Закончив дежурство в офисном центре "Престижный" на Фрунзенской набережной, Игорь Ледовских, охранник частного охранного предприятия "Центурион" сдал оружие и вышел на улицу.
Была осень, ползли низкие серые тучи, моросил дождь.
Вернувшись в Москву после первой чеченской компании, Игорь Ледовских застал жену с любовником, искалечил обоих, попал под следствие, в результате чего, чтобы откупиться при разводе, оставил родительскую квартиру жене, и остался в этом мире един как перст, если не считать деда по отцовской линии. Иван Авдеевич Ледовских, академик-монументалист сталинской эпохи, жил в огромной квартире-мастерской в Доме художников на Верхней Масловке.
В стране бушевал разгул дикого капитализма, Игорь мечтал начать собственное дело, но не мог из-за нехватки стартового капитала. Сначала он ходил к деду и по-хорошему просил дать бабла на раскрутку, но старик уверял, что денег нет, потому что никто его скульптуры больше не покупает. Так продай мастерскую, злился Игорь, все равно ты сейчас ничего уже не лепишь!
Но дед и думать о продаже не хотел. Так и чах над своей стремительно дорожающей недвижимостью, но внуку не выделял ни копейки. Пришлось возвращаться на службу. Игорь устроился в "Центурион", где получал скудную зарплату и со дня на день ждал кончины старца, которая должна была полностью переменить его вялотекущую судьбу.
Но Кощей все не умирал!
Наступил его девяносто пятый день рождения, про сталинского академика вспомнили, о нем снимали телерепортажи, а старый пердун бодро отшучивался насчет молодой спутницы, с каковой стал появляться на фотографиях в желтой прессе.
Игорь всполошился и навел справки: престарелый "Казанова" действительно закрутил шашни с красавицей-медсестрой Изольдой Мартиросян, которая проработала у него месяц сиделкой, когда старик валялся с пневмонией. Изольда выходила-таки Кощея и тут же повела под венец. Конечно, это был лишний повод возненавидеть армян и вообще всех кавказцев, которых Игорь и так ненавидел всеми фибрами души после чеченской кампании.
Выживший из ума академик упорно не желал видеть, что за него выходят замуж только по расчету. Молодые с разницей в возрасте почти в семьдесят лет сыграли свадьбу и зажили в свое удовольствие. Более того, после медового месяца Иван Авдеевич позвонил Игорю и злорадно сообщил, что переделал завещание. "Я все свое состояние, нажитое непосильным трудом, завещал Изечке, хихикал он в трубку, думаешь, я не знаю, ты смерти моей хочешь! Шиш вам всем! Я еще долго буду жить, до-о-лго!"
Дед и внук не общались почти десять лет, как вдруг Изольда Тельмановна, она же Изя, она же брачная аферистка из солнечной Армении, позвонила, попросила приехать, сказала, что Иван Авдеевич очень плох, зовет попрощаться.
Дверь Игорю открыла Изольда Тельмановна. Армянка заметно пополнела, лицо ее расплылось, четче проступили усики на верхней губе.
- Иван Авдеевич работает и спит в мастерской, вы проходите, - сказала она и ушла в сторону кухни.
Высокий полутемный зал мастерской встретил знакомым запахом краски и сырой глины. Игорь огляделся в полумраке. Воспоминания нахлынули со всех сторон. Вот здесь он прятался под мокрым покрывалом статуи Жукова, там стоял его личный маленький мольберт, с антресолей еще свисали веревки, на которых он катался на качелях.
Дед лежал в дальнем углу мастерской, в закутке, отгороженном деревянными щитами. Оттуда доносился звук работающего телевизора. Игорь протиснулся в узкую щель и поморщился от ударившего в ноздри резкого запаха свежей краски.
Иван Авдеевич спал, укрытый одеялом до подбородка, наружу торчал лишь заострившийся нос да неряшливые пряди седых волос. На тумбочке в ногах кровати на полную громкость работал старенький телевизор. Шло ток-шоу Андрея Махалова "Выход есть!".
