалистых стен высотою в два человеческих роста. Узкий проход между ними привёл, в конце концов, к тёмному провалу в скале. Перед ними зияла, как разинутая пасть зверя, пещера. Оттуда веяло холодом и сыростью. Истапари, не останавливаясь, нырнула в безмолвную ледяную темноту. Асму-Никаль без раздумий шагнула за ней.
  Сырой воздух был недвижим в замкнутом тёмном пространстве. Главная жрица зажгла факел, и каменные своды слабо осветились.
  В самом начале коридора нависающие своды рассекали широкие трещины, отчего Асму-Никаль показалась, что пещера сложена из отдельных грубых плит. Но ей приходилось осматриваться на ходу, так быстро шла Истапари. Дальше коридор неожиданно круто спускался вниз. Каменные ступени привели в другую пещеру. Свод нижней пещеры поднимался на тридцать локтей над полом. Каменные глыбы здесь были гладко полированы и сплошь покрыты рисунками. На них изображалось шествие неизвестных ей Богов и незнакомые ритуальные сцены. У выхода из пещеры стояли два собакоголовых чудовища, словно охраняя доступ в святое место. Дальний конец пещеры переходил в другой, постепенно поднимающийся вверх коридор, который вскоре вывел их на открытое пространство.
  Перед ошеломлённой девушкой открылась большая ровная площадка, построенная на самой вершине горы Эббех. На гладких каменных стенах два ряда божеств, мужских и женских, шли друг другу навстречу. Посреди площадки возвышался плоский алтарь из голубого камня.
  Страну Хатти недаром называли Страной Тысячи Богов, но эти Боги были не похожи на тех, чьи статуи стояли в храмовых целлах Хаттусы.
  Истапари взяла Асму-Никаль за руку и подвела к алтарю. Потрясённая величием этого таинственного святилища девушка взглянула на поверхность алтарного камня. Его полированную голубую поверхность сплошь покрывал рисунок из пересекающихся линий и точек, образующих сложный узор. Одна из точек выделялась среди других множеством лучей, расходившихся в стороны так, словно она окружена сиянием.
  Указав на неё, Истапари тихо и торжественно произнесла:
  -Это Сияющая Звезда. Древнее преданье о Звезде передаётся только из уст в уста, образуя непрерывную цепь Посвящённых. Эта цепь не прерывается много-много веков.
  Взгляд Истапари заставил Асму-Никаль вздрогнуть.
  -Ты - одно из основных звеньев этой цепи.
  -Я? Но Истапари...
  Асму-Никаль всё ещё была той девушкой, которая совсем недавно встретила любовь и теперь мечтала быть связаной одной единственной желанной цепью, священной цепью брака со своим избранником.
  - Есть ли у меня право выбора?
  -Ты, Асму-Никаль, - седьмая в седьмом поколении, Великая Прирождённая, - качая головой, словно давая понять, что отныне она уже не принадлежит себе, ответила Истапари. - Ты вплетена в великую невидимую цепь. Ты превратишь полученные от рождения способности в сверхчеловеческие, ибо станешь проводником сокровенных энергий. Сегодня, в день первого новолуния после твоего восемнадцатилетия, ты будешь посвящена. А теперь слушай. Я расскажу тебе это древнее предание.
  Много человеческих жизней назад, в те времена, когда на Земле были первые люди, в Небесах воссияла Звезда. Она сияла в небе над Землёй божественным белым светом. Когда настал священный день, Сияющая Звезда опустилась на Землю. Со Звезды пришли Звёздные Люди. Они были прекрасны. Их тела излучали свет, а глаза были цвета лазурита. Они были высоки - и мужчины и женщины. Никто не знает, что заставило их сойти на Землю. Привлекла ли их её красота, или люди Земли были так похожи на них, что они захотели поделиться с нами своей мудростью, но сойдя на Землю, Царь Звёздных людей Эл вонзил в землю свой божественный Лазуритовый[40] Посох[41] и воскликнул: "Это теперь моё!". И развернулся над Землёй прозрачный белый купол света. И не стало больше у людей забот и печали. Ведь Звёздные Люди были могущественны, они умели исцелять больных и воскрешать мёртвых, они умели возводить здания огромной высоты и преодолевать немыслимые расстояния за несколько мгновений, летать в различные земли, даже за край неба, к звездам. Они прожили на Земле тысячу лет и учили людей всему, что знали сами. Это были прекрасные времена, когда люди Земли жили рядом со Звёздными людьми. Звёздные люди были всесильны и добры к обитателям Земли, и однажды настал день, когда одна из Звёздных женщин по имени Намму полюбила земного мужчину Думмути. Небесная красота, и божественная мудрость Намму, и вся земная сила Думмути перешли к явившейся на свет их дочери Илилль.
  Но время пребывания Звёздных людей на Земле завершалось. Звезда звала, призывала их возвращатся в их Небесный Дом - Страну-Без-Возврата. И вынул Эл свой Посох из земли и свернул купол божественного света. И призвал он Звёздных Людей взойти на Звезду.
  Но Намму не хотела покидать Думмути, а Думмути не мог отпустить Намму и Илилль. И тогда Звёздным Людям пришлось силой заставить Намму вернуться. Для этого они послали за ней чудовище Эббех, угрожающее уничтожить земные пастбища, животных, леса и самих людей. Тогда Намму отломила от Посоха Эла половину и взяла его в руки, назвав его Лазуритовым Жезлом Владычества, и создала вокруг себя светящийся Шар Силы, так что чудовище изумилось. В ответ на вопрос чудовища: "Кто ты?" - она ответила: "Я - звезда утреннего восхода" и посмотрела на него "взглядом смерти". И ужаснулось чудовище, и превратилось в гору, которая теперь называется его именем - Эббех. Чтобы больше не сердить Звёздных Людей, и не подвергать опасности обитателей Земли, Намму решила вернуться на Звезду, но Думмути упросил оставить Илилль с ним. Намму горько оплакивала свою любовь в печальных песнях. Эти прекрасные песни остались на Земле как её прощальный подарок Думмути и Илилль и как обещание вернуться. Песни, посвящённые их любви, стали частью священного праздненства, совершающегося каждый первый день нового года.
  
  Небес госпожа
  надевает одежды Небес,
  к небесному своду готовясь подняться.
  Над землями разных народов
  она в своем МУ пролетает.
  Летящая в МУ госпожа
  на легких крылах к Небесам воспаряет.
  Минуя места всех пристанищ,
  летит госпожа в своем МУ.
  
  Намму поднялась на Сияющую Звезду, и Звезда подобно огромному костру, молнией взлетела в небо, в Страну-Без-Возврата, Дом-Всех-Богов. Дочери своей Илилль Намму оставила Лазуритовый Жезл Владычества и семь магических предметов, с помощью которых та могла управлять земными силами и разговаривать с матерью. А ещё получила дочь Намму три Дара: Дар исцелять, Дар читать мысли и Дар предвидения. Только один Дар она не оставила - Дар воскрешать мёртвых. Этот Дар навсегда остался с Богами. С тех давних пор люди поклонялись Намму как Богине Жизненных Сил.
  У Илилль родились дочери Иннин, Нинталь, Нианна, Имму, Нанну, Нанна и Никаль. Седьмая из рождённых дочерей, получила все Дары Намму. Так продолжается по сей день. Но через каждые семь поколений появляется Великая Прирожденная дочь Намму, по достижении восемнадцатилетнего возраста, в день первого новолуния, получающая посвящение от самой Звезды. В первый день каждого нового года, когда природа умирает и возрождается вновь, Намму посылает благословение своим дочерям на Земле. То же происходит и с Прирождённой во время посвящения. После посвящения ей даётся ещё три года для постижения сути Даров, когда Прирождённая должна осознанно принять их. Ибо только Прирождённым даются Дар исцеления и Дар читать мысли и предвидеть. Только Прирождённые способны обучать других. За три года ты должна научиться правильно управлять Дарами. Ты способна легко помешать любому Обученному, пожелавшему использовать Дары Намму во зло. В своё время ты станешь матерью, и если у тебя родится дочь, значит, цепь прирождённых не прекратится, и благословение Намму останется на Земле.
  После этих слов Истапари подошла к нише, вырубленной в скале, и достала металлический ларец. Открыв его, она продолжала:
  -Первоначально их было семь. Семь магических вещей, оставленных Намму своей земной дочери Илилль. Венец, нагрудная золотая подвеска, золотые запястья, белое покрывало "Одеяние владычицы" и знаки владычества и суда - Лазуритовый жезл и верёвка. Когда Намму забрала Илилль, дочь свою, в Страну-Без-Возврата, магические вещи, оставшиеся на Земле, стали предметом раздора между народами. Часть их досталась народу Египта, чать народу Вавилона, а часть народу Хатти. И стали они воевать за право обладания Лазуритовым жезлом, дающим полное могущество. Но в результате вероломства и кровопролитных войн фараоны Египта, правители Вавилона и цари Хатти утратили многие магические вещи. Теперь в храмах можно видеть лишь подобия этих вещей в виде культовых предметов. Мы, жрецы, знаем, что они всего лишь надёжно укрыты от посягательств Обученных колдунов, чьё число с тех пор увеличилось безмерно. И хотя магия их несравнима с могуществом Прирождённых, войны за Лазуритовый Жезл владычества, будут длиться до тех пор, пока Звёздные Люди не вернуться за ним.
  После восхождения Сияющей Звезды на небеса люди остались одни на Земле и стали использовать знания, оставленные Звёздными Людьми.
  Первым городом, где власть была отдана людям, был город Киш. Долгое время городом правили дочери Намму. Но затем они стали обучать своих мужчин. И однажды один из них воцарился в городе. С того дня Дочери Намму утратили земную власть. В городе родилась первая династия царей, правивших затем в Урукке, Аккаде и Вавилоне. На протяжении 3600 шаров[43] на Земле правили десять божественных царей. Затем людские племена приумножились, разделились и заняли многие новые земли.
  Сказав это, Истапари открыла ларец. В её руках что-то блеснул тонкий браслет из жёлтого металла. Жрица надела его на руку Асму-Никаль. Браслет обхватил запястье Асму-Никаль так, будто предназначался именно ей. На шею - плоский круглый медальон, закреплённый на кожаном шнурке.
  -Это всё, что досталось народу хатти. Золотая подвеска и золотое запястье Намму, знак царской власти её дочерей, истинных Прирождённых.
  Жрица Истапари снова подошла к алтарю и благоговейно провела руками по гладкому голубому камню. Одна из тонких линий делила правильный круг алтарного камня точно пополам. Ровно посередине этой линии было небольшое углубление размером и формой напоминающее ладонь. Истапари знаком показала Асму-Никаль, чтобы та опустила в углубление руку. Асму-Никаль повиновалась. Поначалу как будто ничего не произошло, но через некоторое время края углубления стали подсвечиваться, сначало слабо, а затем всё ярче и ярче. Затем круглый алтарь дрогнул, и оба полукружья стали медленно расходиться в стороны прямо вдоль линии, делившей его пополам. Внутри, словно в каменном футляре лежал предмет цилиндрической формы длиной в полтора локтя.
  -Это Лазуритовый Жезл Владычества, - возвысив голос, произнесла Истапари. - Его должна была передать тебе твоя мать, но она слишком рано ушла. Ты знаешь, что наполовину она была египтянкой. Её предки по материнской линии служили Великой Богине Матери. А ты унаследовала их способности, полученные свыше. Я лишь Обученная, жрица Каттахци-Фури, а ты, Асму-Никаль - Прирождённая Дочь Намму. Тебе теперь надлежит хранить Жезл. Возьми его и стань хранительницей Жезла. Это сакральное оружие одухотворено и уготовано для великой битвы. Но только в глубине своего собственного Я, своего существа, найдёшь ты силы сделать это.
  Асму-Никаль взяла в руки Жезл, с трепетом рассматривая его. Сотворённый из природного камня синего цвета с золотыми вкраплениями, словно звёзды рассыпаны по ночному небу, он был холоден и тяжёл. Гладко отполированная поверхность ничем не была украшена. Асму-Никаль, вращая его в ладонях, заметила только змейку из непонятных знаков, похожих на следы птичьих лапок или детский рисунок - две, три, четыре чёрточки меняли направление, располагаясь то рядом, то пересекая друг друга.
  Она провела пальцами по знакам на Жезле, трогая их по одному, один за другим, в разном порядке, пытаясь догадаться, что они могут означать.
  -Постигни же непостижимое! - воскликнула Истапари. - Преодолей обманчивое царство внешних форм, и услышь исполненные вечной мудростью древние слова, внимать которым могут лишь прирожденные.
  Низкий гул, как от сотни несущихся издали колесниц, постепенно наполнил пространство вокруг женщин. Звук шёл отовсюду, становился всё выше и тоньше, пока его совсем не стало слышно. Знаки на Жезле вспыхнули как зеркало. Вместо звука вокруг Асму-Никаль возникла тонкая пелена прозрачного белого света, постепенно соединившаяся в шар. Шар света начал медленно вращаться. Она стояла внутри светящейся вращающейся сферы. Асму-Никаль чувствовала, как медленно, но неуклонно, наполняет её немыслимая сила, такая сила, что ноги её оторвались от каменного пола. Она чувствовала, что лишилась тяжести собственного тела. Асму-Никаль заметила, как кончики пальцев становяться пурпурными. Это было страшно и восхитительно одновременно.
  Асму-Никаль больше не видела ни гор, ни площадки, ни Истапари. Перед ней медленно возникали призрачные очертания странной человеческой фигуры. Когда линии стали достаточно чёткими, чтобы можно было что-либо разобрать, она поняла, что это женщина, тело которой излучало свет, подобное царственному сиянию луны.
  Что-то дрогнуло в ней...
  Асму-Никаль не смогла бы сказать, как долго это продолжалось. Она помнила лишь, что когда шар света начал таять, она снова ощутила землю под ногами и внезапную слабость. Совершенно обессиленная, она опустилась на каменный пол. Истапари подбежала к ней и дала выпить что-то ароматное из небольшой фляги.
  -Что это со мной было? - тихо спросила Асму-Никаль.
  Истапари улыбнулась улыбкой, которую Асму-Никаль видела у неё на лице впервые, и ответила:
  -Это свет Звезды, который оставила Намму. Теперь ты сможешь слушать голос звёзд. И они будут отвечать тебе. Неизреченный свет, что изливало твоё тело, ведёт тебя почти к всевластию! Через пламенеющее сияние перстов сила изливается через край. Отныне, чтобы ты не сделала, всё будет обретать высший смысл, каждое деяние твоё сможет внести поправки в письмена судьбы и изменить твой путь и пути других. Ты сможешь говорить с непроявленным миром, ибо тот, у кого Жезл, тот зван и призван. Заглядывай только в себя, дочь моя, твоя сила всегда с тобой, ибо она внутри тебя. Намму сама научит ощущать её силу, и тогда благословение не исчезнет вместе с задутым жертвенным огнём...
  К Асму-Никаль возвращались силы. Она смотрела на идущих куда-то Богов на стенах святилища. Истапари перехватила её взгляд.
  -Это они, Звёздные Люди древности. Посмотри, вот там изображение Намму во всём её великолепии, со всеми знаками её могущества, - продолжала Истапари. - Видишь, венец на голове, подвеска на груди, запястья на руках, покрывало и повязка, в руках жезл и верёвка. Вокруг неё свет Сияющей Звезды, на которой Великая Мать вознеслась в Страну-Без-Возврата.
  
  

Глава 9. Жертвенный нож. Колдун

  
  Нож был из чёрного небесного железа, невероятно прочного драгоценного амутума[44], несравнимого ни с какой другой рудой в несокрушимости. Красивая рукоятка из азема с тончайшей насечкой ассирийского орнамента c изображением свирепого льва, сама собой ложилась в ладонь. Гахидджиби погладил лезвие.
  "Безупречно отшлифованный клинок".
  Крепко сжав нож в руке, он сделал несколько ударов, рассекая воздух вокруг себя. Рукав чёрного куттонота яростно взметнулся вслед за движением сильной руки.
  Этот нож, чёрный ритуальный кинжал, он получил от своего приёмного отца и учителя, ассирийского мага Аушпии. Маг научил Гахидджиби, как с помощью тайных заговорных слов и магических формул превратить его в страшное оружие.
  Родного отца Гахидджиби не помнил. Он знал только, что тот был одним из военачальников страны Хатти и подчинил руке своего царя Мурсили города Тарсус и Мерсин, Адан и Харрум, проливал кровь за Хассуву.
  Матерью Гахидджиби была красавица-хурритка, стройная как кедр из лесов, украшавших север её любимой Маитанне[45], где деревья так высоки, что упираются верхушками крон в синее небо, а на склонах после зимних дождей рдеют алые, как кровь Таммуза, анемоны. Гахидджиби знал лишь её имя - Шерри. Она не была из числа жалких арнувала[46], генерал сам пленил её в захваченной Киццуватне[47]. Гахидджиби так и не смог понять, почему эта гордая девушка не убила себя, а предпочла плен? Может быть, из-за внезапности случившегося? Или храбый хетт поразил её в самое сердце?
  Возможно, генерал и любил жену, но, видно, Боги отвернулись от него. У юной жены царского любимца родились близнецы, считавшиеся в стране Хатти детьми злых духов.
  Может быть, только поэтому разъярённый отец решил избавиться от них и отправить "эти исчадья" в их стихию?
  Только Боги знают, как сумела молодая мать спрятать своих сыновей в доме ассирийского астролога по имени Аушпия. Только Боги ведают, куда пропал брат-близнец Гахидджиби. Только Богам известно, что связывало молодую жену хеттского военачальника с ассирийским колдуном, однако именно в его доме Гахидджиби и вырос. Он стал его приёмным сыном и лучшим из учеников. После смерти Аушпии Гахидджиби унаследовал его дом и дело.
  И это всё, что ему было известно о семье.
  Так, подчиняясь неведомому звёздному предначертанию, без какого-либо вмешательства его собственной воли, в самом начале изменилась жизнь Гахидджиби. Он не стал тем, кем мог бы стать сын царского любимца - ни военачальником, ни придворным.
  Зато он стал Обученным колдуном. И колдуном он стал отменным!
  Жители Хаттусы знали, чем занимается Гахидджиби, и старались лишний раз не попадаться ему на глаза. Колдовство было одним из немногих преступлений, за которые по гуманным законам Хатти осуждённые карались смертной казнью. Но в многолюдной, разноликой, пышной столице, всегда находился какой-нибудь безумец, возжелавший богатства, власти, мести. Или женщина, утратившая всякую надежду на взаимную любовь. Находились честолюбцы, желавшие добиться своего любым способом, пусть запрещённым, лишь бы действенным. И кто-то из них рано или поздно оказывался у порога дома, стоявшего на окраине Хаттусы, у Южных ворот с двумя сфинксами, бесстрастно взиравшими на город злыми пустыми глазницами.
   За свои тайные страсти люди расплачивались по самому крупному счёту, но ещё больше готовы они были заплатить за то, чтобы никто не узнал о них. Гахидджиби знал, как благодаря некоторым приманкам свести небесное в земное, как привлечь небесные блага в материальные формы! И у него всегда водились деньги. Но слаще денег была почти безграничная власть над теми, кто тайно пользовался его услугами. О, как нравился ему страх в глазах этой кичливой знати, ведь он ему было известно об этих несчастных то, чего они никому ни за что не рассказали бы. Колдуну нравилось, что люди опускают взгляд при встрече с ним.
  Шагая по улицам Хаттусы, он смотрел поверх голов. Он держался высокомерно и старался казаться бесстрастным. В опущенных уголках рта таилась исполненная безграничного презрения ко всему земному усмешка. Ведь узенькая тропка к его дому у Южных ворот пролегла даже от царского дворца.
  Но он лишь казался бесстрастным. Словно в сердце его вонзили ядовитый металл! Гахидджиби был отравлен страстью. Он был одержим страстью к черноокой Харапсили, страстью пламенной, чувственной, вызывающей дрожь. Её имя сделалось главным заклинанием колдуна. Непреодолимое жажда обладания ею сжигала его душу и наполняла почти невыносимым наслаждением при встрече. Губительная красота этой девушки стала его наваждением с того самого дня, когда он впервые увидел её на пороге своего дома, ибо красота разит острей кинжала. Прислушиваясь к малейшему шуму, он считал мгновенья до её прихода. Младшая жрица храма Богини Катахцифури, красивая и образованная, пришла просить того же, что и пресыщенные глупые жёны царских сановников. Она была влюблена в одного из тех придворных сопляков, вечно толкущихся у трона царя и беспрестанно ноющих свои глупые песни. Колдуну слишком часто приходилось сталкиваться с человеческими страстями, чтобы не понять, - красавица отвергнута своим возлюбленным, молодым гимнопевцем Алаксанду. Отвергнута так же, как он сам был отвергнут ею.
  Гахидджиби достиг полного знания законов магии и ритуалов, овладел искусством определенных жестов, заклинания духов зла утукку, алу, этемму, ламашту, аххазу, лилу, ардат лили, намтару и асакку. Он использовал действия звёзд, чтобы сделать покорным земное небесному и наоборот. В его власти было настроить любой предмет, оформленный природой ли, искусством ли, так, чтобы через него приобрести Небесные Дары и даже заставить служить себе Силы Занебесные. Он мог заставить человека бежать как безумного, жечь его как огонь, разорвать его сердце в клочья. Он мог сорвать человека как цветок.
  Но этот прекрасный цветок - юную, дерзкую и непокорную Харапсили, он не смог сорвать. Он был беспощадно отвергнут так же, как была отвергнута и сама красавица. Пожалуй, он мог бы провести ритуал мугеш-сарр, и заполучить её, но она была под надёжной защитой своей подруги, этой гордячки Асму-Никаль, прирождённой чародейки. А война с прирождённой могла затянуться надолго, а то и вовсе кончится полным его поражением. В поединке с прирождённой нужна предельная осторожность.
  В тёмном экстазе, повинуясь магической тяге своей страсти, он каждый день рассматривал внутренности жертвенных животных, наблюдал за полётом птиц, бросал жребий, желая знать, где и с кем его Харапсили. Ему было всё равно, войдёт ли она через дверь, или как призрак сквозь стену. Он сгорал от страсти, терзался сомнениями, он безропотно склонился бы перед ней, пламенной, ледяной, ослепительной, уклончивой. Он сошёл бы с ума, не имея сил забыться от этой страсти ни на секунду, но умея управлять сном, он спал крепко, без сновидений. Лишь ощущение невыносимой свинцовой тяжести ждало его при пробуждении.
  Любовь, как пылающая лава пульсировала в его жилах, и он взывал к той, у которой тысяча имён, к египетской Исиде, к чёрной богине Кибеле - Великой Матери - Magna Mater и к Урании, которой ассирийцы поклонялись под именем Анахиты.
  Но его роковая возлюбленная была хорошо защищена Даром Асму-Никаль.
  После того, как он понял, что взаимности от Харапсили ему не добиться ни щедрыми посулами, ни изощрённым соблазном, ни с помощью колдовства, Гахидджиби решил получить возможность хотя бы встречаться ней у себя дома. Колдун знал, как он это сделает, ведь он столько раз делал это для других. Гахидджиби была известна тропинка, по которой Харапсили придёт к нему. И она уже ступила на неё. Нужно просто дождаться, когда её любовь превратиться сначала в отчаяние, потом в ненависть, а потом она снова придёт к нему. Конечно, к нему! К кому же ещё может пойти обезумевшая от неразделённой любви красавица. А уж тогда...
  И вот однажды поздним вечером в его дом с пылающим взором, кусая губы, терзаемая уязвлённой гордостью, вошла Харапсили. Она потребовала приготовить приворотное зелье. Он охотно дал ей то, что она просила. Через две недели по её требованию он вдохновенно читал заклинания, способные растопить никогда не тающие ледники на вершинах высочайших гор. Но Гахидджиби знал, что сопляк влюблён в гордую Асму-Никаль, а её не одолеть не только Харапсили, но даже ему самому, великолепно обученному колдуну.
  Сегодня он ждал её снова. Сегодня она должна была прийти.
  Гахидджиби спрятал нож в резной ковчежец - возможно, он скоро понадобится ему снова - и направился в покои, где ежедневно изучал египетские папирусы, пестрящие магическими знаками, всё глубже и глубже погружаясь в дым благовоний и туман страшных тайн.
  Казалось, нет таких формул и заклинаний, неизвестынх опытному чародею. Но что могли формулы и заклинания, произнесённые обученным колдуном, против мощи прирождённой! И он искал, искал способ использовать эту мощь Асму-Никаль.
  Приёмный отец и учитель Гахидджиби, могущественнейший из колдунов, Аушпия-ассириец, рассказывал ему, что есть колдуны обученные, а есть прирождённые. Тайна их появления уходит в далёкое прошлое и связана с древнейшими культами.
  -Мы все жалкие фокусники в сравнении с прирождёнными, - говорил Аушпия. - Истинный прирождённый в мгновение ока облетает весь мир, погружается в морские глубины, возносится к звёздам. Прирождённые владеют колдовской силой огромной мощи и тайными предметами, дающими невероятные возможности, в числе которых и переход в верхний и нижний мир. Тот, кто владеет ими, тот владеет всеми мирами, ибо они обладают огромной силой. И бесполезно лезть к ним со своими желаниями, мольбам и посулами, они никогда не откроют источника своей силы по собственной воле.
  Аушпия говорил, что никогда не видел ни одного магического предмета, но всю жизнь искал их. Его страстным желанием было овладеть хотя бы одним.
  Искал их и Гахидджиби.
  Однажды колдуну удалось проведать, что одна из жриц храма Богини Хатахцифури, обладает способностями, выходящими за пределы возможностей храмовой жрицы и уж тем более обычного человека. Колдун умел наблюдать и расспрашивать, уговаривать и оказывать давление. Это было одним из тех тайных искусств, которым он овладел в совершенстве под руководством своего учителя. Он хорошо уяснил, что люди в большинстве своём глупы, слабы и жадны. По крайней мере, многие из них. Зная их слабости и умея вдохновенно произносить несколько непонятных слов на несуществующем языке, можно неплохо заработать и узнать всё, или почти всё.
  Итак, с некоторых пор ему стало известно, что Асму-Никаль, седьмая дочь царского виночерпия Тахарваиля, младшая жрица храма Богини Хатахциффури, прирождённая колдунья. Вскоре от подкупленных людей, а также от тех, кто был многим ему обязан, он узнал, что Асму-Никаль и Харапсили, дочь Аллува, влюблены в одного и того же человека, царского гимнопевца. Из-за этого их крепкая дружба дала трещину, Он узнал, что Асму-Никаль счастливая соперница Харапсили, а, следовательно... Харапсили скоро будет принадлежать ему.
  Гахадджиби закрыл глаза. Папирус дрогнул в его руке.
  Она обязательно придёт.
  Гахидджиби услышал шум и взволнованный голос жрицы.
  Харапсили ворвалась в его покои как знойный песчаный вихрь.
  -Колдун, я в отчаянии! Он не любит меня! Он любит Асму-Никаль. Сделай же что-нибудь, прошу тебя. Иначе я сойду с ума, - красавица действительно была близка к этому.
  Тёмное покрывало соскользнуло с головы на плечи, с плеч на руки, девушка поймала его и швырнула в сторону.
  -О, Харапсили, ты требуешь невозможного, - промолвил маг, наблюдая за переменами в прелестном лице девушки. - Асму-Никаль - сильная колдунья! Боюсь, мне не справиться с ней.
  Но всегда такая проницательная, девушка настолько обезумела, что уже не почувствовала коварства в словах колдуна.
  -Нет, Гахидджиби, я знаю, есть один способ. Мугеш-сарр! - горячо заговорила Харапсили, теряя контроль над собой.
  -Я никогда этого не делал, - солгал колдун, чувствуя, что теперь она полностью подвластна ему. Он так долго вёл её к этой черте, и теперь упивался.
  -Так попробуй же, колдун! Дай мне самые страшные тёмные рецепты, ибо я давно пью твои обещания, но умираю от жажды!
  Колдун видел, что Харапсили готова на всё ради Алаксанду. Или ради победы над Асму-Никаль...
  -Колдун никогда ничего не делает просто так. Ты должна будешь заплатить.
  -Да что угодно, Гахидджиби! У меня есть серебро... много серебра... Вот, возьми!
  Она стала торопливо снимать серебряные браслеты с тонких запястий, но колдун перехватил её руку и сжал в своей ладони. Его горящие адским огнём глаза заглянули в самую душу девушки.
  -Зачем мне твоё серебро... Есть нечто гораздо более ценное для меня...
  Харапсили вскинула голову гневно, недоумённо, оскорблено. "Уйти сейчас же!" Она хотела вырвать руку, но отчаяние разрывало её почерневшее сердце. Мысль, что Алаксанду будет принадлежать Асму-Никаль, приводила её в ярость.
  -Я же сказала что угодно, Гахидджиби.
  
  

Глава 10. Харапсили

  
  Харапсили неподвижно лежала в своих пурпурных жреческих одеждах на чёрном мраморном полу храма.
  Она хотела, но не могла молиться.
  Несчастная была на самом дне своего безумия. Она так низко пала, что даже смерть казалось ей теперь милостью, избавляющей от страданий. Но Алаксанду будет вечно принадлежать проклятой Асму-Никаль! Последняя надежда завладеть сердцем поэта всё ещё оставалась. Завтра! Завтра она получит его. Отвратительный колдун, от воспоминания о котором Харапсили мутило, обещал провести ритуал мугеш-сарр этой ночью.
  Жрица тяжело поднялась и медленно прошла вдоль колонн.
  В западных окнах храма было видно, как в дрожащих струях раскалённого воздуха горячее красное солнце опускается за городские стены. Врата ещё одного дня, дня без Алаксанду, закрывались, и солнечный шар нисходил в земную бездну. Каскады багрового света мощными потоками лились сквозь широкие оконные проёмы, заполняя всё пространство храма. Башни Хаттусы, как чёрные зубы чудовища Иллуйанки, скалились на фоне багровеющего неба. Зеркальная гладь священного пруда казалась кровавой лужей. Лучи закатного солнца заливали изваяние божества, стоящее в целле, алым цветом. Харапсили повернулась лицом к солнцу и почувствовала его жар своей и без того пылающей кожей, посмотрела на руки, казавшиеся красными в лучах покидающего небосвод огненного светила.
  "Будто в крови", - подумала Харапсили. Она подняла голову. - "И небо как кровь".
  Совершенно опустошённая, она пошла вдоль колоннады к лестнице, спустилась в храмовый двор, как в бреду прошла за собственной чёрной тенью, прислонилась к раскалённым гранитным стенам.
  Она хотела рыдать, но не могла.
  Через мгновенье она потеряла сознание....
  
  Храмовые прислужницы нашли её лежащей во дворе и привели в чувство.
  Придя в себя Харапсили, вспомнила всё, что произошло с ней за последний месяц, и ужаснулась.
  Колдун будет ждать сегодня ночью, подготовив всё для ритуала мугеш-сарр. Отступать некуда. Напившись воды, предложенной ей прислужницами, и сказав им, что она перегрелась на солнце, Харапсили попросила прислать за ней носилки.
  Вернувшись домой, девушка поднялась в свою комнату, с трудом забралась на высокую кровать и больше часа пролежала, уткнувшись горячим лбом в подушку. Мысли, одна тяжелей другой, давили виски. Голова раскалывалась.
  Как она решилась на такое!
  Как беззаботна и радостна была её жизнь до встречи с Алаксанду, и не просыпалась она среди душной ночи, в мучительно сладкой истоме, вновь и вновь выкрикивая его имя.
  Харапсили с трудом поднялась, села на кровати, поставив ноги на скамейку, стоящую рядом. Всё, что окружало её в родном доме, больше не приносило радости. Ни пёстрая вязь ковра, ни её любимые серебряные фигурки животных на столике рядом с кроватью, ни кувшин с золотым орнаментом, из которого она наливала воду. Она взяла со столика бронзовое зеркало и заглянула в него. Харапсили, дочь Аллува, смотрела из отражения в полированном металле. Оливковая кожа, тёмные глаза, блестящие иссиня-чёрные волосы. "Безусловно, красива! Так почему же Алаксанду предпочёл Асму-Никаль?! Конечно, не обошлось без колдовства...", - размышляла несчастная. Она уже чувствовала, как в её душе вместо любви разгорается чёрное пламя ненависти.
  С трудом отрывая ноги от пола, словно вымазанного смолой, она бесцельно бродила по комнате от окна двери, от двери к кровати, от кровати снова к двери. Когда же солнце окончательно покинуло небо Хаттусы, Харапсили позвала служанку и велела приготовить носилки...
  
  --
  
  Вечером в покои царского гимнопевца прибежал мальчишка-посыльный.
  -От кого? - спросил Алаксанду, беря в руки деревянную табличку, исписанную стремительным почерком.
  -Молодая госпожа сказала, что ты сам догадаешься, - ответил мальчишка, засовывая монетку, протянутую ему Алаксанду, в складки одежды. Он тут же повернулся и убежал.
  Закрыв за ним дверь, поэт снова перечитал написанное:
  "Приходи после заката в храм Лельвани. Нужно поговорить. Буду ждать до рассвета. Если не придёшь, значит, не любишь".
  "Асму-Никаль? Почему же храм Богов царства мёртвых, а не библиотека? Что-то случилось? Неужели она передумала?"
  
  

Глава 11. Храм подземных богов

  
  Ночь накрыла Хаттусу тёмно-синим бархатом.
  Уснула утомлённая за день невыносимым зноем и кипучей жизнью столица страны Хатти. Ни гула мчащихся колесниц, ни разноголосья торговой площади, ни криков, ни пения бродячих артистов не было слышно в этот тихий час полуночи. Спали почтенные граждане Хаттусы, спали свободные и несвободные, богатые и бедные, счастливые и несчастливые. Ледяной среп нарождающейся луны бесстрастно взирал на уснувший город.
  Богиня Ночь дарила сон каждому, но не всякий мог воспользоваться её божественным подарком.
  Не спали стражники у царского дворца и городских ворот.
  Не спалось в эту ночь и безнадёжно влюблённым. Словно две тени загробного мира, мелькнули призрачные фигуры жрицы и колдуна над чёрной пустошью городской окраины, поросшей редкими кустиками бурой сухой травы.
  Не спал погружённый в жуткое безмолвие, забытый людьми и, казалось, самими богами, полуразрушенный храм Лельвани, Истустайя и Панайя - Богов царства мёртвых. Столбы разбитого портала, единственное высокое окно, в которое заглядывала луна, изборождённые извилистыми трещинами стены, сложенные из грубо вытесанных камней, всё хранило воспоминания о страшных ритуалах. Над холодным тёмным полом с небольшим каменным бассейном посередине, наполненным неподвижной густо-чёрной водой, нависал тяжёлый свод потолка. Ни изваяний, ни жертвенников. Лишь восемнадцать причудливо изогнутых подставок для светильников вдоль стен, когда-то давно зажигаемых храмовыми служителями в дни праздников Лельвани. Четыре боковые лестницы, почти незаметные за тяжёлой колоннадой, вели в подземную часть храма.
  Два тёмных силуэта, мелькнув в блёклом лунном свете, скрылись за чёрными квадратными колоннами. Свет факела, зажжённого ими, бросил на стены их зловещие тени.
  Отвергнутая красавица, утратившая покой из-за неразделённой любви, чёрными, как сама эта ночь, глазами вглядывалась в темноту, поджидая возлюбленного.
  Преданный ей колдун, в полной сумятице мыслей, ибо пути его не были прямы и безгрешны, не знающей милосердия рукой сжимал жертвенный кинжал из небесного железа, приготовленный для ритуала мугеш-сарр. Его взгляд тоскливо блуждал вдоль стен погружённого во тьму храма.
  В тягостном молчании поджидали они свою жертву.
  Наконец, чьи-то быстрые шаги гулко отозвались в мрачных сводах Дома подземных богов.
  Харапсили вздрогнула и её ожесточившееся, но ещё страдающее сердце заколотилось в груди. Когда в святилище вошёл Алаксанду, она успела заметить, как он взволнован.
  Молодой поэт остановился посреди зала, оглядываясь вокруг. Прекрасный, как изваяние божественного Телепину, стоял он в узком луче лунного света, чудом пробравшегося сюда сквозь причудливые руины.
  Харапсили из своего укрытия смотрела на возлюбленного. О, как страстно она желала, что бы он посмотрел на неё с любовью, и не пришлось бы ей подавать знак колдуну для начала ужасного ритуала.
  Гахидджиби стоял за колонной и ждал, когда его прекрасная повелительница подаст ему знак. Он отступил глубже в тёмное пространство и мрачно смотрел на несчастных. О, как ненавидел он своего соперника!
  Крошечная искорка надежды вспыхнула в сердце Харапсили, и она шагнула из темноты навстречу возлюбленному.
  Её чёрные колдовские глаза встретили полный недоумения взгляд Алаксанду, и жрица поняла, что все её надежды напрасны. Он хотел увидеть другую.
  -Харапсили?! А где же Асму-Никаль? - всё больше волновался Алаксанду.
  "О ней, только о ней", - с горечью подумала несчастная жрица.
  -Пойдём... - неопределённо сказала она и, шагнув к лестнице, быстро скрылась в темном провале входа, ведущего вглубь подземелья.
  Алаксанду, уже не на шутку испугавшись за Асму-Никаль, не раздумывая, бросился вслед за Харапсили.
  Чёрное покрывало его таинственной проводницы в царство Лельвани мелькало впереди, то исчезая за поворотами, то появляясь вновь. Чем ниже спускались они, тем острее ощущалась близость чего-то страшного.
  Харапсили уводила его всё глубже и глубже по покрытой чёрной плесенью старой лестнице, ведущей вниз, в темноту, через сводчатый проход, туда, где их уже ждал проскользнувший по другой лестнице Гахидджиби.
  Наконец, каменные ступени привели их в святилище.
  В глубине зала, в целле, стоял чёрный мраморный куб, украшенный тёмно-синим орнаментом. На кубе возвышалось ужасающее изваяние Лельвани. По обе стороны от него и чуть впереди - изваяния Истустая и Панайя. В каменной чаше, стоящей перед статуей, ровным немигающим пламенем горел воск. На стенах непроницаемыми окнами в потусторонний мир чернели диабазовые доски, испещрённые древними письменами.
   Алаксанду крикнул:
  -Асму-Никаль! Где ты? Что они с тобой сделали?
  Понимая, что происходит нечто страшное, он в отчаянии обратился к Харапсили:
  -Где она?
  Призрак из Страны-Без-Возврата, ходила жрица по кругу и зажигала огни в светильниках. Её чёрная тень, рождённая угрожающим багровым пламенем, следовал за ней по стенам.
  "О ней, только о ней!" - думала Харапсили, всё более ожесточаясь.
  Она понимала, что такой Алаксанду потерян для неё навсегда. Красивый, полный живых чувств, волнующий и желанный.
  -Не будем откладывать, - негромко произнесла она и посмотрела куда-то в темноту, туда, где прятался Гахидджиби.
  -Её здесь нет, - ответил вышедший из тьмы колдун.
  Алаксанду повернулся на незнакомый голос.
  Перед ним стоял высокий мужчина в чёрном кутонноте. Его лицо, освещённое факелами, закрывала чёрная матерчатая повязка. Всё лицо, кроме пронзающих, как кинжалы, глаз.
  Под повязкой презрительно дрогнули уголки рта. "Вряд ли несчастный смог бы вспомнить после ритуала хоть что-нибудь, кроме лица своей госпожи Харапсили".
  -Кто ты? - спросил, отступая, Алаксанду.
  Но вместо ответа из горла колдуна вырвался хищный гортанный клёкот, он произнёс первое заклинание.
  Юноша остановился, как будто наткнулся на невидимую преграду. Безотчётный ужас и недоумение застыли в его глазах, словно он соскользнул в бездну полнейшего безмолвия и неподвижности. Лишь колдун продолжал монотонно и призрачно заклинать, изредка выкрикивая что-то пересохщим ртом.
  Подобно ледяному ветру слетали с губ Гахидджиби слова, жестокие, короткие. Что они означали, Харапсили не знала, но Алаксанду, перестав видеть и слышать, повинуясь колдовским заклятьям, медленно направился к грубому, побелевшему от известковых потёков жертвенному столу, стоявшему между изваяниями Истустайя и Панайя. Тем временем их истинный жрец не переставал заклинать.
  Алаксанду был лишён собственной воли и повиновался только тёмной воле колдуна. Было что-то жуткое и противоестественное в этой абсолютной неподвижности.
  Оцепенев от страшного очарования и ужаса, Харапсили стояла в отдалении. Словно сквозь пелену смотрела она на происходящее и почти ничего не понимала. Бешено стучала в ушах её собственная кровь. Гахидджиби был настолько страшен, что она боялась не выдержать и убежать.
  Алаксанду лежал на жертвенном столе. Его широко открытые безумные глаза были устремлены куда-то в темноту мрачных сводов, словно видели там что-то ужасное.
  Мрачная церемония продолжалась. С губ колдуна слетали страшные всесокрушающие слова. Постепенно его речь перешла в заунывное монотонное бормотанье. Вдруг колдун издал резкий вопль, и в руке его в багровых остветах жертвенного огня блеснул кинжал.
  Заметив занесённый над Алаксанду нож, Харапсили вскрикнула от страха и закрыла лицо руками.
  Гахидджиби не оглянулся на крик. Почти теряя сознание, девушка услышала его зов:
  -Харапсили, подойди ближе!
  Несчастная оторвала руки от лица, и, боясь за жизнь возлюбленного - или неотвратимого возмездия за содеянное - дрожа всем телом, подошла к жертвеннику.
  Она взглянула в лицо Алаксанду и с ужасом поняла, что юноша мёртв.
  Подчиняясь своей тёмной природе и уже не имея ни сил, ни возможности остановиться, Гахидджиби следовал ритуалу. Он начал умолять Алаксанду вернуться и увидеть свою госпожу Харапсили. Для этого мугеш-сарр требовал выложить "пути" вокруг тела Алаксанду, разливая на них мёд и масло, что бы привлечь его душу.
  Колдун бросил в большую плоскую медную чашу, стоявшую на высокой подставке, щепоть какого-то порошка, и в ней, шипя и рассыпая вокруг злые искры, вспыхнул синий огонь. Сакральные слоги заклинаний стали едва ли не плотью и кровью колдуна и словно сами собой срывались с его губ. Голос звучал громче и громче.
  Язычки пламени беспокойно метались в чаше. Неожиданно огонь выплюнул сноп искр и погас. Остатки порошка в чаше тлели и медленно курились вверх вертикально восходящими зеленовато-мерцающими ниточками и закручивались в спираль. Колдун опустил в чашу руку. В его пальцах зловеще сверкнул чёрный камень. Зажав его в кулаке, он наклонился над Алаксанду. Дикий холодный огонь полыхнул в глазах колдуна, и тут же в зал хлынул ледяной холод.
  Харапсили впала в какую-то сумеречную прострацию, болезненно обостривший слух, словно издалека доносил до её сознания отрывистые слова заклинаний.
  Она потеряла сознание.
  Очнувшись, она увидела встревоженное лицо Гахидджиби, склонившегося над ней. Он давал ей нюхать что-то терпкое.
  -Вставай и подойди к нему, - сказал Гахидджиби, поднимая жрицу.
  
  

Глава 12. Прирождённая

  
  Асму-Никаль чувствовала, когда рядом происходит что-то страшное.
  Сегодня с самого утра ей было неспокойно.
  Поначалу она решила, что это от тяжести всего свалившегоя на неё, но вскоре поняла, что это связано с безопасностью Алаксанду.
  Весь день после инициации Асму-Никаль провела дома, желая остаться наедине со своими мыслями. Ответственность слишком велика для такой юной девушки, как она. А как отнесётся к её посвящению Алаксанду?
  Она уединилась у себя в комнате. Не раздеваясь, прилегла на кровать и какое-то время лежала так, почти не двигаясь, погружённая в свои мысли и почти не замечала, как бежит время.
  Думая о возлюбленном, она погрузилась сначала в грёзы, а затем в сон. Короткий и страшный.
  Нечеловеческий, леденящий, низкий, жутко вибрирующий голос, полный невыразимой угрозы, произносил имя Алаксанду. И снова чёрный нож, занесённый над безжизненным телом её возлюбленного! Нож в руке чёрного человека, стоящего к ней спиной. А рядом ещё кто-то, чьё-то лицо... Ближе... ближе, пока не увидела...
   "Харапсили!"
  Асму-Никаль вскрикнула и проснулась. Лицо было мокрым от слёз, во рту пересохло, она дышала тяжело, как будто долго бежала.
  "Нет сомнений, замышляется страшное. Сегодня же нужно предупредить Алаксанду".
  Ближе к полудню в её в покои заглянул отец.
  -Дочь моя, благородный Тасмис прислал тебе подарок.
  Он подошёл к Асму-Никаль и, улыбаясь, протянул ей изящную серебряную коробочку.
  -Посмотри, как прелестная вещица.
  Отец открыл коробочку, и она увидела маленькую серебряную пчёлку.
  "До игрушек ли мне сейчас!"
  Едва сдерживая нетерпение, она наблюдала, как отец достаёт пчелу, кладёт на столик и делает какое-то незаметное движение пальцами. Пчёлка вдруг начала вращаться и тоненько жужжать.
  Асму-Никаль заставила себя улыбнуться.
  -Тебе нравиться? - спросил отец.
  -Кто? - Асму-Никаль поняла, что оговорилась.
  Но отец воспринял оговорку, как хороший знак:
  -Тебе нравиться подарок?
  -Очень, - щёки Асму-Никаль порозовели от смущения.
  -По-моему, Тасмис очень любезный человек.
  Отец, очевидно, ожидая от неё каких-то ответных слов, смотрел то на жужжащую пчелу, то на неё, но так и не дождался ни слова.
  Асму-Никаль всё ещё была не готова открыться отцу. С самого утра она ждала весточки от Алаксанду, но уже перевалило за полдень, а вестей так и не было.
  Весь день провела девушка в бесконечных думах о возлюбленном, а когда пурпурный закат опустился на Хатуссу, словно подчиняясь какому-то внутреннему велению, она подошла к ларцу, извлекла из него Лазуритовый Жезл и осторожно положила в кожаную сумку. Перекинув длинный ремень через плечо, схватив покрывало, она решительно направилась к двери.
  На ходу надевая на голову покрывало, Асму-Никаль сбежала вниз по лестнице и выпорхнула из дверей.
  Она направилась в библиотеку. Но Алаксанду там не было. Почти бегом она бросилась к дворцу, но не обнаружила своего возлюбленного и в его покоях. Она расспросила слугу, от которого узнала о записке, полученной Алаксанду. За пару монет она уговорила слугу показать ей письмо.
  Слуга потянул девушке деревянную дощечку. Она узнала руку, писавшую эти странные, страшные слова.
  "Харапсили!"
  Асму-Никаль бросилась туда, где в старом полуразрушенном храме Лельвани, её подруга готовила страшное преступление.
  Она боялась не успеть.
  
  Вбежав в храм, Асму-Никаль остановилась в дверях и прислушалась. Только бешеный стук собственного сердца нарушал мёртвую тишину. Будто поколебавшись, на мгновение сердце дрогнуло. Но собрав всю силу и волю, она приняла бесповоротное решение, и переступила порог дома мрака.
  Откуда-то из глубины сумрачного, стиснутого толстыми стенами храма, многократно ударяясь о камни, до неё донеслись приглушённые расстоянием звуки, явно предназначавшиеся не для её ушей. Не то прилетевший откуда-то издалека удар гонга, не то мучительный предсмертный стон, вибрирующий в самом сердце. Сотни вкрадчивых голосов нашёптывали что-то свистящим шёпотом, слышались голоса невидимых преследователей. Асму-Никаль прижала руки к животу, ей казалась, что вместе с растворяющимся звуком из неё уходить жизненная сила, и её охватывал тёмный необъяснимый ужас. Шепча древние слова, сковывающие духов зла, почти не дыша от дурных предчувствий, стараясь не тревожить понапрасну покой святилища подземных богов, напряжённо вглядываясь в каждый тёмный угол под уцелевшими колоннами, она пошла на звуки. На каждом повороте лестницы жрица останавливалась и, прежде, чем идти дальше, внимательно вглядывалась в темноту. Но одна лишь тьма, непроглядная тьма окружала её.
  Вдруг от мгновенной догадки она вздрогнула. Там, в мрачном чреве Дома подземных Богов, присходило нечто ужасное, и это было связано с Алаксанду. Петляя по сводчатым коридорам, она шла, не замедляя шага, то спускаясь вниз, то поднимаясь вверх по узким лестницам, прощупывая ступеньку за ступенькой.
  Мучительный шёпот, прерываемый паузами безнадёжного молчания... Звуки, отражаясь от стен, приходили с разных сторон, то усиливаясь, то замирая, она уже различала странные слова неизвестного ей языка и что-то похоже на слова молитвы.
  Когда в конце структуры сложных проходов, черневших в толще стен, Асму-Никаль увидела багровые отблески огня, и её ноздрей коснулся запах каких-то курений, наполнивших грудь губительным ядом, она вспомнила свой страшный еженощный сон. Она поняла, что язык, на котором говорит тот, кто находится там, посреди злых всполохов огня, это язык тёмного мира, того мира, о существовании которого она знала от Истапари. Это был язык обученных колдунов, получивших свои способности не от Богов, а обученных прирождёнными, ступившими на путь зла. Это был язык тёмного мира, существовавшего рядом с миром света так давно и скрытно, что люди разучились понимать этот язык. Теперь он принадлежал только миру обученных. Входить в этот мир было чрезвычайно опасно для неподготовленного человека. Всё, что оставили на Земле Звёздные люди, могло помочь и спасти, но могло и погубить.
  Как страшно то, что собирался сделать тот, кто произносил эти заклятия!
  
