В небольшой деревенской церквушке пахло ладаном и свечами. Иван Федорович чинно, не торопясь, со скрещенными на груди руками, подходил к Святому Причастию. Открыв полубеззубый рот и приняв "Тело Христово", старик важно отправился в соседнюю очередь, чтобы вкусить кусочек просфоры, запив её "теплотой".
После окончания воскресной обедни Федорович шел со своим дружком и соседом домой, по дороге обсуждая деревенские новости не хуже какой-нибудь бабы-сплетницы, будто и не был в храме, где до этого с видом смиренно кающегося грешника распевал "Отче наш" и "Верую".
- Ты слышал, Силантич, - спрашивал соседа Иван Федорович, - к нам в село какие-то городские приехали? И чегой-то им у себя не живется?
- Да слыхал! - отвечал дружок. - Так у тебе ж по праву руку оне в соседах. Мужичок невзрачный такой и сынишка его с им. Чего надоть-то им тут?! В городах поди жисть не сахарна пошла ноне.
- Убегуть оне скоро. На земле разе какой городской жить смогёт. Оно тебе не по мостовой хаживать да на тарантасах разъезжать. Поди к кофию привыкши, черт их задери...
Начавшийся было бурный смех тут же перешел в испуганное "прости Господи", и оба широкими крестными знамениями осенили свои широкие мужичьи лбы и плечи.
Попрощавшись у общей ограды, приятели разошлись по домам. Пора была летняя, конец августа. Иван Фёдорович, не заходя в дом, прошел на огород. Имел он обыкновение после "причастия" выпить кагору, который его старуха держала в красном углу за иконами для подобных и иных торжественных случаев. Любимой же закуской его были огурцы, свежесорванные, еще пахнущие землей и сыростью.
- Здравствуйте, сосед! - услышал Федорович у себя за спиной. Обернувшись к забору, он увидел того самого городского новоприехавшего, которого совсем недавно бурно обсуждал с другом.
- Здорово - здорово! - ответил старик, с любопытством разглядывая худое лицо чужака. - Как вас, положим, звать-то, господин хороший?
- Ну что вы! - засмущался собеседник. - Какой я господин! Я буду у вас учителем при начальной школе взамен покойного. А зовут меня Михаил Яковлевич. Вот, соседом вашим буду.
- Ну да уж я понял, - сказал Федорович. - Спросить что хотели али просто поздаровкались?
Старик хитро прищурил глаз. Легкая улыбка превосходства скользнула по его лицу.
- Да! Хорошо, что спросили! Соседушка, мне ужасно неловко, но наше с сыном положение, прямо скажем, скудное. Обещали первое жалование прислать с почтой на днях, да как водится затянули. Нельзя ли у вас немного картошки и овощей попросить в заём. Я оплачу с первыми же деньгами!
- Хм! Отчего же не помочь хорошему человеку! Да вы заходьте ко мне сюды-то. Наберите вот огурцов, луку да репы с редькой, а я за картошкой схожу.
Иван Федорович исчез в сенях своего дома. Немного времени спустя он вновь появился в огороде, неся корзину с картошкой, кряхтя и чего-то бубня под нос. Тем временем Михаил Яковлевич уже собрал овощи с грядок в свою большую матерчатую сумку и тихо, терпеливо ждал старика.
- Ой спасибо, сосед! - воскликнул учитель - выручаете, право слово! А я невежа и не спросил: вас-то как зовут?
- Иван Федорыч я, - ответил старик.
Внезапно налетевший ветерок, порывистый, что бывает перед летней непогодой, ударил в рынду, висевшую неподалеку на деревянном столбе. Качнувшись и ударившись о столб, рында тоскливо звякнула цепями, издавая едва уловимый металлический звон, отдаленно напоминавший колокольный.
Иван Федорович положил корзину у ног Михаила. Выпрямившись и отогнувшись назад, расслабляя усталую поясницу, он вдруг спросил: "А вот, положим, в Бога вы веруете, Михаил Яковлич?!" Его хитрый прищур и неожиданный вопрос заставили учителя смущенно опустить глаза. Немного помолчав, словно обдумывая ответ, он произнес: "Даже не знаю, как вам ответить..."
- Да уж прямо ответствуйте, сделайте милость!