В дедов закуток вошла Изольда Тельмановна, начала устанавливать флакон в капельнице. Игорь выключил звук в телевизоре.
- Почему дед лежит в этой берлоге, а не в спальне? - спросил он враждебно.
Армянка тихо ответила.
- Иван Авдеевич работает над триптихом.
- Над чем он работает?
Изольда Тельмановна показала на стену. Глаза Игоря свыклись с полумраком, он разглядел, что дедову кровать окружают не деревянные щиты - то были подрамники трех огромных картин. Они составляли одно целое, некое диарамное полотно. Центральная часть триптиха была закончена, на левой боковой стенке виднелись непрописанные пятна, правая створка содержала лишь грубые подмалевки.
- Триптих называется "Гражданская война в России", - пояснила Изольда. - Это
завещание Ивана Авдеевича, он ни на минуту не прекращает работы. Центральная и левая части посвящены Льву Давидовичу Троцкому и событиям на Восточном фронте, а правая, неоконченная, - Ларисе Рейснер.
- Кому-кому?
Дедова супруга искоса глянула.
- Разве вы ничего не слышали о Ларисе Рейснер? - она пошатала в пробке флакона
вторую иглу, служающую воздуховодом. Во флаконе побежали пузырьки, в капельнице закапало.
Игоря задело ее пренебрежение.
- Мало ли евреев на свете! - буркнул он. - Всех не упомнишь!
- Она была одной из самых замечательных женщин России! Революционерка,
поэтесса, комиссар Волжской флотилии! Это с нее Вишневский написал героиню "Оптимистической трагедии". Иван Авдеевич знал ее лично.
Супруга потрясла спящего мужа за плечо.
- Зая, Игорь пришел!
С потолка до кровати свисали бинты, похожие на цирковые лонжи. Назначение их Игорь понял, когда старик с кряхтением схватился за них, подтянулся и сел.
- Игореша, - дед потянулся обнять внука.
- Здорово, зая, - иронично ответил внук, обнимая иссохшее тело. Когда-то они с
дедом были друзьями, да армянка их разлучила!
- Возмужал, - шамкал старик, ища на тумбочку стакан со вставной челюстью. - Гляди, седина уже.
Игорь зачесал набок непокорные волосы. Седым у него был только один клок в челке, появившийся после рукопашной с чеченцами в "доме Павлова", когда в ход пошли штыки и саперные лопатки.
Иван Авдеевич долго не мог успокоить клокочущие бронхи.
- Плох я, Игорюня, - еле выдавил он сквозь кашель.
- Да, чего-то ты пригорюнился, - постарался пошутить "Игорюня".
- Сто шесть лет живу. Сто шесть, ты подумай! И не забирают меня отсюда, как в
наказание тут держат! Пока не передам своей силы, не умру. Тебе надо передать, младшему внуку. Что мы с тобой ругались, забудь. Ты внук мой, тебе оставлю наследство, не обижу, знай. Но главное в другом. На нашем роду лежит проклятие. Бабушку мою, твою прабабушку забили кольями односельчане, посчитав ее ведьмой, тетя Клава пропала в лагерях, брат Кузьма погиб в Гражданскую, два старших сына от Прасковьи арестованы в 37 и погибли в лагерях, твой отец спился и умер, обе сестры моей второй жены умерли от рака желудка, а сама она покончила с собой. Твоя мама пропала без вести, ушла из дома и не вернулась. Ты воевал, твоя семья распалась, ты потерял квартиру, влачишь жалкое существование...
Игорь прервал наскучивший мартиролог.
- Что жизнь - дерьмо, то я и без тебя знаю. Ты для чего меня позвал?
- Помириться перед смертью. И назвать тебе истинную причину наших несчастий.
- Ты ее типа знаешь?
