Фирсова Елена Владимировна: другие произведения.

Седьмое знамение, или Экшн для школьников среднего и старшего возраста

"Самиздат": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Конкурсы романов на Author.Today
Творчество как воздух: VK, Telegram
 Ваша оценка:

  СЕДЬМОЕ ЗНАМЕНИЕ,
  или
  ЭКШН ДЛЯ ШКОЛЬНИКОВ СРЕДНЕГО И СТАРШЕГО ВОЗРАСТА
  
  Ты должен быть сильным,
  Ты должен уметь сказать: "Руки прочь,
  Прочь от меня".
  Ты должен быть сильным,
  Иначе зачем тебе быть?
  В. Цой
  
  ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
  Тимофеевы
  - С новым, 1991 годом! - провозгласил телевизор, и его тут же выключили, чтобы он не мешал праздновать. Вместо него был включен большой магнитофон с новейшей RADIORAMой в кассетнике, которую удалось достать по таким извилистым каналам, что сам хозяин с трудом верил в ее реальность. Еще бы - лучшая для танцев музыка такого качества редко попадалась в студиях звукозаписи, в свободной продаже. Впрочем, для меломана нет ничего невозможного, Эдгар знал, где искать. Еще у него были приготовлены записи "Кар-Мэн" и "Мираж", новые. Родители Эдгара ушли праздновать к родственникам, а дом, целиком и полностью, предоставили сыну и его друзьям - кроме Нового года, тот отмечал еще и день рождения, семнадцатилетие, и по этому поводу собрал всех своих одноклассников, которые смогли отпроситься у взрослых в такой день. Но, хотя Эдгар и был тут сегодня главным, бразды правления держал в руках другой юноша, самый старший из них, студент института иностранных языков. Он жил здесь во время учебы, так как родители Эдгара дружили с его родителями, Бориса Новикова, а отцы даже были коллегами, оба занимали видные политические посты. Тимофеев - тут, в Горьком, Новиков - в райцентре Горьковской области.
  Двухэтажный особняк Тимофеевых находился в микрорайоне Верхние Печеры, рядом с остановкой Подновье. К праздникам особого лоска здесь не наводили - родители знали, что уедут к теткам и сестрам, а для детворы стараться - все равно не оценят, и после них везде будет хаос, как после нашествия Мамая. Правда, сами ребята, Эдгар и Борис, дождавшись плановой уборки, украсили стены и полки мишурой, самодельным серпантином и воздушными шариками, на которых они фломастерами писали поздравления и рисовали забавные рожицы. И по просьбе родителей перенесли вниз, в гостиную, все необходимое, чтобы гости не особенно-то разгуливали по комнатам. Была еще и персональная мамина просьба: удовлетвориться двумя бутылками шампанского, пепси-колой и яблочным компотом, и ни в коем случае не допускать появления в доме водки. И, по возможности, сигарет тоже. Оба юноши согласно закивали головами, но за ее спиной одновременно хмыкнули. Водкой Эдгар не увлекался и почти не курил сигарет, а вот Борис, с высоты своего возраста и положения, увлекался и тем, и другим, и еще девушками, поэтому в предвкушении вечеринки он буквально облизывался, как мартовский кот. Со стороны Тимофеевых было более чем легкомысленно оставлять жилье и малолеток под ответственность столь несерьезного человека.
  Пришли, разумеется, далеко не все одноклассники Эдгара. Все-таки Новый год, семейный праздник. Но и те, кто пришли, создавали весьма оживленную атмосферу. Ребята открыли шампанское, разлили его по бокалам, поровну на всех, и, как взрослые, встретили Новый год с тостом, который произносил именинник. Затем RADIORAMA поглотила внимание танцующих, Борис Новиков выключил большой свет и оставил только развешенные по стенам и на елке разноцветные гирлянды. Стало совсем темно, и через несколько минут Эдгар, обеспокоенный слишком частым звоном разбитой посуды, включил торшер, стоявший в углу возле лестницы. С этим компания и примирилась.
  Время от времени из круга танцующих выходили то один, то другой, скрывались в темной прихожей или вовсе на крыльце, чтобы глотнуть спиртного и выкурить сигарету. Они вообразили себя излишне взрослыми. Эдгар, чтобы не выглядеть белой вороной, тоже попробовал водки и решил, что хватит, так как она была отвратительна на вкус, из ларька возле соседней остановки, и смог осилить половину сигареты. Окурок он выбросил тайком, пока никто не обратил на это внимание. И тут его отвлек Борис - нашел на крыльце рядом с Сеней и Юрой, схватил за руку и втащил обратно в дом.
  - Что такое? В чем дело? - спрашивал Эдгар, пытаясь выдернуть руку.
  - Я хотел у тебя узнать, кто вон та девушка, - и указал в сторону стола.
  - Где?
  - Да вон там, смотри. Таких красивых я еще не видел. Богиня.
  Тут одна из девушек взобралась на стул, встала на нем во весь рост с бокалом в руке и провозгласила:
  - С Новым годом! С новым счастьем! Я люблю вас!
  В бокале у нее была пепси-кола, но она тоже успела побывать в прихожей и хлебнуть водки, поэтому вела себя вызывающе до наглости, воображая себя королевой бала. И впрямь, девочек пришло куда меньше, чем мальчиков, и она была среди них самой яркой. Во всяком случае, ее макияж блистал, как боевая раскраска, грандиозные белые серьги в ушах напоминали части ожерелья из монет с профилем Цезаря, какое носила египетская царица Клеопатра. Крохотное черное платьице из тонкого трикотажа прилегало к телу, словно гладкая шерсть пантеры. На ногах у нее были черные колготы сеточкой, а вокруг осиной талии она завязала бантом кусок серебристой елочной мишуры.
  - Я же тебе говорил, - отбивался от Бориса Эдгар. - Это Райка Белова. Ты же с ней уже танцевал!
  - Да я не про нее говорю, - махнул рукой Борис. - Вон та девушка, смотри, на лестнице. Видишь?
  Эдгар присмотрелся и все равно девушку увидел не сразу. Она сидела на ступеньках с унылым видом и прикрывала лицо рукой. И хотя тут сегодня собралась разношерстная публика, эта девушка представляла собой нечто особенное, даже на таком пестром фоне. Прежде всего, одета она была не так нарядно, как все остальные. На ней была длинная прямая черная юбка, расклешенная книзу, и голубая блузка с глухим воротником-стойкой и вышитыми на груди белыми букетами цветов. Ни дать ни взять какая-нибудь гувернантка среди распоясавшихся подопечных.
  - Кто она? - теребил Эдгара за рукав Борис.
  - Ты действительно имеешь в виду ту, на лестнице?
  - Я, по-моему, ясно выразился.
  Эдгар вздохнул.
  - Ее зовут Фаина...
  - Какая прелесть!
  - ... и она пришла сюда с Райкой Беловой. У Райки больше нет подруг, так как она боится соперничества.
  - Соперничества? - изумился Борис. - А Фаина, по-твоему, не соперница ей? Или она, твоя Райка, сумасшедшая?
  Эдгар снова вздохнул.
  - Боря, сумасшедшая не Райка, а скорее Фаина. И я не советую тебе к ней приближаться. Все равно у тебя ничего не получится.
  - Почему это?
  - Потому что она верующая.
  Борис беспомощно заморгал глазами, как после нокаутирующего удара. И даже еще хлебнул из бокала огнеопасной смеси из водки и пепси-колы. Причем пепси-кола была добавлена для цвета - маскировка.
  - Не гони, - наконец, произнес он. - Что значит - верующая?
  - Глупый, что ли? - рассердился Эдгар. - Верующая - это значит, она верит в Бога, регулярно ходит в церковь, знает наизусть Библию, слушается священника как командира отряда и шарахается от всяких грехов, как от пожара. Я доходчиво объясняю?
  - Не может быть!
  Эдгар пожал плечами:
  - Я учусь с ней с первого класса. У нас в школе уже все мальчишки поняли, что ей прямая дорога в монастырь... если, конечно, сейчас есть где-нибудь монастыри.
  - Идиотизм!
  - Не веришь мне - можешь попробовать. Только я за последствия не ручаюсь. Предупреждаю сразу, когда на тебя нападут полчища ангелов небесных и покалечат, я тут ни при чем.
  - Шутишь.
  И Борис, не веривший ни в сон, ни в чох, долил в бокал еще водки и еще пепси-колы и отправился покорять будущую монахиню. Эдгару было интересно, чем это закончится, и он принялся наблюдать. Борис подошел к лестнице ленивой, вальяжной походкой покорителя сердец и выученным наизусть возле зеркала движением облокотился о перила. Это не произвело на девушку никакого впечатления, она его даже не заметила. Тогда Борис был вынужден обратиться к ней словесно. Она вздрогнула, словно ее разбудили, и подняла голову. Обнадеженный Борис обошел ее и присел рядом на ступеньку, продолжая свою речь. Но не успел он как следует приземлиться, как она сначала отодвинулась от него, затем на лице ее выразился настоящий ужас, но Борис этого не замечал. Потом она, не выдержав, вскочила и убежала, прежде, чем ее неожиданный кавалер понял, в чем, собственно, дело. Эдгар невольно хмыкнул в кулак и тоже налил себе пепси-колы, правда, без водки. Борис не меньше трех минут переваривал случившееся. Для признанного Дон-Жуана факультета немецкого языка такой вот красноречивый отказ - событие не из приятных. Уяснив наконец, что будущая монахиня спряталась где-нибудь в труднодоступном для ухажеров месте и искать ее бесполезно, он не менее красноречиво выругался, чем привлек к себе всеобщее внимание, так как именно в этот момент Эдгар переворачивал кассету на другую сторону. Затем Борис с трудом поднялся с низкой ступеньки, ринулся в круг танцующих, как ястреб на дичь, и начал выплясывать с Раей Беловой, которая была весьма польщена таким вниманием к своей персоне со стороны не надоевших одноклассников, а студента, да еще такого симпатичного.
  Вообще-то именинник планировал и сам станцевать с королевой бала, а потом пригласить ее на очень важный разговор в другую комнату или на кухню. Но куда уж было ему, школьнику, соперничать с более опытным приятелем. Он сделал было шаг к ним, но остановился, решив отложить разговор с Раей на другое время, хотя ему и стало не по себе от заигрываний Бориса с ней - тот даже отставил бокал на стол, чтобы не отвлекал, и теребил мишуру у нее на поясе, она щекотала руки и мешала ему обнять девушку покрепче.
  От созерцания сладкой парочки именинника оторвал Игорь Белояр. Вот уж кто не нуждался ни в водке, ни в сигаретах, чтобы самоутвердиться! У этого парня не было ни влиятельного отца, ни знаменитого старшего брата, более того, у него вообще не было никакого отца и братьев и сестер, и все равно вся школа знала твердо: Игорь Белояр - самый сильный мальчик в городе. Причем не только физически.
  - Эдик, ты обещал спросить у своего папы гражданский кодекс, - напомнил Игорь. - Но я не удивлюсь, если ты забыл об этом в праздничной суматохе.
  - Не забыл, - спохватился Эдгар. - Папа принес вчера. Хорошо, что ты подошел сейчас, а то бы я точно забыл отдать. Пойдем наверх, она у меня в комнате, эта книжка.
  Они поднялись по лестнице на второй этаж, где находились спальни. У Эдгара в комнате была наряжена еще одна елочка, маленькая и зеленая, и главное - живая. Это была макушка большой ели, которая не вмещалась по высоте в гостиной. На самом видном месте в спальне сына стояли рядами аудиокассеты с лучшими записями. Из книг же здесь имелись лишь учебники - родители не разрешали делить большую семейную библиотеку на части, поэтому все книги хранились на стеллажах в кабинете отца. Зато на стенах и двери своей комнаты Эдгар развесил плакаты и фотографии любимых "звезд": Виктор Цой, Джон Бон Джови, Юрген Клинсманн, Роберто Баджо, "Наутилус Помпилиус", Брюс Ли. Игорь слегка улыбнулся. Почти такой же набор знаменитостей висел на стенах и в его комнате, разница была лишь в пропорциях, у Игоря было намного больше Брюса Ли, чем Джона Бон Джови.
  - Кроме RADIORAMы, записал еще что-нибудь? - спросил Игорь, пока Эдгар рылся в ящике стола в поисках гражданского кодекса.
  - Угу. Fancy и даже "Санкт-Петербург". Еле успел - отрывают с руками!
  - Дашь "Санкт-Петербург" послушать?
  - Бери прямо сейчас, если хочешь. Мне сейчас не до него. Слушай, я ведь своими руками клал его сюда - такая книжка розовая. Посмотрю еще раз.
  И он с удвоенными усилиями зарылся в стол.
  - Кстати, - вспомнил Эдгар, - ты не говорил с Райкой сегодня?
  - Нет, а что?
  - Да так. Интересно просто, зачем она притащила сюда Фаину. Ведь все знают, что Файка вечеринки только портит. Госпожа проповедница, ну то ей здесь делать?
  Игорь пожал плечами, проводя пальцем по ровным рядам аудиокассет.
  - Понятия не имею. Прикалывается над ней, беднягой, наверное, ну что ты, Раиску, не знаешь, что ли?
  Эдгар извлек из-под стопки тетрадей толстую брошюру в розовой обложке, радостно провозглашая:
  - Вот, нашел! Нет, просто ее действительно жалко, ведь, по ее понятиям, она совершает грех, даже находясь на таком празднике, как у нас. Я видел, у нее в глазах такая мука, словно она не на вечеринке, а уже в аду на сковородке.
  Игорь взял у него книгу и присовокупил к ней кассету.
  - Надеюсь, ты еще не уходишь, - с намеком произнес Эдгар. - Если ты оставишь меня одного в этом вертепе, я с тобой поссорюсь.
  - Я не ухожу! - засмеялся Игорь. - Но ведь ты здесь не один. С тобой Борис.
  Эдгар скривился.
  - Борис, Борис... - пробормотал он. - Сказать по правде, он мне надоел. Корчит из себя невесть что, а сам-то пустой, как пивная бутылка. Ему не нравится музыка, он ничего не умеет делать, кроме как болтать по-немецки, он не интересуется спортом, он даже в газетах читает только телепрограмму. С ним так скучно, что я зеваю.
  - Ну, Эдик, на тебя не угодишь. Он только начинает учиться.
  - Он на третьем курсе.
  - Видишь, он еще долго у вас проживет. А почему его отец не снимет ему квартиру?
  - Да у них есть. Но мои родители почему-то думают, что он хорошо на меня влияет, вот он и живет у нас. Прямо-таки мой старший брат. Кошмар какой-то.
  Они спустились вниз. Там продолжались танцы, у Бориса уже заплетались ноги, а Рая Белова висела на нем, чтобы не упасть на пол. Она смеялась не переставая, с ее плеча сползало платье, а она его не поправляла. Когда Эдгар увидел это, его передернуло с ног до головы. Он начал подумывать, что очень важный разговор с Раей лучше не отложить, а отменить совсем. Или, может быть, это всего лишь временное явление, праздничный кураж плюс немножечко водки? Нет, Эдгар так долго готовился к этому разговору, что ему стало жаль усилий. Скорее всего, разговор все-таки состоится, только в другой раз.
  - Спасибо за кодекс, - сказал Игорь, отходя от него туда, где стояли еще ребята.
  - Не за что, - рассеянно ответил Эдгар. - Мне не трудно.
  Вскоре танцевать стало уже невозможно - все устали и упились до отвала, как комары. Расселись по диванам, креслам, лестнице. Уменьшили звук у магнитофона, и "Кар-Мэн" играл едва слышно. В доме стало тихо и даже уютно. Каждый задумался о чем-то своем, либо задремал. Но такое положение дел не устраивало Раю Белову, которая сразу исчезла в серой массе и искала повод выделиться.
  - А давайте гадать! - предложила она, почувствовала какими-то сенсорами одобрение толпы и мгновенно оживилась. - Да, правда! Сегодня Новый год, полночь уже давно прошла, самое подходящее время для гадания!
  Борис смотрел на нее со снисходительным превосходством:
  - И как же ты собираешься гадать?
  - А как мы гадали в прошлый раз? Впрочем, ты не был тогда с нами. Мы писали на бумажках всякие события, кидали эти бумажки в мешочек, а потом тянули, каждому доставалось какое-нибудь предсказание.
  - Прекрасная идея, - одобрил Сеня Шевченко. - Надо попробовать. А кто будет писать на бумажках предсказания?
  - Боря, - ответил Эдгар. - Похоже, он среди нас единственный скептик.
  - Не единственный, - с усмешкой возразил Игорь. - Но раз он скептик, он вам напишет всяких приколов, и вы достанете себе что-то вроде "Медведь наступит на ухо" или "Весь год вас будут кусать мухи".
  Несколько минут все озадаченно молчали
  - Тогда писать будет не Боря, - задумчиво протянул Эдгар, водя взглядом по лицам своих одноклассников и выискивая наиболее подходящую кандидатуру. И каждый раз он дольше всего смотрел на Игоря. Тот заметил это и шутливо замахал руками:
  - Ради Бога, Эдик! Опомнись! Если хочешь знать, я еще больший скептик, чем Борис. Вы занимаетесь ерундой, честное слово.
  - Ты скептик, я знаю, - настаивал Эдгар. - Но ты намного серьезнее Бориса, и поэтому напишешь нам нормальные предсказания, а не приколы.
  - Да не хочу я ничего писать! Что за чушь!
  - Напишешь, напишешь, - Эдгар схватил его за локоть и потащил к столу, затем бросился наверх, в сою комнату, за тетрадкой и ручкой. Игорь понял, что ему не отвертеться от участия в этом показательном выступлении, и с видом фаталиста присел к столу. Эдгар принес ему бумагу и ручку, и он обреченно принялся сгибать и рвать листы на части, по числу участников гадания. Спросил:
  - Алё, мужики! А нас всего сколько? Я насчитал тринадцать. Вам еще не страшно?
  Воцарилась абсолютная тишина. Каждый пересчитывал присутствующих, убеждался, что их действительно тринадцать, и медленно мертвел от пьяного ужаса.
  - Вот это да... - протянула Рая Белова, уже готовая отказаться от своей затеи. И хотя это была мелочь, пустячок, но от этого пустячка в сердцах компании прошелся холодок. А Игорь знай себе усмехался:
  - Бойтесь, бойтесь, дуралеи. Нас тринадцать человек в новогоднюю ночь! Классно! Пишите и читайте "The Omen" и трепещите, несчастные! Ха-ха! Я вам сейчас такого напишу, что от ваших причесок ничего не останется, и вы протрезвеете, не успев и глазом моргнуть.
  - Что ты несешь! - возмутился Эдгар. - Не пугай моих гостей! И вообще, что вы понимаете? Тринадцать - это счастливое число. И только суеверные глупцы придумали ему такую характеристику плохую. Все будет нормально.
  Игорь посмотрел на него в упор:
  - Ты сам-то веришь в то, что говоришь? Судя по твоей гримасе, не очень. Пожалуйста, я призываю вас раскинуть мозгами, если они у вас еще есть. Мы взрослые люди, живем в конце двадцатого века. Какие гадания могут сбываться в эпоху научно-технического прогресса?
  - Белояр, не возникай, - перебила его Рая Белова. - Эдик прав. Все будет хорошо. Ты только пиши быстрее, мы устали ждать.
  - Какие нетерпеливые. Что же мне еще для вас придумать? Пострашнее чтобы и поправдоподобнее. А, Эдик?
  - Игорь, - свирепо предупредил тот.
  - Ладно, ладно. Думаешь, это так легко? Самые лучшие предсказания я придумаю только дня через три, не раньше.
  - Пиши что хочешь, только скорее. Иначе тебя поколотят.
  - С ума сошли? Из-за гадания?
  - Игорь!!!
  - Вот, написал.
  Вся орава кинулась к нему, но он во мгновение ока сгреб бумажки в кулак и спрятал за спину:
  - Куда? В порядке очереди, господа хорошие! Мешок сюда, а еще лучше - чью-нибудь шапку. Доставать себе бумажки будете сами. А мне, уж так и быть, последняя пусть достанется. За вредность.
  - Вот это правильно, - согласился Эдгар. - Несите шапку!
  Буквально через секунду Игорю под нос ткнули пушистую, связанную из мохера желтую, как цыпленок, шапочку с белой полоской. Если бы в этот момент гости поглядели на Фаину, то увидели бы, как она покраснела. Это была ее шапка. Но возражать этой пьяной компании было бесполезно - поднимут на смех и поступят по-своему. Поэтому она промолчала, держась поодаль от всех, в тени, и не замечая, что Борис на нее пристально смотрит.
  - Ну-с, начнем.
  Игорь бросил кучку свернутых в тугие трубочки бумажек в шапку, просунул внутрь руку и демонстративно перемешал. Не удержался от ехидства:
  - Иду по часовой стрелке. Готовьтесь к обморокам. Эдик, у тебя есть валерьянка или нашатырный спирт? Или сразу придется вызывать "скорую"?
  - Чур, бумажки не прятать и читать вслух! - провозгласил Эдгар. - На следующий Новый год мы снова соберемся вместе и проверим, что сбылось! Чтобы решить, будем ли мы гадать так еще раз. Читаем вслух!
  Никто не возражал. Все замерли от нетерпеливого ожидания. Первой тянула свой жребий Светочка Лосева. Ее пальчики дрожали от волнения, когда она разворачивала листок бумаги, дрожал и голосок, когда она начала читать:
  - "В вашем аттестате не будет ни единой "тройки", и вы закончите школу с медалью". Вот здорово! Проверим это летом. Кстати, было бы смешно, если бы этот лист вытянул Борис. Он же уже закончил школу.
  - С золотой медалью, - добавил Борис самодовольно. - Это ничего не значит, так как пока подойдет моя очередь, в шапке останутся семь бумажек. Даже если бы этот лист еще оставался там, то шансы были бы один к шести. Это достаточно слабая вероятность. Хотя элемент случайности присутствует всегда.
  - Совершенно верно, - подтвердил Игорь. - Теперь ты, Ковалев.
  Ковалев с наигранным равнодушием запустил руку в шапку.
  - "Со здоровьем возникнут проблемы. Вы регулярно посещаете поликлинику?" Ну, это уж точно ерунда. Я здоров, как бык.
  Но голос у него предательски охрип, и он вынужден был прокашляться, что вызвало немилосердный поток насмешек со всех сторон, так что ему оставалось лишь сопеть от досады.
  Маша Рослякова долго не решалась достать свою бумажку. Ее толкали локтями, сталкивали с дивана, обижались на нее, что тормозит всех остальных. В конце концов, она робко вынула листочек, развернула его и плаксиво прочла:
  - "Гаси огни, крошка. В твоей жизни в этом году ничего не изменится". Ну вот, я так и знала. Белояр, разве можно писать такие предсказания? Ты козел!
  Он смеялся, как сумасшедший, вместе со всеми.
  - Машка, у тебя нет чувства юмора, - с трудом, сквозь хохот произнес Эдгар. - Радуйся лучше, у тебя, может быть, самое удачное предсказание из всех тринадцати!
  - Не исключено, - подхватил Игорь. - Марина, твоя очередь.
  Марина не стала задерживать общественность:
  - Спасибо, Игорёчек. Что тут? Ага. "Хотя вы еще слишком молоды, есть риск, что у вас появится своя семья. Запаситесь распашонками и чепчиками и подумайте, умеете ли вы стирать пеленки". Белояр, я тебя убью.
  Компания вновь грянула дружным хохотом, так что Игорь чуть не уронил на пол шапку. Марина сделала страшные глаза и показала ему весьма красноречивыми жестами, что свернет ему шею, прихлопнет, как таракана, и вообще, ему конец.
  - Андрюха, тяни.
  Андрюха был веселый парень и ломаться не стал. Ему даже нравилось это развлечение.
  - "Все будет хорошо, приятель. Никаких катастроф. Но в институт поступить не удастся, так и знай". - Он засмеялся. - Конечно, не удастся, я и не буду туда поступать. Сельхозтехникум, друзья мои - вот о чем мы договорились с отцом.
  - А как же политех? - спросил Эдгар.
  Андрюха махнул рукой, но сожаления скрыть не смог.
  - Мечта идиота, Эдик. Какой политех, когда у меня "тройка" на "тройке"?
  - Ну, к экзаменам подтянешься. Если хочешь, мы с Игорем тебя подтянем.
  Андрюха улыбнулся:
  - Спасибо, я подумаю. Но гораздо реальнее получить специальность, а уже после армии рассчитывать на политех.
  - Ты умница, - похвалил Эдгар. - Все равно мы тебя подтянем.
  - Юрочка, твоя очередь.
  Юрочка пробовал было отлынить, но на него прикрикнули, и он, вздохнув, с довольно-таки обреченным видом подчинился большинству. С одной стороны, он понимал, что это всего лишь игра, не более того, а с другой стороны, он был человек суеверный и боялся вытянуть дурное предсказание - а вдруг оно действительно сбудется?
  - "Покинешь родителей и начнешь жить самостоятельно. Дерзай, даже если ты не готов к этому". Слава Богу! Белояр, ты гений. Откуда ты узнал, что это моя мечта?
  Игорь хмыкнул:
  - Ты странный. Я для тебя, что ли, специально писал? Радуйся, раз выпало.
  - Ну, вот и до меня очередь дошла, - развел руками Борис Новиков. - Вообще-то это ерунда, конечно, но надо поддержать молодежь. Давай, что у тебя там осталось.
  Игорь любезно, с театральными расшаркиваниями, преподнес ему шапку Фаины, и тот, явно делая одолжение глупым юнцам, достал оттуда свое предсказание:
  - "Самый скучный год в твоей жизни. Сплошные разочарования, мне очень жаль, но не осуществится ничего из того, что ты задумал". Хм, неплохо! Какой-нибудь слабак непременно размяк бы, но даже в случае исполнения этого предсказания, что лично я посчитаю чистой случайностью, можно будет похвастаться приобретенным жизненным опытом и, в определенном смысле, силой воли. Хотя, конечно же, все это чушь собачья.
  - Поживем - увидим, - заверил его Эдгар. - Витька, приготовься. Удар будет, скорее всего, неожиданным. Предупреждаю заранее.
  - Что я, дурак, что ли? - обиделся Витька. - Это же просто игра! Давай сюда шапку. "Родители устроят тебя на тяжелую работу, уборщицей или грузчиком, и ты будешь пахать весь год без выходных и перерывов на обед". Ну спасибо, Игорёчек, удружил!
  Послышались скрытые смешки - Витька был всем известный лентяй, и единственное, что он мог делать - это валяться на кровати в наушниках и слушать музыку. Поэтому перспектива запрячь этого борова в телегу всех без исключения порадовала. Пусть лишь в эту новогоднюю ночь, но он почувствует над собой опасность - кто знает, как распорядится судьба. Вдруг его папочка устанет содержать такого нахлебника. Предсказание Игоря на сей раз попало в точку.
  Сеня Шевченко выглядел беспомощно. Он откровенно боялся, тем более что в шапке оставалось все меньше и меньше листочков. Он протянул было руку, но замер на полпути и поинтересовался:
  - А ты сам-то помнишь, какие предсказания там остались?
  - Конечно, помню. Не трусь, смерть я никому не пророчил.
  Сеня вздрогнул:
  - Ну и шуточки у тебя.
  Игорь по-доброму улыбнулся:
  - На Новый год все шутят. Сеня, это всего лишь игра. Не занимайся самовнушением, и все будет о-кей. Смотри, даже Юрочка достал свой жребий. И очень доволен, как я погляжу.
  Сеня еще колебался, но недолго. И все же пальцы его дрожали, он с трудом развернул бумажку и не хотел читать написанное вслух, пока компания не вышла из себя и начала проявлять агрессивность. Сеня несколько минут озирался вокруг, как затравленный звереныш, потом сдался на милость победителя и прочел:
  - Ну, ничего здесь такого нет, ну, чего пристали... "Поосторожнее на поворотах, не упади в пропасть. Еще не все потеряно". Я не знаю, о чем это. Игорь, о чем ты здесь написал?
  - Ерунда на постном масле, - возмутился Эдгар. - Зачем ты напустил такого туману?
  - А ты не понимаешь? - ответил Борис. - Этим приемом пользуются абсолютно все гадалки и ясновидящие, они выражаются такими вот расплывчатыми формулировками, которые можно толковать как угодно, ведь в любом случае можно будет сказать, что это сбылось, даже если имелось в виду нечто совсем другое.
  - Борис прав, - подтвердил Игорь. - На вас не угодишь, господа хорошие. Я тут старался, старался, чтобы всем вам было комфортно. В конце концов, если бы здесь находились одни ребята, я бы написал что-нибудь про армию, а если бы гадали одни девчонки - про замужество. Да что я с вами объясняюсь, лучше бы вам и правда писал Борис. Заканчивайте быстрее эту дикость, я от вас устал, вы мне со своими претензиями надоели.
  И он с крайне недовольным видом протянул шапку Раисе Беловой, которая и не подумала бояться. Похоже, она одна воспринимала это шоу всерьез - все-таки она первая запустила идею погадать - и не скрывала этого, но вела себя с заметной наигранностью, как драматическая актриса. Она очень ловко и быстро извлекла из шапки очередной листок, деловито его развернула и продекламировала:
  - "Трудиться, трудиться и еще раз трудиться, как завещал великий Ленин. В поте лица, друг мой. Тогда, может быть, у тебя все получится. Все зависит от тебя, понимаешь?" Замечательно, Игорёчек! Я привыкла трудиться, поэтому у меня обязательно все получится. Ты лапочка, Белояр. Можно, я тебя поцелую?
  - Не сейчас, - отклонил это сомнительное предложение он. - Но все равно спасибо. Ты пока что единственная, кому мои предсказания доставляют удовольствие.
  - Ты душка.
  - Я знаю. Ну что, Эдик? Тебе не страшно? Осталось всего три штучки. Проклятие, почему ты уселся так далеко от начала?
  - Я ничего не боюсь.
  Он даже бравировал своей храбростью, так что казалось иногда, что этим он прикрывает волнение, более сильное, чем хочет показать гостям. Бумажка вдруг выпала у него из рук, а в комнате была такая напряженная атмосфера, вся компания от неожиданности ахнула, хором, и заулыбалась тоже хором, понимая комизм ситуации. Вот такое гадание - ну что может быть глупее и нелепее? Стоит ли так переживать? Разумеется, не стоит.
  - Ну вот, что тут написано? "Слишком много испытаний для тебя, дружок, не знаю, выдержишь ли ты. И не знаю, придет ли вовремя помощь, но надежда умирает последней". - Он несколько минут озадаченно молчал, затем попробовал пошутить. - По-моему, про надежду ты писать не хотел, но сжалился над несчастным, чтобы он не похоронил себя заранее. Так ведь?
  - Может быть, - ответил Игорь, задумчиво глядя на него. Несмотря на легкомысленный смех компании, он заметил кривую усмешку Эдгара и эту его неудачную попытку пошутить.
  Возникла небольшая пауза, и Фаина увидела перед собой собственную шапку, где лежали еще два листочка. Все умолкли и с любопытством уставились на нее: что за штучку отколет этот невиданный зверь? Она отступила от шапки и сказала непреклонно:
  - Гадание - грех непрощенный. Тем более в пост. Сейчас рождественский пост.
  - А если бы не пост? - напористо спросил Борис.
  Она бросила на него быстрый взгляд и повторила:
  - Грех непрощенный.
  Игорь попросил ее очень мягко:
  - Фая, это всего лишь игра. Пожалуйста, там останется только мое собственное предсказание. Пожалуйста, это же понарошку.
  - Грех, - еще короче повторила она и отступила еще на шаг.
  Игорь вздохнул и не стал настаивать. Его выручила Рая Белова:
  - Белояр, давай шапку сюда. Я вытяну ее предсказание. Сейчас мы все узнаем, что ждет нашу проповедницу в новом, тысяча девятьсот девяносто первом году... Давай сюда.
  Судьбу Фаины она доставала из ее шапки аристократически-лениво, и разворачивала не спеша, напоминая движения толстой персидской кошки, вылизывающей переднюю лапу, лежа на боку. Но постепенно глаза ее расширились:
  - "Вы молодец, товарищ. В этом году исполнятся все ваши желания. Смело в бой, победа будет за вами". Ну, Файка, тебе, как всегда, везет!
  Персидская кошка разгневанно зафыркала и отшвырнула от себя ненавистный листок, доставшийся другой девушке. Был повод для обширнейших комментариев, однако Игорь пощадил Фаину, которая попала сюда не по своей воле и страдала от этого, и перевел стрелки на себя, тем паче что он видел навязчивое желание Бориса высказаться по этому случаю.
  - Ну что ж, господа присяжные заседатели, в шапке всего одна бумаженция. Она моя. Я примерно помню, что в ней записано, но раз уж мы договорились читать вслух, так и быть, потешу ваши любопытные мозги.
  Он вынул листок, перевернул шапку и потряс ею - в доказательство того, что там больше ничего нет. Развернул очень спокойно и прочитал:
  - "Ничего говорить не буду. Оракул оставляет за собой право не отвечать". Вот так-то. Финита ля комедия.
  От такого темного предсказания всем вдруг снова стало страшно.
  - Судьба, - прошептал суеверный и боязливый Сеня Шевченко.
  Игорь посмотрел на него и тоном наставника произнес:
  - Судьба определяется не всякой ерундой, написанной на каких-то бумажках от нечего делать. Не будь ребенком, Семен. Судьбу каждый из нас творит для себя своими руками, а если она и определена, как думают фаталисты, то предсказания на бумажках в новогоднюю ночь на нее никак не влияют. Чего вы все затихли? Видимо, я сегодня ваш злой гений, уже второй раз пугаю вас до потери сознания. Эдик, включай музыку громче. Пусть гости побыстрее забудут это невинное развлечение. Танцуют все!
  Эдгар с трудом заставил себя шевелиться, под таким он находился впечатлением. В кассетник вновь вставили RADIORAMу, но танцевать почему-то не хотелось. Компания, тесно сплоченная тем, что каждый теперь знает свое ближайшее будущее, сидела на своих местах и думала мучительно, как теперь себя вести и что делать. Некоторые медленно потягивали пепси-колу, из бокалов или прямо из бутылок. Да, порядком огорошили собравшихся последние новости. И только Борис Новиков и Рая Белова в неземном упоении танцевали медленный танец, очень медленный, как во сне, вразнобой с динамичной музыкой. Фаина призраком возмездия возвышалась в темном углу, возле лестницы, и грустным взглядом взирала на это скопище зла и всевозможных пороков, вопиющих о каре небесной. А Игорь, держа в руках гражданский кодекс и кассету с записью группы "Санкт-Петербург", опирался локтями о спинку выдвинутого в комнату дивана позади Сени Шевченко и иронично улыбался. А когда Эдгар обернулся и спросил у него, как он себя чувствует, ответил, качая головой:
  - Детский сад, ей-богу.
  Никто не обиделся на такое определение, к тому же из уст такого же малолетки, ровесника. Никто попросту не заметил этих слов, так все углубились в свои невеселые размышления. Тревожные симптомы! И вдруг на верхней площадке лестницы, вовсе не к месту, сработал будильник хозяина дома, заведенный, как обычно, на половину седьмого. Звон у него был ужасающей силы, все вздрогнули, словно он их и в самом деле разбудил, и стали громко возмущаться вслед Эдгару, который нёсся верх по лестнице его отключать.
  - Ты что, спятил, Эдька? Убить тебя мало, придурок! Разве можно так пугать людей! Какого черта он у тебя здесь, а не в спальне?
  - Мы его вынесли, когда делали уборку. А поставить обратно забыли.
  Запыхавшись от неожиданности и досады, он схватил будильник и нажал на кнопку. Звон прекратился, и от тишины сразу заложило уши. Настроение новогодней ночи было уже вспугнуто, как птичка, начиналось утро первого января, начинался новый день, новый год. Не то чтобы гостей отрезвил этот дикий звон, но праздник уже явно завершился, от него почти ничего не осталось, кроме похмелья, сонливости и головной боли После недолгого затишья гости в массовом порядке зашевелились, засобирались по домам, причем сделали это так быстро, что дом опустел буквально в считанные минуты. Уходили ребята в основном не поодиночке - и безопаснее, и девчат проводить надо, и самим удобнее, потому как подвыпили.
  Борису Новикову уходить было вроде бы некуда, однако обе его пассии отправлялись восвояси, а он внезапно вспомнил о необходимости приводить в порядок жилое помещение - мыть посуду, таскать в контейнер горы мусора, складывать объедки для собаки в кастрюлю, пылесосить и выполнять еще много всякой грязной работы по дому. Борис тут же надел куртку, шапку и сапоги и исчез вместе с Раей Беловой и Фаиной - какая-никакая, а защита от всяческих хулиганов на улицах. Весомый повод для отлынивания от уборки! На это обратил внимание Игорь Белояр, но не Эдгар, который в тот момент провожал Сеню Шевченко с крыльца. А вернувшись в гостиную, он окинул ее глазами и с обреченным видом сжал пальцами лоб.
  - О нет, - простонал он. - Неужели это всё мне?
  - О да, - ответил Игорь, по-прежнему опираясь локтями о спинку дивана и держа в руках книгу и кассету. - Жаль, я не догадался попросить ее остаться и помочь. Тогда даже невооруженному глазу стало бы ясно, стоит ли иметь с ней дело.
  Эдгар вдруг так смутился, что покраснел:
  - Кого? С ума сошел? И что ты вообще имеешь в виду?
  Игорь улыбался мягко, как взрослый.
  - Глупый, - сказал он. - Или ты думаешь, что никто ничего не увидел?
  - И что же ты увидел?
  - Что это Раиса Белова. Ну и влип же ты, дружочек. Неужели это и правда Рая?
  - Фаина, - сердито ответил Эдгар.
  - Эдька, я тебя умоляю. Фаина, конечно, живет в каком-то совершенно другом мире, но если сравнивать их, то не она, а Раиса - настоящее извращение.
  - Почему это?
  Эдгар уже ничего не отрицал, а Игорь качал головой и разводил руками.
  - Эдик, ну ты же не ребенок. Я не скажу ни единого слова, потому что не хочу с тобой ссориться, но ведь у тебя тоже есть глаза, и ты далеко не дурак. Правда?
  Эдгар помолчал, затем угрюмо произнес:
  - Вот уж не думал никогда, что она клюнет на Бориса. Сегодня праздник, а она любит блистать. Впрочем, он тоже это любит. К тому же, она, наверное, выпила.
  Игорь смотрел на него не мигая и ничего не отвечал, только сделал гримасу и самоустранился:
  - Дело твое, Эдик. Кто там? По-моему, кто-то пришел.
  Со звоном захлопнулась железная калитка, потом - входная дверь, на крыльце кто-то долго отряхивал от снега одежду и обувь, потом Эдгар услышал голоса и вздохнул. Это явились его родители, что означало окончательное завершение праздника, по крайней мере, их личного, юношеского праздника. Первой в гостиную вошла мать Эдгара, огляделась и ахнула. Грандиозный бардак безраздельно царил на первом этаже их дома, такой, что отец Эдгара, войдя сюда минутой позже, скептически приподнял брови и сказал:
  - Опа! Надо припомнить, праздновал ли я сам в твои годы с этаким размахом.
  Эдгар еще раз вздохнул и потупился:
  - Я все уберу. Я уже почти начал, но не успел - гости ушли буквально только что, перед вашим приходом. Я все уберу сам.
  Но скепсис его отца отнюдь не уменьшился:
  - Свежо предание!
  - Я уже начинаю.
  - Не беспокойтесь, пожалуйста, я ему помогу, - заступился за друга Игорь и получил от него в награду самый благодарный взгляд, какой можно себе представить.
  - Да здесь работы хватит на целую неделю! - воскликнула хозяйка, обретя наконец дар речи.
  Но Игорь возразил с улыбкой:
  - Глаза страшатся, а руки делают. Да, Виктор Егорович, большое спасибо за кодекс.
  - Не за что, Игорь. Если что-нибудь еще понадобится, спрашивай, я постараюсь сделать. Ты все так же намерен поступать на юридический факультет? Тогда будь так добр, постарайся взять с собой и Эдика. У юристов всегда большие перспективы.
  - Никакого юридического! - запальчиво крикнул Эдгар. - Даже не мечтайте об этом. Я буду журналистом на телевидении. Идем убирать.
  Ребята решили начать с кухни и ушли туда. Родители переглянулись и развели руками, словно хотели сказать извечное: "Переходный возраст".
  А в это время Борис Новиков вел под руку Раю Белову, а Фаина, несмотря на все его старания, не позволила ему сделать то же самое и с ней и шла рядом, чуть-чуть позади. Молчала и думала о чем-то своем. А Рая висела на руке Бориса и хихикала, слушая его плоские шутки и самодовольные рассуждения. Этот кавалер нравился ей все больше и больше, она не понимала и не способна была понять, что он, этот завидный со всех сторон кавалер, так распинается тут вовсе не перед ней, а перед Фаиной, которой он был не нужен, даже за вознаграждение.
  По той же дороге, только немного впереди, домой шел Сеня Шевченко, неуверенной походкой, он поминутно скользил и всплескивал руками. Он, Рая и Фаина жили в соседних девятиэтажках, недалеко от Подновья, в Печерах, в глубине жилого массива. Сеня тоже думал о своем и почти, как на странно, не вспоминал прошедшую вечеринку. У него было какое-то дурное предчувствие, в течение уже нескольких дней. Оно отвлекало его от действительности и отравляло ее, так что он все свободное время пытался разобраться, что же это за напасть. Наступали моменты, когда ему казалось: его существование на земле - сплошная аномалия, которую надо срочно прекратить, пока не случилось что-то ужасное. И тут его окликнул знакомый голос, голос соседа по площадке, священника по имени Александр.