  Асму-Никаль вбежала в зал святилища и увидела страшную картину, много раз виденную во сне. Чёрная фигура у жертвенного стола, нож над неподвижным телом Алаксанду.
  -Стой! - громко воскликнула она, и, подчиняясь внутреннему велению, выхватила из сумки Лазуритовый Жезл. - Стой!
  Человек в чёрной одежде оглянулся, всколыхнув движением широких рукавов языки красного пламени в светильниках. Огонь яростно взметнулся в сторону, исказив тени на стенах. Лицо человека было скрыто повязкой, но глаза его сверкнули, отражая кроваво-красные всполохи потревоженного огня.
  -Асму-Никаль? - глухо произнёс он и опустил руку, державшую нож.
  Шаг назад, и его чудовищная тень поползла вверх по стене, преломившись у арочного свода.
  -Не останавливайся! - ещё один голос, женский, раздался из темноты. Узнав этот голос, Асму-Никаль вздрогнула. Теперь она поняла, кто инициировал чудовищный ритуал.
  -Харапсили? - горько произнесла Асму-Никаль.
  Из темноты, тихо шурша одеждой, словно змея, выползающая из зарослей тростника, выходила её подруга. Только теперь она была её врагом.
  -Ты не получишь его, - Харапсили выпустила дрожащее жало своей ненависти.
  -Продолжай, колдун. Я хочу, чтобы ты поскорее закончил дело, - обратилась она к Гахидджиби.
  -Стой!! - ещё громче воскликнула Асму-Никаль.
  -Продолжай!! - Харапсили почти кричала.
  Огненной вспышкой взметнулась дикая ярость в её чёрном сердце. Подобная тёмной богине, чёрной деве ущербной луны, приблизилась она к Асму-Никаль ещё на шаг.
  Гахидджиби двинулся к Алаксанду и снова поднял нож.
  -Нет! Именем тысячи Богов Хатти! Именем Намму я приказываю тебе остановиться, колдун! - Асму-Никаль была величественна и властна, как царица. Она держала в правой руке Лазуритовый Жезл Владычества. Она сжимала его так сильно, что пальцы её побелели. Знаки, начертанные на жезле самими Богами, сияли яркими звёздами среди тьмы творящегося зла. Ещё мгновенье, и вокруг жрицы свернулся кокон серебристо-белого света. Так же, как там, в святилище на горе Эббех. Неведомая сила начала вращать кокон, и на Асму-Никаль снизошла сила Намму, та самая, с которой она впервые соприкоснулась на горе в ночь посвящения. Побелевшие пальцы стали пурпурными, и Асму-Никаль почувствовала вновь обретённую ею невиданную силу и мощь.
  -Отойди! - приказала она колдуну голосом, подобным звукам труб, возвещающим со стен царского дворца о начале войны. В наступившей тишине эхо собственного голоса испугало её.
  Жрица видела, что колдун ошеломлён, так же как и Харапсили, готовая отступить. Потрясённые, смотрели они на сияющую Асму-Никаль.
  Асму-Никаль подняла левую руку, она чувствовала, что ей достаточно одного движения, что бы уничтожить обоих. Она раскрыла ладонь и направила в сторону колдуна сгусток своей несокрушимой силы. Яркий луч поразил колдуна в грудь и отбросил его в дальний угол зала. Тело глухо ударилось о стену и упало на пол. Чёрный нож выпал из его рук и с протяжным звоном отскочил к ногам Харапсили.
  Та стояла, дрожа от страха и ярости.
  -Ты не получишь его!! - закричала взбешённая Харапсили. Она молниеносно наклонилась, и, схватив кинжал, бросилась к жертвеннику, к неподвижному Алаксанду.
  Асму-Никаль разгадала её намерение чуть раньше. Она направила Жезл в сторону своей соперницы. Она уже не чувствовала пальцев - с такой силой она сжимала его. Начертанные на его каменном тёмно-синем теле серебристые знаки мерцали.
  Низкий гул прокатился под сводами храма.
  Она была ещё так неопытна. Она ещё не знала всей силы Жезла Владычества, поэтому испугалась сама, и разжала пальцы. Жезл выпал из её руки. Внезапно вспыхнувший свет ослепил Асму-Никаль, лишив на мгновенье зрения и слуха.
  Она зажмурилась от резкой боли.
  
  Когда Асму-Никаль открыла глаза, Харапсили рядом не было.
  Силы оставили жрицу. Руки дрожали. С трудом ей удавалось держаться на ослабевших ногах и не упасть.
  В светильниках медленно мерк умирающий свет, но глаза видели ясно и отчётливо, её возлюбленный по-прежнему в беспамятстве лежал на жертвенном столе. На дрожащих ногах она пошла к Алаксанду.
  Она звала его, обращаясь прямо к его сердцу:
  -Алаксанду! Алаксанду! Вернись ко мне, мой возлюбленный!
  Юноша был смертельно бледен и казался окаменевшим, но Асму-Никаль знала, что он жив. Она припала к его груди, пытаясь добраться до сердца поэта, вернуть его себе. И - Асму-Никаль не была бы Асму-Никаль - он поднял тяжёлые веки.
  Она склонилась над ним. Её лицо было первым, что увидел поэт, вернувшись из того кромешного мрака, куда его отправил колдун. Бледные губы дрогнули и произнесли:
  -Моя госпожа...
  Голос Алаксанду звучал монотонно и безжизненно, бледными губами он бормотал что-то путаное, какой-то бессвязный лепет.
  Асму-Никаль схватила его мертвенно холодную руку и быстро заговорила:
  -Мой Алаксанду, это я, Асму-Никаль. Вставай, пойдём скорее, я отведу тебя домой.
  -Моя госпожа Асму-Никаль, - покорно повторил Алаксанду.
  
  --
  
  Когда зрение и слух вернулись к Харапсили, она обнаружила себя лежащей возле одного из боковых выходов. Она с трудом приподняла голову и увидела, что ни Асму-Никаль, ни Алаксанду в храме нет. Лишь огонь, догорая, хищно потрескивал в светильниках. Его коптящее пламя сильно нагрело воздух в храмовом зале. В святилище было душно, под его сводами висела глухая тишина.
  Она тяжело поднялась. Всё тело ныло, голова раскалывалась, веки были тяжелыми.
  Харапсили оглядела святилище. У дальней стены лежал Гахидджиби.
  Зрелище было жалким, и к Харапсили вернулись злость и ярость. Глупый неумелый колдун! Разве можно на такого положиться!
  Она сделала шаг, чтобы покинуть это место, место, где она потерпела полный крах. Под ногами что-то звякнуло. Харапсили наклонилась и увидела ритуальный нож Гахидджиби.
  "Что ж, мой маленький боевой трофей", - подумала она, поднимая его. - "Ты мне ещё пригодишься".
  И нырнула в узкий коридор.
  
  --
  
  Гахидджиби открыл глаза и застыл от ужаса.
  Он лежал на холодном полу, а прямо на него, выпучив красные глаза и разинув окрававленную пасть, смотрело чудовище. Колдун окаменел. Глаза чудовища то загорались, то гасли. Плохо понимая, что это за мерзкая тварь, чудовище Иллуйанки или кто-то из обитателей нижнего мира, Гахидджиби попытался отползти в сторону. В панике, ища пути к бегству, он повернул голову и увидел пустой жертвенный стол, статую Лельвани, догорающий огонь в четырех светильниках, и колышущиеся на стенах тени.
  Он всё вспомнил.
  Он вспомнил, где он, и что произошло. Вспомнил, как проводил ритуал над Алаксанду, как появилась Асму-Никаль... Мысль о Харапсили вспыхнула внезапно, вызвав короткий укол в самом сердце.
  Он с трудом поднялся. Всё тело пронизывала боль. Шатаясь и держась за стены, он пошёл по коридору, негромко произнося имя возлюбленной:
  -Харапсили! Харапсили!
  Но вероломная красавица оставила его.
  Что же ей оставалось делать, если он, как последнее ничтожество, не смог выполнить своё обещание. Гахидджиби с горечью признал, что потерпел поражение.
  Асму-Никаль!
  Колдун вспомнил о таинственном предмете в руке жрицы. Несомненно, это тот самый Посох Богов, о котором ему рассказывал Аушпия. Могучее оружие, с помощью которого воевали цари древности. И не было равных тому, кто обладал этим оружием. Всё было именно так, как говорилось в предании об отшельнике Васиште, рассказанном его учителем - невероятный свет, невидимая стена и огненные стрелы. Он знал наизусть слова древнего трактата:
   "Началась стрельба, засвистели стрелы, разъяренные солдаты под предводительством царя бросились в атаку. Васиштха поднял посох, воткнул его в землю посредине дороги, ведущей к воротам и, не оглядываясь, вернулся в свою хижину. Натиск армии отражал посох. Ни один солдат не мог обойти его. Все стрелы возвращались обратно, не причинив никакого вреда. В конце концов, царь решил прибегнуть к сверхоружию, которое обладает колоссальной разрушительной силой. Даже Боги, узнав о намерении царя, встревожились и собрались в небесах, взволнованно глядя на землю. Однако и сверхоружие не смогло преодолеть заслон в виде простого посоха" .
  Безусловно, посох создавал некую защитную силу, преодолеть которую не смогли ни солдаты, ни сверхоружие.
  Гахидджиби похолодел.
  "Я благословлён! Мне ниспослана возможность видеть это чудо! Даже учитель не удостоился этого! Я должен завладеть Посохом! Во что бы то ни стало".
  Он погасил пламя факела и растворился в темноте.
  
  Ночь отступила - так же как отступил и колдун - на время.
  Когда он вернулся домой, было совсем светло. Гахидджиби послал к Харапсили слугу. Маг молил о встрече. После тяжёлой ночи, ночи поражения и позора, после тревожного одинокого рассвета он не находил себе места, мечтая хотя бы дотронуться до руки Харапсили, словно именно в ней находился источник его жизненной силы. Он принял решение любой ценой, не зная ни сна, ни отдыха добыть для возлюбленной всё самое высшее, что есть в мире, - власть, богатство, даже любовь, столь ею желанную.
  Колдун знал, что она не захочет видеть его, поэтому велел слуге сказать, что дело касается исключительно царского гимнопевца.
  Она пришла ближе к вечеру, с головы до пят закутанная в покрывало, бледная и прекрасная. Молчаливая, словно прислушивающаяся к неровному биению своего сердца, она была немыслимо красива и неистово желанна. Он тоже слышал стук её сердца, всегда слышал его, гулкий, сильный, подобный приглушённому топоту несущихся во весь опор антилоп. Вот он... Дум-дум-думм...
  Но она прервала его невольную медитацию:
  -Скажи, колдун, что я видела там, в храме Лельвани? Тебе известно, что это?
  Гахидджиби ждал, что она спросит об этом. Ответ был краток:
  -Это Посох Богов.
  Харапсили замерла, как изваяние Ха-Пантали:
  -Посох Богов?
  Она впервые слышала о Посохе, но немедленно почувствовала - это то, что может изменить её положение
  - Расскажи...
  Она была так великолепна и так сильна, его Харапсили. Он был по-прежнему безоглядно предан ей, и по-прежнему жаждал её с не меньшей силой, чем Посох Богов. Эта женщина манила его, переворачивала всё внутри и могла заставить его делать всё, что ей нужно. Это было сильнее его колдовства. Гахидджиби начал свой рассказ, не переставая ловить малейшее движение своей повелительницы. Он готов был положить к её ногам всё, что она попросит. Он так решил. Он понял, что желая властвовать над теми, кто приходил к нему, он хотел лишь одного - служить тому, кто сумеет покорить его. Ни царь Мурсили, ни царица Кали не смогли стать его властелинами.
  Но это удалось ей, великолепной Харапсили.
  Когда Гахидджиби завершил свой рассказ, обсидиановые глаза его повелительницы горели так ярко, что его глаза могли только отражать этот огонь. Он был полностью в её власти.
  -Ты уже знаешь, что делать? - строго спросила она.
  -Да, моё совершенство.
  Колдун попытался коснуться её, но она так обожгла его взглядом, полным почти жестокого высокомерия, что ему пришлось тут же отдёрнуть руку.
  - Ты знаешь, что согласно царскому указу, смертной казнью караются лишь два преступления - колдовство и кража священных предметов. Колдовство мы уже попробовали, а теперь будем действовать иначе, - продолжал Гахидджиби. - Думаю, надо похитить священную чашу из храма Хаттахци-Фури, спрятать в доме Алаксанду и сделать так, чтобы царская стража нашла её. Таким образом, мы уничтожим обоих, и Асму-Никаль и гимнопевца.
  Харапсили направилась к выходу со словами:
  -Ты сошёл с ума, колдун. Напрасно ты звал меня.
  Гахидджиби бросился за ней, схватил за плечи.
  -И я, и ты, мы оба безумны. О, как я понимаю тебя, моя Харапсили... Я так же безнадёжно люблю...
  -Не смей прикасаться ко мне и даже называть по имени, - сказала она сквозь зубы. - Я лучше умру, чем...
  -Но ведь ты не умерла. Ты настолько жива, что я... - боясь гнева своей госпожи, колдун смолк на полуслове.
  О! Слова Гахидджиби были жестоки, но справедливы. Как она могла дойти до такого и не умереть? Насколько глубока бездна в её душе!? Как после всего содеянного она может по-прежнему мечтать об Алаксанду? И о чём она мечтает теперь? Боги вложили в неё другую сердцевину. Родилась новая Харапсили - вероломная Харапсили, ревнивая, коварная, чёрная Харапсили. Чьей жрицей она стала теперь? Каким Богам она служит отныне?
  Красавица хмуро смотрела на Гахидджиби, на чёткий контур изогнутых в немой мольбе губ. Что ж, если ей, Харапсили, не удалось получить Алаксанду, то и Асму-Никаль его не получит! Они расправятся с Асму-Никаль!
  Лицо колдуна, как сумрачные небеса, покрывала густая тень. Непроницаемые, наполненные тёмной мудростью глаза его, обжигали пламенем ада.
  -О, моё совершенство, я сделаю для тебя всё, что ты попросишь, и даже то, о чём ты никогда не думала. Для меня почти не существует невозможного, - жарко говорил одержимый страстью колдун. - Я одену тебя в виссонные одежды, я воздвигну для тебя трон и сделаю царицей. И пусть этот путь приведёт меня на ту сторону мира, я открою тебе все сакральные мантры и все священные имена...
  Колдун коснулся руки Харапсили.
  Странная, глубокая, всепоглощающая скорбь затопила сердце девушки, и она обречённо сказала:
  -Да, мой верный Гахидджиби, так мы и сделаем. Я хочу видеть, как Асму-Никаль будет страдать. Она не получит Алаксанду.
  Ощутив под сердцем мучительную тоску и мистический страх, протянувший свои щупальца к самому горлу, заставляя её задыхаться, Харапсили сама подала руку колдуну. Не узнавая собственного голоса, она вымолвила:
  -Я призываю в свидетельницы Сияющую мать пустоты Аруру! Да будет так!
  
  Гахидджиби действовал согласно их общему плану.
  Когда он вошёл в дом, куда обычно приходил только по указанию царицы Кали, повелительница Хатти возлежала на расшитых подушках. Он склонился в низком поклоне.
  Увидев колдуна, царица нахмурилась.
  - Мне ничего не нужно от тебя сегодня, но я пришла, как видишь, - бросила она ему в ответ на приветствие. Глаза царицы были полузакрыты, но Гахидджиби заметил тревогу и страх. Царица боялась. Но чего?
  Гахидджиби не желая медлить на своём пути к завоеванию Харапсили. Он выпрямился и, сверкнув угольными глазами, коротко сказал:
  -Я нашёл Посох Богов.
  Кали широко открыла свои зелёные глаза, в которых он прочитал "Где он?"
  Колдун молчал, пряча торжествующую улыбку в чёрных кудрях бороды. Наслаждаясь тем, что заставляет саму царицу трепетать, и, не дав её изумлению облечься в слова, после недолгого молчания Гахидджиби добавил:
  -Он в Хаттусе.
  Колдун ждал следующего вопроса, ему хотелось, чтобы царица спросила. И она сделала это, повинуясь своему любопытству и желанию поскорее получить жезл. Знаком приказав Гахидджиби приблизиться, спросила, замирая:
  - Он у тебя?
  - Нет, - ответил колдун. - Но я видел его! Он у младшей жрицы храма Каттахци-Фури Асму-Никаль.
  Царица поднялась с подушек.
  -У Асму-Никаль, дочери виночерпия Тахарваиля? Почему он у неё?!
  -Она Прирождённая. Я видел Посох в действии собственными глазами. Но чтобы получить его, нужна хитрость, силой его не забрать. Нужно выманить его у девчонки.
  -Но как ты узнал о нём?
  Гажидджиби рассказал царице Кали всё, что считал нужным рассказать. Но он умолчал о том, что собирается действовать и без неё.
  
  --
  
  Мечты уносили царицу Кали всё дальше и дальше в страну фантазий. Быстрые, как молнии, тени пробегали по её лицу. Неужели она станет обладательницей Посоха Богов? Она, именно она, а не её царственный супруг? Она полноправная правительница страны! Хетты, хурриты, амореи, сирийцы, гордые египтяне подчинятся её руке.
  "О, Великие Боги! Помогите мне стать единственной правительницей! - молилась Кали. - Я украшу Дома всех Богов новыми изваяниями из драгоценнейших металлов".
  Постепенно её мысли обратились туда, куда обращались чаще всего. Всякий раз, когда она молилась, слушала музыку, смотрела в окно, когда она причёсывалась, одевалась, ела, одним словом, всегда, когда она бодрствовала, она грезила о юноше-поэте.
  Царская власть желанна и сладка, но она мечтала о другой власти. О той власти, о которой мечтает любая женщина, будь она царица или простолюдинка. Царь Мурсили Первый, гроза соседних стран, великий полководец и правитель, её супруг, отец её детей, больше не царил в её сердце. Царем её души стал придворный гимнопевец, юноша-поэт, троянец по имени Алаксанду.
  Образованного гимнопевца Алаксанду из Трои призвали к хеттскому двору царя Мурсили Первого. Под его руководством дети царя познавали лучшие образцы поэзии и обучались искусству сложения гимнов. Владыки страны Хатти были им довольны. Молодой учитель преуспевал. Царевичи хорошо учились.
  Особенно довольна молодым гимнопевцем была царица Кали. "Он так молод, этот юноша, - думала Кали. - Но я счастлива с тех самых пор, как он появился при дворе". Проснувшись однажды солнечным весенним утром среди привычной роскоши и угодливых слуг, она поняла, что самое сильное её желание - видеть Алаксанду.
  Задыхаясь от жгучего нетерпения, она часто посылала за ним и потом светской болтовнёй пыталась скрыть малейшие эротические импульсы в крови и самое отдалённое эхо страсти. Когда он вдохновенно произносил гимны, такой одухотворённый, её кровь бешено и сбивчиво пульсировала в сердце, и как из крови Ану, возникал прекрасноликий бог любви. Она таяла то ли от божественной красоты слов, которые роняли его губы, то ли от божественной красоты самого юноши.
  Она была уже не так молода, царица Кали, но всё ещё очень хороша собой. Конечно, стан её уже не так гибок, как когда-то в годы юности, но холёная кожа сияла, великолепно уложенные волосы блестели, движения были плавны и величавы. Проходя мимо своих подданных, она оставляла за собой тончайший аромат роз и жасмина и неизъяснимое чувство восторга перед царственной статью. Служанки всегда угодливо расхваливали её несравненную красоту, придворные каждую беседу с ней начинали с воспевания её прелести и очарования, её супруг, великий Мурсили Первый говорил ей любезности. Но лишь взгляд голубых глаз Алаксанду, его голос делали её действительно моложе, и она снова чувствовала себя юной.
  
  

Глава 13. Священная чаша

  
  Асму-Никаль делала всё, чтобы вернуть Алаксанду силы и здоровье, но он был очень слаб. Ритуальный кинжал колдуна нанёс ему такую рану, залечить которую могла только сила, превышающая сверхмощное чёрное колдовство. Однако, с того дня, как она получила посвящение и стала хранительницей Лазуритового Жезла, жрица сама с каждым днём становилась всё сильнее и сильнее. Асму-Никаль чувствовала, как свет Сияющей Звезды нарастает в ней день ото дня. Через неё свет любви и сила Намму перетекали к её возлюбленному. Она без устали призывала Каттахци-Фури и Намму. Её любовь была так велика, что силы понемногу стали возвращаться к юноше.
  Асму-Никаль радовалась, но понимала, что рано или поздно Харапсили начнёт действовать снова. Уже два дня, как о Жезле знает и колдун! Медлить нельзя.
  "Мы должны снова спрятать Лазуритовый Жезл в святилище на горе Эббех. А самим бежать подальше от Хаттусы, где отныне нам угрожает опасность", - думала Асму-Никаль. - "Но куда бежать?! Мы так молоды и неопытны! Сможет ли Алаксанду нас защитить? Нужен мудрый совет и помощь".
  Помочь ей могла только Истапари. Теперь, когда о существовании Жезла стало известно, держать его у себя было опасно. Ей нужен был совет и помощь главной жрицы.
  Асму-Никаль вышла из покоев Алаксанду, тихонько затворив за собой дверь, и свернула в коридор, ведущий к одному из дворцовых выходов. Стараясь никому не попадаться на глаза, она вышла в сад и, прячась среди деревьев, подошла к воротам.
  Выйдя на раскалённую полуденным солнцем площадь, она почувствовала, как горячей волной ударили яркий свет и нестерпимый жар. Накинув на голову покрывало, она, как простая горожанка, пешком отправилась на другой конец города к храму Каттахци-Фури.
  День был изнурительно знойным, с востока дул горячий ветер, и голубоватая дымка зноя задёрнула даль, солнце стояло прямо над головой, обрушивая вниз мириады беспощадных, как боевые стрелы, лучей, казалось, раскалённые камни дворцовой площади прожигают подошвы сандалий насквозь.
  Асму-Никаль торопилась.
  Зной становился всё злее...
  
  --
  
  Истапари готовила воду возлияний для вечернего Богослужения. Перед ней стояла священная чаша из чистого золота, украшенная драгоценнейшими камнями. Каждое движение она повторяла уже тысячи раз с того самого первого своего ритуала, проведённого самостоятельно вот уже тридцать лет назад. Ей было восемнадцать, как сейчас Асму-Никаль, и она была лучшей ученицей в храме. Наставница ценила её, хотя она и не обладала способностями такой силы, как у Асму-Никаль.
  "Эта девочка настоящее сокровище".
  И ей выпала честь готовить Прирождённую к посвящению. С той ночи на горе Эббех, она чувствовала себя усталой и старой, но её не покидало слабое беспокойство. Что-то должно было произойти. У неё не было такого яркого Дара предвидения, какой был у Асму-Никаль, но её личный опыт, опыт всей её жизни, почти уравновешивал её способность предвидеть и способность Асму-Никаль к мгновенному прозрению.
  Молодая жрица появилась на пороге комнаты и сразу же, словно в изнеможении присела на скамью, стоящую у входа.
  - Асму-Никаль? Что случилось? - волнуясь уже совершенно осознанно, Истапари подошла к девушке.
  - Беда, Истапари. Я не знаю, что мне теперь делать. Я не хотела, я не знала... я не знала...
  - Говори толком, Асму-Никаль, - она догадывалась, что случилось именно то, чего она опасалась. Налив в кружку воды из кувшина, она подала её девушке. Та сделала глоток и прошетала:
  - Жезл...
  -Похищен?
  -Нет, но не исключено, что это случится. Он обнаружен.
  - Кто?!
  Асму-Никаль сбивчиво, словно и сама плохо понимала, что произошло, рассказала Истапари о том, что случилось в храме Лельвани. Дослушав её, Истапари воскликнула, воздев руки к небу:
  - Слава Богам Хатти! Слава Хаттахци-Фури! Слава Намму! Жезл у тебя. Это главное.
  Помолчав мгновенье, она сразу продолжила:
  - Нужно немедленно готовить побег. Отправляйся домой и начинай собираться. Отцу ничего не говори. Устроешься, дашь ему знать. Он простит тебя и даст благословение на брак с Алаксанду, хотя брак-похищение - это не то, чего хотел для тебя твой отец. Но такие браки тоже имеют законное право.
  - Но я никогда не прощу себе, что принесла ему такое огорчение. Я слишком люблю его, поэтому всё расскажу.
  Асму-Никаль заплакала.
  Истапари обняла воспитанницу и тихо сказала:
  - Он не станет сердиться, ведь он всегда знал, что ты не простая девушка. Отец с самого твоего рождения ждал часа, когда ты сделаешь что-то, что не укладывается в обычный ход вещей. Отправляйся домой. У тебя совсем немного времени. А я буду готовить ваш отъезд.
  
  --
  
  Наутро после мучительной бессонной ночи, опустошённая и разбитая, Асму-Никаль вышла к завтраку.
  - Ты ничего не ешь? - спросил старый Тахарваиль.
  - Не хочется.
  Асму-Никаль готова была разрыдаться. Милый, добрый отец! И она должна скрывать от самого близкого во всём свете человека и намерение бежать, и имя своего возлюбленного. Украдкой рассматривая знакомые морщины на отцовском лице, она вдруг поняла, что этот добрый почтенный старик поймёт и простит её поступок, потому что знает, что его дочь никогда не сделает ничего постыдного.
  - И всё-таки съешь чего-нибудь, - настаивал Тахарваиль. - Кстати, благородный Тасмис приглашает нас совершить увлекательную поездку в его охотничьи владения в окрестностях Хаттусы.
  Отец бросил на неё испытующий взгляд. В семье не принято было принуждать, но Асму-Никаль чувствовала, что отец рассчитывает на благочестивое дочернее послушание.
  Чтобы скрыть растерянность, она отломила кусочек брынзы. Есть не хотелось, но надо было как-то оправдать своё молчание, справиться со смятением. Всё, что произошло, произошло слишком быстро.
  Отец, похоже, решил внести ясность:
  - Тебе понравился Тасмис? - спросил он прямо, рассчитывая на такой же прямой ответ.
  Ах, как нелегко было Асму-Никаль говорить об этом! Как много всего произошло за эти несколько дней с её восемнадцатого дня рождения! Ах, как она жалела, что всё сложилось именно так! Но она всё-таки произнесла:
  -Отец, Тасмис очень-очень приятный человек. Он мне понравился. Правда. Но ведь я понимаю, о чём ты спрашиваешь, поэтому и отвечу прямо. Тасмис прекрасный жених. Другая на моём месте мечтала бы о таком, но... Я не могу. Давай подождём немного...
  И снова Асму-Никаль не отважилась сказать отцу о своей любви к троянцу. Да и говорить об этом накануне побега, значит, поставить под вопрос саму возможность бежать. Ей нужно было время, чтобы решить эту задачу как-то по-другому. И выход, похоже, был только один - поговорить с самим Тасмисом. Он показался ей хорошим, умным, понимающим человеком. Она должна попытаться объясниться с ним. Нельзя, чтобы дело дошло до сватовства. Если это случится, будет уже слишком поздно.
  Так она размышляла, доедая свой завтрак и стараясь не смотреть отцу в глаза. Наверное, он подумал, что это всего лишь девичье смущение, и не стал настаивать на продолжении разговора.
  Потом она ушла к себе, оставив отца в раздумьях о странном поведении Асму-Никаль.
  "Тасмис молод, умён, знатен, богат и, наконец, хорош собой. Что же её не устраивает? Так, наверное, считает отец!" - думала Асму-Никаль, в то время как Субира бесшумно вошла в комнату и, аккуратно складывая одежду в большой кедровый сундук, стала рассказывать, о чём болтают служанки в городе. Раз в неделю она ходила на базар за продуктами, и приносила своей госпоже вместе с фруктами и сладостями новости и слухи, из тех, о чём сплетничают служанки - кто из хозяев выдал дочь замуж, кто получил хорошее назначение, кто умер, кто разорился. Асму-Никаль в полуха слушала болтовню Субиры и рассеянно теребила пальцами серебряное веретёнце или перебирала украшения в ларчике. Субира пересказывала новости:
  - А ещё говорят, что из храма Каттахци-Фури украли священную золотую чашу. Уж и не знаю, как руки-то у вора не отнялись! Такое кощунство. И кто вор-то! Царский гимнопевец Алаксанду.
  Асму-Никаль словно обожгло. Она вздрогнула и выронила из рук пояс из морских ракушек. Субира бросилась его поднимать и задела потемневший от времени серебряный кувшин. Кувшин опрокинулся, вода в нём тяжело колыхнулась, и пролилась на ковёр.
  -Алаксанду, придворный поэт, тот, которого пригласили из Таруиши для обучения царевичей, - продолжала Субира, промакивая тряпкой воду. - У него в доме её и нашли, чашу эту. Да смилостивятся над ним Боги! Не знаю, кто на него донёс, но только сегодня утром его уже схватили и бросили в дворцовую темницу. Теперь ему не миновать смерти. Лабарна, когда вернётся из похода, за такое ни за что не помилует!
  Асму-Никаль, словно обессилев, присела на край кровати. Она не ждала ничего хорошего после того страшного, что произошло в храме Лельвани, чего же ещё можно было ждать от союза её бывшей подруги с колдуном!
  Она отослала служанку из комнаты.
  О, Боги, как же теперь спасти Алаксанду? Как она сможет вызволить его из темницы? Как ей туда подобраться? У кого ей теперь просить помощи, когда она лишилась подруги и обрела сразу двоих врагов. Отец? Нет. Он даже не знает о её знакомстве с придворным гимнопевцем! Истапари? Сейчас страшно даже заговаривать с ней об этом. Остаётся только один человек. С ним, по крайней мере, она может попытаться поговорить. Нельзя откладывать ни минуты. "И снова всё сходится на нём". Она быстро переоделась, и, солгав отцу, что идёт к Харапсили, вышла за ворота.
  Сев в носилки, она приказала отнести её к дому Тасмиса, и уже вскоре стояла возле каменной ограды. Велев носильщикам ждать, она постучала кулаком по медным воротам. Одна из створок открылась, и за ней показался привратник огромного роста с аккуратной чёрной бородой. Он поклонился, и, впустив её во двор, почтительно спросил:
  -Как прикажешь назвать тебя хозяину, госпожа?
  -Асму-Никаль, дочь виночерпия Тахарваиля.
  Слуга повёл её в дом.
  Когда дверь открылась, она увидела Тасмиса, сидящего за накрытым к завтраку столом.
  Взглянув на его лицо, Асму-Никаль немедленно заметила, что он явно не знает, радоваться неожиданному её визиту или тревожиться.
  Тасмис поднялся, вышел из-за стола, и, шагая навстречу гостье, приветливо улыбнулся:
  -Асму-Никаль? Не ожидал так скоро видеть тебя в своём доме.
  Вот он и вернул ей укол при первой встрече. При других обстоятельствах она бы смутилась, но сейчас ей было не до этого. Тем более, что Тасмис поспешил добавить:
  -Я так рад! Проходи, садись и не отказывайся от угощенья. Эй, Танниса, - позвал он служанку. - Принеси госпоже Асму-Никаль молока и медового печенья.
  Молодая быстроглазая служанка показалась на мгновенье и тут же убежала выполнять приказание господина.
  Тасмис усадил гостью за стол, и, сев напротив, внимательно посмотрел на девушку.
  -Что же привело тебя ко мне, Асму-Никаль? - молодой человек догадывался, что её приход вряд ли простое желание встретиться с ним. И всё же в голосе чувствовалась едва уловимая надежда. - Не бойся, говори.
  
  Безотчётно повинуясь чувству доверия, которое внушал ей собеседник, Асму-Никаль начала свой рассказ с самого начала. Она сделала это без опасенья быть непонятой или преданной. Тасмис слушал её очень внимательно, лишь изредка задавая вопросы. Асму-Никаль не пропускала ни одной подробности, и чем больше узнавал Тасмис, тем тяжелее становилось у него на душе. Теперь ему окончательно стало ясно, что у него есть счастливый соперник, и он должен его спасти. Дослушав, он опустил голову.
  -Тасмис, я в отчаянии, - Асму-Никаль то ли уговаривала его, то ли извинялась. - Это всё из-за меня, из-за жезла. Ведь он ни в чём не виноват. Я уверена, им нужен именно Жезл.
  Тасмис продолжал молчать.
  -Ты можешь отказаться. Я знаю, что это почти невозможно. - Асму-Никаль поднялась из-за стола. Она понимала, как больно ему сейчас. - Но мне не к кому обратиться, кроме тебя.
  Тасмис положил свою руку на руку Асму-Никаль, заставляя снова сесть, и ему передавлось её настроение. В беспомощной сломленности девушки, которую он знал другой, гордой и сильной, было что-то чужое, пугающее. Тасмис не мог этого вынести. В молчании прошло ещё немного времени и, наконец, он произнёс:
  -Я помогу тебе. Пока не знаю как, но помогу. Прошу тебя, доверься мне. Но у нас очень мало времени. Самое большее через три дня его казнят. Мы не сможем доказать его невиновность, а значит... - Тасмис встал. - Значит, надо готовить побег. Для этого я должен начать действовать уже сейчас.
  Тасмис подошёл к Асму-Никаль очень близко и спросил:
  -Скажи мне, а ты... бежишь с ним?
  О, как бы он хотел услышать "нет"! Но она ответила:
  -Да. Я с ним. Пойми, Тасмис...
  -Я всё понял... - офицер отошёл и добавил твёрдо. - Тогда будь готова. Я дам тебе знать.
  
  Дома её ждала записка от Истапари. На деревянной дощечке знакомым чётким почерком было написано всего несколько слов, но Асму-Никаль знала, что предстоит непростой разговор с главной жрицей. С отчанием в сердце Асму-Никаль отправилась в храм. Она так устала за эти дни, что едва передвигалась. Забравшись в носилки, она откинулась на спинку сиденья, и из её глаз потекли слёзы. Они обжигали лицо, но на душе становилось легче. Асму-Никаль размазывала их по щекам, как в детстве, ведь сейчас её никто не видит. Истапари поверит ей, у неё нет оснований не верить. Алаксанду не мог сделать то, в чём его обвиняют.
  Войдя в храмовый двор, Асму-Никаль подняла голову и посмотрела на окна, туда, где должна была сейчас находиться Истапари. Нельзя медлить, с момента ареста Алаксанду счёт идёт на часы. Асму-Никаль боялась, что они уже опоздали. Она решительно направилась к лестнице и поднялась в святилище.
  В храме мерцали светильники, курились благовония, несколько женских фигур лежало ниц. Главная жрица распростёрлась у ног Богини. Она молила Каттахци-Фури о прощении и помощи.
  Асму-Никаль, не говоря ни слова, присоединилась к ней. Женщины обращались к силам Высшего Мира.
  Во время этой совместной молитвы Асму-Никаль впервые задала себе этот вопрос, зачем Боги оставили людям Жезл Владычества, им, существам в большинстве своём столь далёким от совершенства. Без сомнения, они вернутся за ним, Жезл не может оставаться на Земле, он принадлежит Дому-Всех-Богов, Стране-Без-Возврата. Она не должна использовать Жезл ни в каких целях, пусть даже самых благих. Она должна лишь укрыть его от посягательств недостойных, именно в этом и заключается её задача. Попади он в руки Харапсили, или колдуна Гахидджиби, их хрупкому миру будет угрожать смертельная опасность. Если ей, простой хеттской девушке, слабой и юной, удалось одним движением отбросить рослого мужчину, что же сможет сделать с помощью этой силы такой мощный колдун как Гахидджиби? И ей доверено владычество этой силой?! Нет, она сделает всё, что бы надежно спрятать орудие, способное нести разрушение.
  После молитвы, Истапари усадила Асму-Никаль напротив себя и стала расспрашивать. Узнав, что Асму-Никаль обратилась за помощью к Тасмису, она не испугалась, она полностью доверяла интуиции своей ученицы. Лишь спросила, хотя заранее знала ответ:
  -Ты уверена, что это именно тот человек, который нужен? Тасмис надёжный человек?
  -Да! Да! - горячо ответила Асму-Никаль. Потом помолчав, всё-таки решила задать вопрос, ответ на который интересовал её саму:
  -Истапари, а почему ты не спрашиваешь, надёжный ли человек Алаксанду?
  -Он - поэт, Асму-Никаль, а власть поэта над людьми велика. Значит, он такой же жрец, как мы с тобой. Ведь в древности под пророчеством понималась именно вдохновенная поэзия. Он такой же, как и мы, Асму-Никаль, служитель Божественной Истины, ему открываются миры, недоступные простым смертным. Он не брал чашу. Он любит тебя и не предаст.
  
  

Глава 14. Последняя любовь царицы

  
  Среди причудивых узоров, вытканных на ковре из дорогой шерсти редких тонкорунных овец, закутанная в прозрачную пурпурную ткань, достойную царей, облокотясь на расшитые подушки, возлежала Кали. Финикийское вино в бокале, зажатом в руке царицы, сверкало как кровавый рубин.
  Царица была печальна.
  Всякий раз, когда Мурсили уводил своё войско в очередной военный поход, и она оставалась одна, в окружении придворных и слуг, Кали грезила о том, как она, царица страны Хатти, единовластно правит своим народом.
  Так было когда-то давно, в самом начале хеттского царства, когда женщины царили на земле. Тогда, на самом краю времён, когда даже первобытный хаос был под властью Богинь-Цариц Оморки и Белили, рядом с правителем - рубаум всегда стояла почти не уступавшая ему во власти правительница - рубатум, жрица-энтум, участница обряда священного брака. Тогда, в те давние священные времена, важнее было, чтобы царём был не столько сын правителя, дочь правителя или её сын. Но времена изменились, и мужчины отобрали у женщин власть, принадлежавшую им по праву. Материнское право было попрано, и удивленному миру возвещён новый закон: мать не творит дитя и не рождает, но только, что посеяно, питает. Творит отец... Власть перешла к мужчинам в результате переворота, однажды произведённого супругом - соправителем царицы. И уже никто не вспомнит теперь, было ли это проявлением слабости, результатом безумной любви, или следствием злого умысла и грубой силы мужчины, но женщина-правительница передала мужчине всё - своё имя, одежды и священные предметы. Женщины уступили власти мужчин, а власть мужчин-царей строилась на праве силы, на непреодолимом желании увековечивания своей славы и могущества, со временем приведшие к традиции воздвигать гигантские строения.
  К женщинам мужчины стали относиться как к полям, которые богоподобные герои должны были вспахивать и засеивать, женщины, некогда правившие народами, превратились в движимое имущество. Даже верховная жрица Геры в Аргосе допускалась на собрания лиги двенадцати племён при условии, что она будет надевать бороду, ведь остальные владыки были мужчинами. А чего стоил варварский аморейский закон, по которому все девушки перед замужеством должны провести семь дней за городскими воротами, продавая себя чужестранцам. Самые прекрасные женщины покидали родные края в колесницах победителей, как военные трофеи. Хеттские дочери всегда были прекрасны. Египетские фараоны брали их в жёны, Исав привёл в Хеврон двух хеттеянок - Аду, дочь Елона и Оливему, дочь Беэра.
  Утратив настоящую власть, женщинам не оставалось ничего иного, как развивать себя изнутри, всё глубже и глубже погружаясь в своё внутреннее море, познавать свою сущность. Поэтому во власти женщин остались лишь тайные слова, песни, танцы и... поклонение мужчин. И этим оружием женщины овладели в совершенстве. Ведь магия слова и звука могущественна, а память чувств самая сильная.
  Но царице Кали нужна была другая власть, настоящая, могущественная, заключённая Богами в символе этой власти - Посохе Богов, Лазуритовом Жезле Владычества. И теперь, когда ей стало известно, что он в стране Хатти, совсем рядом, она непременно добудет его, и никто не сможет ей помешать. И Мурсили, он тоже ищет то, что может дать ему безграничную власть и силу. Не для этого ли он отправился в поход на Шанкхару? Царь хеттов полагает, что величайшее оружие царей, Жезл Владычества находится где-то там, среди несметных богатств Вавилона. Но она поняла посланный Богами знак, власть должна вернуться к Женщине. Жезл оказался рядом именно с ней, и нет сомнений, что эта женщина именно она, царица Кали, и жезл будет принадлежать ей. Она сумеет забрать его, силой ли, хитростью, но сумеет.
  Но сегодня царица была опечалена. Опечалена тем, что Алаксанду схвачен по обвинению в краже священной чаши из храма Каттахци-Фури и брошен в царскую тюрьму. Но она и представить себе не могла, что будет лишена возвышенной поэзии... и общества Алаксанду.
  Спрятав свои тайные мысли как можно глубже, она приказала стражникам привести троянца к ней. Она хотела его видеть его и расспросить обо всём сама.
  
  --
  
  Поэт вошёл в покои царицы, гремя тяжёлыми оковами, бледный, но по-прежнему утончённо красивый. Он почтительно поклонился царице и встал у входа, опустив вниз белокурую голову. Царица проворно и гибко, невольно стараясь казаться моложе, поднялась с ковра и направилась к нему с возгласом:
  -О, мой бедный Алаксанду! Я не верю, не верю ни одному обвинению! Скажи, что тебя оболгали!
  -Я ни в чём не виноват, великая царица, - искренне ответил Алаксанду.
  Кали подошла к юноше непозволительно близко и стала озабоченно рассматривать его:
  -Ты бледен. Тебя плохо содержат? - спросила она. - Я прикажу принести тебе всё необходимое и кормить тебя едой с царской кухни. Я велю строго следить за этим.
  -О, не беспокойся, милостивая царица, мне ничего не нужно, - возразил троянец, в душе искренне благодарный царице за материнскую заботу.
  -Нет-нет, тебя должны содержать хорошо, чтобы ты не заболел. Ах, если бы лабарна не был сейчас в походе! Я бы немедленно убедила его в твоей невиновности и уговорила отпустить тебя. Я знаю, знаю, что ты не мог совершить такое... преступление. Скажи, - царица пристально посмотрела в голубые глаза юноши, - кто мог оговорить тебя? У тебя есть враги?
  -Нет, великая царица, у меня нет врагов, - ответил поэт и добавил. - А друзьям я верю.
  Кали отошла к окну. Она была слишком взволнована и не хотела, чтобы юноша видел, как она трепещет от чувств, которые взрослая женщина и повелительница империи, не должна показывать мальчишке. Но жажда безграничного обладания предметом своей страсти затмевала её разум. Она, царица земель Хатти, влюблена как девчонка, и нет у неё власти внушить ему ответное чувство.
  "Обратиться к колдуну? - думала Кали. - Нет, никогда. Колдун коварен, его глаза полны угрозы, я не доверю ему эту тайну. О, если бы я была тавананной[48]!"
  -О, если бы я была тавананной, - вслух произнесла царица.
  Алаксанду в ужасе отступил назад. Он не должен слышать эти слова!
  -Я смогла бы уберечь тебя! Никто бы не посмел прикоснуться к тебе! - она повернулась к юноше. Едва уловимая тень коснулась красивого лица могущественной женщины.
  "Кроме меня", - добавила она без слов, одними глазами.
  Поэт молча взирал на свою грозную покровительницу.
  Между тем, царица продолжала наступать.
  -Ты говоришь, что у тебя нет врагов. Но ты так молод и неопытен. Что ты знаешь о врагах? А что ты знаешь о друзьях?! Знаешь ли ты, Алаксанду, как опасны порой бывают друзья?
  Царица замолчала ненадолго и затем продолжила наступление, решившись задать главные вопросы:
  -В последнее время тебя часто видят с Асму-Никаль, дочерью виночерпия Тахарваиля. Асму-Никаль красива. И умна. Хорошо образована, - говорила она, мысленно ужасаясь сказанному.
  "Неужели я ревную? Я, царица Кали, могущественнейшая из женщин страны Хатти! Неужели молодость всегда тянется к молодости!"
  -Ты влюблён в неё? - наконец, задала она прямой и острый как стрела вопрос, и подошла ближе, чтобы не пропустить ни малейшего движения молодого человека.
  Алаксанду понимал, что не должен говорить правду, но и лгать не мог. Он не знал, что делать. Поэт лишь закрыл глаза, чтобы скрыть правду, вырывающуюся наружу невольным блеском глаз при одном лишь звуке имени его возлюбленной.
  -Ты молчишь, - не дождавшись ответа, царица горестно продолжала, чувствуя правду. - Значит, влюблён.
  Алаксанду замер. Он понял, как опасно теперь каждое произнесённое и услышанное им слово. Тогда Кали подступила к нему с другой стороны.
  -Тебе известно о том, что у Асму-Никаль есть некая бесценная, очень древняя вещь?
  Царица осторожно подбиралась к ещё одному важному для неё вопросу.
  - Эта вещь... очень нужна мне. Она обладает большой силой. С её помощью я всё смогу. Я смогу стать единовластной правительницей Хатти. Я стану тавананной. Всё будет в моих руках, Алаксанду, так же, как когда-то. Очень-очень давно власть в Хатти передавалась по линии царицы, к младшей дочери. Именно так хотели Боги! Младшая дочь царицы наследовала власть, а не сыновья. Но десять человеческих жизней назад в страну Хатти пришли новые цари и стали царями хеттов. Они пришли с севера, цари Куссара. Они были сильны и беспощадны. Они принадлежали к другой расе и говорили на другом языке. Вожди племён пришельцев завоевали многие города и стали правителями в долинах вокруг городов. Новые цари были властолюбивы и не отличались миролюбием. Когда умирал царь, даже между собой они боролись за право наследования престола. У пришельцев не было узаконенной последовательности наследования трона, ведь старый порядок, по которому власть наследовали женщины, был упраздён. Лабарна Первый из Куссара, отец Хаттусили, завоевал трон у Пападилмаха, своего родственника. Но став великим царем-строителем, завоевателем и победителем многих народов, расширив свои владения, он не смог предотвратить постоянные дворцовые заговоры. Лабарна был мудр, он назначал сыновей и родственников наместниками покорённых городов, поэтому после его смерти Хаттусили взошёл на трон, не встретив оппозиции и начал расширять границы царства. В царстве старых царей было много богов. Каждый город в царстве имел свой храм и божество. С приходом новых царей пришли и новые боги. Могущественный бог солнца, к которому всегда обращались первым в любой официальной церемонии, и бог погоды, передвигавшийся на колеснице с впряжёнными в неё быками, со своим топором и молниями. Но хатты - народ верный традициям. До этих времён хатты уже были силой, с которой считались даже гордые египтяне. Легенды хаттов говорят о сражениях с Нарам-Сином из Аккада шестьсот лет назад и сражениях куда более древних. Говорили даже, что они селились вплоть до границ Египта. В Ханаане существовало предание о том, что сам Авраам, предок сынов Израиля и Ишмаэля, купил землю у хаттов, придя в Ханаан.
  --
  
  Царица смолкла, словно готовясь сказать главное. Алаксанду видел, что она колеблется.
  -Древние цари хаттов обладали очень мощным оружием. Оно делало их непобедимыми, а потом это оружие было утрачено... И пришли новые вожди, и теперь слава хаттов ушла, и царь, принадлежащий к иной расе, завоевал древнюю столицу. Я хочу вернуть старый порядок. А ты, ты, мой верный Алаксанду, будешь моим. Навсегда. Только скажи мне, где Асму-Никаль прячет то, что мне нужно.
  Зелёные глаза царицы сверкали как изумруды. Ей как никогда нужна была власть. Для того, чтобы безгранично обладать предметом своей страсти.
  Алаксанду смотрел на Кали, неожиданно открывшуюся ему с такой стороны, с которой он бы хотел её не знать. Он понял, что теперь оказался в ещё большей опасности, чем до прихода сюда, на женскую половину царского дворца, в покои своей повелительницы, царицы Кали. Теперь ему не миновать смерти.
  -Я ничего не знаю об этом, великая царица, - тихо и как можно мягче ответил Алаксанду.
  Голубые глаза поэта смотрели на царицу почти с нежностью. Ему было жаль её, но нельзя было показать ей эту жалость.
  Царица была, может быть, не так проницательна от природы, как Асму-Никаль, но она была старше и опытней, поэтому поняла, что Алаксанду ничего ей не скажет.
  Она отступила. Сейчас ей надо было обдумать, как действовать дальше.
  Словно в одно мгновенье рухнули её величественные мечты. Запрятав их в самый дальный потаённый уголок своей души, повелев слугам оказывать Алаксанду все мыслимые услуги, с холодным напутствием она его отправила:
  -Что ж, - сказала она. - Тебя снова отведут в темницу. Я не могу отменять указы лабарны. Пока не могу... Но, по крайней мере, до того, как он вернётся из похода, тебя никто не посмеет казнить. Я позабочусь об этом, а также о том, что бы тебя хорошо содержали.
  Когда слуги затворили дверь за Алаксанду, Кали сделала знак служанке, прятавшейся за занавесом. Та бесшумно вышла и поклонилась.
  -Суммири, отправь посыльного к чашнику Хантили. Я передам ему важную весть.
  
  

Глава 15. Бегство

  
  Ночью, лёжа на охапке сухой соломы, прикрытой шкурой, присланной царицей, Алаксанду смотрел на маленькое тюремное окошко, мерцавшее в темноте. Он думал об Асму-Никаль. Рядом с ним стоял глиняный горшок с остатками воды и кусок ячменной лепёшки. Настойчиво противясь унынию, он приподнялся и стал пить, стараясь запомнить вкус каждого глотка. Питьё горчило.
  В крошечное окно мрачной царской темницы, куда заточали лишь на безумие или смерть, бесстрасно смотрела бледная луна. Звёздное небо было тем же, что и в те ночи, когда он был счастлив и полон надежд. Но всё-таки оно было не таким. Этой ночью оно было чёрным, будто изъявлённым множеством звёзд, чужим и холодным, похожим на бездну, Страну-Без-Возврата. Он был молод и не совсем не хотел встречаться ни с Лельвани, ни с Аидом. И хотя, казалось, что он остался совершенно один и был обречён, надежда на спасение всё же не покидала его сердце, и он знал, что это Асму-Никаль посылает ему весточку. Мысленно он пытался преодолеть неприступные крепостные стены с жуткими зубцами башен, отправляя Асму-Никаль послание за посланием. Между тем, обрывок чёрного неба в окошке под самым потолком рос, наваливался на него, давил, словно поглащая, становился больше, больше, потом стал огромным и поглотил его совсем.
  Алаксанду заснул, и ему снилась Асму-Никаль, одетая в пурпурные одежды, верхом на чёрном коне, с сияющим мечом в руке. Она что-то говорила ему, но он не мог разобрать её слов. Он просто был рад её видеть, и безмерно удивлён воинственным видом возлюбленной.
  
  Весь день Асму-Никаль бродила, будто во сне, не видела никого, не слушала ничьих речей, лишь громкий стук собственного сердца.
  Наконец, когда тени деревьев вытянулись к востоку, в воротах появился мальчишка, торговец засахаренными фруктами. Это был посланец Тасмиса.
  -Завтра на рассвете, за Львиными воротами, - шепнул он ей, запустив руку в корзину и отломив пригоршню фиников, от жары слипшихся в клейкую сладкую массу.
  Она была тверда в своём намерении бежать с Алаксанду. Единственное, что разделяло их сейчас - это наступающая ночь. Придётся ждать до рассвета.
  Не прося Субиру помочь, она сама собрала то немногое, что могло понадобиться ей в пути.
  "Потом, всё потом, - говорила она себе. - Сейчас главное - бежать, спасать Алаксанду, пока не вернулся из похода царь Мурсили. Если поход будет удачным, может быть, он и помилует его? А если нет? Мы не можем рисковать. Тем более, что теперь приходиться опасаться и Харапсили с колдуном".
  Жрица легла, не снимая одежды, и заставила себя заснуть. А в последний час перед рассветом она пробудилась и стала собираться в дальнюю дорогу, такую дальнюю, что не могла даже вообразить.
  Этот путь пройдёт через время и пространство, где и когда он окончится, она и не подозревала. Она видела столь далёкие страны и века, что почти теряла сознание от этих видений. Лишь одна путеводная звезда была у неё сейчас перед внутренним взором - её любовь. Любовь, способная выдержать всё это. Именно она и давала ей, юной хеттеянке, силы подняться и покинуть отчий дом, родную Хаттусу. Этой последней в отцовском доме ночью она видела много знаков, о которых поразмышляет потом, когда опасность минует. Теперь же у неё одна главная задача - спасти Алаксанду.
  