Иван Авдеевич приблизил к внуку изможденное лицо, заляпанное старческой "гречкой". На него противно было смотреть - глазницы, виски, щеки ввалились, надбровные дуги и скулы выперли, вместо бровей торчали длинные седые волосины, щеки были усеяны черными угрями, в углах рта и глаз белели заеды.
- Кому, как не мне, знать причину этой страшной череды несчастий, которая
разворачивается на моих глазах, вот уже больше ста лет! - горестно прошамкал он. - Ты послушай, послушай меня! Меня никто не хочет слушать, думают, из ума выжил академик, а я в здравом уме, Игорь, совершенно в здравом уме! Я открою тебе великие тайны! Только ты постарайся поверить, хотя это и будет нелегко, потому что прозвучит дико. Так слушай же! Во время Октябрьской революции я работал в Изоцентре Революционного искусства, познакомился с Маяковским, Крученых, Татлиным, Родченко, Мейерхольдом. Но это все предыстория к главному событию в моей жизни.
Меня вызвали к Троцкому! О, тогда это имя гремело почище имени самого Ленина! Троцкий возглавлял Реввоенсовет, с его митингов толпы уходили в трансе, он обладал огромной силой суггестивного воздействия, а гипнотиками тогда было 99% населения России, все безграмотные, чумно пьяные свободой. С фронта катились эшелоны вооруженных дезертиров и выплескивались на площади городов. Требовалось незаурядное мужество, чтобы выйти на арену к этим диким зверям, вырвавшимся из клеток. Троцкий был их главным укротителем. Я слышал его, и это - самые сильные впечатления моей юности! Слезы восторга закипали в груди, яркий свет озарял мозг, земное тяготение лишалось силы.
И вот, представь, меня вызывают к нему, к самому Троцкому! Я пришел, взволнованный, весь в ожидании невероятных перемен в судьбе.
Троцкий вошел в кабинет стремительно. Так налетает самум. Миг - и ты закружен его торсионным вихрем, и твоя судьба поразительно изменяется. Прическа его была чуть ли не в два раза больше самого лица, она стояла дыбом, как косматая космическая туманность, а под ней жили пронзительные глаза, стрелы усов, бородки и главное - воля! Ты явственно чувствовал жаркое дыхание этой воли, как в мартеновском цеху возле печи чувствуешь жар кипящего металла. Он говорил, а ты с радостью бежал бы сделать невероятное, непредставимое, лишь бы он приказал. В него вселился бес революции, он уплотнил время до состояния глины и лепил из нее историю. Он сказал: "Иван, твой талант нужен революции. Мы начинаем огромное дело монументальной пропаганды революционных идей. Ты должен вылепить статую..." - старик замолчал, вправляя движениями впалых щек вставную челюсть во рту.
- Статую кого? - не выдержал долгого молчания Игорь. Он ошарашено слушал
рассказ деда, потому что и сам в детстве лепил из пластилина фигурки, приносившие людям вред. Поэтому он сразу поверил в проклятие, постигшее их род.
Дед глянул из-под косматых бровей блеклыми глазами, сказал шепотом.
- Иуды. Иуды Искариота.
СТЕРТЫЙ ЧЕЛОВЕК
Москва. Зима. Наши дни.
Холодно, холодно в Москве. Декабрь, стужа. Метель овевает ярко освещенную площадь перед Казанским вокзалом. Мерзнут таксисты и пассажиры. Тепло только курам в уличном гриле.
- Отправляясь в дальний путь, несессер не позабудь! Здравствуйте, я коммивояжер!
Молодой мужчина в черной дутой куртке, джинсах, кроссовках и лыжной шапочке "петушком" в ужасе смотрел на бодро рапортующего рекламные слоганы человека.
Ужас его проистекал не от врожденного страха перед коммивояжерами, а от того поражающего факта, что мужчина ничего не помнил! Абсолютно! Он не знал, ни кто он, ни как его зовут, ни каким образом он очутился на огромном, заполненном кишащими людьми вокзале. Откуда-то с небес раздался женский голос: "Внимание! Скорый поезд Љ 62 "Сызрань - Москва" прибывает на первый путь. Граждане встречающие! Скорый поезд..."