  - Сенечка! Здравствуй. Подожди меня, дойдем вместе. Я должен тебе кое-что сказать.
  Сеня обрадовался этой встрече, так как она отвлекла его от тягостных мыслей. Поэтому он дождался отца Александра, и дальше они пошли вместе.
  - Сенечка, я недавно видел Людмилку и не узнал ее. Она была слишком вульгарно одета и накрашена, но это ерунда. Сеня, она была среди ребят Димы Красноплескова, одна девочка среди этих хулиганов! Я боюсь за нее, Сеня. Неужели ты совсем ею не занимаешься? Ей уже тринадцать, она повзрослела очень, и Сеня, пожалуйста, проследи за ней, она сейчас в таком возрасте, когда ее нужно контролировать, иначе будет поздно. Это для ее же пользы, Сеня, потом она будет благодарна тебе за то, что ты не позволил ей скатиться в пропасть. Понимаешь? Сеня, ты слышишь меня? У тебя есть мать и бабушка с дедушкой, и младшая сестренка, за которую ты несешь ответственность перед людьми и Богом, потому что ты старше и потому что ты - мужчина!
  Сеня ничего из его речи не слышал - его опять отвлекли какие-то интуитивные предчувствия, чуть ли не ясновидение, он будто бы находился под гипнозом и не осознавал, что делает.
  - Сеня! Сенечка!
  Отец Александр звал его и теребил за рукав, но не смог возвратить к реальности до конца. Сеня ответил:
  - Да-да, я поговорю с ней.
  Отец Александр только покачал головой. Тут мимо них, мимо их подъезда, прошла шумная, хохочущая парочка. Это были Борис Новиков и Рая Белова. Они избавились от осуждающего присутствия Фаины, которая вошла в свой дом, напротив этого, через квадратный двор. Вообще-то, Рая жила в одном подъезде с Сеней и отцом Александром, этажом ниже, но они с Борисом решили еще немного пройтись, им было хорошо вдвоем. Одно лишь портило эту идиллию - Борис уже планировал новую встречу с Фаиной, по возможности - без посторонних.
  Беловы
  Ей снились вовсе не цветы и не поющие птицы. Принимая во внимание нежный возраст девушки и очаровательную наружность, это легко можно было бы предположить. Нет, райские кущи - вовсе не для Раи, она предпочитала земной рай. Ей снилась поистине царская комната - она видела такие в Эрмитаже, когда их класс ездил на экскурсию в Ленинград. Возле открытого окна стояла она, Рая, в пышном атласном платье и с дымчатой накидкой на плечах, она окутывала фигуру с ног до головы, подобно облаку... И глаза округлялись всё удивленнее, и тонкие ноздри, трепеща, жадно вдыхали редкостный аромат амбры...
  - Рая! Раечка!
  Хлопнула дверь.
  - Дочка, вставай, - прозвучал ласковый голос совсем близко, над кроватью.
  Рая продрала глаза, застланные туманом.
  К ней наклонилась Полина Михайловна, ее лицо сияло радостью.
  - Вставай, дочка, уже пора.
  - Не называйте меня так! - крикнула Рая, в ярости забывая желание спать. - Я не ваша дочь!
  Лицо Полины Михайловны потухло.
  - Хорошо, Раечка. Я открою форточку? - Но голос остался кротким и очень нежным.
  - Открывайте, - буркнула Рая.
  Полина Михайловна подошла, раздвинула шторки, растворила форточку. В комнату ворвалась морозная свежесть, вытеснила теплый домашний воздух, казавшийся теперь противным и нездоровым. Рая встала у трюмо и оглядела себя пристальным взглядом. Всё было донельзя привлекательно. Она олицетворяла собой (так ей казалось) все страсти мира грешного, какие только можно себе представить: любовь, ненависть, азарт и месть. Худенькая фигура просвечивала сквозь тонкую ночную рубашку с широким вырезом. Узкое белое кружево украшало рукавчики и длинный, до самого пола, подол.
  Осмотрев себя в зеркале и оставшись довольной этим осмотром, Рая повернулась в комнату. У окна стояла Полина Михайловна прижатой к груди рукой и восхищенными глазами.
  - Ой, Раечка... Какая же ты... красавица! - вполголоса произнесла она. Однако на Раю это не подействовало ничуть.
  - Ну что вылупились на меня? - огрызнулась она. - Я и без вас знаю, что я красивая. Завтрак готов?
  - Ах да! - воскликнула Полина Михайловна, всплеснув руками. - Вот я глупая, совсем забыла. Иду, иду...
  Когда дверь за ней закрылась, Рая перестала злиться. Ее лицо разгладилось, она сладко потянулась, зевая. Потом скинула ночную рубашку и надела халат.
  Беловы жили как раз под квартирой отца Александра Рудакова. Их было две: Полина Михайловна и Рая. Пока. Скорее бы уже закончился учебный год, экзамены, и тогда можно будет, наконец-то, начать самостоятельную жизнь, без капания на мозги и чтения морали. Она так устала от всего этого за семнадцать лет своего земного существования. Тем более если уверена совершенно точно, что достойна лучшего. И тем более если знаешь, как достичь цели.
  Прикрыв постель покрывалом, Рая забралась в ванну - освежиться. Это была одна из ее любимых процедур, не считая расчесывания волос, раскрашивания лица и примеривания всяких нарядов. Прямо над ее головой, этажом выше, уже шумела вода - умывался отец Александр. Рая заулыбалась и громко запела:
  - Музыка нас связала, тайною нашей стала...
  Она знала, что там, у отца Александра, ее хорошо слышно, и вскоре перешла на более вызывающий репертуар:
  - Прикоснись ко мне, поцелуй меня и скажи, что ты любишь меня!
  Голос у нее был хороший, и со слухом все было в порядке, так что пела она вполне прилично. Не произойдет ли чудо, и отец Александр оценит ее музыкальность? Ну не может быть, чтобы он не замечал ничего. Он же ведь не евнух, в конце-то концов. Рая никогда не встречала таких симпатичных молодых мужчин, как отец Александр. Высокий приятный голос, густые блестящие локоны, прозрачные серые глаза с мягким взглядом. Чем не идеальный возлюбленный для девочки в переходном возрасте? А его священничество придает еще и дополнительный такой шарм, экзотику, нечто вроде неуловимого аромата обаяния.
  В квартире сверху вода уже давно не шумела. У Раи исчезло удовольствие от мытья, она быстро выбралась из ванны и вприпрыжку направилась в свою комнату, одеваться. И там находилась ее любимейшая вещь в доме - зеркало. Она была готова глядеть в него до умопомрачения. Там она видела, разумеется, себя: высокую худенькую фигуру с покатыми плечами, длинные черные волосы, круглые карие глаза и острый нос, маленький, тонкий и приподнятый. Несколько темных, почти черных веснушек на носу и под глазами придавали ей задорный вид, ее небольшое лицо было подвижное, выразительное и могло очаровать кого угодно. Ее фигура напоминала греческую амфору, когда она стояла спокойно. Каждое движение ее обладало гибкостью змеи. Ей подошла бы любая одежда, от купальника бикини до монашеской рясы. Кроме того, ей казалось, будто она в совершенстве владеет техникой макияжа. Улыбалась она своими длинными выпуклыми одинаковыми губами с гипнотической силой.
  Уборка комнаты заняла не более пятнадцати минут. Покончив с ней, она выбралась на кухню. Там Полина Михайловна, решившая порадовать дочку сладеньким, начинала делать тесто на пирог. Рая отодвинула ее в сторону.
  - Дайте, я сама... Ведь все равно напортите что-нибудь. Почистите лучше картошки к обеду.
  Было такое впечатление, что недовольное ворчание дочери мать слушала как музыку. "Хорошо еще, что хоть так говорит, а если бы совсем со мной не разговаривала?" - вздыхала она сочувствующим соседкам, как будто это что-то объясняло. На такой мазохизм ради своих детей способны только матери-одиночки. Через несколько минут на другом столе появилась большая кастрюля крупной картошки, ножик и развернутая газета. Полина Михайловна взяла в руку нож. Из-под светящегося на солнце лезвия шустро поползла тонкая извилистая кожурка и стала падать на газету, которая темнела от воды. За спиной матери пыхтела Рая, взбивая желтки. Если бы Полина Михайловна не была уверена в том, что это именно Рая готовит тесто для пирога, то подумала бы - человек поднимает непосильную тяжесть, такие слышались там охи и вздохи. При этом Полина Михайловна мечтала. Перед ее глазами была умилительная картина: дочка, ее муж (молодой, красивый и работящий) и их дети (трое или четверо) сидят вместе с ней, Полиной Михайловной, за большим накрытым столом. На Новый год. Раечка счастлива и улыбается умиротворенно, и все они загадывают желания и поют песни.
  Рая за работой тоже мечтала, чтобы хоть так скрасить унылую действительность. Только в ее голове рождались совсем другие картины: она, Рая Белова (хотя лучше будет придумать себе новую фамилию, погромче и пороскошней, говорят, это возможно), идет по высокому подиуму в вечернем платье из шелестящего прохладного шелка, нет, из парчи, из ее длинных черных волос сделана умопомрачительная прическа, она видела такие в импортных журналах у девчонок в школе. Зал в шоке от подобной красоты, а она смотрит на зрителей холодно и высокомерно, как снежна королева на грязный сброд. А потом ей дают за этот показ деньги, много-много денег, и она начинает их тратить: на рынке покупает себе ведро апельсинов и мандаринов, еще обязательно ананас, хотя она понятия не имеет, как его нужно есть. И еще - шампанского, или другого какого-нибудь вина, она пока не знала, какого, но наверняка из тех тяжелых вин, которые льются в бокал густо, как сметана, и светятся там темным красным светом, похожие на кровь. Потом она купит себе чудодейственный крем от прыщиков на лице - редко, но появлялись у нее такие. (Везет же Фаине, у нее кожа, как свежее молоко.) Купит еще зеркальные тени для век, тушь для ресниц и губной помады тюбиков пять. Крем и пудру очень нежного цвета, цвета легкого загара. Одежду она покупать не будет - слышала где-то, что "звезды" имеют своих персональных портних и на ширпотреб не размениваются. А на выходе с работы ее ждет черная "Волга", и в ней - самый шикарный парень, какого можно себе представить. У него черты лица, как у отца Александра, с одним существенным отличием: он смотрит на нее, словно она является единственной богиней этого мира. Да и одет он в черный костюм и при галстуке. Весьма светский парень. С Раисы прямо-таки готов пылинки сдувать.
  Тесто для пирога было давно готово. Рая размазала его по противню, сверху положила яблочное варенье и сунула противень в духовку. На этом ее миссия на кухне, по ее мнению, заканчивалась. Поэтому она ушла к себе в комнату, продолжать свои метания. При этом она сначала обрабатывала свои ноготки пилочкой, напевая песенку, так как настроение у нее снова повысилось, а затем села поближе к зеркалу и размотала полотенце на голове. Влажные длинные волосы тяжелыми прядями упали на плечи и спину. Поправив рукой челку, она встала и неторопливо оделась. У нее, несмотря на зимние каникулы, были неотложные дела в городе.
  На завтрак, кроме пирога к чаю, была гречневая каша и чуть-чуть колбасы. Еда Рае не очень нравилась, вдобавок мысли были далеко, но и в любом другом случае за столом царило бы полнейшее молчание. На плите в это время варилась картошка к обеду. А Полина Михайловна любовалась грацией и изяществом дочери и не осмеливалась предложить добавки. Обычно в ответ на это раздавалось: "Я на диете, боюсь разжиреть, как вы", хотя она была такая худенькая, что разжиреть ей явно не грозило.
  Поев, она с грохотом опустила тарелки и ложки в раковину, а сама пошла к себе, собираться в город, по делам. Надела теплые шерстяные носки, черные гамаши и толстый свитер с узором из веточек и листьев. Накрасилась, и это потребовало около получаса - ювелирные движения щеточки сделали ресницы мохнатыми, тени для век она выбрала серые, а две совершенно одинаковые по очертаниям губы разрисовала помадой влажного вишневого цвета. Затем удовлетворенно улыбнулась своему отражению в зеркале - она была готова покорять мир.
  В прихожей она обмотала голову длинным темно-красным шарфом в виде башлыка - писк моды, застегнула на длинных ногах красные сапожки, надела красивое светло-серое пальто с меховым воротничком. Ее свитер, шарф, носки и варежки был ручной вязки - на работе Полина Михайловна развлекалась тем, что мечтала обрадовать дочурку удобными теплыми вещицами. Рая изнашивала эти вещицы до дыр, но радовалась ли она им - большой вопрос. Пожалуй, куда больше ее обрадовала бы норковая шапка или кожаные перчатки с "молнией" и кисточками. Она видела такие на базаре. Увы, зарплата продавщицы в "Галантерее" исключала подобную роскошь.
  Предупреждать о своем уходе, и тем более вдаваться подробности Рая, разумеется, не стала. Просто застегнула пальто на все пуговицы, завязала пояс, повесила на плечо свою сумочку и ушла. Когда вернется домой, она пока и сама не знала. Ее ждала жизнь - ее жизнь начиналась вне стен дома.
  На улице была замечательная погода. "Мороз и солнце, день чудесный" - отец Александр опередил ее всего на десяток шагов. Она думала было припустить за ним, но вовремя спохватилась, ей надо было идти на другую остановку. Отца Александра можно оставить на потом.
  Подружку по имени Люба мало кто помнил, она теперь проживала очень далеко, в Автозаводском районе. Ехать предстояло с пересадками. Но народу было не много. Для людей все еще продолжались новогодние праздники, и они предпочитали сидеть в выходные дома и отдыхать с размахом по-русски. Сначала Рая доехала до Московского вокзала, оттуда - на улицу Дьяконова. Собственно, "подружка" - слишком сильно сказано. У нее не было близких подруг, так как она не хотела ни с кем откровенничать, а подружками называла тех, кто мог оказаться полезен.
  Сюда в столь ранний час ехать было рискованно, но все обошлось - Люба была дома и уже не спала. Рая вернула ей взятый почитать журнал. Точнее, не почитать, потому что журнал был на английском языке, а поглазеть на красивые фотографии безумно красивых женщин, которые дали необыкновенный толчок ее и без того богатому воображению.
  - Классно! - сказала она, с сожалением протягивая журнал его законной владелице. - Как отметила Новый год?
  Люба махнула рукой:
  - И не напоминай! Я так жалею, то не попала к Эдику Тимофееву. Мы ездили к бабушке в деревню. Всю ночь, как примерные ученики, смотрели телевизор и ели "оливье" Я на него теперь смотреть не могу. Ни тебе танцев, ни салютов, ни одного парня, в клуб меня не пустили, и я в три часа уже легла спать. Такого ужасного Нового года у меня еще не было. А родителям что - они нас с брательником сплавили, а сами оттянулись по полной программе.
  - Так всегда бывает, - выразила сочувствие Рая.
  - А что было у Эдика? Расскажи!
  Рая задумалась.
  - Ну, - протянула она, - вечеринка у него и правда была что надо. Музыку он ставил - просто прелесть, импортная. Я такой никогда не слышала. Наверное, что-то новейшее, ты же знаешь Эдика. Он всякую музыку, если ему нравится, из-под земли достанет. Знаток. А еще - "Кар-Мэн" и "Мираж". Тоже новые. Ой, слушай, мы ведь гадали, как в прошлый раз, на бумажках, помнишь?
  - Да! И как?
  Рая хохотала при одном воспоминании.
  - Ну, как же там было? - настаивала Люба и теребила ее за рукав. - Не смейся! Не смейся же и рассказывай лучше.
  - Да что рассказывать-то?
  - Рассказывай, кому что выпало! Кому какое предсказание досталось?
  - Ты что, разве я помню? Разве это можно запомнить?
  - Ну хоть что-нибудь!
  - Ну... Мне вот выпало - много труда, работы и всего такого. Ну, и есть шанс, что я добьюсь своего, если буду хорошей девочкой. Кстати, Файке выпало самое хорошее предсказание. Исполнение всех желаний. Везет же дуракам! Заем Файке исполнение желаний? У нее ведь и желаний никаких нет!
  Люба скривилась:
  - А что там делала Файка?
  Рая задумалась, потом ответила:
  - Вообще-то это я взяла ее с собой. Если честно, не знаю, зачем.
  - Развратить ее, что ли, решила? Бесполезно, Раиска.
  - Не знаю, не знаю. Уламывала я ее, кажется, целую неделю. Или даже больше. По-моему, это не удивительно. Но мы ее на вечеринке почти не видели. Она где-то все время пряталась. И в гадании участвовать не хотела ни за что. Мне за нее пришлось вытаскивать бумажку. И вот что я ей вытащила.
  Люба засмеялась:
  - Зато теперь мы точно узнаем, какие у нее желания! Вдруг она их тщательно скрывает? Вдруг на самом деле она мечтает о потрясающем парне или о том, чтобы стать популярной певицей или актрисой?
  - Она мечтает о женском монастыре с самыми жесткими правилами и даже самоистязанием. Там ей самое место. И туда ей и дорога, сказать по правде.
  - Да, - подтвердила Люба. - А что было в предсказании у самого Эдика?
  Вот тут Рая должна была поднапрячься, потому что помнила праздник кусками и иногда была не уверена в правдивости своих воспоминаний.
  - Слушай, Люб, я не помню дословно, что-то непонятное там Белояр написал... Кстати, там был и Белояр, Любка, я бы никогда не подумала, что он такой классный. Весь из себя.
  - Герой боевика, - с гримасой поддержала подружку Люба.
  - А уже Сеньке Шевченко он чего понаписал - сам черт ногу сломит. Про какую-то пропасть и всякие опасности. Я не говорила? Предсказания писал он, Белояр. В общем, все было здорово. Если он, Эдик то есть, надумает и следующий Новый год справлять вот так, то я обязательно пойду туда снова. Мне очень понравилось.
  Люба завистливо вздохнула.
  А Рая думала, как бы половчее перейти к той теме, которая ее больше всего интересовала, и не показать возможной конкурентке, как это для нее важно. В таком деле главное - не дать обойти себя на поворотах. К счастью, Люба первая заговорила о перспективах и будущем.
  - Раиска, у меня большая трагедия.
  Раиска в ответ не особенно переполошилась, да и тон Любы был отнюдь не трагедийный.
  - Что случилось?
  - Я спрашивала у родителей, можно ли мне записаться в школу моделей. Ох, слышала бы ты, какой тут начался лай! Они кричали так, будто я спрашивала разрешения пойти работать на панель. С ними было невозможно разговаривать. Ничего не хотели слушать. А ведь я всё про эту школу узнала. Возле кинотеатра "Москва", с черного хода. Узнала даже, что заведует там какая-то Василькова, но каждое шевеление воздуха там зависит от еще какого-то Афанасьева. Я и была там, видела вывеску, только внутрь не заходила. Представляешь?
  Рая выразила на лице живейшее сочувствие и даже жалость, а в голове у нее со скоростью света выстраивался план по пунктам, как действовать дальше.
  - Может быть, твои родители просто не хотят платить за обучение? - предположила она.
  Люба разгневанно фыркнула:
  - Ну да, что за ерунда! Пятнадцать рублей с носа в месяц - разве это деньги? Просто они убеждены, что манекенщицы все до единой... - И она зашептала Рае на ухо щекотливые подробности, словно их кто-то мог подслушать. Они хихикали и пожимали плечами.
  - Вот так, Раиска. Для меня пока нет никакой надежды. Но я их еще упрошу, не беспокойся. Будет по-моему.
  Рая в этом сомневалась, потому что у Любы вовсе не было характера, но на лице ее продолжало оставаться сочувствующее выражение. Правдой или преувеличением являлись сообщенные подружкой щекотливые подробности - Рае было все равно. Это был ее путь, и она с него не свернет. Он выведет ее из нынешнего безвременья.
  - А мне купили новую шубку, - похвасталась Люба. - Хочешь посмотреть?
  - Давай.
  Люба вышла в прихожую и через пару минут вернулась в хорошеньком енотовом полушубке, который Рая придирчиво осмотрела, пощупала, подергала за мех, прогладила ладонью, заглянула и наизнанку, словом, вела себя как знаток. Люба гордилась шубкой и собой в этой шубке, и не замечала алчный блеск в глазах Раисы - та думала, насколько выгоднее на фоне серого меха выделялось бы ее, Раино, маленькое, но яркое лицо и черные завитые волосы, а не Любины. Но Любины родители могли себе позволить делать дочери такие подарки хоть каждый год, они ходили в директорах, не то что Полина Михайловна.
  - Хорошая вещь, - одобрила Рая, стараясь сделать это без скрипа зубов. - Импорт?
  - Угу. Мама сказала: "Эксклюзив". Врут, конечно, эксклюзив сюда вряд ли дошел бы. Но мне нравится. Я в ней уже ходила. В школу приду - вот девчонки попадают!
  В глубине души, разумеется, предполагалось, что в первую очередь попадают мальчишки, а не девчонки, но и у тех было бы приятно вызвать зависть. Еще год назад Люба училась с Раей в одном классе, но затем ее отец получил новую квартиру, и вся семья переехала в Автозаводский район. Рая иногда забегала к ней в гости, чем вызывала отчаянную ностальгию по прежней школе и старому образу жизни. Однако же гибкая психика уже позволила Любочке адаптироваться на новом месте, подружиться с новыми людьми.
  Они заглянули журналы и обсуждали их до тех пор, пока не пришли родители Любы и позвали дочку за стол. Рая тут же откланялась, заручившись обещанием Любы оповестить ее немедленно, как только появятся новые номера. Рая с удовольствием осталась бы с ними обедать, чтобы хоть раз в сто лет попробовать бекон и настоящие эклеры, но родители у Любы были строгие и знакомых из низших слоев общества не поощряли. Рая безошибочно чувствовала такое отношение и старалась избегать, лишь бы только не возникло конфликта, который мог бы повредить карьере.
  Ей очень не хотелось домой. Поэтому она прибыла туда не в духе, обедать и ужинать не стала, закрылась у себя и прильнула к зеркалу, дабы еще раз оценить свои шансы, по возможности трезво. Она самым придирчивым образом оглядела себя со всех сторон, подсчитала все размеры до миллиметра и не нашла в себе ни единого изъяна. Она высокого роста, невероятно стройна и гибка, словно южная лоза. У нее, кроме того, самое фотогеничное лицо в мире. Жаль только, у нее нет имени и родственников. Хотя, с другой стороны, иметь столь темное происхождение даже выгодно - можно повоображать себя потомком какой-нибудь графини, княгини, которая в силу превратностей жестокой судьбы вынуждена была отказаться от дитяти, а теперь, может быть, разыскивает ее, чтобы сделать наследницей титула и, главное, денег.
  Тут ее мысли приняли совсем другое направление. Такое приятное направление, что ни о чем другом думать было уже невозможно. Это легкое возбуждение привело к бессоннице. Рая всю ночь ворочалась с боку на бок, измяла всю подушку, а простыня под ней скрутилась, как жгут. Как тут уснешь? Поэтому утром она встала все еще возбужденная и выглядела неважно. Глаза болезненно блестели, под ними выделялись синие круги, щеки были чуть ли не желтыми, даже веснушки, казалось, слегка размылись. Несмотря на это, чувствовала она себя великолепно. Вскочила на стол и распахнула форточку. От свежего воздуха желтизна кожи сменилась румянцем. От душа она окончательно пришла в себя, хотя в квартире сверху было очень тихо. Ничего удивительного - отец Александр наверняка давно ушел, ведь рабочий день.
  Песня оборвалась. Рая в халате, сияющая, с полотенцем на голове, мелькнула в прихожей на миг. В следующую секунду она опять запела Овсиенко, уже в своей комнате, сидя перед зеркалом, высушивая волосы феном и наводя марафет. Затем она оделась в самое лучшее, что у нее было - синий свитер, украшенный перламутровыми бусинками, и черные шерстяные брюки. Теперь она выглядела хорошо. Но ее все еще раздражала темнота под глазами. Немного пудры - и от удовлетворения немедленно расцвела улыбка. В тот день она должна была быть во всеоружии и продемонстрировать все, на что способна.
  Полина Михайловна уже копошилась в прихожей, собираясь на работу. Рая ее почти не заметила, так как там, у двери в зал, раздался звонок телефона, и предполагаемая звезда подиума бросилась туда и схватила трубку. Сквозь треск все-таки можно было узнать голос Эдгара Тимофеева.
  - Привет, Раиска!
  - Привет, Эдик.
  - Как дела?
  - Вроде ничего. А что?
  - Ты сегодня занята чем-нибудь?
  - После обеда - нет. Ты что, хочешь меня куда-нибудь пригласить?
  Она сама собой расплывалась в улыбке от самодовольства. Она видела Эдика насквозь, знала, что он прямо-таки пускает слюнки, когда она появляется на горизонте. Он был живым доказательством ее силы и могущества.
  - Да, - ответил Эдгар, - давай сходим в кино. В "Электроне" сегодня неплохой фильм.
  - Какой фильм?
  - "Тысячелетие", фантастика.
  - Давай сходим, ладно. Не заходи за мной, я сама туда приеду. Во сколько сеанс?
  - В два. Но можешь немножко опоздать. Я подожду.
  Она засмеялась:
  - Постараюсь не опоздать! Пока!
  Она положила трубку и в тот же момент наткнулась на Полину Михайловну с серым пуховым платком на голове.
  - Кто звонил, Раечка? - тихо спросила она.
  - Не ваше дело, - тут же обозлилась та. - Я не лезу к вам в душу...
  - Да, ты права, - кротко согласилась Полина Михайловна, опуская голову.
  - Я всегда права, - бросила Рая.
  - Я в этом не сомневаюсь, доченька...
  - Я не ваша дочь!
  И, припечатав Полину Михайловну этим криком к полу, она выскочила из зала, позавтракать и тоже уйти. Надо пользоваться свободным временем, пока каникулы и нет занятий в школе и дома. Это ее шанс!
  Вдруг ее поразила мысль: а ведь студент-лингвист, Новиков Борис, до сих пор не дал о себе знать, хотя на празднике не отходил от нее ни на шаг. Это сигнал тревоги! Неужели он не успел понять, какая она единственная и неповторимая? Они не меньше трех раз обошли квадратный двор по периметру, он не мог не заметить ее достоинств, которые просто бросаются в глаза! Кто там еще был на празднике? Сплошные мымры - Светка, Машка, Маринка, они же невзрачные, как таракашки, а монахиня не в счет, конечно же, у нее, у Раи, не было на вечеринке ни одной конкурентки. Почему же тогда студентик до сих пор не позвонил? Или даже зашел бы в гости, ему известно, где она живет, и его приняли бы приветливо. Проклятие!
  Она так задумалась, что кусок застревал у него в горле. Она слегка перекусила в тишине и одиночестве, подправила макияж и пошла в город. До кинотеатра "Москва" можно было доехать без пересадок, но Рая спешила и потому предпочла ехать с пересадками, чем дожидаться нужного рейса, которого, кстати, могло и вовсе не быть. Или в нем было бы столько народу - хоть полезай на крышу. Рая не выносила общественный транспорт. "Когда-нибудь я куплю себе машину! "Мерседес", не меньше! Тогда чихать я на них на всех хотела". В общем-то, времени она выиграла не слишком много. Просто от возбуждения трудно было заставить себя стоять на остановке и ждать.
  Вывеску позади кинотеатра "Москва" она увидела сразу. Даже без наводки Любы она нашла бы этот ярко разукрашенный щит возле входа в подвальное помещение жилого дома. На нем, на желто-белом фоне, красными буквами было написано: "Школа моделей СТИЛЬ". И внизу мелко добавлено: "Руководитель Василькова П. М." Рая хмыкнула. Другая девушка на ее месте оробела бы и долго собиралась с духом, но не Рая Белова. Она только поглубже вздохнула и начала спуск по лестнице.
  Дверь была открыта. Со скрипом, правда, отворилась и впустила претендентку в святая святых. Подвал был длинный и разветвленный, как лабиринт. Но Рая искала мадам Василькову, и ее не остановил бы и всемирный потоп. Табличек на дверях не было. Рая разозлилась. Она-то думала - это солидная, официальная контора, а это оказались чуть ли не задворки общества! И вот она заметила на стене пришпиленный кнопкой листок из тетради. Фломастером на нем указывалось: "СТИЛЬ - здесь". И дверь разительно отличалась от всех прочих дверей этого подвала - обитая дерматином, украшенная шнурочком, декоративными гвоздиками и массивной металлической ручкой. Рая немного приободрилась, постучала по деревянному косяку, оповещая о своем приходе, и открыла дверь, не дожидаясь приглашения.
  - Можно? - спросила она и просунула внутрь голову со сползшим на плечи шарфом.
  - Да-да, входите, - ответил ей приятный женский голос.
  Это был кабинет руководителя. Тут находились два стола, на одном из них - пишущая машинка, в углу стоял большой сейф, возле двери - кадка с фикусом. Еще Рая отметила про себя обширную, судя по ее величине, картотеку, вешалку, на которой на плечиках висела монументальная черная шуба стоимостью "Москвича - 2141". Стены были оклеены обоями в мелкий цветочек, на оконце под самым потолком висела тюлевая занавесочка-фестон, а женщина - обладательница приятного голоса - стояла возле фикуса с пластмассовой лейкой в виде дельфина и поливала цветок со всех сторон.
  - Здравствуйте, - с нейтральным выражением лица произнесла Рая и вошла. Она решила сыграть ангела и на время припрятать напористый характер, так как по опыту знала - он по вкусу далеко не всем.
  - Можете пока присесть, - позволила женщина. - Я сейчас освобожусь.
  Она взяла в руки лопаточку и принялась рыхлить землю в кадке вокруг ствола, от чего вода там булькала, как в болоте. Рая между тем украдкой оценивала стол - очень чистый и аккуратный, с перекидным календарем, на каждой странице которого была масса пометок, из него даже торчали закладки, с пресс-папье в виде шахматной фигуры и стаканом с ручками и фломастерами. Под толстое стекло было положено какое-то расписание, какая-то таблица, похожая на прейскурант, и карманный календарик, где тоже были отмечены какие-то дни. Рая слегка примирилась с обстоятельствами. Конечно, это не то, на что она, прямо скажем, надеялась, но и не последний кабак в городе. И если судить по шубе, то это - сама мадам Василькова, а не секретарша приемной.
  Наконец, фикус был обслужен по полной программе, и настала очередь посетительницы. Мадам Василькова вымыла руки, тщательно вытерла их белоснежным вафельным полотенцем и села за стол, причем каждое ее движение было выверено и осанка поражала прямотой. Она была примерно ровесницей Полины Михайловны, но внешне выглядела по сравнению с ней, как лилия рядом с тыквой. Убранные в строгую высокую прическу волосы, легкий, ненавязчивый макияж, высокая стройная фигура и манеры интеллигенции до мозга костей - Рая смотрела на нее во все глаза и не могла прийти в себя от изумления, до чего выучка и уверенность в себе делают людей будто из другого теста, другой породы. "Вот это да! Под таким руководством я стану вообще богиней!"
  - Здравствуйте, девушка, - сказала мадам Василькова. - Вы, конечно, пришли насчет школы моделей СТИЛЬ?
  Она сказала это таким тоном, словно девушки валили в их школу толпами. Внезапно Рая охрипла:
  - Да, я хотела записаться.
  Мадам снисходительно улыбнулась, как неудачной шутке.
  - Все, кто приходят сюда, хотят записаться. Но в результате записываются далеко не все...
  - Простите? - переспросила Рая, которую ошеломил такой апломб.
  Тут в подвале раздался гул шагов, дверь открылась без всякого стука. Вошел человечек, похожий на Денни Де Вито - маленький и кругленький, только еще с лысиной, давшей яркий блик, когда он снял с головы каракулевую шапку, какие носили члены политбюро. Одет он был с иголочки, раздевался долго и с шумом, пыхтел и отдувался, от него исходил свежий аромат морозной улицы. Рая так же ошеломленно смотрела на него и не верила что это сам Афанасьев, хозяин всего этого заведения, кукловод, дергающий за ниточки марионеток. Разве такие уродцы способны быть влиятельными и могущественными?
  - Доброе утро, Полечка, - проскрипел он из-под гигантского шерстяного шарфа, который он с трудом разматывал с почти несуществующей шеи.
  - Доброе утро, Денис Павлович, - ответила мадам Василькова настолько бесцветным голосом, что Рая, как ни напрягалась, не уловила в нем никакого выражения. Телесная оболочка мадам Васильковой присутствовала тут и выполняла свои обычные функции, но куда же подевалась вся остальная мадам Василькова.
  "Похоже, у них непростые отношения", - подумала Рая, включая все свои подкорковые рефлекторы и принимая вид еще более ангельский, чем был у нее до этого. Она не знала пока, чьей стороны следует держаться, если в этом заведении действительно грядет передел собственности, но ей позарез нужна была школа моделей СТИЛЬ и всё то, что она может ей дать, поэтому ей предстояло лавировать между Сциллой и Харибдой, подобно хитроумному Одиссею.
  Толстячок разделся, повесил пальто на вешалку рядом с шубой, осмотрелся вокруг и заметил посетительницу. Рая заглянула ему в лицо и тут же отвела взгляд, потому что от его масляной улыбочки у нее сжалось сердце. Такие улыбочки она видела каждый день себе вслед, знала, что они означают, и тогда они ей льстили, а теперь она испугалась. В конце концов, что случилось с мадам Васильковой?
  - У нас новенькая? - проворковал старичок.
  - Она пришла на собеседование, - по-прежнему без выражения ответила телесная оболочка мадам Васильковой. - Мы не успели ничего обсудить.
  Толстячок потер руки и встал рядом с ней:
  - Прекрасно, значит, я ничего не пропустил. Продолжайте же, не обращайте на меня внимание.
  Но выполнить его поручение оказалось непросто. Мадам Василькова, какой она была до его прихода, не возвращалась, а Рая от волнения начинала терять самообладание.
  - Прежде всего, - говорила мадам, - я хотела бы от вас услышать, почему вы решили записаться в школу моделей.
  - Я хочу стать манекенщицей, - без раздумий выпалила Рая.
  - А почему вы решили стать манекенщицей?
  - Как почему?
  Мадам терпеливо объяснила:
  - Ну, что привлекает вас в профессии манекенщицы? Девушка, в ваших интересах отвечать правдиво и подробно. Мы должны понять, что вы за человек.
  Рая перебирала в уме возможные варианты ответов, отсеивая слишком откровенные, а также слишком слащавые. Ей удалось сделать это в достаточно короткий промежуток времени, чтобы это не бросалось в глаза.
  - Мне кажется, я всегда об этом мечтала. Мне нравится все красивое, с детства нравилось. Все девчонки мечтают о красоте - одни рвутся в певицы, другие - в актрисы, третьи - в манекенщицы. Я постараюсь не мешать тем, кто лучше меня, но и сделаю все возможное для достижения цели. Я хочу получить эту специальность и жить самостоятельно.
  - Похвальное стремление, - одобрил старичок вполголоса.
  Зато мадам Василькова не повела и бровью.
  - Вам, конечно, известно, что наша профессия - это тяжкий труд. Вам придется пожертвовать многим ради успешных занятий в нашей школе. Плюс жесточайшая диета, плюс регулярно спортзал. Десятки девушек уходят от нас уже через неделю, не выдержав нагрузок, и разочаровываются, потому что думают - манекенщицы только ходят по подиуму или позируют для журналов мод. Не сомневаюсь, что все это вы уже слышали, но наверняка считаете преувеличением. Так вот, это не преувеличение, а реальность.
  - Полечка, - вмешался старичок. - Вы так совсем запугаете бедного ребенка. Прошу вас, не надо так сгущать краски.
  Она снова не отреагировала на его слова и продолжала обращаться к Рае:
  - Научиться владеть своим телом - это, не буду утверждать, что несложно, но доступно всякому человеку, при наличии желания. При очень большом желании можно даже из бревна, как говориться, сотворить даму. Но если вы планируете добиться заметных успехов в модельном бизнесе и сделать карьеру, то одной школы моделей мало. Для этого, кроме знаний, нужен талант. Мы можем научить вас красиво двигаться и улыбаться, но если у вас нет таланта...
  - Как я сама могу судить о том, есть у меня талант или нет? - рассерженно перебила ее Рая. - Извините, это могут определить только специалисты. Я пока что очень хочу попробовать. Проверьте, подхожу ли я вам, раз вы во мне сомневаетесь.
  Мадам Василькова приготовилась выложить перед ней очередную порцию возражений, и Рая внезапно поняла, что она, эта отточенная с ног до головы женщина, просто не хочет пускать ее, новенькую, в школу моделей. Это одновременно и злило, и озадачивало Раю. Неизвестно, чем закончился бы этот разговор, продлись он хоть немного дольше, как в него снова вмешался старичок.
  - Вот что, Полечка, я вижу, у вас сегодня дурное настроение. Не надо заранее стращать девочку. Может быть, у нее действительно призвание. Пусть походит с месяцок, осмотрится. Никакой трагедии в этом нет, ведь правда?
  - Но группа уже набрана.
  - Что за беда! Запишете еще одну девочку, ну какая вам разница? Не губите юное дарование в самом зародыше. Отказаться никогда не поздно, помните об этом.
  В ответ на это нравоучение мадам Васильковой оставалось лишь склонить голову и делать что велят. Мысленно Рая показала ей язык, а на деле скромно потупила взор. Мадам достала из ящика стола бланк и протянула ей вместе с ручкой:
  - Тогда заполните заявление, пожалуйста. Вот тут поставите нынешнее число, вот тут - распишетесь. Что будет непонятно - спрашивайте.
  Рая с благодарностью улыбнулась и углубилась в бланк.
  - Кстати, - вспомнила мадам Василькова, - у вас паспорт с собой?
  Рая будто налетела на стену.
  - Н-нет... - запинаясь, произнесла она. - Свидетельство о рождении. У... У меня еще нет паспорта. Разве у вас тут есть возрастные ограничения? А девчонки говорили, сюда ходят даже восьмиклассницы!
  Она почти уже расстроилась, как в дело снова вмешался старичок:
  - Полечка, вы сегодня явно не в духе. Девушка, у нас нет возрастных ограничений. Сколько вам лет?
  - Шестнадцать. Но я еще не успела получить паспорт.
  - Не беда. Это не так страшно. У нас же тут не притон какой-нибудь, чтобы вводить ограничения.
  Полечка была настолько с этим не согласна, что отвинтила у ручки колпачок и всунула ее в стакан. Рая, обнадеженная заступничеством старичка, мысленно обозвала ее мымрой и продолжила заполнять заявление. Мадам Василькова не сможет захлопнуть перед ней дверь. Мечта уже так близко - протягивай руку и бери. И старичок оказался ничего, доброжелательный.
  Мадам тем не менее сделала еще одну попытку:
  - Занятия в новой группе начинаются уже сегодня. Может быть, вам не стоит спешить, и вы подождете следующего набора, подумаете еще раз хорошенько?
  Рая, ощущая поддержку бодренького старичка, не удержалась от гримасы, и мадам Василькова сдалась окончательно. Ее голос и вовсе превратился в тень голоса.
  - Занятия у нас платные. Пятнадцать рублей в месяц. Внесете первый взнос перед началом занятий.
  - А можно сейчас? - с энтузиазмом поинтересовалась Рая.
  Мадам бросила на нее странный взгляд, словно на дитя малое, неразумное.
  - Можно, конечно. Я выпишу вам квитанцию. И еще - дома спросите у родителей данные их паспорта, запишете и принесете нам.
  - У меня только мама, - с трудом призналась Рая.
  - Хорошо, запишете только мамин паспорт. Серия, номер, кем и когда выдан. Занятия у нас начинаются в пять часов вечера и длятся до семи. Три раза в неделю - в пятницу, субботу и воскресенье. С сегодняшнего дня. У меня к вам будет убедительная просьба не опаздывать и не пропускать занятий без уважительной причины.
  - Вот деньги.
  Волнение у Раи перетекло в весьма приятное русло, она уже полностью владела собой и была способна не трепетать.
  - Распишитесь, где галочка, и можете идти. Не забудьте - в пять часов.
  Она расписалась, улыбнулась добренькому старичку, а мадам Васильковой еще раз мысленно показала язык, и выпорхнула из подвала, как скворец из своего родного скворечника - чтобы полетать и вернуться обратно. Пятнадцать рублей в месяц - ерунда. Полина Михайловна даже не узнает, что школа платная, да и вообще про школу моделей ей знать не обязательно. А то еще поднимет шум, запрещать начнет, станет пересчитывать карманные расходы - нет, не надо ей такого счастья. Лучше предусмотрительно промолчать. До поры до времени. Погода на улице стояла прекрасная, под стать ее настроению. Светило яркое солнце, сугробы переливались всеми цветами радуги, будто состояли не из снега, а из алмазов. Ни ветерка и легкий морозец - Рая разрумянилась и улыбалась то самодовольства. Ноги несли ее, как крылатые сандалии Персея, она не шла, а летела над землей. Она решила не идти домой, а до самых занятий гулять в городе. Что она дома не видела? Она даже напевала себе под нос. Слава Богу, она в центре города, и есть куда зайти.