  Привратник беспрепятственно выпустил её. Девушка, едва дыша от волнения, вышла в ворота и, не оглядываясь назад, покинула отчий дом навсегда.
  Асму-Никаль в последний раз бежала по улицам родной Хаттусы к Львиным воротам, что на западе города, туда, где будут ждать её Истапари, Тасмис и Алаксанду, если его удастся спасти. Девушка задыхалась, почти не чуяла ног, и всё быстрее летела по улицам, освещённым уже поднимающимся оранжевым рассветным солнцем.
  На одном из перекрёстков, она столкнулась с патрулём. Узнав в ней жрицу, солдаты посторонились и пропустили её, даже не спросив, куда она идёт одна, пряча лицо под жреческим покрывалом. "О, Боги, помогите нам!"
  Вскоре Асму-Никаль была у Львиных ворот. Она перешла на другую сторону улицы и остановилась под надвратной башенкой, опершись о каменную стену. Рассветный ветерок тянул холодом у самой земли, ещё не нагретой солнцем. Дрожа от прохлады раннего утра, а больше от волнения и страха, прижавшись к стене, она слушала, как у ворот переругивались стражники, как они потом спорили между собой, махали руками и кричали. Асму-Никаль долго стояла, прячась в нише у ворот. Алаксанду не было.
  
  Троянца разбудил шум за дверью. Будучи ещё во власти сна, Алаксанду услышал приглушённые мужские голоса. Затем заскрежетал засов, открылась дверь, и на полу темницы стремительно выросла широкая полоса света, затем вошёл вооружённый широкоплечий офицер в синем плаще. Следом ввалился стражник с лампой в руке, и на стене немедленно выросли тёмные силуэты вошедших. Тень от бронзового шлема почти полностью скрывала лицо офицера. Алаксанду разглядел лишь колючие глаза под козырьком и упрямый подбородок.
  -Алаксанду из Таруиши, придворный гимнопевец и поэт, тебя приказано немедленно доставить к начальнику царской стражи. Поднимайся! - приказал офицер.
  Алаксанду поднялся и побрёл к двери, гремя оковами. В коридоре резкий слепящий свет факелов, укреплённых по стенам, ударил в глаза, привыкшие к темноте.
  Они пошли по коридору, офицер короткими повелительными репликами указывал направление. Миновав очередной поворот, Алаксанду снова взглянул на сопровождавших его воинов. Свет упал на лицо офицера. Нет, он не знал этого человека.
  Неужели он посланец Асму-Никаль?
  Они шли довольно долго, сопровождаемые лишь собственными тенями и глухим топотом ног. Алаксанду запутался в поворотах, спусках, подъёмах, и уже не пытался понять, куда его ведут. Ещё какое-то время они спускались по наклонному ходу, потом в который раз свернули вправо, и в конце узкого бокового прохода, на пересечении двух коридоров, он увидел женскую фигуру, с ног до головы закутанную во что-то тёмное. Сердце его заныло в надежде.
  -Асму-Никаль, - негромко позвал Алаксанду.
  Женщина оглянулась. Это была главная жрица храма Богини Каттахци-Фури.
  - Где Асму-Никаль? - спросил беглец, когда они приблизились к ней.
  Жрица без слов протянула ему шерстяной плащ и кивнула на невысокую, но крепкую дверь в стене. Алаксанду окончательно убедился, что это побег.
  Наконец, Алаксанду освободили от цепей.
  Солдат с трудом открыл одну из тяжёлых створок двери, и беглецы вышли из подземной тюрьмы.
  Они находились уже за городской стеной Хаттусы. Здесь, у Львиных городских ворот, начиналась дорога, теряющаяся за склонами гор. Рассвет был уже близок, ночь рассыпалась, как старое покрывало, сквозь которое пробивались первые лучи готового подняться солнца, и Алаксанду смог разглядеть чуть поодаль трёх осёдланных лошадей, и стройную фигурку, стоящую рядом. Всем своим существом он рванулся к ней, но офицер придержал его, крепко взяв за плечо, и кивнул в сторону сторожевого домика. Оттуда показался широкоплечий солдат с твёрдым лицом и железными кулаками и направлялся к ним. Сердце Алаксанду ухнуло вниз. Чернобородый солдат, сопровожавший их, сжал рукоятку меча, но Тасмис остановил его руку и пошёл навстречу стражнику. Когда они поравнялись, солдат что-то сказал ему и требовательно выбросил руку вперёд, упрямо наклонив голову.
  После короткого разговора, солдат вернулся обратно.
  Алаксанду облегчённо выдохнул и снова нетерпеливо посмотрел в сторону поджидающей их поодаль женщины. Теперь у Алаксанду не было сомнений, что это Асму-Никаль. Покрывало сползло с её головы, и из-под него, как солнце из-за туч выбились золотые волосы.
  -Спасибо, Истапари, - жарко заговорил Алаксанду. - Спасибо...
  Он повернулся к Тасмису, в глубине души догадываясь, кто этот офицер, и что означало для него спасение Алаксанду.
  -Надо торопиться, - не дав ему заговорить, сказал Тасмис и быстро пошёл к лошадям.
  Между Алаксанду и Асму-Никаль оставалось несколько шагов. Всего несколько шагов до новой жизни. Они преодолели их в мгновенье ока. Их объятия были такими порывистыми и крепкими, что всем стало ясно, они больше никогда не отпустять друг друга. Спутникам не оставалось ничего другого, как стоять рядом и смущённо наблюдать.
  Оторвавшись от возлюбленного, Асму-Никаль подошла к Истапари, и женщины тепло обнялись. Истапари грустно улыбнулась и сказала, поправляя золотистые пряди волос над счастливым лицом девушки:
  - Если город покидает красота, плохи дела у города. Красота исчезает, и ищущие её уходят за ней в иные земли, - и строго добавила. - Помни о своей силе...
  Тасмису ещё предстояло до конца исполнить данное Асму-Никаль обещание.
  -Надо торопиться, - повторил он, поправляя седло, чтобы скрыть горечь от того, что приходиться собственными руками отдавать возлюбленную, так и не ставшую ему невестой.
  Влюблённые благодарно смотрели на своих спасителей.
  Держа коня под уздцы, Тасмис обратился к поэту:
  -Сможешь удержаться верхом?
  Вместо ответа Алаксанду вскочил в седло и взял поводья в руки.
  -Хорошо, - коротко сказал Тасмис и объявил. - Тогда в путь.
  Откуда-то из знойных пустынь востока пришёл в Хаттусу рассвет.
  
  
  Путь предстоял долгий и нелёгкий - через перевалы. Тасмис рассчитывал, что по глухим горным дорогам они смогут добраться до места незамеченными.
  Первоначальный план идти в Каниш был решительно отвергнут Тасмисом.
  -Через горы. Только так мы сможем избежать случайной встречи с преследователями, - твёрдо сказал он.
  Путь лежал на северо-запад, в Таруишу.
  Дорога петляла в горах. Днём над вытоптанной тропой дрожал зной, поэтому они ехали ранними рассветными часами или в прохладных вечерних сумерках. Беглецы ночевали в маленьких деревеньках, придорожных постоялых дворах или разбивали небольшой лагерь неподалёкуот дороги.
  На третий день пути, когда на горные склоны опустилась ночь, они съехали с дороги и стали устраиваться на ночлег. Поев немного сушёных фруктов и сыра с ячменной лепёшкой, запив скромный ужин водой, путники стали укладываться спать. Ароматный дым догоравшего в маленьком костерке хвороста заставлял глаза и усталых путников закрываться.
  Колесница ночи была в самом начале своего еженощного пути. Асму-Никаль лежала на шершавом куске войлока, укрывшись от холода плащом из мягкой капподокийской шерсти, слушала неумолчное стрекотанье цикад и наблюдала, как в фиолетовом небе рождаются звёзды. Небо накрывало их звёздным куполом. Бледный мерцающий Млечный Путь, Дорога в Страну-Без-Возврата, пролёг от края до края неба. Асму-Никаль читала на чёрном небе сочетания знакомых созвездий.
  Где-то там, среди бесчисленного множества звёзд, сквозь призрачную дугу Млечного Пути, плыла и Сияющая Звезда. Та, что в древности спустилась на Землю и подарила людям умение пользоваться огнём, выращивать злаки, сочинять песни и записывать их. Где-то там, в Стране-Без-Возврата, восседала на троне из драгоценнейших камней Великая Мать, Богиня и Женщина по имени Намму, научившая своих дочерей исцелять, предсказывать будущее и читать в людских сердцах. А ещё она оставила им великий дар - любовь. Это Асму-Никаль теперь знала точно. Это передаётся из поколения в поколение, из сердца в сердце, по цепи посвящённых. Ведь истинным посвящённым является лишь тот, кто любит. Она, Асму-Никаль, без сомнения была посвящённой. И Алаксанду посвящённый. И Тасмис. И отец, и Истапари...
  Рядом с ней были два очень дорогих ей человека - её возлюбленный и её друг, поэт и воин. Без них даже она, истинно Прирождённая, не смогла бы сделать и шага. В большой дорожной сумке, завёрнутый в кусок полотна, лежал Лазуритовый Жезл, Жезл Владычества, случайно или умышленно оставленный Звёздными Людьми. Она могла с его помощью отбросить врага, даже уничтожить его. Свет Сияющей Звезды наполнял его огромной силой. Это была разрушающая сила, но была в нём заключена и великая защищающая сила, тонкая, почти незримая, но очень прочная и несокрушимая. Так же, как любовь, ещё один Дар Намму, её истинный подарок людям, именно любовь, сила созидающая и прощающая.
  Так размышляла Асму-Никаль по дороге в Таруишу.
  Истапари выполнила своё обещание и убедила отца дать Асму-Никаль и благословение, и деньги на первое время. Он надеялся, что скоро Асму-Никаль вскоре сможет вернуться в Хаттусу.
  Но Асму-Никаль так никогда и не вернулась в родной город.
  
  --
  
  Когда они прощались, Тасмис ещё любил её, но они уже были по разные стороны непреодолимой преграды по имени Алаксанду. Этот барьер разделял их навсегда, и он заставлял себя не мучаться понапрасну, ибо понимал, что ему не перешагнуть эту преграду.
  Его лицо казалось спокойным, но при кажущемся хладнокровии, он не мог скрыть горечи. Те несколько часов, которые подарила ему судьба, оставив их наедине, были как сон, короткий и прекрасный.
  Жизнь его только начиналась, и начиналось она, как нельзя лучше.
  Совсем недавно под пение труб и барабанный бой он стоял в строю, плечом к плечу с молодыми воинами, гордый тем, что принимает воинскую присягу. Военачальник клал им каждому поочерёдно в руки хлеб, провозглашая:
  -Как этот хлеб, пусть будет размолот изменивший своей присяге!
  И войско хором отвечало:
  -Да сбудется!
  -Пусть ослепнет и оглохнет изменивший своей присяге!
  Охваченный чувством единения со всеми воинами, Тасмис отвечал:
  -Да сбудется!
  Да сбудется! Ему так и думалось тогда, что всё сбудется. И боевая слава, добытая в военных походах, и красивая добродетельная жена в доме, жена, что ценится выше жемчуга...
  Послушный воле отца, он с сыновьим почтением принял весть о том, что его женой будет некая дочь виночерпия Тахарваиля. Он готов был быть верным любой достойной девушке. Но Боги были щедры и послали ему любовь к Асму-Никаль. Воля отца совпала с его волей. Но прежде Боги решили испытать его.
  Почему его сердце подсказало ему поступить именно так? Он не мог понять, почему безропотно, своими руками отдал возлюбленную другому? Она могла бы стать его женой...
  Его возлюбленная, теперь недоступная, неуловимая, эфемерная...
  
  --
  
  Они стояли напротив друг друга, зная, что видятся в последний раз. Асму-Никаль взяла в свои ладони его руки, руки верного друга, и пожала их со всей теплотой, которую она могла ему подарить. Тасмис осторожно высвободился, и, повернувшись к ней спиной, поправил седло на лошади.
  Потом порывисто обернулся. Казалось, напряжение разжало свои тиски, и его лицо стало мягким, синие глаза смотрели прямо и спокойно.
  -Прощай, Асму-Никаль, - сказал Тасмис своей возлюбленной, никогда не принадлежавшей ему, а теперь и вовсе чужой, усталой, как будто на неё свалилась неимоверная тяжесть, с тёмным покрывалом на голове, не похожей на ту девушку, которую он так сильно полюбил, ради которой рисковал и пожертовал своим счастьем.
  Не сказав больше ни слова, он сел в седло и уехал. Он приказал себе не оглядываться. Он хотел, чтобы Асму-Никаль оставалась в его памяти юной, гордой и прекрасной, такой, какой он увидел её тем лиловым вечером в доме её отца, виночерпия Тахарваиля, в столице страны Хатти великолепной Хаттусе.
  Асму-Никаль почувствовала, как вспыхнуло её лицо.
  Он уезжал, благородный воин, человек войны, подарившей ей целый мир. Она смотрела вслед Тасмису, пока тот не исчез за уступами гор.
  Но и сквозь неприступные каменные твердыни Асму-Никаль ясно видела его будущее - победы и почести, славные дела и совершенно очевидную блестящую карьеру, его будущую жену, детей и дом. Видела она и то, что навсегда останется для него далёкой идеальной возлюбленной.
  Асму-Никаль было горько, что она невольно причинила боль достойнейшему человеку, но она знала, что чувство честно и до конца выполненного обещания будет для Тасмиса наградой.
  И тогда она решительно повернулась к тому, ради кого сама была готова на любые жертвы. Она была так счастлива, ибо знала, что счастье ждёт их обоих. Всю жизнь быть рядом с возлюбленным, значит владеть всем миром во всей полноте. Чего ещё можно было желать!
  Алаксанду стоял в стороне, наблюдая за тем, как прощаются Асму-Никаль и Тасмис. Он уже знал, что сочинит об этом гимн - песнь о благородстве, самопожертовании и бесконечной любви.
  
  

Глава 16. У берегов моря Геллы[49]

  
  Весть о том, что старый Тахарваиль мирно ступил на путь вечной жизни, принёс в Таруишу купец по имени Матусилис, в течение многих лет поставлявший семье царского виночерпия тончайшие персидские ткани и египетское полотно.
  Накануне появления Матусилиса в доме, где они с Алаксанду жили уже четыре года, Асму-Никаль приснился сон.
  Ей снился свет. Она купалась в его мерцающих струях. Среди призывных потоков её влекли две едва различимые фигуры. Она искренне верила, хоть и не могла разглядеть точно, что это её отец и мать. Отец улыбался, но она понимала, что он прощается с ней. Рядом с отцом молчаливо стояла величавая женщина. Отец обнял женщину за плечи, и Асму-Никаль вдруг догадалась, что это её мать. Она бросилась к ней, но ноги словно приросли к земле. Что-то крепко удерживало её на том месте, где она стояла. Отец и мать уходили всё дальше и дальше, растворяясь в море света.
  Проснувшись, Асму-Никаль почувствовала, что её лицо мокро от слёз, а сердце сжимает тоска, которая с той ночи не отступала ни на минуту. Три дня плакала душа Асму-Никаль, предчувствуя недоброе, а когда на пороге их дома появился Матусилис, она поняла - предсказанное сбылось.
  Торговец сидел, тяжело облокотясь на стол, ел пивную похлёбку с ячменными пирожками, зажаренныим в масле, и неторопливо рассказывал о последних событиях в Хаттусе:
  - В тот год пришел конец господству древней вавилонской династии. Стены Вавилона, конечно, содержались в целости, но у царя Самсу-дитаны не было постоянной армии, а мобилизовать людей он уже не успевал. Сражение за ворота было ожесточенным, но коротким, и скоро победоносная армия Великого Мурсили вошла в город. Великий Вавилон оказался в огне. Ещё до вечера город был в руках хеттов. Оставив позади дымящиеся развалины Вавилона, Мурсили с триумфом вернулся в свою столицу. Народ шумно приветствовал его. Но царь Мурсили слишком долго был в походе. В это время во дворце плелись придворные интриги. В результате - переворот... Как хищные птицы, накинулись они на царя. Престол захватил муж его сестры, коварный Хантили. Вместе со своим зятем Цидантой[50] он убил царя. Подлый удар кинжала оборвал жизнь великого полководца, - Матусилис горестно опустил голову. - Вот так. Хантили был во дворце чашником, а принял титул Великого царя земель Хатти.
  Торговец сделал шумный глоток вина и продолжил:
  -И о чём только думали злодеи?! Ведь в назидание каждый месяц в храмах Хаттусы звучали слова, завещанные царем Хаттусили: "Если же вы слова царя не сохраните, тогда страна ваша подпадет под чужеземное владычество!" Он предупеждал Мурсили: "Опасайся интриг, которые еще со времён моего деда подтачивают мою семью. Не расслабляйся и не медли. Если ты начнешь медлить, это зло коснется и тебя. Помни об этом, сын мой, и действуй!" Сразу после убийства царя в стране началась смута. А к границам уже подступили хурриты. В горах от колесниц мало толку, но пограничные гарнизоны, поставленые ещё Великим Мурсили, были грамотно расположены и от этого сильны. И всё же атака хурритов была такой мощной и опасной, что Хантили вынужден был призвать хеттскую знать, так тревожны были вести с границ. А когда пали два города всего в одном дне пути от столицы, Нерик и Тилиура, царю Хантили пришлось укреплять стены столицы, чтобы защитить её от падения. У города не было времени подготовиться к обороне.... Слава Богам Хатти, до осады Хаттусы не дошло. Когда выпал первый снег, хурриты повели свои войска на восток - домой. А Хантили взял себе ещё одну жену, жрицу Харапсили...
  Услышав имя Харапсили, Асму-Никаль встрепенулась, подняв испуганные глаза на Алаксанду. Тот понял безмолвный крик жены. Неужели снова бежать!
  
  Ночью, сидя на краю постели и обхвавтив голову ладонями, словно пытаясь унять взбудораженные мысли, Асму-Никаль в отчаянии сказала мужу:
  -Она будет снова искать нас, будет искать Жезл. Мы слишком близко к ней. Как царица, она востократ опасней. В Таруише нам не спастись от её мести.
  Алаксанду осторожно, как будто опасаясь напугать её больше, обнял жену за плечи, успокаивая словами и мягкостью в голосе:
  -Завтра я договорюсь с Матусилисом. Мы присоединимся к его каравану. Он отправляется на корабле ахейцев[51] через море в Кносс[52]. Корабль уйдёт через неделю. Надеюсь, море надёжно отделит нас от Харапсили. Не выразить словами, как мне жаль покидать родную Трою. Здесь прошли наши лучшие дни, возлюбленная моя. Здесь впервые ты принадлежала мне. Помнишь ли ты, любовь моя, как облачённая в красное одеянье ты вошла в этот дом и разделила со мною ложе, устланное цветами, как над нами убаюкивающе жужжали пчёлы? Помнишь, как сама чернокрылая Ночь накрывала нас? Это место священно для меня. Но придётся оставить и его. Утром начинай немедленно готовится к отъезду.
  Душа Асму-Никаль подёрнулась серой пылью печали. Снова бежать! Она горестно посмотрела на спящую дочь. Никаль-Мати мирно лежала в своей постели. Золотистые локоны девочки, так похожие на волосы её матери, струились по подушке. Асму-Никаль тихонько погладила малышку по тёплой щеке. Девочка улыбнулась во сне.
  Асму-Никаль смотрела на лицо дочери. Её глаза потемнели, взгляд стал отрешённым, словно она заглянула в немыслимую даль, пытаясь рассмотреть там нечто очень важное, и в этой туманной дали, среди множества лиц, стран и городов она увидела всю жизнь Никаль-Мати, все возможные повороты её судьбы. Она понимала, что сейчас пытается проложить узенькую тропинку, которая потом станет дорогой жизни её Никаль-Мати. Бежать! Это было единственно верное решение.
  На следующий день маленькая Никаль-Мати вбежала в покои, где родители готовились к долгому путешествию. Вещи много раз пересматривались, откладывались ненужные, укладывалось только самое необходимое.
  -Мама, что это?
  Асму-Никаль и Алаксанду одновременно подняли головы.
  В руках девочки был Лазуритовый Жезл. Она держала его как игрушку, как держала бы свою любимую серебряную пчелу, крепко сжимая обеими ручонками.
  Асму-Никаль медленно подошла к ней, осторожно вынула Жезл из ладошек дочери и вышла из комнаты.
  Её маленькая дочь, её Никаль-Мати, ещё одно звено в цепи Прирождённых и грозное оружие, случайно или намеренно оставленное на земле Богами. Асму-Никаль, и без того напуганная и измученная мыслями о будущем, едва сдержалась, чтобы не расплакаться. Совсем недавно ей казалось, что она, наконец, в безопасности и может жить простой жизнью, но теперь она знала, что покоя не будет никогда.
  Если есть оружие, значит, будут войны. Как надёжно спрятать Жезл? Как вернуть его тем, кому он должен принадлежать?
  Асму-Никаль опустилась на колени и закрыла глаза. В который раз она молила Богов забрать своё оружие, не оставлять его людям.
  
  Через несколько полных тревоги и волнений дней прозрачным утром Асму-Никаль шагнула на ахейский корабль. Держа за руку Никаль-Мати, она стояла на палубе и смотрела на порт Цальпувы[12], на исчезающий скалистый берег, на бирюзовые волны моря.
  А перед внутренним взором снова и снова возникала оставленная в её собственном прошлом и прошлом истории человечества прекрасная Хаттуса, с её величественными храмами, плоскими крышами домов, царским дворцом и таинственной горой Эббех, где она впервые увидела свет Звезды.
  За морем была другая страна, другие люди, другая жизнь. Именно туда она везла теперь Лазуритовый Жезл. Почему? Зачем? Она этого не знала.
  
  

Глава 17. Город морских царей[53]

  
  Корабль ахейцев плыл по морю, сотканному из звёздного света и морской пены. Он рассекал волны, подгоняемый взмахами вёсел, ритмично двигавшимися в такт древней песне надсмотрщика.
  Сильные ветра сменялись затишьем. То громко трепетал на мачте высокий и узкий парус, наполняемый попутным ветром, то глухо стучали вёсла. То корабль швыряло с волны на волну, то вновь высыхали под яростным солнцем рваные клочья белой пены, выброшенные беснующимся морем на деревянные доски корабельной палубы.
  Но вот, наконец, у горизонта показались чёрные горы Крита. Над сине-зелёными кронами кедров, выросших прямо на скалистом откосе, реяли белые чайки.
  Вскоре корабль, подгоняемый попутным ветром по изумрудной воде, врезался в белую полосу пены прибоя, не опасаясь полого спускающихся к морю прибрежных скал, переливающихся в волнах горячего воздуха.
  Асму-Никаль стояла на треугольной площадке у острого носа судна, и смотрела, как корабль ахейцев, входит в безмятежную лазурную гавань, обиталище нимф, спутниц Артемиды, древнюю гавань Амниса с домами, построенными из ровных и гладких плит серого слоистого камня. Ещё никто из тех, кто сейчас был на берегу и никто, из тех, кто только готовился покинуть судно, не подозревал, что таинственный груз, который он вёз на своём борту, несёт сюда угрозу этой простой радостной жизни.
  Судно качнулось, и они причалили к кольцам гавани. С пристани спустили мостки, и, осторожно ступая по гнущемуся дереву, Асму-Никаль сошла на берег, всем сердцем надеясь, что здесь они сумеют скрыться от Харапсили. Она надеялась, что их следы затеряются среди грозных перекрёстков, где владычествует сама Геката, в дремучих лесах, где охотятся собакоголовые тельхины, древние демоны Крита.
  Асму-Никаль стояла на серой, осыпанной хвоей скале, прислонившись плечом к Алаксанду, державшему на руках маленькую Никаль-Мати. Они верили, что так будет всегда.
  А там, где ладья небесная у пристани встала,
  Место то "Белою пристанью" она назвала.
  А место, где груз она выгрузила,
  То место "Лазурною пристанью" она назвала. -
  прочитал Алаксанду под торжествующий гул волн и отчаянные крики чаек.
  Теперь их путь лежал в Кносс, город морских царей.
  Здесь, на северном берегу Крита, между двумя гаванями, как жемчужина в короне Средиземноморья красовался лучезарный Кносский дворец, венец творения минойцев.
  Асму-Никаль не видела такой красоты ни в Хаттусе, ни в Таруише, ни в Канише, ни в Нерике. Всё это великолепие, сотворённое древним народом Крита, можно было сравнить только с творениями самих Богов. Здесь горы стали стенами дворца, сложенными из колоссальных обтёсанных глыб и украшенных золотыми и бронзовыми цветами. Лесные деревья - странными красными колоннами, суживающимися книзу. Тонкая сетка теней от листвы на земле - воротами с ажурными медными решётками. Набегающие на берег морские волны - голубыми и чёрными завитками карнизов в больших залах дворца. А сложная, полная таинственных древних ритуалов жизнь критян - великолепными фресками, изображающими священные игры с быками, процессии женщин с сосудами в руках и пляшущих девушек. Блюда из сплава золота и серебра, покрытые тончайшими рисунками, фаянсовые вазы с узорами, изображающими морских животных - всё было странно изысканно и загадочно. Лишь военных подвигов не изображали дети моря, потомки морских царей, обладатели лучшего флота на Внутреннем море, живя на острове, и не боясь нападений.
  Но эта красота и безмятежность таили в себе необъяснимую тревогу. Так тихо бывает перед грозой.
  Асму-Никаль уже чувствовала в воздухе опасность. Она знала, что случится с этой красотой.
  
  Уже в Кноссе им стало известно, что царь хеттов Хантили совершил успешный поход в Сирию и покорил Аштату, Хурпану и Каркемиш[54]. Поход Хантили вызвал новое вторжение хурритов в страну Хатти. Воспользовавшись нападением хурритов, оппозиция внутри царского рода вновь начала мятеж. В результате из дворца была похищена царица Харапсили со всеми её сыновьями, кроме Кассени. Все они были увезены в Сукцию и там, видимо, убиты. Ещё совсем недавно некий "сын дворца" Циданта вместе со своим тестем возглавлял заговор против Мурсили Первого. Но тот, кто обнажает кинжал, от кинжала и погибает. Когда Хантили находился при смерти, Циданта, когда-то бывший его союзником, организовал ещё один заговор, убив Кассени, сына Хантили, и захватил престол. Сам Циданта Первый подвергся той же участи и был убит своим собственным сыном Аммуной, единственным из царей, правивших в период между гибелью Мурсили Первого по возвращении из Вавилонского похода[55] и восшествием на престол царя-реформатора Телепину[56], окончивший жизнь естественным образом.
  Один за другим сменят друг друга на престоле путем убийств Хантили Первый, Циданта Первый, Аммуна[57] и Хуцция Второй[58]. Это было тяжкое смутное время дворцовых убийств и интриг, приведшее царство в состояние, близкое к анархии.
  Отправляясь к другим берегам, Асму-Никаль отчётливо видела будущее страны Хатти. Оно станет одной из величайших загадок истории. Последний царь хеттов просто отправится в путь. Переезд из Хаттусы будет тщательно спланирован. Все вещи будут собраны. Дворец и храмы заперты. Царь "закроет" свой город и отбудет в небытие, Может быть, в поисках Жезла Владычества? Может быть, подчиняясь велению свыше? Но словно бы вслед за ней, за Асму-Никаль, в тайне от всех увозящей с собой Лазуритовый Жезл, уйдёт народ, ведущий свой род от Сияющей Звезды и растворится среди других народов.
  Где он снова обнаружит себя?
  Тысячелетняя хеттская история погребена под руинами.
  
  Десять лет безмятежного спокойствия.
  Крит, словно большая ладья плыл среди лазурных морских вод. Крит, новая родина, принявший их как родных.
  Живя в Таруише, им удалось скопить немного денег. Отец Асму-Никаль, пока был жив, присылал им небольшие суммы с каждым знакомым купцом, идущим через эти края со своим караваном. Поэтому, прибыв на Крит, Алаксанду смог купить небольшую маслобойню в окресностях Кносса и небольшой домик, спрятавшийся между огромным старым кипарисом, священным деревом Афродиты и платаном, чьи листья, как зелёные руки древней критской богини Реи, накрывали их мирное жилище.
  Они не бедствовали. Видно, Гестия[59] была милосердна к ним, и жизнь шла своим чередом.
  По крайней мере, им так казалось. Но Асму-Никаль всё чаще задумывалась о том, что их жизнь прошла следом змеи. Покрывало изменчивости меняло всё вокруг с какой-то противоестественной скоростью.
  Подрастала их дочь Никаль-Мати, радуя и немного пугая Асму-Никаль своей необычной красотой и смышлёностью не по годам. Вот только с каждым днём слабело сердце её поэта, её любимого супруга. Гахидджиби, вонзивший в ту роковую ночь в храме Лельвани ядовитый металл в сердце Алаксанду, оставил незаживающую рану. Асму-Никаль поддерживала его всеми силами, данными ей от рождения, но среди даров Намму не было силы дарить вечную жизнь. Алаксанду угасал. Асму-Никаль чувствовала, что сердце его едва живо. Оно уже давно не рождало стихов. Его глаза были нежны, но в них была странная отчуждённость. Казалось, что только любовь жены и дочери не позволяла ему отправиться в Страну-Вечной-Юности.
  Но Асму-Никаль не могла отпустить его одного бродить по белым асфоделевым полям[60], и хотя ей было известно про учение орфиков[61], она знала, что это Страна-Без-Возврата. Её любовь, подобная таинственной мистической реке, вытекающей из земли и в земле пропадающей, проникнув однажды в её кровь, её внутреннее море, всё ещё пребывала там, и она год от года всё больше тонула в ней, и только он был спасительным островом в этом бескрайнем море.
  К этой боли добавились тревожные предчувствия и сны о неминуемой гибели Кносса. Асму-Никаль давно, с тех самых первых дней, когда они только поселились в небольшом глинобитном домике на окраине Кносса, не видела вещих снов. Лишь однажды, лет пять назад, ей во сне явилась Истапари. Старая жрица и наставница попрощалась с ней, сказав, что последние дни провела в древнем священном Нерике, куда удалилась после бегства Асму-Никаль и воцарения Харапсили, и что теперь она останется там навечно.
  И вот снова Геката, богиня ночного наваждения, стала посылать ей странные сновидения. Или это мучают её по ночам демоны обольщения тельхины?
  Асму-Никаль вскрикнула и проснулась. Страшный сон, отчётливое видение катастрофы, полного уничтожения земли, принявшей их, ставшей новой родиной, заставило сердце громко и часто биться в груди.
  Она села на кровати. Грудь тяжело вздымалась, ноздри шумно вдыхали ароматный сумрак комнаты. Широко распахнутые ставни, стулья с ножками, похожими на длинные рога критских быков... Глаза блуждали по знакомой домашней обстановке - так она старалась успокоиться.
   "Сомнений нет, грядёт катастрофа".
  Сон повторялся многократно с поразительной точностью деталей. Так бывало каждый раз, когда Боги посылали ей весть. Рея, критская Богиня, посылала ей по ночам предвестников гибели.
  "Неужели это из-за того, что я привезла сюда жезл? Я устала. Я больше не хочу нести эту ношу. Зачем он мне? Пусть Боги заберут его!"
  Асму-Никаль уже столько раз просила их об этом! Столько лет прошло, как она покинула Хаттусу и увезла оттуда жезл. И вот новое предупреждение!? Она лихорадочно обдумывала, как ей поступить, ведь если ничего не предпринять сейчас, она никогда потом не простит себе бездействия. Она вышла из дома, чтобы не разбудить Алаксанду и Никаль-Мати.
  Асму-Никаль прислонилась к остывшей за ночь белой стене дома, покрытой пятнами лунных теней, и глубоко вдохнула прохладный ночной воздух.
  Июльская ночь безмятежно благоухала. Чуть шелестел ветер, разнося запах тимьяна, будто и не существовало в мире бед и горя. Шёпот листьев, среди которых тихонько гулял ночной ветерок, был похож на тихое дыхание. В густой голубоватой листве сада белели гроздья цветов миртовых деревьев, зелёной стеной выстроившихся вокруг дома. Миртовые деревца посадил Алаксанду в честь Никаль-Мати в те дни, когда они думали, что навсегда избавились от страха быть настигнутыми. В Элладе мирт посвящался девичьей юности.
  Асму-Никаль вспомнила, как несколько дней назад на городском базаре они с Никаль-Мати остановились возле лавки торговца серебром. Никаль-Мати, одетая в эллинскую шафрановую тунику с красной каймой, примеряла один браслет за другим, смеясь в ответ на слова торговца, восхищавшегося её красотой. Асму-Никаль стояла рядом.
  Вдруг по улице, словно вихрь, оставляя за собой хвост пыли, пронеслась колесница какого-то богатого землевладельца. Люди прижались к стенам домов, по белым гладким камням улицы покатились рассыпавшиеся фрукты. Асму-Никаль отпрянула, одновременно заслонив собой дочь, да так и застыла, как горный дуб, танцевавший под музыку Орфея. Лишь сердце бешено заколотилось, когда она заметила высокую женщину, быстро идущую по опустевшей улице. Женщина была одета не так, как обычно одевались критянки. Ни яркой разноцветной юбки, ни высокого головного убора. Только блёклый синий химатион[62], надетый поверх тёмно-красного греческого хитона, да покрывало на голове, отбрасывающее тень на лицо. Женщина прошла мимо, не взглянув на неё, но Асму-Никаль почувствовала, что обязательно должна узнать, кто она, эта таинственная незнакомка.
  И, словно отвечая на её немой вопрос, торговец овощами, невысокий старик со злым лицом и длинными руками, сидевший неподалёку под навесом, сказал вслух:
  -Ох, не к добру Дэйра появилась в городе, да ещё в людном месте. Даже не припомню, когда прорицательница последний раз выходила из своего жилища.
  За несколько монет Асму-Никаль не составило труда узнать у торговца, где находится дом Дэйры.
  -За городской стеной, на холме. Говорят, туда ведёт тропинка...
  
  Когда забрежжило утро, на самой границы света и тьмы, чтобы не прогневать разящую Гекату, не пропускающую ночных путников, она вышла через боковую калитку и направилась к городским воротам. Дорога, начинающаяся за ними, подвела её к холму, густо покрытому тёмно-зелёным кустарником. У подножия холма Асму-Никаль обнаружила едва заметную змеистую тропку, почти заросшую сухой травой. Нечасто бывали гости у прорицательницы!
  Асму-Никаль нырнула в прохладную тень и стала пробираться среди зарослей падуба, мирта и горных маслин. Вскоре тропинка привела её к поляне. За узловатым стволом тысячелетней оливы и стелящимися по земле ветвями дуплистой ивы[63], посвящённой могучим и смертоносным богиням , она разглядела почти неприметный низенький дом с навесом из кедровых досок. На крыше, сложенной из пихтовых веток, ворковала стайка белых голубей, вестников Эвриномы[64]. Чуть дальше, между двумя раскидистыми дубами, из грубых известныковых плит был сложен жертвенник, покрытый россыпью углей трех священных деревьев[65].
  Асму-Никаль остановилась перевести дыхание. Воздух в роще казался густым от особого запаха солнечного ветра, магнолий, ароматных смол и неумолчного стрекотанья цикад. Асму-Никаль постояла немного, поколебавшись, потом вошла под навес и открыла дверь и замерла у порога.
  Когда глаза после яркого дневного солнца привыкли к полумраку, она увидела небольшое помещение с низким потолком, а ещё через несколько мгновений разглядела и саму прорицательницу, сидевшую в глубине комнаты, там, куда почти не доходил солнечный свет.
  Одежда окутывала женщину так, что невозможно было понять, молода она или стара, красива или безобразна.
  Асму-Никаль, наконец, решилась сделать ещё шаг, чтобы подойти ближе, но голос, способный заставить любое, даже самое мужественное, сердце затрепетать, остановил её:
  -Зачем ты пожаловала ко мне, чужеземка? - жрица Священного Дерева сверкнула глазами так, что Асму-Никаль, даже стоя в отдалении, увидела этот холодный блеск. Усилием воли она подавила в себе желание немедленно уйти.
  Убедившись, что непрошенная гостья достаточно храбра сердцем и всё-таки остаётся, Дэйра добавила глубоким звучным голосом:
  -Вижу, ты пришла со стороны заката. Ты так же, как и я, умеешь заглядывать в бездну, не бросая игральные кости, как оракул в Буре. И ты владеешь знаниями, не доступными местным домохозяйкам. Что же привело тебя ко мне? Неужели тебе нужен мой совет? Тогда ступай лучше в святилище матери-Земли в Дельфах, основанное критянами, или в рощу чёрных тополей в ахейской Эгире и обратись к матери-Земле, ибо все оракулы принадлежат ей. И дуб, что растёт возле моего дома - оракул богини Дионы, и акация Иштар, и лунная Лилит, и Урания, несущая людям небесную любовь, и трёхликая Муза[66]... Богиня-Мать, самая древняя богиня, может принимать разные облики, и не всегда её облик нежен и ласков.
  Жрица вновь испытующее смотрела на Асму-Никаль. Усмехнувшись, она продолжила:
  - И ещё мой совет тебе, не сажай колючих кустарников рядом с домом, ибо они есть обиталище злых духов, а на плодовых деревьях демоны не живут. Не сажай у дома ель, сосну, калину и березу, ибо они выживают из дома мужчин. И не ходи, где выбрасывали золу из дома, и сохранишь чистоту...
  Асму-Никаль выслушала жрицу и, вернув присутствие духа, ответила ей:
  -Благодарю тебя за советы, Дэйра, но я и сама пришла дать совет.
  Жрица подняла ладонь в отстраняющем жесте:
   -О! Напейся воды Леты и забудь, ибо прорицания туманны и двусмысленны...
  Но ответное молчание Асму-Никаль заставило её опустить руку, и тогда она изрекла:
  -Вижу я, что твои уши при рождении целовали священные змеи, ты пьёшь Воду Памяти из тайного источника и сидишь на Троне Памяти, ибо тебе достался от богов дар проскопии[67]... Не ты ли владеешь лабрисом, критским скипетром владычества? Так что же скажет та, что видит вдаль?
  И Асму-Никаль с жаром заговорила:
  -О, жрица, у меня плохие вести. Я предчувствую великие беды. Город ждёт катастрофа. Я видела во сне, как остров Фера уходит под воду. Над островом поднимается огромное раскалённое облако, сжигающее всё вокруг. Воды моря вздымаются и падают на Кносс. Дворец разрушен. Облака пыли застилают окна, дым заполняет дома, пепел в очагах погашен и боги задыхаются в храмах... Увядают растения и не пускают побегов. Засыхают луга, пересыхают источники. В стране начинается голод, люди и боги умирают. Никто не спасётся! Иди к царю, скажи, чтобы уводил людей из города. Если сейчас же начать готовить корабли, можно сохранить тысячи жизней. Прошу, иди к царю, найди слова, убеди его!
  Дэйра слушала, и её лицо накрывала тень, голос был глух, но звучал твёрдо:
  - Чтобы понимать сны, надо поистине обладать мудростью. Но никому не дано пересекать путь Судьбы и не подчиниться велению богов. Почему же ты сама не пойдёшь к царю и не скажешь ему об этом?
  -Кто я для него? Чужестранка! Он не поверит мне. Но ты - прорицательница, жрица Священного Дерева. Твои слова возымеют действие.
  -Великая Богиня сама выбирает вместилище, чтобы вещать его голосом, и никто не может противиться её воле, - промолвила Дэйра и надолго замолчала.
  Наконец, она продолжила:
  - Мне тоже был знак о грядущей беде. Мои деревья подали мне этот знак. Но я не смогла его разгадать. Теперь мне понятно..., - она встала и, шелестя одеждами, словно ива листьями на ветру, подошла к Асму-Никаль. - Я пойду к царю Кносса. Неотвратимая Адрастея[68] не велит откладывать. Великие посвящённые древности говорили: для того, кто рассказывает свои сны, они становяться явью...
  Дэйра была одного роста с Асму-Никаль, и её широко расставленные зелёные глаза горели изумрудным огнём из-под прямых широких бровей прямо напротив глаз Асму-Никаль.
  Женщины долго смотрели друг на друга, затем жрица священного дерева сбросила на пол синее покрывало и осталась лишь в белоснежном древнем пеплосе. Она вышла из дома, оставив открытой ветхую дверь, приглашая Асму-Никаль следовать за ней.
  Она направилась к жертвеннику меж двух дубов, что стояли неподалёку от дома. В листве, на могучих ветвях дубов, висели бронзовые, похожие на трубки, сосуды. На крыше громко ворковали голуби.
  -Величие Богов невозможно заключить внутри стен, - изрекла жрица, отвечая на немой вопрос Асму-Никаль. - Им можно посвящать дубравы или рощи, нарекая их именами богов, только эти святилища отмечены благочестием.
  Асму-Никаль внимательно следила, как жрица развела огонь на грубом жертвеннике, бросила в него несколько зёрен ячменя, конопли и листьев лавра, воскурила кусочек ароматной смолы. Затем подняв обеими руками чашу с чёрно-белыми полосами, слегка плеснула из неё тёмного критского вина на алтарь.
  Огонь на мгновение ярко вспыхнул, выбросив охапку оранжевых искр, и тихонько затрещал. В тот же миг короткий, но яростно сильный порыв ветра качнул ветки дуба и до слуха Асму-Никаль донёсся не то отдалённый стон, не то меланхолическое стенание, похожее на пение сирен, тоскующих на далёких островах.
  Асму-Никаль подняла голову. В зелёной листве блеснули, качаясь, бронзовые сосуды. Она заворожено наблюдала за сакральным танцем белых голубей на крыше дома, ритуальной бронзы и огня на алтаре, за феерией разлетающихся искр и ароматного дыма, пока всю её не окутал зелёный туман. И тогда она услышала шёпот деревьев. Деревья шелестели, предупреждая о гибели города: "Спеши, спеши. Нужно успеть, можно успеть..."
  Какие злые силы разбудили древний вулкан острова Фера[69], сотрясший прекрасную землю, разгневав Потрясателя Земли Посейдона, критяне так и не узнали. Минуя тысячелетия, люди найдут следы разрушений и пепел, но не найдут останков людей и животных, дети Миноса не оставили после себя ни одного надгробия. А у этрусков найдут керамические и ювелирные изделия, похожие на минойские. Опустевшие руины древнекритских святилищ найдут и на западе Ливийской пустыни, оттуда во все эллинские страны распространился культ Гекаты, богини-змеи, чьи жрицы станут демонами ночи.
  Флот Крита, его опора и защита, увозил критян далеко от их прекрасной родины. Жители Кносса и других дворцов Крита покинули остров, найдя пристанище на побережье, рассеясь и расселившись по нему. Там, взамен прекрасной, но исчезнувшей минойской культуры, ушедшей в недоступное даже богам прошлое, возникнет загадочная культура эструсков.
  Лазуритовый Жезл, подарок или кара Богов, продолжал свой путь на север.
  
  

Глава 18. Сокровище Этрурии

  
   Марк Лавиний Флав считал себя поэтом. Он слагал вирши и находил их красивыми.
  Патриций любил всё красивое.
  Лавиний с удовольствием поправил идеальные складки белой прозрачной "стеклянной" тоги, сквозь которую была видна туника, украшенная двумя широкими полосами пурпура, и спросил у молодой рабыни, обычно прислуживавшей за столом:
  -Крития, готово ли угощение для гостя?
  -Да, господин. Всё, как вы приказали.
  -Хорошо, - улыбнулся римлянин и погладил красивую девушку по щеке.
  Лавиний любил дни, когда в его дом приходил купец Полидеукес.
  Купец был весёлым человеком. К тому же, после его посещений в доме Лавиния появлялось много красивого - ткани, вазы, украшения, лошади, рабы и рабыни, и непременно снисходило поэтическое вдохновение.
  Пробковые подошвы греческих сандалий-коттурн из цветной кожи, привезённых для него Полидеукесом, мягко и упруго понесли римлянина по нумидийскому мрамору пола к столику, на котором как всегда лежала подготовленная на случай вдохновения восковая табула. Марк Лавиний сел в резное кресло из слоновой кости, взял в руку хорошо заострённый стиль, обмакнул его в чернила из виноградной лозы и сажи и начертал несколько строк. У Лавиния был очень красивый почерк, и он с удовольствием полюбовался ровными буквами, только что вышедшими из-под его руки.
  Табула с недописанным стихотворением лежала на мраморном столике - это было так красиво...
  -Господин, к вам купец Полидеукес, - доложил раб и посторонился, пропуская гостя.
  Вошедший человек был невысок, толст и так лоснился от пота, что казался без меры умащённым. Лавиний заметил, что хитон слишком плотно облегает полное тело купца, но по достоинству оценил красивую пряжку-фибулу и накинутый поверх хитона роскошный, настоящего пурпурного цвета, длинный и со множеством складок, плащ-гиматион из дорогого египетского полотна. Такие гиматионы обычно носили аристократы.
  Коринфянин Полидеукес, покинувший свою родину во время правления тирана Кипсела, обрёл её в Этрурии, стране, с которой долгое время торговал. Он знал содержимое всех караванов, следующих через эти места, вел счёт золота и слоновой кости в кладовых финикийских купцов. Казалось, лукавый взор его проникал всюду, где можно было чем-нибудь разжиться - тканями или зерном.
  -Приветствую тебя, мой дорогой друг, - Лавиний встал навстречу гостю.
  -Уважаемый Лавиний, рад видеть вас здоровым и в прекрасном расположении духа, - голос купца был высоким и таким же масляным, как и его толстое лицо.
  Марк пригласил гостя к столу, на котором были живописно расставлены серебряная ваза с фруктами, блюдо со сладостями и амфора с благоухающим вином.
  -Что ты привёз мне сегодня, любезный Полидеукес? - Лавинию не терпелось увидеть товары. - Тебе всегда удавалось удивить меня!
  Купец хитро улыбнулся:
  -Не сомневайтесь, уважаемый Марк Лавиний, я удивлю вас и на этот раз, - и, не томя благородного друга долгим ожиданием, добавил. - Несколько прекраснейших этрусских ваз, дорогое кипрское вино, несколько листов великолепного александрийского папируса - я поклонник вашей поэзии - и... рабыня, которая поразит вас красотой.
  Глаза Лавиния загорелись:
  -Жду с нетерпением! Скорей же покажи мне их!
  Полидеукес сделал знак рабам, и через некоторое время перед Лавинием стоял кованый сундук. Раб открыл его, и купец собственноручно извлёк несколько бронзовых статуэток, среди которых была одна, замечательная по своей пластичности и правдоподобности статуэтка борцов, игральные кости, искусно выточенные из слоновьего бивня, свиток белоснежнейшего дорогого парируса, янтарный амулет и этрусская ваза тончайшей работы.
  Лавиний осторожно крутил в руках чёрную отшлифованную до блеска вазу буккеро, рассматривая узор, украшавший изящные стенки сосуда, и цокал языком. Потом были ещё золотые украшения, одно из которых немедленно украсило красивые белые пальцы аристократа. Затем Полидеукес извлёк из сундука странный предмет из синего лазурита с золотыми вкраплениями, напоминающий царский скипетр. Он протянул его Марку Лавинию.
  -Что это? - Лавиний не сразу принял странный цилиндр, но затем, побуждаемый собственным любопытством, взял и повертел в руках.
  -Думаю, этот предмет говорит о самом знатном происхождении его владелицы, - купец уже чувствовал особый интерес аристократа. - Если она и не дочь царя Этрурии, то, по крайней мере, принадлежит к царскому роду.
  Полидеукес снова сделал знак рукой, и раб вытолкнул на середину комнаты девушку.
  О, Лавиний был истинным ценителем красоты! Он знал в ней толк. Но эта девушка была красива какой-то особенной, неземной красотой. Лавиний застыл, окаменев, подобно одной из мраморных статуй его дома.
  Словно неподражаемое творение божественного скульптора, стояла она перед ним в чёрном струящемся хитоне с длинным шлейфом и плаще-тебенна, украшенном золотой отделкой и свободно ниспадающем до самого пола. Гордый разворот плеч, прямая посадка головы, тяжёлые золотистые косы, падающие вниз почти до колен. Классический лоб украшал серебряный обруч. Стрелки изогнутых бровей, голубоватые тени длинных ресниц на щеках, розовые губы, спокойно и с достоинством закрытые в гордом молчании, золотистые переливы солнца, поблёскивающие у неё на волосах - всё было совершенно в этой девушке.
  В доме Марка Лавиния бывали и гречанки, и римлянки, и ханаанки, и фракийки... Но об этой девушке он мог сказать лишь одно:
  -Турана...Венера...Афродита... Её красота божественна...
  -Она из Этрурии, из Фиден[70], - тихо вымолвил Полидеукес. - Её зовут Танаквиль.
  