- И в правду, чего уж там... Нет, дорогой мой сосед, не верю!
- Вот те на! - глаза старика округлились, лицо приняло по-детски глупое выражение. - Чего так-то?
- Как бы вам сказать, Иван Федорович. Я раньше верил, как все, верил, с детства. Каюсь, в храм не часто ходил, но на праздники быть старался. Однако чем взрослее становился, тем непригляднее для меня становился образ жизни служителей божьих. Поражала меня жизнь их, никак с евангельской не совместимая. Да вообще: оглянулся я на людей, на себя. Никто не исполняет заветов Христовых. Жену я схоронил, не выдержала родов... Так принес сына своего покрестить, а денег нет: всё на похороны ушло, еще должен остался. Батюшка и не стал. Сказал: "Будут деньги - придешь!". И пусто мне стало тогда, будто нет никого там, за небесами. Ведь если бы был Он, допустил бы такое, да еще в храме Своём?! И вы знаете, уже было хотел жизнь свою с водкой связать, да попалась мне литература одна, в коей сказано было, что Бог - не старик с бородой на облаке, что всё происходящее с нами есть результат наших же поступков, а Бог, он не в церкви, в душе нашей, что мы есть Он, частичка его самого, понимаете?!
Михаил Яковлевич резко замолчал. Он понял, что возможно сказал лишнего этому старику, еще не готовому принять в свою душу то, о чем в эмоциональном порыве хотел поделиться с ним.
- Ты часом не иноверец, не еретического отступу?! - гнев Ивана Федоровича набирал обороты. Перекрестившись, он продолжал: - Да как ты смеешь-то говорить-то такое, нехристь! Как Бог в нас! Бог на небесах! Он землю сотворил, и небо, и анхелов-служителей. Как Он может в нас быть, ежели мы грешники, а Он свят?! Батюшка - служитель, божий человек. Ему тоже есть надо, а вам копеечку жалко! Знаешь что, мил человек! Все, шо насбирал, кинь-ка на грядку и иди ты отсель! Ну!!
Старик побагровел от еле сдерживаемой злости. Михаил Яковлевич спокойно, но с видимым переживанием в душе высыпал овощи подле грядки и, не сказав ни слова, быстрым, но несуетливым шагом направился к своему дому.
Проводив соседа до калитки недобрым взглядом, Федорович плюнул ему вслед. Затем, развернувшись, сам пошел к сеням, мотая головой, словно лошадь, отбивающаяся от мух. В сенях было темно. Пробираясь до дверей избы на ощупь, старик неловко встал на ступеньку, отчего нога соскользнула, заставив его рухнуть всей своей тяжелой старческой массой. Искры, мелькнувшие в глазах от удара головой об пол, сменились черным непроглядным забытьем...
Иван Федорович не сразу понял, что произошло и где он находится. Тьма и пустота окружала его, и даже крик, который, как ему казалось, он издавал, не был слышен ему самому. Внезапно чернота расступилась и теплый слегка отдающий золотом свет осенил пространство перед стариком. До боли знакомая фигура предстала перед ним в ореоле невыразимого сияния, которое, однако, не мешало Федоровичу смотреть на нее.
- Господи Исусе! Ты ли это! Смилуйся надо мною грешным! - взмолился старик, падая на колени.
- Встань! - мягко, но властно произнесла фигура. - Я не Иисус.
- Кто же ты, Господи!
- Разве ты не узнал Меня? Я - это ты!
Иван Федорович выпучил глаза. Только сейчас он разглядел в этом сияющем незнакомце точную копию себя самого. Немой вопрос застыл на старческом лице, но фигура, не давая ему опомниться, продолжила: "Я хочу кое-что показать тебе. Смотри!"
И тут будто из ниоткуда перед ошеломленным стариком развернулась картина, живая, действенная, но тем не менее отстраненная, происходящая сама по себе. Он увидел свою молодость, как ухаживал за своей будущей женой, красавицей, чистой и доброй девицей. Увидел и свадьбу, и рождение их единственного сына. Слезы, непрошенными гостями, потекли из глаз Ивана Федоровича, предательский ком застрял в горле. Ведь сына его не было в живых очень давно. Не исполнилось ему и 10 лет, как утонул он в местной речушке.