  Мягкая белая шуба города уже не была ослепительно чистой. Тут и там пестрели малиновые полосы, оставленные взрывпакетами, валялись жвачные обертки, машины накапали множество радужных лужиц бензина, прохожие, вляпавшиеся в грязь, натоптали ржавых следов.
  Возле рынка, как обычно, толпился народ. Пятница, и там - не протолкнуться. Люди со звериным упорством навязывали свои сокровища, зачастую весьма сомнительного качества. У всех - и у продавцов, и у покупателей - злющие глаза. Если ты прошел мимо них и ничего не купил, они следят за тобой с проклятием, словно ты преступник. А уж если ты спросил их насчет цены, услышал и прошел - вообще враг народа. Рая толкалась в этой куче, придерживая у груди сумочку, чтобы не вырвали и не отрезали. Где-то у противоположных ворот слышались крики и ругательства - там, по всей вероятности, у кого-нибудь стянули кошелек. Рая только хмыкнула.
  Протискиваясь между куртками, жвачками, бутылками, книгами, обувью и другими товарами ширпотреба, Рая потихоньку добиралась до ворот. Длинные концы ее шарфа то и дело застревали, она недовольно оглядывалась и свободной рукой вытягивала их. Кто-то из очень наглых схватил ее за плечо и тут же отпустил. Она в бешенстве обернулась, но наглец уже скрылся в толпе.
  Кое-как она дотянулась до ворот. Здесь стояло много машин, среди них - милицейская. Бойкие старушки плотно окружили место, где звенели наручники и ругались мужчины. Будто в первый раз, бабки! Рая не стала слушать галдёж и, скользя на грязно утоптанных тротуарах, поспешила дальше. Потом вдруг остановилась и немного постояла, с радостью вдыхая восхитительный воздух. Она взирала на город так, будто она - его королева, его богиня, а он - прекрасное, укутанное в белый пух творение ее рук и мысли, ее желания. Каким-то новым взглядом она увидела с детства знакомые дома, улицы, деревья, машины.
  "Потрясающе! - думала она в полном восторге. - Я просто гений. СТИЛЬ даст мне все, что нужно, чтобы блистать. Я стану звездой в модельном бизнесе! Иначе не стоит жить на свете. Я стану звездой, и тогда появится все - деньги, вещи, любовь. И я смогу наплевать на всех, кто желает мне зла. Вокруг меня будет много, буквально тысячи парней. Кстати, куда подевался этот студент, Борис? Я уже думала об этом сегодня утром. Он был такой милашка на празднике, не то что этот рохля, Эдик. Надо будет поинтересоваться..."
  Она не успела закончить мысль, потому что подходила к остановке, а к остановке подходил автобус. Она в два прыжка вскочила на подножку и протиснулась внутрь. Купить билет она тоже не успела и до Московского вокзала доехала зайцем. Ее выпуклые губы, подкрашенные перламутровой помадой фиолетового цвета, по-прежнему вытягивались в улыбку, на щеках у нее появились кокетливые ямочки, черные волосы на висках выбились из-под шарфа и обрамляли лицо. На пути ее возвышался центральный универмаг - гигант советской торговли в несколько этажей. Рая в предвкушении славы не могла его пропустить.
  Универмаг был почти пуст. Витрины с украшениями трогательно говорили о полном отсутствии вкуса и эстетического воспитания. Рая не спешила восхищаться большими каменьями из цветного стекла, догадываясь без труда, что бриллианты, рубины, изумруды и сапфиры, о которых часто пишу в книгах про любовь, несравненно прекраснее всей этой дешевизны, имеющей не больше цены, чем выпавший снег. В отделе канцелярии на полках стояли только пурпурные папки для какого-нибудь чиновничества. Под стеклами выстроились пластмассовые красные и розовые зайчики с серыми ластиками внутри. Лежали ромашковыми лепестками пять одинаковых ручек. Тетради не продавали из-за дефицита бумаги.
   Рая вышла на улицу с победной усмешкой на лице: "Когда я стану моделью, я уже не вернусь сюда. Примитив".
  Фильм, на который ее пригласил Эдгар Тимофеев, действительно был неплохой, но уж слишком, по мнению Раи, запутанный. Она предпочитала вещи попроще, намного проще, желательно с пометкой "сделано в Индии". А в этих хитросплетениях разбираться - мозги свихнешь. Поэтому Рая отказалась от прогулки и не разрешила себя провожать - пусть знает, на какие фильмы следует приглашать девушку. Эдгар явно был этим недоволен, но вслух ничего не сказал. Тоже еще, умник. Но он из высшего света, а также каждый день общается со студентиком, Борисом, и может сообщить о нем много ценных сведений. К тому же, он встретил ее у кинотеатра с букетиком гвоздичек, а это так приятно! И хоть Рая на сегодня с ним рассталась, но сделала это как можно мягче, обещая надежду на будущее. Да и вообще, разве он, Эдгар, способен сопротивляться ее взгляду и манящей улыбке, особенно когда у нее такое прекрасное настроение?
  И вот так, прямо с цветами, она явилась в школу моделей. А чего ей стесняться? Пусть все вокруг видят, что она популярна у мальчиков. Этим можно гордиться. Было без пяти пять, когда она спустилась в подвальное помещение. Какую же она застала перемену! Никакой тишины и запустения, в лабиринте замкнутого пространства стоял гул девчоночьих голосов и смеха. Рая немедленно пошла туда, откуда раздавались эти замечательные звуки. Она спешила, чтобы успеть раздеться и поправить прическу, и прижимала к груди гвоздики. Одна из дверей была открыта и вела в обширный зал размером с классную комнату в обычной школе. Там была еще одна дверь, тоже открытая, и там находились, как в магазине одежды, длинные ряды вешалок с самыми разнообразными нарядами. Но Раю пока не интересовали наряды. Она сразу устремилась к ученицам, рассевшимся по множеству стульев и столиков, расставленных с правой стороны помещения в живописном беспорядке.
  Учениц было около тридцати. Среди них не было ни одной маленькой, пухленькой, кривоногой или курносой. Словно стайка ангелочков спустилась сюда - они были высокие, худенькие, с длинными волосами всяких оттенков и правильными чертами лица, словно отштампованными по одному образцу. Уродству, несовершенству, безобразию здесь не было места. Рая с улыбкой поздоровалась сразу со всеми и в том углу, где уже возвышалась груда верхней одежды и сумочек, сняла с себя пальто и шарф. Туда же, на самую верхушку кучи, водрузила и гвоздики.
  Девушки не корчили из себя принцесс и приветливо приняли Рая в свою стайку. Они и впрямь были разного возраста, от совсем еще девочек до студенток. Каждая из них знала, что красива, но ни одна пока не умела этим пользоваться. Они, к тому же, не были достаточно хорошо знакомы друг с другом, чтобы задирать нос.
  - Ты новенькая?
  - Да, - ответила Рая, встряхивая рукой влажные волосы.
  - Как тебя зовут?
  - Рая. Рая Белова.
  - Со свидания, что ли?
  И девочки кивнули на гвоздики. Она изобразила смущение:
  - Да.
  Девочки щебетали, как птички на ветках. Но ровно в пять в комнату вошли старичок-толстячок и мадам Василькова, она потребовала внимания и начала занятия, предупредив, чтобы завтра все принесли тетрадки и ручки, она будет диктовать. А старичок время от времени появлялся в комнате, прохаживался вдоль девочек, кося на них оплывшим, совиным бесцветным глазом и вновь исчезал, так как тут ему делать было нечего. Сперва эти странные появления в их среде озадачивали учениц, но вскоре они к ним привыкли и перестали отвлекаться от слов и жестов мадам Васильковой.
  Рая прислушивалась к ней буквально не дыша. Она впитывала слова наставницы, как губка. Кроме того, что это было ей интересно, она еще и понимала, что от ее, Раиного, усердия и старательности напрямую зависит ее карьера и благополучие. Она сидела рядом с голубоглазой светловолосой десятиклассницей, которая тоже жила в Верхних Печерах. Они уже договорились ехать домой вместе, чтобы не так страшно было. И хотя они обе чувствовали друг в друге потенциальных конкуренток в модельном бизнесе, так как они обе были одинаково юные, красивые и амбициозные, но в данный момент им было выгоднее не конфликтовать, а сотрудничать. Две девушки всегда найдут общий язык, особенно если у ни схожие интересы.
  Два часа занятий пролетели для Раи, как одно мгновение. Сравнить ли это с уроками в школе, когда постоянно смотришь на часы и до бесконечности ждешь звонка! Вот что значит любимое дело! Рая получила столько удовольствия, что готова была просидеть тут всю ночь, но надо было уходить.
  На улице было уже совсем темно и очень свежо. Рая любила это время и темноту, как, наверное, все девочки ее возраста. Рая и Оля не спеша вышагивали к остановке автобуса. Настроение было мирное и приятное. Они поглядывали на небо и дышали полной грудью. Разве можно пожелать себе лучшего начала года?
  - Ты новенькая и будешь заниматься с последней группой, - объясняла Оля. - Вас почти половина от нас всех. А я хожу сюда уже второй месяц. Но это почти не имеет значения. Очень скоро вы подтянетесь, и вся группа станет как один класс. У нас ведь творческая работа, а не рутина. Это здорово! Вот увидишь.
  - Угу, - отозвалась Рая.
  - Иногда нас уже и фотографируют, но только лучших из нас. Приходит фотограф, молоденький такой, симпатичный. У него какой-то контракт с Афоней.
  - С Афоней? - переспросила Рая.
  - Ну да, с Афоней. Афанасьев, Денис Павлович. Ну, ты его видела, он все ходил туда-сюда. Это его обычная манера. Он разрешает нам называть его Босс, но между собой мы называем его Афоня. Тот еще типчик. Мы его побаиваемся.
  - Почему?
  - Пристает, дрянь такая. Вот увидишь.
  - Он же старый!
  - Вот-вот. А Василькова, между прочим, тоже его боится. Но она дама! Профессионалка. Всё при ней. Хотя не красавица. Почти не улыбается, я вот никогда не видела ее улыбку. А почему - никто не знает. Слухи только. Я точно не слышала, что-то с ребенком связано.
  - Жалко, - с заметным равнодушием бросила Рая.
  - Да, - продолжала Оля. - Надо будет разузнать при случае, интересно все-таки. Смотри, вот автобус. Пустой почти.
  Они забрались в автобус и уселись. Ехать было далеко, и они болтали, как кумушки-сплетницы. Особенно болтала Оля - у нее опыт обучения в школе моделей СТИЛЬ был обширнее, и она делилась этим опытом с новобранцем.
  Приближалась остановка "Подновье", Рая засобиралась выходить.
  - В общем, все будет хорошо, Раиска, - пожелала напоследок Оля. - Тех, кто делает успехи, Полина Михайловна сама, лично рекомендует фотографу.
  Рая резко остановилась:
  - Кто, кто?
  Оля невинно моргнула:
  - Василькова. Это ее имя, Полина Михайловна.
  Новиковы
  Будильник, как обычно, поднял ребят в семь утра, хотя можно было его и не заводить. У Эдгара - зимние каникулы, а у Бориса - выходной. Эдгар дисциплинированно встал и в ожидании завтрака включил музыку. Негромко, чтобы никому не мешать. А Борис нажал на кнопку будильника и даже отвернул к стене самый противный прибор в мире - абсолютное большинство людей не любят просыпаться рано утром, и Борис был в их числе. Когда воцарилась долгожданная тишина, он перевернулся на другой бок и продолжил спать. Но ему почти никогда не снились сны - очень редко, и то только после выпивки, как ни странно. Должно быть, алкоголь активизировал творческие центры в сером веществе его головного мозга, и он видел во сне хорошеньких девушек. Влюбленных в него, разумеется. Эдгар счилет, что у него, Бориса, сдвиг по фазе на этой почве. Что Эдгар может понимать в этом, мелочь пузатая.
  Спать в тепле и уюте Тимофеевского дома было приятно. К восьми часам во всем этом большом жилище воцарилась тишина. Перестали хлопать двери, утихли шаги и голоса. Родители Эдгара ушли на работу. Точнее, уехали - сам Тимофеев в исполком, на служебной машине, а потом эта же машина отвозила его жену на завод "Двигатель Революции", где она работала заместителем директора. И в тишине дома негромко, но отчетливо слышались мелодии RADIORAMы, которые Эдгар слушал у себя в комнате.
  Около половины десятого Борис устал вертеться с боку на бок и окончательно проснулся. Но встал, опять же, не сразу, а еще с четверть часа понежившись в постели, как капризная девушка. В зеркале ванной комнаты он внимательно себя оглядел. Не просто юноша-студент, а прямо-таки юноша-плейбой. У него были чуть вьющиеся длинные, заложенные за уши волосы смоляно-черного цвета, иногда он собирал их в хвостик. Мрачно-черные глаза умели смотреть пристально и вдумчиво, и в минуты даже самого разгульного веселья этим своим мрачным выражением ставили в тупик собеседников. Но улыбался он совершенно очаровательно, противостоять ему в такие моменты было невозможно. Поистине королевская осанка говорила о том, что он принадлежит не просто к состоятельному классу общества, а к настоящей аристократии. При взгляде на него сразу вспоминался какой-нибудь из трех мушкетеров, либо сам король Людовик Тринадцатый, такой властной была его внешность. Оценивающий взгляд, движения, манеры насквозь были пропитаны сознанием собственной значительности и незаурядности. Разве могут устоять девушки перед таким кавалером? Борис улыбнулся и встал под душ.
  В уме у него уже несколько дней складывался сюжет нового рассказика. Хотя он получал стипендию отличника учебы, и отец присылал ему достаточно денег на карманные расходы, Борису нравилось сочинять всякие небольшие безделки, которые регулярно печатались в областных изданиях под псевдонимом Россо Даниэлян. Это заковыристое имечко пришло ему в голову невесть откуда - из подкорки, услышал, наверное, когда-нибудь, может, еще в детстве. И опять же, сочинял он обычно после принятия алкогольных напитков, дававших потрясающий стимул его воображению, и без того достаточно оживленному. Никто не знал о творческой деятельности Бориса - он таился, как партизан, даже от родителей, и тем более от не очень дружелюбно настроенного Эдгара. Заложит мальчишка как пить дать. А это весьма неплохое подспорье и хороший выброс всяческих эмоций. Бумага ведь все терпит. И его бредовые рассказики тоже.
  Никуда идти не хотелось. Борис оделся в домашнее - в свитер и трико - и устроился в отведенной ему комнате, готовиться к зачету, переводить статью. Не хотелось и завтракать. А еще и идея рассказа, как назло, постоянно ускользала от него, будто ее спугивали эти мелкие заботы и хлопоты.
  Вдобавок из головы у него не выходила одноклассница Эдгара, Фаина. Хотя он ни разу не разглядел ее как следует, да и пьян был в дымину, в общем и целом помнил, что девушка была необычайно хороша, потрясающе, богиня во плоти, не иначе. Впечатление она на него произвела очень сильное - если до сих пор он о ней думает. А уж о ее душе он и понятия не имел, но образ ее для него уже сложился. Довольно-таки привлекательный образ. Он представлял себе несчастное, слабое, хрупкое создание в тисках богомольной семьи, мечтающее об освобождении и об освободителе - таком, как он, Борис, разумеется. А так она могла бы быть (должна бы быть, по его мнению) обычной девушкой, как все - общительной, веселой и, в конце концов, доступной для предприимчивого молодого человека, который не отступает на полпути.
  Кстати, неплохая мысль, из нее можно развить интересненький рассказик. Борис отложил в сторону газету, сел за стол и принялся с увлечением воплощать понравившуюся мысль на бумаге. Но занимался этим не очень долго - от излишне рьяной фантазии он заметил, что описывает уже откровенный разврат, испугался какого-нибудь психологического термина, из Фрейда, и решил повременить с реализацией, поостыть. Иначе его писанина не пройдет даже через самую либеральную цензуру.
  Отвратительно, что он не запомнил, где она живет, настолько был занят ее подругой - черт побери, при одном только намеке на Раю Белову его будто обожгло. Это была не девушка, а термоядерная реакция, и при этом в ней нет, на первый взгляд, ничего особенного.
  Борис вскочил со стула.
  - Эдька!
  Эдгар слушал свои кассеты и перечитывал Эрве Базена - весьма серьезная литература для столь юного возраста, но Эдгару нравилось. Борис отвлек его, как всегда, от любимых занятий, поэтому он встретил приятеля не столь приветливо:
  - Ну что еще?
  - Эдька, слушай.
  - У тебя опять проблемы?
  - Что значит "опять"? У меня не бывает проблем. Я к тебе по поводу Фаины, одноклассницы твоей. Тебе что, жалко? Сам хочешь за ней приударить?
  Эдгар захлопнул книгу так, что она щелкнула. Но вот такая сознательная провокация была свойственна обычному поведению Бориса, отвечать ему тем же было просто бессмысленно. Поэтому он устало вздохнул и уменьшил звук у магнитофона.
  - Боря, я знаю Фаину с первого класса. В этом возрасте за кем-нибудь приударить способен только сексуальный маньяк. Уверяю тебя, ты не первый и не последний, кого ввел в заблуждение ее привлекательный внешний вид.
  Тот расплылся в улыбке:
  - Она красавица.
  - Угу, - иронически подтвердил Эдгар. - А что толку в ее красоте, когда на нее запрещается даже смотреть? Оставь ее в покое, ради Бога, все равно ты ничего не добьешься.
  - Поживем - увидим.
  - Боря, - предостерегающе произнес Эдгар. - Тебе не придется по вкусу моя речь, но право же, неужели ты всерьез убежден, что ты - лучше всех на свете? За Фаиной пытались ухаживать прекрасные ребята, причем ухаживали они не так, как ты, не растаптывали в порошок и не скручивали в морской узел. Результат был один и тот же.
  - "Растаптыванием в порошок" и "скручиванием в морской узел", как ты выразился, я не занимаюсь, - возразил несколько задетый Борис, - хотя этими приемами можно достичь цели гораздо эффективнее, чем расшаркиваниями и сюсюканьем.
  Эдгар пристально посмотрел на него и ответил:
  - Да. Если твоя цель - растоптать в порошок и скрутить в морской узел. А если ты хочешь любить и быть любимым, - он покраснел и потому отвернулся, - то без расшаркиваний и сюсюканья, к сожалению для тебя, не обойтись.
  Борис немного помолчал.
  - Ты стал силен в спорах, Эдька. За словом в карман не полезешь.
  - Стараюсь. Но настоящего спорщика ты еще не видел. Игорь Белояр - вот кому палец в рот не клади. Он будет юристом, так это его хлеб насущный.
  Борис пренебрежительно встряхнул головой:
  - Это тот, который на Новый год бумажки писал? Кореш твой?
  - Он самый. Только он не кореш, просто близкий знакомый. Даже не закадычный друг.
  - Не отвлекайся от Фаины. Она, наверное, находится в зависимости от своей семьи, поэтому и изображает из себя святошу.
  Борису было нелегко свернуть с интересующего его маршрута. Эдгар обреченно отложил в Эрве Базена на стол и совсем выключил магнитофон.
  - Она не изображает из себя святошу. Она и есть святоша.
  - Ерунда. Такого не бывает. По крайней мере, в двадцатом веке.
  Эдгар не стал углубляться в дискуссию, так как Борис в таких случаях слышал только то, что ему хотелось слышать.
  - Насчет ее семьи. Фаина живет вдвоем с отцом. Он пенсионер и вдобавок инвалид, что ли, короче, живет на какие-то пособия. Папа мой называет таких людей "голь перекатная". Так что вряд ли там есть какие-нибудь ссоры и насилия, как ты думаешь. Я видел этого старичка, на родительском собрании - безобиднейший субъект, и мухи не обидит.
  Борис разгорячился:
  - Значит, есть что-то еще, почему она прикидывается верующей!
  Тут рассердился и Эдгар:
  - Значит, нечего приставать ко мне с расспросами, думай всё, что тебе угодно, если ты такой упёртый! Почему бы просто не принять как факт, что она действительно верующая? Она что, не имеет на это права? Может быть, это ей доставляет удовольствие, как нам - музыка и книги!
  - Что за чушь! Ты послушай, что ты говоришь! Какое еще удовольствие? Бить челом об пол и читать молитвы с утра до вечера? Не смеши меня!
  - Ну, у каждого человека свои вкусы, - неуверенно заключил Эдгар.
  Борис фыркнул. Это возражение не показалось ему убедительным. Он вообще не любил, когда ему возражали. Эдгар был одним из немногих, которые осмеливались это делать, потому что сам был по общественному положению равен ему, а Борис к тому же жил в доме его родителей и командовать не был вправе. Неожиданно Борис это почувствовал, это ему не понравилось, и он решил поразмыслить об этом на досуге. В самом деле, ситуация почти что унизительная - он нахлебником живет у Тимофеевых, хотя у них, Новиковых, есть в Горьком квартира, и даже две, и он вполне способен к самостоятельности. Надо будет поговорить с отцом и с Тимофеевыми. Только так, чтобы их не обидеть - посчитают еще, что его что-то не устраивает, или что они плохо с ним обходятся, а это неправда, они его любят, по-настоящему привязаны к нему, словно он им родня.
  - И это все, что ты о ней знаешь? Только то, что она верующая? - уже без бравады спросил он.
  Эдгар еще раз вздохнул:
  - А что тебя еще интересует?
  - Какие ей подарить цветы, на какой фильм пригласить, ест ли она мороженое и шоколадные конфеты...
  - Насчет цветов я не задумывался, в кино она точно не пойдет, потому что грех непрощенный, а мороженое... Ест, наверное, но ведь сейчас пост, а оно сделано из молока. Ну не слышал я, чтобы верующие ели шоколад в пост.
  Они засмеялись.
  - Ладно, - сжалился Борис. - Я вижу, ты и правда веришь в ее святость. Может быть, ты и прав. Интересненькую ты нарисовал картину!
  - Какая уж есть, - улыбнулся Эдгар. - Послушайся доброго совета, не делай глупостей.
  - И не собираюсь. Разве ухаживать за красивой девушкой - глупость? Впервые слышу.
  - Смотря какая девушка.
  - А откуда тебе известно, вдруг я - ее судьба. Вдруг мы с ней - самая красивая история любви со времен Ромео и Джульетты.
  Эдгар поперхнулся, а пока он прокашливался, Борис продемонстрировал нарочитый пируэт, продекламировал по-немецки пару строк из Шиллера и удалился походкой Чарли Чаплина. Эдгар явно опять намерен был увещевать его и призывать к благоразумию, а Борису до чертей надоели моральные наставления. Пусть разглагольствует на темы высоких материй со своим корешком, Игорем Белояром. Так, кажется, его зовут. Впрочем, какое это имеет значение.
  К тому же, за всем этим пустопорожним разговором он не узнал самого главного - где девушка живет. Сам же Борис помнил одно: это место здесь, в Верхних Печерах, и недалеко отсюда, раз они дошли туда пешком, минут за двадцать. Не очень обнадеживающая информация - тут, куда ни глянь, жилой массив, сплошные многоэтажки, одинаковые квадратные дворы и одинаковый белый утоптанный снег. Никаких зацепок. Надо же было тогда, на вечеринке, так упиться, до такого беспамятства!
  Он снова развалился на диване и ожесточенно принялся за перевод немецкой газеты. Так ожесточенно, словно зачет предстояло сдавать уже сегодня.
  Через полчаса перевод был осилен и даже записан в тетрадь с конспектами. Несколько минут Борис угрюмо сопел, выбирая, что бы еще такое трудное осилить. Рассказ для газеты сопротивлялся гораздо дольше, но к концу рабочего дня осилен был и он - целых восемнадцать листов. В запарке усиленного творчества он упустил момент возвращения с работы хозяев дома и очнулся лишь тогда, когда к нему заглянула хозяйка и попросила помочь ей с ужином. Муж и сын ее были заняты починкой собственного автомобиля ВАЗ - 21093, хотя до весны было еще очень далеко, а для котлет нужно было пропустить мясо через мясорубку - тяжелый, неженский труд.
  На кухне играли и пели сладкозвучные голоса дуэта "Модерн Токинг" - Марианна Тимофеева обожала их. Борис вошел туда с улыбкой: еще из коридора было слышно, как она хлопотала у плиты и у стола и тихонько подпевала писклявому Томасу Андерсу.
  Ей было около сорока лет, но выглядела она гораздо моложе. Коренная москвичка, с детства она любила лошадей и все свободное время, после школы и в выходные, пропадала в цирке, который был по соседству с их домом, через дорогу. Она буквально выросла в цирке. Почти в каждой программе она, как джигит, вылетала вихрем на арену верхом, на своих холеных лошадях с длинными тонкими шеями, становилась ногами на седло, проделывала головокружительные трюки, словно заправский каскадер. Там же, в цирке, она впервые встретила Виктора Егоровича Тимофеева, он был сражен наповал ее храбростью и мальчишеской свободой. Она и внешне была как артистка - круглое лицо с чуть вздернутым носом, тонкими губами, лучистыми голубыми глазами, каштановые брови и ресницы, пышные завитые в кудри темно-рыжие волосы, кожа золотистого оттенка, будто она загорела на летнем солнце. Когда она подкрашивалась, надевала грузинскую мужскую одежду и черную курчавую папаху, садилась в седло на изящного ухоженного коня, она становилась очаровательной, неотразимой. Иногда она и теперь захаживала в цирк и каталась верхом, но в программах, разумеется, не участвовала.
  На плите варился суп и шипела сковорода. Марианна была одета в махровый халат голубого цвета. Волосы она, как всегда, наглухо скрепила на висках белыми заколками, и они сзади тяжелой волной ложились ей на плечи.
  - Когда зачет? - спросила Марианна.
  Борис встал к мясорубке и принялся заталкивать туда мясо.
  - Послезавтра.
  - Ты готовишься?
  - Уже подготовился.
  - Молодец.
  Руки Марианны порхали над столом. Нашинкованная капуста воздушной горкой поднималась в салатнице.
  И тут Бориса осенило.
  - Тетя Маша, у меня к вам большая просьба.
  И он замолчал, выжидательно кося глазом в ее сторону.
  - Я тебя слушаю, Боря.
  - Вы хорошо знаете одноклассников Эдика?
  - Ну, более-менее. А что?
  Борис собрался с духом. Врать Марианне Тимофеевой - для этого необходимо немалое мужество, особенно стоя рядом с ней, лицом к лицу. Но ведь он почти не погрешит против истины, лишь немного ее приукрасит.
  - На празднике, на Новый год, я встретил тут девушку... Тёть Маш, не поверите! Честное слово, настоящая богиня.
  - Вот как? - удивилась Марианна.
  Он с энтузиазмом крутил рукоять мясорубки, так что раскачивался стол.
  - Ее зовут Фаина. Правда, красивое имя?
  - Очень красивое!
  - Тёть Маш, я никогда таких не видел. Она блондинка, и взгляд у нее, как у ребенка, и длинные, до пояса волосы. И одета она была... очень, очень скромно. Даже строго. И... - Он слегка заколебался. - Тёть Маш, я несколько раз звал ее танцевать, но она не согласилась. Я был в отчаянии.
  - ... и ты в нее влюбился, - весело и привычно дополнила Марианна.- Она заняла место Наташи? Ты ужасно ветреный мальчик, Боря.
  - Нет, нет, о нет, совсем не так! - принялся переубеждать ее Борис. - Наташа, Наташа... Тоже мне, нашли идеальную возлюбленную! Она же только на "дискарь" ходит и в кино. Она еще ветреней меня, честное слово. А Фаина... Вот такую девушку можно любить только всей душой, я чувствую это.
  - И ты уже любишь ее всей душой?! - изумилась Марианна, округляя глаза.
  - Не смейтесь, тёть Маша! Не смейтесь, пожалуйста! Пусть я еще и не люблю ее свей душой, но я... мне кажется, я близок к этому.
  - И она, конечно же, отвечает тебе взаимностью? - все еще смеясь, спросила Марианна.
  - Ну...пока не знаю. Я ее после праздника не видел. И даже понятия не имею, где ее искать. Спрашивал у Эдика, но он мне ничего не сказал.
  Наконец-то, у нее настало просветление:
  - А... И ты думаешь, я скажу тебе, где ее искать.
  Борис помрачнел:
  - Если не скажете вы, то я обойду все Печеры пешком и все равно ее найду. И никто меня не остановит. Вы тоже. Вот, фарш готов! Тёть Маша, я вас очень прошу. Я вижу, вы поняли, о ком я говорю. Тёть Маш. А хотите, - он заговорщически понизил голос,- я сам пожарю котлеты? Я умею, а у вас и других забот хватает.
  - Боря! - с укоризной протянула она.
  - А еще заварю чай и помою посуду после ужина.
  Она подозрительно долго перемешивала салат из свежей капусты, свежей моркови, репчатого лука и растительного масла. Он с замиранием сердца ждал, что она ответит. "Как неохота будет снова идти с расспросами к Эдику!" - подумал он, пока она мешала, пробовала салат и ставила его на середину стола. Потом повернулась к нему и сказала серьезно:
  - Боря , я не знакома лично с этой девушкой, но несколько раз видела ее. Она замечательная. Я боюсь, твое легкомыслие может ей навредить. Ты же у нас парень хоть куда, а она - совсем еще ребенок. Ее ведь, скорее всего, постигнет участь Наташи.
  Борис изобразил праведное негодование
  - Как вы можете их сравнивать! Они как небо и земля! Как рай и ад! Тетя Маша, если вы видели ее, ну как вам не стыдно ставить их на одну доску.
  - "Коня и трепетную лань"? - смеясь, процитировала Марианна.
  Борис изобразил подлинную обиду и ничего не ответил.
  - У,- протянула она, вбивая в фарш яйца и начиная месить, прямо своей аристократической рукой. - Уж и надулся. Ладно, сейчас я тебе верю. Но я не знаю, где она живет. Правда, ее частенько встречают в библиотеках, особенно в центральной, на Варварке, в читальном зале. Сидит, обложившись книгами. Прямо как наш Эдик.
  Борис преувеличенно-громко чмокнул ее в щеку и просиял:
  - Тетя Маша, вы гений. С меня котлеты и мытье посуды.
  - Иди уж, Джеймс Бонд доморощенный. Беда с тобой. Через полчаса зови всех на ужин. А сейчас иди, не мешай мне.
  Но Борис не ушел. Он вертелся вокруг нее, сам переворачивал котлеты на сковороде, и, как щеночек, ловил ее взгляд и вымаливал прощение улыбкой одновременно виноватой и нахальной. Марианна не выдержала строгую мину, засмеялась и отвесила ему подзатыльник, посредством которого мир был восстановлен.
  Так или иначе, но промежуточного успеха он добился - узнал, где можно встретиться с девушкой. А далее - дело техники. Читать он, правда, любит только по настроению, но ради благой цели нетрудно и притвориться. Нашла же его избранница местечко, куда приходить в свободное время - от скуки с ума сойдешь. Тишина, спокойствие мертвое и тучи пыли, то есть самое ужасное, что только существует на свете. Наш студент, несмотря на учебу в престижном вузе, причем успешную учебу, бежал от библиотек, как от чумы. Эдгар очень удивился бы, как можно писать рассказы, не читая книги ежедневно, и при этом быть востребованным - увы, такие парадоксы случаются не так уж редко. Борису Новикову, чтобы писать рассказы, вполне хватало общения со сверстниками и полета собственных фантазий. До ужина он не успел упаковать свое твореньице в конверт, но не расстроился по этому поводу, так как у него было хорошее настроение, как будто он уже готовился к свиданию, на котором Фаина улыбнется ему и скажет голосом Раи Беловой: "Милый, я твоя". Почему голосом Раи Беловой? Потому, что голос самой Фаины Борис не помнил, даже не был уверен, что вообще слышал его. "У такой замечательной красавицы должен быть поистине божественный голос!" Она продолжала существовать в его воображении в образе обычной девушки, хотя Эдгар убеждал его в обратном. Пусть Эдгар думает что хочет - мал еще, неопытен.
  За ужином он был прямо-таки душка - веселый, остроумный, не напористый, а что нечуткий - что ж, не всем дано. Он так искрился, что Эдгар удивленно на него посматривал и не понимал, отчего Борис так изменился. С утра был мрачен, как туча, а к вечеру заиграл своими кристаллическими гранями, словно обработанный бриллиант в лучах света.
  Когда Борис находился в таком блистательном состоянии, он способен был очаровать кого угодно, хоть царицу свирепых амазонок. Эдгар подумал, что если тот продолжит в том же духе, то Фаина поддет к его ногам, как кающаяся Магдалина, уже в течение недели. Ему даже не придется за ней ухаживать.
  Тимофеевы-старшие умильно улыбались, переглядывались и вспоминали свою собственную юность. Марианна больше не жалела, что подсказала Борису тайное убежище девушки, которая не подозревала, какая вокруг нее поднялась возня, и не подозревала о грядущих переменах. Знал бы Борис, что он, самый завидный кавалер в этом регионе, не оставил в ее памяти абсолютно никакого следа, и она не вспомнила о нем ни на одну миллисекунду после того, как покинула их с Раей Беловой, - он, право же, полез бы в петлю от разочарования. К счастью для его жизни, такая мысль не пришла бы ему в голову как полнейший абсурд.
  Они засиделись за столом дольше обычного. Пили чай с малиновым вареньем. Эту идиллию нарушил телефонный звонок. Это звонили родители Бориса, из райцентра в семидесяти километрах от Горького. Они еще раз поздравили всех с Новым годом и начали расспрашивать сына, как у него дела.
  - Пап, все хорошо! Литературу сдал, и на "отлично" написал диктант. Как всегда, не беспокойся, пожалуйста. И маме скажи, конечно. Что? Насчет денег? Ну... Вообще-то у меня еще есть, но если хочешь, пришли еще. Не откажусь.
  Он засмеялся. На расстоянии семидесяти километров от строгого отца смеяться было очень просто!
  - Сколько? - переспросил он, чуть не подавившись своим смехом. - Сколько, ты сказал? Я тебе что, безразмерный? Я столько не съем и не выпью. Пап, не спрашивай. Ну, шампанское. Пепси-кола. Пап, ради Бога, у меня до сих пор голова болит!
  Он понял, что проговорился, сник и перестал юлить.
  - Совсем немножко, пап. Всего сто, ну от силы сто пятьдесят. Не сердись, ведь был праздник, и все пили! Ты лучше у Славки спроси, так тот небось хлестал сивуху прямо из горлышка, не подсчитывая граммы и проценты! Нет, никакого дебоша не было. Я даже ни с кем не поссорился. А тебе, кстати, сообщили бы об этом в первую очередь.
  Хотя ни одного Тимофеева поблизости не было, Борис говорил в трубку исступленным шепотом, в надежде не испортить впечатление о себе этим нелицеприятным разговором. Круглый год, в любое время суток и при любых обстоятельствах он боялся своего авторитетного отца. Боялся буквально до трепета в коленках. Даже находясь так далеко, он чувствовал влияние отца и ничего не мог с этим поделать. Его отец был сделан из кремня, сродни норвежским скалам - такой же высоченный и обледенелый.
  О Фаине он и не обмолвился.
  - Пап, я недавно вспомнил наши прошлые каникулы, в Ялте. Давай и этим летом туда съездим, а? Ну ты постарайся, чтобы получилось. Тебе же самому очень понравилось, я знаю. Ладно, заканчиваю. Маме и Славке большой привет. Приеду после сессии на пару дней. Пап, я тут работу себе подыскиваю, уже пора над этим задумываться. Я же не такой недальновидный, как Славка, к примеру, и забочусь о будущем. Пока что - методистом, а курса с четвертого можно будет и преподавать, по возможности. Я был уверен, что ты одобришь. Ну, до свидания. Приеду домой - сообщу обо всем подробно. Передам, передам обязательно. Они недалеко, на кухне. Мы до сих пор ужинаем, представь себе. Засиделись вот так. Да!
  Он положил трубку и, приплясывая, вернулся за стол:
  - Новиковы всем скопом передают Тимофеевым большой, горячий привет.
  - Спасибо, Боренька. Будешь еще чаю?
  - Нет, тёть Маша. Перебор.
  Он остался на кухне, как и обещал, и вымыл всю посуду, не слушая возражений Марианны. У него в голове складывались интересные планы на ближайшие дни, окрашенные в самые радужные тона, и он мог позволить себе немного поблагородничать.
  А перед сном он замечтался. Вспомнил прошлое лето, когда они, Новиковы, всей семьей проводили отпуск в Крыму, в Ялте. Их было пятеро: отец, мать, Борис, Славка и младшая сестричка, Варвара. Это было прекрасно! Они ездили на машине. Увидели весь Южный Берег. Чуть не задавили однажды, в каком-то селе, чью-то корову, которой вздумалось перейти дорогу перед их машиной. Они долго спорили и выбирали по карте, куда им поехать. В конце концов, начали с Никитского ботанического сада. Сфотографировались там в разных местах, но особенно много - рядом с удивительной магнолией, небольшой, без листвы, но с крупными, прекрасной формы и окраски, цветами. В Ялте они немедленно попали в дорожную пробку, еле-еле из нее выбрались, проехали мимо красивой розовой церкви и заблудились в поисках моря. Едва не попали в аварию. Все это сопровождалось смехом и шутками-прибаутками, даже со стороны сурового отца. В конечном итоге они выбрались-таки на набережную пешком, рядом с гостиницей "Ореанда" и парусником "Эспаньола". "Сибирской язвой пахнет", - на полном серьёзе сказал Славка. "Чем?" - в ужасе переспросила мать. "Шашлыком", - невинно хлопая глазами, пояснил Славка. Хохмач он, младший брат Бориса, погодок. Студент медицинского института, будущий хирург.
  От причала отходил красивый, белый корабль под греческим флагом. Назывался "Ренессанс". Умеют же за границей придумывать названия для кораблей! Не то что у нас - "Теодор Нетте", "Максим Горький", "Федор Достоевский", "Михаил Светлов"... Никакой романтики. Проводив корабль дикими криками и поистине обезьяньими прыжками, они поели мороженого и спустились к морю, к воде то есть, на пляж, купаться. Незабываемые ощущения! Никакого сравнения с рекой. Умирающая из года в год, обреченная на медленное высыхание Волга никогда уже не даст такого впечатления - в море живая, движущаяся, дышащая во всю свою мощь не просто вода, а лениво ласковая стихия, перед силой которой не способна устоять никакая твердь. Она живет сама и дает жизнь другим, даже просто купальщикам. Новиковы чувствовали это каждым квадратным сантиметром кожи. Из них выходила отрицательная энергия и вливалась небывалая бодрость и радость - Борису чудилась в этом чуть ли не напрямую связь с космосом. И так странно было видеть на территории Советского Союза обыкновенные, свободно растущие пальмы - если бы он не потрогал их собственными руками, ни за что не поверил бы в их существование. А в очередной поездке по Южному Берегу, через несколько дней, они остановились недалеко то Артека, решили полюбоваться знаменитой Медведь-Горой, Аю-Дагом. А шалуны и хулиганы Славка с Варварой перепрыгнули через парапет и своровали где-то поблизости с десяток кисточек винограда, который они съели во мгновение ока, так это было здорово. Виноград был винный, мелкие и очень сладкие, до липкости во рту, ягоды так плотно прилегали друг к другу, что деформировались, а внутри каждой кисточки, оказывается, живет паучок.
  И хотя степная часть Крыма, признаться, это заунывная, выжженная жестоким южным солнцем степь, как хорошо было бы вернуться туда следующим летом!
  Неожиданно мысли Бориса приняли радикально иное направление: а ведь еще лучше было бы раздобыть достаточно денег и поехать летом туда с девушкой! Черт возьми, как же он раньше до такой сенсации не додумался! Только представить себе Фаину, днем в одном мини-купальничке, на фоне лазурного моря, золотого песка или раскаленной серой гальки, а ночью и вовсе без ничего, в белых лучах лунного света... На юге ночи темные, как успели заметить Борис и его брат, хоть глаз выколи, и темнеет поздно, но зато в считанные секунды, будто на землю опускается непроглядный черный занавес. И небо там совершенно другое, непрозрачное и черное, а звезды не одинаково белые, а разноцветные... Какая Фаина сможет устоять перед столь красочной перспективой? Нипочем не устоит и принцесса крови. Ведь она будет там с ним, с Борисом Новиковым.
  Отсюда вопрос: где взять деньги на поездку? Сумма понадобится немалая. Машины у Бориса пока нет, прав на вождение тоже. Придется ехать поездом. Впрочем, купе - это неплохо, а раз уж мечтать, так лучше всего о люксе двухместном. Больше суток в таких комфортабельных условиях, рядом с красавицей подругой... ммм, просто голубиное гнездышко. Не меньше пятидесяти рублей за один билет, насколько он слышал. Затем - жилье. Ох, летом на юге эта статья расходов самая кусачая. Пансионат для влюбленной парочки никак не подойдет, у всех на глазах пропадает всякая романтика от поездки вдвоем. Уединиться можно будет только сняв комнату, или времянку (так называют на юге летние домики), за весьма ощутимые деньги. Зато какие это сулит наслаждения! Не описать словами!
  На этом моменте на губах Бориса появилась легкая улыбка. Он позволил себе мысленно расслабиться и помечтать о девушке, какова она в любви, точнее, какова она будет в любви после наиприятнейшего курса, который он, Борис, ей преподаст, потому что у верующей девушки не может быть никакого опыта общения с молодым человеком, и за этот курс она должна будет оставаться ему благодарна по гроб жизни.