  Тот самый дальний, заветный уголок тенистого сада с мраморной скамейкой, где Танаквиль любила проводить дни, после дождя был усыпан лепестками поздних бледных роз. Воздух был наполнен шелестом листвы, похожим на беззвучный шёпот молитвы. В просветах посвежевшей после дождя зелени деревьев то и дело возникали белые стройные фигуры статуй. Благоговейную тишину сада нарушал лишь плеск небольшого фонтана.
  Танаквиль сидела на самом краешке скамьи. Её фигура, словно выточенная искусным скульптором из полупрозрачного мрамора, была пронизана золотыми отсветами мягкого послеполуденного солнца. Голубоватые, зыбкие тени листвы играли на её опущенных веках.
  "Психея, мотылёк".
  Лавиний подошёл, и в который раз тщетно попытался избавиться от чувства собственного несовершенства, которое постоянно возникало у него рядом с Танаквиль с тех самых пор, как она поселилась в его доме. Она была его рабыней, но выглядела едва ли не более свободной и гордой, чем он сам. "Странное неотразимое сочетание чувственности и духовности", - подумал Лавиний. - "Как ей это удаётся? Впрочем, женщины Этрурии всегда пользовались почётным положением и свободой и имели право участвовать в пирах и сидеть рядом с мужчинами. Даже имена у этрусков давались не по отцу, а по матери..."
  -Ты принёс новые стихи? - Танаквиль обратилась к нему первой. Она повернула прекрасную голову, и сетка из золочёных шнуров, надетая на золотые локоны, сверкнула в луче солнца, нашедшем красавицу даже здесь, в самом дальнем уголке сада. "А может быть, это сверкнули её волосы?"
  Неизменный чёрный хитон мягко обвивал её безупречную фигуру, словно таинственный туман далёкого прошлого или загадочного непредсказуемого будущего.
  И хотя голос и лицо девушки были приветливыми, Лавиний испугался. Он в нерешительности повертел в руках церу[71] со стихами.
  -Да, - сказал он обреченно. - Но это так... набросок...
  Он уже передумал показывать ей очередное творение.
  Однако Танаквиль сама взяла из его рук церу и стала читать:
   О, как пахнет весна и ветер теплый,
   Бури уступили весеннему Зефиру!
   По фригийским горам и пастбищам,
   По знойной Никее и славной Азии,
   Как сладко сердце томится
   По странствиям и свободе!
   Друзья мои, прощайте.
   Возвращюсь я, боюсь, нескоро...
  -Стихи хороши, - она всегда начинала с этих слов, искренне желая поддержать его. Она была сама доброта, сама любовь и сама красота. Лавиний безумно, безмерно и страстно любил Танаквиль. Он ни за что на свете не отдал бы её никому. Он так не любил оставлять её одну. Но...
  -Танаквиль, завтра я уезжаю...
  Девушка вздрогнула.
  -Нет, Марк Лавиний, нет-нет, ты не должен ехать.
  -Почему?
  Красавица замолчала, нахмурившись, потом неуверенно произнесла:
  -Мне приснился плохой сон.
  Она опустила прекрасные синие глаза, словно смущаясь тем, что сказав это, выдала привязанность к господину.
  Лавиний улыбнулся, присел рядом и обнял её за плечи, стараясь успокоить:
  -Прогони печаль из сердца, избавь душу от страха, Танаквиль, ведь это ненадолго. Через декаду-другую я вернусь.
  Танаквиль снова встрепенулась:
  -Тебя не будет так долго?
  Затем, словно решившись, она крепко взяла его за руку.
  Улыбка мгновенно сошла с лица римлянина. Внезапная вспышка, и он увидел...
  ...Серое небо над пустым дворцом. Ветер уныло свистит в жёстких колючих кустах и кружит по двору, подбирая на ходу сухую листву. Мраморные статуи тускло мерцают из глубины сумрачных аллей сада. Он стоит у порога собственного дома. Но почему же никто не приветствует его и не предлагает вина с дороги? Он входит в распахнутые настежь двери. На лестнице из прекрасного нумидийского мрамора, по которой он поднимается, разбросаны знакомые вещи. Полированный чёрный мрамор пола мрачно блестит в косых лучах солнца, с трудом пробивающегося через свинцовые тучи в распахнутые окна. Прекрасная мраморная статуя Танаквиль с цветочной гирляндой в руках разбита и валяется на полу. Сердце Лавиния громко колотится, из груди вырывается отчаянный крик:
  -Танаквиль! Танаквиль!
  Он бежит на второй этаж, туда, где её покои.
  Пурпурное покрывало Танаквиль брошено на пол. Ручное зеркало, веер, шёлковый зонтик от солнца, драгоценный пояс, булавки, ожерелья, браслеты и перстни, гребни и нимбы, вышитые золотом ленты для волос, всё разбросано в страшном беспорядке... Сундук, некогда заполненный её вещами, раскрыт и зияет чёрной пустотой. Всё вокруг Лавиния мгновенно почернело. Танаквиль в доме нет!
  Лавиний понимает, что произошло непоправимое и кричит:
  -Танакви-и-иль!..
  
  
   И приходит в себя.
  Всё, что он видел, было ярко, как наяву. Потрясённый Лавиний встал.
  -Останься, Марк, - ещё раз попросила Танаквиль, но уже отпустив руку господина.
  -Но... я не могу ослушаться приказа царя и сената... Скажи мне, Танаквиль, ты прорицательница? Ты смотришь на звёзды, звезда моя, и показала мне то, что будет?
  -Я не пририцательница, не пифия и не нимфа, вещающая царям смертных. Но я знакома с Etrusca Disciplina, сводом знаний, правил и системой предсказаний, и с Libri Haruspicini[72], Libri Acherontici[73], Libri Ostentarla[74], Libri Tagetici[75]. Таинство желаний Богов - вот главное для этрусков. Боги посылают нам бесконечный поток знаков, событий и явлений повседневной жизни, истолковав которые, можно всё повернуть в нужное русло. Мы обязаны знать волю Богов, уметь толковать предзнаменования, ведь с их помощью Боги сообщают нам свои пожелания. Возможно, ты путаешь меня с гаруспиками, Марк. Но я не владею техникой гаруспиков. Я просто... вижу... знаю... Не могу тебе объяснить всего. Увы, никто не может точно сказать, что будет. Но то, что я ты видел сейчас, может случиться, если ты завтра уедешь.
  Изумлённый Лавиний смотрел на девушку, словно видел её впервые.
  "Она знает так много, значит должна знать, что может случиться со мной, если я не поеду! Тулл Гостилий[76] молод и храбр, его воодушевляют бранные подвиги. Молодой царь считает, что государство, ведущее мирную жизнь, ослабевает и утрачивает военную мощь. Он повсюду ищет предлогов для того, чтобы начать войну. Разве она может знать..." - горько подумал он.
  Но Танаквиль знала. Она знала многое из того, что не дано было знать другим. Она знала, почему Этрурия уже погружается в воды истории.
  Не по воле простого купца, среди других рабов продавшего девушку с царским именем и красотой богини. Разве мог Полидеукес знать, что жезл, найденный среди прекрасных этрусских ваз букерро в кованом сундуке, принадлежащем этой девушке, был не просто символом царского рода Танаквиль, а знаком власти куда более могущественной, чем власть земных царей. Увозя его, вряд ли именно он, Полидеукес, изменил ход истории. Но, тем не менее, именно в его караване Жезл снова отправился вместе со своей хранительницей на север.
  Веления Богов - закон для этрусков. В пророчестве нимфы Вегойи, открытом Аррунсу Вельтумну, царю Клузия, было сказано: "Когда Юпитер заявил о своих правах на землю Этрурии, он установил разделительные межи и приказал мерить землю. Зная людскую жадность, он хотел, чтобы все было определено межевыми столбами. Если однажды кто-нибудь, движимый алчностью уходящего восьмого века, пренебрежёт благами, дарованными ему, и возжелает чужого, люди умышленно посягнут на эти столбы, сдвинут или переставят. Но тот, кто прикоснётся к ним и переместит, дабы расширить свои владения и уменьшить чужие, совершит преступление и будет наказан Богами. Переместивших межевые столбы поразят страшные болезни и раны. Затем землю будут часто сотрясать бури и ураганы, и она пошатнётся. Урожаи будут заливать дожди, и бить град, сушить зной и губить ржа. Среди народа начнутся распри. Знай, что таково будет наказание за совершённое преступление. Замкни наши заветы в сердце своём" .
  Боги установили чёткие ограничения относительно продолжительности жизни этрусского народа.
  Она составила десять веков.
  Боги никогда не позволяли забывать ни об их могуществе, ни о власти судьбы. Каждый переход в новый век сопровождался яркими предсказаниями, словно внезапный удар молнии среди ясного неба.
  Как бы там ни было, но с эпохи Вилланова до исчезновения этрусского языка и искусства прошло именно десять веков. Этрурия просуществовала столько, сколько отвели ей Боги.
  Откуда было знать римскому патрицию Марку Лавинию Флаву, что девушка-рабыня из Этрурии посвящена в древнейшие мистерии и обладает даром предвидения! Он всё равно не смог бы изменить ход истории, но если бы он послушался совета Танаквиль, она бы осталась с ним и сделала бы его счастливым. И она сама, и её дар принадлежали бы ему. И Риму. Риму с его великолепными постройками, форумами, дворцами и храмами, акведуками и дорогами. Если бы он внял её мольбам, она не была бы похищена из его дома киммерийцами1 совершавшими набеги на Римские земли, и не была бы увезена в страну, где всегдашний сумрак и туман. Как знать, может быть, эти набеги совершались с одной лишь целью, найти то, что приблизит их к Богам?
  
  
  

Глава 19. Стрела скифа

  
  Как ветер мчалась Арита по степи на самом быстром в мире коне. Сухие комья земли вылетали из-под копыт скакуна. Длинные косы змеились по спине киммерийки. Ветер, сухой и горячий, обжигал лицо. Она заметила, как молодой беркут, блеснув шёлковым оперением, взметнулся справа от неё и полетел рядом, западая то на правое, то на левое крыло.
  Смеясь, и задыхаясь от счастья, она через плечо оглянулась назад. Серебристо-голубоватые волны травы катились за ней следом, словно пытались догнать. Никто и никогда не сможет догнать её!
   "Никто никогда не сможет догнать меня!"
  -Эй, Гирт! Не отставай! - крикнула Арита.
  Её синие, как ночное небо, и зоркие, как у степной орлицы, глаза увидели, как тот, что мчался за ней вдогонку, от напряжения плотно стиснул тонкие губы. Губы, которые она так любила целовать. Эти губы говорили ей слова, от которых перехватывало дыхание.
  Придержав коня, Арита спрыгнула в траву.
  Беркут, летевший за ней, устремился к одинокому валуну и сел, кутаясь в крылья.
  Степь уже буйно цвела. Ковыль и типчак серебрились широкими медленными волнами. Девушка сорвала метёлочку тонконога и стиснула его стебелёк крепкими белыми зубами. Ровным ковром покрывали землю до самого горизонта степные травы, а там, где степь сливалась с небом, пламенело море цветов. Земля трещала от сверчков и кузнечиков. Каждое дуновение ветра приносило терпкий аромат, щекотавший ноздри. Арита улавила среди запахов травы ещё один волнующий запах.
  Наконец-то, Гирт рядом.
  -Завтра я пойду к твоему отцу, - зло сказал он, упруго спрыгнув на землю.
   "Не догнал, и злится". Арита улыбнулась:
  -Сумашедший, он велит вышвырнуть тебя вон...
  Гирт изо всей силы ударил плёткой по гладким стеблям высокого типчака, путавшегося в коленях.
  -Тогда я украду тебя! - он был вне себя от ярости. Он не смог догнать свою возлюбленную! Такая девушка не может принадлежать простому киммерийскому всаднику. Недаром говорят, что в её жилах течёт царская кровь.
  -Но я люблю тебя, - сказал он тихо, как будто самому себе.
  Арита, ни на миг отводя взгляда, следила за его губами. Ей так нравилось, как гибко двигались они, выговаривая эти прекрасные слова. Она приблизилась к ним близко-близко.
  -Я убегу с тобой, Гирт.
  И земля, вечно юная, переполненная весенней пробуждающейся силы, раскрыла им свои объятия.
  
  Уже стемнело, когда они вернулись в становье. Она осторожно вынула свою ладонь из руки Гирта и бесшумно проскользнула в шатёр.
  Там её уже поджидала Аракала.
  -Ата, бестыжая, - прошипела она. Старуха-ведунья с самого детства называла её Атой.
  Арита знала, что старуха не злится.
  -Замолчи, Аракала, - так же беззлобно ответила девушка, блаженно растягиваясь на шкуре.
  -Замолчи, замолчи... Да ты хоть знаешь, что отец сосватал тебя?
  -За кого?! - подскочила девушка.
  -За старшего сына Пушты, главы рода Аканаков. Отец хочет объединить два наших рода. Поодиночке теперь не выживешь, не те нынче времена настали, - горько добавила Аракала. - Скифы опустошают наши земли своими набегами. Народ хочет покинуть страну, а не оставаться лицом к лицу с огромным войском. Но главы всех родов держали совет и решили, что слишком много несчастий постигнет их, если они станут изгнанниками. Цари решили умереть и покоиться в своей земле, а не бежать вместе с простым народом.
  Но Арита не слышала, о чём говорила старуха. Из всего сказанного, она уловила только одно, - скоро ей не уже носиться по степи с Гиртом.
  -Но я не хочу! - громким шёпотом заговорила Арита. - Я не могу...
  Аракала внимательно посмотрела на девушку.
  -Что? Что? - допытывалась старуха.
  Арита потупилась.
  -Неужели опять с Гиртом по степи носилась? - старуха словно мысли её читала. - Ох, глупая. Отец узнает, убьёт тебя.
  -Ничего он мне не сделает. Мы убежим с Гиртом... - начала было Арита, но старуха не дала ей договорить.
  -Ох, какая же ты глупая, Ата. Куда ты убежишь?! Степь кругом! Скифы кругом. Не те уж времена... Завтра на закате держи коня наготове. Я буду ждать тебя.
  
  Вечером следующего дня женщины ехали верхом туда, где солнце уже наполовину опустилось в ковыль. Закатный ветер мчался по степи, шелестя тонкими стеблями чия. Лиловатое марево неподвижно висело над травой. В небе медленно кружил гриф, и две женщины, как две большие птицы, плыли по серебристому полынному простору.
  Ехали не торопясь. Легко и свободно сидела Арита на своём высоком чёрном коне. Рядом на рыжей лошади Аракала. К поясу шаманки была привязана кожаная сумка. Несмотря на возраст, старуха прекрасно держалась верхом.
  Слегка покачиваясь в седле, Арита думала о Гирте, и о том, что по доброй воле она никогда не станет женой сына Пушты.
  Когда над степью стали загораться первые звёзды, они были уже довольно далеко, родное становье едва угадывалось вдали.
  Женщины спешились, и Аракала принялась разводить огонь. Едва заплясали, разгоняя тьму, язычки пламени, она налила немного воды из кожаного бурдюка в небольшой котелок, добавила туда пучок каких-то сухих трав и принялась готовить снадобье.
  На степь опустилась ночь, напоённая запахами трав, шорохами степных звёрьков, выкриками ночных птиц. Невидимая глазом ночная жизнь степи, утратив разноцветье, источала ароматы и рождала таинственные звуки. Арита вслушивалась, словно ждала совета от степи.
  Старуха протянула Арите небольшую глиняную чашку с пахучим питьём и велела отхлебнуть. Арита подчинилась, хотя считала, что никакое зелье не заставит её разлюбить Гирта, всё равно она будет принадлежать только ему.
  Аракала затянула странную заунывную песню, от которой у Ариты закружилась голова. Девушка с трудом подняла лицо и посмотрела на темнеющее небо. Оно было полно звёзд, крошечных, белых, блестящих. От снадобья Аракалы и хмельного аромата цветущих растений голова пошла кругом.
  Кружилась голова, звёзды... Арита взглянула на степь и ахнула. Приоткрыв пересохшие губы, и глубоко дыша, она наблюдала, как звёзды, медленно опускались с неба и рассыпались по земле, а потом вновь поднимались. Они плавно перемещались между небом и землёй. Горизонта совсем не было видно, только слившиеся воедино небо, степь и звёзды. Воздух застыл, и даже ковыль не решался пошевелить ни одним волоском.
  И Арита словно плыла в этом сверкающем единстве.
  -Аракала, где ты? - позвала она тихонько.
  -Я здесь. Смотри, сколько светлячков, - откликнулась старуха-ведунья. - Смотри, Ата...
  Аракала протягивала ей странный предмет. Копьё-не копьё, стрела-не стрела. Он был немного похож на молот кузнеца, только без бойка. В неровном свете маленького костра, сквозь круженье звёзд и головокруженье Арита всё-таки смогла рассмотреть, как по синему камню серебряной змейкой ползут непонятные знаки.
  -Что это?
  Шаманка вложила в её руку странный предмет.
  -Арита, я уже и так опоздала. Надо было раньше подготовить тебя. Скоро ты выйдешь замуж. Тебе пора узнать, что ты Прирождённая, хранительница Лазуритового Жезла Владычества....
  
  Гирт сидел у догорающего костра, задумчиво вороша палочкой горячий пепел. Над умирающим огнём поднимался едва заметный столбик дыма. Рядом с юношей лежали лук и колчан со стрелами.
  Он всматривался в степь, туда, где только что скрылись за горизонтом две всадницы. Неровное, как дыхание влюблённого, дуновение ветра приносило оттуда лишь сухое и горькое веяние степных трав.
  Он пел. По степному безмолвию неслась его песня вслед за любимой.
  
  "Ты смотришь на звёзды, звезда моя...
  В твоей степи твои травы, твои злаки так хороши!"
  
  Он пел о том, как любит девушку с длинными золотыми косами и синими, как вечернее небо и зоркими как у степной орлицы глазами, о том, как мчится она верхом по цветущей степи, и никто не может догнать её, кроме ветра, но он, Гирт, обязательно её догонит.
  
  Арита прилегла и почувствовала, как стебельки трав щекочут щёку. Долго лежала без сна, размышляя о Пути Сюда и Пути Обратно, о котором говорила ведунья Аракала, о других немыслимых Когда и Где. Потом она погрузилась в забытьё.
  Женщины уснули. А утром их разбудил запах дыма.
  Арита вскочила и посмотрела в ту сторону, где вчера на закате были видны очертания становья.
  На фоне розовеющего восхода тонкими чёрные нитями поднимались струи дыма. Арита вскрикнула, в мгновенье ока взлетела в седло, и конь помчал её туда...
  Скифы напали на становье ночью, когда все спали. Убив всех, скифы подожгли жилища их племени и угнали скот. К утру от шатров остались лишь дымящиеся остовы.
  Слезились глаза, едкий запах дыма раздирал горло. Арита, как сумашедшая, металась от одного пепелища к другому. Никого не осталось в живых. Вместе с родным становьем, сгорело всё её прошлое, радости и печали.
  На самом краю становища, возле мёртвого костра она нашла Гирта. Пронзённый скифской стрелой, он лежал на спине, широко раскинув руки, словно пытаясь оттолкнуться от земли. На груди влажно темнело пятно крови. Он даже не успел выстрелить из своего лука.
  Арита упала на колени рядом с ним.
  -Гирт, Гирт... - она звала его, трясла за плечи.
  Он был мёртв.
  Сквозь слёзы Арита смотрела на бледное лицо, на тонкие губы Гирта, которые так любила. Они больше никогда не улыбнуться ей и ничего не скажут.
  Словно подхваченная порывом ветра, Арита вскочила, с разбега взлетела на коня и понеслась туда, где хотела найти тех, кого теперь так люто ненавидела.
  Она рычала как разъярённая волчица. Жажда мести подхлёстывала её. Почти ослепнув от слёз, Арита ураганом мчалась по степи, ещё не понимая, что и зачем она делает. Волосы выбились из-под шапки и развевались, ветер свистел в ушах.
  Она думала, что её никто не сможет догнать.
  Но скифская стрела догнала её.
  Арита коротко вскрикнула и упала в ковыль.
  
  Очнулась Арита от жгучей боли. В первые мгновенья пробудившегося сознания она не почувствовала ни малейшего желания узнать, где находится. Голова гудела.
  Сквозь шум в ушах она уловила чей-то властный голос:
  -Она знатная киммерийка?
  -Да, мой господин, - почтительно ответил другой голос.
  -Почему ты так решил?
  -При ней нашли царский жезл, символ могущества её рода.
  Арита открыла глаза и с трудом повернула голову в ту сторону, откуда доносились голоса.
  Рядом с лежанкой, на которой она находилась, стояли двое мужчин.
  Один - высокий, чернобородый, с длинными тёмными волосами, схваченными вокруг лба расшитой красной тесьмой - держался высокомерно. Богато одетый, он был, видимо, знатным скифом. На кожаном поясе висел меч с рукояткой, украшенной замысловатым узором и заканчивающейся головой какого-то животного.
  Арита испытала унижение оттого, что кто-то надменно осматривал её.
  Второй, тот, что стоял ближе к ней, согнувшийся в полупоклоне, был, видимо, слугой.
  -Она, кажется, пришла в себя, - сказал господин.
  Слуга приблизился к девушке и наклонился к самому её к лицу, Арита даже почувствовала его смердящее дыхание. Киммерийка собрала последние силы, и плюнула ему прямо в глаза. Тот резко отпрянул и зашипел ругательства.
  Знатный скиф ничего не сказал, и, обдав слугу надменным холодом, вышел.
  -Ах, ты дочь шакала... - замахнулся на неё слуга, но ударить не посмел, только погрозил кулаком и шмыгнул вслед за господином.
  Арита осталась одна. Она попыталась подняться, но не смогла. Помимо её воли, глаза наполнили слезы. Она сильно зажмурилась, выдавив из-под век солёную влагу, и попыталась осмотреться.
  Она лежала на тюфяке и подушке, набитых оленьей шерстью. Светильник в виде круглого котелка с ручкой-обручем, подвешенный в центре жилища, тускло освещал стены, обитые войлочными полотнищами. В неярком свете, среди тревожного бега теней, по стенам, словно в сказке, неслись искусно вышитые вереницы пантер, нападающих на оленей. Рядом с её лежанкой на круглом столике с изогнутыми ножками, похожими на лапы какого-то животного, стоял ещё один маленький светильник, квадратный. Он разбрасывал язычки пламени, которые золотыми искорками мерцали на гладкой синей поверхности лежащего рядом Лазуритового Жезла.
  "Они приняли меня за царевну", - подумала Арита и потела сознание.
  
  Возможно ли в безбрежной степи найти дорогу и не сбиться с пути? Возможно ли вернуться в этот мир, когда ты знаешь, что тот, кто связывал тебя с ним уже не живёт? Возможно ли, уже не чувствуя себя частью этого мира, страшиться неизбежности смерти?
  Скифы долго лечили её, но жизнь возвращалась к ней медленно. Она бредила, иногда приходила в себя и снова погружалась в беспамятство. Она поправилась бы скорее, если бы хотела жить. Лишь желание отомстить заставило её вернуться к жизни. Мало-помалу, девушка пошла на поправку. Кобылье молоко, баранье и конское мясо, целительный степной воздух вернули телу упругость, глазам зоркость, а сердцу страсть. Она всё вспомнила, осознав унизительное положение, в котором находится, и снова горе овладело ею.
  Когда однажды хмурым ветреным утром, Арита, наконец, вышла из убежища, она была готова мстить. Каждый высохший стебель шелестел ей о мести.
  Для начала нужно было выяснить, сможет ли она сама бежать отсюда.
  Очень скоро она поняла, что сделать это будет нелегко.
  Мощные стены кольцом опоясывали крепость. Окружённая с трёх сторон огромной каменной стеной столица царя Скифии Савлия была неприступной. Единственные большие ворота в высокой стене охранялись сторожевыми башнями. За крепостной стеной, под курганом белой глины, покоились скифские цари вместе со своими конями, женами и рабынями.
  С южной стороны цитадель защищала толстая земляная оборонительная насыпь. Сразу же у стены, с внутренней стороны, - открытое пространство с загоном для скота. Жилые постройки внутри этого пояса теснились ближе к северу города. Дома были в основном самые обычные, из дерева, состоящие из пристроек, выступающих с обеих сторон и центральной овальной части.
  От прохладного свежего воздуха у Ариты закружилась голова. Она покачнулась и упала бы, если бы кто-то не подхватил её под руку.
  Киммерийка оглянулась.
  Рядом стоял молодой плечистый скиф. Длинные русые волосы, густые и мягкие, как степные травы, покрывала скифская шапка. Тёмные глаза смотрели остро и хмуро, словно сквозь облака едва пробивалось солнце. Мех на его накидке, перехваченной поясом с массивной золотой пряжкой, трепетал при малейшем дуновении ветерка, отчего скиф был похож на льва.
  Не успев опомниться, Арита оперлась на его руку, и её пронзило, словно молнией. Она вздрогнула и выдернула ладонь.
  Скиф не засмеялся. Напротив, он ещё больше нахмурился, словно его тоже обожгла её маленькая горячая ладонь.
  -Меня зовут Тирсай, - голос скифа прозвучал низко и глухо.
  -Арита,- коротко ответила киммерийка и поспешила уйти прочь.
  
  С того дня она видела Тирсая почти каждый день.
  То он проходил мимо, то оказывался рядом с ней за трапезой. Но ни разу они не заговорили друг с другом.
  Однако, Арита никак не могла понять, почему она всё чаще думает о нём, почему он попадается ей на глаза - то ли он постоянно рядом с ней, то ли она невольно оказывается поблизости.
  
  В тот день был праздник Великой Богини Табити. В честь покровительницы одной из самых могучих стихий - огня - готовилась совместная трапеза, на которую участники приносили яства, приготовленные собственными руками для общего стола.
  В бронзовых котлах варилось мясо, в собственом жиру жарились кабаньи туши и тушки птиц. Скифы с наслаждением пили из большой золотой чаши, ходившей по кругу, синеватое кобылье молоко и быстро хмелели. Было людно, возбуждённые громкоголосые скифы сновали повсюду, но Арита чувствовала себя чужой среди них, не различая голосов, не узнавая напевов. Ей хотелось остаться одной, и она решила уйти к небольшому ручью, резво вытекавшему из-под городской стены.
  Девушка присела у самой воды, обхватила руками колени, опершись на них подбородком, и стала слушать, как звенит вода, сталкивая друг с другом гладкие камешки. Здесь было спокойно и так хорошо просто посидеть, послушать незатейливую песню ручья, вспомнить о Гирте...
  Неожиданно совсем рядом, прямо над головой, она услышала:
  -Арита? Почему ты здесь одна? Разве ты не пойдёшь на праздник?
  Она обернулась на голос и увидела Тирсая.
  На скифе был короткий кафтан с длинными рукавами и вырезанным воротом, длинные широкие штаны, заправленные в мягкие кожаные сапоги. На узком ремне висел короткий меч.
  -Киммерийцы не поклоняются скифским Богам, - сказала Арита тихо, но непреклонно.
  -А каким Богам поклоняешься ты?
  Тирсай присел рядом. Его крепкое плечо коснулось плеча девушки. От смущения она напряжённо уставилась на воду:
  -Богу, который внутри меня,- ответила она.
  Тирсай внимательно смотрел на неё.
  -И чему же учит твой внутренний Бог?
  -Он учит жить на своей земле, не убивать и не грабить...
  Арита осекла себя, понимая, что не смеет дерзить, если хочет убежать отсюда до того, как её казнят за такие речи. Но куда ей было бежать? В степь?
  Тирсай же, напротив, решил поддержать разговор.
  -А разве у киммерийцев нет культа Великой Богини? - продолжал он. - Культы Богинь плодородия есть почти у всех народов. Египептская Сехмет, семитская Астарта, вавилонская Иштар, греческая Деметра...
  -Откуда ты всё это знаешь? - спросила Арита, удивлённая познаниями молодого скифа. Она внимательно посмотрела на его лицо. Это было лицо человека, способного осмысливать жизнь. Она уже чувствовала странную власть его над собой, и боялась её.
  - Я служил у царевича Анахарсиса[77], брата царя Савлия. Царь отправил брата послом в Афины, а я поехал вместе с ним. В Афинах царевич изучал философию у самого Солона, одного из семи греческих мудрецов, получивших знания ещё у египетских жрецов. Когда Савлий призвал Анахарсиса обратно, тот не стал торопиться и по пути домой посетил немало городов. В Кизике, где по преданию жили долионы, потомки греческого Бога Посейдона, на горе Диндим есть святилище фригийской Богини Кибелы, олицетворения матери-природы. У неё есть и более древние имена: лувийская Ати Купапа, микенская Тейайа Матреи, Матерь Богов. Анахарсис говорил, что святилище Кибелы Диндимены на горе над Кизиком основали ещё аргонавты, посетившие город на своем пути в поисках Золотого Руна. Анахарсис принял участие в мистериях в честь Богини. Вернувшись домой, мой хозяин хотел ввести культ Кибелы среди скифов, но царь Савлий страшно разгневался и убил его собственными руками.
  Этот скиф, он говорил с ней так, как когда-то с ней говорил с ней Гирт. А она смотрела на его губы, как смотрела когда-то на губы Гирта.
  Но они были чужими, незнакомыми, и... она печально опустила глаза.
  Вдруг, словно её обдало жаром костра, она остро почувствовала горячее сильное плечо скифа. Арита подняла глаза и увидела в распахнувщемся вороте кафтана могучую грудь Тирсая.
  
  Заполночь уставшие скифы разошлись, и всё стихло.
  А чуть позже, перед самым рассветом, когда едва уловимый ветерок принёс из степи запахи влажной после дождя земли и посвежевшей зелени, и ещё что-то такое, от чего замерает сердце, она очнулась в полутёмной палатке. Светильники догарали.
  Арита не понимала, отчего так размякла. Куда подевалась её злость? Разве она больше не жаждет мести? К своему удивлению, она осознала, что мстить не хочет. Напротив, ей нравился этот молодой скиф, бывший так близко, рядом, и говорящий с ней так, будто они знакомы с детства. Она вглядывалась в точёное лицо, и не ненавидела ни его, ни себя. Она не видела ничего, кроме глаз и улыбки, такой близкой теперь. Было ясно одно, эта ночь была ночью истинной жизни и глубоко скрытых желаний сердца. Истина была обнажена, а она обнажена как истина. Она не смогла бы сейчас солгать даже в мелочи, в пустяке, потому что поняла - всё, что она делает, теперь имеет значение, каждое слово, как сакральная правда.
  -А ты и вправду киммерийская царевна? - неожиданно спросил Тирсай.
  Арита растерялась, ведь она помнила, что её приняли за царевну, потому что нашли при ней Лазуритовый Жезл. А вдруг только это обстоятельство заставило скифов оставить ей жизнь?
  -Я наследница Великой Царицы Намму, - прошептала она. - У меня есть доказательство - царский жезл.
  Это было правдой. Получив посвящение там, в беспредельной степи, той тёмной звёздной ночью, она стала полноправной наследницей своего Рода, заплатив за это великую плату - она заплатила жизнью своих родных, соплеменников, жизнью любимого. Она потеряла всё, но преобрела что-то новое, что-то, что не совсем ещё осознавала. Она только нащупывала путь, по которому должна пройти в этой жизни.
  Арита посмотрела в глаза Тирсаю, взяла его руку и увидела...
  
  ...Она уйдёт из этого города. Обязательно уйдёт от людей, жестоко расправившихся с её племенем. Она уедет верхом рано утром, навстречу рассвету, спрятав Жезл в сумку у седла. И никто не догонит её, ведь она умчится, как степной ветер. Тирсай поможет ей, она знала это уже тогда, в то пасмурное утро, когда они впервые соприкоснулись руками, и её пронзило, словно молнией. Она и не знала, что эта вспышка была первым опытом Дара Прозрения, который она получила по наследству от Великой Богини.
  Табити, скифская Богиня подземного огня, грозная, воспламеняющая Богиня, имела и другие имена... Огненная, могучая и властная, Табити позволила киммерийке заглянуть в своё волшебное зеркало, в котором был виден весь мир, и где отражались все людские судьбы....
  ... Она обязательно уйдёт. Но только не теперь...
  Меткая скифская стрела, догнавшая её в степи, когда она, не помня себя от ярости, мчалась отомстить за смерть Гирта, была выпущена Тирсаем. Она вспомнит потом, как, очнувшись от конского топота, почувствовала себя лежащей поперек седла связанной, как чья-то сильная рука, вцепилась в узду, как качалась степь, мелькали перед глазами алые цветы маков, гнущиеся на тоненьких огненных стебельках, как белым пятном промелькнул лошадиный череп.
  Острые, пронзающие насквозь, как и его беспощадные стрелы, глаза Тирсая удержат её на долгие годы. Она и не знала, что скифы умеют так любить и быть преданными.
  Табити была богиней жертвенного огня и молитвы. Именно этим огнём, будет долгие годы согревать её Тирсай.
  Грозная Табити была ещё и божеством домашнего огня. Её именем Тирсай принёс ей священную клятву верности.
  Табити, молодая женщина в длинном платье. Такой её изображали скифы. Такой хотел видеть Ариту Тирсай.
  ... А потом она обязательно уйдёт.
  
  Куда она двинется дальше? Она, киммерийка, жена скифа, наследница Намму, связавшая звенья одной цепи, уходящей в века прошлого и века будущего...
  Неважно куда... Наверное, подальше отсюда, на север, через беспредельную степь, такую беспредельную, что нужно не меньше года, чтобы достичь её края, да и не каждый вернётся из этого странствия. Ведь там, за краем степи клубиться тот самый изначальный мрак, из которого раз в несколько веков выходят новые народы, потрясающие землю. Именно оттуда вышли киммерийцы, а потом и скифы. А потом выйдут другие...
  Неважно куда, ведь исчезновение киммерийцев неизбежно, ибо они, не смотря на свою воинственность, решили уйти со своей земли, без боя уступив её скифам. Этот народ исчезнет в зазеркалье истории так же, как их преследователи, скифы. Люди будущего будут спорить, откуда они пришли, кто из них был захватчиком, и на чьих землях селились оба этих народа? Загадочные этруски на своих прекрасных вазах изображали киммерийцев в виде всадников в высоких шапках. А высокие шапки были символом Верхнего Египета, Кеме... Свою страну египтяне называли Кеме. Земля кеме, смесь водорослей и земли, приносимая на их поля голубым Нилом. Эта плодородная смесь называлась кемет. Кемет, кеме, кемерийцы, киммерийцы... Киммерийцы будут отступать под яростным натиском скифов в сторону Египта, возможно, своей прародины.
  Хетты, этруски, киммерийцы, скифы...Кто дальше?
  
  

Глава 20. Белый лес

  
  Садись поудобней, мой друг, ибо ты пожелал, чтобы я поведал тебе о боевых походах и чудесах, встреченных мной на этом длинном пути, и рассказ этот не будет короток...
  То было время, когда императоры Рима и Константинополя боролись за провинцию под названием Паннония, земля которой, покрытая густыми лесами, лежит у истоков Дуная и подножия Белых Альб[78].
  На этой земле когда-то жили кельты, к потомкам племени которых, как ты знаешь, я принадлежу.
  С тех пор, как Рим был разграблен и сожжён кельтами, римляне уже не могли жить спокойно, зная о существовании возле своих границ народа, способного захватить "вечный город". Да и слишком остро в те времена стоял земельный вопрос в империи, чтобы можно было пренебречь этими богатыми и плодородными землями. Поначалу римляне старались поддерживать союз с жителями этих придунайских территорий, а вскоре присоединили их к своей державе. Тогда в этих краях появились две римские провинции - Реция и Норик. Частично сюда входила и Паннония.
  По всей Паннонии тянулись великолепные дороги, а там, где прежде были кельтские поселения, римляне строили крепости. При слиянии нескольких полноводных рек стоит и лучший город во всей Паннонии, построенный кельтами в незапамятные времена, - Сегестика. За её крепкими стенами, кроме римских войск, нашли укрытие и ремесленники, и купцы, и чиновники, и иной люд.
  Сисция - так называли этот город римляне - постоянно переходила из рук в руки то Риму, то Константинополю. Паннонскую провинцию охраняли два пограничных легиона, три пехотных и четыре кавалерийских когорты, да в придачу два отряда конных стрелков. Всего около десяти тысяч человек с внушительным запасом вооружения. Но это были времена, когда Рим уже утратил былое величие, а его армия славу непобедимой. Варвары заставляли римлян всё больше потесниться, и было немало племен, совершавших грабительские набеги на земли паннонских римских провинций. Но гунны... Они наводили настоящий ужас своими стремительными атаками. При царе Ругиле их натиск усилился. Константинополь оказал помощь Риму лишь тем, что принял на себя их главный удар.
  Гунны стёрли с лица земли римские оборонительные рубежи и захватили придунайские провинции. Одна за другой пали римские крепости на Дунае, и орды гуннов растеклись по Паннонии, уничтожая всё на своем пути. Римское войско, выступившее навстречу, подвергалось постоянным нападениям подвижных конных гуннов. Они появлялись внезапно там, где их никто не ждал. Среди нас поговаривали даже, будто гунны произошли от браков женщин, сосланных за колдовство в пустыню около Мэотийского болота[79], с местными злыми духами, так жестоки и коварны они были.
  В этой непрерывной войне гуннская знать обогащалась. Добыча, захваченная ими, была огромна. Они жили в роскоши, владели большим количеством скота, рабов. Их дома украшали ковры, цветные шерстяные и шелковые ткани, бронзовые зеркала, изделия из белого нефрита, узкогорлые серые вазы. Тысячи людей были угнаны в рабство. Ужас опустошения веял над этими землями.
  Паннония стала центром гуннской державы, а восточноримский император платил Ругиле золотом.
  В одном сражении армия римлян была рассеяна, а наш отряд конных стрелков был разбит, и мы, оставшиеся в живых, отступали, прячась в густых паннонских лесах. Мы двигались на восток, к Сегестике, едва приметными тропами, подальше от оживлённых дорог.
  Была ночь на Самайн[80], короткий промежуток времени, не принадлежащий ни прошедшему, ни будущему году. Весь день дул непрерывный, обжигающе ледяной ветер, а к вечеру стало ещё холодней. Поняв, что люди вот-вот начнут падать от холода и усталости, командир приказал остановиться. Мы решили разбить лагерь в лесу и заночевать там. Несколько человек из отряда отправились собирать валежник для шалаша и хворост для костра.
  Среди них был и я.
  Я был ранен. Моя рана гноилась и нестерпимо болела, но я был молод тогда и смог удержаться на ногах. В поисках сухого валежника я уходил в лес всё глубже и глубже, как вдруг неожиданно ветер стих, и пошёл мягкий крупный снег. Не знаю отчего, но мне стало теплее.
  Я шёл и шёл, не останавливаясь, не смея остановиться, влекомый неясным желанием идти, до тех пор, пока не оказался в самой чаще, в некоем странном месте. Может быть, оно показалось мне странным оттого, что всё вокруг покрывал белый снег, и стояла оглушительная тишина? В какое-то мгновение мне даже показалось, что я умер и обрёл последнее пристанище среди белого мёртвого покоя. Обессилев от постоянной боли, я присел, прислонился спиной к толстому стволу высокого дерева и закрыл глаза.
  Может быть, мне суждено было замёрзнуть и умереть, сидя так под тихим снегопадом, но вдруг послышался хруст сухих веток, и я ощутил чьё-то присутствие. Мышцы мои привычно напряглись, и я невольно нащупал рукоятку меча. С огромным трудом и нежеланием я поднял тяжёлые веки и увидел прекрасное женское лицо. Широко открытые глаза цвета ясного неба в погожий день смотрели на меня со спокойным любопытством. Гладкая белая кожа узлучала свет и тепло. Красным золотом полыхнула прядь волос, тяжело упавшая на грудь из капюшона алого плаща, накинутого на плечи незнакомки.
  Она присела напротив, и какое-то время мы смотрели друг на друга, не говоря ни слова.
  Наконец, она произнесла:
  -Меня зовут Авлари.
  И её голос закружился надо мной невесомым облачком, сотканным из звуков, а я... я не мог отвечать, настолько был обессилен и поражён. Едва шевеля сухим неповоротливым языком, я всё-таки смог выговорить своё имя:
  -Зорсин.
  Она кивнула.
  -Я вижу, тебе совсем худо. Если ты ранен, то я могла бы помочь. Пойдём. Здесь неподалёку мой дом.
  Она протянула мне хрупкую руку, оказавшуюся неожиданно сильной.
  Я с трудом поднялся, и мы побрели.
  Снег падал и падал, не переставая, и в этой абсолютной, совершенной белизне вдруг на мгновенье мне показалось, что я ослеп.
  Мы шли недолго, и вскоре за очередным заснеженным кустом или большим сугробом, показался маленький домик с треугольной крышей. Он приютился под одной из могучих елей, таких высоких, что их верхушки, да ещё в снегопад, невозможно было рассмотреть.
  Пока Авлари открывала ветхую дверь, я, почти теряя сознание, прислонился к стене дома и взлянул на деревья, плотно обступившие домик. На клокастом суку одной из елей я заметил тёмное пятно а, приглядевшись, понял, что это птица. Большой чёрный ворон, смежив морщинистые веки и спрятав в плечи голову, сидел неподвижно, отчего казалось, что он спит. Но внезапно древняя птица открыла глаза и посмотрела прямо на меня, заставив моё сердце замереть. Он словно видел меня насквозь.
  Наконец, Авлари позвала:
  -Входи, Зорсин.
  В ту же минуту ворон взмахнул тяжёлыми крыльями и взлетел, сбив снег с ветки.
  А я перешагнул высокий порог, и мне в ноздри сразу же ударил сильный запах сухих трав.
  Авлари сбросила плащ, и встала передо мной.
  На деревянном столе едва теплился огарок свечи, и в этом слабом мерцающем свете вновь вспыхнуло красное золото её волос.
  Авлари протянула мне чашку тёплой воды, смешанной с вином. Я поднёс её к губам и стал жадно пить. С каждым глотком моё тело наполнялось теплом. Очаг в доме ещё не успел остыть, и пахло так вкусно, что я едва не терял сознание.
  И в самом деле, друг мой, всё, что происходило со мной с этой минуты, и сегодня кажется мне сном. Пожалуй, я даже не стану утверждать, что это было наяву. Голова, словно наполнилась благоуханным дурманом, все чувства были обострены, а сознание притуплено. Осталась только одна мысль, за прожитые годы истончённая как старый меч, один вопрос - кто она? Может быть, это была сама Хозяйка Туманных Гор[81], что тёмными ночами подстерегает путешественников, встречая их волшебным светом своей совершенной красоты, чрезмерной холодностью и излишним спокойствием? Стоит ей улыбнуться, и путники по своей воле следуют за ней в потусторонний мир, забывая этот.
  Один образ, одно лишь слово... имя... Авлари.
  Время остановилось.
  Я жил вне пределов земного времени, не зная ни тоски, ни печали, в стране, название которой неведомо мне до сих пор.
  Авлари что-то делала, говорила со мной, иногда пела так, как поют, наверное, сирены. Когда она уходила, я в одиночестве бродил по дому, рассматривая всё, что окружало эту женщину в её таинственном жилище. Стеклянные, глиняные, металлические и деревянные сосуды, огромное множество которых стояло на полках и столах, звенели, постукивали, стонали и издавали самые разнообразные звуки, когда их касалась моя рука. Одни были пусты, другие наполнены всевозможными жидкостями, порошками и субстанциями самых невероятных консистенций. Одни благоухали, другие отвратительно смердели. Небольшие ступки, глиняные толкушки, тонкие стеклянные палочки и длинный каменный посох, тёмно-синий, со странными серебряными письменами, начертанными на нём.
  Возвращаясь, Авлари наполняла ёмкости новыми снадобьями, которые готовила из натёртых сухих веток и белого мха, заваривая их кипятком, смешивая или взбалтывая. Она делала это без слов, тихо и ловко, ибо, мой друг, как ты уже наверное догадался, Авлари была знахаркой. Мою рану она залечила мгновенно, приложив к ней повязку, пропитанную терпко пахнущей мазью. Её ладонь легла сверху на кусок полотна, губы коротко шепнули несколько слов, и боль утихла, очень скоро вовсе исчезнув. Кто же была она - колдунья, волшебница, лесная нимфа?
  Я плохо помню, что мы ели и пили, о чём разговаривали. Помню её ладони, порхающие передо мной как пара белых голубей, помню большой металлический медальон на её груди.
  Порой она подолгу смотрела на звёзды, прекрасная и непостижимая как сами звёзды. Помню, как она смеялась, рассыпая свой смех горстями жемчуга. Надо мной ли она смеялась? Наверное, я был нелеп...
  День от ночи отличался для меня только расцветкой. Помню, как открывал глаза и видел на стенах багровые отблески пламени горящего в низеньком очаге торфа, или причудливый лунный рисунок на полу, розоватый рассвет в маленьком окошке или голубые сумерки, белую неподвижность сугробов или случайный полёт чёрной лесной птицы.
  Я говорил с ней, но не помню о чём. Помню её лицо, белое, мерцающее, как отблеск чего-то соверешенного и прекрасного. Алые губы, чёрные брови над синими глазами... Голос, похожий на журчание неспешного водного потока.
  Она любила меня, я знаю. Я был окружён поистине неземной любовью. Как душа Ллу-Ллау[82] после последнего вздоха в день летнего солнцеворота орлом взлетала моя душа в небесные чертоги.
  Со мной никогда прежде и больше никогда потом не было ничего подобного тому, что я пережил там, в этой маленькой одинокой лесной хижине.
  Не знаю, сколько времени пробыл я у Авлари, но очнулся я на заснеженной каменистой дороге, ведущей в Сегестику. И как Ллу-Ллау в день зимнего солнцестояния вновь обрёл я бренную жизнь.
  Я догонял свой отряд четыре дня. Они думали, я умер или заблудился в бескрайних лесах Паннонии. Четыре дня пробыл я с Авлари или четыре года?
  Ты спросишь, что же чудесного в моём рассказе?
  Не знаю, друг мой, не знаю...
  Но ничего чудесней в моей жизни не было. Я стал другим, побывав в этом белом лесу.
  Иногда мне кажется, голос Авлари я слышу в шелесте листьев, в шорохе сухой еловой ветки, в песне ручья.
  Не помню, что нашёптывала мне она в те ночи, но теперь я умею слагать баллады о Белой Луне, о Смерти, стоящей за спиной, и Бесконечном Пути по вьющейся Белой Дороге, потому что теперь я знаю, куда должен вернуться.
  
   К тем красивым берегам и к тем красивым склонам холмов,
   Где солнце ярко освещает долину озера,
   Мы всегда приходили с моей возлюбленной,
   К красивым, красивым берегам озера.
   Море имеет границу с побережьем.
   Позволь твоим горам стать тёмными и печальными.
   И когда я буду качаться на волнах солёного океана далеко отсюда,
   Всегда ли ты будешь тосковать по мне и желать нашей встречи?
  
  
  

Глава 21. Лунная поляна

  
  Он будет ждать её в священной роще. Сильвана должна была успеть прийти туда до захода солнца.
  Холодная вечерняя роса обжигала босые ноги. Щёки пылали.
  На мгновенье девушка остановилась, чтобы перевести дыхание. Сердце колотилось в груди. Она оглянулась назад и ещё раз взглянула на те места, что покидала, может быть, навсегда.
  На горизонте синели горы. Низины спали, укрывшись белыми слоями сумеречного тумана. Сочную зелень убегающих в дремучие моравские леса предгорных лугов, слегка серебрила вечерняя роса. За пологим холмом, обвитым причудливыми локонами зелёной листвы виноградников, среди плодородных полей, окружённых цветущими садами, виднелись белые домики.
  Маленьким светлым пятнышком среди покрытого вечерним туманом безмолвия останется в её памяти родной дом.
  Но надо идти, надолго останавливаться нельзя, скоро её станут искать. Если ей повезёт, то она вернётся...
  Но рано или поздно они всё равно её хватяться.
  Сильвана пошла шагом.
  Она знала, что должна придти туда именно сегодня, в день первого новолуния после своего восемнадцатилетия, чтобы получить реликвию из рук посвящённого человека. Она летела туда, как птица, направляемая внутренним проводником. Она непременно найдёт ту поляну, где её будет ждать волхв.
  Сильвана и не заметила, когда деревья обступили её со всех сторон. Ни дороги, ни тропинки, ни звука, ни шелеста. Лес, тысячеголосый днём, притаился в тишине. Верный знак, что она на правильном пути. Ещё немного, и ночь опуститься на землю, лес наводнят причудливые призраки тумана, и тогда наступит непроглядная, как мировое пространство, ночь.
  Трава всё выше, лес всё гуще, идти всё труднее. Долго пробиралась она сквозь чащу, но вот деревья словно расступились, и она вышла на поляну, поросшую пышными папоротниками. Среди лиловых орхидей, причудливым узором покрывающих изумрудный травяной ковёр, она рассматрела плоский каменный алтарь под огромным дубом.
  В стволе векового дерева чернело большое дупло, зияющее как таинственный вход в потусторонний мир. Заворожённо смотрела она в чёрный провал, не имея сил отвести взгляд.
  Солнце давно опустилось за верхушки деревьев. Всё вокруг тонуло в предзакатном сумраке, и только сосновые стволы мерцали лиловатым блеском. Ни пения птиц, ни шороха листьев. Всё замерло в благоговейном почтении перед восходом владычицы ночи. Луна медленно поднималась над деревьями, накрывая поляну покрывалом лунных теней....
  Сильвана стояла в ожидании, всматривалась в густую, почти осязаемую темноту дупла.
  Ожидание было долгим как вечность.
  Наконец, тьма расступилась, и перед ней появился высокий седой старик.
  Сумрак ли ночи делал его одежды светящимися, или так было на самом деле, Сильвана не успела понять, так поразил её этот человек.
  Большими тёмными руками старик держал посох.
  Где она могла видеть этого человека? Где и когда она могла видеть посох волхва? Она пыталась вспомнить, откуда ей знаком серебристый узор на посохе, поблёскивающий в призрачном свете луны. А может быть, ей только казалось, что узор светится?
  "Что это за узор? Буквы? Витиеватые буквицы... Не рисунчатое письмо, не греческие буквы и не те, новые, славянские, что показывал ей тот монах, два года назад нашедший на некоторое время приют в нашем доме... по пути в Градец к князю Борживою[83], который призвал монаха учить мораван славить бога на родном языке. Как его имя?... Мефодий[84]?"
  Она почувствовала, что кончики её пальцев помнят прохладную и гладкую поверхность посоха. Да и волхв был на кого-то похож. Она бы вспомнила, если бы не была так напугана.
  Всё, что происходило сейчас, уже было с ней когда-то. И дорогу сюда она нашла так, словно дорогой этой ходила не раз.
  Всё это было с ней давно, когда она была другой...
  Сильвана по-прежнему была скована и не могла двигаться. Но страх ушёл. Этот человек не враг, она чувствовала это.
  Молчанье прервал волхв:
  -Подойди.
  Сильвана с трудом оторвала ноги от земли и сделала несколько нерешительных шагов. Потом, стряхнув последние остатки нерешительности, подошла ближе и поклонилась старцу. Чтобы разглядеть его лицо, ей пришлось поднять голову вверх, так высок он был, этот старик.
  Но нет, это был не старик. Если бы не белая до пояса борода, он бы выглядел совсем не старым, полным сил человеком. Руки, державшие посох, были крепки, как у воина.
  Сильвана несколько мгновений стояла в нерешительности. Всего несколько мгновений.
  - Сказано мне, чтоб шла я сюда, а тот, кого встречу здесь, укажет мне путь... Не ты ли будешь тот человек?
  -Я - страж Вечного Дерева,- изрёк волхв.- Готова ли ты ступить на путь постижения Книги глубины?
  -Да, - произнесла она, словно принесла клятву. Голос прозвучал глухо, но не задрожал.
  Она была готова пройти дорогой испытаний.
  Прежняя жизнь Сильваны была полна света и любви, словно в первую её купель насыпали столько мака, чтобы на всю жизнь хватило богатсва и любви. Чистый светлый родительский дом, добрый отец, ласковая мать, молодой красивый жених, ставший ей, шестнадцатилетней, хорошим мужем, здоровая красивая дочка. Всё было так ладно, как в сказке. Но в сказках бывают испытания...
  Они хватяться её рано или поздно.
  Сильвана знала, что пан Власлав не оставит её в покое. Если она не согласится стать его наложницей, он бросит её на растерзанье псам. А если согласится, то жена пана прикажет задушить соперницу однажды безлунной ночью.
  Или крестьяне прогонят её из деревни как ведьму.
  Она лечила травами и заговорами тех, что приходил к ней за помощью. Она давно знала, что её руки способны унять любую боль, а волшебное снадобье из трав и разгоняющее печаль слово способно врачевать душевные раны. Помогала она и жене пана Власлава при родах, ей удалось спасти и мать, и преждевременно рождённое дитя. Да только на свою погибель попалась она на глаза пану Влаславу.
  На беду она попалась на глаза пану. Недаром в деревне считали, что она умывается только молоком - с первого же взгляда, брошенного на золотые кудри Сильваны, пан, словно потеряв рассудок, стал преследовать красавицу везде, как злой рок. Отвергнутый, он стал ещё безумнее, без разбора уничтожая всех, кто стоял между ним и ею. Стала замечать она, что реже стали захаживать к ней подружки. Да народу меньше стало бывать у неё.
  Зачем она попалась на глаза пану!
  Не стала она дожидаться, пока пан Власлав прикажет насильно притащить её в один из своих замков и прикажет удовлетворять его дикие необузданные страсти. Пусть это не тюрьма, но темница...
  На свою погибель попалась она на глаза пану...
  И тогда она решила уйти к волхвам, тайно жившим в лесах Великой Моравии. Их зов Сильвана слышала с детства, с тех самых пор, как стала видеть странные сны...
  На беду попалась она на глаза пану.
  Сильвана не боялась. После того, как пан Власлав приказал повесить её супруга Славибора, она больше ничего не боялась. Её маленькая дочка, белокурая Арина была в безопасности. Жаль, что никогда не увидеть ей дочь в свадебном наряде, но, слава Богу, она уже знала, что девочке предстоит долгая и счастливая жизнь.
  Сильвана смотрела на волхва снизу вверх. В её голубых глазах блеснули слёзы:
  -Всё-таки, почему именно я?
  И она решительно шагнула в темноту.
  