Мужчина растерянно ощупал себя и вывернул карманы наружу. В карманах денег не было, не было вообще ничего. Коммивояжер воспринял это как намек, подхватил клетчатую дорожную сумку и скрылся в толпе. Потерявший память человек остался стоять с маской страшной растерянности на лице. Он озирался по сторонам, осматривал свое тело и с мукой мозговой натуги смотрел на собственные руки. И не узнавал их.
- Где я?
Прохожие обходили беспамятного человека стороной.
- Какой этот город?
Уборщица сжалилась, ответила, вытрясая урну в мешок для мусора.
- Москва.
- А это что?
- Казанский вокзал. Допился!
В сознании вспышками возникали непонятные сценки, лица, обрывки разговоров. Все это напоминало бред наяву. Он силился проснуться, но не мог. Садился на корточки и плакал от бессилия. Где он? Что с ним? Надо же так нажраться! Но он не пьян. Он просто ничего не помнит. Голова жутко болела, просто раскалывалась, в ней пульсировала мысль, что за ним следят и хотят убить.
Спасение предстало в облике милиционера. Беспамятный человек подошел к нему и прохрипел.
- Я ничего не помню. Помогите.
Милиционер внюхался, алкоголя не уловил и отправил пострадавшего в травмпункт.
В поисках травмпункта мужчина попал в длинный тоннель, приведший его к выходу на морозную улицу.
На ступеньках горланили под гитару уличные музыканты. Беспамятный остановился возле нищего старика, сидящего на стопке газет в луже снеговой слякоти. В засаленной кроличьей шапке, лежащей на земле перед стариком, блестела горстка мелочи. Беспамятный без сил присел рядом на корточки и закрыл глаза. Так он сидел довольно долго, пока нищий не дернул его за рукав.
- Ты чей, парень? А? Ты тут копейку не сшибай, это наше место.
- Я ничего не помню, - сказал Беспамятный.
- Иди давай, ступай с богом, - старик махнул в сторону выхода культей без всех пяти
пальцев.
- Я ничего не помню! - громче повторил Беспамятный.
- Ты мне сюда говори, - старик указал на правое ухо, - я на это ничего не слышу.
Беспамятный пересел и прокричал в ухо нищего.
- Я ничего не помню, отец!
Старик вгляделся в его растерянное лицо.
- И давно это с тобой?
- Да вот часа два прошло, как я очнулся.
- Понятно! - нищий достал пакет, вытащил булку и разломил ее пополам. - На,
поешь!
Беспамятный жадно впился зубами в хлебный мякиш, нажевал во рту целый ком теста, сделал трудный глоток. Боже, как он хочет жрать! Рвал и рвал хлеб зубами, пока в руках не осталась хрустящая "попка", ее разжевал уже со смаком, кайфуя.
- Спасибо, - сказал он, икая. И благодарно добавил. - Отец.
- Клаванули тебя, парень, - сообщил нищий. - Ты же с вокзала идешь? С вокзала.
Значит, приехал откуда-то на поезде. Вот в поезде тебе и подсыпали клавелина, слыхал про такое?
Беспамятный отрицательно покачал головой.
- Это гадость такая, что человек сознание теряет и ничего потом не помнит, -
пояснил старик. - А его сонного грабют. У тебя что-нибудь осталось по карманам?
Беспамятный на всякий случай еще раз ощупал карманы.
- Нет, - сказал он, - пусто. Ни денег, ни документов.
- Ясно. Грабанули тебя.
- Слушай, отец, а сколько этот клавелин действует?
- Смотря, с чем ты его потреблял. Если с чаем, то, может, день, или неделю, а если с водкой, то пиздец!
- Как пиздец? - испугался стертый человек.