  Если бы чьи-нибудь мысли можно было подсмотреть, и если бы Эдгар подсмотрел эти мысли, его передернуло бы от отвращения.
  Вдоволь наглядевшись на картины ночного счастья с Фаиной, Борис продолжил свои подсчеты. Больше всего денег уйдет, конечно же, на питание и развлечения. Фрукты-овощи на юге относительно недороги, но одной грубой клетчаткой сыт не будешь, да и лучше прогнозировать с запасом, чем в недодачу. Да и просто так гулять по городу - с ума сойдешь от скуки. Надо же и в кино побывать, покататься на катере, в Луна-парке, экскурсии разнообразные, танцплощадки, кафешки со сладостями и мороженым - копейка за копейкой в таких заведениях текут не останавливаясь. Плюс к этому фотографии на память.
  Каникулы будут незабываемые!
  Но чтобы их осуществить, нужно тысячи две или три рублей. Легко сказать. Родители на эту авантюру не согласятся ни за что. Отец еще и Фаину заодно уничтожит, чтобы неповадно было впредь. От такой мысли у Бориса по спине пробежали мурашки. Нет, к родителям по этому поводу обращаться не стоит. Придется выкручиваться самому.
  Для получения таких денег обычные люди работают в поте лица целый год и при этом урезают свои потребности до минимума. Борис же не привык себя ни в чем ограничивать, и потребности у него отнюдь не минимальные. Гонорары за рассказы его избаловали и приучили жить на широкую ногу.
  - Хм... - призадумался Борис и пошутил сам с собой: - Написать штук шестьдесят рассказов сверх плана - и я обеспечен выше головы.
  Вдруг у него прекратилось это глупое хмыканье. Он даже приподнялся на локтях в постели. Как же он сразу не додумался, дурачина-простофиля! Ответ лежал на поверхности с самого начала, он его не замечал только из-за своей постыдной несообразительности. Написать не много рассказов, а один роман - большой, толстый, на какую-нибудь интересную, еще никем не освещавшуюся тему. Проблем возникнуть не должно, так как писать он может вещи совершенно необъятные, до бесконечности, и имя он себе уже заработал, Россо Даниэляна все знают и любят, и в первую очередь - редакторы. Условия для творчества созданы самые благоприятные, пиши не хочу. Ох, какой же он осел, что не додумался до этого раньше. Не было бы потеряно столько времени.
  Придя к такому решению, он откинулся на подушку и вздохнул полной грудью. Ему стало так спокойно и хорошо, будто он уже написал свой роман, издал его и получил гонорар в полном объеме. Приятно же, в конце концов, чувствовать себя королем этого грешного мира! Он заранее облизывался, как наевшийся мышек кот.
  Спал он сном младенца.
  А утром удивился, как это его осенила идея на трезвую голову. Обычно такое случалось только после выпивки.
  Проснулся он бодреньким и активным. Встал пораньше, чтобы пораньше приступить к делу. Позавтракал вместе со всеми, чем удивил Эдгара, который окончательно убедился, что накануне произошло что-то очень важное, о чем Борис не хочет пока распространяться. Ну и не надо. Надоест секретничать - сам все выболтает.
  После завтрака он оделся, прихватил свой рассказик и отправился на почту, потому что не имел ни желания, ни настроения видеться с редактором лично - у него теперь новое направление деятельности, и жалко было портить энтузиазм подробностями газетной внутренней политики. А в уме он уже выстраивал по пунктам план действий по написанию романа. Пункт А - выбрать тему. Написать надо много. Страниц пятьсот, никак не меньше. Борис усмехнулся: такой книгой слона можно убить! Изведешь на такую ерунду массу макулатуры, ради которой безжалостно рубят бесценные леса, кстати, испортишь зрение, недоспишь, стучанием машинки доведешь до бешенства всех домочадцев - и за все эти гадости получишь кругленькую сумму денег, порцию заслуженной славы и каникулы на юге с понравившейся девушкой.
  Отправив рассказ, Борис задержался возле киоска Союзпечати и долго изучал его содержимое. Какие темы нынче наиболее актуальны? Ясно как божий день - какие-нибудь разоблачения и связанные с этим скандалы, и желательно погромче, с именами, приводящими в священный трепет. Этим страна самозабвенно зачитывается. Ладненько, Борис подбросит им, читателям то есть, бомбочку - в ушах до следующего Нового года звенеть будет. Он знаком с такими механизмами и технологиями написания. Андре Моруа сказал об этом: "На двадцатом томе ваше благосостояние обеспечено". Борис не читал Моруа, но действовал в буквальном смысле так, как тот писал в "Письмах незнакомке". И Эдгару не следовало советовать ему почитать, так как даже наилегчайшую, почти неуловимую иронию в свой адрес Борис воспринимал как оскорбление.
  С собой у него были деньги, поэтому он заскочил в специализированный магазинчик и запасся канцтоварами. Ощутив в руке их тяжесть, он проникся к себе уважением - вот, он решил трудиться, а не ограбить кого-нибудь для получения денег, хотя, наверное, ограбить кого-нибудь было бы тоже весьма интересно. Выброс адреналина, острота эмоций, борьба с ситуацией. Но нет, ограбление он оставит на потом. Сейчас у него более важное дело. Более реальное.
  Он сложил покупки в целлофановый пакет и заскочил еще в продуктовый магазин в поисках кофе, но не нашел. Чертыхнулся про себя: когда же закончится этот проклятый дефицит! Нельзя же по любому поводу обращаться к отцу!
  Кофе, и даже, к своему великому удовольствию, растворимый, он нашел, как ни странно, в небольшом ларечке возле остановки троллейбуса. Без особых раздумий он купил тут и бутылку водки, которую, во избежание неприятных разборок, спрятал во внутренний карман своей теплой зимней куртки с меховой подкладкой и меховым воротником. Какое же это будет творчество без выпивки? Никакого творчества не получится, это подтвердит любой писатель.
  Отсюда до Подновья было совсем близко, Борис пошел пешком, не спеша, через дворы. Здесь было немудрено заблудиться новичку - сплошные ряды многоэтажных коробок, дворы-колодцы, куда ни глянь, везде одно и тоже, поистине лабиринт Миноса. Но Борис, поначалу действительно пугавшийся этих каменных джунглей, к третьему курсу пообвыкся, изучил тут все тропинки-дорожки и неплохо ориентировался. Он прямо-таки взял нужное направление, как радио-робот, и извилистыми путями, среди сугробов, пошел туда. Заодно он выбирал себе наиболее приемлемый сюжет для написания. Разоблачительный и непременно скандальный. Разоблачать сейчас модно политических деятелей, каких-нибудь проворовавшихся коррупционеров. Прекрасно, Борис знаком с политиками лично - как-никак отец у него политик, да и Тимофеев тоже. Борис с детства окружен политиками со всех сторон, как же ему не знать их до самой изнанки. Но политик-коррупционер для нынешних времен - персонаж достаточно банальный. Поэтому скандал надо выбрать небывалый, о каком еще никто не осмеливался говорить. Что-нибудь грязное, отвратительное до тошноты. Что же это может быть? Наркотики? О нет, к ним все привыкли, это даже не бросится в глаза. Лучше выбрать тему интимную, любовный роман, от которого мурашки бегут по коже и волосы встают дыбом. Соблазнение детишек? Борис приостановился. Мысль леденящая, на самом деле, и потому удачная, но... Борис скривился от сожаления - такой сюжет не пропустят в печать никакие цензоры, слишком уж нагло, даже для новейшей советской литературы, и даже если бы это написал признанный мэтр, произведение было бы обречено на смерть. А жаль, ведь на этой ужасающей линии можно было бы вырваться вперед, в лидеры, подобно "темной лошадке".
  Более приемлемым на таком фоне выглядит инцест - пусть и не так шокирует, но все равно скандально. Борис с заметным сожалением решил остановиться пока на этом. Может быть, чуть позже, в процессе работы, его осенит идея получше. И название надо придумать броское, чтобы сразу запомнилось. Неважно, будет ли оно хоть мало-мальски связано с содержанием. Главное - удивить и запомниться сразу. "Смертельный номер"? Нет, это что-то шуточное, цирковое, балаганное. "Город в огне"? Ой, нет, Макаревич пел что-то похожее. "Город мертвецов"? Город... Мертвецов... Что за город? Почему мертвецов? Его вдруг заклинило, он встал неподвижно и в ту же секунду забыл обо всем на свете. Он увидел очень близко, в нескольких шагах от себя, ничего не подозревавшую Фаину, которая шла к себе домой из продуктового магазина и несла сумку с хлебом, макаронами и подсолнечным маслом.
  Если в прошлый раз даже в ночной темноте и сквозь алкогольные пары она показалась ему воплощенной богиней, то теперь, при дневном освещении и на трезвую голову, он просто остолбенел перед ней. Она была одета в старенькое коричневое пальто в клетку, какие носят старухи, в пушистой ярко-желтой шапочке из мохера и стоптанных серых сапогах, способных выдержать еще самое меньшее две зимы. На роскошном, слепящем фоне снега вид у нее был неказистый в этом одеянии, но, несмотря на это, любая актриса, или певица, или фотомодель, неважно - наша или зарубежная, и в подметки не годилась Фаине, настолько девушка была хороша, неправдоподобно хороша. Борис понимал в тот момент, что бывают на земле женщины, из-за одного взгляда на которых мужчины напрочь теряют голову и бросаются в бездну. Он понимал это впервые в жизни, так как испытывал такое же состояние, глядя на Фаину. Ни одна из знаменитейших красавиц мира, а Борис знал их наперечет, не шла с ней ни в какое сравнение. Такие создания не родятся обычным путем и от обычных людей. Может быть, такими появляются на свет наследницы сказочных королевств, небесные ангелы или прекрасные лебеди? Ей очень подошла бы пушистая белая шубка, хрустальные туфельки и бриллиантовая диадема. А под шубкой - вечернее платье из серебристой парчи. А под платьем...
  Она приближалась. На ее лице было неземное спокойствие и легкая грусть, в общем, привычное для нее положение вещей. Но Борис, почти никогда не сталкивавшийся в жизни с искренностью дитяти, мысленно расцвел, как цветочная клумба под весенним солнцем - он вообразил, что будет победителем в не начавшейся пока схватке, освободит ее из плена, в котором она до сих пор пребывает, несомненно, страдая от этого плена и вырываясь на свободу, на свежий воздух, к парням, и поэтому должна будет ухватиться за него, своего спасителя, руками и ногами, словно утопающий за соломинку.
  Но все его ожидания и - что греха таить - надежды на немедленное свидание были тут же разрушены с нездешней бесцеремонностью. Девушка прошла мимо него и не только не поздоровалась, а совсем не посмотрела в его сторону, будто он и не существовал вовсе, и не стоял тут, перед ней, как последний придурок - девочка его просто не помнила и не узнала. Какое разочарование для признанного дамского любимца! Пакет неожиданно выпал из его пальцев и всей своей немалой тяжестью утонул глубоко в рыхлом сугробе. Борис вздрогнул. Вот черт! Эта хрущобная вонючка корчит из себя пеннорожденную Афродиту, на хромой козе не подъедешь, а он и попался, лопоухий кретин! Да здесь, в этих дворах, везде расставлены сети-ловушки, капканы на такого, как он, зверя - с положением в обществе и при деньгах, разумеется. У Фаины здесь гораздо больше шансов за счет ее внешних данных - товара, который оторвут с руками за любую цену. Ну ничего, еще посмотрим, кто кого. Он проследил, в какой подъезд какого дома она вошла, огляделся на ориентиры, запомнил их, еще раз поклялся отомстить и только тогда поднял из снега пакет с канцелярскими принадлежностями.
  От злости и одновременно удовольствия (ведь он теперь знает хотя бы, в каком доме она живет) энтузиазм у него заметно усилился. Даешь Южный Берег Крыма! Даешь всемирную славу писателя будущего! Даешь "Город мертвецов"!
  Кстати, а почему все-таки "Город мертвецов"?
  А кто его знает. "Город мертвецов", и всё тут.
  В этом же дворе, в противоположном его углу, Бориса вдруг окликнул знакомый голос. Он услышал его не сразу, так как думал о другом, и остановился он без особого восторга, не желая отвлекаться от ближайших планов. Это была девушка весьма недурной наружности, и вдобавок явно радующаяся от встречи с ним. По крайней мере. Каждая черточка ее лица сияла ему навстречу. При определенном усилии он вспомнил Раю Белову.
  - Приветик, как дела? Я как раз думала, куда это ты пропал, не звонишь, прямо ума не приложу, - щебетала она легкокрылой райской птичкой, играла на его глазах всем своим многоцветным оперением.
  - Мне некогда, - ответил он и устремился дальше, и через двадцать четыре секунды ровно Рая Белова выветрилась из его головы, как досадная помеха вышеупомянутому энтузиазму.
  Он явился домой свежий, как огурчик, вприпрыжку поднялся к себе в спальню и ни с того, ни с сего стал горланить песню, так что у Эдгара в комнате умолкла музыка - Эдгар, видимо, был ошеломлен. Борис расхохотался. Ему нравилось быть ходячей сенсацией в этом доме. И вообще, это оказалось здорово - быть сенсацией. Очень скоро он станет настоящей сенсацией, открытием советской литературы, Россо Даниэлян, и тогда...
  Даешь Южный Берег Крыма!
  Ордынские
  Итак, начинался 1991 год.
  В отравленном воздухе пока не чувствовалось дрожания грядущих перемен, этих чутких струн связи прошедшего с тем, что еще должно произойти. Даже настороженное ухо не могло уловить колебаний седого времени, маятника, отсчитывающего бесстрастно и бесконечно золотые и серебряные эпохи наравне с эпохами бездарности, серости и цинизма. А кто стоял в центре и прислушивался с особым тщанием - возможно, слышал рокот мотора первого танка, подкатившего к зданию Верховного Совета (в обиходе - Белый дом), гул взволнованной толпы, а то еще, быть может, и слова бессмысленных лозунгов и ультиматумов.
  Но все менялось. Заметно похудели многие кошельки. Магазины выставляли на полки все меньше товаров. В ужас приводили сообщения местной печати о крысиных хвостах в палках колбасы, все быстрее терявшей аппетитный аромат. Рынки и прилегавшие к ним места наводняли импортные вещички, в основном недоброкачественные. Кто-то уже подумывал, что так жить нельзя, что что-то должно произойти. Обязательно.
  Неизменной оставалась лишь церковь. Идеалистически настроенный отец Александр был в этом убежден. Вдобавок он отождествлял церковь с верой, а вера, по его мнению, это понятие надфилософское и способна не меняться протяжении веков. Храмы все так же заброшены, непопулярны, даже презираемы. Люди уже много лет сторонятся святых мест и святых ликов, сурово и с жалостью взирающих на их гадкую жизнь. Кто знает, может, и терзают некоторых угрызения неумолимой совести. Совесть беспощадна. Господь милосерд. "Тогда почему так много, абсолютное большинство людей не хотят спасти свои заблудшие души?" - недоумевал отец Александр. Если некоторые и заглядывают иногда в церковь, то как в музей. На стенах ведь роспись, вокруг стоят изящные блестящие подсвечники. Иконы и Животворящий Крест украшены живыми цветами. Потрясает воображение иконостас, исполненный в стиле барокко - это была единственная законченная вещь в новом храме. Чем не музей? Можно прийти, посмотреть на древний ритуал, соблюсти традицию в том, чтобы поставить свечу, и будто бы перенестись в прошлое. Но это - лишь стремление к внешней эстетике. "А вера? - продолжал недоумевать отец Александр. - Куда мы растеряли веру? Веру, оживляющую давно окаменевшие сердца, творившую чудеса, веру, покорявшую весь свет? Сегодня она отступает даже перед собраниями баптистов и прочей ересью! Что уж говорить о чудесах!"
  Священник сидел за столом, сжимая руками голову. Он ожидал слушателей воскресной школы. Мысли следовали одна за другой, и они были так неприятны. Пальцы мяли длинные русые волосы. Глаза, опущенные на расшитый бисером пояс, наливались слезами. И он еще молод, и храм его еще молод, храм этот еще даже не до конца родился, выражаясь образно. А каково сейчас старым развалюхам, требующим ремонта, обновления, омоложения? "Так не может продолжаться дальше!" - стонал отец Александр, все ниже склоняя голову.
  Темнело. Люстра освещала его фигуру в черной рясе и шапочке. Одинокий и бессильный, он нагнулся над столом, где стопочками лежали духовные книги. Невзирая на прочитанные миллион раз молитвы, отгоняющие беса гордыни, отец Александр втайне и от самого себя мечтал оказать влияние на умы и возродить в людях духовность. По его мнению, такой мечтой должен быть одержим каждый священнослужитель, чтобы его земная жизнь не была прожита зря.
  Открылась высокая узкая дверь левого притвора.
  - Можно?
  - Да, да, Фая, заходи! - отозвался отец Александр.
  - Я первая? - спросила девушка.
  - Как видишь... Твой папа не придет?
  - Ну что вы, батюшка! Конечно, придет. Вы ведь знаете, как он любит вас слушать.
  - Садись.
  Фаина пробралась между двумя рядами столов и лавок и устроилась в уголке. Расстегнула тяжелое коричневое пальто, вытащила из рукавов руки. На голове ее была ее желтая пуховая шапочка с белой полоской, под верхней одеждой виднелся теплый свитер и длинная темно-серая юбка. Одежда простая и неброская. Свитер, шапочка и шарф, а также варежки и носки девушка вязала сама, сама же сшила юбку, а пальто было ей подарено кем-то из прихожан - обноски. Волосы у нее были волнистые, очень блестящие, будто металлические, белые, на извивах отливающие золотисто-желтым цветом. Эту роскошь Фаина прятала под шапкой и пальто. Но большие ярко-синие глаза, темно-русые ресницы и брови, темно-розовые с влажным блеском губы и нежные, как заря, щеки спрятать было некуда, разве только под мусульманской паранджой. И никакая нищета и религиозность не могла скрыть крохотные ручки и ножки и неосознанную, скромную грациозность, которая не бросалась в глаза, но уж если бывала замечена, то буквально сводила с ума тех, кто способен был оценить красоту и естественность. Взгляд у нее был по-детски наивный, что почти уже невозможно встретить среди старшеклассниц.
  Отец Александр смотрел на нее с теплотой и надеждой. "Фаина, - думал он. - Одна из немногих избранных, которые веруют по-настоящему. Она, ее вера способна изменить мир. Это точно". А Фаина не думала об этом, она ждала своего отца и начала беседы, глаза были устремлены за окно, в небо, а губы слегка улыбались, в этом выражении лица не было ни капельки мечтательности, только религиозное вдохновение, сродни жертвенности. Такое выражение лица, должно быть, имели блаженные и юродивые. С таким выражением на лице погибали мученики, не чувствуя боли.
  Открылась дверь левого притвора. Вошел Петр Николаевич Ордынский, отец Фаины. Как стрелка компаса всегда стремится показать направление на север, его глаза сразу остановились на дочери, уже готовой слушать про Иисуса Христа. Щеки девушки горели. Внешне она была точной копией своей матери. Точь-в-точь такой, внешне, была ребячливая Рита, когда они встретились, когда решили пожениться. И на свадьбе она безуспешно пыталась придать себе серьезный вид: из-под вуали и золотисто-белой челки из синих глаз то и дело искрилось веселье шустрой задиры.
  - Здравствуйте, Петр Николаевич! - священник встал ему навстречу и мирским жестом протянул руку.
  - Здравствуйте, отец Александр, - ответил Петр Николаевич. Его пожатие было не слишком крепким, но надежным.
  - Садись, папа, - сказала Фаина, подтягивая полу пальто и освобождая место рядом с собой. Он сел без старческого кряхтения, без дрожи в руках и ногах и опускания головы, а между тем он был уже не молод.
  Нет, кроме внешности, у Фаины нет ничего материнского. Она вовсе не задира, не умеет шустрить, и все ее веселье носит чисто религиозный характер. Конечно, в течение ее сознательной жизни она только и делает, что верит в Бога, по примеру отца, который не смог бы без посторонней помощи пережить утрату горячо любимой жены. После смерти Риты (произошел несчастный случай, она попала под машину) он сломался, начал сильно пить, совсем забросил малютку-дочь. Фаюшку забирала из яслей добросердечная соседка, она же и кормила ее ужином и укладывала спать. Она-то и решилась на очень откровенный разговор с Петром Николаевичем, посоветовала ему обратиться к врачу. Тот наотрез отказался и наговорил ей гадостей. Но через несколько дней, услышав плач дочери, вдруг переменил выводы, пришел просить прощения. К врачу он обращаться боялся - как бы не выгнали с работы, узнав, что у него нелады в душевном плане. Соседка с радостью поспешила сообщить: один священник в кафедральном соборе по образованию психолог, и все приходят к нему за помощью, когда их постигает несчастье. Сначала Петр Николаевич вроде бы вновь раскипятился, а по зрелом размышлении вновь сделал вывод, что соседка права. Да и иного выхода он не видел. Священник и впрямь оказался чудодеем, Петр Николаевич нашел утешение в православной вере и стремлении помочь людям. В Фаюшке он теперь видел как бы отражение ее матери. Радовался, наблюдая, как она растет чистой, как горный хрусталь, в этом растленном мире. Слова старого священника получили необыкновенный отклик в ее сердце, она росла фактически при церкви. Все, казалось, было хорошо.
  - Как у вас дела? - спросил отец Александр.
  - Благодарю вас, как обычно. Пенсию снова задерживают. Приходится идти на маленькие лишения, - улыбаясь, ответил Петр Николаевич.
  Отец Александр с пониманием кивнул головой и ничего больше не сказал. А что он мог сказать. Его сочувствие ясно и без слов.
  Через некоторое время вся элита собралась. Их было пятнадцать взрослых и девять детишек. Среди взрослых прихожан слушателями воскресной школы были также певчие, художница, делавшая в храме роспись, и бригада строителей, возводивших на храме купола. У всех были светлые. Озаренные благодатью лица. И несмотря на то, что январский мороз покрывал рисунками окна, в церкви было тепло. По крайней мере, холода никто не чувствовал. Все взгляды были устремлены на отца Александра, который воодушевленным высоким голосом читал им Евангелие от Луки и рассказывал о нем. Слушатели были очень внимательны. Они готовы были слушать про Иисуса Христа бесконечно, особенно в исполнении отца Александра. А уж если бы можно было узнать Его проповеди не в написанном кем-то виде, а непосредственно так, как Он их произносил!
  - "Но вам слушающим говорю: любите врагов ваших, благотворите ненавидящим вас, благословляйте проклинающих вас и молитесь за обижающих вас".
  Отец Александр время от времени поднимал взгляд от книги и осматривал собрание. Он видел восторженные улыбки, люди словно в экстазе внимали словам Священного писания. Дети округленными глазами буквально пожирали святого отца, и ни одному из них почему-то не приходило в голову побегать и пошалить. Они вырастут такими же, как Фаина. А сама Фаина поставила локти на стол, на сдвинутые кулачки положила подбородок и смотрела то в глаза отца Александра, то куда-то над его головой, словно видела там сияющий нимб и не могла отвести от него взор. Ее глаза блестели, из губ вылетали едва заметные облачка от горячего дыхания.
  - "Всякому, просящему у тебя, давай, и от взявшего твое не требуй назад. И как хотите, чтобы с вами поступали люди, так и вы поступайте с ними. И если любите любящих вас, какая вам за то благодарность, ибо и грешники любящих их любят. И если делаете добро тем, которые вам делают добро, какая вам за то благодарность? Ибо и грешники то же делают".
  За высокими стрельчатыми окнами, собранными из разноцветных стеклышек, сгустились сумерки. Все казалось очень ярким и блестящим от сильного света люстры. Стало холодно. Дети начали кутаться в курточки, пальто и шубки. Шапка Фаины съехала на затылок, открыв белые приглаженные волосы, будто светящиеся под лучами лампочек люстры, напоминающих очертаниями заостренное пламя свечи. Девушка до того заслушалась, что не заметила холода, хотя открытые ушки ее мгновенно порозовели.
  - "Не судите, да не судимы будете, не осуждайте, да не будете осуждаемы, прощайте, да прощены будете..."
  Тут отец Александр увидел, что дети вот уже несколько минут озабоченно трут варежками отмерзшие и онемевшие носики, а родители, отвлекаясь от Писания, натягивают им шапки поглубже. "Это уже не чтение", - с разочарованием подумал он, дочитал до конца главу и закрыл книгу, вложив между страницами пасхальную открытку вместо закладки.
  - На сегодня хватит, друзья мои. Пора расходиться по домам, иначе вы здесь совсем замерзнете. Продолжим в следующее воскресенье. До свидания, Бог с вами.
  Отец Александр благословил присутствующих. Пока гасили свет, дети подходили к нему и, прощаясь, целовали ему руку и получали его личное маленькое благословение. Для этих детишек он, посредник между Богом и людьми, был чем-то вроде ангела, спустившегося с небес на землю и переодевшегося в черную рясу простого священника. Он так убедительно рассказывал им о Царстве Божием, словно сам там побывал и видел все собственными глазами. Не может быть, чтобы это оказалось неправдой, они так привыкли ему верить. Он был живым гарантом в подтверждение своих слов, за ложь спросится именно с него.
  В это время люди подходили к нему и спрашивали совета, несмотря на то, что почти все его прихожане были старше по возрасту и с куда более богатым жизненным опытом. Вот тут отец Александр чувствовал себя неловко, так как пока не успел захряснуть в церковном догматизме и осознании своей правоты, единственной правоты на свете. Но в помощи он никогда никому не отказывал, делал все, что было в его силах. А иногда даже приходилось идти на нарушение устава, чтобы только совесть его была спокойна, и он не сообщал об этом вышестоящим лицам, иначе мог бы подвести доверившихся ему людей. От этого он чувствовал себя вдобавок виноватым и недостойным, но по-другому поступать не мог. А если честно, то и не хотел зачастую.
  Прихожане выходили во двор, там прощались и расходились. Остались только четверо - Ордынские, священник и староста, который жил в большом доме неподалеку от храма. Отец Александр запер дверь, вышел с Ордынскими на улицу, запер калитку и отдал ключи старосте. Священник и Ордынские жили в соседних девятиэтажках, поэтому всегда после воскресных занятий возвращались домой вместе. Отец Александр был в зимней куртке, длинные русые волосы завитками ложились ему на плечи.
  - Ну что ж, пойдемте, друзья мои.
  - Вы опять без шапки, отец Александр? - с сочувствием спросила Фаина.
  - Да, Фая, я привык
  - Вы можете простудиться.
  - На все воля Божья, Петр Николаевич.
  - Береженого Бог бережет, - наставительно произнес Петр Николаевич. - Вы уж, пожалуйста, носите шапку в такой холод. Ведь если вы заболеете, подумайте, сколько народу останется без пастыря.
  - Вы правы, пожалуй, - нехотя согласился отец Александр. - Завтра надену шапку.
  Они не торопясь шли домой. Говорить не хотелось. Каждый размышлял о своем. Погода была прекрасная, легко дышалось морозным, чистым воздухом. Отец Александр, уверенно шагая по дороге, что-то шептал, и неожиданно повернулся к Фаине:
  - Фая, я видел, ты перед уходом сказала несколько слов Милочке, и она заплакала. Я могу узнать, что ты ей сказала?
  Она с готовностью откликнулась:
  - Да, конечно, батюшка. Я сама хотела вам рассказать, но вот только сейчас вспомнила. Вам надо серьезно поговорить с Милочкой и ее бабушкой, чтобы больше такого не повторялось. Их класс водили на экскурсию на Речной вокзал, им было очень интересно, учительница много всего им сообщила, а в конце они все купили себе мороженое. Милочка тоже. Это меня возмутило, и я сказала ей, что она не ценит страданий Спасителя, распятого на кресте, раз способна совершить грех и даже не заметить этого.
  - Какой такой грех? - не сразу понял отец Александр. - Милочка же совсем ребенок!
  - То есть как это какой грех? Батюшка, ведь сейчас рождественский пост, а она оскоромилась!
  Отец Александр засмеялся:
  - Ах вот оно что! Фая, Милочке всего семь лет. Порция мороженого - это не так страшно по сравнению с ложью или мелким воровством, которые иногда бывают свойственны детям в ее возрасте. Не стоит так беспокоиться из-за этого.
  - Батюшка, ну как же не беспокоиться, - всерьез разволновалась Фаина. - Ведь она может с детства привыкнуть, что грехи будут сходить ей с рук, неважно по какой причине!
  - По отношению к ребенку это слишком жестоко, Фаина, - мягко возразил отец Александр. - Вера должна не пугать детишек с самого начала, а привлекать их.
  - Ну, не знаю, - протянула она. - Я думаю по-другому.
  Петр Николаевич от удивления даже стал спотыкаться. Вот так его ангелочек! Похоже, ее вера начинает приобретать гипертрофированные формы, а значит, где-то они все, ее воспитатели, допустили ошибку, которую он теперь не знал, как исправить.
  Дальше они молчали. Фаина нисколько не смущалась тем, что вызвала неудовольствие священника - у нее имелась собственная система ценностей, и никакие священники на нее уже не влияли. Отец Александр был мрачен.Наконец, они вошли во двор, образованный четырьмя девятиэтажками, они возвышались сторонами квадрата или прямоугольника, совершенно закрывая собой небо. Двор угрожающе молчал и еще более угрожающе темнел. Какие-то хулиганы камнями разбили даже те фонари, которые способны были светить.
  - До свидания, Петр Николаевич, до свидания, Фаина! С вами Бог.
  Перекрестив в темноте две черные фигуры, он услышал ответные слова прощания и почти ощупью отправился в дом напротив. Хотя он знал эту догу наизусть, он то и дело на что-то натыкался и проваливался с утоптанной дорожки в сугробы. Р-р-раз! И он, пролетев не меньше метра, буквально утонул в снегу с головой. "Что за люди живут здесь?" - яростно прошипел он, с трудом, после нескольких неудачных попыток, поднимаясь на ноги и ощупывая отмерзшими пальцами ту вещь, из-за которой он упал. Сначала он не мог понять, что же это такое, а потом догадался. Всё те же хулиганы, решившие повторить подвиги Геракла, выворотили высокий бордюр - он отделял тротуар от детской площадки. Между тем этот бордюр десять лет мирно покоился на своем месте и вдобавок был покрыт метровым слоем снега, но для наших хулиганов нет ничего невозможного.
  Отец Александр поднялся и тут же успокоился, с помощью специальной молитвы. Дальнейший путь обошелся без происшествий. Он благополучно добрался до квартиры и лег спать.
  - Зря ты набросилась на Милочку, - упрекнул Фаину Петр Николаевич.
  - Я на нее не набрасывалась, папа, - пожала плечами она. - Она и сама должна понимать, что согрешила и достойна наказания.
  - Это же не такой ужасный грех, чтобы наказывать за него семилетнего ребенка.
  - Грех не имеет степени тяжести, - безапелляционно заявила Фаина. - И за любой, даже самый ничтожный грех последует неотвратимое наказание.
  - Кто внушил тебе подобную чепуху?
  - Никто не внушил. И это не чепуха.
  Петр Николаевич замолчал. Словами возражать было бесполезно. Петр Николаевич был не на шутку озабочен.
  - Ты так и не рассказала мне, что было на той вечеринке, куда тебя звала твоя подруга.
  Вдруг она остановилась и воскликнула:
  - Папа! Когда же, наконец, ты перестанешь нападать на Раю! Я знаю, в ней много недостатков, но нельзя же вычеркивать человека только за это!
  - Милочку ты вычеркнула не задумываясь, хотя она ребенок и ничем себя не запятнала.
  - А Рая запятнала? Папа, к Милочке должны предъявляться совсем иные требования, потому что она считает себя верующей и состоит в нашей общине.
  - Понятно, - задумчиво протянул Петр Николаевич. - Но я спросил тебя, что было на той вечеринке. Похоже, ты уходишь от ответа.
  Теперь на Фаину было жалко смотреть. В глазах ее стояли слезы, которые она и не намерена была скрывать, а губы дрожали от обиды.
  - Папа, неужели ты действительно мне не доверяешь? От тебя я такого не ожидала. Ничего там особенного не было, обычная вечеринка. Они пили всякую всячину, танцевали, заигрывали друг с другом. Я в этом не участвовала, потому что это мне не нужно. Они еще и гадали, прости Господи, я боялась, что от этого греха дом провалится в преисподнюю. Какой ужас! Я еле-еле дождалась конца. Папа, я так не люблю это сборища, и не хотела я, видит Бог, я не хотела туда идти! Но Рая меня так просила, я не смогла отказать.
  - Понятно, - ответил Петр Николаевич. - И много там было "их"?
  - Не очень. С десяток, наверное, я не помню точно. Что я их, считала, что ли? Папа, мне очень неприятно вспоминать тот вечер. Давай больше не будем говорить об этом
  - Ладно.
  - Завтра разбуди меня, пожалуйста, пораньше. Я пойду в читальный зал. Позанимаюсь немножко. Ты на меня не обиделся? - вдруг спохватилась она, заглядывая ему в лицо.
  - Нет, дочка, что ты.
  Они уже были возле своего подъезда. Фаина остановила Петра Николаевича за рукава и обеспокоено заговорила, все еще плача, но уже не от обиды.
  - Папа, я очень люблю тебя. Честное слово, я сделаю все, что в моих силах, чтобы не огорчать тебя. Прости меня, пожалуйста. Прости меня.
  Тут уже слезы навернулись и ему на глаза.
  - Да я не сержусь на тебя, Фаюшка.
  В библиотеку Фаина ездила всегда, когда ей выпадала свободная минутка, и допоздна засиживалась в читальном зале. Дело в том, что в читальном зале она обнаружила несколько огромных книг, посвященных русской иконописи, с самыми разнообразными репродукциями на каждой странице. Фаина приходила туда с альбомом и горсткой углей и упражнялась в копировании. Художница, расписывающая храм отца Александра, хвалила Фаину и давала ей уроки. Петр Николаевич радовался, что у дочки обнаружился талант. Когда-нибудь и она станет писать иконы, хотя, отец Александр говорил об этом с заметным сожалением, консервативные представители православия не позволяют делать это женщинам, девушкам. А у Фаины была дерзновенная мечта - создать серию икон исконно-русских святых, начиная с Владимира Святославича и княгини Ольги.
  Спать Фаина легла в обычном состоянии, но засыпала плохо. У нее было слишком мало жизненного опыта, чтобы разобраться в самой себе, но она делала такие попытки и даже худо-бедно анализировала свое состояние. Плохо спать она стала совсем недавно - со времени празднования Нового года у Эдгара Тимофеева. Значит, именно тогда произошло что-то, из-за чего она до сих пор не успокоилась и не пришла в себя. Но в тот день, а точнее, в ту ночь, произошло много всяких неприятностей, и осадок после той вечеринки действительно еще есть в душе, и очень трудно определить, от чего конкретно появилось это странное, непроходящее беспокойство. Может быть, это из-за Раи Беловой?
  К Раисе Фаина относилась очень хорошо. Не то чтобы любила, как любят закадычные подруги - таких подруг не было ни у той, ни у другой девушки. Просто Фаина не считала Раю Белову безнадежно погибшей и видала в ней массу достоинств, которые, быть может, оставались тайной и для Полины Михайловны. Больше того, Фаина Рае безоговорочно доверяла, как будто в благодарность за то, что Рая с ней дружит. В школе и во дворе к Фаине относились как к прокаженной. Всегда ей вслед или в лицо раздавались красочные эпитеты и прозвища: "Святоша! Проповедница! Апостольша! Церковная крыса!" Причем это были самые безобидные из ряда подобных кличек. Люди не терпят рядом с собой качественно иных особей того же биологического вида и клеймят их позором, поэтому Фаина была заклеймена со всех сторон. Ее внешность и ее душа в таких условиях не имели никакого значения. А Рая не гнушалась общаться с нею, появляться с ней на людях и пускать к себе в гости, а ведь Раиса Белова была привередлива в выборе знакомых.
  Ночью Фаина спала только наполовину, вертелась с боку на бок не переставая, и вдобавок ей снился кошмар. В раннем детстве ее, бывало, мучили кошмары - то ей снилась смерть матери, хотя она вовсе не помнит мать и знает ее лишь по фотографиям, то она видела распятие Иисуса Христа и просыпалась вся в слезах. Но то были другие кошмары, этот же, вопреки обыкновению, случился с ней самой, то есть главным действующим лицом кошмара была она. Ей снилось, что она сидит на лавочке, во дворике возле церкви отца Александра, стоит нежаркий, даже прохладный летний день, всё вокруг зеленое, и светит ласковое солнышко, и дует такой же ласковый ветерок - в общем, райская идиллия. Фаина именно так и представляла себе рай. И вдруг позади нее поднялась какая-то тень. Она была так ужасна, что Фаина вся оцепенела и не могла пошевелиться, и одна лишь мысль о том, чтобы обернуться и посмотреть на эту тень, разглядеть ее как следует, приводила девушку в панику. От этой тени веяло удушающим жаром и запахом дыма, словно это был огромный, всепоглощающий костер. Но, как ни странно, Фаину тянуло к этому костру, к этой тени, и это-то пугало ее больше всего. Она бросилась бежать, буквально со всех ног, и как всегда бывает во сне, ноги вдруг стали ватными. Тяжело дыша, Фаина изо всех сил пыталась спастись, рвалась вперед, а получались у нее лишь нелепые прыжки и никакого продвижения. Земля притягивала ее, как сильный магнит - крошечную булавку. Она шлепалась на асфальт, поднималась, помогала себе руками - хваталась за какой-то штакетник и подтягивалась, и все без толку. Тень настигала ее и обволакивала всюду жаром и гарью, словно кокон, и у Фаины волосы начинали шевелиться от ужаса.
  Петр Николаевич раскрыл окно и включил лампу. Дочь, вопреки обыкновению, еще не проснулась, а библиотека открывается в девять часов. Каникулы скоро закончатся, а она не хочет терять ни одного свободного дня. Холодный воздух и свет разбудили Фаину. Она, едва открыв глаза, резко села в постели и схватила Петра Николаевича за руку испуганным движением.
  - Что такое, Фая? - взволнованно спросил он.
  Ее лоб покрыла испарина, глаза были расширены, а щеки - бледные и даже чуть-чуть желтоватые.
  - Что случилось, дочка?
  Фаина невероятным усилием воли пришла в себя.
  - Нет-нет, ничего, папа... ничего... просто нехороший сон... нехороший сон... нехороший сон...
  Она так задумалась, что повторила слова "нехороший сон" три раза. Иногда с ней такое бывало.
  Петр Николаевич присел рядом с ней.
  - Фая, ты вся мокрая. Тебе нездоровится? Может, сходишь сегодня к врачу? Ты в последнее время какая-то странная, правда.
  - Я совершенно здорова, папа! - отчаянно воскликнула она. - Я же сказала тебе, что это просто страшный сон. Сон, понимаешь?.. Ладно, уже поздно. Я пойду умываться.
  И, боясь, как бы чуткий отец не заподозрил неладное, она соскользнула с постели. Он удивленно проводил ее глазами. Накинув ситцевый халатик поверх маленькой, еще с восьмого класса, байковой ночной рубашки, девушка направилась в ванную. Чтобы побыстрее проснуться и успокоиться, она умылась ледяной водой. Глаза, еще минуту назад застланные туманом, быстро прояснились, на щеки вернулся румянец. Она наивно улыбнулась своему отражению в зеркале. Неожиданным даже для себя самой движением кокетливой женщины она коснулась волос, подобно короне возвышающихся надо лбом. И тут же устыдилась этого жеста, хотя была одна, ее никто не мог видеть. "Надеюсь, папа не заметил, как я испугалась сна. Ну конечно, не заметил. Ведь я почти сразу успокоилась", - так простодушно полагала Фаина. Ребенку всегда кажется, что вокруг него - сказка, в которой все происходит согласно его желанию. Фаине хотелось верить, вот она и верила, и думала: "Он не заметил". На самом же деле он, разумеется, все заметил и решил разобраться.
  В кухне он уже поставил на стол тарелку с макаронами и стакан горячего чая. Фаина села и стала торопливо завтракать. Ей уже пора было выходить. А макароны, как назло, падали с вилки и жевались нарочно долго. Отец сидел тут же, напротив нее, и не спускал с нее любящих глаз.
  - Ты изменилась, Фаюшка, - произнес он.
  Она замерла, не поднеся ложку ко рту. Щеки ее стыдливо зарделись, словно ее уличили в каком-то постыдном поступке, она опустила глаза. Макароны по одному падали в тарелку.
  - Папа, я понимаю, это плохо, но я не виновата в этом. Обещаю тебе, что исправлюсь. Постараюсь исправиться. Давай поговорим об этом вечером, ладно? Я опаздываю, - ответила она тихо, быстро доела макароны и бросилась в свою комнату, подтверждая своим поведением самые худшие опасения окружающих, в первую очередь отца. "Вот и до нее, похоже, добрался период взросления, и начались проблемы, - подумал Петр Николаевич. - Придется что-то делать".
  На стуле возле кровати лежала одежда девушки, простая, повседневная. Фаина лихорадочно оделась, кое-как прикрыла постель, посмотрела на часы и вскрикнула. Уже половина девятого! Если она сейчас опоздает на автобус, или на троллейбус "единицу", придется, Господи Боже, идти пешком до читального зала, это как раз до обеденного перерыва! Она любила ходить пешком, но сейчас было не до этого.