  

Глава 22. Прекрасная мельничиха

  
   С горящей свечи свисала длинная восковая борода.
  Йохан Ранк допоздна засиделся за подсчётами, но цифрами остался доволен. Ещё никогда он не зарабатывал так много, как в этом году. Тысяча пятьсот восемьдесят восьмой год обещал быть одним из самых удачных за всё время, что он занимается торговлей.
  Ранк сидел за дубовым столом, у самого окна, за которым дождь усердно поливал каменную мостовую ночной Риги. В такие ночи старый Ранк особенно остро чувствовал своё одиночество. Бездетный вдовец в большом доме, предназначавшемся для дружной семьи, он сам себе казался маленьким и безнадёжно старым. Вот уже много лет он считается одним из самых богатых купцов в Риге, а для кого он нажил столько добра? Если бы не Агнесс, девчушка, последние пять лет служившая у него горничной, некому было бы и стакан воды поднести.
  Ранк вспомнил о кружке тёплого молока, приготовленной для него Агнесс и стоящей, наверное, сейчас на столике в спальне. Он уже собрался пойти выпить молоко и улечься спать, когда внизу послышался стук железного кольца о входную дверь.
  Ранк, кряхтя, поднялся - у него были больные колени и спина - ухватился большой морщинистой рукой за край стола и сделал шаг, как вдруг в дверях показалась рыжеволосая Агнесс.
  -Господин, прикажете отворить? - спросила она, и Ранк по букетику, приколотому к поясу её платья, понял, что девчонка не собиралась спать, а наверняка встречалась со своим ухажёром, этим бестолковым деревенщиной Эри.
  -Да, открой, - ответил старик и тоже, как мог, поспешил вниз.
  Пока он спускался по крутой деревянной лестнице, Агнесс уже открыла дверь.
  В узкой полосе света, падавшего из дома на мостовую, стоял человек. Ранк внимательно всматривался в гостя серыми выцветшими глазами. Агнесс подняла свечу повыше. Из дождливой ночной Риги в дом шагнул Кристиан Берг, сын Николауса Берга, человека, которому Йоханн Ранк был многим обязан.
  -Кристиан! - воскликнул Ранк, и его блёклые глаза вспыхнули. - Это ты? Как я рад тебя видеть!
  Ему был дорог каждый добрый гость, заглянувший в его одинокий дом, но этому молодому человеку он обрадовался особенно.
  -Здравствуйте, господин Ранк, - поздоровался Кристиан. Одной рукой он отдавал намокшую шляпу служанке, а второй бережно прижимал к себе какой-то свёрток.
  -Дядя Йоханн! Называй меня дядя Йоханн, - воскликнул старик, обнимая юношу. - Ты мне как сын, Кристиан, дорогой.
  -Ах, дядя Йоханн, я тоже рад вас видеть, - улыбнулся Берг.
  -Пойдём скорее к огню, тебе надо согреться. И хозяин повёл гостя через прихожую в каминную комнату своего старого, как и он сам, дома.
  -Агнесс, принеси чего-нибудь поесть и выпить.
  Служанка кокетливо улыбнулась, и украдкой поглядывая на статного, ясноглазого молодого гостя, присела в полупоклоне.
  -Да, господин, - сказала она, улыбнулась ещё шире и убежала на кухню, тряхнув непокорными рыжими локонами, выбившимися из-под платка.
  -Кристиан, мальчик мой, откуда ты и куда? - спросил Ранк. - Скорее расскажи, что привело тебя ко мне такой дождливой ночью.
  Старик грузно опустился в деревянное с высокой спинкой кресло у камина, приглашая молодого человека сесть напротив. Ранк поглядывал на свёрток.
  А ещё он заметил, как Кристиан похож на своего отца.
   "Такие же прямые, чуть нахмуренные брови, - думал Йохан Ранк. - Правда, взгляд не такой суровый, как у Николауса. А глаза его, точно его, совершенно серые, как северное море, которое он так любит. Ростом выше отца, хоть Николаус повыше многих будет. Плечи широкие, а руки не натруженные, видно, что ничего тяжелее книги не держал. Это тебе не корабельный штурвал крутить".
  Яркое пламя весело пожирало поленья в камине и поблёскивало красными искрами в глазах молодого Берга. От этого его лицо делалось недобрым.
  Наконец, он сказал, не глядя на Ранка:
  -Дядя Йоханн, я попробую рассказать обо всём покороче, обстоятельства заставляют меня торопиться.
  -Внимательно слушаю тебя, Кристиан.
  -Я еду из Праги, где, как вы знаете, изучаю медицину в университете. Отец всегда хотел, чтобы я стал шкипером, - грустно улыбнулся Кристиан одними уголками губ.- Но моя тёмная звезда манила меня к другим наукам, тайным. Я мечтал постичь в совершенстве алхимию и астрологию в университетах Лёвена, Утрехта, Лейена или Парижа. Но по настоянию отца отправился в Прагу, чтобы стать лекарем. Должен признаться, меня это вполне устроило, ведь император Рудольф известный адепт сего королевского искусства. В Праге я поселился в одном славном домике на Староместском рынке в крошечной, но уютной квартирке с горшочком левкоев на окне, и вскоре ступил на путь познания. Но год назад случилось то, что перевернуло всю мою жизнь.
  Молодой человек немного замялся.
  - Одним словом, я встретил одну девушку.
  Ранк поднял брови. Слишком невесело говорил об этом его молодой гость. Он неплохо разбирался в людях, был стар и опытен, поэтому чувствовал, теперь стоит ожидать чего-то не слишком хорошего.
  -Да-да, дядя Йоханн, вы правы. Ничего хорошего из этого не получилось, - будто читая мысли старика, ответил Кристиан. - Кроме этого...
  Молодой человек показал глазами на свёрток.
  -Что там?
  У старого Ранка замерло сердце, когда свёрток пискнул. Ещё надеясь, что он ошибся в своих догадках, Ранк потянулся к свёртку.
  Кристиан откинул край покрывала, и рука старого Ранка так и застыла в воздухе. Среди кружев одеяльца он увидел ангельское личико младенца. Ребёнок смотрел на него ясными синими глазами.
  Между тем, Кристиан продолжал свой рассказ.
  -Студенческая жизнь, дядя Йохан... Я унаследовал от своего отца буйный нрав и жажду приключений, но беспечность, свойственная только мне, нередко приводила меня в рискованные переделки. Пирушки, вечеринки, игры в кости, безумные забавы, много шума, кутежи, хмельные процессии по улочкам Праги... В тот день я осушил немало кружек пенного богемского пива, и мы с друзьями поспорили. В хвастиливом кураже я пообещал, что проведу ночь на одной заброшенной мельнице на Кампе. Вы спросите, дядя Йоханн, почему именно на Кампе? Место это нехорошее, в городе о нём ходят недобрые слухи, будто бы там живут колдуны. Но... я встретил на Кампе прекрасную девушку, дочь мельника. Не знаю, возможно, я был околдован ею, но мы полюбили друг друга с первого взгляда.
  Это было в конце мая...
  В Праге каждый камень пронизан тайной. Я любил часами блуждать по старинным пражским переулкам. Белая гора, Градчаны, башня тюрьмы Далиборка, соединяющаяся переходом с переулком Алхимиков[85], лабиринты подземных ходов...Я перешёл каменный мост, связывающий берега Влтавы, несущей свои воды окуда-то с шумавских гор, спустился по узкому, сбегающему вниз переулку к крепостным стенам. Я шёл мимо островерхих башен, погружённый в свои мысли. Словно в забытьи блуждал по ночной Праге, и когда уже начал уставать, за деревьями вновь послышался негромкий шум реки. Я шёл и шёл, а шум воды становился все отчетливей, громче. Меня неудержимо тянуло туда, к реке.
  Вскоре я оказался у старого моста. Как одержимый шёл я по чёрным брёвнам, словно пересекая невидимый рубеж между двумя мирами, существующими одновременно, только в разных реальностях. К шуму воды добавился ещё какой-то звук. Что-то гудело и слегка рокотало. Я приближался к запруде.
  Это было совершенно незнакомое место, которое, в общем-то, неудивительно было там обнаружить. За невысокой тисовой изгородью, стояла мельничка. Река била в мельничное колесо, бурлила, пенилась под ним.
  Я подошёл ближе. Внизу, к тёмному омуту низко склонились две ветлы, полоща свои ветки в быстрых струях. Какое-то время я неподвижно стоял, не в силах отвести глаз от белых водяных лилий, призрачными пятнами плавающих у самого берега. Не знаю отчего, но мою беспечность сдуло подобно зыбкой туманной дымке.
  Вдруг порыв ветра принёс упоительный, дурманный запах цветущих лип и ещё какого-то растения. Я огляделся и заметил бузинное деревце, усыпанное белоснежными зонтиками цветов.
  Месяц поднимался всё выше в чёрное небо, и мне открылась чудная картина. На самой плотине, свесив ноги над шумящею водой, сидела девушка. Светлые вьющиеся волосы её трепетали в прохладных струях ночного ветерка.
  Это пустынное место, омут с тихою водой, пьянящий аромат цветущих лип и бузины, плотина с неподвижной фигуркой девушки, упорно глядящей в воду, холодный лунный серп, имело в себе какую-то странную магическую силу, ощущение призрачности, опасного фантома.
  Но девушка оглянулась на меня так спокойно, как будто ждала моего появления.
  Я не мог вымолвить ни слова, такой красивой показалась мне она. Молочно-опаловая кожа, свойственная золотоволосым, несказанно печальные, отрешённые глаза и вьющиеся волосы. Она держала в руках большую водяную лилию, и нежный цветок показался мне искусно выточенным из белого мрамора.
  То ли из-за призрачного света луны, то ли из-за неумолчного шума воды, но я понял, что пришёл сюда, подчинившись предвечным письменам Судьбы, что я окончательно погиб, и что мне больше нечего искать в этой жизни. Всё, что мне нужно, я нашёл здесь, у этого тихого омута.
  -Меня зовут Марта, - сказала девушка, и от её дыхания затрепетали лепестки лилии. - Я дочь мельника.
  Потом она спросила:
  -Хочешь, угадаю, как тебя зовут? Кристиан. Верно?
  Я кивнул.
  -Я хотела, чтобы был именно Кристиан.
  И она что-то бросила в омут.
  Река подёрнулась свинцовой дымкой. Я не мог отвести глаз от плавного течения вод под этой пеленой, пока порывом ветра её не унесло куда-то в далёкие топкие болота. Так и всё былое унеслось, подобно обрывкам тумана - тревоги, страхи.
  Где-то вдали раздался едва слышный звук колокола костёла Девы Марии пред Тыном, отбивающего каждый десятый час. Я понял, что пробил мой час, и, блуждая этой ночью по Праге, мне удалось, миновав зыбкие промежуточные миры, подойти к самому главному.
  Порой в поисках ответов мы жадно вслушиваемся и тревожно вглядываемся во что угодно, в рокочущие звуки дальней грозы или в пелену речного тумана, пытаемся в мутной взвеси не имеющих никакого смысла событий рассмотреть очертания будущего.
  Но приходит день, и ответы возникают сами собой.
   []
  Мельник благословил нас с Мартой. Однако, мой отец был против. Он писал, что я должен жениться на той, что он давно выбрал для меня. Я ослушался, дядя Йохан. Да и поздно уже было принимать отцовский выбор. Наша дочь родилась три месяца назад, и мы с Мартой были счастливы. Но это не главная причина моего бегства. Моя Марта... она была...
  -Была? - в ужасе переспросил Ранк.
  -Была... Её больше нет.
  Кристиан помрачнел.
  - Она была необыкновенной, - тихо продолжал он. - Она умела лечить и излечивать. Как она это делала, не знаю. Я врач, но не понимаю природы дара, которым она обладала. Её руки делали то, чего не могли сделать мои лекарства. Люди приходили к ней, она исцеляла их, и, казалось, что все благодарны... Но эта суеверная ненависть местных крестьян, угрозы пустить красного петуха и выжечь скверну... Мы жили, готовые в любую минуту отразить удар.
  Йоханн Ранк встал.
  -Кристиан, мой дорогой мальчик, не хочешь ли ты сказать, что твоя Марта была... ведьмой? С ней расправились как с колдуньей?
  -И да и нет, дядя Йохан, - поморщился Кристиан. - Я не могу называть эту женщину ведьмой. Это был... дар. Божественный дар. Ведь она делала добро.
  Кристиан схватился за голову руками, словно старался этим жестом остановить поток страшных воспоминаний.
  -Я бежал с маленькой Евой. Дядя Йоханн, позвольте мне оставить её у вас ненадолго. Я должен ехать к отцу. Он настаивает на том, что бы я продолжил обучение в академии Стефана Батория в Вильно. Бог знает, что может случиться со мной по дороге, - Кристиан смотрел на девочку, спокойно лежащую в своих пелёнках, полными слёз глазами.
  Старик положил свою руку на руку Кристиана Берга:
  -Хорошо, Кристиан. Я позабочусь о девочке, пока ты не вернёшься за ней.
  -Спасибо, дядя Йоханн, я постараюсь забрать её как можно скорее, - он встал и в последний раз поцеловал маленькую дочь.
  
  Когда рыжая Агнесс появилась в комнате с едой и питьём, молодого гостя уже не было. Её старый хозяин стоял у стола, на котором копошился в пелёнках младенец. Едва не выронив поднос, Агнесс подошла ближе. Крошечная девочка чмокала губками и сжимала пухлые ручки в кулачки.
  
  
  Путь лежал по Белозерскому тракту через заснеженные, дремучие русские леса. Дикие места. Высоченные ели и тишина... Только свист ветра да волчий вой ночами....
  Но ямщики народ бывалый - и через лес, и через степь. Лишь бы доехать до постоялого двора, а там поменять лошадей и... дальше.
  Зима выдалась морозная, снежная, ясная.
  В четыре часа после полудня чёрная наёмная карета остановилась у постоялого двора. К карете немедленно подбежал расторопный служащий и помог выйти грузному старику, одетому в немецкое платье. Следом показалась молодая женщина. На её руках тихо плакал спелёнутый ребёнок.
  Старик едва двигался, и женщина, в одной руке держа закутанного ребёнка, другой поддерживая старого господина, повела его в дом.
  -Как прикажете записать? - спросил у гостя хозяин постоялого двора.
  Но старик едва переводил дыхание. Женщина, сопровождавшая его, ответила по-немецки:
  -Господин Йоханн Ранк из Свободной Риги. Едет в Новгород по делам торговли.
  Огненные локоны Агнесс выбивались из-под шали. Она то и дело поправляла их.
  Хозяин бросил взгляд на ребёнка.
  -Это приёмная дочь господина Ранка, Ева Ранк. А я служанка, - Агнесс уже оттаяла, большая печь хорошо отапливала дом.
  Сидевший за столом дородный купец, с трудом оторвался от скамьи. Пыхтя, поднялся, и набрасывая на плечи тулуп, задел рукавом лампу на стене. Лампа покачнулась, и пламя внутри задрожало, меняя очертания окружающих предметов. В этот миг дверь открылась, и в помещение вошёл человек. Это был молодой рослый ямщик.
  Горячая кровь Агнесс просто закипела. Она широко улыбнулась, и бросила долгий пронизывающий взгляд в его сторону, глядя немного исподлобья. Ямщику тоже явно приглянулась румяная белолицая путница. Он подбоченился, стащил с русой головы шапку и подмигнул красавице.
  Господину Ранку отвели большую комнату с двумя маленькими окошками, деревянным столом и большой кроватью с мягкой периной, на которой он теперь и лежал, тяжело дыша и не переставая стонать. Агнесс, опустив руки на колени, сидела на скамье у одного из окошек и смотрела то на кровать, то в окно. Комната была заставлена неразобранными сундуками.
  Маленькая Ева, словно чувствуя что-то неладное, пищала и копошилась в своей постельке. Агнесс поняла, что если так будет продолжаться и дальше, то никто из них не уснёт сегодня ночью. А она так устала за все эти дни утомительного путешествия.
  Она поднялась со стула и подошла к Еве. Девочка морщила носик и словно пыталась вырваться из тесного кокона пелёнок. Агнесс как следует укутала малышку и поспешила выйти с ней на улицу, чтобы дать хозяину заснуть.
  Ранние зимние сумерки уже окрасили всё вокруг тёмно-голубым. Заснеженные островерхие ели подпирали верхушками лоскут синего неба. Ели плотной стеной окружали постоялый двор и стояли навытяжку, как караул. Полная луна щедро поливала перламутром тихую землю. Крупинки сухого снега переливались в лунном свете, отчего казалось, что она искрится, посыпанная серебряной пылью.
  Агнесс медленно, слегка покачивая ребёнка на руках, зашагала вдоль дома по присыпанно снегом тропинке. Снежная крупа под ногами тихонько поскрипывала, и, казалось, что это единственный звук в округе. Рождественский мороз пощипывал её и без того румяные щёки.
  Маленькая Ева скоро успокоилась и заснула.
  Агнесс подняла глаза к небу, где, словно крошечные дырочки на источенном молью тёмно-синем бархате, светились далёкие звёзды. Агнесс стала считать:
  -Viens, divi, tris, setri[86]... - тихонько бормотала девушка.
  Вдруг дверь постоялого двора широко и шумно распахнулась.
  Агнесс оглянулась и увидела молодого ямщика, которому улыбнулась утром.
  Он посмотрел в её сторону долгим хмельным взглядом, не сразу узнавая.
  Сердце Агнесс заколотилось, ей сделалось жарко.
  Парень узнал красавицу-путницу. Медленно, вразвалочку он подошёл к ней.
  Какое-то время молодые люди без слов смотрели друг на друга. Наконец, молодой ямщик усмехнулся:
  -На звёзды смотришь?
  Агнесс улыбнулась ему, а он, кивнув на Еву, спросил:
  -Твоё дитя?
  И хотя Агнесс не понимала по-русски, ответила, отрицательно покачав головой:
  -Ne, ir meita mana magistra[87].
  -А-а... - протянул парень, поняв, по крайней мере, что ребёнок не её.
  Он приложил огромный кулак к груди, где неистово стучало его сердце, и назвался:
  - Меня Яковом зовут.
  Агнесс поняла его и ответила:
  - Agnes.
  Потом они ещё долго говорили каждый на своём языке. Агнесс немного знала по-немецки, и они всё же смогли договориться.
  -Агнеса, звёздочка моя...
  -Jacob...
  
  Утром следующего дня, невольно ища друг друга, они столкнулись в сенях. Пунцовые щёки Агнесс ещё ярче заполыхали, когда она увидела Яшку.
  -Постой, - сказал молодой ямщик, схватив Агнесс за локоть. - Через семь дней, если дождёшься, отвезу тебя к себе в деревню, под Тверь. Ты не думай, я и под венец с тобой... Уж больно ты мне по сердцу.
  Агнесс что-то лопотала в ответ, а Яшка, словно хмелея от её воркованья, снова и снова говорил:
  -Дождись меня, дождись.
  
  Через семь дней господин Ранк умер.
  -Jesus, - в невыразимом отчаянии стояла Агнесс возле тела человека, много лет бывшего для неё не только господином, а почти отцом.
  "Никогда больше мне не найти такого хозяина, - думала она, глотая слёзы. - Теперь придётся вернуться к мачехе и сводному брату, этому отвратительному Петеру. Нет, лучше уж убегу с Якобом".
  Внезапно и окончательно решившись, Агнесс стала торопливо собираться. Когда узел был завязан, она вдруг на мгновенье задумалась о чём-то неясном, тревожном, что не смогла бы объяснить и самой себе, но потом решила, что будет лучше сейчас ни о чём не думать.
  Схватив узел, она решительно направилась к двери.
  Но что-то вдруг заставило её оглянуться. Девушка испуганно повернула голову, ища причину этого движения, и встретила синий взгляд маленькой Евы.
  Нет, она всё-таки не понимала, почему оглянулась, ведь ребёнок даже не плакал. Малышка смотрела ей прямо в глаза так, что Агнесс выронила узелок на пол.
  Единственное, что она поняла немедленно, сразу, здесь же, на том месте, где стояла, что не сможет уйти, оставив девочку одну. Она подошла к Еве и взяла её на руки.
  
  Яшка уже ждал её возле саней. Прозрачный воздух был кристально чистым, а небо божественно голубым. Обеими руками прижимая к себе маленькую Еву, Агнесс подошла к Яшке и, лукаво подняв светло-серые глаза, посмотрела на него снизу вверх.
  Он порывисто прижал её к себе и крепко поцеловал в губы.
  -Агнеса ты моя... - прошептал парень.
  Потом, приподняв девушку вместе с ребёнком, он посадил её в сани на лохматый овчинный тулуп, бросив рядом узел со скромными пожитками Агнесс.
  
  Яшка и Агнесс счастливо поглядывали друг на друга, не спрашивая ни о чём, ибо не знали других языков, кроме языка любви, но они понимали друг друга без толмача, сердцем понимали...
  Маленькая Ева не спала. Широко открытыми синими глазами она смотрела в высокое небо. Что было в этом взгляде? Если бы Яшка и Агнесс захотели, они бы узнали о закатившейся славе Богемии, о её былом блеске и величии...
  Но они ничего не хотели знать, кроме своей любви. Только Агнесс как бесценный дар прижимала к груди маленькую чужую девочку.
  Она навсегда запомнила то мгновенное, потрясающее, невероятное по красоте виденье, которое было ей в ту минуту, когда на неё посмотрели синие глаза Евы Берг.
  
  

Часть II. Посох богов

  

"Вселенная и не подозревает, что мы существуем..."

Слова Луция Мамилия Туррина,приписываемые ему Гаем Юлием Цезарем

  
  

Глава 1. Сияющий цветок

  
  Граница тенеуса вибрировала и мерцала немыслимыми оттенками цветов, перемешивая их между собой, расщепляя и образовывая неописуемые сочетания. Иннаресми ощутила её как нечто одновременно тёплое и прохладное, мягкое и жёсткое, зыбкое и невероятно прочное.
  Впрочем, переход почти не вызвал никаких физических ощущений. Многое из того, что переживает транснавт при переходе через тенеус лежит в эмоциональной сфере. "Чувство утраты", "беспокойство", "будто падаешь", "словно выныриваешь", "радость, когда видишь свет" - вот то немногое, что смогли ей рассказать те, кто уже не раз переходил через тенеус.
  Если бы спросили её, она описала бы это так.
  Обдукто - состояние, когда ты словно блуждаешь во мгле, но ещё ощущаешь себя как личность. Тенебрис - полное обезличивание, развоплощение, ничто, потеря ощущения времени и пространства, уничтожение всех связей, распад всех молекул.
  Шагнуть в тенеус. Этому нельзя научиться. Тренировочные переходы на искусственные нибирийские спутники дают лишь очень приблизительное представление о пространственно-временном переходе. В коридоре тенеуса действует принцип сжатия времени, поэтому между мгновением, когда сознание меркнет и моментом возвращения существует один миг.
  Опытные транснавты каждый по-своему описывают этот миг. "В самом начале было немного неприятно, а потом... потом был уже тенеус - коридор с ярким светом в конце. Видишь свет - значит, вернулся в бытие, в существование", - так её учила Намму.
  Иннаресми была толковой ученицей, она усвоила всё, что ей говорила Намму, и всё-таки, впервые шагнув в переходной шлюз, находясь где-то между тенебрисом и обдукто, Иннаресми испытала невыразимый страх остаться там навеки. Однако, это продолжалось совсем недолго.
  Но это было незабываемо.
  Благополучно преодолев тенеус, сразу за радужной границей переходного шлюза она увидела лаконично обставленную комнату принимающей шлюзовой камеры. У стены кушетка, рядом с ней на небольшом тонком металлическом столике прозрачный сосуд с тонизирующей жидкостью, у изголовья экран панели связи, за прозрачной стенкой в нише форменный костюм.
  На дрожащих ногах она подошла к кушетке и присела. Обнажённая кожа сплошь была покрыта капельками влаги. Иннаресми в изнеможении прилегла и закрыла глаза. Под ресницами немедленно закружились радужные переливы тенеуса, ей показалось, что кушетка стремительно падает куда-то вниз. Она открыла глаза и взглянула на экран панели связи. Когда головокружение прекратилось, она дотронулась до дисплея. Почти мгновенно на нём появилась надпись:
  -Добро пожаловать на орбитальную станцию "Тетрис". Если вы готовы, мы ждём вас у выхода из шлюзовой камеры.
  Иннаресми поднялась, подошла к нише и достала светло-голубой форменный костюм с эмблемой на груди - ярко-синий глаз на перламутровом поле - "Око Нибиру[90]". Она неторопливо оделась, поправила волосы, одновременно поискав глазами остиум. Его плавные линии слегка подсвечивались голубовато-зелёным в стене напротив. Она подошла и прикоснулась ладонью к углублению танжера. Остиум бесшумно отделился от стены, и Иннаресми увидела двоих встречающих.
  Всё по протоколу - дежурный офицер станции и врач.
  -Добро пожаловать на "Тетрис", - молодой подтянутый офицер поприветствовал её хорошо отработанной улыбкой.
  -Как самочувствие? - приветливо спросила врач, надевая на запястье девушки браслет.
  Следующую фразу Иннаресми знала наизусть, но вынуждена была слушать её снова, так как она являлась частью протокола:
  - Это ваш личный инвелигабис. Он будет следить за пульсом, температурой тела и другими вашими жизненными показателями, анализировать их и передавать на центральный диагностический блок станции. Это эксхалантик, - врач протянула Иннаресми небольшой баллончик с аэрозолью. - Он понадобиться вам, особенно на Земле. Там переизбыток кислорода.
  Она коротко и профессионально объяснила, когда и как им правильно пользоваться.
  -А теперь пойдёмте, я покажу вашу каюту, - сказал офицер и жестом пригласил её следовать с ним.
  Они шли по широким сферическим кольцевым коридорам, развёрнутым по окружности здания станции, офицер рядом с Иннаресми впереди, врач на два шага позади. Офицер показывал ей, где находятся помещения для всех видов работ и отдыха. На дверях кают в жилом отсеке светились таблички с именами обитателей. У таблички с надписью "Иннаресми" они остановились, и офицер предложил ей войти.
  В помещении было довольно просторно, но абсолютно пусто.
  -Мы предоставляем каждому возможность сформировать пространство личного помещения исходя из собственных привычек и предпочтений, - как бы отвечая на непрозвучавший вопрос, произнёс офицер. - Единственные общие элементы для всех комнат - это эмблема "Тетриса" и панель связи. На пульт выведены личные коды всех членов экипажа станции и коды служебных помещений. Я ввёл всю необходимую информацию для выполнения вашей миссии, а также графики вылетов на Землю. Если возникнут вопросы, обращайтесь ко мне или к любому сотруднику всех служб станции.
  Офицер снова улыбнулся и вышел в коридор.
  Станция "Тетрис" на Тритоне была предназначена для тяжёлых нибирийских звездолётов. База для дальних звёздных перелётов, защищённая от любых случайностей, пересылочная и сортировочная база, созданная нибирийцами для изучения этой далёкой неисследованной галактики. Корабли отправлялись и возвращались сюда, согласно сложному графику, при помощи установленных на станции приборов для ориентировки вектора полёта.
  Но с тех пор, как на Нибиру были найдены иные способы преодоления чудовищных пропастей времени и пространства, кроме как ломиться напрямик через них, изучив понятие антитяготения и получив состояние перехода, с появлением и развитием транснавтики, для одиночных перебросок в пространстве-времени использовался коридор тенеуса. Однако для грузовых перевозок всё ещё использовались старые добрые звездолёты, а на коротких перелётах применялись облегчённые катера-теллумы[88].
  Иннаресми остановилась у панорамного экрана, наблюдая, как в холодных вечных сумерках отраженного Нептуном света переливается на ледяных поверхностях станции азотный иней. Планета выходила на солнечную сторону. Звёзды становились всё более тусклыми. Это зрелище было довльно печальным, и тогда, плотно закрыв фенеструм[89], Иннаресми приступила к работе.
  Остаток дня она посвятила изучению материалов, предоставленных службой информации. Потом заглянула в график. Вылет был назначен на завтрашнее утро. Значит, у неё есть возможность отдохнуть после перехода.
  Уже довольно поздним вечером Иннаресми отправилась в ниоспатиум послушать музыку, отдохнуть и выпить любимый коктейль в кафе "Вистария". Она тронула пальцем кнопку с надписью "Никс из плодов регии", присаживаясь за маленький круглый столик, и оглядываясь вокруг. Всё выглядело так же, как на тренировочных искусственных спутниках, где она работала в конце каждого учебного года. Если бы не последствия перехода через тенеус, она бы даже не почувствовала разницы. Её немного мучила жажда и слегка знобило. В остальном же всё было похоже на ту непринуждённую атмосферу, которая была свойственна всем ниоспатиумам - самые прекрасные нибирийские пейзажи, расслабляющая музыка, приятные разговоры и негромкий смех.
  Она вернулась в свою каюту лишь для того, чтобы лечь спать.
  Иннаресми снились голубые песчасные дюны Нибиру, переливающиеся лазуритовые горы, её мерцающий изумрудный океан и ослепительно белое огромное косматое солнце.
  "На Земле всё будет не так", - говорила ей Намму. И это увлекало Иннаресми с самого начала, с того дня, когда Намму впервые показала им, первокурсникам Высшей Школы, записи с Земли. Кроме записей Намму делала ещё и восхитительные пиктуры, в которых вновь и вновь возвращалась к земным пейзажам и портретам землян, словно пытаясь отыскать тот самый совершенный образ человека, который хотела бы создать на той планете, где всё наоборот, океаны синие, а трава зеленая.
  "На Земле всё будет не так", - Намму мечтала воплотить в жизнь те идеалы здоровья, гармонии, духовной и телесной красоты, к которым стремится каждая разумная цивилизация. Она мечтала, чтобы любые врождённые деформации остались в далёком тёмном прошлом Земли, мечтала сделать людей существами, обладающими всеми качествами, свойственными каждому из шести поколений нибирийцев в отдельности. Уже совсем скоро на Нибиру должно было появиться Седьмое Поколение. "Оно будет совершенным", - говорила Намму.
  "Оно будет совершенным", - с этой мыслью Иннаресми проснулась.
  Под матовым потолком голубоватой дымкой вился рассеянный свет. Её постель, которой вечером перед сном она придала форму любимого ею цветка водяной ситции, едва ощутимо покачивалась. Нибирийка немного полежала, медитируя с закрытыми глазами, затем опустила ноги на пол и вызвала свою голограмму. Внимательно рассмотрев себя, девушка расправила слегка растрепавшиеся на затылке серебристые волосы и встала. Несколько движений гимнатистики рубату, лёгкий завтрак, глоток горячего бодрящего хеллариума, и она полна сил.
  Транспортный теллум с ярким изображением шестикрылой фрейи на выпуклом пассажирском остиуме уже ждал её на взлётно-посадочной площадке "Тетриса", сверкая зеркальной металлической поверхностью, отражающей все виды космических излучений. Пилот, молодой нибириец из Пятого Поколения, с таким же символом фрейи на рукаве форменного комбинезона пилота Нибирийского космического флота, с улыбкой оглядел её с ног до головы. Его взгляд чуть дольше задержался на надписи "Иннаресми" на светившейся яркой белизной крышке личной информационной панели, которую девушка крепко держала в руках. Под пристальным взглядом молодого нибирийца Иннаресми покраснела.
  -Что-то не так? - сверкнула она глазами.
  Что могло быть не так?! Она прекрасно понимала, почему он так смотрит. Она принадлежала к Шестому Поколению нибирийцев, а значит, отличалась тем необыкновенным сочетанием холодной красоты серебристо-пепельных волос, белоснежной кожи со слегка голубоватым оттенком, пронзительно холодных синих глаз и несравнимо большей, чем у представителей других пяти поколений эмоциональностью. На Нибиру это считалось особенно утончённым, когда девушка эмоциональна. Некоторые её знакомые девушки из Пятого Поколения частенько принимали соллицифиум, что бы тоньше чувствовать. Но Иннаресми была способна на большее, она умела покрываться румянцем и плакать. Конечно, она старалась держать себя в руках в присутствии других, но все её знакомые знали, что она "очень эмоцициональна".
  -Вы когда-нибудь уже бывали на Земле, Иннаресми? - спросил пилот, пытаясь придать разговору непринуждённый тон, и с трудом заставляя себя не смореть на неё.
  -Нет, - ответила она. - Но всегда мечтала.
  -Когда будем подлетать, я полностью открою фенеструм , чтобы можно было полюбоваться.
  -Спасибо, - сказала Иннаресми, благодарно улыбнувшись пилоту.
  Теллум (ракетный катер) поднялся на подставке стартовой шахты, принимая ориентировку взлёта, мягко отделился от взлётной площадки "Тетриса" и пошёл вверх, удлиняя траекторию полёта.
  
  Межзвёздные путешествия были для неё, истинной нибирийки, обычным делом. Ежедневные старты космических кораблей были буднями для всех, кто посвятил свою жизнь изучению беспредельных просторов космоса. Путешествуя известными галактическими трассами, она любила наблюдать за проплывающими в холодной бездне редкими россыпями звёзд, теряющимися в чёрном пространстве космоса. Наблюдая захватывающее величие Вселенной, она знала, что где-то там, призывно светясь в черноте космоса, медленно вращается вокруг своего горячего Солнца и Земля. Где-то там, над освещённой стороной планеты её грёз стелился голубой облачный покров.
  Конечно, это не транснавтика с её непередаваемыми ощущениями и невероятными возможностями, но когда пилот, как и обещал, полностью раскрыл фенеструм, в открывшемся среди облаков пространстве ей в глаза ударил невероятно яркий после серого полумрака кабины, голубой свет Земли. Она сидела перед прозрачной стенкой экрана наружного обзора и, затаив дыхание, смотрела на водоворот облаков над планетой её мечты.
  Иннаресми утратила дар речи. Сквозь голубую дымку атмосферы проступали очертания земных материков, океанов и морей, на ночной стороне мерцали огни больших городов. Мыслящая жизнь, появившася на планете благодаря деятельности нибирийцев, так преобразовала природу, что это было заметно даже отсюда, из кабины космического корабля. Зрелище было достойно того, чтобы запомнить его навсегда.
  -Это южный и северный полюса. Бесконечные льды. А нам туда, - пилот показал на океан, окружавший льды южного полюса. - Все высокогорные базы законсервированы, остались только субокеанические станции. Там, под водой будет тоже красиво.
  Внизу простирался океан. Он ритмично поднимал огромную грудь, и низвергал вниз невероятные количества воды. Холодный блеск океанских вод, пояс плавучих льдов и айсбергов, отколовшихся от ледника, всё это потрясло Иннаресми.
  Рука пилота потянулась к клавише торможения. Теллум завис у самой кромки воды. По поверхности океана бежала крупная зыбь. Иннаресми во все глаза смотрела на бескрайний ледяной простор, на стальную воду в обрамлении лиловатого льда, словно хотела навсегда впитать в себя это незабываемое зрелище.
   -Погружаюсь, - сказал пилот, и вода, бурля, стала подниматься вдоль прозрачных стенок фенеструма.
  Освещение быстро менялось. Теллум стремительно погружался в воду, и вместо солнечного света в кабине сгустился голубоватый полумрак. Казалось, океан поглощает теллум как маленбкую серебристую рыбку. Холодная сила тёмных глубин поразила Иннаресми сильнее глубин космоса. Плотный серебристый донный песок, тёмные подводные скалы были красивы таинственной подавляющей красотой, неизвестной ей ранее.
  Впечатлительную Иннаресми переполняла целая гамма чувств. Она влюбилась в живую планету больше, чем по рассказам и пиктурам Намму. И это была любовь с первого взгляда.
  Нибирийка с благодарностью посмотрела на пилота.
  -Как тебя зовут? - спросила она.
  -Татмис.
  -Я не забуду. Татмис. Спасибо.
  -Смотри, - нибириец кивнул на обзорный экран.
  Иннаресми ахнула.
  За прозрачной стенкой прямо у неё на глазах расцветал сияющий цветок. Что-то похожее на белые горные флоссы, цветущие на Нибиру весной. Пять лепестков совершенной овальной формы и круглая сердцевина, меняющая свою окраску в течение дня от глубокого пурпура ночью до нежно-лилового ранним утром. Горные флоссы ценились за изысканный аромат.
  Но этот подводный цветок не благоухал, он сиял.
  -"Сиппар-2", - произнёс Татмис.
  Теллум медленно приближался к "сияющему цветку". Будто боясь пропустить что-то, Иннаресми, не отрываясь, рассматривала станцию. Отсеки-лепестки лили яркий белый свет сквозь огромные фенеструмы, создавая эффект сияния станции-цветка.
  Татмис аккуратно пристроил теллум к отсеку-причалу. Пока автоматы стыковочных устройств соединяли шлюзовые сочленения остиумов теллума и станции, Татмис записал для Иннаресми свой личный код.
  -Буду рад услышать, как ты здесь устроилась.
  -Обязательно свяжусь с тобой, - Иннаресми крепко пожала ему руку.
  
  На станции её уже ждали. Высокий золотоволосый нибириец, в котором Иннаресми сразу узнала Эстана, сказал, протягивая ей руку:
  -Рады приветствовать вас на "Сиппаре-2", научной субокеанической станции экспедиции "Земля-2". Я - Эстан, командир станции.
  -Аната, врач, - красивая нибирийка из Пятого Поколения протянула ей ладонь.
  Она обменялась рукопожатиями с Эстаном и Анатой.
  Иннаресми знала их лица. Эта была легендарная команда "Сиппара". Участники невероятных событий и одного из самых масштабных экспериментов. Намму сама рассказывала ей обо всех. Дамкина и Аруна - связь, Тиона и Тару - пилотирование дальних звездолётов и астронавигация, Аната и Танфана - медицина, Нисаба и Ярри - пилотирование лёгких катеров, вооружение и защита, Сиват - генетика-биология. Неужели она сможет не просто видеть и слышать их, она будет работать с Эстаном и его командой?!
  Иннаресми украдкой посматривала на идущего рядом с ней нибирийца. Она знала, что Эстан очень дорог Намму. Она видела, как прекрасное строгое лицо её наставницы становилось другим, нежным и мягким, при каждом упоминании его имени.
  -Сегодня за обедом, в неформальной обстановке, как у нас принято, мы представим вас всем членам экипажа. А пока вы можете отдохнуть в своей комнате. Аната проводит вас.
  Аната улыбнулась и кивнула на запястье Иннаресми:
  -Я введу данные с вашего инвелигабиса в свою диагностическую аппаратуру.
  Комната была просторной. Косые лучи освещения, падающие сверху, перекрещивались, создавая эффект сияния. Она приглушила его, создав мягкий полумрак, закрыла фенеструм, настроила панорамные экраны на земные пейзажи и долго любовалась зелёной травой, золотым прибрежным песком, пенистым океанским прибоем и сверкающими в рассеянном свете земного дня снежными вершинами земных гор.
  
  

Глава 2. Подруга детства

  
  Утро, наступившее вслед за первой ночью, проведённой в нашем старом доме после приезда, началось для меня с чашки чёрного кофе. Может быть, из-за воды или из-за терпкого чуть горьковатого аромата, проникавшего в окно из сада, но его привкус показался мне необычным. Я смаковала остающийся на языке вкус, прислушиваясь к своим ощущениям. Меня окружала такая плотная тишина, словно я была с головой укрыта ватным одеялом.
  Возможно, из-за этого, моё одиночество казалось вселенским?
  Вспомнив сон, я замерла с чашкой в руке. Перед внутренним взором возникли образы того города, что пригрезился мне вчера днём, его каменные мостовые, странные пейзажи и невероятные краски. Откуда-то выползло и змеиным колечком свернулось на сердце тревожное чувство. Мне никак не удавалось избавиться от него. Возникла жгучая потребность сделать что-то очень обыденное. Мне было просто необходимо вернуться к ежедневным заботам и поскорее стереть воспоминания о немыслимых приключениях в стране грёз, сбросить яркие навязчивые образы.
  Я вышла из дома и энергично зашагала в сторону центра города, туда, где были магазины, автобусы, светофоры, пешеходные переходы, мосты, туда, где было много людей, где на улицах города своим чередом шла крепко сплетённая, как корни растений, повседневная жизнь маленького провинциального городка.
  Пройдя пару десятков метров в этом направлении, я вдруг заметила, как большая рыжая кошка спрыгнула с крыльца дома, что стоял чуть впереди на другой стороне улицы. Кошка замяукала и пошла рядом. Я бросила ей тихое "кис-кис", и продолжала идти, рассматривая резные наличники и "архитектурные излишества" двухэтажного деревянного дома, рядом с которым шагало рыжее животное. Всё это напоминало мне что-то.
  И вдруг с облегчением я вспомнила, что здесь, на первом этаже жила когда-то моя подружка Тамара.
  "Вот что может быть сейчас очень полезным: встретиться со старой знакомой, вспомнить детство".
  И я изменила свои намерения. Мой первоначальный план "остаться наедине с собой" был заменён на "встречу старых подруг". Да, и любопытно посмотреть, какая же она стала, Тамара Туманова?
  Я пересекла пустынную улицу, потом деревянный мостик через канавку. Рыжая кошка неслышно приблизилась, и упруго выгнув спину, стала тереться головой о мои ноги. Я её погладила. Прикосновение к мягкой пушистой спинке было приятным. Но не это было главным. Утомительное навязчивое ощущение дежа-вю, с утра не отпускающее меня... И кошка смотрела мне прямо в лицо своими жёлтыми широко открытыми глазами. Смутное, как обрывки сероватого тумана, беспокойство коснулось моего сердца, когда я остановилась возле дома. Это уже начинало меня беспокоить.
  Беглый взгляд не заметил вокруг ничего необыкновенного. Ухоженный полисадник с георгинами, резные наличники на окнах, жасминовый куст напротив...
  Замешкавшись, на секунду я засомневалась, удобно ли будет вот так, через десять лет, без приглашения и повода ввалиться к совершенно уже незнакомому человеку. Было глупо топтаться на пороге чужого дома, и я уже сделала движение, чтобы уйти, но....
  Уже повернулось колёсико в невидимом механизме моей судьбы. Я словно находилась в некой опорной точке и должна была принять какое-то важное решение. Моя память усиленно сбрасывала всё лишнее, как скорлупу. Что-то ностальгическое, мимолётное, может быть, запахи, звуки или забытые образы. Какие-то неуловимые вибрации пронеслись сквозь меня. Здесь, в этой точке пространства и времени, решалась моя и... чья-то ещё судьба, накрепко сплетённая c моей.
  В этот момент дверь распахнулась, и я увидела, как на крыльцо, выметая мусор из коридора большим жёлтым веником, вышла девушка, одетая в тёмный спортивный костюм.
  В ту же секунду я узнала её длинные тёмные волосы и точёный профиль. Не было никаких сомнений в том, что это она.
  -Тамара? - всё-таки спросила я на всякий случай, хотя была уверена, что это та самая Тамара Туманова, с которой девчонками мы бегали к ручью смотреть на головастиков.
  Девушка подняла голову и уставилась на меня чёрными глазищами, словно хотела испепелить. Но вдруг узнала меня, с грохотом отбросив в сторону ведро и веник, кинулась обниматься.
  -Зойка?! Неужели ты? Не может быть! Здравствуй, здравствуй!
  Она обняла меня так, что я чуть не задохнулась, а потом снова стала оглядывать с ног до головы.
  Я была рада, что всё-таки не успела уйти.
  - Проходи скорей. Только не обращай внимания на всё это.... Я тут порядок наводила, поэтому у меня полный хавос.
  Я немедленно вспомнила, что она и раньше всегда произносила это слово вот так, с ударением на втором слоге, и тогда я не понимала, что оно означает, но теперь знала, что она имеет в виду "хаос". Тамара развела руками так, как будто именно этот "хавос" был целью её уборки.
  Я перешагнула порог и, пробираясь между какими-то коробками, по памяти пошла через тёмный коридор туда, где должна была быть дверь. Рыжая кошка шмыгнула возле моих ног и побежела вперёд, словно показывая дорогу.
  Тамара шла следом, грохоча ведром.
  -Ничего, сейчас я всё быстренько раскидаю, и будем пить чай и разговаривать...
  Я сама открыла дверь, ведущую в жилую часть дома, и мы вышли на свет.
  Здесь нам захотелось ещё раз рассмотреть друг друга.
  Из загорелой девочки с густыми чёрными косами Тамара превратилась в смуглую черноокую красавицу с дивными чёрно-смоляными, как у цыганки, волосами.
  "Такая и сглазить может, пожалуй!" - подумала я.
  Вскоре мы сидели в просторной кухне, где пахло чисто вымытым деревянным полом, и я, опершись локтями о стол, накрытый скатертью в цветочек, слушала рассказы подруги о тех семи годах, что мы не виделись.
  Рыжая Тамарина кошка по имени Шерри лежала у меня на коленях.
  -Вы что, знакомы? - пошутила Тамара, удивляясь внезапной кошкиной привязанности ко мне.
  - Вполне могли бы. В прошлой жизни. Ведь их у кошек девять, - ответила я, поглаживая блаженно урчащую Шерри.
  -А у тебя? - засмеялась Тамара.
  -Думаю, не меньше, - улыбнулась я, вспомнив утреннее дежа-вю, и поинтересовалась:
  - Почему же Шерри? Может быть, тебе стоило назвать её Бакст, как египетскую богиню-кошку?
  -Пусть радуется, что не Муська.
  Потом Тамара говорила непрывно минут сорок, пока я накачивала себя чаем по здешней традиции, а потом столько же расспрашивала меня, также, как и я, наливая одну чашку за другой. Потом мы смотрели фотографии, те самые, любительские, что есть у каждого, кто ещё застал те времена, когда каждый кадр был неповторим и неизменяем с помощью фотошопа.
  Но я ничего не помню из того, что Тамара рассказывала и показывала мне в тот день.
  Когда я засобиралась домой, она вдруг предложила:
  -Слушай, Зойка, пойдём завтра со мной в один классный дом. У нас образовалось что-то вроде клуба по интересам. Летающие тарелки, Атлантида, Тибет, Гималаи, паранормальные способности. Ну, и всё такое... Так интересно!
  Я не верила своим ушам.
  -Ты шутить? Такая ерунда и ты? Впрочем, ты и в детстве любила всю эту чепуху, вечно пугала меня.
  -Ну, допустим, чепуха. Допустим, у меня там другой интерес, - многозначительно посмотрела на меня исподлобья Тамара.
  -Какой-то уфолог свёл тебя с ума? - беспощадно подшучивала я.
  -Есть один...
  Тамаре хотелось меня поинтриговать. Она загадочно улыбалась.
  - Из-за него-то, собственно, я и в клуб этот попала. Он в нашем медицинском колледже литературу преподаёт.
  -Так, подожди, он что, старик что ли?
  -Да что ты! Ему двадцать пять, и он просто красавчик! У нас девчонки практически фанклуб его организовали. Он, правда, считает его литературным кружком, а они не столько за литературой туда ходят, сколько на него любоваться. Ну и литература, конечно, тоже... Хотя, впрочем, что касается нашего клуба, всё не так уж безнадёжно глупо. Наш руководитель Павел Сергеевич - историк. Классный такой! Работает в нашем краеведческом музее. Много чего прикольного нам рассказывает. У него интересная теория есть ...э-э-м-м .... Ну, в общем, сама всё увидишь и услышишь. Я зайду за тобой завтра часа в четыре.
  -Давай, - тут я поднялась со стула и стала прощаться. - Ну, а теперь пора мне. Засиделась я у тебя.
  -До завтра, - улыбнулась Тамара и посмотрела на меня своими чёрными, как ночь, очами.
  Домой я вернулась довольно поздно, усталая и какая-то беспокойная. И чтобы утихомирить взбудораженные воспоминаниями и рассказами подруги мысли, решила перед сном почитать.
  Многострадальный "Баудолино" никак мне не давался, я снова застряла на одной странице. Тем не менее, мистически настроенный юноша заставил меня вспомнить о загадочных предметах, найденных мною в сундуке.
  Я снова достала их и ещё раз повертела в руках.
  "Ну, пожалуй, это - медальон и браслет, будем считать так, - рассуждала я. - Вещи стильные. Медальон вполне можно носить".
  
  

Глава 3. Око Нибиру

  
  Немного робея, Иннаресми вошла в лабораторию, где склонившись над анализатором, сидел молодой нибириец. Яркое лабораторное освещение золотило его волосы. Иннаресми нравился этот характерный для представителей Пятого Поколения оттенок волос.
  Она негромко поздоровалась. Биолог обернулся, и на неё посмотрели широко расставленные ярко-синие глаза. Глаза лазуритового цвета считались символом Нибиру.
  -Вы новый генетик? - спросил он после ответного приветствия.
  -Да. Меня зовут Иннаресми. Я решила, не дожидаясь официального представления, познакомиться со своим будущим коллегой.
  -Что ж, давайте знакомиться. Я Сиват. Рад, что теперь мы будем работать вместе. Располагайтесь, - Сиват показал на кресло рядом с ним.- У вас уже есть опыт работы?
  Неизвестно почему, Иннаресми покраснела:
  -Нет, только практика на искусственных нибирийских спутниках.
  Сиват улыбнулся, и девушка смутилась ещё больше, хотя догадывалась, что Сиват улыбнулся именно этой её особенности, способности смущаться. Её глаза потемнели. Волны неизвестного чувства пронизывали её до самых корней волос, одновременно меняя цвет её кожи с голубовато-белого на нежно-розовый.
  -А где вы учились? - Сиват говорил как можно мягче, стараясь, помочь Иннаресми справиться с волнением.
  -Я окончила курс генетики в Высшей Нибирийской Академии инопланетных исследований, - потом она значительно добавила. - Я училась у Намму.
  Сиват перестал улыбаться.
  -Это хорошая рекомендация, - сказал он убеждённо и после небольшой паузы осторожно спросил:
  -А что вам известно об участии Намму в проекте?
  -Кроме того, что преподают в Высшей школе, ещё и то, что иногда рассказывала сама Намму.
  Иннаресми присела в кресло рядом с Сиватом и рассказала то, что стало на Нибиру почти легендой.
  -Нибирийский космический исследовательский звездолёт "Амон Ра" следовал курсом......
  