- Можешь и месяц так проваландаться, без памяти. Опять же от дозы зависит,
оклемаешься до завтра. Нечего горячку пороть. В милицию идти - последнее дело, там те еще грабилы собрались. Давай так. Ты посиди тут, подожди, пока у меня рабочий день закончится, а дальше я тебя устрою.
- Спасибо, отец!
- Спасибо не булькает. Ты тоже давай, работай.
- А как?
- Руку протяни, может, кто и кинет на прокорм души.
Беспамятный вытянул перед собой кулак, но разжать его не мог. Мимо текли
люди, а он сидел на корточках, скрюченный и жалкий, и не мог разжать ладонь, чтобы попросить милостыню.
Его вывел из забытья пинок в колено.
Над ним стояли три парня в камуфляжной форме с лицами кулачных бойцов. На груди у каждого белел бейдж с надписью "Охрана Казанского вокзала".
- Ты кто? - спросил старший
Беспамятный растерянно встал. Он и сам хотел бы знать ответ.
- Таран, Таранчик, - продребезжал нищий, - этого паренька в поезде клаванули.
Ничего как есть не помнит!
- Че с ним сделали? - брезгливо сморщился старший.
- Это они клофелин так называют, - сказал низкий, широкий в плечах охранник и
спросил беспамятного. - Че, сильно башка болит?
- Да. Сильно.
- Во рту сушит?
- Ужасно.
- Клофелин, - улыбнулся увалень. - Жанка или Цапля работали. С девками бухал?
Беспамятный пожал плечами.
- Слышь, если хочешь тут работать, надо платить. - Таран сплюнул на кафельный пол. - Ты все понял?
В полумраке тоннеля светились плафоны "Выхода нет". Без сил бредя рядом с ковыляющим бомжем, Беспамятный читал их с нарастающим ужасом.
***
Наступила тишина - такая, что стало слышно падение капель в капельнице.
- Ко-го?! - Игорю показалось, что он ослышался. - А ну, повтори еще разок.
- И-у-ды! - прокаркал старик. - Того самого! Предателя Христа.
- Да на фига им сдался Иуда?!
Иван Авдеевич развел руками.
- Я был удивлен не менее твоего! Но Троцкий назвал его первым революционером в
мировой истории! Первым богоборцем. Мне была дана неделя на изготовление прообраза. А через месяц мы должны были уже ехать по России, устанавливать эти статуи по всей стране.
- Погоди, дед, у тебя лекарство кончается.
Игорь позвал Изольду.
- Я ее сделал... - бормотал старик, пока жена отключала капельницу. - Я сделал,
сделал проклятую статую! В трансе, в состоянии экстаза, гипноза, словно моими руками лепил сам Сатана! Я не чувствовал пальцев, они работали сами, я лепил сутками напролет, а потом упал без сил и спал, спал, спал. Очнулся я глубокой ночью. Я помнил, что работал над статуей, что я ее почти закончил, но как она выглядит, этого я не помнил! Я взял лампу и пошел в мастерскую.
Дед долго молчал, шевеля челюстями под пергаментной кожей. Наконец выдохнул.
- Лучше бы я этого не видел.
- Почему?
Иван Авдеевич тихо проговорил.
- В мастерской стояла невысокая сгорбленная фигура, под мокрой простыней, она
высыхала. Я стянул простыню и поднес к лицу статуи лампу.
Старый художник замолчал, ему было трудно говорить.
- Ну, и что ты там увидел? - поторопил внук.
- Что я увидел? - прошептал старик и вдруг гаркнул срывающимся голосом. - Я
увидел воплощенный ужас! - Иван Авдеевич протянул к отшатнувшемуся Игорю костлявые скрюченные пальцы и завопил, брызжа слюной и пуча бесцветные глаза в иссохших воронках глазниц. - Вот этими руками я вылепил исчадие ада!