Но в этом видении поразило старика то, что увидел он сына молодым парнем, крепким веселым. Увидел и старуху свою, моложавую, не растерявшую бодрости, нянчившую внуков...
- Так могло бы быть... - сказала фигура. - Смотри дальше!
Вновь развернулась перед Федоровичем картина. Увидел он себя: как пьяный возвращался домой, от дружков своих, картежников, в пух и прах проигравшийся. Болталась в кармане его полукафтана початая бутыль с самогоном. Не хотел идти Иван домой, зная, как разнесет его жена, которой до смерти надоели попойки мужа. И вот идет он к реке, чтобы там докончить самогон, да спьяну оступается на бережку - и в самый поток.
Больно стало Ивану Федоровичу от того видения. Вспомнил он, что стало потом. Хотел закрыть глаза, закричать, но картина притягивала его взгляд, словно мощный магнит маленький гвоздик.
Сынишка его был на той речке тогда, как и сейчас перед ним. Увидел он отца да прыгнул за ним не раздумывая. Замутил разум самогон мужику. Стал барахтаться и сына своего топить, даже не понимая, что делает, - так жить хотелось. Как на берег вылез, так и забылся от усталости и алкоголя. Уже потом, после похорон сына, приходил он на тот берег, чтобы выть от горя, скуля раненым псом, приходя к вечеру домой умирать снова от ненавидящего взгляда осунувшейся и поседевшей жены...
Видение кончилось, и снова мягкий свет озарил пространство. Старик закрывал руками лицо, сотрясаясь от беззвучного, но сильного рыдания.
- Успокойся! - ласково сказала фигура. - Как видишь, прав был учитель, твой сосед. Только ты сам виновен в своих согрешениях и своей несчастной жизни. Но ведь как поступками непотребными люди портят себе жизнь, так деянием праведным могут себя осчастливить. Подумай об этом. Прости себя за сына. Знай: смерть только переход в другую жизнь. С ним все хорошо...
Федорович посмотрел на фигуру. Тепло вдруг стало у него на душе. Камень, столько лет тянувший его душу к земле, словно отпал по мановению чьей-то доброй руки. На лице у него опять появилось вопросительное выражение.
- Знаю, что спрашиваешь, - сказала фигура. - И еще раз отвечу. Я - это ты! Частица Божественного Света, Единое с Ним и Вечное!.. Впрочем, не сейчас! Когда-нибудь ты все поймешь, у тебя будет на это время в других жизнях... А теперь ступай, Я благословляю тебя!..
Иван Федорович очнулся от хлесткого удара жены по щекам. Думая, что он опять пьян, перебравши кагору, она лупила его, не щадя хрупких рук и старческих сил. Не ходила она в это воскресенье в храм на обедню вместе с мужем, так как большой двунадесятый праздник приходился аккурат на понедельник, потому решила пойти вечером на всенощную. Возвращаясь от товарки, увидела старика своего, лежащего в сенях. Вот и подумала, бедная, о том, что снова ей со старым хрычом возиться да службу пропустить. Когда же поняла, что трезвый Иван, - опешила, присмирела испугавшись.
Федорович встал, голова немного болела, но тихая, безмолвная радость наполняла его. Непривычно по-доброму посмотрел он на жену. В это же время послышался звон колоколов, созывавших сельский люд на вечернее богослужение.
- Ваня? - робко спросила жена. - Ты на вечернюю со мною пойдешь? Собирался вроде как?
Старик молчал. Стало тихо. Через десяток секунд он ответил: "Нет, пожалуй, не пойду. Ты скажи лучше, корзину с картохой и овощами у грядок ни куды не убирала?"
- Да нет. Там оне. А накой ты их вывалил тудась-то?
- Сосед приходил. Учитель новый наш, замест покойного. Просил едой пособить до времени. Пойду отнесу ему. Мне с ним теперича об многом покумекать надо...
И он, оставив свою старуху в некотором недоумении, пошел не спеша в огород к грядкам, улыбаясь и думая о чем-то, верно хорошем, чего уже давно не было в его беспросветной постылой жизни. А глаза его излучали уже почти напрочь забытое чувство - чувство новой, окрыляющей своей глубиной, человеческой надежды...