  Нибирийский космический исследовательский звездолёт "Амон Ра" следовал курсом в район одной из отдалённых Галактик. Звёздная экспедиция направлялась на планетарную систему лилового солнца, обладающего чрезвычайно высокой энергетикой. Звездолёт шёл по заданному, точно расчитанному курсу, и ничто не предвещало беды, но при пересечении пояса космического льда на краю одной из планетных систем звездолёт получил повреждения. Защитное поле огромной мощности, характерное для звездолётов такого класса, позволило избежать пробоин в корпусе, но точнейшая регулировка систем корабля нарушилась. Управление было потеряно, звездолёт сбился с курса, и вскоре его закрутило в пространственно-временной воронке. Двигатели буквально захлёбывались от перегрузок. Казалось, звездолёт двигается в самое сердце космоса, не в силах вырваться из затягивающей его чёрной дыры.
  Бесконечно долго блуждал корабль в межзвёздном пространстве по "кротовым норам", пока не оказался возле одной из её горловин, неподалёку от маленькой планеты, принадлежащей системе, состоящей из звезды спектрального класса G2V и девяти планет. Несмотря на все усилия, экипажу не удалось восстановить вышедшую из строя систему навигации, и корабль выбросило где-то в районе далёкой системы.
  Когда "Амон Ра", наконец, вынырнул непосредственно рядом с дверью горловины, команда, обернувшись назад, не увидела в хвостовых экранах ни одной звезды. За ними была только тьма, посреди которой люминесцировал узел, связанных жгутом мировых линий. Это говорило о серьёзном нарушении линейности пространства и времени перед входом в кротовую нору. Горловина вращалась вместе с планетой.
  Из-за серьёзных повреждений командир звездолёта Элу принял решение совершить незапланированную посадку на одну из пяти малых планет системы, казавшейся такой крошечной среди четырёх планет-исполинов. Всё более замедляя скорость, звездолёт миновал ледяной пояс планетной системы, и содрогаясь всем корпусом, приближался к поверхности. Вскоре на носовом экране замелькали жилы рек и синие пятна морей, хребты, низменности, проливы, бухты, леса. Маленькая голубая планета притягивала к себе мощный нибирийский звездолёт.
  Корабль угодил в океан. Из-за невозможности управления звездолётом, посадка была аварийной, но к счастью, никто из экипажа не пострадал, хотя большая часть обрудования вышла из строя. Ионного горючего было в достатке, локаторы и инфракрасные отражатели не были повреждены, остались сохранными дневники наблюдений и вычисления, но корабль без навигации, управляющих систем, ненадёжными генераторами был не способен выйти в космос. Кое-что в скором времени удалось восстановить. Система связи для вызова помощи была исправна, и звездолёт звал Нибиру, непрерывно увеличивая мощность передачи, и его зов уходил в бездну бесконечности и времени.
  Но помощи пришлось ждать долго.
  Жизнь нибирийцев могла подвергнуться опасности на чужой планете, но члены экспедиции не могли упустить возможность исследовать неведомую планету, тем более, что автоматический исследовательский аппарат доложил о наличии свободного кислорода, и условия жизни на ней были сходными с нибирийскими, пожалуй, даже идеальными для нибирийцев. Это было настоящим чудом. Чудом было и обнаружение на планете гуманоидной расы, находящейся на примитивной стадии развития. И всё-таки нибирийцы предприняли множество опытов и провели огромную предварительную подготовку, прежде чем вступить в прямой контакт с ними. Земная атмосфера с её озонным и водяным защитным экранами, наличие свободного кислорода позволили команде выйти и работать без защитных костюмов.
  Гуманоиды оказались доброжелательными, любопытными, довольно обучаемыми и чрезвычайно выносливыми. Поскольку спасательная экспедиция с Нибиру ожидалась нескоро, их помощь на первых порах была очень полезна экипажу "Амона Ра".
  В конце концов, у командира звездолёта Элу появилась идея большого эксперимента. Биологи-исследователи были чрезвычайно удивлены невероятным генетическим сходством обнаруженных существ с нибирийцами, особенно с представителями Четвёртого Поколения. Когда прибыла помощь, основная концепция эксперимента в целом была уже продумана. Верховный Совет Нибиру поддержал идею присутствия на планете, оказавшейся настоящим кладезем всего, что было так необходимо нибирийцам. Единственная звезда системы с характерным для этого типа высоким содержанием в спектре тяжёлых элементов, сформировалась в результате взрыва одной, а, возможно, и нескольких сверхновых. В веществе системы содержалась аномально большая доля золота и урана, как результат эндотермических реакций, вызванных этим взрывом.
  Эксперимент был назван "Нефилим". Звезда получила название Солнце, планета - Земля.
  Первую наземную базу нибирийской экспедиции "Нефилим" было решено основать в одном из высокогорных районов. Именно отсюда, с "Сиппара", взлетали космические корабли к орбитальным станциям, где их ждали нибирийские транспортные суда, вывозившие с Земли полезные ископаемые, необходимые для выработки энергии, урожай выращенных здесь растений и результаты научных исследований, и объём перевозок постоянно возрастал.
  В команду "Нефилима" вошли одни из лучших нибирийских специалистов. Эксперимент был рассчитан на очень длительный период времени. Шаг за шагом они продвигались по пути изучения новой планеты. Нибирийцы обучали людей, а те вскоре начали обожествлять своих учителей. Земляне преклонялись перед ними и слепо копировали всё, что видели.
  Но что-то пошло не так, и эксперимент вышел из-под контроля. В результате - катастрофа. Взрыв огромной мощности. Цунами невероятной высоты и силы обрушились на материк. Погибли первые города и населяющее их люди. Нибирийцам удалось спасти немногих. Но раса всё-таки уцелела.
  Эксперимент "Нефилим" закончился неудачей, и его результаты были практически полностью потеряны. Однако, сама идея основать новую цивилизацию на Земле оставалась. Элу убеждал Верховный Совет продолжать работу с землянами. Потерпев сокрушительную неудачу в первый раз, Элу понимал, что нужно что-то новое.
  Так родилась идея проекта "Земля-2". Вторая экспедиция была подготовлена именно с целью его осуществления. Основной задачей было проведение генетических экспериментов с примитивными человеческими существами, населявшими планету Земля Солнечной системы.
  Для Элу это было продолжением эксперимента "Нефилим".
  Для второго эксперимента в команду была приглашена Намму, одна из лучших нибирийских инженеров-генетиков. Перед ней была поставлена задача генетической селекции с целью получения совершенно нового вида, способного к обучению и разумной деятельности.
  Намму привнесла часть своего генотипа в созданное разумное существо. В дальнейшем предполагалось контролировать и направлять эволюцию этих существ со специальных баз, не вмешиваясь в развитие их общества...
  
  Иннаресми прервала рассказ.
  Участие в проекте "Земля-2" было её мечтой с того самого первого дня учёбы в академии, с первой лекции Намму, когда она увидела на стене кафедры генетики ту потрясающую пиктуру, изображавшую молодых землян - юношу и девушку, лежащих на изумрудном ковре из зелёных травянистых растений. Это было так удивительно, ведь на Нибиру такого цвета был океан. Их лица были прекрасны, даже совершенны. Автору удалось показать, что изображённые на пиктуре без единого слова и прикосновения, лишь безмолвно и напряжённо глядя в глаза друг другу, выражали такие страстные, непередаваемые словами порывы и столь глубокие чувства, что это казалось юной нибирийке невозможным в реальности.
  Начав учёбу в академии, Иннаресми познакомилась с автором этой пиктуры - Намму. Намму была ведущим генетиком Нибиру, участницей проекта "Земля-2" и теперь Иннаресми - её ученица. Иннаресми с первой лекции дотошно и пытливо выполняла и заучивала, запоминала и переспрашивала, в бесконечных беседах с Намму узнавала об этой планете всё, что до этого дня было изучено и систематизировано.
  Намму сразу отметила упорство своей ученицы. Её горящие жаждой знаний глаза неизменно вдохновляли Намму, и вскоре та приняла Иннаресми на углублённый курс земнологии. Вопросы, которые задавала Иннаресми, выдавали её необыкновенный талант исследователя. Юная нибирийка стала лучшей на курсе. Через пару лет Намму включила Иннаресми в список кандидатов для работы на "Сиппаре" под номером один. К окончанию учёбы руководство Академии рекомендовало кандидатуру молодого биолога Верховному Совету.
  Намму рассказывала ей о Земле, о землянах, о "Сиппаре", обо всех членах команды всё, что знала сама.
  И вот Иннаресми здесь.
  
  -И вот я здесь, - закончила она свой рассказ.
  Сиват слушал голос Иннаресми, смотрел на её лицо, вглядывался в её огромные синие глаза, и усталость, накопившаяся за время долгой работы вдали от родной планеты, исчезала, уходила, таяла. Он чувствовал, что снова полон сил и готов продолжать нести вахту на "Сиппаре".
  
  

Глава 4. Анданте

  
  -Выглядишь потрясающе, - сказала я Тамаре, когда она появилась в дверях моего дома ровно в четыре часа, как и обещала. - Просто потрясающе!
  И это была чистая правда. Гладко зачёсанные блестящие волосы, стянутые высоко на затылке в "конский хвост", смуглое лицо и, конечно, эти чёрные цыганские очи. Просто колдовские глаза! Я почувствовала себя рядом с ней бледной платяной молью. Особенно после истории с Сэмом и Настей, моя самооценка была едва ли не на нуле.
  -Ой, перестань, это просто макияж, - лучезарно улыбалась Тамара. - Ну, конечно, я готовилась. Ты-то, вон какая красотка! Да ещё столичная барышня. Чуть зазеваешься - и увели жениха.
  -Отличные духи! Ты серьёзно подготовилась, - не отставала я.
  -Собираемся обычно у Павла, приходят человек пять-шесть,- говорила мне Тамара, когда мы стояли уже на автобусной остановке.
  Было и смешно, и любопытно, мне рисовались лохматые безумцы, помешанные на зелёных человечках, однако, я приятно удивилась, когда на пороге дома, куда мы вскоре добрались, нас встретил высокий, худощавый мужчина лет тридцати пяти, вполне интеллигентного вида. Неплохаяя стрижка, стильная оправа очков, внимательный умный взгляд.
  Тамара коротко представила меня.
  -Павел. Сергеевич, - отрекомендовался он и как-то слишком поспешно опустил глаза.
  Простая вежливость. Особого интереса моя персона явно не вызвала.
  Но со мной происходило что-то странное. Предчувствие какого-то очень важного события усиливалось с каждой минутой моего пребывания в этом доме.
  В комнате, куда мы вошли, минуя довольно длинный коридор, уже были четверо членов клуба - трое молодых людей и девушка. На диване между двумя юношами сидела худенькая черноволовасая девушка с огромным фолиантом на коленях. Она аккуратно переворачивала страницы, а молодые люди поддерживали тяжёлую обложку с обеих сторон. Один угрюмый паренёк сидел в углу на стуле и читал толстый журнал. В ответ на моё "здрасьте" они подняли головы и кивнули, так же, как и Павел, не проявив особого интереса ко мне.
  "Бледно я выгляжу на фоне Тамары", - подумала я.
  -Не все ещё пришли, - многозначительно шепнула мне в самое ухо подруга. - Ты присаживайся здесь.
  Она показала на два кресла рядом с журнальным столиком.
  -А я пойду, посмотрю, может, есть ещё кто-нибудь? - неопределённо махнула рукой Тамара и вышла из комнаты.
  Мне не хотелось, чтобы кто-нибудь из присутствующих заметил моё смущение, поэтому я отошла к незастеклённому шкафу, до отказа заполненному книгами. Шкаф удачно стоял напротив дивана, таким образом, я оказалась спиной к группе, живописно расположившейся на нём. Подборка книг была довольно оригинальная, и я с большим интересом листала то одну, то другую, когда за дверью послышалась оживлённая речь, и в комнату вошёл Павел.
  Он энергично хлопнул в ладоши и сказал:
  -Что ж, начнём. Остальные подтянуться.
  Он повернулся в мою сторону, и после паузы продолжил:
  - У нас сегодня гостья. Это Зоя Кононова, подруга Тамары. Зоя, знакомьтесь. Это Катя, это Игнат, Фёдор и Кирилл. Все студенты.
  Сидевшие на диване закивали головами, а угрюмый паренёк поднял на меня хмурые глаза.
  - Нет только Сергея, но его сегодня и не будет. Он борется с общественностью. Или общественность борется с ним. Одним словом, вы помните, что на защиту соснового бора, на который покусился наш бизнесмен, чтобы построить там пансионат, поднялась общественность, и сегодня у них состоится серьёзный разговор у мэра. Но об этом он расскажет нам в следующий раз.
  Едва Павел договорил последние слова, как дверь за его спиной распахнулась, и вошёл Он.
  Нет-нет! Стены не рухнули, пол не провалился, не разъялся потолок, даже не зазвучала музыка, хотя это было бы красиво, но сердце моё ударило как набат, а потом во всех мирах наступила тишина, и кровь, как раскалённая лава побежала по венам.
  Тысячу раз спрашивала я себя, был ли это рок, неизбежность, изначальная необходимость? Была ли это любовь с первого взгляда? И каждый раз отвечала себе "да". Ведь никакое приворотное зелье, добровольно выпитое, не способно влиять на законы природы и уж тем более на то, что послано свыше.
  Теперь я знаю, что он был там в этот день неспроста. Звёзды постарались свести нас вместе. Распахивая двери настежь, он распахивал передо мной и своё сердце. Ведь судьба просто дала созреть давно посеянным в наших душах семенам любви, она явила нам образы, которые нельзя придумать, но лишь узнать или вспомнить. Я поняла, что моя "интуиция" подталкивала меня бежать от всего другого, что было ненастоящим, непреодолимо влекла меня сюда, чтобы мы встретились, и уже ничто не могло помешать неизбежному.
  Я долго, очень долго не могла отвести взгляд.
  Ещё не осознанное, но прекрасное чувство, безмерное, почти невозможное для человеческого сердца, заполнило моё внутреннее море.
  Павел оглянулся на вошедшего молодого человека, потом на меня и представил:
  -А это Валентин Громов. Поэт. Так сказать, "сочинитель, человек, называющий все по имени, отнимающий аромат у живого цветка[91]" ... и как там дальше я не помню...
  Павел смотрел на меня чуть внимательнее, чем нужно, как мне показалось, может быть, рассчитывая, что я продолжу строку, но потом отчего-то смутился и замолчал.
  -Какая потрясающая рекомендация, - произнёс Валентин. - Уверен, теперь наша новая знакомая меня не забудет.
  И посмотрел мне прямо в глаза.
  А я подумала: "Смогу ли я забыть?..."
  Он был очень красив - потрясающий рисунок рта, тёмные брови над серыми, как пасмурное северное небо глазами, прямой классический нос, льняные волосы. Я много раз восстанавливала в памяти нашу первую встречу и каждый раз ещё и ещё раз убеждалась, в том, именно в этот вечер впервые всё стало на свои места.
  Тем временем Павел предложил, как бы извиняясь за то, что кроме нас с Валентином, в комнате есть ещё кто-то:
  -Давайте всё-таки начнём. Сегодня я хочу продолжить обсуждение темы, на которую мы говорили на прошлой неделе ....
  До моего плеча кто-то дотронулся. Это была Тамара.
  -Ну, как тебе мой герой? - шепнула она мне.
  -Герой?
  -Герой моего романа...
  Тамара сделала какое-то театральное движение рукой.
  - Красавец, правда? - показала она глазами на поэта.
  -Не скрою, он произвёл на меня впечатление, - попыталась я отшутиться.
  Весь вечер я украдкой поглядывала на Валентина. Я остро чувствовала его близость, даже когда он сидел на диване, положив ногу на ногу, за моей спиной, слегка отстранённый, с закрытыми глазами и в наушниках. Я словно угодила в зону его притяжения, как маленький метеорит к исполинской звезде с мощной гравитацией.
  Не помню, о чём шла речь на том собрании, но помню, что в конце вечера, когда все пили чай, он сел напротив и, прищурившись, изучающее глядел на моё лицо.
  Я пила горячий, как внезапно вспыхнувшее чувство, напиток и поверх чашки посматравала на его чуть откинутую назад голову. Потом он, словно нехотя, сделал глоток и, встретив мои глаза, смотрящие на него в упор, тихо сказал:
  -Хочу ещё раз напомнить вам своё имя. Валентин.
  -Я запомню, - ответила я.
  Как странно. Множество едва уловимых ассоциаций вызвало у меня это имя. Какие-то слова, стихи... цвета, звуки, мелодии...музыка... Я и сама была как натянутая струна.
  Меня кружило по спиральной орбите. Если бы я ослабила сопротивление, я просто упала бы...
  Не знаю, что подтолкнуло меня, но когда все стали расходиться, я подошла к дивану, взяла наушники, в которых весь вечер сидел Валентин, и, приложив к уху, прислушалась.
  Это было анданте из двадцать первого фортепианного концерта Моцарта[92]...
  
  

Глава 5. Посох богов

  
  Иннаресми проснулась задолго до начала своей смены. Поначалу всё показалось удивительно похожим на её обычную практику, но когда она увидела на экранах невероятной красоты земные пейзажи, всё изменилось.
  Сегодня, вопреки выработавшейся у неё привычке не тратить на внешность слишком много времени, она ещё раз придирчиво осмотрела свою голограмму и после недолгих раздумий уложила серебристые локоны так, как это делала Намму.
  Направляясь в лабораторию, Иннаресми проходила мимо ниоспатиума. Она заметила Танфану, сидевшую на диване. Закрыв глаза, нибирийка слушала музыку Нибиру - шум океанского прибоя и пение шестикрылых фрей.
  Иннаресми знала, что Танфана и Намму подруги. Обе принадлежали к Пятому Поколению, одновременно поступили в Высшую Школу, вместе были зачислены в команду "Сиппара". Ей очень хотелось поговорить с Танфаной, узнать что-то большее, чем можно было прочитать в рапортах, отчётах и докладах, узнать её мнение о том, что случилось тогда, но она не знала, захочет ли Танфана говорить об этом? Слишком неохотно вспоминала о тех событиях сама Намму.
  Намму рассказывала о "Сиппаре", но не говорила о том, из-за чего ей пришлось покинуть Землю и прервать участие в эксперименте. Иннаресми знала лишь то, что Верховный Совет Нибиру принял решение прекратить эксперимент, и команда "Сиппара" готовилась покинуть Землю, но какие-то обстоятельства не позволили осуществить этот план.
  Иннаресми тихонько вошла в ниоспатиум и присоединилась к Танфане. Та открыла глаза, и с улыбкой сказала:
  -Люблю океан, хоть и выросла в горах. Ты бывала в горах?
  Её глаза лучились.
  -Нет, в горах я не бывала, -охотно вступила в диалог Иннаресми. - Зато у моих родителей был дом возле Экваториального океана. Для меня детство - это зелёные океанские воды. Отец работал на заводе по переработке водорослей, и часто брал меня на добывающую платформу. Знаешь, как красиво, когда солнце опускается за кромку изумрудной глади, и вода начинает подсвечиваться так, что виден каждых листочек на длинных стеблях водяных ситций, а их бутоны начинают закрываться на ночь.
  Танфана покачала головой, мечтательно подняла глаза и сказала в тон Иннаресми:
  -А я жила в Лазуритовых горах, на севере. Утром, перед самым рассветом, я тайком выбиралась из дома и слушала, как поют трубчатые стволы иррегий. Чем моложе растение, тем тоньше ствол и выше звук, поэтому каждая заросль звучит по-своему. У нас в посёлке жил садовник, он вырастил рощу, играющую на северном ветру гимн Нибиру.
  Танфана засмеялась.
  -Ещё я люблю, как на рассвете меняют цвет лепестки горных флоссов. Нужно поймать миг, когда солнце только-только поднимается над синими вершинами, и самые первые его лучи падают на склоны, сплошь покрытые флоссами, тёмно-фиолетовыми после ночи. Свет постепенно разливается по склонам, и флоссы волнами начинают светлеть до бледно-лилового. Незабываемое зрелище!
  Глаза Танфаны сделались печальными:
  -Я так хочу домой. Ты не представляешь, как я соскучилась по Нибиру. Мне кажется, что с каждым днём мы тоже меняемся здесь. Что-то в психике... да и, пожалуй, в физике... Как ты думаешь, когда вероятнее всего прибудет новая команда?
  -Думаю, ждать осталось недолго, - ответила Иннаресми. - Намму очень ждёт вас. Тебя... Эстана...
  Танфана опустила ресницы и задумчиво произнесла:
  -Как странно всё складывается. Намму меньше всех хотела возвращаться, а оказалась дома намного раньше других.
  Иннаресми подумала, что более подходящего момента может и не быть, поэтому решилась спросить:
  -А как случилось, что Намму была отправлена на Нибиру одна?
  Танфана нахмурилась, видимо, воспоминания не были приятными. Тем не менее, она, заговорила, словно нехотя:
  -В тот день всё шло не так. Какие-то мелкие поломки, сбои аппаратуры. А накануне мы получили приказ Элу больше не покидать станцию без крайней необходимости. Совет уже принял решение о нашем возвращении на Нибиру. Надо сказать, что Намму с самого начала была против этого. У неё было своё отношение к делу, к землянам. Намму говорила, что её исследования на Земле направлены на то, что бы соединить в землянах рациональность трёх первых поколений нибирийцев и тонкую душевную организацию Четвёртого, Пятого и особенно Шестого Поколения. И, надо сказать, она здорово продвинулась на этом пути.
  Когда из транслятора донёсся голос Элу...
  
  Из транслятора доносился громовой голос Элу:
  -"Нибиру" вызывает "Сиппар".
  -"Сиппар" слушает "Нибиру".
  На связи был Аруна.
  -Аруна, я хочу говорить с Намму.
  Намму подключилась к транслятору.
  -Да, Элу, я слушаю тебя.
  -Намму, ты должна выполнять инструкции. Совет дал тебе возможность проявить все свои творческие способности, и ты отлично справилась. Но, пойми, ты не можешь оставаться с ними вечно. Эксперимент больше не предполагает прямого вмешательства без крайней необходимости. Ты дала им много, даже, пожалуй, больше, чем нужно. Я позволил это тебе, но ты обещала, что не задержишься дольше, чем на один шар.
  -Да, Элу, - голос Намму был едва слышен. - Я отправляюсь на базу и буду наблюдать оттуда.
  -Хорошо, Намму, - голос Элу казался спокойным, однако, но на "Сиппаре" догадывались, что он настроен решительно и не позволит Намму нарушить приказ.
  Когда связь со станцией прекратилась, Аруна дружески тронул Намму за плечо:
  -Не грусти, они у тебя смышлёные, справятся. Сегодня выведешь их из Колыбели?
  -Подождём до завтра. Сегодня я ещё раз поговорю с ними.
  -Хорошо.
  Она решила выйти последний раз. Действительно последний. Она понимала, что как специалист-генетик по инструкции она покинет "Сиппар" первой.
  Она была за пределами станции уже несколько часов, когда на связь снова вышел Элу. Эстан вынужден был доложить о незапланированном выходе с базы. Когда Элу узнал об этом, его голос просто сотряс стены станции...
  -Где Намму? Она снова там?
  -Да, Элу, - ответил Тару, переглянувшись с Танфаной, сидевшей рядом. - Она решила сама вывести их.
  Сантименты типа "попрощаться" и "благословить" с Элу не проходили.
  -Немедленно верните её на базу!
  Танфана посмотрела на обзорный экран.
  Там, на взлётной площадке, построенной прямо среди скал, Намму стояла в окружении группы людей, словно в молитве протягивающих к ней руки. Намму что-то говорила им.
  Неподалёку завис над камнями двояковыпуклый диск её фуджера с уже включёнными двигателями. Его огни сильно освещали площадку. Намму направилась к фуджеру, снова оглянулась и крикнула что-то людям.
  Внезапно произошло страшное и непредвиденное. Огромная каменная глыба, тяжело ударившись о скалы, упала на площадку, туда, где стояла Намму. Затем посыпались ещё камни. Ещё и ещё. Это был настоящий камнепад
  На "Сиппаре" в немом ужасе застыла у экрана Танфана.
  На её глазах фуджер Намму исчез под грудой камней.
  Опомнившись, наконец, она быстрым движением подняла руку к пульту и нажала кнопку экстренного вызова:
  -Эстан! У нас чрезвычайные обстоятельства! Падение горных пород! Эвакуация Намму под угрозой! Ей нужна помощь!
  Затем она связалась с Ярри.
  -Готовь спасательный фуджер, только, боюсь, ты не сможешь посадить его...
  -Я смогу, - ответил тот и без промедления, отправился к фуджеру.
  В командный зал прибежал Эстан. В ту же минуту собралась вся команда, словно страшные отзвуки далёкого обвала заставили их прийти. Включив экран прямого обзора, и словно прилипнув к нему, они наблюдали за тем, что происходит там, на взлётной площадке "Колыбели". Вскоре они увидели, как яркий луч с фуджера, управляемого Ярри, скользит вправо и влево, пробегая в темноте по каменным глыбам. Луч прожектора рассекал тьму среди серовато-зелёной поверхности скалистых гор, бежал дальше, прокладывая яркую дорожку.
  Танфана непрерывно вызывала Намму, но та молчала. Казалось, время остановилось. Новостей от Ярри всё не было. Эстан словно окаменел в кресле у экрана. Сиват, Аруна, Тару, Танфана и Нисаба напряжённо следили за картинкой, посылаемой с фуджера Ярри. Они надеялись, нет, они верили, что он сможет отыскать Намму.
  Наконец, в конце световой дорожки, в зоне освещённой лучом, они увидели неподвижно лежащую Намму.
  И услышали, как Ярри прокричал:
  -Я вижу её! Я смогу её забрать.
  
  -Я не нашёл ни фуждер, ни генератор защитного поля Намму... Видимо, она не успевала развернуть пол... - сообщил Ярри уже на базе. - Боюсь, они потеряны навсегда.
  -Об этом потом! - Эстан почти кричал. - Аната! Немедленно настраивай трабокапсулу! Срочно готовьте санатокамеру!
  Тару помог Ярри переложить Намму на каталку. Танфана на ходу снимала со своей руки и надевала на её безвольно повисшее запястье свой браслет, настраивая его показатели на диагноблоке.
  -А где её инвелигабис? - не останавливаясь, спросил Эстан.
  -Потерян....
  Несколько десятков метров до санатоблока они почти бежали. Потом через прозрачные стены команда наблюдала, как Ярри и Тару вталкивают каталку, как прозрачный голубовато-перламутровый эллипс трабокапсулы медленно выплывает на середину санатоблока, как Ярри и Тару осторожно кладут Намму в ложу трабокапсулы и выходят из блока, как Танфана стаскивает с безжизненного тела Намму лохмотья комбинезона.
  Аната настроила программу на полученные анализаторами жизненные показатели Намму.
  Дисплей непрерывно пульсировал знаками и линиями. Это были "линии жизни" Намму. Эстан, ни на секунду не отрываясь, смотрел на них. Он видел, как мало в них оставалось жизни. Неподвижное, распластанное в ложе трабокапсулы тело Намму казалось безжизненным. Мышцы лица расслаблены, веки полузакрыты, голубоватые тени от ресниц на щеках подчёркивали неестественно белый матовый цвет кожи, отчего лицо походило на маску.
  Намму погрузилась в глубокую кому, и не чувствовала даже боли.
  Обращаясь прежде всего к Эстану, Аната тихо сказала:
  - Это не смерть, но полный коллапс. Сознание и мучения исключены. Тело будет сильно охлаждено. Если удары сердца замедлятся, то кровоснабжение мозга станет недостаточным. Однако, надеюсь, что этого не произойдёт. Я настрою программу, и если биологические определения точны и расчеты правильны... Нет, аппаратура не допустит неточного выбора лечения.
  В диагностическом блоке повисла напряжённая тишина. Быстрыми привычными пальцами Аната трогала сенсоры, настраивая аппаратуру.
  Когда капсула медленно закрылась, на окровавленной коже Намму с невероятной быстротой меняя форму и направление, стали возникать ярко-фиолетовые, светящиеся линии. Когда на теле образовался сложный рисунок, линии замерли.
  Аната отвела взгляд от приборов и сказала, обращаясь ко всем:
  - Теперь всё будет в порядке. Слава Создателю, она жива, а трабограф восстановит повреждения. В лечении будет использован метод импульсного нервного регулирования организма. Организм останется бессознательным, но живым. Учтено всё - наследственная структура и условия, в которых жила Намму на Нибиру и здесь, на Земле. Равномерная температура, абсолютный покой, химическое и лучевое промывание, быстро заживляющие жидкости, соответствующие особенностям организма. Программа будет работать, - она посмотрела на дисплей. - Долго, потом Намму будет спать. Так что, можете идти.
  Она дотронулась до руки Эстана:
  -То, что она спаслась, настоящее чудо. Иди, Эстан. Всё будет хорошо. Не надо оставаться с ней. Зрелище незавершённой работы может причинить тебе боль.
  Эстан хмуро улыбнулся:
  -О какой боли ты говоришь, Аната... Она для меня всё. Только мысль, понимаешь, одна только мысль, что я могу её потерять, причиняет мне такую боль...
  
  Эстан не стал откладывать разговор с Элу. Тот пришёл в ярость.
  -Совет приказал оставаться на базе! А для людей этот район должен быть вообще запретным!
  -Элу, это был последний выход, она должна была... - попытался оправдать Намму Эстан.
  -Она в состоянии дать отчёт руководству экспедиции?
  - Намму ещё слаба...
  - Намму отстраняется от участия в эксперименте и немедленно возвращается на Нибиру.
  -Но, Элу, эксперимент "Нефилим" не закончен.
  -Он продолжится без неё.
  
  Намму понемногу возвращалась к жизни, каждую минуту продолжалось медленное и осторожное пробуждение заторможенной нервной системы. Но решение Совета об отправке биолога-генетика Намму домой на Нибиру, было окончательным, и уже не зависело от состояния её организма.
  Намму и Эстан стояли у призрачной границы тенеуса. Они расставались.
  -Как ты себя чувствуешь?
  Эстан взял Намму за руки и притянул к себе.
  -Прекрасно, если ты имеешь в виду жизненные показатели...- ответила Намму и положила голову на плечо Эстана. - Но мне становиться не по себе, когда я думаю о том, что больше не буду работать на "Сиппаре".
  -"Сиппар" так же, как и другие высокогорные базы, будет законсервирована согласно приказу Верховного Совета Нибиру. Наблюдение будет осуществляться только с субокеанических станций. Базы будут созданы в районах полной недоступности для людей. До тех пор, пока не будет обнаружен генератор защитного поля, мы не вернёмся на Нибиру. Нельзя его оставлять здесь.
  Эстан говорил о "Сиппаре", об эксперименте, о генераторе, но сейчас, в минуту расставания, был сосредоточен только на своей любви к Намму.
  Она знала, что нибирийцы собираются вскоре покинуть планету и понимала, что невольно стала причиной задержки команды "Сиппара" на Земле дольше, чем планировалось.
  Но ведь она хотела остаться...
  -Скажи, ты тоже считаешь, что я виновата в том, что произошло? - горестно произнесла Намму. - Вы все так считаете...
  Намму отодвинулась от Эстана. Она была в отчаянии и винила себя во всём:
  - Да, я не могла предвидеть падение горных пород - удар молнии спровоцировал камнепад - но в моих руках был мощный энергогенератор, а я подвергла людей такой опасности! Я должна была развернуть защитное поле сразу, как только мы вышли. Но я хотела, чтобы они увидели звёзды. Столько жертв по моей вине. Да, конечно, я должна была предвидеть всё, и это тоже. Ты прав, прав... Я виновата, но...
  -Не надо, Намму!
  Эстан видел, что ей не по себе.
  -Элу обещал не принимать крутых мер.
  -Я беспокоюсь не о себе! - вспыхнула Намму.- Я просто не могу представить, как люди будут жить без нашей поддержки и помощи. Они едва-едва научились обращаться с самыми необходимыми вещами.
  -Мы их отлично подготовили к самостоятельной жизни, - возразил Эстан.
  -Эстан! Как я могу спокойно вернуться на Нибиру, если там остался генератор! А если они найдут его раньше вас? Ведь ответственность за то, что с ними происходит, теперь целиком и полностью лежит на нас. Эстан, ты осознаёшь это?! Не случись катастрофы с "Амоном Ра", нас бы здесь не было. Мы столько раз за время нашего пребывания здесь подвергали их опасности, по нашей вине было уже столько жертв!
  Лицо Намму стало строгим и отчуждённым. Она сама судила себя.
  -Но мы ведь дали им очень многое!
  Эстан крепко сжал её руку.
  - Особенно ты, Намму. Ты всё равно не сможешь оберегать их вечно. Мы не сможем...
  -А должны бы!
  Отчаяние Намму передалось Эстану. Он не хотел, чтобы между ними оставались разногласия и горечь непонимания, но он искренне считал, что деятельность нибирийцев принесла жителям Земли только пользу, хотя, по его мнению, вмешиваться в генетику гуманоидной расы Земли не стоило.
  - Не забывай, - сказал он. - Что основная деятельность животной жизни - убивая пожирать и пожирая убивать. Я могу понять улучшения климатических условий для наиболее выгодного и длительного освещения, но вмешиваться в древние области мозга, ответственные за химическую регуляцию организма, в том числе нервную систему, этого я не понимаю. Всё сущее движется и развивается по спиральному пути и пусть развивается. Без нас.
  Эстан, прежде всего, хотел успокоить её. Ему, офицеру-астронавту, смело водившему свой сверхпространственный корабль через такие бездны космоса, что порой казалось, что ему никогда больше не вернуться на Нибиру, были не понятны тревоги и сомнения учёного-исследователя. Он просто любил её и хотел оградить от всех неприятностей, поэтому сказал примирительно:
  - Ты сможешь продолжать исследования на Нибиру.
  Но Намму словно не слышала его, она пыталась разобраться в вопросах, не дававших ей покоя:
  -Да, когда мы их обнаружили, они были примитивны, но, оставаясь на планете, и дальше, мы могли бы методом кристаллизации, клонирования и других методов творить новые, более совершенные существа. Но теперь...когда там остался люцидум ... Мне кажется, оставь мы их такими, какими они жили миллионы лет до нас, может быть, они были бы счастливее. Как знать...
  -Всякое вторжение ведёт к неизбежному насилию, Намму...- Эстан снова попытался взять её за руку.
  Но Намму убрала руку и нахмурилась:
  -Послушай, Эстан, в конце концов, это мы нуждались в них тогда, а не они в нас. Они были нашей опорой здесь. И теперь они нужны нам, как никогда. Чем сложнее жизнь, тем быстрее она эволюционирует. Я не хочу, вернувшись сюда однажды, застать здесь руины некогда процветавшей цивилизаций или, ещё того хуже, пепелище опустошённых душ. Я не могу оставить их, зная историю планет, погибших из-за того, что их обитатели не успели справиться с опасностью агрессии, саморазрушения, не смогли создать общество, в котором навсегда покончено с жаждой истребления друга друга.
  -Я знаю, о чём ты думаешь, - ему сейчас было важнее уговорить её вернуться на Нибиру. - Ты мечтаешь о дерзкой замене химических превращений, приводящих в действие величайшей сложности организм человека с целью ... - он замолчал, заметив, как разволновалась Намму, а сейчас, когда она едва вернулась к жизни, это было ей противопоказано.
  Намму глубоко дышала, её лицо стало бледным, казалось, что она вот-вот потеряет сознание.
  -Не хочешь же ты сказать, что мы остались здесь только из-за золота, этого тяжёлого жёлтого металла, в котором у нас есть острая необходимость для производства медицинских препаратов и изготовления топлива для звездолётных двигателей? В таком случае я первая готова отказаться от этого. Мы покидаем их именно тогда, когда они так беспомощны благодаря именно тем "благам", которые мы им оставляем, им сейчас так нужны мы, наша помощь. Они считают нас всемогущими, своими богами.
  - Человек находит своих богов в самом себе, Намму, и из настоящего выращивает будущее. А ты, не хочешь ли сказать, что им нужны Боги, чтобы преодолеть безотчётный страх одиночества во Вселенной?
  -Это всё теория, Эстан, теория! А я оставила там людей. Понимаешь, людей, которые нам доверяют. Нет, они верят в Нас.
  Эстан видел отчаяние Намму. Она была сейчас так слаба, и сама нуждалась в защите, он не мог этого вынести. Он считал, что чем скорее она будет на Нибиру, тем лучше. Эстан поцеловал её бледные губы.
  -Буду ждать тебя на Нибиру, - проговорила она тихо, словно примирившись с необходимостью оставить Землю, и, прощаясь, обняла его за шею.
  -Я буду очень скучать по тебе, Намму.
  Он глядел в её лицо, стараясь запомнить его таким, каким оно было сейчас, невыразимо прекрасным и печальным.
  Потом она шагнула назад и коснулась ладонью танжера, крышка круглого выходного остиума плавно отделилась от стены, и она вошла в шлюзовую камеру.
  Эстан смотрел на неё сквозь прозрачную переборку. Она повернулась к нему и улыбнулась. Он улыбнулся в ответ. Ещё мгновение, и между ними окажется необозримая межзвёздная даль.
  Она подняла руку в прощальном взмахе и шагнула прямо в светящуюся радужную оболочку переходного шлюза. На долю секунды шлюзовую камеру окутало облако слепящего белого пламени.
  Радужное поле тенеуса сомкнулось за его возлюбленной, и Эстан остался один.
  В это мгновенье он понял что-то очень важное, скрывавшееся долгое время очень глубоко, понять это он долгое время не мог, поэтому так долго его носило по чужим мирам без ощущение дома и близкого человека.
  "Я люблю тебя", - произнёс он мысленно.
  Намму ответила ему уже с другой стороны Вселенной: "Я тебя тоже".
  
  
  

Глава 6. Цветы для Зои

  
  Валентин позвонил на следующий день и назначил мне свидание в центральном сквере.
  -О, Боже! - закричала я после нашего первого телефонного разговора. - Почему я не взяла с собой фиолетовое платье?! Ну почему мне не пришла в голову эта светлая мысль?!
  Как можно было предположить, что я пойду на свидание там, куда я ехала едва ли не в добровольную ссылку! Я металась по дому, расшвыривая то немногое, что взяла с собой.
  В конце концов, устав от примерок, я скомкала весь свой гардероб и запихнула в сумку. На кровати остались только джинсы, в которых я приехала, и бледно-сиреневая рубашка со шнуровкой на груди.
  И вдруг вспомнила, что у меня есть кое-что...
  Через мгновение в моих ладонях лежало то драгоценное, ценность чего была не в каратах, а в чём более существенном, что измеряется другими мерами, мерами времени и заложенного в нём импульса чего-то очень мощного, какой-то сверхтонкой энергии.
  Прикрепив медальон к кожаному шнурку, я надела его на шею и подошла к зеркалу.
  Я стояла перед старинным зеркалом, наверное, так же, как стояли перед ним мои прабабушки, с единственным желанием, чтобы оно вынесло свой приговор: "Я ль на свете всей милее...".
  Золото? Самоцветы? Зачем, если на мгновенье в глазах моих затрепетали отсветы древних костров, потаённых священных озёр, в которых тонули лиловые тени прошлого. Я медленно провела рукой по лицу, словно это было не моё лицо. Всё подёрнулось синеватым туманом и пропало.
  Девушка в отражении выглядела совсем неплохо. Что говорить, просто здорово.
  Да, это было именно то, что нужно. И зеркало любезно подтвердило мою мысль.
  "Ну и была бы сейчас как дура в своем фиолетовом платье", - подумала я удовлетворённо. - А так просто класс!"
  Настроение улучшилось.
  Но ненадолго. Потому что потом позвонила Тамара.
  -Слушай, не хочешь сходить в кино?- предложила она. - Небось, не была никогда в нашем кинотеатре? "Сумерки" не хочешь посмотреть?"
  "А я, кажется, попала в неловкое положение", - подумала я. - "Как же я могла забыть, что Валентин нравится моей подружке!"
  Но свидание уже было назначено!
  - Я... не смогу.
  -Почему?
  "Она догадывается".
  Но теперь некогда было думать об этом!
  -Зойка, что случилось? - словно чувствуя что-то Тамара добивалась от меня признания.
  Но, по крайней мере, сейчас я решила уйти от ответа. После свидания будет ясно.
  -Да нет, просто у меня дела.
  Всё! Я запрятала телефон подальше.
  Я иду в центральный сквер.
  
  "Теперь она уведёт у меня Валентина..."
  Тамара догадывалась, что совершила роковую ошибку, пригласив Зою пойти вместе с ней к Павлу.
  Она безошибочно догадалась, куда отправится её удачливая соперница, поэтому сказала таксисту:
  -Центральный сквер.
  И приехала туда раньше Зои.
  Он был уже там.
  Валентин сидел на крайней скамье, положив локти на выгнутую спинку, красивый и желанный как никогда. Рядом на сиденьи лежала ветка лилий. Тамара знала этот сорт. Это была розовая Сорбонна.
  Он смотрел туда, откуда должна была появиться её соперница.
  Она видела, как широко открыты его глаза, его прекрасные серые глаза, как губы готовы улыбнуться сразу, как только появится Зоя.
  Неторопливо и осторожно, как хищник вокруг жертвы, Тамара обошла сквер и встала за деревьями позади Валентина. Затаив дыхание, она наблюдала, как ветерок ерошит его светлые волосы, как заботливо он поправляет цветы. Цветы для Зои.
  Она уже ненавидела свою соперницу с такой силой, что, могла бы, кажется, испепелить её только взглядом, а потом развеять пепел над чёрной речной водой.
  Вдруг наступила тишина. Налетел странный порыв ветра, внезапный и ледяной, отчего по телу пробежала мелкая противная дрожь. А потом в глазах потемнело. И словно треснула, расколовшись надвое, мёртвая тишина, в голове загудел огромный колокол. Вокруг коленей закручивался ледяной вихрь. Сладострастно лизнув её ноги, вихрь с шумом, подобным шелесту вороха иссохшихся листьев, рванулся вперёд, промчался по скверу туда, где сидел Валентин, и, дунув изо всей силы, смахнул цветы со скамейки на землю, в пыль.
  Валентин сделал движение, чтобы их подхватить, но не успел.
  Тамара стояла за деревяьми, с каким-то странным чувством облегчения наблюдая, как он поправляет сломанную веточку, стряхивает с лепестков крупинки песка.
  Вдруг она остро почувствовала, что Валентин никогда не подарит ей цветов.
  Обессилев, она присела на прямо бордюр тротуара и согнулась так, будто её ударили поддых, в солнечное сплетение. Дышать стало невозможно.
  Плакать не хотелось, нет. Но и жить не хотелось.
  В этот миг она увидела Зою.
  Она шла через сквер навстречу Валентину, легко шагавшему к ней.
  На Зоиной груди что-то ослепительно блеснуло прямо в глаза.
  Тамара зажмурилась. "Какая боль..."
  Но ненависть придала ей сил. Она медленно, словно ноги вязли в отчаянии, направилась прочь.
  