  На ходу надевая пальто, она схватила сумку с альбомом и пачкой углей:
  - Папа, я куплю хлеба, не волнуйся! - и бегом понеслась к лифту. Он так медленно ездил, скрипел, как старая яхта в крепкий шторм, и каждая секунда длилась целую вечность. Фаина готова была стучать кулачками в двери.
  Стояла холодная, ветреная погода. Сильные порывы срывали желтую шапочку с волос Фаины, она то и дело натягивала ее на уши. На остановке толпилось много народу. Подкладка левого сапога подвернулась и больно терла пятку, но девушка не обращала внимания на боль. "Только бы не опоздать!" - стучался в виски пульс.
  Автобус набился до самых дверей. У места, где обычно должен сидеть контролер, оставалась крохотная лазейка. Туда-то и постаралась проникнуть Фаина. Однако на половине дороги на нее навалился какой-то тучный мужчина и больно прижал к вертикальному поручню. Ее нос уткнулся прямо в куртку этого достойного товарища, в спину, между лопатками. Закрылись двери. Это обстоятельство вызвало новое перемещение пассажиров. Образовалось небольшое свободное пространство. Фаина поспешила туда, но вдруг уронила сумку. Цепляясь за спинку сиденья, она нагнулась, чтобы поднять ее. В ее голову уперся локоть весьма видной дамы. Желтая шапка сбилась на бок. Не отпуская сиденья, иначе ее понесло бы в свободный полет по салону вместе с толпой, Фаина поправила ее рукой, в которой была сумка. Углом ее девушка задела широченный, размером с шаль, меховой воротник пальто все той же дамы. Та обернулась. Ее лицо было слишком близко, и на этом раздраженном лице накрашенные тонкие и злые губы изогнулись и сморщились.
  - Извините, - сказала Фаина, опуская руку и вторично при этом движении задевая сумкой воротник женщины.
  - Ну и молодежь пошла! - раздался на весь автобус ее резкий голос. Фаина смешалась. За столь затасканной фразой послышалось продолжение монолога.
  - Девушка, вас когда-нибудь учили вежливости? "Извините"! Никакого элементарного уважения! Эти сегодняшние дети и становятся бандитами и уличными девками. "Извините"! Никакого уважения к старшим! И кто вас только учит?! Я не завидую вашему будущему, девушка. Оно черное и грязное.
  Фаина опустила голову, ее щеки и лоб покраснели от негодования. Как такая солидная женщина может говорить подобные вещи, даже не зная ее? Громкие слова падали на ее склоненную голову, как удары кнута на экзекуции. Она испытывала непреодолимое желание провалиться сквозь землю и читала про себя молитву, чтобы успокоиться. К счастью, скоро ей пришлось выйти. До библиотеки оставалось перейти через дорогу и вернуться немного назад по параллельной улице. Это был обычный, банальный подземный переход, один из многих, который Фаине приходилось преодолевать каждый раз по пути в читальный зал.
  Фаина, словно маленький несчастный ребенок, боялась подземных переходов. Там было так темно и страшно! Она где-то слышала, что именно в них совершается большая часть уголовных преступлений: насилие, убийство, грабеж. За ночь выпало немного снега, и пара дворников очищала ступеньки перехода. Фаина начала спуск в темноту, снова принимаясь шептать молитву побледневшими губами и трепеща от неразумного, детского страха.
  Когда она вбежала в читальный зал, там уже находились посетители - немного, правда, всего лишь горстка по сравнению с размерами помещения и количеством столов. На выдаче книг сидела Ульяна, девушка спокойная, даже зачастую равнодушная. Она давно знала Фаину в качестве читателя и уже не уточняла, за какими изданиями та явилась. Без единого звука, с меланхолично прикрытыми глазами, она плюхнула о стойку четыре тяжеленных фолианта и подала формуляр - расписаться. Формуляр был толстый - Фаина бывала здесь постоянно, но в нем повторялись одни и те же названия. Работницы читального зала относились к этому по-разному. Дарья Валентиновна, Лена и Розочка хорошо понимали Фаину и всегда советовали прочесть новые книги по теме, которые приходили в библиотеку, и вообще, они были милые и доброжелательные. Остальным было безразлично, мало ли заскоков бывает у людей, кроме иконописи. А были и откровенно враждебные библиотекари, считавшие, что людей с таким заметным сдвигом, как у Фаины, вообще категорически запрещено подпускать к книгам - вдруг им взбредет в голову что-нибудь общественно-опасное, так как такие личности, как Фаина, можно причислить к асоциальным. Этих библиотекарей Фаина побаивалась - они явно не хотели выдавать ей литературу, а настаивать она не смела.
  Она поблагодарила Ульяну за книги, отнесла их на свое привычное место, где занималась всегда, если оно уже не было занято, а оно очень редко бывало занято, потому что располагалось в укромном уголке и от большей части зала было загорожено стеллажом с книгами и высоким сооружением с картотекой. Потом Фаина разделась в гардеробе, лишь желтый пушистый шарфик из тех же ниток, что и шапка, она оставила на шее - было еще прохладно. И стоило ей сесть за стол, раскрыть книги и альбом для рисования, взять в руку круглую палочку угля - и все проблемы, все страхи и все предчувствия отступали куда-то в необозримую даль, а она погружалась в иной мир, параллельный мир, и жила в нем, как под гипнозом. Тем более что и мысли у нее настроились на радостный лад: была пятница, а в понедельник уже праздник Рождества Христова, расписание служб сместилось, потому и занятия воскресной школы были перенесены на вчерашний день, а Рождество Христово - это такой праздник, что... Фаина очень любила Рождество. Можно было петь в церковном хоре замечательные вещи, рождественские, а папа подарит ей что-то маленькое и симпатичное. Она плакала от радости и просила его не тратиться на подарки, раз они живут в постоянной нужде, она могла бы обойтись и без подарков, но он ее не слушал. Да и рождественская атмосфера создавала вокруг девушки мечтательность и ожидание ребенка в предвкушении счастья, исполнения желаний, воплотившейся сказки. И вот угли рассыпаны по столу веером, Фаина смотрит за окно в небо и слегка улыбается, а лицо княгини Ольги, пока без нимба, - живое, как лицо женщины, о которой слагались легенды.
  Часа через три в читальном зале начался час-пик, самый разгар работы, когда сбежавшие с уроков старшеклассники толпой валили в библиотеку. Тут царило особое, книжное спокойствие и священная тишина. Борис Новиков вошел, окинул взглядом окрестности и тут же увидел Фаину. Стеллаж с книгами, отгораживавший этот стол от зала, служил как бы рамкой для стола, и девушка была видна от входа, словно чудесная яркая картина: в окно светило белое зимнее солнце, прямо на Фаину, ее длинные вьющиеся волосы сияли белизной и отливали золотом, она продолжала улыбаться самой себе и глядеть в небо. Борис любовался ею несколько минут и не в силах был оторваться от восторженного созерцания, жалея, что у него нет лучшего в мире фотоаппарата с лучшей в мире цветной пленкой, чтобы запечатлеть это чудесное зрелище. Впрочем, ни одна пленка не смогла бы в точности передать живость момента. Борис буквально терял голову от восторга, такой красоты он не видел никогда и не предполагал даже, что она существует в действительности.
  Он разделся в гардеробе, поспешил к стойке и записался. Ульяна при виде столь образцового молодого человека рассыпалась в улыбочках и любезностях, но она его не интересовала. Он спеши занять место рядом с желанной девушкой, пока на это место никто не покусился. Ульяна выдала ему несколько свежих молодежных журналов. Борис подхватил их и устремился к цели.
  Когда он сел рядом с Фаиной, она отвлеклась от мечтаний, но не обратила особого внимания на неожиданного соседа, только подвинула поближе к себе свои книги, альбом и угольки, чтобы освободить ему побольше места и не мешать, раз уж этот чудак решил посидеть именно здесь.
  Видя, что она и не думает проявлять инициативу, Борис заговорил первым:
  - Какой интересный рисунок. Это тоже будет икона?
  - Это княгиня Ольга, - ответила Фаина, донельзя удивленная тем, что к ней обратились, причем доброжелательно, и смутилась от этого, а на Бориса не посмотрела, наоборот, еще ниже опустила голову. Рисовать она больше не могла, так как его присутствие сбило творческое настроение, поэтому она закрыла альбом и спрятала угольки.
  - Ты художница?
  - Нет.
  - Хочешь ей стать?
  - Нет.
  Эти настойчивые расспросы начали ее тревожить, она подвинула к себе книги с намерением собраться и уйти. Борис улыбнулся улыбкой иезуита - его стул и он сам не давали ей никакого прохода, она была заперта наглухо в своем укромном уголке у подоконника.
  - Но ты станешь хорошей художницей. У тебя получится. У тебя уже получается.
  - Нет.
  Она на него упорно не смотрела и все более явно беспокоилась, и Борис рискнул прибегнуть к радикальным мерам воздействия. Он сказал напрямую:
  - Здравствуй, Фаина. Я очень рад тебя видеть.
  Сначала она замерла, будто ее застигли на месте преступления, затем, наконец-то, повернулась к нему и всмотрелась. Через минуту Борис понял, что она прилагает все усилия, но не может его вспомнить.
  - Откуда вы меня знаете? - спросила она, и этим окончательно поставила его в тупик. Невероятно, но факт - девушка его не помнила, хотя на новогодней вечеринке он распинался перед ней, как распоследний клоун. В такой ситуации Борис растерялся, но не надолго.
  - Мы виделись у Эдика Тимофеева на Новый год. Я хотел с тобой познакомиться, только ты куда-то убежала, и больше...
  - Понятно, - перебила она, сгребла к груди все четыре тома и альбом для рисования. - Извините, мне нужно идти. Выпустите меня.
  - Не выпущу, - негромко ответил он.
  От такого открытого столкновения она запаниковала и вынуждена была опустить книги обратно на стол. Притом взгляд молодого человека, который он не отводил ни на мгновение, усугублял ее растерянность. Она снова отвернулась, но чувствовала, что от этого взгляда не спаслась, и начала краснеть.
  - Впрочем, даже если ты уйдешь сейчас, - продолжил он, - то я не оставлю тебя в покое. Я знаю твой точный адрес, твою школу, эту вот библиотеку, и церковь имени Святой Троицы в деревне Разовка Кстовского района, в двадцати минутах ходьбы от Подновья, там ты всегда бываешь на службах и иногда поешь в хоре. Я знаю все места, где тебя можно найти. Поэтому иди, пожалуйста, я тебя не держу, но скрыться т меня ты теперь не сможешь.
  Он встал и освободил проход, даже подвинул стул, чтобы она его не задела второпях. Она схватила книги и бросилась прочь отсюда, пряча лицо и глаза, но безуспешно. Он поймал ее за плечи, а у нее были заняты руки, поэтому она защищалась только словами:
  - Пусти меня! - И рвалась во все стороны, от чего он стискивал ее плечи крепче. - Мне больно, пусти!
  - Ты никогда не дружила с мальчиками?
  С этими словами он отпустил ее. Она прыгнула было в сторону, но этот вопрос оглушил ее. Она так посмотрела, на Бориса, что нельзя было сомневаться в ее ответе.
  - Конечно, нет!
  Он подошел поближе:
  - Почему ты убегаешь?
  - Не подходи! Я тебя боюсь! - вырвалось у нее.
  - Боишься?
  - Не подходи!
  На сей раз он попытался взять ее за руку. Эта живописная сцена в углу читального зала уже начинала привлекать всеобщее внимание, поскольку священная тишина сего почтенного заведения была нарушена самым неподобающим образом. Меланхолично прикрытые глаза Ульяны блеснули. Похоже, глупенький молодой человек, привлеченный смазливой мордашкой, решил приударить за этой умалишенной, и получил, или вот-вот получит от ворот поворот. Туда ему и дорога, раз он не понимает, что она тупа, как пробка, и у нее нет глаз, потому что от таких парней не отказываются добровольно.
  - Пусти меня!
  - Подожди, недотрога!
  - Отпусти, видишь, я не убегаю.
  Он убрал руки.
  - Ты такая красивая, Фаина.
  Ей показалось - пламя опалило глаза и лицо, она исчезла из читального зала, прежде чем он успел сказать еще хоть слово.
  Фаина неслась по улице, на ходу застегивая пальто и завязывая пояс. Сумка висела на локте и болталась туда-сюда. Фаина была в ужасном состоянии, в полном расстройстве. Как в стоячую тихую воду кинутый камень дает круги и взбудораживает песок, так слова чужого молодого человека подняли со дна ее души все, доселе нетронутое. Ей было действительно страшно. Волнение при воспоминании о нем не проходило и приводило ее в дрожь. Он первый из всех людей земного шара сказал ей - красивая. Это слово повергло ее в настоящий ад, оно жгло ее девственный разум раскаленным докрасна углем. Красивая? Раньше она не задумывалась, красива она или нет.
  Точнее, ей было все равно.
  Дружба с такой особой, как Рая Белова, научила Фаину только одному: избегать мальчиков и не позволять себе влюбляться, иначе ей прямой путь в преисподнюю. Постоянная боязнь греха заставляла ее ставить немедленный и непробиваемый заслон даже малейшей мыслишке о какой-нибудь земной любви. Нет, нет, нет, нет, никогда, ни за что! Лучше умереть, умереть на месте, пораженной небесным громом, разгневанной молнией от руки архангела Михаила, или его смертоносным мечом. Милость Спасителя не выдержит такой измены со стороны своей кроткой овечки. Поэтому единственное, о чем позволяла себе мечтать Фаина - писать иконы и петь в церкви.
  При этом Бориса как такового она не запомнила. Он остался для нее олицетворением греха непрощенного без единой индивидуальной человеческой черты. Она до сих пор не знала, какие у него глаза, губы нос, волосы, но при этом она угадала бы его присутствие в радиусе километра с закрытыми глазами, такое он произвел на нее впечатление - страх, страх и еще раз страх.
  Тут она приостановилась и собралась с силами чтобы оглядеться. О Боже, она убежала совсем в другую сторону, отсюда нет прямого транспорта в Верхние Печеры. Ее лицо все еще горело огнем, глаза переливались, как роса. Такого с ней еще не было, хоть хватай снег и остужай лоб и щеки. Она вовсе остановилась и так и сделала, но лицо стало гореть еще сильнее - оно горело изнутри, от самого сердца, а там без перерыва повторялась сцена в библиотеке, от начала до конца, заставляя ее раз за разом сгорать на костре собственной инквизиции. Как хорошо, что ей удалось от него убежать, от этого молодого человека.
  О Господи, пожалуйста, нет! Он говорил, что знает все места, где ее можно найти. И о Господи, он их действительно знает. Дом, школу, библиотеку, церковь отца Александра в Разовке. Матерь Божья, помилуй и спаси! Только не это! Снова попасть в костер инквизиции - лучше умереть.
  В полном смятении она стояла на остановке, не прячась от резкого ветра и не замечая его. Она так погрузилась в бездну, что пропустила два нужных ей автобуса. Ее глаза выражали отчаяние. Это и в самом деле было отчаяние, так как она вдруг потеряла жизненные ориентиры. А к кому она привыкла обращаться в такой ситуации? Правильно, к отцу Александру. Он ее духовный отец и все на свете знает. Он вернет ей спокойствие и прежнюю, тихую, мирную радость примерной верующей.
  В Верхние Печеры она доехала автоматически, все еще ничего вокруг не замечая. И сразу пошла не домой, а к отцу Александру. Дверь ей открыла жена священника, юная и ангельски идеальная матушка Мария. Сам священник сидел в комнате, по счастью, и читал там Соловьева. Вид Фаины поразил его до глубины души, так она не походила на себя, какой она была накануне.
  - Фаюшка, что случилось? Ты сама не своя!
  - Да, батюшка! Я вам все расскажу.
  И вдруг начала плакать. Все пережитое напряжение этого дня прорвалось у нее наружу, слезы текли не останавливаясь, она не успела достать из сумки платочек и промокла насквозь. Отец Александр и сам растерялся и не знал в первый момент, что ему делать.
  - Ну, ну, Фая. Спокойно, девочка, спокойно. Плачь, если хочешь. Но недолго, а то забудешь, о чем хотела поговорить.
  После этого Фаина заплакала в голос, как ребеночек. Отец Александр отложил Соловьева на стол и со своей обычной мягкой улыбкой принялся ждать, пока к ней вернется дар речи. И впрямь, ей стало стыдно хныкать перед ним. Она вздохнула, сходила умыться, высморкалась. Теперь ее лицо напоминало вымытую дождем белоснежную лилию. Она сидела, не смея поднять на отца Александра глаз.
  - Ну вот, молодец, - похвалил он. - А сейчас, надеюсь, ты расскажешь мне о причинах таких слез. Что у тебя случилось?
  Она собралась с духом.
  - Батюшка, сегодня я с утра пошла в библиотеку, как и было намечено. Все сперва было хорошо. Но потом... Ужасно, батюшка! Потом со мной сел какой-то парень и начал ко мне приставать. Прямо там, в библиотеке. Я думала, что умру от страха. А он еще сказал, что знает все места, где я бываю, даже ваш храм знает! Батюшка, что мне делать? Я боюсь! Я не смогу от него спрятаться!
  Это сообщение и священника порядком напугало. Но чуть позже, когда он наводящими вопросами заставил ее вспомнить подробности, от которых она вся раскраснелась, потому что говорить такие вещи было неприлично, он понял, что она несколько преувеличила опасность. Он с облегчением вздохнул и спросил:
  - А раньше ты нигде не встречала этого юношу?
  Она снова зарумянилась:
  - Он упомянул вечеринку на Новый год у Эдгара Тимофеева. Потом я и сама о нем вспомнила, он был там, и был сильно пьяный, подходил, кажется, и ко мне, но в основном заигрывал с Раиской Беловой, даже проводил ее до дома.
  - Вас обеих, - уточнил отец Александр.
  - Ну, в общем да. Я от них ушла, как только мы вошли во двор.
  Отец Александр размышлял недолго, и его ответная речь выглядела очень дипломатично.
  - Фаина, тебе шестнадцать лет, скоро будет семнадцать. Это период взросления, и ты не можешь его миновать. Иногда это бывает очень трудно пережить, иногда человеку кажется, будто он умирает, но на самом деле он рождается в новом качестве. Ты взрослеешь, Фаюшка. Ты выросла очень красивой девушкой, и было бы странно, если бы этого никто не заметил. У каждого человека есть свои обязанности перед людьми и перед Богом. Тебе известно, какие обязанности несет женщина, православная женщина. Пойми, Фаюшка, Господь сам сказал: милости прошу, а не жертвы. Поэтому нет никакого смысла в самоистязании. И не надо причислять к числу отъявленных грешников всякого, кто ведет себя, по нашему мнению, предосудительно. Ведь ты совершенно не знакома с этим юношей, а уже заранее осудила его и приговорила к геенне огненной. Это неправильно. Может быть, он сейчас такой, каким ты его себе вообразила, а может быть, ты ошиблась, и его можно спасти, изменить в лучшую сторону. Если бы я убегал вот так от каждого грешника, то мне как священнику и человеку была бы грош цена. Подумай еще раз, ведь Раису Белову ты готова защищать от любых нападок, а этого юношу...
  Она снова покраснела и перебила:
  - Извините, батюшка, но Раиса - не юноша.
  Отец Александр улыбнулся:
  - Фаюшка, ты пока еще ребенок. Мне пора собираться к вечерне. Подумай, пожалуйста, над тем, что я тебе сказал, и не стоит вот так категорически отгораживаться от совсем всего мира. Не исключено, что Господь Бог дает нам жизнь в этом мире, чтобы проверить каждого из нас, кто сделает этот мир хоть чуть-чуть лучше.
  Фаина кивнула головой, получила от отца Александра благословение и ушла. Говорил святой отец, конечно же, убедительно, и был вроде бы как прав, но Фаину его слова не успокоили, а наоборот, еще больше взволновали. Как же так, выходит, что влюбляться все-таки можно? И даже, судя по его намекам на женские обязанности, должно? Матерь Божья, спаси, сохрани и помилуй! От батюшки она такого не ожидала. Она собирается посвятить себя служению церкви, в частности, иконописи, а вовсе не любви к кому-нибудь и...
  И только войдя в свою квартиру и услышав ласковый голос отца, спрашивающий, почему она так рано вернулась, она спохватилась, что утром обещала купить буханку хлеба.
  Белояр
  От остановки "Подновье" дорога к Волге шла все круче и круче вниз - сначала это был перпендикуляр от большой улицы Родионова, уходившей в Верхние Печеры, потом начинался спуск и самые настоящие виражи. Автомобилисты проклинали эту дорогу кто как мог, а зимой и пешеходы не рисковали спускаться туда не перекрестившись, на всякий случай. Игорь Белояр жил не в самом низу и даже не в середине, но все же гораздо ниже, чем Эдгар Тимофеев, и в их простом домике не было тех удобств, которыми располагали Тимофеевы. У них было печное отопление и баллонный газ, никакого водопровода и канализации. У них - это у Игоря Белояра и у его мамы. Но, несмотря на отсутствие этих удобств, домик у них был милый и уютный, и к ним люди любили заходить в гости, потому что здесь царили две важнейшие составляющие человеческой жизни - любовь и согласие.
  Нина Белояр растила Игоря одна. И хотя в слободе Подновье каждый чих непременно становится известен каждому ее жителю, перед Ниной Белояр отступали всякие сплетни. Никто уже не помнил обстоятельств дела, и почему она осталась одна, и откуда она вообще появилась в слободе Подновье. Но Игорь тут родился и вырос, а Нина гордилась им и внимательно следила за его воспитанием. Впрочем, и тут возникали кое-какие проблемы - Нина работала врачом в областном диагностическом центре и иногда вынуждена была оставлять мальчика одного либо брать с собой на работу, такой непредсказуемой была ее профессия. По крайней мере, всем было известно, что ей некому перепоручить присмотр за ребенком - ни одного родственника во всей округе. От такой жизни даже железобетонную женщину может сломать, а Нина Белояр - вот она, сын вырос у нее на руках и теперь она на него не нарадуется, а он с нее буквально пылинки сдувает. И вот соседки вздыхали, одни - от умиления, другие - от зависти.
  Троллейбус "1" не спеша катил по улице Родионова в Верхние Печеры. Час-пик был уже позади, поэтому в салоне было свободно. За окном проплывали скучные зимние картины города Горького. Такое бело-серо-коричневое однообразие даже не снилось ни одному художнику. Только люди нарушали это однообразие - самые разные, они были схожи в одном: они все куда-то спешили. Город был похож на потревоженный муравейник, но, в отличие от настоящего муравейника, он никогда не успокаивался. Даже ночью в его темных, мрачных недрах кипела жизнь. И для многих она была ближе и лучше, чем при дневном свете.
  Казалось, людей здесь жило больше, чем в Мехико, и сосчитать их было совершенно невозможно.
  Игорь знал эту улицу наизусть. За окно он не смотрел - ничего интересного, зато читал купленную с лотка книгу, сидя у окна. Совмещал приятное с полезным. Давно хотел приобрести себе "Горбуна" Поля Феваля, толстенный том, напечатанный мелким-мелким шрифтом, интереснейшая история любви и жизни. Мама, конечно, не имела достаточно времени для чтения и потому доверяла выбору Игоря в книгах, а уж он выискивал в городе (в магазинах или на рынке, с рук) лучшие, любимые произведения мировой литературы. И их семейная библиотека постепенно, но неуклонно пополнялась.
  Когда светофор дал зеленый свет, троллейбус проехал перекресток и затормозил на остановке "Подновье". Игорь спрятал книгу Феваля в целлофановый пакетик и спрыгнул с подножки на тротуар. Потом он намерен был перейти улицу Родионова и отправиться домой, но тут его окликнул знакомый голос, высокий и звонкий. Игорь оглянулся и увидел Сеню Шевченко. Сеня был похож больше на хрупкого мальчика - у него были девчоночьи, наивные голубые глаза и светлые волосы, очень коротко подстриженные.
  - Игорь! - позвал он. - Подожди меня, я сейчас!
  Он вытряхнул из карманов куртки остатки семечек, подбежал и поздоровался:
  - Привет, Белояр.
  - Привет. Ну как, ты говорил с мамой насчет "аляски"?
  Сеня вздохнул:
  - Говорил. Она сказала: только к следующей зиме.
  - Я так и знал, - кивнул Игорь. - Настоящая "аляска" дорого стоит.
  Сам Игорь этой зимой носил очень легкую, теплую и красивую куртку "аляску" с оранжевой подкладкой и капюшоном, отороченным мехом, чем вызывал зависть друзей, приятелей, одноклассников.
  - Куда это ты ездил? - спросил Сеня с любопытством.
  - Да так, - отмахнулся Игорь. - Ходил по магазинам, книжку вот купил. А ты куда собрался?
  - Ну... - замялся Сеня. - Есть дела. Только я хотел тебя спросить, ты будешь сегодня смотреть хоккей? По телевизору покажут финальный матч "Известий".
  - Буду, а что?
  - Можно, я приду к тебе смотреть?
  Игорь удивился:
  - Конечно, приходи! Вдвоем смотреть интересней. Почему ты спрашиваешь разрешения? Разве я когда-нибудь тебя прогонял?
  Сеня страшно смутился, покраснел до ушей и опустил голову. Голос выдал его застенчивость:
  - А Осипов никогда не позволяет мне приходить. Хоккей показывают поздно ночью, и он говорит, что уже спит в это время.
  Игорь засмеялся:
  - Сеня, ты что, дурачок? Кто же просит об этом женатого мужчину? Осипов женился, и у него медовый месяц. Ну подумай сам - у него и на работе забот полон рот, пустит ли он тебя в их уютное гнездышко?
  - Когда он был не женат, он меня все равно не пускал.
  Игорь снова засмеялся:
  - Глупенький, значит он пускал к себе кого-то еще... И уверяю тебя, им было не до финального матча "Известий".
  Сеня смутился еще сильнее, из розового стал пунцовым и пробормотал едва слышно:
  - Я об этом и не думал...
  Игорь покачал головой и с улыбкой напомнил:
  - Ну, так приходи, не забудь.
  Перешел улицу и начал спуск в Подновье. Сегодня опять не будет нормального сна - репортаж с хоккейного матча, а также церемония награждения, займет полночи. Сам он не очень любил хоккей, больше бокс, или всякую борьбу, или гонки, но не мог отказать Сене в такой малости. В семье у Сенечки был полный разлад, в компанию его чаще всего не принимали, такой он был робкий и слабый, и девушки над ним хихикали. Девушки всегда интуитивно чувствуют, над кем можно безнаказанно хихикать. Надо было хоть чем-то ему помочь, поддержать. Как объяснишь собственному ровеснику, что все это временно, скоро пройдет и забудется, а пока нужно определить для себя цель в жизни и смысл существования. К счастью, сам Игорь в этом плане уже давно все для себя решил.
  У семьи Белояр домик был небольшой, но очень уютный. Три маленькие комнатки - гостиная и две спальни, и при этом просторная кухня. Убранство было крайне неприхотливое, почти спартанское, по сравнению с особняком Тимофеевых. При не очень больших доходах Нина и Игорь Белояр вынуждены были экономить и давно привыкли к этому. Но, к примеру, Сеня Шевченко был бы до небес рад и такому скромному убежищу, лишь бы его там любили и понимали.
  В пятницу у мамы Игоря в больнице был короткий рабочий день. Поэтому он поставил в печку разогреваться большую кастрюлю супа, чтобы пообедать вместе, а сам растянулся в гостиной на диване с новой книжкой в руках - он ее даже обнюхивал, такую радость вызывала у него покупка, и впрямь приятно пахнувшая морозной свежестью и особым запахом новой, незачитанной книжки. Просто прелесть, что сейчас каникулы, и можно читать что хочешь, заниматься своими делами. Конечно, любой здравомыслящий старшеклассник понимает абсолютно всё о ценности знаний, хорошего аттестата и в будущем - диплома. Но учеба изо дня в день вообще без перерыва утомляет и сводит с ума. Иногда полезно бывает переключиться и на другие дела, никак не связанные со школой. Для Игоря, как и для Эдгара Тимофеева, такими делами являлись чтение и прослушивание любимой музыки. Правда, у Игоря имелись еще и обязанности по дому, от которых он, по возможности, старался освободить свою маму, а летом еще и работа в саду и огороде. Ее Игорь также считал полезной - физический труд укрепляет здоровье, а умственный, как ни крути, здоровью вредит. Еще он любил прогонять плохое настроение с помощью топора, то есть колол дрова во дворе и носил их в сарай позади бани. От такого занятия мигом пропадёт любая меланхолия, кровь побежит по жилам, будто ее пришпорили, а мысли станут ясными, как при свете дня. В отличие от Фаины Ордынской, ему, Игорю Белояр, некому было поплакаться в жилетку и не на кого было переложить свои проблемы. Не на маму же, которая и так натерпелась в жизни и заслуживает полного спокойствия и комфорта. Нет, Игорь Белояр привык полагаться на самого себя и верить в себя. А иначе - зачем вообще быть?
  Еще у них жил приблудный пес по кличке Шарик. С высоты своей безупречной родословной чистокровный ротвейлер Тимофеевых Ральф только фыркнул бы при виде этого крупного, но добродушного рыже-белого пса с грустными глазами. Глаза у него были грустные, должно быть, оттого, что такая же беспородная серая полосатая кошка Игоря и Нины, со странным для бывшего трущобного существа именем Джуди, постоянно доставала его своей игривостью и энергией. С теми же претензиями его доставал и хозяин, эксплуатируя несчастного старичка и заставляя его бегать вместе каждое утро. Не то чтобы Шар был очень уж ленив, просто он предпочитал утречком поспать в тепле, а не носиться сломя голову туда-сюда по улице, пугая добрых людей. Но хозяин был настойчив, игривая кошка тоже, поэтому Шарику приходилось-таки бегать регулярно по утрам и играть с Джудиттой каждый вечер, посредством махания хвостом у нее под носом, от чего она раззадоривалась и впивалась в хвост когтями и зубами.
  Нина Белояр вернулась с работы уставшая, но довольная. Суп был уже разогрет, Игорь начал наливать его в тарелки, как только услышал во дворе радостный лай Шарика - тот приветствовал хозяйку на свой лад, потому что был очень к ней привязан. К двери бежала мелкой рысью и Джуди - чтобы встретить хозяйку и проводить ее в дом, шествуя перед ней с большим достоинством и покачивая кончиком воздетого кверху хвоста. Это была обычная картина прихода домой Нины Белояр. Игорь заулыбался, видя, с каким облегчением она окинула взглядом эту картину и пошла раздеваться. А Игорь стал разбирать ее сумку. По дороге с работы мама зашла в магазин и купила хлеба, масла, сметаны и полкило колбасы. Сметану Игорь оставил на столе - заправить суп, а остальное убрал. Поставил на печь разогреваться второе - макароны по-флотски. А чай мама заварит сама после обеда.
  Она была небольшого роста и хрупкая, брюнетка с короткой стрижкой и глубокими, почти бездонными светлыми глазами, обведенными синевой. Эти глаза обычно имели мягкое и теплое, как бархат, выражение, но с определенного момента неспособны были смеяться, даже улыбаться, вместо улыбки в них появлялась горечь. Но при этом ее глаза светились особым светом, если рядом находился сын.
  Она переоделась в домашнее платье, вернулась на кухню и первым делом поцеловала Игоря в висок:
  - Ты мой мальчик! Спасибо большое за обед.
  - Ерунда. Давай садиться.
  Он вынес еду Шарику, плеснул Джудитте в мисочку молока и тоже сел за стол. И тут же заметил - уже не в первый раз - что мама им откровенно любуется. Он удивился и спросил у нее:
  - Что? Что-то не так?
  - Всё так, - ответила она. - Ты такой замечательный. Я вот иногда смотрю на тебя как бы взглядом постороннего человека и думаю: вот малыш, который родился у меня и был когда-то совсем кроха, не умел еще ходить, сидеть, разговаривать словами, только глядел мне в лицо своими глазками и улыбался беззубым ротиком, а я плакала от того, какой ты малюсенький и слабенький, и вдруг у меня окажется недостаточно сил, чтобы тебя защитить. И вот ты вырос, такой взрослый и сильный, во всем мне помогаешь и заботишься обо мне. Такого ведь не бывает в действительности, только в сказках со счастливым концом, и это меня пугает. Я не верю порой в твою реальность, мой мальчик.
  - А, - сказал он. - И поэтому ты по десять раз за ночь заглядываешь в мою комнату? Убедиться в том, что я существую?
  - Да, - виновато призналась она. - Я так привыкла все время бояться за тебя, мне трудно переделаться вот так сразу.
  - Тогда не переделывайся, - улыбнулся он.
  Они прервали разговор и приступили к обеду. Суп был еще свежий, Нина сварила его с расчетом на три-четыре дня. Оба так проголодались, что справились каждый со своей тарелкой в считанные минуты. Это вызвало у них ехидненький смех и несколько замечаний. Та же быстро они уничтожили и по основательной порции макарон. После этого Нина заварила чай из мяты, от чего по кухне распространился аромат своеобразной свежести. Цвет у такого чая был противный, бледно-зеленый, но зато вкус - приятнейший, бодрящий. И Игорь, и Нина любили мятный чай. Часто они заваривали и ромашку. Нина считала это гораздо полезнее обычного чая, особенно зимой, когда организму необходима поддержка. К чаю они нарезали белого хлеба и намазали сливочным маслом. И за чаем продолжили разговор.
  - Мне так жаль, что мы не отпраздновали Новый год вместе, - произнесла она расстроено. - Я не хотела брать это ночное дежурство, честное слово. Просто так получилось. Мне напомнили о прежних одолжениях и заменах и проехались на мне, как на оседланной лошади. Я ничего не могу противопоставить открытой наглости.
  - Я знаю, мама. Не переживай из-за этого, пожалуйста. Следующий Новый год мы отметим вместе, как хотели отметить в этот раз. Это всего лишь первый праздник в году, а посчитай, сколько праздников у нас еще впереди!
  Она вздохнула и отпила чаю из чашки.
  - Как встретишь новый год, так его и проведешь. Это примета такая. Вот я и боюсь, что весь год мы с тобой будем врозь, сынок.
  - Ты слишком многого боишься, мама. Все будет хорошо, не волнуйся.
  Вдруг он засмеялся, да так заразительно - она тоже не удержалась от улыбки:
  - Что такое?
  - Вспомнил, как провел Новый год я. Если верить твоей примете, то я весь год буду маяться дурью. Представь: мы у Эдика Тимофеева гадали! Это звучит смешно в конце двадцатого века, но мы действительно занимались гаданием, причем не настоящим гаданием, а всякой дребеденью...
  - Минуточку, - остановила его Нина. - Что ты имеешь в виду под настоящим гаданием?
  Он задумался и протянул:
  - Ну... что-нибудь страшное, от которого мурашки по коже. Например, вызывать дух Пушкина или Наполеона, или наводить зеркала - говорят, это тоже очень страшно. А мы - так, развлекались. Писали на листках бумаги всякие предсказания, кидали их в шапку и доставали их по очереди. И представь себе, предсказания писал я! Я был так малодушен, что позволил себя уговорить участвовать в этом шоу. По-другому я назвать это не могу.
  Она, в свою очередь, засмеялась:
  - Не надо относиться к таким развлечениям свысока, сынок. И вообще, не надо ни к чему относиться свысока. Иначе это приведет к высокомерию, заносчивости, спесивости. Будешь тогда надутый и гордый, как три толстяка, и тебя не будут любить.
  - Я понимаю, мама. И все равно, такое гадание - это ведь всего лишь игра. Ну, посмеялись сами над собой и друг над другом, на этом-то и конец. Ни за что я в это не поверю.
  - Ну ладно, ладно, - согласилась Нина. - Чушь так чушь. Я же не возражаю. А кроме гадания, что там еще было, на вашей вечеринке? Тебе понравилось?
  Игорь подумал немного, затем пожал плечами:
  - Даже не знаю, мам. Вечеринка как вечеринка, ничего особенного. Эдик, как всегда, ставил классную музыку. RADIORAMA, новая, самая последняя. Хочу попросить у него послушать. Но вели мы себя банально: танцевали, гадали, запивали компотик и пепси-колу ужасной по качеству водкой и курили дрянные дешевые сигареты.
  У Нины расширились глаза, она поперхнулась чаем и закашлялась. Игорь весело на нее смотрел и кивал головой с нарочитой серьезностью:
  - Да, да, мамочка, видимо, ты до сих пор пребывала в наивной уверенности. Что мы все примерные мальчики и девочки. Мне очень жаль, но придется тебя разочаровать. Мы очень развратные, буквально сексуальные маньяки, и мы уже пьем горькую, и мы уже курим табак, о котором Минздрав предупреждает, и ничего с нами не поделаешь.
  - Какой кошмар! - воскликнула Нина. - И ты говоришь об этом так спокойно, будто это в порядке вещей!
  - Это не в порядке вещей, но и пытаться изменить здесь что-нибудь бесполезно. То же самое, что биться головой о стенку. Да, такие вот мы, нынешняя молодежь, но только не надо рассказывать мне сказки, что в ваше время что-то было по-другому.
  Но Нина разволновалась и его шутки воспринимала уже не в нешутливом настроении:
  - Было, было по-другому, Игорь. Мы не начинали пить и курить так рано. Должно быть, вы развиваетесь еще быстрее нас. Время не стоит на месте.
  - Нет, мам, - возразил он. - Это ведь не показатель развития. У многих, кто вчера, строил из себя "старших братьев", мозги явно отстают от всего остального. Просто, мне кажется, так было всегда и всюду, а взрослые часто забывают о собственной юности и потому приходят в шок от таких сообщений.
  - Может быть, может быть... - задумчиво пробормотала Нина. - Ты умный мальчик. Надеюсь только, ты не пил и не курил там слишком много.
  Он улыбнулся:
  - Я не пил и не курил вообще. У меня нет чувства "стадного животного", так что успокойся. Все было нормально.
  - Похоже, мне самой надо покурить, - сказала Нина. - Не убирай со стола, я еще налью себе чаю. К нам сегодня кто-нибудь придет?
  Она вынула из сумки пачку сигарет и зажигалку и собралась выйти в коридор, покурить. Игорь долил в чайник воды и снова поставил в печку. Подсыпал в подтопок угля, и огонь затрещал оживленнее.
  - Боюсь, что да, - ответил он. - Я видел на остановке Сеню Шевченко, он меня догнал и попросился ночевать.
  - Хоккей, что ли?
  - Угу.
  - Бедный мальчик. Я встречалась на родительском собрании с его матерью. Женщина в совершенно развинченном состоянии и не может удержать под контролем воспитание двоих детей. Ей надо бы обратиться за помощью к психиатру. Не знаю, как они живут в такой обстановке.
  - Плохо живут.
  - Я пойду покурю.
  И она поспешно вышла в коридор, набросив на плечи старую, дырявую шубу. Игорь притащил в кухню новую книгу и возобновил чтение, прислушиваясь к шипению воды в чайнике и к потявкиванию Шарика во дворе - он по-своему общался со своей хозяйкой. Джудитта между тем тоже завершила обед, прыгнула на широкий подоконник и принялась вылизываться и умываться. Она делала это так самозабвенно, что глаза у нее смотрели в никуда, и она не реагировала на провокации Игоря, забавлявшегося этой процедурой. Когда кошка так умывается. Это означает, что у нее превосходное настроение. Ничего удивительного, она ведь съела целую мисочку молока с хлебом. После этого не грех хорошенько вылизать всю шкурку и улечься спать, где-нибудь поближе к печке.
  Из коридора вернулась мама, от которой пахло табачным дымом. Она сделала себе еще чая и села напротив сына, размешивая в чашке сахар.
  - Мам, - осторожно произнес Игорь, - я что-то сказал не так и тебя обидел?
  Она встрепенулась.
  - Вовсе нет. С чего ты взял?
  - Ты так резко бросилась курить, словно разнервничалась от нашего разговора.
  Она улыбнулась и покачала головой:
  - Нет, нет, сыночек, наш разговор тут ни при чем. Запомни: ты никогда и ничем не можешь меня настолько обидеть. По крайней мере, я бы сразу тебе об этом сказала, а не стала бы молчать в тряпочку. Нет, дело тут совсем в другом. Сегодня я забыла покурить с утра, на работе нет времени, и мне действительно этого не хватало.
  - Мам, курить вредно. Ты же врач, знаешь это не хуже меня.
  - Знаю. Но пока что ничего не могу с собой поделать. Я уже лет пять отвыкаю от курения. Очень постепенно. Скоро, я надеюсь, перестану курить вообще. Сыночек, если бы ты только знал!..
  Из глаз ее вдруг вырвалась боль, на секунду, он едва успел это заметить и замер от удивления. Но она уже в следующее мгновение взяла себя в руки.
  - Игорь, когда ты был младенцем, я выкуривала не меньше трех пачек в день. От меня за километр разило дымом, как от тепловоза. Я была желтая, как мумия, и у меня вылезли почти все волосы. Но наступил момент, когда я приказала себе прекратить, и с тех пор я прекращаю. Теперь я курю одну сигарету в день. Но ты прав, сынок, пора покончить с этом пережитком.
  - Мама, ты у меня - молодец.
  - Ты у меня - тоже.