Я привел его в мир! Он смотрел мне в глаза неистовым взглядом пойманного в капкан демона! Он орал! Вопил! Знаешь, как я сделал ему рот? Я воткнул в глину вот этот кулак, - старик затряс мосластым кулаком перед носом внука, - облепил его со всех сторон, а потом выдернул! И тогда мой Иуда завопил! Он беззвучно вопил мне в лицо огромным зияющим ртом! А ведь тогда у меня был здоровенный кулачище, не то, что сейчас. Я отшатнулся и уронил лампу! Я бежал из мастерской, а вслед мне орало страшное, искаженное ненавистью и гневом лицо страдающего существа, словно бы по пояс погруженного в расплавленную магму огненной геенны! Это был Иуда, стоящий перед петлей! Предсмертный вопль всей его обугленной души вопиял из глиняного отродья. Вот что я увидел, Игорек, вот что...
- От масляной лампы загорелся деревянный пол, вокруг Иуды выгорело черное
пятно. Когда я вернулся на запах дыма, уже пылала половина мастерской. Иуда подвергался обжигу в центре кострища и лицо его дьявольски искажалось в бликах пламени. Он словно бы что-то кричал мне. Он говорил! Я слышал его голос! Я не разобрал слов, все трещало и пылало.
Хорошо, что там была мокрая простыня и я смог потушить пожар. Разве это не был мистический знак? Я боялся работать над этой статуей, я же понимал, что свершается магический акт. Мои руки мальфара вылепили не просто фигуру, они вывернули из небытия в мир живых страшный архетип предательства и ненависти. Наутро я увидел свое произведение при дневном свете. То, что я увидел, напугало меня еще больше!
злобно искривленные губы, гримаса ненависти и ярости, усики, клин бородки... Я перепугался до полусмерти!
- Но почему?
Старик хрипло закричал.
- Потому что перед мной стоял сам Троцкий! Это был Троцкий, орущий на толпу с
трибуны! В приступе полубессознательного вдохновения я слепил Иуду с Троцкого, с этого богоборца и пламенного революционера! Что это могло тогда означать для меня? Что я исчезну в недрах ЧК! Вот чего я испугался. Я взял молоток и сбил волосы, затем срубил бородку и усы, внешняя схожесть исчезла, но я-то знал, кто стоит передо мной! Я все понял. Иуда воплотился снова! Это он стоял во главе Реввоенсовета молодой советской республики, он - железной рукой формировал из разбегающейся царской армии угрюмые и несокрушимые полки Красной Армии.
- Я в трансе сейчас, Игорек. Разве может так говорить столетний старик? Нет, так
может говорить только мальфар, колдун. Ты - единственный мой внук и, значит, наследник. Наследник родового дара и родового проклятия. Ты сам станешь мальфаром, а это значит, что тебе предстоит пройти через страшные испытания. Ты не сможешь развиваться как маг и колдун, если на твоем пути не будут стоять ужасные, подчас непреодолимые препятствия. Так рождается мальфар! Вот почему, мальчик мой, я не давал тебе денег, никак не помогал, делал вид, что лишаю тебя наследства. Послушай, не перебивай, силы мои иссякают, а сказать надо самое главное. Игорь, тебе предстоит задача чрезвычайной важности для судьбы нашего рода. Ты должен снять проклятие с нашей семьи.
- Как?
- Тебе надо... - старик не договорил, застонал и задергал грязный бинт, свисающий с
потолка. Далеко на кухне, где сидела супруга, зазвонил колокольчик. Она спешно пришла, достала из-под кровати "утку", сказала Игорю.
- Вы бы вышли, пока я его обслужу. И если можно, Игорь, выгуляйте нашу собачку.
Я отлучиться не могу, а она, бедненькая, терпит.
Изольда чмокнула губами, из коридора показался черный клубок шерсти с блестящим мокрым носом.
- Это Шэрри. Шэрри, познакомься с Игорем. Он пойдет с тобой гулять. Игорь
хороший. Она чужих боится, но все понимает. Игорь - хороший. Слышишь, Шерри, хороший!