  

Глава 7. Они смотрят

  
  Над синей полоской дальнего леса, подчеркнувшей линию горизонта, в темно-голубом небе, висело красное вечернее солнце. Прохладный ветер гнал из-за реки сиреневые сумерки, пуская полосы ряби по поверхности воды. Низкие волны ежесекундно, словно захлёбываясь, нахлёстывали, слизивая плотный тёмно-жёлтый песок береговой полосы. Августовская вода жирно поблёскивала в сумерках.
  Мы стояли на набережной, облокотившись на парапет, и смотрели вниз. Люди шли и шли мимо нас, а нам казалось, что вокруг никого нет.
  Понемногу темнело. Над шершавой серой лентой асфальтовой дорожки догорали голубые звездочки цветков цикория. На пристани зажглись огни.
  Стало холодно. Я зябко поёжилась.
  -Замёрзла? Хочешь, пойдём к Павлу, в музей? Погреемся? Чаю попьём, - безукоризненной белозубой улыбкой улыбнулся Валентин.
  Одними губами я ответила "да", и в каком-то внезапном порыве нахлынувшей тёплой волны благодарности за то, что он есть, прислонилась к нему плечом.
  Он взял меня за руку. Его ладонь была тёплой.
  Осязание из всех человеческих чувств самое контактное, его трудно обмануть. Это был тёплый живительный ток. Через сплетённые пальцы он передавал мне своё тепло, и, как мне казалось, свои мысли. И он думал о том же, о чём думала я. О том, что наши пути пересеклись каким-то таинственным образом. Были ли эти траектории заданы изначально, или мы блуждали как в потёмках, совершенно случайно оказавшись в одной точке пространства и времени. О том, чем же был тот странный "зов", заставивший меня приехать сюда, судьбой, как считала я, или блажью, по выражению моей мамы.
  Я смотрела в его глаза цвета пасмурного северного неба, на пряди его льняных волос, высокий лоб и сводящую с ума складку губ, и готова была идти куда угодно, вот так, взявшись за руки, касаясь друг друга плечами, разговаривая о пустяках, просто, чтобы быть рядом.
  Мы прошли через сквер, мимо автобусной остановки, бюста знаменитого авиаконструктора, спустились по булыжной мостовой вдоль книжного магазина, и потом заглянули в маленькую булочную.
  Продавщица, наглая рыжая девица, прямо при мне строила Валентину глазки. Она говорила голосом с хрипотцой, эдакая Марлен.
  -Это твоя знакомая? - тихонько спросила я его.
  -Да так... - неопределённо ответил он, беря с прилавка пакет с пряниками.
  "Какое это имеет значение", - подумала я, словно теперь мы оба начали жить другой, новой жизнью, оставив всё другое где-то в другом измерении.
  Выйдя из булочной, мы свернули направо за угол, и оказались у подъезда краеведческого музея.
  -Мы к Пал Сергеичу, - сказал Валентин охраннику, и тот торжественно кивнув, пропустил нас.
  Просторный музейный зал напоминал галерею с рядами стеклянных витрин вдоль стен. У меня возникло какое-то щемящее тоскливое чувство при виде пустынных залов с бесконечными рядами жутковато отсвечивающих стёкол. Предметы старины, запрятанные в бесплодной изоляции, подчёркивали бренность пространства и времени. Всё уже было, было...
  Валентин уверенно вёл меня по лабиринтам служебных коридоров. Направо, налево, вверх, вниз... Я всё равно не смогла бы запомнить этот путь, я была слишком сосредоточена на его руке, крепко державшей мои, ставшие уже горячими, пальцы.
  За одной из нескольких совершенно одинаковых белых дверей, симметрично расположенных по обеим сторонам узкого коридора, оказалась маленькая комнатка с одним, но очень большим окном. Всё вокруг было завалено журналами и книгами, и, казалось, что нет ни пяди свободного пространства.
  -Паша, мы к тебе, - сказал Валентин, отодвигая стопку журналов с края стола и пристраивая пакет с пряниками. - Ставь чайник.
  Как хорошо я помню этот вечер. Тесная комнатка, горячий чай, пряный запах сигаретного дыма, смешивающийся с чайным ароматом, провинциальный городской пейзаж за окном...
  Я была счастлива в тот вечер накануне своего восемнадцатого дня рождения, сидя рядом с Валентином, касаясь его плечом, грея руки о чашку.
  Брошенный мною в чай кусочек сахара немедленно затонул, и вверх побежали пузырьки. Я отхлебнула глоток, и, смакуя его терпкий вкус, рассеянно блуждала в мыслях где-то между ароматным напитком и Валентином.
  Дождь барабанил по крыше. Этот естественный акустический фон отчего-то придавал происходящему оттенок ирреальности.
  Его глаза... казалось, можно полностью погрузиться в них, словно это был нескончаемый коридор, и там, в самом конце...
  Совсем недавно я даже не знала о существовании Валентина. Это было так странно, так таинственно, что на мгновенье всё окружающее показалось мне одним из тех снов, что привели меня в этот город. Ещё совсем недавно я не знала даже о существовании этого маленького мирка, как не знает, наверное, Вселенная о нашем существовании на Земле. Нет, Вселенная знала о нас, кто-то там присматривал за нами в то время, как мы пили чай с пряниками в доме, в котором хранятся вещи, принадлежавшие некогда людям, которые были здесь до нас, жили, любили, умирали и не подозревали, что именно мы придём вслед за ними.
  В такие моменты жизнь кажется более оправданной, и появляется уверенность, что события следуют одно за другим именно в той единственно верной последовательности. В такие моменты каждый творит собственную Вселенную.
  Павел откинулся на спинку стула и уставился на мой медальон. Он смотрел так пристально, что кончик моего носа задёргался от смущения. Наконец, он оторвал взгляд, схватил пачку сигарет и несколько суетливо, вытащив одну, закурил.
  -Что это у тебя?- спросил он.
  Я пожала плечами:
  -Медальон. Нашла в старом сундуке.
  -Интересный рисунок...
  -Похоже, египетский ... - предположила я вслух, а про себя подумала - "Не умничай".
  -Да нет, это, пожалуй, что-то шумерско-аккадское... Можно взглянуть?
  Я сняла с шеи шнурок с медальоном и протянула Павлу. Его рука, протянутая навстречу, была ледяной.
  Он стал пристально рассматривать медальон, щурясь и поворачивая его под лампой.
  Потом он щелчком пальца он сбил с сигареты пепел, и, наконец, произнёс:
  -Да. Если я не ошибаюсь, это изображение Инанны, шумерской Богини плодородия и любви.
  Он порылся в книгах и довольно быстро нашёл в одной из них рисунок, удивительно похожий на то изображение, что было на моём медальоне.
  -Никогда раньше не видел такой стилизации.
  Павел снова, словно пытась убедиться в правильности своего открытия, посмотрел на изображение, потом поднял глаза и продолжил, уже читая фрагмент из книги:
  -Вот... "Инанна, владычица небес, как её называли, изображалась с сияющими солнечными лучами вокруг головы, двумя крыльями за спиной, держащей в руках символы владычества - верёвку и жезл. Инанна появлялась везде с семью вещами, имеющими тайные силы: лентой "Прелесть чела", знаками владычества и суда лазуритовым жезлом и верёвкой, ожерельем, двойной подвеской, золотыми запястьями и повязкой "Одеяние владычиц.
  Все семь тайных сил, атрибутов, включающих ее духовный сан, женскую силу и царственную власть были отняты у неё стражем подземного царства Нети, когда Инанна спускалась туда для того, чтобы помочь своей сестре Эрешкигаль разрешиться от бремени. В итоге Богиня погибает. Но потом с помощью боги Энки Инанна возрождается.
  Вернувшись домой, Богиня была поражена тем, что ее муж Думузи не только не скорбит по поводу ее смерти, а наслаждается жизнью в полной мере. Обезумев от ярости, Инанна тотчас избрала его своим заместителем в подземном мире. Каждые полгода Инанна и Думузи проводили вместе. Когда Думузи воссоединялся с Инанной, на земле молоко текло рекой, хлеба созревали, фруктовые деревья цвели, однако в бесплодные месяцы Думузи должен был возвращаться в мрачные владения Эрешкигаль.
  В древнем Шумере раз в год проходила торжественная церемония, во время которой правитель каждого города олицетворял собой Думузи, а главная служительница культа исполняла роль Инанны. Считалось, что ритуал бракосочетания, в котором царственная чета принимала участие, обеспечивал стране плодородие и богатство".
  Павел отложил книгу. Он явно старался прятать глаза и не смотреть на меня.
  Я усмехнулась:
  -Богини, царицы, жрицы... Это не про меня, Павел. Просто кто-то из бабушек положил в сундук своё украшение, может быть, надеясь передать его внучке.
  -Нет-нет, Зоя, - покачал указательным пальцем Павел. - Ты же у нас, кажется, Кононова?
  -Ну да.
  -Кононова - самая что ни на есть царская фамилия. Конон, или конунг - это князь, царь, владыка. Так что, вполне возможно, что в твоих венах течёт царская кровь.
  Я засмеялась, не поверив ни единому слову.
  А Валентин спросил, показывая на оборотную сторону медальона:
  -А это что за волнистые линии?
  -А-а... Это интересно, - оживился Павел. - Кажется, это знак Намму, в шумерской мифологии богини-прародительницы, матери, создавшей небо и землю. "Давшая жизнь всем богам", это её постоянный эпитет. Возможно, она является олицетворением подземных мировых вод. Её имя пишется знаком, близким знаку слова "Энгурра", синонима Абзу, подземного мирового океана. Намму - мать бога Энки по шумерской традиции. У шумеров есть миф, согласно которому Намму помогает Энки, богу океана, и Нинмах, богине-матери, в создании людей.
  По мифу, люди появляются из-за тяжкого положения богов:
  ...боги из-за пищи, пропитания ради, трудиться стали.
  Старшие боги верховодить стали,
  Младшие боги корзины на плечи взвалили.
  Боги реки, каналы рыли, пол налзором насыпали землю.
  Боги страдали тяжко, на жизнь свою роптали.
  Уставшие боги обратились к премудрому Энки. Он в это время спал на своём ложе "во глуби тихоструйной Энгуры, в чьи недра никто из богов заглянуть не смеет" и не слышал их. Тогда его мать богиня-прародительница Намму, "плачи всех богов принесла своему сыну". И попросила его: "Создай нечто, что богов заменит, пусть оставят свои корзины". Призыв её возымел действие.
  По слову матери своей Намму Энки поднялся с ложа и, безмерно расширив свой разум, создал образ себе подобный. Затем Энки и Нинмах при помощи Намму создали людей из глины Абзу, изначального океана. Так был создан род человеческий.
  - Что ж, всё-таки не от обезьяны мы произошли, - попыталась я пошутить, понимая, что кокетничаю с ним.
  "Фу, как глупо", - мелькнула мгновенная мысль.
  Но Павел воодушевился.
  - Понимаешь, Зоя, - чувствовалось, что он сел на своего "конька" и будет скакать на нём до полной победы. - Новейшие исследования учёных доказывают, что возможность самовозникновения мироздания, Солнечной системы, Земли очень мала, а появления человечества практически равна нулю. Чем же тогда был вызван антропогенез, ритмы наследственности, бесконечно длительная и жестокая эволюция? Кто или что миллионы веков назад на земле создал основу органической материи и жизни в той форме, в которой мы её наблюдаем сейчас на Земле? Ведь человек мог развиваться лишь в сравнительно стабильных, долго существующих благоприятных условиях окружающей природы. Может быть, гости из дальних миров? Существует мнение, что первонарод планеты был создан сверхэволюционным путём, путём направленной мутации. Этот народ, который владел праязыком всей нынешней человеческой цивилизации, это были "дети Богов". Они выделялись среди окружающей их архантропической[93] биомассы , умением говорить, светлой кожей, волосами, глазами и рядом других признаков. Другой вопрос, где эти миры, гости из каких далей посетили Землю тысячелетия назад? С других планет, или из параллельных миров? Может быть, где-то в бесконечно далёком пространстве, а возможно, в некой бесконечно удалённой математической точке, которая вмещает в себя больше, чем самое протяжённое пространство, происходит тот таинственный переход из одного мира в другой? А может быть, эта точка находится внутри человека?
  - Слушай, а зачем же им, инопланетянам, это было нужно? - наивно спросила я.
  -Может быть, для того, что бы понять самих себя? Понять Творца всего сущего? - мне показалось, что Павел стал серьёзен, даже слишком. - Сейчас известно, что не все религии и вероучения учили людей тому, что они "рабы" Высших Сил. Некоторые называли человечество "детьми Богов". Древние славяне-русы считали, что они прямые потомки "Богов" - ДаждьБога, Сварога, Перуна, Велеса. "Дети Богов" стали материальной оболочкой, своего рода "биоскафандром" для того, чтобы нематериальные "Боги", "лучистая энергия" по Циолковскому, могли жить на нашей планете, получая уникальный опыт для своего дальнейшего восхождения. ЧЕЛОВЕК - ЭТО СВОЕГО РОДА ПОСОХ БОГОВ.
  -Это значит, что в Мироздании есть Созидательные Силы, пока недоступные пониманию современного человека? - вмешался Валентин. - Именно в результате целенаправленной деятельности этих сил и был создан наш мир и человек? Наверное, так же, как и те, кто создал их самих.
  -Вы только слушайтесь в эти слова: со-знание...сопричастность к знанию. Между прочим, возможность расширения сознания не даётся рабам материального и рабам своего "Я". И перед нами безграничный океан познания и мысли. Но краткость нашей жизни не позволяет проникать в его отдалённые глубины, постичь великую загадку пространства и времени.
  Павел снова закурил и протянул пачку Валентину. Тот вытащил сигарету, и, закуривая, сказал:
  - А мне иногда мне кажется, что эта планета не создана для человека. Человечество почему-то неуклонно стремится к познанию других населённых миров Вселенной, ищет чудес, не понимая, что человек - сам чудо. Человеку в самом себе не запутаться бы, не потерять своё Я. И, по-моему, странно, что человек не считает святотатством посягательство на ценность другой жизни. А ведь только ему самому под силу сделать её лучше. Самосовершенствование - единственно достойное человека занятие. И, пожалуй, человечеству нужно больше заботиться о совершенстве эмоциональной стороны психики.
  - Да, слишком отстаёт у нас эмоциональная сторона от интеллектуальной, - задумчиво выпуская клубы сигаретного дыма произнёс Павел. - Мы пока ещё очень одиноки во Вселенной, не уверены в себе, постоянно повторяем ошибки прошлого, и развиваемся, пожалуй, слишком рационально, технично, индустриально...
  - Я думаю, что без постижения тайного смысла слов, и подсознательного знания связи вещей и явлений человеку не обойтись, - сказал Валентин и стряхнул столбик пепла. - Ведь он подобен ключу к главным загадкам мироздания. Понять можно лишь то, что в состоянии вместить наше сознание. Вот, например, сны. Ведь они лишь производное наших тайных желаний, пронизанное комплексом чувств и ощущений.
  - Если бы человек в самом начале своего существования развивал некоторые особенности нервной системы, - тихо добавил Павел, мечтательно глядя на струи дождя, стекающие по оконному стеклу. - Например, позволяющие чувствовать измененеия интенсивности магнитного поля... Человеческий организм вырабатывает длинноволновое излучение, которое в принципе может модулироваться нервной системой...
  - Зачем? - иронично заметил Валентин. - Есть более надёжные зрение и слух!
  - Да, - выдохнул Павел и погасил сигарету в пепельнице. - Человек умеет приспосабливаться, и это одна из его главных особенностей. Но!
  Павел неожиданно ударил ребром ладони по краю стола, так что я вздрогнула.
  - Человек утратил веру в себя! Изначально сложная связь между мозгом и мозгом осуществлялась с помощью те-ле-па-ти-и, - Павел произнёс это слово по слогам, - потом с помощью языка, и, только потом с помощью письменного слова. И пишущий должен направлять свою мысль без помех и замыканий, так, чтобы семантический поток не прерывался. Слова прозы требуют большего запоминания, а для передачи поэтической мысли используются именно эмоциональные волны, и определённые ритмические последовательности слов оказывают вполне физическое воздействие. И тебе, Валя, именно тебе, как поэту, дано развивать сферу эмоций, помочь ощутить биение прекрасной жизни, красоты, исследовать её законы. Ведь в древние эпохи рапсоды могли погружать человека в транс чтением сакральных словосочетаний. Та часть мозга, где находится центр эмоций, который, обмениваясь странными вибрациями с отвечающими ему эмоциональными центрами, порождает явление, называемое Любовью. А любовь путем непонятных биохимических превращений стимулирует творческие способности. Любовь, как симпатическая магия, воздействует на аналогично настроенные на неё организмы.
  Вдруг показалось, что он устал, и, словно стараясь подвести разговор к завершению, пряча глаза, тихо сказал:
  - Тайные лаборатории человеческого организма постоянно ведут поиск самых прекрасных черт в глубинах наследственности человека, их отбора и совершенствования, преумножения в нём знаний на пути к истинному совершенству. И конечная цель этого процесса - преображение внешней тленной оболочки в космическое лучезарное бессмертное сияющее существо.
  - Прекрасное всегда более закончено и отточено в женщине...,- сказал Валентин и посмотрел на меня с едва уловимым оттенком почтения.
  -Верно, - кивнул Павел.
  
  Потом мы ещё долго болтали о всякой ерунде, смеялись. Когда кончился дождь, было уже совсем темно.
  Мы вышли на улицу, Павел с Валентином выкурили ещё по одной сигарете, молча стоя у дверей музея.
  Внезапный порыв сердитого ветра осыпал нас тяжёлыми холодными дождевыми каплями, сорвавшимися с листвы. Павел вдруг засуетился, торопливо попращался и убежал в темноту ближайшего переулка, явно стараясь поскорее оставить нас вдвоём.
  Редкие прохожие спешили по улицам домой, и только мы медленно шли и говорили о пустяках, о планах на завтрашний день, вдруг замолкали, и тогда, в минуты молчания, он прижимал мой локоть к себе, вздыхал, снова закуривал сигарету. Он был веселым и нежным, смешным и сильным.
  Когда мы подошли к моему дому, он остановил меня возле двери. Мы стояли, и, казалось, время, словно поток, обтекает нас со всех сторон, безропотно уходя в прошлое. Огромные серые глаза его смотрели на меня прямо, честно, и в них была любовь, без сомнения. Все мои догадки переросли в уверенность.
  Не сводя друг с друга глаз, мы стояли, кажется целую вечность. Склонив голову, он вдруг приподнял мой подбородок, и... глаза в глаза. Его взгляд был ясен. Он легонько взял меня за плечи, его лицо напряглось, глаза потемнели, он наклонился и поцеловал меня. Я почувствовала его руки у себя на спине. Горячая волна прокатилась где-то внутри меня, ударила в лицо. Мы оба ждали, и оба знали, что ждём...
  А потом он подождал, пока я отопру дверь, повернулся и прошёл несколько шагов прочь от меня, возле самой калитки оглянулся, и я заметила, что его губы шевелятся, но разобрать что-либо в темноте было непросто.
  Когда калитка закрылась за ним, я вошла в дом, прошла в комнату и, не раздеваясь, как подкошенная рухнула на кровать.
  Закрыв глаза, я снова и снова вспоминала его лицо, движения губ, все движения, каждое в отдельности. Мне так хотелось узнать, что он сказал, оглянувшись.
  И вдруг, словно из какой-то крошечной трещинки между мирами ко мне просочились какие-то смутные образы, полумистические воспоминания, наполняя пространство вокруг меня, и я как на экране увидела его шепчущие губы "слышишь, Зойка, я тебя люблю".
  Почему у меня такое чувство, что всё это уже было...
  
  

Глава 8. Инфернальное эхо

  
  Тамара шагала по улице, глядя прямо перед собой, но ничего не видела. Что-то тяжёлое и холодное поселилось где-то под рёбрами, от этого было больно. Она не знала, что болело - сердце, душа...
  "Как он мог так поступить? Неужели я никогда ему не нравилась? Не нравилась, так понравилась бы, ведь я не хуже, все говорят, что я красавица! - она вела диалог сама с собой. - Так и незачем было тащить её в тот вечер к Павлу! Сама виновата! Сама виновата! Но нет же, она не получит Валентина!"
  -Ай, милая, кто у тебя Валентин?
  От неожиданности Тамара остановилась. Немолодая цыганка держала её за рукав.
  В голове мелькнуло: "Откуда она знает его имя? Неужели я произнесла его вслух?"
  -Я тебе как мать говорю, тебе на смерть сделали, - говорила цыганка и, не, останавливаясь, шла рядом. - С кем хотела соединиться - не соединилась. У твоей разлучницы голубые глаза и светлый волос. Но я могу тебе сделать... Как мать говорю. Дай денежку...
  Тамара, не думая, полезла за кошельком.
  В голове застряла одна мысль: "Откуда она знает его имя?"
  Цыганка не унималась:
  -Не жалей, дай бумажную, я тебе такой приворот сделаю, он за тобой как пришитый ходить будет.
  От напряжения на верхней губе цыганки выступил пот.
  Тамара понимала, что сейчас её просто-наспросто "разводят".
  "Но откуда, откуда она знает его имя?!"
  Девушка безвольно наблюдала, как цыганка берёт кошелёк из её рук, по-хозяйски копается там, выбирает несколько купюр. Так же без удивления, заметила, что кроме них на улице никого нет.
  -Пойдём, милая, я тебе помогу.
  Цыганка толкнула калитку, ведущую к ближайшему дому.
  Тамара послушно побрела по узенькой тропинке, вытоптанной прямо в траве, к крыльцу.
  "На дворе трава, на траве дрова", - почему-то вспомнилось ей.
  Две ступеньки крыльца.
  "На златом крыльце сидели..." - крутилось в голове.
  Обитая железом дверь открылась легко. Потом был какой-то ход, конец которого тонул во мраке. Она уставилась на растущее пятнышко света под дверью в самом конце длинного коридора. Потом побрела туда, где в прямоугольном проёме открытой комнатной двери росло световое пятно. Доски визгливо скрипели под ногами. Перешагнула высокий порог и вошла.
  В глубине полумрака комнаты вспыхнул огонёк свечи, другой, третий... В их трепещущем тревожном пламени казалось, что большая комната в явно восточном стиле постоянно перемещается из одного измерения в другое. В мерцающем сумраке за широким деревянным столом, низко опустив голову, сидел худой горбоносый человек. Словно почувствовав её приближение, человек поднял голову.
  Он был черноволос, смуглолиц и казался отлитым из бронзы. Его лицо скрывала густая, кудрявая, блестящая и похожая на каракульчу борода. Лишь губы хищно кривились, да пристально смотрели влажно блестящие, как два чёрных агата, глаза. Пергаментная кожа, неподвижные зрачки, ни один мускул не дрогнет на этом неподвижном лике.
  Мужчина курил трубку. В ноздри Тамаре ударил острый запах. Свиваясь в цепь, кольца дыма жадно тянулись в её сторону, источая тончайшие ядовитые миазмы.
  Тамара словно окунулась в густой сизоватый туман, в тот призрачный мир полудрёмы, где реальность похожа на сон, а грёзы реальны, она плыла в бархатистом вязком мареве.
  С ней происходило что-то странное. Вдруг лёгкое головокружение, приступ тошноты, голова превратилась в сгусток тумана. Словно разделившись надвое, она увидела себя со стороны, чуть слева и сверху. С каким-то отстранённым любопытством наблюдала она за тем, как та, другая она, подходит к столу, слушает сидящего за столом чернобородого человека, говорящего на незнакомом языке глухим утробным голосом, берёт со стола какой-то предмет. Больше всего её поразила собственная мертвенная бледность и немного замедленные неловкие движения.
  Потом она увидела, как чернобородый вынимает изо рта трубку и выдыхает огромное облако дыма. Он дует и дует, не переставая...
  А потом провал. Чёрный, пустой, холодный...
  Словно на какое-то время она перестала существовать.
  
  Очнулась Тамара уже перед крыльцом собственного дома, с сумкой, крепко прижатой к животу. Странное ощущение раздвоения продолжалось. Правильнее было бы сказать, что она снова увидела себя, только теперь стоящей перед крыльцом собственного дома.
  Та, другая она, открыла дверь и вошла.
  
  Дверь распахнулась, и Тамара очутилась в полутёмной кухне.
  -Томочка, где ты пропадала? Поужинаешь?- спросила мать, стоявшая у плиты, и Тамара словно выпала из параллельной реальности в подлинную.
  В кастрюле под крышкой что-то булькало.
  "Какое-то отвратительное варево". Тамара с трудом подавила подступившую к горлу тошноту.
  - Я щи варю. Будешь?
  Мать внимательно смотрела на дочь.
  Предложение поесть вызвало ещё более сильный приступ тошноты. Тамара отрицательно покачала головой.
  -Что-то я неважно себя чувствую.
  Сухой язык еле поварачивался во рту.
  -Что с тобой, доченька? На тебе лица нет. Пойди, приляг, - заволновалась мать.
  Отвратительно громко звякнула ложка, брошенная матерью на стол. Словно кто-то вбивает в виски расклённый кол.
  Быстро, знакомо шаркая тапочками по полу, мать прошла в Тамарину комнату, и ловко сняв покрывало с кровати, приготовила постель.
  Невыносимо яркие жёлто-зелёные квадраты покрывала, казалось, впились в глаза.
  Тамара легла на кровать лицом вниз и опустила пылающий лоб на стиснутые кулаки, так, что косточки до боли вдавились в лоб, и...словно потеряла сознание.
  Очнулась она уже глубокой ночью оттого, что ущербная луна, повисшая высоко в небе, бесцеремонно заглядывала в незановешенное окно. Тамара посмотрела прямо на узкий, как кривая хищная ухмылка, серп луны. Словно принимая её вызов, откликаясь на её молчаливый призыв, она поднялась с кровати и подошла к окну, встав внутри бледно-голубой квадратной проекции. Косая лунная полоса легла возле её ног.
  Сильно болела голова.
  "Где-то в сумке должны быть таблетки".
  Тамара взяла сумку, просунула руку внутрь и стала шарить по дну. Внезапная короткая острая боль ужалила кончик указательногоо пальца. Она отдёрнула руку и поднесла её к самому лицу.
  На пальце темнел крошечный порез. Боль исчезла так же мгновенно, как возникла. Лишь малюсенькая бусинка крови повисла на коже. Тамара раскрыла сумку как можно шире и увидела... лежащий сверху нож.
  Она удивилась. Совсем чуть-чуть. И осторожно взяла его.
  Он был красив, этот нож. То, что он глубоко чёрен, Тамара поняла сразу. Широкий и короткий, опасно заточенный клинок, матово отсвечивающий неведомый металл, в высшей степени искуссно сработанная рукоятка, отделанная загадочными письменами.
  "Красивая рукоятка".
  Она не зря ходила каждую субботу в клуб Павла, и смогла определить происхождение рисунка. Это был ассирийский орнамент.
  "Чёрное железо, метеоритное". Она вложила рукоятку в свою маленькую девичью ладонь и тихонько засмеялась, таким прекрасным показалось ей это зрелище. Слабый лунный свет играл на чёрной поверхности клинка зловещими матовыми переливами. Она вращала рукой с зажатым в ней кинжалом и смеялась призрачным смехом, любуясь совершенством изящных линий.
  Порыв ледяного ветра взвил узорчатый тюль на окне. Свинцовый серп окончательно истончившейся луны холодно взирал на происходящее через корчущуюся в слабом лунном свете зановеску. Тамара взглянула сквозь неё в окно.
  Слабый свет ночного светила лишал мир их настоящих красок. Только оттенки чёрного и серого, причудливые линии и формы веток и стволов.
  Она заметила, что прямо напротив окна, под лунной тенью жасминного куста кто-то стоит. Кто-то из тех, кто существует только в вечной тьме. Среди застывших в нереальных изгибах ветвей угадывалась тёмная мужская фигура. Тамара напряжённо всматривалась в ночной сумрак, пытаясь разглядеть его.
  Кудрявая борода...
  Да это тот, чернобородый. Словно воплощение древнего хтонического божества, вампирический двойник кого-то знакомого...
  Чернобородый не шевелясь стоял напротив окна. Тамаре показалось, что из посторонних шепчущих звуков, откуда-то издалека, она начинает различать слова...гладкие и скользкие, как ложь.
  Из сумрачных глубин прошлого поднимались зыбкие, трепещущие в потоках проносящихся мимо столетий фантомы воспоминаний, то яркие, то смутные, то блёклые, то блестящие... Что-то невыносимо тягостное сгущалось над ней.
  Смертельная усталость и полнейшее безразличие ко всему на свете овладели Тамарой. В эту ночь ущербной луны её вела чья-то чужая воля.
  ...Чернобородый человек выпрямляется, поднимает опущенную голову, проводит рукой по лицу.... Его лицо в крови. Он измучен. Но он улыбается ей:
  -Моя прекрасная госпожа, моё совершенство... я одену тебя в виссонные одежы... я воздвигну трон...моя царица... Я никогда не оставлю тебя. Я буду искать тебя... вечно...
  Сухой разрез тонких губ, сжатых непримиримо и страстно. Это был шёпот вечности.
  Она чувствовала не просто любопытство, а что-то вроде узнавания.
  ...из глубин её памяти и водоворотов беспамятства, как бессвязные клочья доносились голоса, и призрачной чередой скользили смутные образы невообразимого прошлого, какие-то тёмные таинственные речения о жертвенном ноже...
  ... сладостная месть, предчувствуя, страхи, надежды, желания, рождённые в сумрачных глубинах её души, пьянящяя всепожирающяя любовь...
  Удушливый комок подступил к горлу... Она словно чувствовала прикосновения жертвенного ножа к шее.
  Охваченная ледяным гибельным восторгом, окутанная туманным флёром, Тамара слышит, как её собственный голос шепчет в ответ:
  -Прощай, Гахидджиби.
  И громко произносит:
  -Казнить колдуна!
  Его веки тяжело опускаются на потухшие глаза... Лицо становится зыбким и неверным, как туманная дымка, готовая вот-вот раствориться....
  Где-то глубоко в мозгу слышится эхо инфернальной какофонии...
  
  В ту ночь мне не спалось. Мне было, о чём подумать. Я вспоминала тёплую руку Валентина, его серые глаза, губы.... Шумер, Инанну, Намму, жезл, повязку "Прелесть чела", золотые запястья... Мысли путались. Я уснула.
  Обрывки дневных воспоминаний расплылись в зыбкий мираж...
  Мы с Валентином сидим в автобусе. Он сжимает мою руку в своей ладони, тепло которой, как его любовь, проникает в моё сердце.
  На конечной мы выходим.
  Воздух прохладен и тих. Всё ещё держась за руки, мы переходим дорогу, ступая по перекатывающемуся под ногами щебню. Тончайшая бархатная пыль при каждом шаге вздымается вокруг ног как туман забвения. Мы спускаемся по насыпи и направляемся к сосновому бору.
  Мы входим в лес, как в волшебную страну, где нас никто не потревожит. Там, среди высокоствольных сосен, ступая по мягкой подушке мха, утопая ногами в мягкой хвое, не ощущая тяжести собственных тел, мы чувствуем лишь то, как близки друг другу. Мы разговариваем без слов.
  Благородные сосны поют в нашу честь древний гимн, качая кронами и поскрипывая стволами. Небо и солнце над нашими головами торжественно сияют. Жёлтая песчаная дорожка сама ведёт нас вглубь леса. Сосновый запах щекочет ноздри, птицы щебечут среди ветвей. Под ногами шуршит пожелтевшяя прошлогодняя хвоя. Мы идём и идём вперёд, не думая о дороге, не выбирая путь. Дорога сама ведёт нас.
  Маленькое круглое озеро с берегами, густо поросшими осокой. Из голубовато-серого зеркала воды поднимаются прямые стебли камыша. Мы огибаем озерцо справа.
  Незаметно темнеет. Валентин смотрит на часы. Ещё нет и полудня. Я поднимаю голову и смотрю вверх. Низко проплывают плотные лиловые облака, и верхушки деревьев тонут в них. В наступивших сумерках ветки сосен словно пытаются остановить нас, протягивая широко расставленные колючие пальцы-ветви. В посвежевшем влажном воздухе терпко пахнет какими-то растениями, аромат хвои сменяется запахом прелых листьев, мокрых грибов и удушливых болотных испарений. От земли тянет сыростью и гниением. Листва печально и недобро шумит. Кора деревьев изъедена лишайником, словно высасывающим из них соки. Из голубого мха торчат высокие чёрные кочки, гнилые пни, скрюченные стволы деревьев, изуродованных обилием влаги. Тропа теряется в мрачной черноте леса.
  Над озерцом проносится порыв ветра, и голубое зеркало меркнет, покрываясь трепещущей дымкой ряби. Злобно шуршит жёсткая осока.
  Краски тускнеют. Холодный пасмурный свет быстро меркнет в небе.
  Ветка больно хлещет меня по щеке. К лицу прилипает невидимая паутина, клочок седого мха повис на кроссовке. Ветер уныло свистит в жёстких кустах, белёсый полупрозрачный туман клубится над мокрой травой, над голубым бархатом мха. Во внезапно наступивших сырых ветреных сумерках чувствуется ледяная свежесть.
  Я надеюсь, что заросли вот-вот кончатся, и мы снова выйдем на дорогу.
  Но дороги нет. Мы одни среди непроходимых дебрей.
  Я совершенно обессилена. В душе какая-то пугающая тревожная пустота. Наконец, остановившись, Валентин говорит, стараясь не напугать меня:
  -Кажется, мы заблудились.
  Нет, я не могу поверить в это. Мы недалеко от дороги, однако, кроме зловещего шелеста деревьев ничего не слышно. Ничего.
  Но всё-таки мы принимаем решение двигаться дальше.
  Места, где мы проходим, похожи на дремучий лес из страшных сказок.
  Когда окончательно темнеет, я пугаюсь по-настоящему. Ночевать в лесу? Я не могу этого даже представить. Часы Валентина показывают уже девятый час вечера.
  Неожиданно, когда я уже не чувствую сил идти дальше, мы выходим на большую поляну.
  Если бы не печальные обстоятельства, я не пожелала бы другого места для отдыха. Поляна великолепна. Трава сухая, мягкая, изумрудная, густая и шелковистая, такая красивая, что кажется мне обманом, миражом, и я хватаю Валентина, собирающегося шагнуть, за рукав.
  -Вдруг болото? - лепечу я.
  -Да нет, - отвечает он. - Видишь дуб посреди поляны? Пойдём к нему.
  Валентин кивает на огромный с раскидистой кроной дуб в самом центре поляны. Мы бредём к нему. Если придётся ночевать, лучшего места не найти.
  -Сколько же ему лет?
  -Пожалуй, веков, - добавляет Валентин.
  Я шагаю к дереву.
  В чёрном стволе зияет похожее на арочный вход дупло. Ни тепла, ни холода оттуда.
  Вдруг я слышу, нет, скорее чувствую, как кто-то зовёт меня войти. Путая, перемешивая внутри страх и любопытство, я делаю ещё несколько шагов, постоянно чувствуя за спиной присутствие Валентина, который остаётся на месте, не смея идти со мной.
  Кромешная темнота там, за входом пугает меня, но я знаю, что там меня ждёт что-то важное. Я уже возле самого входа. Ещё шаг и я, возможно, упаду в бездну.
  Слабое радужное мерцание всех оттенков цветов, как тончайшая стенка мыльного пузыря отделяет меня ...от чего?
  И я делаю шаг.
  Бесконечное падение. Абсолютная тьма. Тепло и холод одновременно... Как долго. А вдруг я умерла, и меня больше нет.... Скорость такая, что я, казалось, обгоняю сама себя... чёрная всасывающая пустота... низвержение в пропасть или восхождение в неизведанные высоты...
  
  Я кричу...
  
  И просыпаюсь....
  Из крошечной трещинки между сном и явью, посреди ночи я выплыла из забытья, не зная, что меня разбудило. В горле пересохло, наверное, я действительно кричала. Я перевожу дыхание и открываю глаза. Неясные шорохи вокруг заставляют мой слух обостриться до предела.
  Боже мой, что это там, в холодном лунном полумраке? Смутное потустороннее свечение. Ужас чёрной тенью метнулся в моей душе. Моё одиночество кажется мне абсолютным.
  В противоположном углу комнаты что-то светиться бледным голубовато-серебристым светом.
  Я пытаюсь осмыслить происходящее. Что это может быть? Телефон?!
  Ну, конечно... Вот трусиха...
  Я сажусь на кровати. Но к своему ужасу, рядом, на стуле возле изгловья кровати, обнаруживаю свой безмолвный, безжизненный телефон.
  Тогда что же светиться там?
  Преодолевая страх, пытаясь найти хоть какое-то объяснение этому явлению, я осторожно поднимаюсь и направляюсь туда, где зависло светящееся облачко. Кажется, что его можно потрогать.
  На столе, излучая тонкий, неземной, невероятный свет лежит медальон.
  "Господи, что это может быть?".
  Я пытаюсь хоть как-то объяснить для себя это явление.
  "Что может светиться в темноте... Фосфор..."
  Это было единственное, что смогло придти мне в голову.
  "После того, как я побывала в медальоне на солнце, он накопил свет и теперь... Откуда там фосфор! Фу, какой бред".
  Но почему он не светился, когда я выключила лампу перед сном?
  Я стою рядом, боясь прикоснуться к медальону.
  Может быть, это луна подсвечивает полированный металл?
  И вдруг свечение внезапно прекращается, будто кто-то выключил подсветку. И тогда я вижу, как играет лунный свет в линиях рисунка на медальоне.
  Я напугана, особенно после того разговора у Павла в музее накануне вечером. Откуда он здесь, кому принадлежал раньше?
  Я снова ложусь в постель и, не отрываясь, гляжу на медальон.
  Незаметно для себя, я перестаю думать о свечении, мысленно возвращаюсь к вчерашнему свиданию с Валентином...
  Мне снова удаётся уснуть.
  
  Глубокой ночью Валентина разбудило острое ощущение чьего-то присутствия и липкого унизительного страха, выползающего в минуты слабости, помимо воли.
  Густой, неподвижный, почти осязаемый, сумрак висел в комнате. Как огромный спрут, тьма трогала лицо холодными щупальцами, перебирала волосы, пыталась закрыть веки. Затаив дыхание, Валентин таращил глаза, стараясь хоть что-то разглядеть. Наконец, ему показалось, что в дальнем углу комнаты, между креслом и столом он видит тёмную неясную фигуру.
  Некто или нечто едва заметно колыхнулось и, медленно качаясь, как в чёрных инфернальных водах, поплыло в его сторону. Валентину послышалось, как под чьей-то невидимой ногой скрипит половица.
  Холодный первобытный ужас сковал тело Валентина. Он не мог шевельнуться, не мог дышать, язык прилип к нёбу так, что он не смог крикнуть, даже, если бы попытался.
  Фигура росла, приближаясь к нему на опасно близкое расстояние. Он почувствовал едва уловимое движение воздуха, от которого зашелестели страницы незакрытой книги. Абсолютно непроницаемое нечто было уже в двух шагах от него, он даже начал различать женское лицо, бледное, с огромными чёрными глазами.
  Но прежде, чем оцепеневший Валентин смог что-то сообразить, свет фар проехавшей мимо дома машины прошил темноту, заплясал на потолке, сполз по стене на пол и проплыл по комнате. В углу не было ничего, кроме кресла и стола. Он понял, что некто, только что стоявший в тёмном углу комнаты, на самом деле стоял где-то в самом дальнем углу его души.
  На лбу выступил холодный пот. Он медленно выдохнул.
  "Что это со мной? Бред какой-то"
  Он откинул одеяло и присел на край кровати, прислушиваясь к тишине. Не в силах подавить непроизвольную дрожь, сунул ноги в шлёпанцы, встал, и чтобы развеять наважденье, пошёл в ванную. Опершись на край раковины, Валентин взглянул в зеркало. В зеркале отразилось его бледное лицо. Тем не менее, прикосновение к холодному краю раковины привело в чувство. Он умылся и направился в кухню выпить воды.
  Потом он снова вернулся в комнату. На часах светились цифры 02:45. И хотя мрак казался уже не таким густым, как в минуты присутствия таинственной гостьи, было всё-таки темно.
  Всё ещё во власти только что испытанного ужаса, Валентин стоял посреди комнаты, пока глаза не привыкли к темноте и не стали различать детали предметов.
  Вокруг всё было так же, как и накануне вечером, и днём, и всегда. Но что-то всё-таки не так, по-другому. Бледный свет уличного фонаря пробивался в окно, отбрасывая жутковатые тени на стены и потолок. Прошло ещё какое-то время, пока он стоял посреди собственного жилища, словно пятаясь найти "десять отличий". Какая-то тёмная сила прошла через его сознание. В конце концов, ему вроде бы удалось убедить себя, что изменилось лишь его восприятие, но необоснованное ощущение беспокойства, заполнившая сердце сокрушающая тоска, говорили о том, что он либо заболел, либо сошёл с ума. Всё путалось в голове. Необычное лихорадочное возбуждение овладело Валентином.
  Какой-то путаный морок, подобно змее, выполз из сумрачных глубин его естества. Чувства были болезненно обострены.
  Он подошёл к столу, собираясь писать. Что, кому, он не имел понятия.
  Странные необыкновенные мыслеобразы и странные созвучия рождались в его голове. Он удивился их странности, никогда раньше он так не говорил и не думал. Испытывая уже совершенно осознанный ужас, Валентин быстро сел на стул, схватил листок бумаги, карандаш и стал лихорадочно записывать.
  Словно кто-то водил его рукой. Он писал и писал, не понимая, что он пишет, откуда взялись эти странные, чужие слова, более того, чужие буквы. Словно открылся люк между чем-то никогда раньше не соединявшимся. В его ледяных пальцах был крепко зажат карандаш. Холодный пот струился на лбу поэта.
  Внезапно слова и буквы кончились. Так же внезапно, как и появились. Валентин отбросил карандаш в сторону, словно он принадлежал не ему, также, как и написанное им... Карандаш полетел куда-то в угол, отскочил от стены и упал на пол, расколовшись пополам.
  Вытерев выступивший от напряжения пот, Валентин медленно взял в руки листок, исписанный какими-то каббалистическими знаками. Ужас прошёл сквозь него как молния. И всё-таки эта абракадабра создавала впечатление некой осмысленной криптографии, но он, кажется, никогда раньше он не видел этих букв, похожих на следы птичьих лапок.
  Поэт был потрясён.
  Валентин проглотил комок в горле, осторожно положил исписанный листок на стол, поднялся со стула и стал ходить по комнате, дрожа как в лихорадке.
  Написанное было похоже на послание из другого мира.
  Неожиданная догадка осенила его. "Это похоже на какой-то древний язык".
  Он схватил телефон, сфотографировал текст и набрал номер Павла.
  Отослав текст, Валентин сел, поставив локти на стол и обхватив голову ладонями. Он снова и снова смотрел на древние письмена, выведенные его собственной рукой, стараясь не потеряться в безбрежном море безумия и галлюцинаций.
  
  Павел перезвонил минут через пять.
  -Валентин, откуда у тебя это?
  -Послушай, старик, долго объяснять, завтра расскажу...Ты можешь сказать хотя бы приблизительно, что это?
  -Приблизительно могу. Вероятно, это хеттская клинопись... Так откуда у тебя этот текст?
  -Не знаю...
  -Что значит, не знаю... Ты...соображаешь?.. Это что, такая изящная мистификация?
  -Павел, эта туманная история. Давай завтра.
  -Хорошо, я покапаюсь, попробую разобраться.
  
  Попрощавшись с Павлом, Валентин рухнул в постель и, вопреки ожиданию, мгновенно заснул.
  Проснулся он от того, что солнечный луч упал на его лицо, а телефон глухо завибрировал в руке.
  Звонил Павел:
  -Привет, так откуда же всё-таки у тебя этот текст?
  -Паша...ты мне лучше скажи, что это такое.
  -Ну, хорошо, я послал "это" тебе по почте... "Это" - хеттское письмо. Какой-то древний гимн, любовное стихотворение, посвящённое женщине... Я всю ночь пытался перевести, а потом нашёл его в... ну не важно где... целиком. Вот послушай:
  
  "Ты смотрела на звёзды, звезда моя...
  И я увидел, что лицо твоё прекрасно как лицо Богини.
  И было это великим, удивительным событием,
  великолепное, неведомое прежде чудо,
  подобного которому никто и поведать не мог,
  подобного которому не найти в письменах предков...
  Я полюбил тебя больше, чем всё прекрасное,
  что даровали мне Боги.
  Это было непостижимое, неведомое чудо,
  что Боги привели тебя сюда в этот день....".
  
  
  -Скажи, где ты-то его нашёл?
  -Паша, если я тебе сейчас скажу, то... Я не знаю, но это написал не совсем я. Кто-то или что-то как будто водило моей рукой. Ничего не могу понять. Со мной такое впервые. Ты говоришь, этот текст уже был написан кем-то?
  -Да, и это было в незапамятные времена, и ты мог это просто вспомнить, понимаешь? Возможно, ты сам написал это тогда, в той жизни, прошлой?
  -Паш, давай как-нибудь без этого... Мне и так не по себе.
  -Нет-нет, это как раз многое объясняет. Это очень просто. Для того, чтобы вспомнить прошлые жизни, надо просто погрузиться на тэта-уровень активности головного мозга. И в этом нет ничего паранормального. Волны мозговой активности - это всего лишь электрические импульсы, которые постоянно испускает мозг человека. Эти волны имеют два показателя: амплитуду и частоту. У тэта-волны частота колеблется от четырёх до шести герц. Человек погрузается в состояние, подобное обычному сну, некое "сумеречное" состояние, гипнотический транс. В этом состоянии увеличивается активность памяти. Память улучшается, особенно долговременная, ну и повышается доступ к подсознанию, возможность свободных ассоциаций, повышается креативность, даже имеют место неожиданные озарения. Только обычный человек не может долгое время в нём оставаться без того, чтобы не свалиться в сон. Кстати, сон тоже даёт большое количество тета-волн.
  -Паша, не грузи меня сейчас, ладно? - взмолился Валентин. - Давай оставаться в пределах постижимого, поговорим сегодня вечером у Зои, там все наши соберутся. Ты помнишь, что она приглашала нас на день рождения?
  -О! Да, я чуть не забыл. Ну, хорошо, до встречи. Но учти, тебе придётся рассказывать. Не отвертишься.
  -Хорошо, хорошо.
  
  Утром двадцать второго августа я проснулась совершеннолетней. Лишь только моё сознание выплыло из сна, я почувствовала прилив оптимизма. Я была готовая обнять всех.
  Солнечное утро почти полностью рассеяло мои ночные страхи. Мало ли что привидится ночью в старом доме, полном старинных вещей и образов. Утро началось с яичницы из двух яиц. Я смаковала каждый кусочек, казавшийся мне сегодня Божьим даром.
  Первым меня поздравил папа. Он уже приготовил подарок и надеется вернуться в Москву со дня на день.
  Потом позвонила мама. Бедняжка, она почти плакала оттого, что не со мной в этот знаменательный день.
  Я успокаивала её:
  -Сегодня вторник, а в пятницу вечером вы, уже вдвоём с папой будете здесь.
  -У тебя будут гости?
  Да, у меня сегодня будут гости. Я пригласила всех своих новых знакомых, даже Тамару, решив, что именно она, в конце концов, стала инициатором нашего с Валентином знакомства, и что не будет ничего страшного, если она придёт.
  Я решила не уделять большого внимания еде, однако, хоть я и не мастерица стряпать, на этот раз я вложила в подготовку закуски всю изобретательность.
  Больше всего меня беспокоил вопрос о том, как я буду выглядеть. Пришлось снова вытащить свои пожитки из сумки и перетасовать их с платьями из сундука, комбинируя даже то, что совершенно не гармонировало.
  В конце концов, вариант был найден, и я подошла к зеркалу. Из помутневшего стекла на меня посмотрела незнакомка, и я не сразу узнала себя.
  Моя рука сама собой потянулась к браслету.
  Пальцы ощупывали его гладкую поверхность.
  "Неужели я так и не сумею его расстегнуть?".
  Минута борьбы, какое-то неуловимое движение, и тихо щёлкнула потайная защёлка. Браслет расстегнулся. Я надела его на запястье, совместив края на одном уровне, и браслет накрепко сомкнулся, вновь едва слышно щёлкнув.
  "А вдруг я больше не смогу его расстегнуть?" - мелькнула мгновенная мысль.
  Но в этот момент раздался стук в дверь.
  
  Моё сердце громко заколотилось. Я подбежала к двери и распахнула её настежь.
  Он стоял на пороге божественно прекрасный, весь в золоте солнечного света, с букетом полевых цветов в руках.
  Радость моя огненный фонтаном взлетела к небу. Из самых тайных, космически далёких глубин моего сердца поднималась эта радость, радость от осознания неповторимости мига, ради которого столько раз всходило солнце, и поднималась луна, мига, в котором была вся мудрость жизни. Я не имела ни сил, ни желания противиться этому чувству. Я поняла, что между нами больше нет преград. Ко мне приближался мой Возлюбленный, тот, кто предназначен мне от века, и имя ему Валентин. Я приближалась к своей Великой Любви, истинной, вечной, над которой не властны ни смерть, ни бездны времени и расстояния Вселенной. Меня так радостно и неотворатимо влекло к нему, что я с трудом подавила лёгкую, как от озноба, дрожь, перешедшую в гулкое сердцебиение.
  Я улыбнулась ему. Он улыбнулся в ответ. Я таяла, как в огне, в его улыбке, растворяясь в ней без остатка, готовая за эту улыбку отдать жизнь.
  Всё обыденное отошло куда-то, уступив место этому всепоглощающему влечению и предчувствию счастья. Всё замерло вокруг нас, и невозможно было поверить, что земля по-прежнему вертиться.
  В его букете нежно мерцали синие васильки и колокольчики, а в моём сердце полыхали алые маки любви, торжествовали гвоздики и красные, как вино, розы. Но его букет распрострал аромат, проникающий в самое сердце.
  О, эта беспечальная пора цветения. Утро жизни. Знойный полдень ещё неблизко, спокойствие осени и время пожинания плодов ещё так далеко. Любовь не хочет замечать время, в ней есть что-то от вечности. Она - стихия невидимая и вездесущая. Она творит свою собственную Вселенную.
  Моя внезапная любовь, как остро заточенный алмаз, рассекла моё сердце надвое, и одна его половина отныне не принадлежала мне.
  Я сжала руки так, что хрустнули суставы пальцев.
  Я ещё не знала ту, что просыпалась во мне.
  Пока я была всё ещё той девочкой, что приехала сюда несколько дней назад, пока я ещё помнила ту, что явилась на берега великой Ранхи, влекомая таинственным зовом, чтобы исполнить предначертанное.
  И я взяла цветы из рук своего возлюбленного, и мои руки задрожали, когда коснулись его. Мои губы дрогнули, и пожар румянца заполыхал на моих щеках.
  Он ещё не успел сказать мне ни единого слова, а я уже всё знала, всё, что будет с нами. Я видела это так ясно и ярко, что едва устояла на ногах.
  Древнее ведовство природы пробудило во мне новую меня.
  Первобытный страх, утомительные дни и ночи дикой охоты, годы упорной обороны, ожесточённые сраженья, погребальные ладьи, страх и ненависть тёмных веков, тревожное знание, крупицы правды, жизнь, полная безмятежного счастья... Прошлое и настоящее сплелись в стремлении понять друг друга, истинная память о чём-то главном, всё открылось мне в этот миг.
  Потом мы заговорили. Оба одновремнно. И в потоке обгоняющих друг друга слов, зазвучала песня любви, прекрасная и пугающая. Его слова пели в моём сердце. Не уклоняясь от поцелуев, не прерывая потока раскалённого добела шёпота, я явственно ощутила древние пракорни сокровенных глубин моего Я. Я понимала, что между нами такая сокровенная, пространственная и временная близость, которая возникает где-то в запредельных высотах по ту сторону звёзд, в недосягаемом небе, безвозвратной стране. Всё, всё заключалось теперь в нём.
  Из далёкого прошлого, из его призрачной паутины, всё отчётливей проступало моё древнее Я. Возникали размытые образы, проносящиеся в вихре веков.
  В сознании пронеслись обрывки каких-то полузабытых магических формул, малопонятные контуры орнаментов, древние камни и руины городов, запустение, люди, вещи, серебро, золочёные доспехи, усыпанное драгоценными камнями оружие, бесконечные степи с вереницами караванов, каменистые равнины, горные отроги, монолиты скал, реки... и космический холод...
  Где же оно, где то самое неуловимое начало, в какой толще пространства и времени?
  Всплывали в памяти моей слова, жесты.
  Ведь всё уже было - благоуханные вёсны, пасмурные осенние вечера, дожди, промозглые туманы, бесконечная слякоть грязного мокрого снега, лохмотья прожитых зря жизней, руины сломанных судеб, копоть сожженных напрасно сердец, осколки разбытых иллюзий, мрачное пожарище несбывшихся надежд, безысходность кругов жизни и судьбы.
  Время проносится мимо... мимо...
  Странная тревога проникает в меня.
  Слова, что мы говорим бесшумно осыпаются и падают...
  Мне уже не нужно слов.
  Я знаю.
  Я уже знала, что сейчас войдёт Павел и скажет...
  
  

Глава 9. Контакт

  
  Павел вошёл и сказал:
  -Ребята, ну вы даёте! Вам что, Сергей ещё не звонил?
  Мы не знали, звонил ли нам кто-нибудь. Мы были ещё так далеко отсюда.
  Но небесное колесо уже повернулось. Я приближалась к моменту Постижения.
  -Ребята, быстрее выходите. Машина ждёт.
  Сергей уже входил в дверь следом за Павлом.
  -А день рождения? - спросила я, уже зная, именно этот день и есть мой истинный день рождения.
  -Зоя, это будет твой лучший день рождения! - торопил меня Сергей, словно знал. - Уж поверь! Такое бывает раз в жизни!
  "Раз в тысячелетие", - подумала я.
  -Да что случилось-то?
  Павел, похоже, ничего не понимал. Как и все они.
  -Паша, там ... Рабочие выкорчевывали деревья под котлован и нашли ...Они такое нашли, Паша! Помнишь, общественность дуб какой-то вековой защищала? Ну, мои рабочие дуб спилили, а там...
  Сергей подгонял нас. Мы уже садились в машину.
  Ехали недолго по шоссе, потом свернули на просёлочную, потом в лес по примятой траве.
  Машина остановилась. Мы вышли, и Сергей вскоре вывел нас на поляну. Рабочие стояли, опершись на лопаты и уставившись на нас.
  У меня под рёбрами похолодело.
  То, что мы увидели там, выглядело просто нереально. В мечущемся свете фар, посреди варварски вытоптанной травы, грубых неряшливых следов колёс машин и развороченной земли, как поверженный великан лежал огромный вековой дуб, Вечное Древо. Ствол поваленного дерева в поперечнике был значительно выше человеческого роста. Вокруг застыли в нереальных изгибах обломанные ветви, подобные щупальцам мёртвого гигантского спрута, выкорчеванные корни, длинные, словно дерево питалось самыми глубоко скрытыми, тайными соками Земли.
  На том месте, где когда-то стояло прекрасное Древо, образовалась чёрная яма. Мы подошли к краю и, немые от изумления, посмотрели вниз.
  Можно было предположить всё, что угодно - клад, могилу Тамерлана, захоронения ядерных отходов, но такого никто из нас увидеть не ожидал.
  Среди сырой, тёмной земли, остатков безжизненных корней и других змеящихся, вылезающих из чёрных недр, растительных останков, производивших впечатление движущейся клубящейся массы, на невысоком основании стоял большой плоский, круглый, гладко отполированный голубой камень. По диаметру, длина которого была приблизительно около полутора метров, камень был рассечён надвое узким углублением, тонкая ровная линия которого, как экватор, делила, поверхность камня пополам.
  На правой половине круга была изображена фигура женщины в странном облегающем одеянии. Голову венчало что-то вроде диадемы, а в стороны расходились штрихи, или, может быть, лучи. На шее и верхней части груди - ожерелье. В правом кулаке женщина сжимала цилиндр, в левом - что-то напоминающее верёвку или змею. На второй половине камня, словно вдавленное внутрь, углубление в виде ладони правой человеческой руки, чуть выше над ладонью три волнистые линии.
  Никто из нас не мог ничего сказать.
  Изумлённые глаза Павла скользнули на мой медальон. Да я и сама узнала это изображение. Но ни я, ни Павел ничего не могли понять пока. Я дрожащей рукой дотронулась до холодного металла у себя на груди.
  Первой прервала молчание Тамара, и низким, словно севшим от волнения голосом, наконец, спросила:
  -Что это?
  Павел задумчиво произнёс:
  - Круглый, полированный камень.... Думаю, это древний языческий алтарь.
  Павел замолчал, потом спрыгнул вниз и, медленно шагая по рыхлой почве, обошёл камень вокруг, осматривая его, словно, сомневаясь в чём-то.
  - Смотрите, - наконец, сказал он, - это же древняя шумерская Богиня Инанна, владычица небес, как её называли.
  -Постой, постой, Павел, - заговорил Сергей, - но при чём же здесь мы? Как этот алтарь мог попасть сюда? Где Шумер, и где мы?
  Потом он, а за ним один за другим и все остальные, спрыгнули вниз и окружили камень.
  - Шумерская Инанна имеет и другие имена, которые, возможно, известны вам, - сказал Павел. - Иштар, Астарта, Тара, Исида, Афродита, Венера, и, наконец, славянская Лада - все они божества Вечно Возрождающейся Жизни, противостоящей Смерти. В архаической религиозной системе не было ни богов, ни богинь, а были универсальные богини.
  Валентин показал на волнистые линии, глубоко прочерченные на одной из половин алтарного камня:
  -А это что означает?
  -Это идиограмма, - Павел провёл по линиям рукой, - она означает "море". Так изображалось имя древнейшей шумерской Богини Намму, "матери, давшей жизнь небу и земле.
  Договорив фразу, Павел провёл ладонями по лицу и покачал головой:
  -Ребята, это просто невероятно! Последние два дня вы не перестаёте меня удивлять. То загадочные медальоны, то тексты диктуете на древнехеттском, то шумерские алтари откапываете.
  Он посмотрел на Валентина.
  -И всё-таки непонятно, как здесь очутился шумерский алтарь, - сказала Тамара, всё это время стоявшая в стороне с высокомерно брезгливым выражением, она была единственная, кто не спрыгнул вниз.
  Павел провёл пальцами по полированной поверхности камня, словно стараясь нащупать ответ, что же может означать появление здесь, в русском лесу, алтаря с изображением шумерской Богини.
  