  Вот этой неожиданной боли в глазах матери Игорь боялся больше всего. Досконально зная мамин характер, он доверял ей безоговорочно, и только чтобы не причинять ей боль, никогда еще не спрашивал ее об отце. На эту тему у них в семье было наложено негласное табу. Игорь молчал, чтобы мама не страдала лишний раз из-за его любопытства, а она молчала, то ли потому, что ей нечего было сказать, то ли потому, что время еще не пришло. А соседки могли сочинять всё, что угодно, от пожизненного заключения мужика до зачатия в пробирке.
  Сеня Шевченко пришел задолго до начала репортажа хоккейного матча. Игорь с улыбкой прервал его сбивчивые оправдания и предложил пока сходить в баню и помыться, если хочет, баня теплая. Сеня покраснел и согласился. "Жаль, что у него нет старшего брата, - подумал Игорь. - А то мне все время почему-то приходится быть им, хотя мы одних лет".
  Нина, выйдя из своей спальни, приветливо с гостем поздоровалась и поговорила. Игорь представил себе, как приятель смущается таким ласковым к себе вниманием и краснеет. Слабовольный бедняга. Право, ему срочно нужен старший брат.
  Для Сени Игорь разобрал кресло, плюхнул туда простыню, плед и подушку, шерстяное одеяло, а также ворох молодежных журналов, чтобы мальчишка не надоедал ему, пока он будет заниматься своими делами. Вынес из своей спальни магнитофон с кассетами, раз уж им придется всю ночь находиться в зале. Обычно Сеня, конечно, ведет себя тихо, как мышь, но, бывает, на него находит желание пооткровенничать.
  Посвежевший, пропахший мылом Сеня пристроился на отведенном ему кресле за спиной Игоря, раскрыл журнал с конца, но читал его недолго. Через пару минут он поднял голову и сказал:
  - Значит, Осипов женился. А ты почему не женишься?
  Игорь повернул к нему такое страшное лицо, что он поспешно поправился:
  - Я имею в виду, почему ты не заведешь себе девушку, как тот же Осипов, или Витя Мартынюк. Он учится тоже в одиннадцатом классе и встречается с девочкой на год моложе. Родители его сначала повыступали, а потом смирились.
  - И ты хотел бы, чтобы так произошло и с тобой.
  Игорь тут же пожалел о сказанной резкости, так как Сеня изумился и огорчился до слез, будто друг ударил его в лицо.
  - Нет же, нет! - с отчаянной горячностью принялся доказывать он. - Мне это вовсе не нужно, по крайней мере, сейчас, а если бы и было нужно, то моей маме на это наплевать. Она со мной уже неделю не разговаривает. Не знаю, почему. А ты живешь со своей мамой душа в душу и ведешь активный образ жизни, прямо супермен. И тебя все-таки никто никогда не видел с девушками.
  Игорь на него недовольно покосился:
  - С чего это ты спрашиваешь? Я что, запрещаю тебе приходить ко мне и смотреть хоккей или Кубок чемпионов? Напротив, приходи, пожалуйста, и хотя мы с тобой, к сожалению для тебя, очень разные по складу характера, я не собираюсь утверждать, что мне твое присутствие неприятно. Понял или нет?
  - Понял, - ответил Сеня. - Спасибо. Но все-таки, почему?
  - Странный ты, право, - произнес Игорь с усмешкой. - Когда я найду ту девушку, которая мне очень-очень понравится, тогда и буду с ней встречаться. А развлекаться просто так - извини, это не для меня. Свое здоровье дороже. Я же не Витя Мартынюк, в самом деле. Тот-то уж строит из себя Казанову. Хвастун несчастный. Слушай, не мешай мне работать, смотри пока журналы. До хоккея еще целый час. И мама уже легла спать.
  - Хорошо, - послушно сказал Сеня, откинулся на подушку и погрузился в чтение журнала. Если что и не терпел Игорь в людях, так это вот такую послушность, покорность, безоговорочную готовность подчиняться приказам. Поэтому он отложил в сторону тетрадь и ручку и повернулся к гостю всем телом, сложив руки на груди.
  - Ну что ты за бесхребетник, Семен Шевченко! Тебе уже семнадцать лет, ты не маленький мальчик, так решай же что-нибудь в своей жизни! Или, ты думаешь, какой-то добренький дядя возьмется доказывать за тебя твою пригодность к существованию?
  Сеня спрятал глаза под ресницами и уклонился от ответа:
  - Ну, не всем же быть такими, как ты.
  - Вот и плохо.
  - Пиши-ка ты свой конспект, Белояр, а я включу телевизор. Ты не против?
  - Не против, - пожал плечами тот. - Он меня не отвлекает. Только негромко, мама спит.
  - Очень тихо, - пообещал Сеня. - А что ты пишешь?
  - Конспекты по юриспруденции. Я намерен поступить в университет, в Москве.
  Сеня с сомнением покачал головой:
  - В Москве? Без шансов.
  - Поглядим. Откуда ты знаешь, вдруг у меня есть блат.
  Сеня засмеялся:
  - Блат? У тебя? Ты что, издеваешься? У тебя же нет родственников!
  - Зато у меня есть связи. Я каждое лето подрабатываю в прокуратуре. У меня, конечно, нет таких отцов и дядек, как у Эдика Тимофеева, но у меня есть инициатива и трудолюбие. Вот мой блат и гарантия того, что я поступлю на юрфак в Москве.
  - Сомневаюсь. Блат - это не инициатива и трудолюбие, а родственные связи или деньги, а именно - много денег.
  Игорь не стал спорить, тем более что в общем Сеня был прав. Тот включил телевизор, очень тихо, едва слышно, чтобы не разбудить Нину Белояр. Хоккея еще не было. Сеня вздохнул и вернулся к журналам. Игорь еще немного посидел за столом со своим конспектом, потом, закончив главу, взял "Горбуна" Поля Феваля и прилег на диван, рядом с креслом гостя.
  - Это новая? - полюбопытствовал Сеня.
  - Да.
  - Дай посмотреть... А, французская, художественная, - с разочарованием протянул Сеня. - Я думал, фантастика или детектив.
  - Сейчас трудно достать хорошую фантастику или классный детектив. К тому же, я давно мечтал купить "Горбуна". Мне нравится. Следующая вещь, которую я куплю, не загадывая - Юрий Герман, "Россия молодая". Про Петра Первого. Я брал ее в библиотеке и прочитал оба тома залпом, не отрываясь.
  - Ты фанатик, - уважительно произнес Сеня.
  Игорь перенес из своей спальни простыню, подушку и одеяло и постелил себе на диване - чтобы Сеня не чувствовал себя тут, в чужом доме, одиноким и покинутым. Растянулся и читал Феваля, пока не начался хоккей. А там уж мальчики проявили себя во всей красе. Вскакивали при каждой заброшенной в ворота шайбе, шепотом кричали "гол", как сумасшедшие, и махали руками. Матч был интересным, и тем не менее его безбожно сократили, показали лишь первый и третий периоды, хорошо хоть конечный результат стал им известен. Уснули они быстро, уже через три минуты после того, как они выключили телевизор, их носы дружно сопели, и Сеня еще что-то невнятно бормотал.
  В субботу у Нины Белояр был выходной, но все равно она по привычке встала рано. Глядя на мальчишек, улыбнулась и не разбудила. Пусть спят, пока каникулы. А она умылась, покормила зверюшек, Шарика и Джудитту, полила стоящие на подоконнике цветы, почистила и затопила печь, приступила к приготовлению завтрака. Начистила и поставила вариться картошку, спустилась в подпол и достала соленых огурцов, квашеной капусты с морковью и банку вишневого компота. Заварила еще веточку сушеной мяты. И тут послышались знакомые звуки - проснулся и встал ее сын. Через пару минут он появился на кухне, выпил стакан холодной воды и побежал на свою ежедневную пробежку. За ним уныло трусил не склонный к активности Шарик, которого Игорь тормошил и смеялся. Просто чудо - иметь такого сына.
  Пробежка длилась, как обычно, около пятнадцати минут. За это время проснулся и Сеня Шевченко. Ребята, фыркая и толкаясь возле умывальника, вымыли с мылом лицо, руки и шею.
  Они продолжали толкаться и уже сидя за столом, пока Нина взглядом не показала им, что давно пора угомониться и приступить к еде.
  Хотя завтрак был очень вкусный, Сеня ел неохотно, без аппетита. Зато крепыш Игорь после пробежки уплетал за обе щеки и просил добавки. И еще и успевал рассуждать на посторонние темы:
  - Мам, хоккей был потрясающий. Было забито восемь шайб! На любой вкус! Давно я не видел такого хорошего хоккея. НХЛовцам такого не увидеть и во сне.
  Нина мирно сидела в уголке и улыбалась:
  - Милый, ты же не любишь хоккей.
  - А НХЛовцев я люблю еще меньше. Я знаю, что ты на это ответишь: что это квасной патриотизм и все такое, а ну и пусть. С какой стати мне притворяться.
  - Ты у меня умница. Сеня, ну что же ты ничего не поел. Посмотри на себя в зеркало, ты же прозрачный, как рахитик.
  Сеня вспыхнул от смущения, как всегда, когда к нему обращались словесно, и пробормотал:
  - Я не голоден, тетя Нина.
  Она с укоризной покачала головой.
  - Это неправильно, Сенечка.. Нужно думать о себе и о будущем, а если ты плохо питаешься, то велик риск подорвать здоровье. Вы оба сейчас в таком возрасте, когда организм нуждается во "вкусной и здоровой пище". Вас ведь этим летом пошлют на подготовительные армейские сборы. А там не за горами и призыв. Так что, Сеня, очень тебя прошу, ешь всё, пока можно, а то ведь потом не наешься как следует.
  Сеня только опустил голову, но потом с любопытством вскинул взгляд своих прозрачных глаз:
  - Я не хочу идти в армию. Ни за что туда не пойду, использую любую возможность, чтобы освободиться от нее.
  - А я не боюсь армии, - безапелляционно заявил Игорь. - И обязательно буду служить
  Нина тут же поперхнулась чаем, а Сеня уставился на приятеля с благоговейным ужасом:
  - Сумасшедший! Как можно не бояться армии!
  - А чего мне ее бояться? Каждый мужчина должен служить в армии. А я что, не мужчина, что ли?
  - Это еще большой вопрос, - недовольно ответила Нина. - Слишком храбрый, в армию собрался.
  - О, я слышу голос мамы, - мягко, не по-детски сказал ей Игорь. - Не беспокойся, меня призовут не сегодня, не завтра и даже не послезавтра. К тому времени ты успеешь свыкнуться с этой мыслью.
  Нина явно занервничала и выпила чашку чая залпом, словно это была вода. Потом попросила:
  - Игорёчек, не надо пугать меня заранее, ладно?
  - Ладно, - охотно согласился он.- Кстати, это мое любимое амплуа - пугать. На вечеринке у Эдика я тоже несколько раз напугал всех до полусмерти. Особенно во время гадания. Это было так смешно, что стоило бы, наверное, даже фотографирования.
  Сеню потрясла такая ирония:
  - Слушай, неужели ты можешь относиться к этому так спокойно?
  Игорь терпеливо принялся объяснять:
  - Сеня, мы живем в конце двадцатого века, во время расцвета нашей цивилизации, в техногенном мире, в котором скоро не будет ничего невозможного. Это не мир, а просто прелесть. Сейчас даже самый мелкий человечек знает, что чудес не бывает, и судьба тоже понятие весьма растяжимое, и что любое гадание, предсказание, ворожьба, суеверия и приметы - это глупости и шарлатанство, и всему непонятному можно найти объяснение. Научно обоснованное объяснение, я имею в виду, а не какие-нибудь глупости, вроде вмешательства судьбы, или злого рока, или, вот сейчас модно, инопланетян. Никогда в жизни их не видел, и мне даже неинтересно в них верить.
  - Я бы на твоем месте не была столь категорична, - вмешалась, Нина. - Ты у меня рационалист, оказывается. Но отнюдь не всё в мире, к счастью, можно подогнать под единую, даже рационалистскую, мерку.
  Игорь немного подумал и ушел от спора:
  - Я не буду возражать только потому, что доверяю твоему жизненному опыту, хотя у меня совсем другая точка зрения. По крайней мере, я не могу положительно оценивать то, что тринадцать великовозрастных балбесов вместо того чтобы направить свою энергию на общественно-полезные дела, развлекались на Новый год гаданием и буквально изнывали от трепета, что же им там достанется.
  - Какой ты жестокий, - шутливым тоном отозвалась Нина. - Не по годам жестокий, Игорёчек, надо же хоть чуть-чуть снисходительнее относиться к слабостям своих ближних, Иначе можно легко нажить себе врагов и прочие неприятности.
  А Сеня на это промолчал, только всем своим видом выразил, что ему пора идти, дома ждут и т. п. Нина в очередной раз покачала головой и не стала его удерживать. Зато Игорь, покосившись на него и как будто не понимая его состояния, тут же вызвался идти вместе - "сходить в студию звукозаписи насчет кассеты, которую отдавал туда две недели назад", студия находится в Советском районе, и с остановки можно уехать даже без пересадок, и потому им по пути. Сеня поёжился под таким откровенным напором, но тоже возражать не стал, из боязни, потому что Игорь сильнее. Так они вместе собрались и вышли из дома, попрощавшись с Ниной Белояр - она стояла у окна, смотрела им вслед и ласково улыбалась. Но Сеня-то был уверен, что эта улыбка предназначалась только и исключительно Игорю, милому, любимому сыночку. На него, Сеню, никто никогда так не смотрел и никогда уже не посмотрит. У его матери другие проблемы.
  На улице было холодно, ветрено. На обледенелой сплошь дороге снег носился маленькими смерчами и норовил попасть мальчикам в лицо, причем не отдельными снежинками, а сразу целой горстью, словно ветер лепил снежки самостоятельно. Небо было низкое и непрозрачно-серое. Ребята кутались в воротники и шапки и карабкались из Подновья к улице Родионова, по крутой горе наверх. Игорь очень легко преодолевал подъем. Казалось, он даже не стал дышать чаще. А вот Сеня заметно запыхался, он при каждом шаге раскачивался из стороны в сторону и каждую минуту отдувался.
  Игорь молчал, пока крутой подъем не закончился, только косился на Сеню, будто не знал, с чего начать разговор. Но вот крутой подъем перешел в пологий, а затем и вовсе сошел на нет, и Игорь, приостановившись и набрав в грудь воздуха, сказал:
  - Сень, у меня к тебе вопрос. Если не хочешь, не отвечай, но по-моему, это очень серьезно. Я несколько раз видел тебя в компании с этим мордоворотом, Плескачом, у вас во дворе, и с вами была Людмилка в каком-то ужасном виде, который не принимают даже откровенные проститутки. Ради Бога, Сеня, если только у тебя есть глаза - ведь ты видишь, что за подонок этот Плескач, а Людмилка еще ребенок глупый.
  Сеня поморщился от досады и тоже остановился, чтобы перевести дух и собраться с силами.
  - Да что я, по-твоему, круглый идиот? Я не разрешаю Людмилке приходить вместе со мной, но она меня не слушает. Она, я так думаю, просто влюбилась. И даже, наверное, знаю, в кого - в Романова Дюмона. Она вокруг него вьется, как муха возле сахара.
  - Этого товарища я не знаю, - задумчиво произнес Игорь. - А тебя-то что занесло к волкам в стаю?
  - Они не волки, - негромко ответил Сеня. - Не надо так говорить, ведь ты их не знаешь, ты ни разу даже не разговаривал с ними.
  То, что Сеня решился возразить, было само по себе достойно удивления, а то, что возразил он именно Игорю, который превосходи его практически во всех составляющих личности, было вдвойне удивительно. Но Игорь не удивился.
  - Странно, - сказал он. - Ты их защищаешь, как своих друзей, а они между делом громят ларьки и нападают на прохожих по ночам. И не надо говорить мне, что это неправда.
  Сеня не стал говорить ему, что это неправда. Он долго молчал, потупившись и краснея и бледнея попеременно, затем ответил еще тише:
  - А может быть, так было нужно.
  Игорь был так потрясен, что молчал до неприличия долго. Затем покачал головой и протянул:
  - Ну, дорогой мой, тут я тебя не понимаю совсем. Если это фатализм, то вовсе не к месту, и прости меня, но на мой взгляд, Плескач и все его приспешники не похожи на ангелов небесных.
  - Они и не ангелы, - беспечно сболтнул Сеня. - Они каратели.
  - Кто? - переспросил Игорь, изменившись в лице. - Как ты их назвал?
  Тот вдруг с необычайной ловкостью повернул разговор в другое русло. Если бы Игорь не был знаком с Сеней с детства, то не поверил бы в такую изворотливость.
  - Игорь, ну что ты взялся читать мне мораль. Как вы мне все надоели. Кстати, раз уж ты такой поборник спокойствия на ночных улицах, поговори со священником из Разовки, с отцом Александром, тут вы точно найдете общий язык. Хочешь, я тебя с ним познакомлю?
  - Я с ним знаком, - холодно произнес Игорь. - Сеня, ты уходишь от серьезного разговора, следовательно, чувствуешь свою неправоту и без моих слов, но либо полагаешься на свои собственные силы, либо не видишь для себя никакой опасности. Значит, продолжать этот разговор бесполезно. Как хочешь. Единственный мой совет, дружище, запри дома Людмилку и не выпускай ее из комнаты, пока она не поумнеет.
  Сеня смотрел на него очень странно - с сознанием уверенности и даже снисходительности. Игорь был окончательно сбит этим с толку.
  - А где ты познакомился с отцом Александром? - спокойно поинтересовался не похожий на самого себя Сеня.
  - Неважно, - ответил Игорь, не сводя с него глаз. - Пока. Еще увидимся.
  Повернулся и ушел на остановку троллейбуса, а Сеня глядел ему вслед с такой улыбкой, словно это он, а не Игорь Белояр, являлся самым сильным. Игорь сразу почувствовал эту перемену в робком, забитом мальчике, но посчитал лучше не озадачиваться чужими проблемами раньше времени, тем более что и сам Сеня воспринял в штыки его попытку вмешаться. Ну и ладно. Как ему будет угодно.
  С отцом Александром Рудаковым Игорь познакомился на экскурсии по Печерскому монастырю. Тогда они поспорили на тему, кстати, чудес, но спор не перешел никаких границ, оставшись в рамках цивилизованной дискуссии. В результате каждый остался при своих, но Игорь время от времени забегал к отцу Александру в гости - полистать какую-нибудь книгу из обширнейшей, доставшейся в наследство библиотеки священника, и их спор продолжался, хотя они уважали мнение оппонента, но не могли допустить, чтобы столь чтимый оппонент придерживался ложных, по их сведениям, взглядов. Нина была тоже знакома с молодым священником. Несмотря на то, что она не верила в Бога, он никогда не отказывался выслушать ее и помочь, если это было в его силах. Больше того, он не скрывал ни от кого свое восхищение этой женщиной, а его жена вообще смотрела на нее как на нечто неземное, пусть и не безгрешное, но отмеченное печатью.
  Сеня стоял там недолго. Даже не стал дожидаться, пока подойдет троллейбус и увезет Игоря с остановки. На Сеню вдруг напало уже знакомое состояние - сознание уплывало куда-то далеко, и он больше не мог даже ощущать, где он находится и что с ним. Вот уж поистине гипнотическое забытье - ведь в это время он вышагивал по улице, но не домой, что было бы естественно, а дальше в Печеры, вглубь массива. Его, как и многих привыкших к улице подростков, видимо, привлекали подвалы, так как он спустился в один из них, в торце большой, длинной девятиэтажки, а перед этим не забыл оглянуться, словно Штирлиц, и при этом находился в своем странном забытьи. Забытье преследовало его в последние дни все чаще, и всё большие куски действительности выпадали из сознания, и он ничего не мог с этим поделать, только с завидной регулярностью каждый день исчезал в этом подвале, будто это была его земля обетованная.
  А Игорь Белояр до студии звукозаписи так и не добрался. Встретил в троллейбусе приятеля и уехал совсем в другую сторону.
  - Привет правоохранительным органам! - поздоровался Игорь. - Осипов, тебя никогда не застанешь дома, но запросто можно застать в общественном транспорте, причем в таком маршруте, каким ты сроду не ездил. Какими ветрами тебя сюда занесло?
  - Белояр! - просиял Осипов. - Мы и правда давно не виделись.
  - Не просто давно, - уточнил Игорь. - Последний раз мы виделись осенью, на мой день рождения. Ты пришел к нам первым и подарил мне часы. А после этого исчез, как человек-невидимка.
  Осипов почесал за ухом.
  - Действительно, - согласился он, - это недопустимо, жить на одной остановке и не видеться месяцами. Но, понимаешь, я совсем закрутился - работы по горло, и семья у меня теперь...
  Игорь засмеялся:
  - Ты говоришь так, будто у тебя теперь уже жена плюс десять-двенадцать детей плюс дедушки-бабушки плюс прадедушки-прабабушки, как в образцовом восточном клане. Да ладно, не смущайся. Это очень хорошо, что и только Натку ты воспринимаешь как целую семью и несешь за нее ответственность.
  Осипов не на шутку разволновался:
  - Ты себе не представляешь, Игорь, как я за нее переживаю. Ее родители так возражали против нашего брака, говорили, что мы еще слишком молоды, что у нас нет никакого будущего, я, право же, чувствовал себя совершенно безнадежным.
  - Я знаю.
  - Я и так ждал, пока она закончит этот свой техникум, сколько же можно еще ждать? Мы ведь любим друг друга и уверены в этом. Они просто считают, что мы слишком молоды даже для такой уверенности.
  - Я знаю, Осипов. Ты молодец, что добиваешься своего и настаиваешь на этом. И все-таки, куда ты сейчас едешь?
  Осипов снова просиял:
  - Представь себе, мы решили купить свой собственный дом и съехать наконец-то с казенной квартиры, так я ее называю. Ты ведь знаешь, это почти что общежитие.
  - Да уж знаю.
  - И вот, я продал машину, родители обещали помочь, и мы еще перед Новым годом выбрали себе маленький домик. В Сормове.
  Игорь присвистнул:
  - Сумасшедший! Это же на краю земли! Как ты будешь ездить на работу?
  - Да уж как-нибудь. Все равно лучше, чем мыкаться по углам, как раньше. Свой дом представляешь?! И вот еду туда, проверить, как Натка с мамками клеят на стены новые обои. Поехали со мной, я тебе все покажу.
  - С удовольствием.
  Вот так Игорь оказался далеко от студии звукозаписи. А пока они добирались до Сормовского района, разговор у них зашел совсем о другом. Об отце Игоря. Как ни странно, именно с Осиповым, хорошим знакомым, но вовсе не закадычным другом, он мог спокойно говорить на эту тему. В самом деле, ситуация сложилась более чем непонятная: Нина Белояр ведь женщина очень чуткая и не может не понимать, как больно Игорю не иметь отца как такового, ни живого, ни мертвого. Ее молчание не имело объяснений. И тем не менее она молчала.
  - Да знаю я, что он мертв, - резко сказал Игорь.
  - Что?
  - Я видел ее на кладбище у могилы, о которой я понятия не имел. Хотя это выглядит некрасиво, и звучит плохо, но я ее выследил. Я не выдержал, Осипов. Увидел, что она куда-то собралась идти и при этом стала как хрустальная статуэтка, тронь ее - и разобьется на мелкие кусочки. И не выдержал, пошел следом. На памятнике написано имя: Белояр Вадим Владимирович и даты жизни. Я их запомнил с первого же раза, как только прочитал. Он родился восьмого августа сорок девятого года и умер девятого сентября семьдесят второго года. Он был совсем молодой тогда, не намного старше, чем я сейчас, и на фотографии очень похож на меня внешне. Только волосы у него были светлее.
  Игорь немного помолчал, но Осипов был слишком потрясен, чтобы отвечать. Они вышли из автобуса на конечной остановке и пошли пешком по широкой тропе вдоль сугробов по краям дороги.
  - Похоже, этот человек действительно был моим отцом. Но он умер за полгода до моего рождения. Мне тогда было всего около ста дней, считая с того момента, как я был зачат, и даже мама, может быть, не была твердо уверена в моем существовании. Сначала я абсолютно ничего не чувствовал возле его могилы, но когда увидел, как он на меня похож был, мне стало жутко. Кем он был и почему так скоро умер - рано или поздно я об этом узнаю. Но в тот момент, признаюсь, мне стало очень страшно.
  - И что ты намерен теперь предпринять? - спросил Осипов, обретя дар речи.
  - Пока ничего, - ответил Игорь. - У меня нет времени. К тому же, я еще надеюсь, что мама сама мне все расскажет. Я знаю, она все понимает. Только ждет чего-то. Дождется в конце концов, когда я сам начну расследование.
  - Если хочешь, я тебе помогу.
  - Спасибо, но пока не надо. Я еще не готов к таким разоблачениям.
  - Я всегда в твоем распоряжении. Смотри, вот дом. Дым коромыслом!
  И впрямь, там кипела работа, а при их появлении три усталые, но довольные собой работницы решили перекурить. Сочинили чаепитие и заставили Игоря к ним присоединиться. В благодарность за это он предложил свою помощь и взобрался на стремянку. С его помощью они быстренько справились с самой большой комнатой в доме. После этого он сказал им, что они напомнили ему героинь старых советских фильмов, и ушел домой, а они в очередной раз убедились, что это самый лучший мальчик в городе, и его мать просто гениальна, раз сумела воспитать такого сына.
  Игорь ехал домой в темноте, один, но с хорошим настроением. Жена и мать Осипова и его теща всегда веселили его. В отличие от самого Осипова - к приятелю Игорь относился серьезно. И иногда очень сожалел о том, что к такому возрасту не нашел себе настоящего друга, такого, о каких пишут в книгах. Иногда он даже сомневался, существует ли такая дружба в действительности. Наверное, не существует, потому что он не видел ее собственными глазами, хотя бы на чужих примерах. До сих пор он видел проявления исключительно собственнических интересов. Это и сделало его отчасти скептиком.
  Разговор об отце, пусть и состоявшийся давно - днем, не давал ему уснуть. Но в те минуты, когда Нина заглядывала к нему в спальню, он старательно прикидывался спящим. Ни к чему ей знать о его неприятностях. Это ужасно - не иметь возможности не только похвастаться своим отцом, но и сказать, что он вообще был, неважно какой, неважно когда, но знать, что ты появился на свет не искусственным путем!.. Теперь-то Игорю, по крайней мере, известно, как звали отца, когда у него был день рождения. Мертвый отец стал обрастать плотью - земными мелкими подробностями, и даже само это понятие перестало быть некоей абстракцией, отвлеченностью, оно стало ближе и роднее. Как будто это даже не отец, а ангел-хранитель, который всегда следит за ним и прикрывает крыльями, чтобы с ним не случилось беды. Но Игорю этого уже слишком мало. Он хотел знать об отце всё. А всё об отце рассказать могла только Нина Белояр.
  И рано или поздно она всё о нем расскажет.
  Озарение
  Эдгара Тимофеева Сеня Шевченко встретил на улице случайно. Складывалось впечатление, что Сеня всех встречал случайно на улице, а от его воли ничего не зависело. Просто Эдгар шел домой от тетки, нес с собой гостинец - торт из вафельных заготовок с вареной сгущенкой. Сеня тоже кое-что нес - это-то и заинтересовало Эдгара больше всего, потому что нес Сеня невиданную в здешних краях книгу. Она была издана явно за рубежом, о чем говорила белоснежная гладкая бумага и кричащими красками расцвеченная суперобложка. Эдгар, конечно же, не мог упустить случай взглянуть на книгу и попросил посмотреть. Сеня, как всегда, страшно смутился и принялся отнекиваться: мол, вещь не его, он только брал почитать, и теперь несет ее владельцу. В общем, это было обычное поведение Сени Шевченко, но Эдгар не отступал и настаивал на своем - и настоял-таки. Сеня достал книгу из своей сумки, с которой он и в школу всегда ходил, и подал Эдгару. Тот обращался с ней как знаток и любитель, пролистывал странички бережно и раскрытой ладонью поглаживал обложку. Издание было добротное, ни грамма не походило на "желтизну". Эдгар покосился на Сеню, увидел, что он отвлекся на витрину магазина одежды, и решил пока познакомиться с содержанием. Сеня же отвлекся не совсем на витрину. Просто он погрузился в свою очередную прострацию, глаза его смотрели в никуда, и Эдгару потребовались бы усилия, чтобы в тот момент вернуть его к реальности.
  Книга называлась "Путь свободы к радости". Автором ее был назван Рабио Прамен. Диковинное имя, Эдгар даже затруднялся определить этническую принадлежность автора. Первая страница показалась бы читателю началом фантастического романа - всю главу составляло подробнейшее описание рая. Он представляет собой некое параллельное измерение, куда переселяется душа праведника после физической смерти, после смерти человеческого тела. В этом измерении нет ни огородов, ни деревень, ни севера, ни юга, ни дня, ни ночи. В этом измерении, короче, нет ни времени, ни пространства, только вечность и бесконечность, где душа праведника раскрывается, как цветок под солнечными лучами, и прямо-таки благоухает блаженством. В этом измерении праведник сам становится воплощением живого божества, единого и присущего всему окружающему миру - животным, растениям, человеку, земле, воздуху, небесам, огню... космосу. В райском измерении нет также ни движения, ни неподвижности - оно, это измерение, абсолютно. Единственное и неповторимое, чего никто никогда не видел и о чем все мечтают. И вот в чем штука - попасть туда можно, при особом желании, и не умирая.
  - Слушай, мне пора идти, - напомнил о себе Сеня. - Я замерз.
  - Сейчас, сейчас, - пробормотал Эдгар.
  Видел ли кто-нибудь, как прекрасна радуга на фоне черных туч? Так вот, это один из путей в то измерение. А кто умеет лежать на поверхности воды на спине, знает, какое это чудесное ощущение, когда тебя колышет вода и греет ласковое солнышко, а ты лежишь себе с закрытыми глазами и блаженствуешь, легкий и свободный... Эдгар вдруг почувствовал это так реально, что закрыл глаза и глубоко вздохнул, как в бассейне, когда лежишь на спине... Его как будто увело в сторону от действительности...
  - Эдик, мне пора, - жалобно произнес Сеня, переминаясь с ноги на ногу.
  - Подожди еще минутку, - попросил Эдгар.
  Снились ли вам когда-нибудь полеты среди звезд? Пытались ли вы продлить мгновения сна, в котором у вас исполнилась самая заветная мечта всей вашей жизни? И вообще, ваши мечты сбывались когда-нибудь, кроме как во сне? Известно ли вам, как это прекрасно? Может быть, еще нет? А хотелось бы? В райском измерении все мечты исполняются сами собой, так как вы становитесь воплощением живого бога, а для него, живого бога, нет ничего невозможного.
  - Эдик, - умолял Сеня.
  - Ну подожди еще!
  - Не могу! Имей же совесть!
  - Дай мне ее тогда домой почитать!
  - С ума сошел! Это не моя книга! Я и так ее уже давно не отдаю.
  Эдгар очень не хотел отвлекаться от книги, так его заинтересовавшей.
  - Сеня, минутку. Давай договоримся так. Ты сейчас несешь ее владельцу, попроси ее для меня, почитать, я ее верну немедленно. Или хочешь, я пойду с тобой и попрошу сам?
  Сеня вдруг испугался:
  - Ох, нет! Пожалуйста, не делай этого. Я попрошу, и если он разрешит, то я принесу книгу тебе домой. Хочешь так?
  - Конечно. И желательно сегодня. Пока каникулы, можно читать что хочешь. Не забудь только.
  - Ладно. Если он разрешит, занесу сегодня же.
  - А кто это - "он"?
  Неожиданно Сеня побледнел и ответил почему-то шепотом:
  - Профессор.
  - А почему шепотом? - удивился Эдгар.
  - Потому что нельзя.
  Эдгар недоуменно пожал плечами, и они расстались. Эдгар пошел домой, задумавшись до необычайно глубокого состояния. Причем думал он не о книге как таковой и не о ее содержании даже. Это были общие мысли о жизни и смерти, о смысле существования, о добре и зле, и чем дальше, тем глубже он погружался в недра потустороннего мира. Он шагал медленно, хотя холодная погода подгоняла шевелиться поактивнее. Такого с Эдгаром не случалось уже давно - только затянувшаяся "черная" депрессия могла навести на раздумья о вечном. Книга неизвестного Рабио Прамена всколыхнула его до самого основания. Это ощущение давало ему и повод порадоваться - показывало ведь, что он способен чувствовать и сочувствовать, иными словами - что у него есть сердце.
  Сеня не забыл выполнить данное обещание. Занес Эдгару книгу в тот же вечер. Предупредил:
  - До понедельника. Только тебе вряд ли понравится. Профессор говорит, что почти никто не прочитывал ее до конца. Не смогли.
  - А ты читал? - спросил Эдгар.
  - Да. До конца. Она действительно очень страшная. В общем, как хочешь. Постарайся прочитать ее до понедельника.
  - На беспокойся, я успею.
  Сеня пожал, в свою очередь, плечами, словно "умывая руки" и тем самым снимая с себя всю ответственность за дальнейшее развитие событий. Но когда он уходил из дома Тимофеевых, на губах у него появилась улыбка Игнасио Лойолы, и он покосился на окна этого дома с выражением превосходства в глазах - в этих больших, прозрачных, девчоночьих глазах всеми забитого мальчика.
  Эдгар с такой жадностью схватил книгу и зарылся в ее страницы, словно от этого зависела его жизнь. До того момента ни одно произведение так его не возбуждало, будь то литература или музыка. Для начала он вернулся к первой главе, к описанию рая, чтобы прочесть его не спеша, как на улице, и более внимательно. Вообще-то для Эдгара вопрос о существовании рая или ада не был актуальным (а кто его знает, есть они или нет, придет время - и всё само собой встанет на свои места), и тем не менее описание рая в книге его впечатлило и даже почти убедило. По крайней мере, очень, очень хотелось верить в такое вот параллельное измерение, где душа воплощается в живого бога...
  Вторая глава уже ближе была к роману-фантастике, а скорее даже к мистическому роману, вроде "The Omen". Когда-то давным-давно и в нашем измерении было разлито такое же блаженство и такая же красота, как и в раю. Все люди жили вечно и никогда не старели - истинный Олимп, не иначе. Но вот однажды, во время грозы, сильная белая молния вонзилась в огромный тысячелетний дуб и сожгла его до самого корня. Из черного праха этого дерева, политого волшебным дождем и согретого теплым солнышком, возникло некое существо, внешне похожее на человека, только крылатое. Это был демон зла, Свюк. Он открыл глаза впервые в черную ночь. Безлунную и пасмурную, и внутри у него было так же темно и пасмурно. Он не хотел, чтобы наступало утро. Он вредил природе и людям, пока природа не устала терпеть его бесчинства, собралась с силами и создала его антипод - гения добра, Гуми. Он образовался из чистейшего снега горных вершин и солнечного света. Он был также крылат, но, в отличие от Свюка, был блистательно-белого цвета, как снег, и у него были золотисто-рыжие волосы, как солнце, голубые прозрачные глаза, как небо, и во лбу горела алая звезда, как раскаленный уголь. Это было самое прекрасное существо во всей вселенной. И вот настал момент, когда они сошлись в смертельном поединке, и один из них непременно должен был в этом поединке пасть мертвым. Такова была логика всего мирового развития - в столкновении, борьбе и победе или поражении двух абсолютных начал, добра и зла. И всё живое замерло в трепетном ожидании... Поединок длился семь дней и семь ночей без перерыва. Противники во всем были равны друг другу, поэтому никто не мог получить преимущество. Каждому из них была нужна помощь людей, но люди сомневались, колебались, не решались принять чью-либо сторону, ведь им никогда раньше не приходилось быть свидетелями столь грандиозных событий. А пока они колебались, битва гигантов перешла уже в соседние измерения, затрагивая уже и самый космос. Но по-прежнему никто из них не получал перевеса. Но вот произошло решающее движение во всеобщей материи - Гуми и Свюк сражаются до сих пор, а их ангелы и слуги, возникшие из капель их крови, которые упали на землю во время схватки, ведут борьбу между собой везде, куда ни глянь. День борется с ночью, свет - со мраком, тепло - с холодом, душа - с телом... Взгляни вокруг себя, и ты убедишься в правоте этих слов.
  Глава третья. Земля - это безнадежно устаревшее измерение. Оно полностью исчерпало себя и в материальном, и в духовном плане и обречено на самоуничтожение. Оно уже дает понять своим обитателям, что его время подходит к концу, и людям пора перебираться в другие измерения, пока они не погибли вместе со своей реальностью, в которой они существуют. Для этого есть множество способов. Самый верный и самый короткий путь к спасению - стать ангелом и слугой Гуми и повсюду стремиться за своим богом, то есть Гуми, и сражаться со злом во всех его проявлениях, не отступая ни на шаг. Тогда ты сам будешь олицетворением света, и с твоей помощью добро одержит окончательную победу, поскольку численность последователей Гуми перевесит на весах вечности численность последователей проклятого, вредоносного Свюка.
  Надеюсь, ты сделаешь правильный выбор и последуешь путем радости и света. И пусть на этом пути тебя ждет множество разочарований и подлинных страданий, пусть тебе придется преодолеть множество препятствий, но ведь зато и награда за всё ожидает немалая - царить в райском измерении вместе с пресветлым Гуми и самому быть частью, воплощением живого бога. И неважно, как ты называешь источник и первооснову вселенной - Богом, Аллахом, Иеговой, Иисусом Христом, Буддой, Магометом, Заратустрой, эта сила едина независимо от наименований. Важно, на чьей ты стороне, Гуми или Свюка, добра или зла, света или тьмы, и что именно ты лично сделал для победы Гуми над Свюком. И если ты ничего не сделал, или, еще хуже, если тебе все равно, кто из них победит и на чьей стороне правда, то ты в скором времени погибнешь вместе с этим прогнившим насквозь порочным измерением. Время гибели приближается, определены и вычислены семь решающих, последних знамений, после которых это измерение, вместе с Мировым Злом, будет уничтожено Космосом. Спасутся только избранные - гумиты. На них будет наложен особый знак - их душа, или аура, кому как больше нравится, станет белоснежной, и такие души Космос уничтожать, понятное дело, не станет, потому что они являются символами и носителями добра и света. А если ты не гумит, душа у тебя может быть любого цвета или даже разноцветной, как же тогда Космос узнает, способен ли ты принести пользу Миру, или тебя стоит смешать с этим поганым измерением, с этой вонючей клоакой, вместилищем всяческих преступлений, и уничтожить наравне с прочими мутантами? Задумайся об этом, пока не поздно! Потому как вышеназванные семь знамений уже вот-вот начнут проявляться.
  Забыв обо всем на свете, Эдгар читал книгу, словно в трансе, то первой до последней страницы. Он не заметил, как вернулись домой родители и Борис Новиков, он долго не замечал, что в комнате уже темно и пора включить свет, он не отозвался и даже огрызнулся, когда его позвали ужинать. Он был под таким впечатлением от прочитанного - Сеня был прав, это удивительная книга, потрясающая книга, таких книг еще никто не писал и не читал! Насколько это не похоже ни на что из того, что Эдгар прочитывал раньше, а для его возраста это вовсе не мало! Эдгар очень тонко чувствовал энергетику литературы, словно ясновидящий. Тем более удивительным впоследствии казалось всем то воздействие на юношу этого, в общем-то, не грандиозного по замыслу и размаху произведения. Видимо, так сложились обстоятельства, настроение, погода, что Рабио Прамен показался ему великим автором, а его книга - Великим Словом Будущего. Эдгар долго не спал, перебирал в уме все прочитанное, рассматривал его со всех сторон, оценивал и любовался красотой и правотой.
  На следующий день он встал очень рано, не стал завтракать и ушел, чтобы успеть застать дома Сеню Шевченко. Он, то есть Эдгар, по-прежнему находился в новом для себя состоянии, которое ему почему-то нравилось, и хотелось сохранить это состояние в се6е подольше. Он нес с собой, прижимая к груди, драгоценную книгу Прамена и при этом вовсе не хотел ее отдавать. Он просто не мог с ней расстаться, словно от нее, опять же, зависела сама жизнь. Он чувствовал себя так, будто ему, слепому от рождения, открыли глаза и показали чудесный мир, которого он не знал, а теперь вновь хотят отнять зрение. Он чувствовал вместе с тем и своего рода голод - информационный голод, так как догадывался, что эта книга не является единственной, написанной на эту тему Рабио Праменом, и твердо решил прочесть все или погибнуть без знания, как гибнут в пустыне от жажды. Обидно, что сведения придется узнавать от Сени Шевченко. С ним Эдгар никогда близко не сходился, они были просто одноклассники, слишком разные по характеру и общественному положению, чтобы иметь точки соприкосновения. Но ничего не поделаешь, раз уж именно Сеня имеет доступ к тому, чем Эдгар заинтересовался, то Эдгару придется раскручивать Сеню. Ох, насколько же проще было бы иметь дело не с Сеней, а, к примеру, с Игорем Белояром...
  Сеня был дома. Дома была и его мать, и младшая сестра, Людмилка, дикая и шипящая, как маленький тигренок. Жили они скверно, даже хуже, чем Ордынские, так как мать Сени Шевченко, любила спиртное, а девочка в период взросления нуждалась в особом уходе и отношении. В другое время Эдгар обязательно обратил бы на это внимание, но в тот момент его занимал исключительно Рабио Прамен. Зато Людмилка мгновенно заметила отличие гостя от брата - он был одет в дорогой свитер и благоухал туалетной водой, его сапоги были из настоящей кожи, и вообще, по сравнению с Сеней он казался чуть ли не Кевином Костнером. Поэтому Людмилка сначала смотрела на него во все глаза, а затем нагрубила и ушла в другую комнату. Эдгару же было все равно, он пришел не к ней.
  Сеня, кстати, почти не удивился его приходу. Он сам выглядел неважно - весь желтый, как мумия, в потертой, измятой одежде, и взгляд у него был отстраненный, как будто его держат под гипнозом. Но Эдгара заботил не внешний вид Сени Шевченко.
  - Привет, Сень, - торопливо начал он. - Я уже прочитал книгу. И я хотел у тебя спросить, где живет профессор, о котором ты говорил. Мне нужно с ним встретиться.
  Сеня в панике бросился к порогу и резко захлопнул дверь.
  - Не произноси этого вслух! - воскликнул он. - Сумасшедший! Так громко!
  Эдгар так изумился, что послушно понизил голос.
  - Но мне нужно с ним встретиться. Действительно, очень нужно. Ты знаешь, где он живет, так скажи мне.
  У Сени на лице появилось такое выражение ужаса, что будь у него волосы подлиннее, они дружно встали бы дыбом, как веник. Мало того, его стала бить дрожь и даже застучали зубы - он буквально трепетал.
  - Ты что! - зашипел он. - Ты что! НИКТО не знает, где ОН живет! НИКТО! Понял? Я никуда не могу тебя отвести.
  Эдгар опешил.
  - Но ты же брал у него книгу, и понесешь ее обратно.
  - Да! Но ведь не туда, где ОН живет!
  - Ну, я пойду с тобой, когда ты понесешь ему его книгу.
  С Сеней опять случился приступ трепета. Он схватился за голову.
  - Эдик, нет! Ты окончательно спятил. Забудь об этом. Это невозможно, невозможно! Я не могу, правда, ничего не могу сделать. Уходи, пожалуйста.
  - Что за чепуха, - рассердился Эдгар. - Я тебя умоляю, это очень важно для меня.
  - Я верю тебе. Но помочь не могу, пойми. Это невозможно.
  Он немного помолчал и добавил робко:
  - Это опасно для меня. А для тебя еще опаснее.
  Еще раз помолчал и добавил почти шепотом:
  - Не лезь в это дело. Добром это не закончится.
  Эдгару недосуг было задумываться, искренне Сеня его предостерегает или такой таинственностью хочет сильнее разжечь его любопытство. Он слышал только то, что Сеня не желает ему помочь, и это вынуждало его давить на приятеля настойчиво и бесцеремонно.
  - Слушай-ка, - произнес Эдгар. - Ты это брось. Ты меня знаешь. Я найду твоего профессора, независимо от того, поможешь ты мне или нет. Ты знаешь моего отца. Если я попрошу, он достанет твоего профессора хоть из-под земли. Это не вопрос. Но я не хочу конфронтации. Честно. Я хочу с ним, профессором, только поговорить. Не создавай себе проблем, Сеня. На меня можно положиться, я не обманываю. Только поговорить с профессором, больше ничего. Клянусь. Ну, честное слово. Сенечка, пожалуйста. Это для меня действительно очень важно.
  От страха Сеня впал в столбняк, так что Эдгар испугался, не перегнул ли он палку. Но Сеня так же внезапно зашевелился - подошел к двери, проверил, не подслушивает ли их кто-нибудь. Их никто не подслушивал. Даже Людмилка убежала на улицу, а мать давно ушла на работу. Ребята были одни. В другое время такая нарочитая секретность рассмешила бы Эдгара, теперь же он не обращал на нее внимания. Он только ждал, когда Сеня начнет объясняться.
  - Слушай же, раз тебе так нужно, - вполголоса заговорил Сеня. - Только сначала я должен тебя предупредить: я расскажу тебе о странных для тебя, может быть, вещах. Ради Бога, не болтай языком где попало. Я знаю, ты не станешь вредить мне нарочно, но можешь нечаянно выдать меня. Имей в виду, это будет для меня очень плохо. Я не должен никому выдавать тайну. Это, вообще-то, не такая уж тайна, но... Ты сам поймешь.
  - Ладно, - буркнул Эдгар. - Дальше.
  - Сеня стрельнул глазами и продолжил:
  - У нас в городе есть группа людей... Не такая большая, но... и не маленькая. Это неважно. Мы собираемся вместе два раза в неделю и... молимся... вместе.
  - Что? - не понял Эдгар. - Баптисты, что ли?
  - Нет, не совсем... Но что-то вроде этого.
  - Ну, - разочарованно протянул Эдгар. - В книге вовсе не про это написано. И не об этом я хотел говорить с твоим профессором.
  - Ты не дослушал меня, - упрекнул Сеня.
  Эдгар нетерпеливо двинулся на стуле:
  - Тогда продолжай. Не бойся, я не болтун. Продолжай, раз уж начал.
  Сеня вновь помолчал, словно собираясь с духом.
  - Ладно, Эдик. Но прошу еще раз: помалкивай об этом. Иначе у меня будут большие неприятности. Так вот, мы собираемся два раза в неделю абсолютно все, чтобы молиться, но... туда можно приходить хоть каждый день. Некоторые... многие так и делают. Там мы собираемся, советуемся с Профессором по разным вопросам, и он нам всем всегда помогает. Не смейся, он очень могущественный человек, и... я думаю, он может все. По крайней мере, я никогда не слышал, чтобы ему что-то не удалось.
  - А, - снова перебил его Эдгар. - Клуб по интересам.
  - Да, - согласился Сеня. - Очень похоже. Но тоже не то. Мы еще изучаем там... философию... ну, читаем книжки, вроде вот этой. Это очень интересно. Я хожу туда давно, уже около года, и мне нравится.
  - А почему это такая тайна?
  Сеня замялся:
  - Ну... милиция нас не жалует, а церковники просто ненавидят. Они пользуются малейшим предлогом, чтобы подвергнуть нас репрессиям. Нас уже несколько раз выгоняли из того места, где мы собираемся. Поэтому мы таимся от других, осторожничаем. Вот так.
  Эдгар, в свою очередь, немного помолчал. Затем спросил:
  - А я могу туда прийти? Мне только нужно поговорить с вашим Профессором...
  - К нам может прийти любой человек. Но чтобы стать... как бы лучше выразиться... настоящим...
  - Посвященным, - подсказал Эдгар.
  - Да, посвященным. Для этого те, кто хочет, должны пройти испытания, доказать свою преданность делу, свою веру... Ну, ты понимаешь...
  - Да. Мне нужно поговорить с вашим Профессором. Ты отведешь меня к нему?
  - Ну... если ты настаиваешь.
  - Настаиваю.
  - Хорошо. Придешь ко мне завтра, и я...
  - Сегодня, - потребовал Эдгар.
  Сеня посмотрел на него искоса и угрюмо спросил:
  - Что за спешка? Неужели так приспичило?
  Эдгара покоробило от последнего слова, но он честно ответил:
  - Да.
  Сеня вздохнул.
  - Хорошо, Эдик. Сегодня так сегодня. Приходи тогда уже не ко мне, а на остановку троллейбуса. Пойдем вместе. Тут не очень далеко. Не знаю, как Профессор воспримет твой приход. И прошу тебя еще раз: помалкивай. Иначе будут неприятности у всех, а самые большие неприятности - у меня. Пожалуйста.
  - Не волнуйся, Во сколько обычно ты выходишь?
  - В четыре. Но можно и раньше. Просто Профессор появляется там около пяти.
  - Я буду в четыре на остановке, - пообещал Эдгар.
  Домой идти не хотелось, и он туда не пошел. Уехал в другую часть города, к Московскому вокзалу, где можно было бродить хоть сутками. Эдгар и бродил там, полностью погрузившись в свои мысли и не замечая ничего вокруг, словно Сеня Шевченко заразил его своим полугипнотическим забытьем. Между тем тут начинались прелюбопытные события - шумное преследование банального мошенника с наперстками, без которого не обходился ни один большой вокзал в нашей стране, и не берусь утверждать за последние годы, но тогда наперсточник казался непременным атрибутом железнодорожного вокзала, порождением железной дороги, отпочковавшимся от пары бесконечных, зеркально отполированных рельсов. Мимо Эдгара промчалась служебная машина с подкреплением, будто схватить жулика способна лишь целая дивизия, и Эдгар невольно поморщился. Нетто чтобы он очень уж не любил милицию, но ни капли не уважал ее, потому что видел, как униженно она ластится к действующим политикам, в том числе и к его отцу. Эдгар был не столь жесткий и категоричный, как, например, Игорь Белояр, но таких откровенных подлизываний не выносил, несмотря на свою мягкость.
  Погода стояла очень холодная, но он и мороза не замечал. Как совершенно посторонний человек, он вспоминал всю свою прошедшую жизнь (как ни странно, она казалась ему долгой) и безжалостно анализировал ее.
  И правда, ну что он, Эдгар Тимофеев, собой представляет? Да ровным счетом ничего примечательного. Слишком уж он обласкан семейным житьем-бытьем, отсутствием родительских неурядиц, обеспеченностью материальной. Проводя свои дни в такой благоприятной атмосфере, он не имеет ни малейшего представления о реальном мире, о простых людях, об обыкновенных чувствах. Из прочитанных ранее книг он примерно мог бы сформулировать общую идею смысла жизни - сделать окружающий мир хоть чуть-чуть лучше. Но все это было лишь в теории, красивые мысли, правильные мысли, не больше. А вот что на практике? Сделал ли он хоть что-нибудь для осуществления этих мыслей? Нет, нет и еще раз нет! Он только валялся в кресле, почитывал литературу, послушивал музыку, учился в школе, а все свои великие свершения откладывал на будущее, на те дни, когда он закончит школу и вуз и станет известнейшим журналистом. Тогда у него в руках будут возможности творить добро, думал он. Идиот несчастный! А пока-то что, можно вот так лежать камнем и ждать, когда наступит время действовать? А вдруг оно уже наступило, а он этого и не осознаёт, дурак? Ведь под лежачий камень вода не течет!
  Так чего же он ждет?!
  Он метался вокруг Московского вокзала по улицам, как умалишенный, то почти бегом, то едва волоча ноги, как нищий бродяга. И нечего, нечего оправдываться молодостью, незнанием путей и способов, тем, что всё впереди. Может быть, пройдет столько времени, и произойдет столько событий, что добро начнет твориться само собой, без участия человека, а он, ничтожный и презренный Эдгар Тимофеев, по-прежнему будет откладывать все самое важное на потом, привыкнув к этому и почитая себя полезным обществу... Бр-р-р, какая мерзость! Немедленно прекратить!
  А все эти его романтические мечтания о любви? Его прямо-таки передернуло от отвращения к самому себе. Нужно срочно спасать людей, а он - рассюсюкался! Перед Раей Беловой расплылся, как сливочное масло на огне. Внезапно он представил ее себе очень отчетливо, какой она была у него на вечеринке на Новый год. Пьяная, вульгарная и при этом властная - фурия какая-то, а не девочка. И ради нее он готов был пожертвовать... чем-нибудь? Неужели он был на это способен? Ужасно, ужасно, просто нет сил на себя смотреть, такого жалкого и никчемного.
  Неужели это вообще он?
  А ведь он не без способностей, у него есть все данные, чтобы изменить этот мир к лучшему. И тогда, может быть... может быть, тогда Космос пожалеет этот мир и не станет его уничтожать. Жалко все-таки. Вон как тут красиво... кое-где. А пусть даже и не пожалеет, все равно надо что-то делать, что-то менять, но ни в коем случае не сидеть сложа руки. Не ждать чего-нибудь. У моря погоды. Иначе можно опоздать.
  Странно, что такие замечательные мысли не приходили ему в голову раньше. Он не потерял бы столько времени, прожигая свою драгоценную жизнь в кресле с книжкой в руках и под музыку. Надо же, сибарит нашелся, эпикуреец - обязательно в кресле, с книжкой, и непременно под музыку! Зла на себя не хватает. А вот Сеня Шевченко не имеет кресла. И магнитофона у него нет, что уж говорить про книги. Он и одевается чуть ли не в обноски. Людмилка, которую он мельком видел в дверях, точно была в обносках - на ней была такая застиранная мальчишеская майка, что из синей она давно превратилась в грязно-серую. Позор, позор Эдгару Тимофееву!
  Вот что представляла собой его жизнь. Паразитическое существование, точнее сказать. Вот от куда бралась эта тоска и заунывность, иногда поражавшие его посреди самого развеселого настроения - несомненно, это его совесть била тревогу и давала ему понять, что он живет неправильно. И если уж менять окружающий мир, то начать следует прежде всего с самого себя. И никак иначе.
  Он очень давно искал свой путь. Наконец-то, он его нашел. И теперь с него не свернет. Ни за что на свете. Теперь-то его пустая, как бутылка, жизнь наполнится содержанием и подлинной глубиной. Есть к чему стремиться.
  Вокруг Московского вокзала Эдгар бродил до темноты. Впрочем, для него было важно только то, что скоро Сеня Шевченко отведет его к Профессору, который даст ему новые книжки, а те, в свою очередь, дадут ему ответы на все его вопросы. Он забыл даже о том, что у него есть дом, а в доме - родители, сбившиеся с ног от беспокойства, и Борис Новиков, занятый только собственной персоной, и милая сердцу (прежде) комната с любимыми кассетами и Эрве Базеном на столе, а между страницами вложен календарик с Виктором Цоем, вместо закладки... Все это было теперь так далеко от Эдгара - он увлекся своей новой идеей и не думал ни о чем другом. Он должен найти ответы на вопросы.
  Сразу вслед за этим решением Эдгар почувствовал необычайный прилив энтузиазма, сродни тому, который охватил и Бориса Новикова.
  Вперед к победе Добра над Злом!
  На остановке было уже совсем темно, иначе Эдгар, может быть, и заметил бы очередные странности в Сенином поведении. На сей раз в нем нисколько не было робости, зато появилась решимость, похожая на отчаянную решимость обреченного, и какое-то тупое упорство. Лицо его было мрачно, даже глаза потемнели, лоб прорезали складки. Он ничего не говорил, а если и цедил сквозь зубы, то только что-нибудь для себя, для своего успокоения. Что касается Эдгара - тот шел рядом с ним летящей походкой, словно и вправду увидел впереди свет спасения. И попадись им в этот момент по дороге кто-то, кто крикнул бы: "Остановись", они смели бы его с пути, как мелкое препятствие. Так, наверное, вышагивали по улицам юные последователи Адольфа Гитлера - чувствуя себя хозяевами этих улиц и хозяевами своей судьбы.
  - Профессор сегодня точно там будет? - спросил Эдгар.
  - Обязательно. Он бывает каждый день. Правда, недолго.
  - Каждый день? А вдруг у него не получится?
  - Как так - не получится? - не понял Сеня.
  - Ну, вдруг у него не получится прийти. Например, он заболеет...
  - Не мели чепухи, - заявил Сеня. - Профессор никогда не болеет.
  Эдгар отнюдь не был убежден такими словами.
  - Почему ты так в этом уверен? - настаивал он. - Ваш Профессор тоже человек и...
  - Нет, - прервал его Сеня. - Не будем сейчас говорить об этом. Ты его увидишь и сам все поймешь, и перестанешь задавать глупые вопросы.
  Это еще сильнее разожгло любопытство Эдгара. Они увеличили шаг.
  Но вот, наконец, они добрались до этой длинной девятиэтажки в глубине жилого массива, в торце которой находился вход в подвальное помещение. В отличие от всяких кооперативных мастерских по ремонту бытовой техники, или хотя бы школы моделей СТИЛЬ, тут не было никаких опознавательных знаков, и дверь была закрыта, но не заперта. Дом был уже не новый, кое-где на углах крошилась штукатурка, и ступеньки у лестницы порядком поистерлись, так что наружу выглядывала отполированная до блеска арматура. Стены были сплошь покрыты всякими надписями, в том числе и неприличными, и матерными. Сразу видно, что это местечко облюбовали для своих собраний подростки из категории "трудных". Это все Эдгар мог бы заметить без труда и теперь, в темное время суток, так как прямо тут стоял желтый фонарь и горел, вызывающе одинокий, вопреки всем обстоятельствам, мешающим гореть всем остальным фонарям в этом районе. Зато двор темнел, как открытый ад, а окна домов казались не символами жизни в этом темном царстве, а погребальными свечами, они лишь усугубляли повсеместную мрачность. И хотя на часах был только еще конец рабочего дня, здесь было тихо и страшно, как в полночь в чаще леса.
  Эдгар ни на секунду не усомнился в Сене Шевченко, который посторонился, пропуская его вперед и указывая рукой на дверь подвала. При этом лицо его в желтом свете фонаря вдруг стало совсем беспомощным, словно он вот-вот заплачет, и рука, указавшая на дверь подвала, дрожала, хрупкий тростниковый прутик в широком рукаве куртки. Эдгар не замечал ничего, он шел вперед, грудью на баррикады.
  Ржавая сетка была присыпана снегом, ступеньки же - тщательно вычищены. Дверь открывалась тяжело и противно скрипела, она как будто не хотела впускать ребят внутрь. Там было еще темнее, чем на улице, он зато каждый звук раздавался звонче в воздухе, в котором был разлит приятный одурманивающий аромат, похожий на свежий, летний запах зеленого сена. То ли от сквозняка, то ли сама по себе, по инерции, входная дверь с грохотом захлопнулась, ребята вздрогнули и вынуждены были взяться за руки, чтобы не потеряться.
  - Не бойся, - своим обычным, робким голосом сказал Сеня.
  - Я и не боюсь, - очень бодро ответил Эдгар.
  Признаться честно, вся эта картина полностью соответствовала тому, что он ожидал увидеть. Гонимая истина и ее источник не могут, не должны скрываться во дворцах и хоромах. Ее прибежище - сырые подвалы и ночной мрак. А ее носители - худощавые подростки с огромными, вечно голодными глазами... Вперед, только вперед!
  Как громко скрипела эта крепкая, обитая железом дверь, как тяжело она открывалась и как легко и сразу наглухо захлопнулась за спинами вошедших в нее ребят! Словно их поглотил не обыкновенный подвал, обиталище крыс и подростков, а чудовищная ненасытная утроба, которой эта дверь служила пастью.
  Вперед, только вперед. К истине.
  Почти сразу после этого начался снегопад. В воздухе было морозно и тихо. В желтом конусе фонарного света мирно появлялись и парили снежинки, потом снег повалил густыми хлопьями, которые, казалось, подгоняли друг друга быстрее падать. Ступеньки мгновенно засыпало, а дверь, открываясь наружу, оставляла после себя полукруглый черный след. Мальчики находились в подвале до поздней ночи, до половины первого. Сеня ушел раньше Эдгара, около полуночи. Давно покинул это заведение и Профессор. Но зато оставалось еще много народу, который растолковывал Эдгару, что есть истина. О, этот народ знал истину, доподлинно, видел ее в лицо, здоровался с ней за руку. Как можно им не верить.
  Эдгар вышел из подвала слегка понурый, но с воскресшей душой. Ему показали свет в конце тоннеля. Он потерял счет времени и очень удивился, когда застал у себя дома настоящее светопреставление. Он почему-то не осознавал, что этот день для него буквально канул в Лету. Он ушел с раннего утра без предупреждения и вернулся только ночью. Отец бродил по гостиной с телефоном в руках и все не решался позвонить в милицию, снимал трубку, подносил ее к уху и вновь клал ее на рычаг. Марианна уже не рыдала. Она с видом Ниобы сидела на диване в объятиях Бориса Новикова, который вздыхал и гладил ее по голове, как школьницу, и из ее глаз беспрерывно текли слезы. Эдгар несколько минут безучастно глядел на них. Между тем его появление вызвало небольшое смятение, а затем - грозную бурю. Отец потрясал над головой кулаками, как трагический актер в исполнении патетического монолога, Марианна вновь разразилась рыданиями, хотя раньше она была вовсе не была подвержена истерикам, а Борис Новиков самоустранился и с лестницы снисходительно наблюдал за развитием событий, сложив руки на груди. Эдгар смотрел на них поочередно - сквозь них, так как он их почти не видел, почти не хотел видеть, и его не затронула эта буря. Он хотел лишь одного - поскорее пройти к себе в комнату, лечь и обдумать все то, что он сегодня услышал и понял. Его мысли были далеко, душа законсервировалась, чтобы быть принесенной в дар его новой идее, его новой жизни. Вскоре так и произошло. Отец полностью высказался, Марианна успокоилась тем, что ее сын жив и здоров и вернулся домой, Борис Новиков сделал сонный вид, громко зевнул и ушел к себе, чтобы продолжить свой роман. Эдгар без ужина поднялся в свою спальню и свернулся калачиком на кровати. Этот день опустошил его - Профессор и его народ умело расчистили место для новых насаждений. Эдгар был уже пуст и потому жаждал быть наполненным новым знанием и новой жизнью, которая его так увлекла, хоть он еще и не познакомился с ней поближе. Эдгар не включал в комнате свет и не слушал музыку.
  Первые дни его очень раздражало, как ни странно, то, что внешне он остался тем же самым Эдгаром. Поэтому, чтобы дать понять всем, и в первую очередь самому себе, что он изменился, он постригся налысо. Отец потерял дар речи, Марианна в шоке уронила заварочный чайник и разбила его, а заодно залила кухню крепким чаем. Борис Новиков округлил глаза и покачал головой, таким Эдгар стал забавным и ушастым. Он ни с кем не разговаривал, уходил из дома каждый день и возвращался очень поздно. Такого в семье Тимофеевых не бывало никогда, и родители стали советоваться друг с другом, что им предпринять. Они решили, естественно, что он обиделся на них за ту бурю в тот раз, когда он пропал впервые, и им следовало не набрасываться на него вот так сразу, а сначала выяснить, где он был, и поговорить спокойно, может, там и не было никакого повода для волнений.
  Но когда отец начал говорить с ним и извиняться за свою несдержанность, прежде очень мягкий Эдгар не прояви ни капли понимания, выслушал отца с непроницаемым видом, не ответил ни единого слова и ушел! Они не знали, что он вовсе не обиделся на них, он и не помнил уже той бури. Он просто стал для них чужой. Непоправимо чужой.
  Марианна была в ужасе. Она видела, что отец так же беспомощен, как и она, а Борису Новикову, на которого она, скажем прямо, втайне надеялась, было все равно. Да и не имел он на Эдгара никакого влияния и раньше, она это помнила и даже не стала обращаться к нему с просьбами. Она задействовала все силы своего материнского инстинкта и перебрала в уме всех одноклассников сына, но так и не выбрала подходящей кандидатуры на роль спасителя малолетних.
  И вот в самый последний день зимних каникул к Тимофеевым пришел Игорь Белояр - вернуть гражданский кодекс и аудиокассету с записью группы "Санкт-Петербург". Была среда, вечер после рабочего дня. Отец готовился к завтрашнему совещанию в исполкоме, Борис строчил свой роман с устрашающим названием. Марианна готовила ужин, и именно она поведала Игорю о постигшей их беде. Игорь очень удивился и, если честно, не до конца Марианне поверил. Он не виделся с приятелем всего несколько дней. Не может быть, чтобы в столь короткий срок произошли коренные изменения. Вместе с тем ему стало любопытно - а вдруг любящая мать не преувеличивает, и все действительно серьезно? Надо убедиться в этом самому.
  - Он больше не разговаривает с нами, - плакала Марианна так горько, что Игорь внезапно сравнил ее со своей матерью. - И не ужинает, не обедает с нами, так, клюнет что-нибудь мимоходом. Он даже не смотрит на нас! Я так не могу, Игорь!
  - Я понимаю, тетя Маша. Ну не убивайтесь вы так! Я вот дождусь его и спрошу, что случилось. Пожалуйста, успокойтесь. Любой психолог вам скажет, что переходный возраст - это вещь неизбежная и рано или поздно происходит со всяким человеком, без исключения. Не плачьте, пожалуйста. А то мне тоже вот захотелось поплакать вместе с вами, за компанию. Чтобы вам не было так одиноко.
  Она заулыбалась сквозь слезы, сраженная его мягкой шутливостью.
  - А у тебя, похоже, так и не было переходного возраста, - произнесла она. - По-моему, ты совсем не меняешься.
  - Откуда вы знаете? - с усмешкой парировал он. - Спросите у моей мамы, и она вам скажет, как ей со мной бывает трудно... иногда.
  На глазах у Марианны снова блеснули слезы, но она сдержалась. Провела мягкой рукой по его щеке и ответила:
  - Иногда. Малыш. И ты, и твоя мама - золото, чистое золото. Эдик скоро должен прийти. Он теперь не задерживается до ночи.
  И впрямь, Эдгар скоро пришел, неожиданно обрадовался Игорю, позвал к ее в комнату.
  - Привет, - сказал Игорь. - Я вернул тебе твою кассету. Классно, я даже некоторые песни переписал для себя. Ты не возражаешь?
  - Да ну ее! - махнул рукой Эдгар. - Кинь куда-нибудь. А сам садись, пожалуйста, рядом. Я должен тебе кое-что рассказать.
  Игорь сел на стул и посмотрел на приятеля повнимательнее. Лысая голова и сама по себе наводила на грустные размышления - в то время еще не было модно ходить лысым - и куда больше озадачивали Игоря похудевшее лицо, лихорадочный блеск глаз и хаотические движения и жесты. Это и в самом деле был какой-то другой Эдгар. А ведь прошло всего несколько дней с тех пор, как они виделись последний раз - тут же, на новогодней вечеринке.
  - Ты какой-то странный, - заметил он вслух.
  - Да не странный я! - раздраженно воскликнул Эдгар. - Что вы все ко мне пристали: странный да странный! Не странный я! Лучше слушай. Я познакомился с такими людьми... удивительными... Но нет, лучше по порядку. Однажды я шел домой...
  - Когда это было? - перебил его Игорь, улыбаясь такому началу.
  - Когда? - задумался Эдгар. - Ну... недавно... Ай, это неважно. Представляешь, иду я домой и вижу Сеню. Нашего Сеню Шевченко. И в руках у него, представляешь, книга. Классная такая книга, красивая очень. Я выпросил ее почитать. Я и тебе ее попрошу дать почитать, чтобы тебе стало понятнее.
  - Книга? - с сомнением уточнил Игорь.
  - Книга, - с жаром подтвердил Эдгар. - Потрясающая книга! Я никогда еще таких не читал! И вот, мы с Сеней пошли туда, где они все собираются. Ух, Игорь, как это было здорово! Представь себе: мы каждый день читаем книги и... (Он понизил голос и воровато огляделся вокруг) и ждем.
  Игорь также наклонился к нему и также понизил голос:
  - Чего ждете?
  - Конца света, - совсем шепотом ответил Эдгар.
  У Игоря вытянулось лицо, он подался назад и протянул:
  - Слушай, ну ты и мастер пугать. Я думал, ты серьезно...
  Эдгар обиделся:
  - Я серьезно! Глупый!
  - Я глупый? - возмутился Игорь. - Ну, знаешь ли! Ты мне тут вещаешь о конце света, а я глупый? Идиотизм какой-то!
  - Ах, идиотизм? А ты что, так уверен, что конца света не будет?
  - Если честно, я об этом не задумывался никогда, и меня это не очень-то интересует. Может, он и будет, твой конец света, но уж точно не сейчас, а даже пусть и сейчас, раз я не могу его предотвратить, то зачем мне морочить себе голову?
  - А вдруг его можно предотвратить? - заговорщическим шепотом прошипел Эдгар.
  - Что за чушь ты мне несешь! - медленно произнес Игорь.
  - Да! Вот этим-то мы и занимаемся! - радостно поведал Эдгар.
  - Чем? Предотвращением конца света?
  - Да!
  Изумлению Игоря не было границ. А Эдгар между тем продолжал:
  - Я сейчас объясню тебе, чтобы ты пошел со мной. Вдвоем нам будет легче. Вот увидишь, это несложно. Конец света не за горами. Он уже очень близко, короче говоря. И... ну, предотвратить его нельзя, конечно, но зато можно спастись. Смотри. В нашем собрании мы... как бы лучше выразиться... совершенствуемся. Понимаешь? В нашем собрании мы приобщаемся к истине, к добру, учимся. И со временем мы станем, если окажемся достойны, избранными - гумитами. Но для этого надо доказать...
  - Гумиты? - уточнил Игорь, нахмурясь.
  - Гумиты, - так же радостно поделился с ним Эдгар. - Слушай, давай пойдем прямо завтра. А чего тянуть? Рано или поздно ты все равно поймешь, что только это - истина, и это единственный путь к спасению...
  - Это вопрос спорный, - спокойно произнес Игорь. - Христианство тоже провозглашено путем к спасению, причем официально.
  Эдгар снова раздраженно воскликнул:
  - О чем ты говоришь! Христианство христианством, но ведь церковь-то ничего совсем не предпринимает, чтобы спасти людей! Я, конечно же верю в Бога, но и все у нас в собрании тоже верят в Бога. Это же ведь не мешает нам действовать. А когда мы все станем гуммитами... Вот увидишь, как это здорово! Лучше всего на свете!
  Игорь пристально смотрел на него, уже без улыбки.
  - Эдик, - негромко остановил он энтузиазм приятеля, - ты что, попал в какую-то секту?
  Эдгар будто налетел на стену.
  - Что? - переспросил он. - Секту?
  - Секту, - повторил Игорь. - Твои родители знают об этом?
  - Родители? - не понял Эдгар. - А при чем здесь родители? Зачем им что-то знать?
  - То есть как это зачем? Ты представляешь себе, какими возможностями располагает твой отец? Если ты совсем ничего ему не расскажешь, он перевернет весь город вверх дном.
  Эдгар задумался, но ненадолго.
  - Я с этим разберусь, - пообещал он. - Ты пойдешь завтра со мной?
  - Я еще не окончательно свихнулся, - ответил Игорь. - И если у тебя в голове осталось хоть немного мозгов, ты немедленно уйдешь оттуда. Посмотри, на кого похож Сеня Шевченко - как побитый пес, вечно носом вниз, от любого слова шарахается. Ты тоже решил таким стать?
  - Уходи, - холодно сказал Эдгар.
  - С удовольствием.
  Но, уже открыв дверь, очень громко, чтобы слышно было и внизу, Марианне, он предупредил Эдгара:
  - Но имей в виду, Эдька: любая секта опасна.
  - Это не секта! - взвизгнул тот, как ошпаренный.
  - Что же это тогда?
  В ответ Эдгар всем своим видом выразил отчуждение. Он провел по нему глазами и грустно попросил:
  - Уходи, пожалуйста. Раз уж и ты не способен меня понять...
  - Глупый! Уходи оттуда, пока не поздно!
  - Нет.
  - Как знаешь.
  Дверь кабинета хозяина давно была открыта.Этот диалог Тимофеев слышал от начала до конца, чего и добивался Игорь. Эта встреча с приятелем до крайности его расстроила. Что за напасть такая? Эдик был замечательный парень, елки-палки, как же быстро они его окрутили. Неужели такое вообще возможно? Ну вот, еще одного полноценного члена общество лишилось. И если уж сам Тимофеев не сможет принять меры... Черт возьми, кто же тогда остановит Эдьку? Или не надо его останавливать? Сам разберется, что к чему, и сделает правильные выводы? Ведь не дурак же он, право слово, и способен отличить добро от зла. А жаль парня. Теперь может пропасть. Действительно пропасть, как будто он мертв.
  После этого события стали развиваться с пугающей быстротой. Тимофеев на самом деле начал принимать меры и выяснил вдруг, что это - не секта, а официально зарегистрированная общественная организация под руководством некоего Юрия Афанасьева, занимается изучением возможностей старшеклассников и поиском талантов, чтобы после их поступления в вуз выдавать им специальную стипендию и всячески поддерживать. А также распространяет литературу, в основном научную, по философии и востоковедению. Вас не интересует, товарищ Тимофеев? Жаль, очень жаль. Весьма интересная тема. Сложна для восприятия, но, несомненно, увлекает.
  На это товарищ Тимофеев не рассчитывал. Комар носа не подточит. При попытке надавить на сына тот заявил, что уйдет из дома, имеет полное право, так как уже получил паспорт, и если отец хочет громкого скандала, то получит его. После такого демарша Марианна стала принимать валидол под язык, Тимофеев сник, как лопнувший воздушный шарик, Борис Новиков вернулся к написанию своего романа, а в спальне Эдгара по-прежнему не включался свет и не звучала музыка. Захлопнутый и сдвинутый в угол Эрве Базен покрылся пылью, и паучки протянули к нему едва заметную серебристую паутинку. Теперь они хозяйничали на этом столе.
  Новая жизнь
  - Он меня преследует, - пожаловалась Фаина. - Он даже сказал, что станет посещать воскресную школу, нашу, в Разовке, чтобы видеть меня. И самое ужасное - и папа, и батюшка Александр это одобряют. Как сговорились.
  - А почему это так ужасно? - поинтересовалась Рая, аккуратно подкрашивая ресницы перед зеркалом. Один глаз уже был нарисован. А второй - только наполовину.
  Фаина остановилась посреди комнаты:
  - А ты не понимаешь? Ведь это грех непрощенный!
  Рая пожала плечами:
  - Ты какая-то странная. Что именно ты называешь грехом?
  - Ну... Ну... - Фаина замялась, стыдясь выговорить то, о чем ее спрашивали.
  - Встречаться с парнем, что ли? - пожалела ее Рая и произнесла это сама.
  - Ну да...
  - А почему это грех?
  - Как это почему? - возмутилась Фаина.
  - Да, почему? Что, разве верующим запрещено жениться и выходить замуж? Не запрещено. Даже священники все обязаны быть женаты, иначе им не разрешат служить. Ты сама мне это говорила. Не отнекивайся.
  - Говорила...
  Теперь и другой глаз был готов, и Рая приступила к раскрашиванию губ. Но это, как ни странно, не мешало ей продолжать разговор, причем внятно.
  - Ну вот. А чтобы люди могли жениться или выходить замуж со спокойной душой, они должны хорошо узнать друг друга, изучить характеры, проверить свою любовь. Правильно?
  - Правильно.
  - Так чтобы проверить все это, людям и надо встречаться!
  - Но я вовсе его не люблю! - воскликнула Фаина.
  Рая добродушно усмехнулась:
  - Дорогуша моя, любовь с первого взгляда, случается довольно редко и живет, к сожалению, недолго. А может, не к сожалению, а к счастью. Откуда ты знаешь, что ты не полюбишь его за те качества, которые ты в нем еще не заметила? Может быть, он именно такой, какой тебе нужен для полного счастья.
  Фаина густо покраснела.
  - Раечка, милая, я тебя умоляю! Для полного счастья мне нужно только спокойствие, вера в Бога и возможность писать иконы!
  - А парня, значит, по-твоему, стоит пнуть ногой, как щенка? Чтобы он страдал?
  - Какое мне до этого дело, - заявила Фаина. - Ведь он - не верующий.
  Рая изобразила удивление и сыронизировала:
  - Ты жестока, как истинная христианка.
  Фаина снова покраснела от ее упрека:
  - И ты туда же. Может быть, я и жестока, но я же ведь только защищаюсь от посягательств. Ты же меня знаешь, Раиска. У нас в общине есть ребята, очень хорошие, просто мечта для тех, кто хочет выйти замуж, создать семью. Но я и из них не люблю никого, и мне даже в голову не пришло бы посмотреть на кого-нибудь из них как на своего жениха. А тут речь идет о совершенно постороннем человеке, который ведет себя как распутник и нечестивец.
  Рая дорисовала губы, полюбовалась на себя в зеркало со всех сторон и встала со стула. Они собирались в школу. На Рае было синее шерстяное платье и теплый свитер. Завитые волосы она связала в хвостик на затылке, только два локона на висках оставила висеть вдоль лица. Вполне приемлемо для школы. Ненавязчивый макияж плюс изящество во всем - и вы будете королевой на своем рабочем месте. Это была цитата мадам Васильковой, и Рая решила в первый же учебный день третьей четверти ее испытать.
  - Какая же ты... - сладко пропела она. - От одной лишь встречи на новогодней вечеринке ты уже вынесла свое суждение о человеке и буквально вычеркнула его из числа людей. Это не просто нехорошо, повторяю: это не по христиански. А вдруг ради тебя он станет верующим? Что тогда?
  - Ничего. Верующим надо становиться ради веры, а не ради... кого-нибудь...
  - К тебе прямо-таки не подойдешь. Удивляюсь, как это мне, со всеми моими недостатками, удалось с тобой подружиться.
  - Ты не парень.
  Они говорили о Борисе Новикове. То, что Рая Белова так настойчиво предлагала Фаине принять благосклонно его ухаживания, может на первый взгляд показаться странным, но на самом деле тут нет ничего удивительного. Просто у нее самой не было никакого доступа у Борису, кроме как через Фаину, раз уж он ею так увлекся. Фаина должна стать мостиком между Борисом и Раей Беловой, лучшей подругой Фаины и, по совместительству, самой очаровательной девушкой округи. Поэтому Раиса и выискивала такие доводы в пользу отвергаемого кавалера, какие святоша не сможет не признать. И пока что у нее вызывала досаду неприступность подруги.
  Но вот, кажется, возникла идея.
  - А представь, Файка, вдруг ты его оттолкнешь, а он и ринется во все тяжкие, и станет настоящим распутником и нечестивцем.
  - Это его проблемы.
  - А через какое-то время Господь Бог явится тебе... ну, скажем, во сне, и скажет: "Ах, Фаина, я-то надеялся, ты будешь выполнять все мои заповеди и следовать всем моим словам, а ты так меня разочаровала! Я решил тебя испытать и послал к тебе суматошную, но не безнадежно пропащую душу, а ты ее даже слушать не стала, не то что спасать, а ведь тогда ее еще можно было спасти". Что же ты Ему ответишь на это?
  Тут в голосе Фаины послышалась неуверенность:
  - Он меня не осудит! Откуда же я знаю, испытание это или нет?
  Рая засмеялась:
  - Ты хитренькая! Что же это будет за испытание, если на нем прямо будет указано: испытание! Такое-то испытание все пройти сумеют.
  Она поняла, что сделала верный ход, и у нее сразу повысилось настроение. И впрямь, Фаина заколебалась. К этой незыблемой твердыне, оказывается, тоже можно найти подход.
  - Что же мне, по-твоему, надо делать? - хмуро спросила Фаина.
  - Познакомиться с ним поближе, - сразу ответила Рая. - Как знать, может быть, он тебе понравится, а может быть, он тебя разлюбит. Да, в конце концов, мы же не в средневековье живем, дурочка ты эдакая, и все вопросы решаются цивилизованно, по-людски. Ты ведешь себя как язычница - к тебе со всей душой, а ты - в штыки. Помню, ты мне как-то читала кусок из Библии, хороший кусок, правильный. Там говорится: как хочешь, чтобы с тобой люди обращались, так и ты сама обращайся с ними.
  - Так ведь это про верующих сказано! - в отчаянии воскликнула загнанная в угол Фаина.
  - Ты обманываешь сама себя, - в свою очередь, разозлилась Рая. - Толкуешь даже Библию так, как тебе выгодно.
  Но вообще-то нельзя сказать, что столь мастерская защита Бориса Новикова не возымела никакого действия, особенно последний аргумент. "За" Бориса прозвучали уже три голоса, "против" была только сама Фаина. Всеми инстинктами она чувствовала - это не испытание от Бога, а скоре искушение от дьявола, и ни к чему хорошему это знакомство не приведет, а кажущаяся правота папы, отца Александра и Раи Беловой - это лишь дымовая завеса, ширма, необходимая всем людям, чтобы прикрыть грех. Конечно, ей пока нечем им возразить, но раз она знает, что права она, а не они, то рано или поздно ее подозрения оправдаются, и они поймут, как ошибались во всем.
  Да, всё так, но правда-то когда еще проявится, а что же ей делать сейчас? Борис отступать уж точно не намерен, папа и отец Александр тоже надоедают со своими упреками, Рая вот тоже взялась ее поучать... Похоже, они не оставят ее в покое, если она продолжит вести себя в том же духе. Нет, они, конечно же, вовсе не желают ей погибели, но ей-то лучше знать, где польза для нее, Фаины! Помочь ей согласен только Господь Бог, а это уже немало. Она с радостью это признала и тут же принялась разрабатывать в уме стратегию и тактику "осажденного Карфагена". Силы неравны - их много, она одна. Слов для убеждения ей явно не хватает. Придется притвориться милой и послушной, поддакивать им, а самой держаться своего и на самом деле не сворачивать с выбранного пути ни на миллиметр. Придя к такому решению, она улыбнулась с видом заговорщика и переменила разговор. Им предстоял первый учебный день после зимних каникул. Можно было посочувствовать друг другу, пообсуждать учителей и одноклассников, сделать предположения насчет уроков.
  Кроме того, они еще помечтали о будущем Раисы - Фаина пока единственная из всех окружающих, кому было известно о занятиях Раи в школе моделей СТИЛЬ. Сначала Фаина ужаснулась, услышав о намерении подруги стать манекенщицей, пыталась переубедить, взывать к здравому смыслу, пугать потоками грязи, которые ждут ее за кулисами. Но Рая только пренебрежительно фыркнула в ответ: мол, что она, интриговать, что ли, туда ходит? Она просто хочет жить среди красоты, она достойна красоты, а встретится ей любовь - пожалуйста, милости просим, всегда рады. Фаина постепенно перестала волноваться за подругу - та вела себя уверенно, понимала в жизни гораздо больше Фаины и в помощи пока еще не нуждалась. Да и способностей к самообороне у нее было гораздо больше, голыми руками не возьмешь.