  Всё происходящее казалось сном.
  Уже наступила ночь, и на бархатно-чёрном небе появился узенький серп новой луны.
  Всё это напоминало мне что-то, уже случавшееся со мною однажды. И молодая луна, и бархатная ночь, и каменный алтарь, только ночь не русская, прохладная, августовская, а душная тропическая. Но каменный алтарь...
  -Постой, - остановила я Павла.
  Он убрал руку и даже чуть отступил назад, словно чувствуя, кто здесь главное действующее лицо.
  Мне ли было не знать, зачем здесь этот полированный голубой камень! Я ещё не вспомнила всего, что мне нужно было вспомнить, но когда я шагнула к алтарю, рука сама легла на гладкий камень, в то самое углубление в форме ладони, и замерла в ожидании.
  И ожидание было оправдано.
  Сначала послышался тихий тревожный скрежет. Алтарь чуть дрогнул, и две половины большого круга разошлись в стороны, открыв небольшое углубление.
  Все мы отпрянули.
  В углублении, как в каменном футляре, лежал цилиндр сантиметра четыре в диаметре и длиной чуть меньше метра.
  Глаза Павла загорелись, он протянул руку к цилиндру:
  -А это что?
  Я, с каждой секундой всё более и более становясь кем-то иным, не тем, кем была до этого, вспомнила этот странный предмет.
  Синий, с золотыми вкраплениями, будто звёзды рассыпаны по ночному небу, сантиметров шестьдесят длиной, с восьмигранной центральной частью. Наконечник из прозрачной шестигранной призмы, плоской в сечении. Спиралевидный металлическиий пояс из непонятных знаков, похожих на следы птичьих лапок.
  Сложный орнамент напоминал фантастический рисунок.
  Ещё неуверенно, но словно подчиняясь внутреннему приказу, я протянула руку к загадочному предмету.
  -Кажется, я знаю, что это такое, - произнесла я, взяв цилиндр в руку, вспоминая, что видела его во сне. - Это жезл.
  -Почему ты командуешь здесь?
  Это был голос Тамары.
  - Павел лучше знает, что это, а если и не знает, то всё равно... он руководитель, он специалист...
  Но Павел молча наблюдал за происходящим. Он ничего не предпринимал, доверившись мне.
  Но это была ещё я, Зоя Кононова. И я протянула руку Павлу, чтобы он помог мне выбраться наверх. Павел помог мне.
  Я стояла с жезлом в руке напротив Тамары, посреди поляны на изумрудной траве в белом свете фар.
  -Положи на место, - сказала Тамара угрожающе и сделала шаг в мою сторону.
  Я знала её раньше. Она была из древней и опасной породы.
  Но я не намерена была отступать.
  -А по какому праву командуешь ты?
  Мы стояли, глядя друг другу прямо в глаза.
  Все, кто пришёл сюда вместе с нами, чувствуя, что происходит нечто необыкновенное, выбрались из ямы наверх и молча наблюдали.
  -Это моё, - услышала я собственный голос, звучащий как будто издалека.
  Тогда, переложив жезл в левую руку, правой рукой я прикоснулась к спирали его металлического пояса. Мои пальцы быстро, и казалось, хаотично, словно восстанавливая по памяти, набрали комбинацию знаков. Когда пальцы замерли, браслет, что был у меня на руке, начал мерцать, словно внутри включилась подсветка.
  Я увидела, как напугана Тамара, и сильнее сжала жезл рукой.
  Опасаясь за меня, Валентин сделал движение в мою сторону.
  -Зоя!
  Странно, но моё имя показалось мне чужим.
  В этот момент Тамара, издав жуткий звук, похожий на рычанье рассвирепевшей львицы, повернулась к нему.
  -Стой! Я твоя госпожа! - произнесла она страшные непонятные слова.
  Валентин остановился.
  Тамара продолжала тихо произносить какие-то странные отрывистые звуки, мало похожие на слова. Валентин бледнел, словно умирая.
  Что происходило со мной, было трудно объяснить.
  Я чувствовала, что какая-то неясная, непонятная, необъяснимая сила наполняет меня. Я держала в руке нечто невероятно сильное, что-то делающее меня могущественной. Древние воспоминания просыпались во мне, запредельно древние, те, что таились в самой глубине моего подсознания. И они теперь диктовали мне то, что я должна была делать.
  И я сделала это. То, что снилось мне в мучительных, пугающих снах. То, что должна была сделать. Это было так просто и понятно мне теперь - осознать свою Силу и победить Зло.
  
  Я вложила Лазуритовый Жезл в правую руку. Мои пальцы сами собой сжались вокруг его гладкой поверхности. Я сделала это так, будто держала его всю жизнь, будто с детства меня учили крепко держать в руках этот символ владычества. Я уже делала это не однажды. На моей груди неземным светом мерцал медальон, знак моей принадлежности к царскому роду. Я видела всё по-другому, не так как раньше, словно глаза, наконец-то, открылись. Будто всю свою прежнюю жизнь я смотрела на мир сквозь пыльную завесу, а теперь сорвала её. Краски стали невероятно яркими, словно я видела самую суть цвета. Я слышала каждую вибрацию, каждый звук, все до единого!
  И тогда меня настиг знакомый голос:
  - Асму-Никаль! Асму-Никаль!!
  Я уже знала, что за голос зовёт меня, выкрикивая моё древнее имя.
  Я оглянулась.
  В пяти шагах от меня, освещённая серебристым призрачным светом, стояла моя соперница, та, что была моим заклятым врагом, вековечной преследовательницей. Я узнала её, и произнесла слова, которые мечтала сказать столько веков:
  -Харапсили, как долго я ждала тебя.
  Она ответила:
  -Как долго я искала тебя, Асму-Никаль!
  Мы узнали друг друга.
  Я, Асму-Никаль, седьмая и младшая дочь Тахарваиля, виночерпия царя страны Хатти, жрица Богини Хатахцифури.
  И она, Харапсили, дочь купца Аллува.
  Она снова стояла передо мной, прекрасная и беспощадная. Она преследовала меня веками, пытаясь найти и отнять того, кто принадлежит только мне, моего Возлюбленного, моего Алаксанду, поэта из Таруиши. Душа Алаксанду жила теперь в Валентине. Сколько раз мы теряли друг друга в веках, но снова обрели и по-прежнему любим друг друга.
  Но Харапсили из рода Аллува настигла нас, не пожелав отказаться от ненависти. Она нашла нас там, где найти, казалось, невозможно, в дремучих лесах Русской равнины. Она явилась в своём излюбленном облике красивой хищницы. Чары её так сильны, что ни один смертный не устоит перед ней. Но и я не зря блуждала в столетиях, пройдя сорок девять жизней, накопив невероятную силу. Я была готова одержать окончательную победу. Наша вековечная вражда подошла к концу.
  Мы стояли напротив друг друга. Мы знали, что настал час последней битвы.
  Жажда решающего поединка подстёгивала меня.
  Обжигающая ненависть полыхала в чёрных глазах Харапсили.
  -Чем ты удивишь меня на этот раз, дочь Аллува?
  Мой голос звучал как победные трубы на стенах Хаттусы, моего города, встречающего свою царицу:
  -Не будем медлить, Харапсили, я готова.
  Бормоча слова, сковывающие древних духов зла, я выплеснула этому исчадью ада прямо в её красивое побледневшее лицо, прямо в глаза, все, что копилось долгие века преследований и потерь...
  Но она никогда не чувствовала боли других. Она привыкла наносить жестокие удары с целью причинять боль другим. Она всегда была готова отомстить, отнять и предать, оглушить и оскорбить. Когда она стала жертвой демонических сил, какие грехи прошлых жизней тяготеют над ней? Инфернальное злорадство сверкнуло в её глазах.
  Я смотрела в лицо, отмеченное нечеловеческой красотой, которой её наделила наследственно гордая и необузданная кровь её породы. Её чувственные губы зловеще улыбались, в чёрных глазах мерцали отблески страшного пламени. Не в силах справится с ненавистью, Харапсили опустила руку в складки одежды, и в её руке сверкнул нож. Это был жертвенный кинжал из чёрного небесного железа, драгоценного амутума, некогда принадлежавший колдуну Гахидджиби, орудие убийства, на металле которого вместе с кровью жертв запечатлелись их ужас и боль.
  -Наконец-то я сделаю то, чего так долго жаждала, Асму-Никаль!
  Голос Харапсили совсем не изменился с тех пор, как мы виделись в последний раз. Сладострастно жестокий контур приоткрытого её рта изогнулся в улыбке.
  Теперь, в момент пика своей ненависти ко мне, она была ужасающе красива и сильна. Но это существо древней кровожадной породы посвятило себя мести, неутолённая жажда которой стала сильнее любви. Теперь она хотела только моей гибели, она опустошила своё сердце, а сердце, не наполненное любовью, слабо, ибо только любовь делает его по-настоящему сильным.
  С шипением готовящейся к нападению пантеры, она двинулась ко мне.
  Ядовитые языки её ненависти почти достигли меня, но ненависть, перерастая свою цель, обращается против самой себя.
  И я сказала:
  -Поздно, Харапсили! Тебе не одолеть меня. Я отправлю тебя туда, где тебя давно ждут!
  Я была полна решимости и достаточно сильна для последнего боя. Там, за моей спиной лежал недвижимым мой Возлюбленный, мой Избранник, которого я искала столько веков. И я ни за что не отдам его теперь. Валентин казался бездыханным, но был жив. Я почувствовала, как моё сердце бьётся в унисон с сердцем Валентина, как наполняет меня и нарастает во мне с каждым его ударом немыслимая сила, такая сила, что я перестала чувствовать земное притяжение.
  
  Ноги мои оторвались от земли, показалось мне, что, я взлетаю. Серебристо-белый свет струился из Жезла, раскрываясь веером, и свивался вокруг меня в кокон. Окутав меня с ног до головы, кокон стал медленно вращаться, постепенно ускоряя вращение. Я оказалась внутри светящейся сферы. Я видела всё, как из прозрачной, непроницаемой капсулы. С каждым мгновеньем я становилась сильнее, моё сознание прояснялось, всё становилось... стало реальным. Моё тело звенело натянутой струной. Воздух пришёл в движение. Волосы развевались вокруг лица. Кончики пальцев мерцали пурпурным блеском. Я была так сильна! Мне достаточно было лишь поднять ладонь, чтобы сокрушить врага. Я была готова защищать своё право безраздельно владеть сердцем Валентина.
  Я шла, как Богиня Намму, когда она к чудовищу Эббех подходила. Непоколебимое спокойствие Вселенной снизошло на меня, в моей душе был покой. - ни вопросов, ни сомнений. Я подняла свою сияющую пурпурным светом руку, руку, держащую Лазуритовый Жезл Владычества, и в этот самый миг сгусток несокрушимой энергии сорвался с кончиков моих пальцев и ударил Харапсили в самое сердце. Её тело содрогнулось и замерло. Поднятая рука разжалась и выронила занесённый над головою нож. Он глубоко вонзился в землю, издав глухой и печальный звон. Харапсили покачнулась, медленно опустилась на колени и рухнула к моим ногам.
  Я стояла над ней, понимая, что одержала окончательную победу, пройдя через страдания и лишения, ибо страдание ведёт к пониманию и любви, и так замыкается круг.
  Я ликовала! В этот восхитительный миг, миг моего торжества, мир взорвался, превратившись в яркий свет. Он трепетал, пульсировал, расплёскивая сияние. Свет становился нестерпимым. Мои глаза насыщались невероятным блеском. Вдруг яркая вспышка обожгла глаза. Я зажмурилась, но ослепительное сияние прорезало сомкнутые веки. Я вдыхала странный незнакомый аромат, который не смогла бы описать словами. Я находилась внутри самого света, я сама становилась светом...
  Я оказалась в краю, которому невозможно найти название, испытала чувства, рядом с которыми звёзды в августовском ночном небе кажутся стайкой бумажного серпантина...
  
  Тёмный экран вигилятора спал, посылая редкие серовато-голубоватые волны по поверхности.
  Иннаресми смотрела на него, не понимая, чего ждёт. Она словно предчувствовала что-то. Вдруг на экране вспыхнула светящаяся точка. По тёмному полю среди голубых волн теперь плавал крохотный, слабо пульсирующий шарик света.
  Иннаресми, ещё не совсем отдавая себе отчёта в том, что это означает, почти закричала:
  -Я нашла его!
  Её победный голос зазвучал из всех трансляторов "Сиппара". В командирский зал немедленно сбежались все, кто был на дежурстве и те, кто отдыхал в своих комнатах.
  -Я нашла его! -едва не задыхалась от возбуждения крикнула Иннаресми. - Они наконец-то обнаружили себя.
  На неё вопросительно смотрели глаза членов команды "Сиппара". Они ещё не верили в то, что произошло чудо.
  -Я нашла люцидум.
  Наконец-то первая реакция. Танфана подняла руки к голове и, сжав её ладонями, засмеялась. Эстан бросился к Иннаресми, схватил её ладони, крепко сжал и стал молча трясти.
  -Слава Создателю! - сказала Аната, и словно обессилев, села в ближайшее кресло.
  -Ты зафиксировала его местонахождение? - взволнованно спросил Аруна.
  -Конечно!
  Иннаресми была взволнована не меньше.
  -Вот, смотрите.
  Она вывела на дисплей координаты.
  Все столпились у экрана, на котором ярко пульсировала световая точка.
  -Я доложу Элу, - сказал Эстан и набрал на панели связи код командора Элу.
  Танфана обняла Иннаресми за плечи:
  -Молодец, девочка.
  После разговора с Элу Эстан был немногословен и собран.
  -Мы выходим, - коротко объявил он. - Ярри, готовь фуджер.
  Повернувшись к Иннаресми, он сказал:
   -Ты идёшь с нами.
  На щеках нибирийки вспыхнул яркий румянец. Первый выход на Землю!
  Иннаресми сняла с подставки излучатель, создающий поля недоступности для всех форм излучений и делающий нибирийцев неуязвимыми для всех материальных частиц. Она вставила его в кобуру на поясе и проверила весь комплект портативного защитного оборудования: излучатель на месте, эскхалантик , регулятор гравитации, диафанум и звуковой генератор.
  Никогда раньше не случалось настолько удаляться от пределов родной цивилизации. Но ещё на Нибиру она полюбила эту маленькую планету и её странных обитателей, так походивших на нибирийцев и таких не похожих на них.
  
  
  Прорезав толщу океанских вод, Ярри поднял свой фуджер в воздух, и повёл его по касательной к горизонту. Пологой дугой он поднимался всё выше.
  Эстан и Иннаресми, погрузившись в глубокие сиденья в прозрачном носу катера, наблюдали, как на координатном вигиляторе непрерывно пульсирует светящаяся точка. Это означало, что люцидум находится где-то там, в этой точке.
  Включив обзорные экраны в режим оптики, они старались не упустить из виду крохотую пядь земли, на которой предположительно должен был находиться генератор защитного поля.
  Через некоторое время Ярри направил фуджер вниз. На последнем вираже перед посадкой он пролетел над самой поверхностью деревьев, широкой тёмно-зелёной полосой уходящих за горизонт. Фуджер развернулся, максимально уменьшил скорость и завис над лесом. С высоты полёта уже были хорошо видны верхушки деревьев, разбегавшихся во все стороны едва ли не до бесконечности.
  -Открываю фенеструм. Активирую диафанум и звуковой генератор.
  Ярри привычными движениями нажимал сенсоры на блоке управления. Звенящая вибрация заставила фуджер содрогнуться.
  На экране они увидели, как люди упали.
  Фуждер завис уже над самой травой.
  -Выходим, - сказал Эстан.
  Раскрасневшаяся Иннаресми поднялась с кресла, готовясь увидеть то, к чему шла долгие годы, и что так мечтала увидеть - людей Земли.
  -Открываю.
  Ярри тронул ещё один сенсор на панели управления, и остиум плавно отделился от стен фуджера.
  Эстан ободряюще улыбнулся Иннасерсми и первым шагнул наружу.
  Она последовала за ним.
  Нибирийка вышла из фуджера.
  Земная поверхность была такой мягкой, Иннаресми показалось, что ботинки провалились в зелёный растительный покров. Она ожидала головокружения, но его не было, лишь ощущение лёгкой слабости, что было естественным. От пряного аромата защипало в носу, Иннаресми чихнула и слегка покачнулась. Эстан подхватил её за руку, внимательно заглянув ей в глаза:
  - Если хочешь, подыши, - протягивая баллончик эксхалантика, сказал Эстан.
  - Нет, не надо, мне нравится.
  Иннаресми тряхнула головой и улыбнулась.
  Эстан кивнул.
  Закрыв глаза и сделав несколько дыхательных упражнений, нибирийка восстановила равновесие и огляделась.
  Люди выглядели именно так, как Намму изобразила их на своей знаменитой пиктуре, той, что украшает стены кафедры генетики Высшей школы. На изумрудной поверхности Земли, волнуемой лёгким ветром, лежали золотоволосые юноша и девушка, столь совершенной красоты, что от них невозможно было оторвать взгляда. Иннаресми понимала, что это было мечтой Намму - создание существ, более совершенных, чем нибирийцы. Она всегда говорила об этом Иннаресми, ведь та была её лучшей студенткой.
  Неуверенно переступая ослабевшими ногами, она подошла к золотоволосой девушке и опустилась рядом с ней на колени. В разжатой ладони землянки лежал люцидум.
  Иннаресми вглядывалась в её лицо, узнавая черты Намму. Поразительно, но это было её лицо.
  -Посмотри, Эстан, какое сходство.
  Эстан присел рядом. Сходство девушки с Земли и его далёкой возлюбленной было, действительно, поразительным.
  Эстан осторожно вынул из ладони девушки люцидум, поднялся и коротко сказал Иннаресми:
  -Уходим.
  Скоро он будет на Нибиру, вахта на "Сиппаре" завершается. Он увидит синие горы Нибиру, её зелёные водоёмы, и снова встретится с Намму.
  -Постой...
  Иннаресми понимала, что это первый и, возможно, последний выход на Землю. Она рискнула попросить:
  -Можно, Эстан? Ради Намму.
  Ради Намму он был готов пойти на многое. Он кивнул.
  Иннаресми сняла с запястья инвелигабис и нажала на маленькую голубую кнопку, внутри которой запульсировала слабая световая точка. Иннаресми несколькими движениями пальцев настроила код и надела на руку девушки.
  Через несколько мгновений та открыла глаза.
  
  С огромным трудом я подняла тяжёлые веки и увидела, что воздух вокруг меня уплотнён, почти осязаем. Я могла дотронуться до него, погрузить в него ладонь, раздвинуть, словно прозрачный занавес. Сквозь эту завесу я различала не имеющий чётких контуров, светящийся женский силуэт.
  Свет, исходивший от фигуры жещины, был нестерпим. Но я сумела разглядеть...
  Её черты были вполне человеческими, но... немного другими, чуть изменёнными. Её кожа, волосы, глаза - всё мерцало искрящимся перламутровым светом... Она выглядела очень молодой, но взгляд голубых глаз был мудр, как у человека, прожившего долгую жизнь.
  Чудесный покой снизошёл на меня.
  Всё, что я видела, словно отодвинулось далеко назад...
  Узкая переливающаяся рука осторожно касается моего запястья. Затем словно вспыхивает новое солнце, сверхновая, мерцающий взгляд неправдоподобно синих глаз направлен на меня. Неземной, идущий из глубины пространств и времён, он проходит сквозь меня. Боюсь, у меня не хватит слов, чтобы описать это.
  Она улыбается.
  Она сказала мне всего два слова. Хотя, впрочем, откуда мне знать, сколько было слов. Но она обратилась ко мне дважды. Голос звучал как абсолютная гармония. Он был соткан из света и серебра, он почти пел. Эти звуки можно назвать музыкой или волнами сопереживания, мудрости. Они звучали невидимым хором.
  Сначала она произнесла:
  -НИБ" ИХ"УР"У.
  Потом, указав на себя, добавила:
  ИН"НАХ"РЕС"МИ.
  Потом снова был яркий свет и тишина.
  
  Ярри взял курс на южный полюс. Фуджер, плавно вращаясь, поднялся над землей, взволновав изумрудную траву.
  Иннаресми смотрела, как трещут золотые волосы девушки, похожей на Намму.
  -Они ничего не вспомнят, - сказал Эстан, продолжая, как и Иннаресми, смотреть на землянку, чьё красивое лицо всё ещё можно было разглядеть.
  -Очень жаль, - задумчиво сказала нибирийка.
  
  

Глава 10. Замыкая цепь

  
  Мучительная волна потери - это первое, что испытала я, когда пришла в себя. Ослепительный свет, который, вне всяких сомнений, был неземного происхождения, или... это свет откуда-то из самой сердцевины меня самой? Окончательно очнувшись, я вспомнила все свои предыдущие жизни и имена: Асму-Никаль, Танаквиль, Авлари, Сильвана, Ева Берг... Я вспомнила пышную Хаттусу и гостеприимную Таруишу, великолепный Кносс и загадочную Этрурию, цветущие скифские степи и узкие улочки средневековой Европы. Всё это было со мной. Я вспомнила, как жила и умирала, как искала своего Поэта и обретала его, как несла Лазуритовый Жезл, теряла и находила вновь.
  Серебристый кокон света растаял, и силы покинули меня. Я поняла, как устала, почувствовала, как дрожат мои руки, только что крепко сжимавшие Жезл. На тонком браслете, обхватившем правое запястье, пульсировала, мерцая светом далёкой Сияющей Звезды, крошечная голубая точка.
  Всё ещё пребывая в той ипостаси, о которой вспомнила, лишь увидев Харапсили, я склонилась над телом своей вековечной соперницы.
  Это была всего лишь Тамара.
  Потом я огляделась в поисках в жезл.
  Жезла не было.
  Я, Прирождённая, видевшая Свет Сияющей Звезды, хранительница Лазуритового Жезла Владычества, наследница Намму выполнила предначертанное мне, я вернула Жезл Звёздным Людям. Отныне я свободна. Моя жизнь принадлежит только мне и моему возлюбленному.
  Прекрасный как изваяние Телепину в царском дворце древней Хаттусы неподвижно лежал мой Валентин, мой Алаксанду.
  Поднялась я, дрожа от внезапной слабости и страха за жизнь возлюбленного, подошла к нему, распростёртому на траве. Припала к груди его. Дышит! Жив! Лицо моё было влажным. Я поняла, что плачу. Взяла я руку моего возлюбленного, и заговорила его, отпустила сердце его, и оно застучало вновь.
  -Зоя, - позвал меня Валентин.
  -Всё будет хорошо, - сказала я и про себя добавила: "Или я не Асму-Никаль!"
  Но мне ещё предстояло понять, где ключ к запутанным событиям последних дней. В предрассветной мгле, или где-то по ту сторону бодрствования и сна, забытья? Это было что-то непостижимое. Но одно было ясно, что мне довелось внимать голосу древней крови, удалось прикоснуться к древнему источнику. Пусть недолго, но я держала в руках Посох, протянутый Богами.
  Сумею ли я удержать его, будут ли мои руки крепкими, разум светелым, сердце открытым?
  
  Наша с Валентином свадьба состоялась через год после этих невероятных событий. В тот день на мне было платье цвета утренней зари и венок из белых лилий.
  После свадьбы мы отправились на древнюю землю прародины, в город, который уже не существует.
  Стоя там, у красных гранитных глыб Богаз-Кёя, глядя на невероятной красоты неземной пейзаж, я понимала, что непостижимым образом ступила на землю моей древней родины. Здесь я впервые почувствовала биение новой жизни и поняла, что пришла пора начать новый цикл Прирождённых. Я прислонилась к раскалённым камням, закрыла глаза... Завеса времени спала, и я увидела....
  Я увидела край вечной юности и любви.
  Я увидела прекрасную Хаттусу, царскую крепость на вершине скалы, где на площадке дворцовой лестницы, сбегающей вниз широкими пролётами двух сотен гранитных ступеней, стою я и смотрю на сверкающие в солнечном свете плоские крышы домов, тенистые садики во внутренних дворах, рыночную площадь, разноцветную от товаров, сверкающие пруды с золотыми священными рыбами, колесницы, мчащиеся по улицам, здание царской библиотеки, где на втором этаже поэт Алаксанду из Таруиши читает древние гимны.
  Теперь он навсегда со мной.
  Вот Алаксанду поднимает голову, видит меня и что-то говорит...
  
  -Я сочинил стихи, - сказал он. - И посвятил их тебе. Они здесь.
  Он приложил мою руку к своей груди.
  Я прижала ладонь к его гулко бьющемуся сердцу, сердцу поэта, сердцу Валентина, и прочитала в нём.
  Это были стихи о Вечной Любви.
  И я сказала моему Поэту и Возлюбленному:
  -Они прекрасны.
  
  
  Команда "Нефилим" в полном составе собралась в командирском зале базы "Сиппар-2".
  Вокруг большого овального стола сидели командир корабля Эстан, инженеры связи Дамкина и Аруна, инженеры-пилоты дальних звездолётов и астронавигаторы Тиона и Тару, врачи Аната и Танфана, пилоты лёгких катеров и инженеры установок вооружения и защиты Нисаба и Ярри, инженеры-биологи Иннаресми и Сиват.
  Они смотрели на строгое лицо Эллу. Из транслятора звучал его голос:
  -Вахта завершается. На "Сиппар" прибудет новый состав экспедиции. Иннаресми остаётся. По решению Верховного Совета Нибиру все участники экспедиции награждены высшей нибирийской наградой "Око Нибиру". Совет единогласно согласился с необходимостью нашего присутствия на Земле в качестве наблюдателей на протяжении ещё двух шаров. Намму настаивает на продолжении генетических исследований и подала в Совет рапорт. Решение было нелёгким, но Совет согласен с выводами Намму о том, что мы ответственны за будущее Земли. И прежде, чем человечество возьмёт ответственность за планету на себя, нам предстоит ещё много работы. Споры среди учёных ещё не окончены, и высока вероятность дальнейшей корректировки генетического кода человека прежде, чем мы оставим эту планету навсегда...
  
  Иннаресми пришла в лабораторию, потому что знала, что Сиват тоже придёт туда. Расставаться придётся - работа есть работа - но теперь оба знали, что на Нибиру будут вместе.
  Всё время, проведённое на "Сиппаре" в составе его легендарной команды Иннаресми переживала такую бурю чувств, что Аната забеспокоилась. Её "жизненные линии" говорили, что нибирийка постоянно переживает какой-то невероятный подъём. Аната даже пыталась назначить ей курс успокоительных препаратов....
  Но пришло время прощаться.
  Она сидела у экрана диагностического блока и смотрела на дисплей, на котором плыли зигзагообразные линии и мерцали точки. Среди них энергично пульсировала одна маленькая и голубая, означавшая что землянка, так похожая на Намму, жива и здорова. Её "линии жизни" были чёткими и вполне соответствовали норме. Там жила земная наследница Намму.
  -- Я пришёл прощаться, - сказал вошедший Сиват, приблизившись к ней на минимально допустимое расстояние.
  Иннаресми сняла со своей руки и надела на запястье Сивата браслет.
  -Это мой инвелигабис. На нём остались мои "линии жизни" в момент нашего прощания. Возьми его, и пусть он напоминает тебе сегодняшний день. Вспоминай меня чаще.
  Сиват наклонился к ней, почти касаясь её серебристых волос губам. Он впервые осознал, что никогда раньше не подозревал существования в себе подобных переживаний. Он всегда так гордился своей невозмутимостью учёного, привыкшего иметь дело только с фактами и результатами многочисленных экспериментов. Составляя длинные рутинные отчёты, бесконечное количество раз проходя по длинным пустым коридорам, он считал это единственным стоящим занятием. Но эта девушка со своей красотой, близкой к совершенству, всё перевернула в нём. Иногда ему казалось, что она уже не принадлежит осязаемому миру, так прекрасна была она. В ней было столько света, она излучала волны такой частоты и чистоты, что рядом с ней можно было быть только абсолютно искренним. Он считал, что Иннаресми способна вызывать только сильные чистые чувства. Она была светом, светом его жизни.
  -Ну, как там наши подопечные? - спросил Сиват, стараясь не раствориться совсем в этих новых для него ощущениях.
  -Всё-таки поразительно, как быстро земляне усваивают всё новое, - задумчиво ответила Иннаресми, снова взглянув на экран. - Совсем недавно мы дали им огонь, а они уже пытаются добраться до нас самих. Похоже, они скоро поймут, где мы.
  -Что меня всегда по-настоящему удивляло в них, - сказал Сиват, присаживаясь рядом с Иннаресми и поворачивая её прямо в кресле лицом к себе. - Так это, как не странно, их дерзость. Так и норовят добраться до Богов...
  -Главное, чтобы они поняли, где их главный Бог, - улыбнулась девушка.
  -Поймут. Они способные. В них так много от Намму. Она всегда относилась к ним по-матерински.
  - Намму рассказывала мне, что среди землян уже есть люди, одаренные чувством связи явлений во времени, способные тонко чувствовать психологию каждого и по ней судить о его мыслях и чувствах. Это тонкое ощущение взаимосвязи событий происходящего в настоящий момент и возможность заглянуть в будущее - это как точный математический расчёт. Они называют это интуицией, много веков существовавшей как полумистическое подсознание. А ещё люди обладают одной удивительной способностью, совершенно уникальной для нибирийцев. Они умеют то, чего не умеет ни один нибириец. Среди искусств нашей планеты нет такого искусства. Они умеют записывать свои мысли каким-то особым образом. У этих записей есть особый ритм, который не несёт никакой дополнительной смысловой нагрузки, однако придаёт тексту особенную выразительность. Они называют это поэзией. Так они обращаются к Богам, то есть к нам. Она изучала эту их способность. Это невероятно и... прекрасно.
  Иннаресми чуть повернула голову и снова задумчиво посмотрела на пульсирующую точку на экране.
  Сиват, любуясь серебристыми волосами возлюбленной, спросил:
  -О чём задумалась?
  -Я подумала о том, как ничтожно мала продолжительность жизни человека на Земле, по сравнению с нибирийцами. Нибириец живёт около ста шаров. Если условно посчитать нибирийский шар в земных годах, то один нибирийский шар будет приблизительно равен сто двадцати земным годам. Не удивительно, что они считают нас бессмертными, и мы с тобой в своей лаборатории показались бы им сверхъестественными существами. Скольким же поколениям пришлось передавать люцидум из рук в руки, что бы хранить его такое продолжительное для землян время, сколько прошло человеческих жизней, жизней людей, у которых каждый день по капле утекала молодость, силы и красота? А я так хочу, что бы каждая человеческая жизнь была драгоценностью. Люди живут так недолго, едва успевая усвоить сумму знаний, накопленных предыдущими поколениями.
  -Поэтому они так много записывают, изобретают всё новые и новые способы запомнить и передать потомкам ценную информацию, сохранить знания? - спросил, улыбаясь Сиват.
  - А ты? Ты сохранил ценную информацию, составил отчёт для Элу? - ответила в ответ Иннаресми.
  -Отчёт готов.
  Сиват бегло просмотрел его.
  -Тогда отправляй...
  Иннаресми снова вспомнилось, как мягка земная трава, и почувствовала себя по-настоящему вросшей в эту мягкую землю, землю Земли. Она обязательно должна вновь побывать там, и её лицо наполнилось решимостью.
  - Красивая жизнь на Земле без страха и предрассудков - моя мечта и цель, - твёрдо сказала она.
  -Не хмурься, Иннаресми.
  Сиват дотронулся губами до её волос.
  -Всё прошло неплохо. И люцидум найден.... Элу будет доволен.
  -Да, первые уроки, кажется, усвоены, домашнее задание выполнено, - задумчиво произнесла Иннаресми. - Что ж, пора сделать работу над ошибками.
  
  
  
  
  Снег...
  Крупными белыми хлопьями на землю падает снег.
  В густом снегопаде не видно ни домов, ни людей. Зимняя ночь, незыблемая как Полярная звезда, изменчивая как сияние Кассиопеи, царит над моим городом.
  В тускло отсвечивающих контурах оконной рамы, словно замерла картина раннеитальянского кваттроченто[94]. Призрачные звуки моцартовского анданте вибрируют между мной и миром, что за окном, словно это стекло - зыбкий призрачный мост в Страну-Без-Возврата, где протянулась синяя бесконечность, пронизанная таинственно мерцающими переливами звёзд. Я знаю, что за пеленой снега, где-то глубоко в ночном небе кружится вечный хоровод созвездий. Кружится так же, как когда-то в минувшие эоны в Царстве Вечной Жизни кружились в бесконечном хороводе рождений и смертей источники всех земных судеб.
  В скрытых заповедных зонах моего сознания возникает ощущение моего истинного Я. Прошлое просто так, без посредников врывается в настоящее. Я словно соскальзываю куда-то близко и недосягаемо далеко. Пространство и время одинаково смещаются во мне, завязываясь в узлы. Что такое бессмертие, если не память?
  И вот, словно сама вечность посмотрела мне в лицо, я вижу за стеклом, или в отражении на стекле, себя в веренице бесчисленного множества образов предков и потомков, веренице, начало которой теряется в неохватно далёком прошлом и необозримом будущем. Их лица удивительно похожи, и по-своему неповторимы.
  И вдруг удивительно яркое видение.
  Передо мной стоит Она, та, которую я видела много лет назад в лесу, у древнего алтаря, в ночь нарождающейся Луны. Беспощадная и милосердная богиня. Я узнала её призрачно мерцающее перламутровым светом лицо. Голос, звучащий из глубины веков и одновременно рядом, воплотившись в сверхотчётливую реальность, произносит:
  -Мама...
  И великий космический холод вокруг исчезает. Вокруг меня мир, в котором тепло, и я больше не чувствую себя выброшенной на необитаемый остров вне времени. Две мелодии из настоящего и из бездны времён сплетаются в моей душе.
  Во мне растёт спокойствие и уверенность, что цепь не прервана, ведь тот, кто живёт в своём потомке, бессмертен. Я понимаю, что любовь, предначертанная мне звёздами, дала росток в Вечную Жизнь, которую один любящий рождает в другом, творя новую Вселенную. Теперь я знаю, что моя земная жизнь не просто шаткий мостик над безднами прошлого и будущего, бессмысленное кружение, пёстрый бестолковый хоровод горестей и радостей, а частица вечного Я, несокрушимого, как монолит.
  Цепь, протянувшаяся из глубин времени, приняла ещё одно звено, потому что я не прервала эту цепь, но соединила, и теперь она тянется сверкающей восходящей спиралью к мириадам звёзд Вселенной, соединяя их со звёздным морем внутри меня.
  Наступило долгожданное пробуждение, теперь мне известен путь, пролегающий через вечность. Прошлое становится настоящим, настоящее будущим.
  И вечно вращается веретено времени...
  
  Моя дочь улыбается мне улыбкой самой милосердной богини - Богини Вечно Возрождающейся Жизни.
  Я беру её тёплую руку и, сцепив наши пальцы, замыкаю самую тонкую и самую прочную во Вселенной цепь.
  
  Конец
  
   Примечания:
  1. ↑Хаттуса - столица древнего Хеттского царства.
  2. ↑Шанкхара - Вавилон (хеттск.).
  3. ↑Хатти - название древнейшего населения северной и центральной части территории Хеттского царства - хаттов или протохеттов, а также хаттского или протохеттского языка.
  4. ↑Мурсили I - один из правителей Древне-Хеттского царства, внук и преемник Хаттусили I, современник Самсудитаны, царя Вавилонии. (ок. 1620 - 1594 до н. э.).
  5. ↑Лабарна II - царь Хеттского царства, правил приблизительно в 1650 - 1620 годах до н. э.
  6. ↑Куссар - один из древнейших городов Малой Азии (2-е тыс. до н. э.). Находился юго-восточнее Хаттусы.
  7. ↑Лапарнас I (Лабарна) (ок. 1680-1650 до н. э.) - царь Куссара, основатель Древнего царства хеттов.
  8. ↑Пападилмах - правитель Хеттского царства, когда его столицей был ещё город Куссар (кон. XVI век до н. э.).
  9. ↑Правитель-хассу - глава небольшого полузависимого царства, предназначенного для власти царевичей или сановников.
  10. ↑Панкус - собрание воинов.
  11. ↑Тулия - совет старейшин.
  12. ↑Цальпува - город бронзового века в Анатолии 1700 г. до н. э. (в районе современного Ила Чорум). Находилась около 'моря Цальпы'.
  13. ↑Ямхад (правильнее Йамхад) - древнее аморейское царство Сирии. Существовало в XIX - XV веках до н. э.
  14. ↑Халпа - Халап (или Алеппо), столица Ямхада.
  15. ↑ "Люди моря" - племена касков.
  16. ↑Хурриты - древний народ, появившийся на территории северной Месопотамии во второй половине 3-го тысячелетия до н. э.
  17. ↑Самсу-дитана - царь Вавилона, правил приблизительно в 1626-1595 годах до н. э., последний из I Вавилонской (аморейской) династии.
  18. ↑Кали - в поминальных царских списках значится как жена Мурсили I.
  19. ↑Каттахци-Фури (или Камрусепа) - богиня в хеттской и лувийской мифологии периода Древнехеттского царства. Выступает в роли помощницы главного бога и ворожеи, "развязывающей" природу. Спасла мир от гибели, утихомирив и вернув Телепина (букв. "дух пчелиного роя", "царица богиня").
  20. ↑Каниш - (Канес, Канеш, Неса, Неша) - один из древнейших городов Малой Азии (II тыс.до н. э.). Находился юго-восточнее Хаттусы.
  21. ↑Таруиша - название 'Троя' фигурирует в хеттских клинописных табличках Богазкёйского архива как Таруиша.
  22. ↑Лельвани - в хеттской мифологии хтоническое божество; одно из главных божеств древнехеттского пантеона, владыка подземного мира.
  23. ↑Мен-нефер, Инбу-Хедж - Мемфис (египет.).
  24. ↑Хапи - Нил (египет.).
  25. ↑Нисаба - богиня злаков (египет.).
  26. ↑Пеплос - женская верхняя одежда из легкой ткани в складках, без рукавов, надевавшаяся поверх туники.
  27. ↑Атум - бог вечернего заходящего солнца (египет.).
  28. ↑Хепри - бог восходящего солнца (египет.).
  29. ↑Нессили - самоназвание хеттов.
  30. ↑Богиня Ха-Пантали или Хабантали - богиня хаттов, культ которой был воспринят хеттами. Функции её неясны.
  31. ↑Пурулли - один из главных хеттских праздников, отмечавшихся весной, на котором чествовали бога грозы.
  32. ↑Эйа - символ Мирового Дерева у хеттов вечнозеленое дерево (Еуа), связанное с ритуальной практикой.
  33. ↑Инанна - в шумерской мифологии и религии - центральное женское божество. Первоначально Инанна считалась покровительницей продовольствия, была символом обильных урожаев, богиней плодородия и любви.
  34. ↑Рея-Кибела - дочь Урана Рея Кибела - мать богов. Минойский эквивалент богини Реи. Цибела, иногда Кибеба - древнее имя Кибелы. В лувийских надписях IX в. до н.э. божество Ати Купапа упомянута на рельефе с изображением Тархунта. Богиня, имеющая фригийские корни. Известна также под именами: Кивева, Диндимена, Идейская мать, Великая Мать богов. По функциям близка к богине Рее, иногда вплоть до отождествления. Согласно Страбону, получила свое имя от Кибел. Её храм в Сардах упоминает Геродот.
  35. ↑Нефилимы или исполины - библейские персонажи, различно описанные в нескольких книгах Ветхого Завета. В русском Синодальном переводе это название передано как 'исполины'.
  36. ↑Скамандр - река, протекающая в Троаде (Малая Азия), другое название Ксанф.
  37. ↑Приводится фрагмент стихотворения 'Начальное слово великой подательницы радости' в пер. В. Потаповой.
  38. ↑Шамсин или самум ( знойный ветер) - сухой, горячий, сильный ветер пустыни.
  39. ↑Хантили - родственник царя Мурсили I со стороны жены. Захватил престол, убив совместно с Цидантой царя Мурсили I, став царём Хантили I, правившим Хеттским царством приблизительно в 1594 - 1560 годах до н.э.
  40. ↑Лазурит - как писал Плиний, лазурит 'подобен небесному своду, усеянному звёздами'. Древнем Китае его называли 'камнем золотой звезды'. Синюю и голубую окраску самоцвета обусловливают сульфидные и сульфатные ион-радикалы, а мелкая пиритовая сыпь - 'звёзды'. Древние шумеры и египтяне называли его 'камнем неба', и уже 6000 лет назад он считался одним из самых дорогих камней, даже служил мерилом ценности. Из лазурита вырезались фигурки дочери бога Солнца Ра, египетской богини истины и правосудия Маат, которые носил на груди верховный судья Египта. Лазуритовые скарабеи освещали знак власти фараона - пектораль. Существует предание, что скрижали, данные Моисею на горе Синай, были сделаны из лазурита. Итальянские алхимики пытались добыть из него философский камень и золото. В Европе лазурит символизирует благополучие, удачу и успех, в Индии - любовь и процветание. Средневековая медицина с ним связывает большие надежды. Уже одно его голубое сияние должно изгонять болезни - недаром царь врачевания медицинский Будда Бхайшадшья-Гура восседает на прекрасном лазуритовом троне, от которого исходит исцеляющее свечение.
  41. ↑Посох - в мифологии символически посох означает власть, веру, защиту, плодородие. Посох выступает как опора и как орудие наказания. Жезл Кадуцей или Жезл Гермеса в оккультных науках является символом ключа, отворяющего границу между светом и тьмой, жизнью и смертью, добром и злом. Этот жезл является атрибутом не только Гермеса, в чьих руках он означает здоровье и юность; его носят и египетский Анубис, финикийский Ваал и иногда Изида и Иштар. В руках богов этот жезл символизирует Небо и Луну. Статуи египетских фараонов сжимают в своих руках жезлы, похожие на цилиндры. Выполненные в пропорциях 'Золотого Сечения' пирамида и 'Энергетический источник', усиливая энергопотоки Земли, вступали в резонансное взаимодействие с жезлами, находящимися в руках человека. Для регуляции энергетического баланса в теле и синхронизации энергетической системы с энергетической системой Земли, древнеегипетские жрецы использовали 'Жезлы Гора'. В христианской, иудейской символике посох - это атрибут пастыря и символ веры в бога (жезл Моисея). О знаменитом посохе первосвященника Аарона известно, что Аарон с помощью своего посоха творил чудеса. В Изумрудных Скрижалях Тота-Атланта говорится о парализующем луче жезла или посоха силы Тота. В мифологии народа острова Пасхи утверждается, что бог Увоке 'опустил свой посох на местность Охиро. Поднялись волны, и страна сделалась маленькой'. Сначала поднялся гигантский столб дыма и пепла, слышались глухие раскаты из недр Земли, сверкали молнии, грохотал гром. Волны бесновались вокруг вулканического острова от непрерывных содроганий клочка суши. Столб дыма и молнии это и есть посох бога Увоке. В китайской мифологии Жезл Жуи - это жезл исполнения желаний и счастливых предзнаменований. С китайского 'жуи' можно перевести как 'чего изволите'. Считается, что он приносит удачу и исполняет желания Жезл также является символом власти.
  42. ↑Шугур - Ритуальный венок из золотых колосьев.
  43. ↑Шар - единица измерения времени, равная 120 годам.
  44. ↑Амутум - в 'каппадокийских табличках' не раз упоминается драгоценный металл 'амутум'. Ценился в 40 раз выше, чем серебро. Этим металлом, очевидно, было железо. Почти за тысячу лет до начала 'железного века' оно считалось драгоценным металлом.
  45. ↑Маитанне (Митанни) - древнее государство (XVI-XIII вв. до н. э.) на территории Северной Месопотамии и прилегающих областей. Население Митанни состояло из хурритов и семитов, официальными языками были хурритский и аккадский.
  46. ↑Арнувала - буквально 'тот, кто должен быть введен в плен', депортированные из завоеванных стран, размещённые на государственных землях, военнопленные. В литературе они иногда называются рабами.
  47. ↑Киццуватна (антич. Катаония) - хурритское государство, существовавшее в XVI - XIV веках до н. э. Царство находилось на территории юго-восточной части Малой Азии. История этого царства известна в связи с историей Хеттского царства.
  48. ↑Царица-тавананна вместе с царем-хассу имела весьма почётное положение в социальной организации хеттского государства. Она являлась верховной жрицей, имея при этом широкий круг культовых и политических обязанностей и прав, кроме того, она имела собственные доходы.
  49. ↑Гелла (иногда Афаманта) - в древнегреческой мифологии, дочь орхоменского царя Атаманта и Нефелы, сестра-близнец Фрикса. Гелла упала в пучину между Сигеем и Херсонесом, это место получило за это свое имя: Геллеспонт (букв. 'море Геллы'), ныне Дарданеллы.
  50. ↑Циданта I - царь Хеттского царства (1560 - 1550 гг. до н. э. Был мужем дочери Хантили I и царицы Харапсили. Совместно со своим тестем Циданта возглавлял заговор против Мурсили I.
  51. ↑Ахейцы или ахея́не - наряду с ионийцами, дорийцами и эолийцами являлись одним из основных древнегреческих племён.
  52. ↑Кносс - древний город на острове Крит, расположен около современного Ираклиона, на северном берегу, в 4 км от моря, в древности с двумя гаванями.
  53. ↑ Городом Морских царей называли Кносс.
  54. ↑Аштата, Хурпана и Каркемиш - древние государства, существовавшие в XIX - конце IX веке до н. э. на территории Сирии и Восточной Анатолии.
  55. ↑Вавилонский поход - около 1595 г. до н.э.
  56. ↑...восшествием на престол царя-реформатора Телепину - около 1525 г. до н.э.
  57. ↑Аммуна -царь Хеттского царства, правил приблизительно в 1550 - 1530 годах до н. э. Был сыном царя Циданты I.
  58. ↑Хуцция II - царь Хеттского царства, правил приблизительно в 1530 - 1525 годах до н.
  59. ↑Гестия - богиня домашнего очага (древнгреч.).
  60. ↑Асфоделевы поля - поля Аида, царства мёртвых.
  61. ↑Согласно учению орфиков, из Аида можно выйти, подобно Орфею. Орфизм - религиозное направление, создателем которого по традиции считался Орфей, мифический поэт-песнопевец из Фракии.
  62. ↑Химатион - у древних греков верхняя одежда в виде прямоугольного куска ткани; надевался обычно поверх хитона. Хитон - древнегреческая нижняя одежда, мужская и женская исподняя рубашка из льна или шерсти с поясом.
  63. ↑...ивы, посвящённой могучим и смертоносным богиням - Гекате, Гере, Цирцее и Персефоне.
  64. ↑Эвринома - эллинская богиня всего сущего.
  65. ↑Дуб, орешник и ива - символы власти, мудрости и очарования.
  66. ↑Трёхликая Муза - Размышление, Память и Песня.
  67. ↑Проскопия - дар предвидения (древнегреч.)
  68. ↑Адрастея - пророчица Крона.
  69. ↑Фера - легендарный вулкан на острове Санторини (Тира) в Эгейском море. Катастрофическое извержение вулкана Санторин в Эгейском море произошло летом 1470 года до н. э.
  70. ↑Фидены - древний город Сабинской области к северо-востоку от Рима. Население Ф. было, по-видимому, смешанное из сабинян, этрусков и латинян.
  71. ↑Цера - книжечка из табул.
  72. ↑Libri Haruspicini - 'Книги о гаданиях по внутренностям животных'.
  73. ↑Libri Acherontici - 'О загробной жизни'.
  74. ↑Libri Ostentarla - 'Инструкция по толкованиям предзнаменований'.
  75. ↑Libri Tagetici - 'Откровения Тагета'.
  76. ↑Тулл Гостилий (лат. Tullus Hostilius) - по легенде, третий царь Древнего Рима. Правил с 673 по 641 г. до н. э.). Его правление отмечено многими войнами.
  77. ↑Анахарсис - скифский царевич, сын правителя Гнура, годы жизни которого установлены лишь приблизительно и отличаются в разных источниках. Прославился он благодаря путешествию в Древнюю Грецию, насыщенному встречами с известными людьми - самим греческим правителем Солоном, Токсаром (Токсарисом) - знатным человеком, тоже родом из скифов, почитаемого в качестве врача и просто мудрого человека. Путешествие сына скифского царя не ограничилось одними Афинами, он ездил и по другим городам и странам. В частности, есть сведения, что был он и у легендарного царя Лидии Креза.
  78. ↑Белые Альбы -Альпы.
  79. ↑Мэотийское болото - Азовское море.
  80. ↑Самайн - ночь на 1 ноября (кельт.)
  81. ↑Хозяйка Туманных Гор - персонаж кельтской мифологии
  82. ↑Ллу-Ллау - герой кельтской мифологии.
  83. ↑Борживой I (ок. 852 - не позднее 894) - первый исторический князь чехов c 870/872 года, представитель династии Пржемысловичей. Согласно легендам, сын чешского князя Гостивита.
  84. ↑В 884 г. князь Святополк прислал ко двору Борживоя христианского миссионера Мефодия, который крестили чешского князя, его жену Людмилу и приближенны.
  85. ↑Переулок Алхимиков - Злата уличка в Праге.
  86. ↑Одна, две, три, четыре (латыш.)
  87. ↑Нет, это дочь моего господина (латыш.)
  88. ↑Теллум - ракетный катер (фантаст.)
  89. ↑Фенеструм - окно (фантаст.)
  90. ↑Нибиру - загадочная планета, упомянутая шумерами и египтянами как 12-я планета Солнечной системы.
  91. ↑Строка из стихотворения А. Блока 'Когда вы стоите на моем пути...'
  92. ↑Концерт для фортепиано с оркестром No.21 до мажор: Andante
  93. ↑Архантропы - собирательное название древнейших ископаемых 'людей'
  94. ↑Итал. quattrocento, 'четыреста', сокращенно от mille quattrocento - 'тысяча четыреста') - общепринятое обозначение эпохи итальянского искусства XV века, соотносимой с периодом раннего итальянского Возрождения.
  95. ↑Кимрать - тачать.
  96. ↑Латыш Эдуард Христофорович Звиргздыня, борец за советскую власть в Тверской области.
  97. ↑В греческой мифологии нимфа-гамадриада, обитавшая в Аркадии.Ботаники дали сирени в честь древнегреческой нимфы Сиринги и сочли его однокоренным с греческим словом 'syrinx', означающим 'трубка', 'дудочка' - из-за трубчатого строения цветков сирени. Кроме того, если извлечь мягкие ткани из побега сирени, то можно сделать настоящую дудочку-свирель.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"