  Знания, полученные в школе моделей СТИЛЬ, Рая впитывала, как губка. Они уже сказались на ней - редко где можно встретить такую милашку. Но она и сама признавалась себе, что выглядит на несколько лет старше. У школьниц не бывает таких телодвижений и взглядов. Сама изысканность, грация, естественность, но это какая-то заученная естественность, приобретенная регулярными тренировками, а не от природы. Это была не внешность девушки семнадцати лет, а очень юной женщины-вамп. Рая не беспокоилась об этом. Главное - она получала профессиональную огранку, как бриллиант.
  Беспокоило ее другое. Их босс, старичок, похожий на Денни Де Вито, и почти что его тезка - Денис Павлович Афанасьев. Рая видела, что он явно неравнодушен к ученицам, особенно к тем, кто помоложе, несколько студенток-первокурсниц его уже не интересовали, а вот малышки-школьницы в его присутствии начинали нервничать. Рая боялась, как бы он не вздумал вне очереди за ней приударить. Конечно, все складывается слишком хорошо, чтобы она в это поверила. Обязательно должен быть какой-нибудь подвох, и вот он, обнаружился: Денис Павлович. Рядом с ним даже мадам Василькова терялась, а почему - никто не знал. Просто он держал в руках все нити, и именно он решал судьбу девушек, и если хочешь добиться успеха, то с ним нужно суметь поладить. Теперь-то Рае стало ясно, почему мадам Василькова так отговаривала ее от поступления сюда. Лапочка мадам Василькова! Ясно-то ясно, но ведь другого выхода нет.
  Лысый и агрессивный Эдгар Тимофеев поверг Раю в настоящий шок, от которого она, однако же, скоро оправилась. Жаль мальчика, это был бы неплохой запасной вариант, но, выходит, сорвался, и рыдать по этому поводу бесполезно, а значит, надо смотреть вперед, искать новые пути.
  Первый день в школе прошел, как обычно проходят первые дни после каникул. Дети с трудом втягивались в учебный процесс, но зато с удовольствием общались друг с другом после долгого перерыва, делились последними новостями. А вот концовка учебного дня выдалась для некоторых весьма необычно. Рая и Фаина задержались в раздевалке, где Рая демонстрировала подруге и опешившей вахтерше свое умение дефилировать - не очень-то заметное умение, когда ты одета в мешковатое платье и просторный свитер. Но зрительницы Раины усилия оценили и поаплодировали. Девочки вышли на улицу, смеясь и шутя.
  - Здравствуй, Фаина, - неожиданно раздался голос слева от школьного крыльца.
  Девочки удивленно умолкли и остановились. Фаина в испуге схватила Раю за локоть, а Рая между тем выдала самую свою выигрышную улыбку и приготовилась к наступлению. Она тоже узнала Бориса Новикова и сочла это хорошим предзнаменованием.
  - Приветик, приветик! - ответила она. - Давно не виделись, дружочек.
  - Да, - буркнул он, не отводя глаз от Фаины. - А ты со мной не поздороваешься, Фаина?
  - Здравствуйте, - невнятно сказала она, выискивая, куда бы ей убежать и спрятаться.
  Он радостно улыбнулся и стал просто неотразим. Рая онемела от восторга. Фаина отводила глаза и не смотрела на него. Она до сих пор не знала черт его лица, цвета глаз и волос, но угадывала его присутствие безошибочно, каждым своим нервным окончанием чувствовала его дыхание, а от его голоса у нее пробегали мурашки по спине и подгибались колени.
  - Я хотел встретить тебя после уроков и проводить домой, - продолжил он. - Пожалуйста, Фаина, не прогоняй меня. И пожалуйста, не убегай от меня. Я не опасен, я просто уже не могу вот так жить. Пожалуйста же, Фаина.
  Она судорожно сглотнула, как будто он был ее гильотиной, а она шла на смерть. Рая, боясь, как бы Фаина не испортила все дело, подбодрила ее пожатием руки.
  - Что вам от меня нужно? - спросила Фаина дрожащим голосом.
  Он ответил сразу, не задумываясь:
  - Если бы ты спросила меня об этом после нашей первой встречи, я выложил бы тебе целый список требований, по пунктикам. Но теперь я прошу, я умоляю тебя только об одном: видеть тебя. Любоваться тобой. Ничего больше. Может быть, тебе неприятно меня слушать, так я буду молчать. Только не убегай от меня, пожалуйста.
  Он говорил так кротко, что Фаина удивленно подняла на него глаза и впервые постаралась поподробнее разглядеть его лицо, но наткнулась на жгучий взгляд и зажмурилась...
  - Можно мне проводить тебя домой? - спросил он еще смиренней.
  Она долго колебалась, затем кивнула головой, так и не решившись произнести согласие словесно, и покраснела, и стала, как героиня детской сказки, премиленькой от смущения. Он улыбнулся шире и спросил, так же тихо и кротко:
  - Можно, я подам тебе руку?
  Рая ошеломленно водила глазами между ними и не верила. Неужели он так убивается тут ради святоши, а не ради Раи? Раю-то он почти и не заметил, она оказалась лишней. А на святошу но дохнуть боится, как бы она не испугалась и не убежала, не исчезла от него навсегда. "Это неправда. Этого не может быть".
  Потрясенная его кротостью Фаина согласилась, он церемонно протянул ей согнутую в локте руку, куда она продела свою маленькую, в пушистой желтой варежке ручку, и при этом, чтобы нести сумку с учебниками и тетрадками, она вынуждена была оторваться от Раи, которая стала настолько лишней, что это уже нельзя было не заметить. Забыв обо всех уроках дефиле, она плелась позади сладкой парочки, свесила голову и плечи и утратила достойную осанку, обычно сохраняемую ею даже во сне, настолько сразило ее открытие. Выходит, он действительно увлечен Фаиной, а не притворяется, а Раю он, можно поклясться, даже и не вспомнил. Что за неудача! И что же ей теперь делать?
  Она не слышала, какие речи он пел в уши Фаине, но та стыдливо отворачивалась, а убежать не имела возможности - он мягко держал ее руку и не выпускал. И - вот чудеса! - он напросился к ней в гости, этот лис, так как они оба свернули в сторону ее дома и вошли в ее подъезд. Рая простояла на морозе больше четверти часа, но не дождалась его возвращения. Значит, зашел к ней в гости.
  Вот так святоша!
  Рае ничего не оставалось, кроме как продолжить движение дальше, домой. Она была необычайно расстроена тем, что богатый и красивый парень предпочел унылую Фаину ей, яркой и живой. Если так произошло сегодня, то вполне может произойти и в будущем, независимо от того, достигнет ли она высот в модельном бизнесе или нет. Видимо, дело тут не в ее красоте или удачливости, а в чем-то еще. В душевных качествах, что ли? Здравая мысль! Она усмехнулась. С душевными качествами у Фаины все в порядке. А вот у Раи - есть ли они вообще?
  Эк, куда ее повело от расстройства. На Фаининых душевных качествах далеко не уедешь. А ей, Рае, нужны все блага этого грешного мира, и добиться их можно только будучи гибким и хамелеончатым. Ну и пусть он сейчас пошел к ней в гости, хотя она этого вовсе не добивалась, даже тут, с Борисом Новиковым, еще не все потеряно, и вполне возможно его от Фаины увести, а не получится - в петлю она из-за этого не полезет, она же в него не влюблена. Для нее он просто завидный вариант развлечений и встреч, богатый и красивый юноша, но ничего такого особенного, романтического, она к нему не чувствует. Ни волнения, ни страха, ни радости.
  Жизнь продолжается!
  Но черт возьми, как же не хочется идти домой!
  И занятий в школе моделей СТИЛЬ в тот день не было. Внезапно ей пришла в голову мысль испортить им праздник своим неожиданным появлением, и заодно сделать шаг вперед в отбивании кавалера у подруги. Все равно он Фаине не нужен, а Рае еще пригодится. Ха-ха! И Рая заторопилась домой, чтобы переодеться и появиться там не просто девушкой его мечты, а королевой фей и эльфов.
  Отец Фаины был дома и очень удивился, когда дочь пришла не одна. Он постарался не слишком явно уставиться на гостя. Он понял, что это и есть тот незнакомец, взявшийся ходить за Фаиной - о нем уже знала вся община в Разовке, и все хихикали - может быть, этот упрямец собьет спесь с тигрицы, которая своей религиозной нетерпимостью наводила на них ужас. Странно: на чудака не похож, с виду нормальный молодой человек, а так настойчиво приударил за верующей девушкой, решительно его отвергающей... А ведь он еще и красив внешне, и хорошо одет, и выглядит даже незаурядным. Так что же заставило его обратиться именно к Фаине? Она прекрасна, это правда, но ее нетерпимость могла бы давно показать ему, что все попытки покорить ее бесполезны.
  Борис был тише воды ниже травы, но отнюдь не подлизывался - он надел на себя самую скромную и милую маску из своего арсенала, какую он редко демонстрировал даже собственным родителям, слишком уж она была несовместима с его характером. Однако он решил использовать ее как последнее средство, и, к его немалому удивлению, именно она принесла пока первые результаты. Но Фаина была напряжена, одно лишнее движение - и все будет потеряно.
  - Меня зовут Борис, - сказал гость и протянул руку. - Борис Новиков.
  - Рад с вами познакомиться, очень рад. Мое имя Петр Николаевич. Добро пожаловать, молодой человек.
  Их рукопожатие было крепким и дружеским. Борис умел смотреть прямо и открыто, да и чего ему тут бояться. Петр Николаевич показался ему союзником. По крайней мере, принял его приветливо, в отличие от его дочери. Та между тем сняла пальто и сапоги, сунула в рукав шапку и шарф. Потом пригладила рукой волосы, они легли гладкими волнами и светились, как металл в ночной темноте. Глаза блеснули из-под ресниц с сумраке прихожей. Снимая куртку, Борис не мог оторвать от них взгляд. Отец девушки показался ему обычным, неприметным, совсем не таким, как очаровательная дочь. А она хмуро предупредила:
  - Папа, я умоюсь.
  А заодно взяла из своей спальни домашнее платье, чтобы там же, в ванной, переодеться. Борису стоило немалых усилий не выдать повышенный интерес именно к ее комнате, но он ничего так и не заметил. Дверь туда постоянно была закрыта. А ситуация складывалась непонятная: Фаина вела себя как чужая, дичилась, хотя, по идее, он пришел в гости к ней, а не к ее отцу.
  - Не откажите отобедать с нами, - вдруг предложил Петр Николаевич тоном воспитаннейшего помещика.
  Борис изобразил смущение:
  - Извините, пожалуйста, получается, что я напросился...
  Петр Николаевич понимающе закивал головой:
  - Не стоит извиняться. Я вижу, Фаюшка чем-то занялась, пройдемте тогда на кухню. Я пока разогрею обед и, может быть, мы с вами поговорим.
  Настроение у Бориса мгновенно упало. Эта Фаюшка не святоша, а сущая ведьма! Он с удовольствием поговорил бы с ней, а с ее отцом говорить он еще не готов. Да и не предполагал он вот так с ходу официально представляться ее отцу. Похоже, Новиков, ты попал, как кур во щи. Придя к такому выводу, он вынужден был последовать за Петром Николаевичем на кухню.
  Конечно, они жили не ахти как. По его понятиям, это была сущая трущоба, но никаких признаков фанатизма и самоистязания он не заметил. Напротив, в гостиной он мельком увидел старый телевизор и большой книжный шкаф с художественной литературой, преимущественно классической, а на кухонном окне стоял и негромко работал радиоприемник. Борис вздохнул полегче. Видимо, в этом небольшом семействе святошей являлась только Фаина, а отец ее в этом смысле вполне нормальный. Значит, живьем его не съедят, если он поведет себя с умом.
  - Вы, наверное, успели понять, что Фаюшка - девочка не совсем обычная, улыбнувшись, начал Петр Николаевич и поставил на плиту кастрюлю с водой.
  - Она необыкновенная, - подтвердил Борис.
  - И вы, конечно, знаете, отчего это.
  - Да.
  - Отчасти это моя заслуга. После гибели жены я работал в церкви в Разовке, на ее восстановлении, плотничал. Ребенок мой вырос при храме, в атмосфере веры. Но, боюсь, она кое-что восприняла по-своему. Не мне судить, правильно это или нет, но это так. И, видимо, ваше появление в ее жизни ей не по вкусу, поскольку в ее планы не входило. Знаете, я не стану вмешиваться в ваши отношения с моей дочерью, но буду наблюдать за ними, чтобы...
  - Я понимаю, - поспешно согласился Борис.
  - Слава Богу. Не думайте, пожалуйста, что раз в общине мы люди безобидные и очень мирные, то не сумеем защитить Фаину в том случае...
  - Я понимаю, Петр Николаевич, - проникновенно сказал Борис. - В этом нет нужды. Я не собираюсь обижать Фаину. Образно выражаясь, у меня просто рука не поднимется обидеть вашу дочь. Для этого нужно быть извергом.
  Петр Николаевич смотрел на него испытующе, но Бориса этим трудно было смутить даже более искушенным людям, не таким простым, как... Кстати, а кем он работает, интересно? Так правильно, по-книжному выражается, а с виду - простенький такой, неказистый мужичок... Не сравнить с его дочерью...
  - Я... можно, я позову ее обедать? - спросил Борис.
  - Да, конечно. Сделайте одолжение.
  Борис улыбнулся.
  Дверь в спальню была закрыта плотно, сквозь нее не проникал ни один звук. Борис прислушался, потом постучался. Фаина так долго не отвечала, что Борис хотел было повторить стук, но тут услышал глухое, как из подвала:
  - Войдите.
  Он осторожно вошел и дверь за собой прикрыл не до конца - с одной стороны, так их нельзя стало подслушать, с другой же стороны, никто не обвинил бы его в совращении. Войдя, он в недоумении огляделся. Комната Фаины была маленькая и опрятная, до крайности скромная. Борису доводилось бывать дома у всяких девушек, в том числе и небогатых, и нигде он не видел такой подчеркнутой неприхотливости. Узкая старая железная кровать (не то что у Тимофеевых или Новиковых!), убранная синим покрывалом, над ней висел маленький потертый коврик. В углу возле окна блестела металлической рамкой икона Преображения Господня, и рядом - открыточка с изображением Владимирской иконы Божией Матери. Под ними на письменном столе была стопка духовной литературы. Через всю комнату тянулась широкая коричневая дорожка с красными пятнышками. В другом углу мрачно высился черный платяной шкаф. Окно прикрывали голубые шторы. Вот и все. Сущая монашеская келья. Во всяком случае, ничем не напоминала комнату обычной юной девушки. Даже в бедствующей семье дочка может позволить себе какой-нибудь плакатик, какой-нибудь красивый стаканчик, хорошенькую расчесочку, хоть малюсенькое зеркальце, картинки с котятами и цветами, но ничего этого тут не было. Любая индивидуалистическая черта безжалостно изгонялась из комнаты Фаины. В ней жила не обычная юная девушка, а некий "винтик системы", проводник высшего знания, создание, подчиненное идее целиком и полностью. Отсюда и бросающийся в глаза аскетизм.
  Внезапно Борису все стало ясно. Он понял, почему отец Фаины оказался его союзником и пообещал не вмешиваться, и почему таким подбадривающим голосом поздоровался с ним в Разовке отец Александр, и почему прихожане его церкви с таким сочувствием ему улыбались. Ну конечно! Как же он сразу не догадался. Просто с самого начала ошибочка вышла - иметь дело ему предстояло не с беззащитным ягненком, а с укрепленной цитаделью, вооруженным до зубов противником. Он усмехнулся про себя, когда подумал, что во всех окружающих эта ситуация возбуждает своеобразный спортивный азарт - за кем же останется победа, чье упорство окажется сильнее. Того и гляди, начнут ставки делать, как на игре в тотализатор.
  Сам-то он нисколько не сомневался в ответе на вопрос, за кем будет победа. Не сомневался ни на мгновение.
  Veni, vidi, vici!
  - Почему ты не идешь обедать? - спросил Борис негромко.
  Фаина сидела за столом, выложив учебники, и делала домашнее задание по алгебре. В общем-то, похвальное занятие, но, согласитесь, если к ней пришли гости... Она никак не отреагировала на его появление в этой священной комнате. Точнее, у нее было намерение никак не отреагировать - она не повернулась, не обернулась, не сказала ни слова. Но по мере его приближения ее голова склонялась все ниже к тетрадке, а ручка, хотя и делала попытки возобновить процесс написания, не в силах была теперь даже обводить написанное. Борис остановился у нее за спиной и заглянул сверху вниз в ее черновик. Возникло долгое, но красноречивое молчание.
  - Я бы не советовал тебе переписывать начисто без проверки, - так же негромко продолжил Борис. - В уравнении номер пятьсот восемь-б допущена ошибка. Хочешь, я помогу тебе решить?
  Она ответила с трудом, не отчетливо:
  - А вы разбираетесь в алгебре?
  - Более или менее. Я закончил школу с золотой медалью.
  Она сделала невольное движение головой, словно собиралась на него посмотреть, но передумала, только ее густая волнистая шевелюра закачалась из стороны в сторону.
  - Это для тебя открытие, не правда ли? - усмехнулся он. - По твоему мнению, такие мерзкие типы, как я, не могут в детстве хорошо учиться в школе. Увы и ах, я и сейчас являюсь отличником в институте, хотя теперь-то это вовсе не обязательно.
  - Вы очень умный, - бросила она равнодушно.
  - Нет, скорее способный. И везучий, конечно.
  - И скромный, - упрекнула без улыбки Фаина.
  Он вздохнул:
  - Чего нет, того нет. Почему же ты не идешь обедать?
  - Папа еще не звал.
  Она упорно не хотела поднимать голову, и волосы загораживали уже не только ее склоненное лицо, но и руки, и тетрадку. Он стоял у нее за спиной, не шевелился и видел, как тают ее силы, хотя она еще сопротивляется.
  В комнату заглянул Петр Николаевич:
  - Ну, куда же вы пропали? Я вас жду. Обед готов. К столу, дети!
  Борис был раздосадован помехой. Он предпочел бы находиться тут, возле девушки, и постепенно покорять ее своим присутствием, пусть неподвижным, пусть даже и молчаливым. Но Фаина сказала:
  - Мы уже идем, папа.
  Вставала со стула она очень неохотно, однако Борис стоял на прежнем месте, и она вынуждена была повернуться к нему при вставании и прикоснуться к нему руками при этом, а он лишь смотрел и улыбался, и не делал ни одного движения ей навстречу, чтобы не спровоцировать ее недовольство. И он увидел, почему она так тщательно прятала лицо - оно румянилось, как утренняя заря, и теперь, когда оно открылось всем взорам, она покраснела сильнее и спрятала единственное, что еще можно было спрятать - синие глаза.
  - У твоего папы замечательно правильная речь. Кем он работает?
  Она посмотрела на него с благодарностью:
  - Вы заметили? Он был учителем русского языка и литературы, сейчас на пенсии. У него есть звание "старший учитель" и медаль "ветеран труда". И он, к сожалению, инвалид-сердечник.
  - Я так и думал, что он учитель. Почему ты до сих пор говоришь мне "вы"? Мне перед Петром Николаевичем неудобно. Пожалуйста, это же нетрудно.
  Она нахмурилась, но он не уступал, и она согласилась:
  - Я попробую.
  Он в знак признательности слегка ей поклонился. Она пошла на кухню впереди него. От наплыва народа там сразу стало негде развернуться, кухонька была явно не предназначена для численно полноценной семьи. Все место в ней занимали стол, табуретки, плита, холодильник и мойка. Вся посуда была сложена в шкафы и на полки, висящие под самым потолком. На столе стояла миска, в ней горкой лежали душистые, дымящиеся, переливающиеся от масла пельмени, вазочка со сметаной и три прибора. На плите подогревался чайник и весело свистел. Фаина замерла на пороге, удивленно переводя взгляд между столом и отцом. Такие деликатесы редко посещали их дом. Петр Николаевич пояснил:
  - Ведь пост закончился, а на Рождество Христово у нас не получилось ничего праздничного приготовить. Я купил фарш в нашей школе, где я работал. Сегодня и отпразднуем. Садитесь, молодой человек. Фаюшка, помолимся.
  К полной растерянности гостя, хозяева повернулись к окну, подняли лица к небу и начали удивительно слаженно читать наизусть:
  - Очи всех на Тебя, Господи, уповают, и Ты даеши им пищу во благовремении, отверзаеши Ты щедрую руку Твою и исполняеши всякое животное благоволения.
  Они осенили себя крестным знамением, потом уселись за стол. Их лица поразили Бориса светлостью и добротой. Досада его вдруг прошла, испарилась куда-то - отец Фаины отнесся к нему без недоверия, и это поневоле трогало до глубины души. Кроме того, Бориса тронула и необычайно теплая, благословенна атмосфера этого места. Под улыбкой отца и Фаина оттаяла, стала вести себя непринужденно, смотрела на гостя не таясь, участвовала в разговоре, и Борис окончательно попал в плен - теперь он не сможет жить без таких вот обедов, без Фаины, которая, как он заметил, на самом деле очень хорошая, но отнюдь не пресная. Она имела обо всем свое суждение, не всегда, с чьей-то точки зрения, верное, но логически или эмоционально обоснованное. Правда, она не слушала радио и не смотрела телевизор, следовательно, не разбиралась во многих вещах, но это почему-то не делало ее недоразвитой. Зато она очень глубоко и тонко чувствовала музыку, литературу и живопись, буквально до болезненности, и куда было до нее тому же Эдгару с его этическими и эстетическими критериями ratio! В ней понимание искусства шло не от разума, а из души, настроенной на прекрасное, как музыкальный инструмент.
  Борис подумал, что ни с кем ему не было так приятно находится рядом, как с Фаиной. Но, к сожалению, обед скоро закончился. Не успел Борис опомниться, как хозяева снова встали лицом к небу и начали читать наизусть:
  - Благодарим Тебя, Христе Боже наш, яко насытил еси нас земных Твоих благ, не лиши нас и Небесного Твоего Царствия, но яко посреде учеников Твоих пришел еси, Спасе, мир даяй им, приди к нам и спаси нас.
  Перекрестившись, они повернулись к опешившему гостю, причем взгляд Фаины был одновременно и торжествующим, и насмешливым. Казалось, она задалась целью сразу огорошить своего кавалера, чтобы начисто отбить у него охоту общаться с такими чудаками. Но он еще раз мысленно усмехнулся: наивный ребенок опоздал с приемами шокирования, так как он уже видел ее подлинное лицо и на такие уловки вряд ли попадется.
  В одно мгновение тарелки, вилки, ложки, чашки из-под чая были вымыты и блестели на полках. И вдруг Фаина обернулась к Борису:
  - Пойдем ко мне в комнату.
  Петр Николаевич в это время включил в гостиной телевизор и уселся слушать новости. Борис уже ничему не удивлялся, а к суровости в глазах девушки он почти привык. В комнате она садиться не стала, остановилась возле стола, прямая, как струна, сложила руки на груди и сказала:
  - Ты можешь сесть, если хочешь, хоть на стул, хоть на кровать. Я буду говорить недолго, и после этого ты уйдешь. Не возражай. Ты не мог не заметить, что ты здесь неуместен.
  Борис как раз хотел возразить, однако тон Фаины был серьезен, и он смолчал.
  - Итак, я объясняю в первый и последний раз, - продолжила она. - С тех пор, как ты начал меня преследовать - не возражай же! - на что, по-твоему, это похоже? Так вот, с тех самых пор вся моя жизнь полетела кувырком. Для тебя это, наверное, звучит комплиментом. Может быть, тебе это непонятно. Я вижу, папа мой и все остальные не желают мне помогать, хотя прекрасно знают мои цели и стремления. Под их и твоим давлением я решилась было сделать вид, что соглашаюсь тебе и им потворствовать, чтобы только вы все оставили меня в покое. Но потом поняла: так вести себя недостойно, мне противно притворяться, поэтому вот сейчас я хочу сказать то, что думаю. Я выросла при церкви. Там сложился мой характер и образ мыслей. У меня еще в детстве появилась мечта - стать настоящей художницей и писать иконы. Кажется, это не очень самонадеянно с моей стороны. И вообще, для счастья мне нужно не так уж много: чтобы близкие мне люди были живы и здоровы, и чтобы никто не мешал мне идти своей дорогой. И всё. Мы с тобой не просто разные, мы диаметрально противоположные люди. Ты человек аристократический, взрослый, самостоятельный. У меня вроде бы нет повода думать о тебе плохо, но все-таки я знаю, что ты явился не с добрыми побуждениями, и на уме у тебя одно - развлечься. Моя жизнь тебя нисколько не интересует, и то, что будет со мной потом, когда эта игра закончится, тебя не волнует. Поэтому я не хочу общаться с тобой. Пожалуйста, оставь меня в покое. Так будет лучше для всех. Ты и сам понимаешь это не хуже меня.
  Тут он не выдержал, вскочил со стула и несколько раз смерил шагами ее крохотную спаленку. Эта прямая и откровенная речь необычайно смутила и взволновала его. Фаина удивленно водила за ним глазами и невольно отодвигалась к окну - мало ли, вдруг это он рассвирепел и готовится расправиться с нею. Но пусть лучше так, чем юлить перед ним, как змея. Он же остановился перед ней почти в такой же позе, сложив на груди руки. Его черные глаза блестели, а в голосе прозвучала неподдельная горечь:
  - Ну, спасибо! Впрочем, я уже привык к тому, что на мне лежит клеймо аристократа. Но никогда еще мне не тыкали этим клеймом так обидно! У меня что, по-твоему, нет никаких чувств, из-за того, что мой отец стоит у власти? Или я не такой же человек, как ты?
  Она поняла, что обидела его всерьез, и уже раскаивалась в своей резкости, но отступать не собиралась. Еще чего!
  - Извини, - твердо произнесла она, - если мои слова тебе неприятны, но ведь это правда. Ты не такой человек, как я, потому что ты с детства ни в чем не знал отказа и всегда получал желаемое. Это не могло не сказаться на твоем характере. А как еще я могу о тебе думать? Вспомни, как ты вел себя на той ужасной вечеринке у Эдика Тимофеева! А в библиотеке? Боже мой! - Она покраснела от стыда за сцену в читальном зале. - А какой скандал был в Разовке, в доме церковного старосты, где я осталась ночевать, а ты вломился прямо в комнату, как... как разбойник! Это что, шуточки такие?
  Он прикрыл глаза рукой и снова несколько раз прошелся по комнате. Она смотрела на него, теперь уже с жалостью, однако не уступала ни пяди.
  - Отсюда я делаю вывод, - дрожащим голосом завершила она, - что ты просто хочешь меня опозорить!
  Он остановился посреди комнаты с таким решительным выражением на лице - она отступила к окну и побледнела от страха. В ответ на это он развел руки в стороны, как бы в доказательство ненасилия, и даже поставил между собой и девушкой ее стул. Усмехнулся еще горше:
  - Успокойся, я тебя не трону. Даже не подойду к тебе. Но только скажу, что ты несправедлива. Я признаю, конечно, я вел себя глупо. Потому что ты отказывалась хотя бы выслушать меня.
  - Это не оправдание!
  - Хорошо. Но посмотри на меня. Меня зовут Броис Новиков, я родился в городе Краснониколаевск Горьковской области, двадцать пятого ноября тысяча девятьсот семидесятого года. Я с золотой медалью окончил среднюю школу номер три города Краснониколаевск и сейчас учусь на третьем курсе института иностранных языков. Живу у Тимофеевых по знакомству. Характер у меня и впрямь не идеальный, но проблем тем, рядом с кем я живу, я не доставляю. Подрабатываю в свободное время сочинением рассказов и вполне могу содержать себя сам, если понадобится. Друзей у меня нет, но зато много приятелей, это может навести на мысль о поверхностности моих интересов. Не отрицаю, я пока не определился с тем, чему в жизни надо отдать предпочтение. Правда и то, что я веду себя легкомысленно, выпиваю на вечеринках и иногда курю сигареты, и встречался уже с несколькими девушками. Для тебя, естественно, это портрет сущего беса, а я просто человек. Я увидел тебя и ни о чем больше не думаю. Тебя не должно это удивлять - ты же видишь себя в зеркале и знаешь, насколько ты прекрасна. Сначала я, действительно, относился к тебе как к обычной девушке, напустившей на себя этакий лоск, для интереса. Скажу даже больше: сегодня с утра я тоже так думал, но знакомство с твоим папой и особенно обед с вами совершенно изменили мое мнение. Ты - не обычная девушка. И я не могу, просто не могу расстаться с тобой.
  Она умоляюще протянула к нему руку:
  - Ради Бога, не делай этого! Ты же сам видишь, какие мы разные! Ты очень легко найдешь себе подругу, которая тебе подойдет и окажется достойной разделить с тобой...
  Он с силой сжал спинку стула, до белизны в пальцах.
  - Какое мне теперь дело до всех других девушек, когда я узнал тебя! Какая из них сравнится с тобой? Разве они могут быть лучше или красивее тебя?
  Он глубоко вздохнул и закрыл глаза, чтобы успокоиться, затем продолжил тихо:
  - Фаина, мне очень тяжело. Ты действительно живешь другой жизнью, мы как будто находимся в разных мирах, но я этого не хочу! Конечно, ты можешь прямо сейчас отослать меня, и я уйду. Навсегда. Честно. Но этим ты просто лишишь меня возможности прикасаться к твоему миру, миру света и доброты. Сейчас у меня уже нет сил спорить с тобой и переубеждать.
  Он остановился в ожидании. Они смотрели друг на друга, не отводя глаз, пока у нее не выступили слезы от тех усилий, которые она предпринимала. В душе у нее шла борьба. Борис говорил очень искренне, по крайней мере, в тот момент, и она не могла остаться к такой просьбе равнодушной. И в то же время она была уверена, что этот его порыв пройдет, и все вернется на круги своя.
  Он не дождался от нее ответа, опустил голову и направился к двери. Весь его вид выражал безнадежность.
  - Подожди! - не выдержала она. - Как тебе не стыдно. Ты же знаешь, что из всего этого ничего не выйдет. Абсолютно ничего.
  При этом она ладошками сердито утирала со щек слезы. Борис повернулся к ней и ласково улыбнулся, но не вернулся.
  - До свидания, - шепотом попрощался он.
  Он снился ей всю ночь, так что утром она проснулась больная и слабая. Теперь она видела его отчетливо, взгляд художницы быстро запомнил черты его лица, манеры, движения, общий рисунок тела. Она приходила в отчаяние то того, как он был красив и как настойчиво добивался ее общества, но и от того, что между ними невозможны любые отношения. Даже дружеские, даже приятельские, даже просто знакомство. Господи, тогда зачем им все это?
  На обратном пути Борис столкнулся-таки с Раей Беловой, которая со всех ног бежала ему навстречу. Она спугнула ему настроение, и он поморщился:
  - Это опять ты!
  Она не огорчилась из-за столь холодного приема:
  - Не опять, а снова! Да, я. Поговорить надо.
  Он вздохнул. Атмосфера, созданная Фаиной, неизбежно выветривалась из его души под напором Раиного энтузиазма. Она смотрела на Бориса искоса своими карими глазами и усмехалась:
  - Смотрю, тебе тоже скоро будет прямая дорога в монастырь. Знаешь, а я могу дать тебе совет, как наверняка покорить Файку. Хочешь?
  - Ну давай.
  Она сделала серьезное лицо:
  - Стань священником.
  И захохотала, схватив его за руку.
  Он стряхнул ее с себя и пошел прочь. Она догнала его и бесцеремонно снова за него ухватилась, цепко, как шарик репейника. Старалась попасть в такт его шагам. Он на нее не смотрел, лицо его стало каменным. С нее тут же слетела вся бравада.
  - Да, - протянула она. - Такого взгляда, каким ты смотрел на нее, мне вовек не дождаться. Обидно и досадно, но ладно. Не сердись, а? Я пошутила.
  Он молчал. Он сердился на самого себя - выходит, всем видно, что он попал в зависимость от девушки. Странно, он действительно чувствовал к Фаине нечто необъяснимое, неподдельное, и это приводило его в ярость. Он не мог позволить себе роскошь влюбиться, ведь тогда он утратит все то, что он больше всего в себе ценит, все неотъемлемые атрибуты главного героя - свободу и равнодушие. Фаина ему по вкусу, конечно, но... А как же спортивный и охотничий азарт и сладость победы? Нет, он не отступит. Как бы не так.
  - Значит, Файка, - продолжила Рая. - Смешной ты, правда! Как тебя угораздило так вмазаться? Ты посмотри на нее повнимательней - за ее внешностью ничего нет!
  - А за твоей внешностью - есть, - не утерпел Борис.
  От его ядовитого тона она приостановилась и опустила глаза. Ее голос задрожал от обиды, тем более незаслуженной.
  - Это жестоко с твоей стороны, - сказала она. - Я имела в виду, что за ее внешностью нет ничего, необходимого для любви. Там есть всякие хорошие и правильные человеческие качества, но для любви нужен огонь, а она холодная, как ледышка. И, раз уж ты начал нас с ней сравнивать, то имей в виду: даже если она в тебя влюбится по уши, она никогда и никому не даст это понять, скорее покончит с собой, чтобы избавиться от этого греха и не допустить его... реализации. А я вот не лицемерю - ты мне очень нравишься, и я этого не скрываю.
  Борис остановился и повернулся к ней лицом. Ему стала невыносима вдруг компания Раи, как и всех остальных людей. В нем еще оставался порыв, возникший в разговоре с Фаиной, и он стремился поскорее остаться один - еще раз без помех вспомнить нынешний день от начала до конца, повторить его мысленно, так как именно сегодня он почувствовал в себе настоящую жизнь, биение сердца, всплеск эмоций, а до того у него была словно не жизнь, а игра, кино. Этот всплеск, этот подарок сделала ему Фаина. Легче всего отделаться от Раи можно было бы грубостью, но Борис продолжил откровенничать, как и в комнате Фаины, хотя Рая, в отличие от своей подруги, вряд ли смогла бы его откровенность оценить.
  - Послушай меня, - попросил он. - Я только что вышел из дома, где был счастлив. Твое появление мне мешает. Ты классная девчонка, в самом деле, и в другое время, если бы... не было Фаины... может быть, у нас и получилось бы что-нибудь. Я не влюблен в нее... пока. Я просто хочу быть рядом с ней, потому что она не такая, как все другие девчонки. Она не заигрывает со мной, к сожалению, но зато она не притворяется, и когда она рядом, мне становится хорошо. Прошу тебя, уйди и дай мне спокойно думать о Фаине. Поговорим когда-нибудь в другой раз. Полагаю. Нам придется частенько видеться, вы же с Фаиной подруги. Всего хорошего.
  И он пошел вперед так быстро, что Рая не догнала бы его даже бегом. Да, это был не день Раи Беловой! Поражение на том фронте, где она считала себя непревзойденным мастером, да еще и поражение от собственной подруги, которая строит из себя тихоню, а сама каким-то непостижимым образом прямо из-под носа увела перспективнейшего парня, красавца и умницу, - тут было от чего лить слезы! Чепуха, лить слезы Рая не станет. А то еще тушь с ресниц потечет. Проклятие, как эта святоша его охмурила. Кажется, он, кроме нее, ничего и не видит. А она, Рая Белова, само воплощение любви и красоты, осталась ни с чем. Может, все дело в том, что Файка его не любит, а Рая сама бросается ему на шею? Ох, но если не бросаться ему на шею, то можно больше никогда с ним не встретиться. И будет он с Файкой... Ездить на машине, ходить в кино, отдыхать на море... Осуществлять Раины мечты...
  От зависти у нее буквально потемнело в глазах, когда она представила себе все это. Особенно Фаину в богатом черном вечернем платье из тончайшего шелка, и с изысканной прической, и на каблуках, и с бриллиантами везде - на шее, на руках, на волосах... И Борис перед ней в смокинге, с букетом алых роз в руках. Черт возьми, да не бывать этому! Зачем это все Фаине? Пусть наслаждается своими иконами и своим небесным покоем. Она, кстати, и внешне похожа скорее на ангела, чем на светскую даму.
  А вот Рая Белова - другое дело.
  Она ходила кругами возле их домов и строила в уме далеко идущие планы. В глазах у нее мелькали искры, губы, с таким тщанием, с такой надеждой подкрашенные ее лучшей, самой дорогой помадой, кривились и подрагивали, руки в карманах пальто сжались в кулаки. Прежде всего, ей доподлинно не известно, что именно произошло сейчас в доме у Ордынских. Файка таиться не станет и расскажет подруге все до мельчайших подробностей. На то она и подруга. А дальше - действовать по обстоятельствам. Насколько она могла разглядеть за время их знакомства, Борис по натуре собственник. Это проскальзывает в нем иногда, да и избалованные папенькины сынки не могут не быть собственниками. Это значит, что он не потерпит никакого соперничества, потому что считает Фаину своей и только своей избранницей. У, найти ему соперника в таких условиях - пара пустяков. У них в общине, в Разовке, есть весьма симпатичные ребята, Рая видела их собственными глазами, когда осаждала отца Александра в воскресной школе. Нет, она решительно с каждым шагом все сильнее убеждалась в том, что Борис Новиков - не для Фаины.
  Но стоило ей хоть мимоходом вспомнить отца Александра, как пленительный образ Бориса отступил в сторону, а затем и вовсе рассеялся, как туман в солнечных лучах. Насколько же интереснее по сравнению с ним выглядит молодой священник! Рая блаженно улыбнулась и закрыла глаза, чтобы создать иллюзию еще большей близости. Внешность отца Александра она знала наизусть. Если бы она умела рисовать, она могла бы писать его портреты, любые, по памяти. Выражение лица, волнующий голос, все черты, вплоть до мельчайшей реснички, оттенок глаз - в воображении Раи он был запечатлен навеки. Мысленно - он был её, они принадлежали друг другу, а всего остального мира как бы и не было совсем. А зачем им, в их любви, окружающий мир? В их любви он и священником-то не был... И пусть в реальности дело обстоит с точностью до наоборот, в мечтах они всегда вместе, вдвоем, как в скульптуре Огюста Родена "Вечная весна" - Рая видела ее на фотографии в журнале и пришла в такой восторг, что вырезала картинку и спрятала у себя в тетрадке. Жаль, ему неизвестно ее намерение стать манекенщицей. Памятуя о реакции Фаины на эту новость, можно было предполагать и то, что отец Александр тут же ринется спасать заблудшую душу, пока еще есть возможность ее спасти. Будто она стоит не на пороге славы, а на краю пропасти. Странные они, эти верующие. Для них худшим является то, что дает людям приятную, комфортную, красивую жизнь. А уж когда отец Александр ринется ее спасать...
  Рая снова остановилась и зажмурилась, продлевая мгновение. Но уже через секунду она перескочила небольшой сугроб и не спеша направилась к дому, где жила Фаина. Надо же было разведать, что у них там с Борисом произошло. А об отце Александре лучше мечтать ночью, лежа под одеялом и глядя в небо, в темноте и тишине.
  Петр Николаевич ушел навестить друга, а Фаину Рая застала за уроками. Но - вот странно! - алгебра не двигалась с места, Фаина сидела за столом, свесив голову и кусая колпачок ручки. Это Раю не удивило. После посещения такого парня, как Борис, к урокам не скоро вернешься.
  - Представляешь, забыла записать домашнее задание по русскому, - оправдывалась за свой неожиданный визит Рая. - Телефона у тебя нет, пришлось бежать.
  - Ничего, - отозвалась Фаина, не шелохнувшись. - Посмотри у меня в дневнике.
  Рая пошарила вокруг нее на столе и не нашла.
  - А где он?
  - В сумке, наверное.
  Дневник был в сумке. Рая пролистала его и положила на место. Сама она никому и ни за что не позволила бы взять в руки свой дневник, прежде всего потому, что в нем обычно хранятся записочки от мальчиков и прочая мелочь, которую другим девочкам видеть ни к чему. А вот Фаина - пожалуйста. У нее в дневнике нет ничего таинственного.
  - Что с тобой? - спросила Рая.
  - Со мной?
  - Да. Ты какая-то... не такая.
  Фаина вздохнула и выпрямилась.
  - Может быть, может быть... Знаешь, Раиска, разговор с ним меня измучил. Я сейчас ничего не могу делать. Совершенно без сил.
  Рая притворилась несведущей:
  - С ним? С кем - с ним?
  - Ну... с ним. Ты знаешь, о ком я говорю.
  Это нежелание называть имя показалось Рае подозрительным.
  - С Борисом, что ли? - прямо спросила она.
  - Ну да... Я позвала его к нам.
  - Что?
  - Да.
  - Ну ты даешь!
  Фаина пожала плечами:
  - А что мне оставалось делать? Я позвала его, чтобы он убедился, что мы живем бедно, что мы совсем другие люди и что между нами пропасть. Он этого не понял, или не захотел понять. Тогда у меня был последний выход: высказаться начистоту. Если бы он стал юлить, извиваться, то для меня все было бы ясно. Но, Раиска, он не юлил и не извивался. Мои слова задели его за живое, и он тоже высказался. Похоже, что откровенно. Это поставило меня в тупик. Он действительно способен еще на искренность... но... Раиска, я не могу! Я его боюсь! То есть он меня, конечно, пальцем не тронет. Но я боюсь! Вовсе не это мне нужно в жизни!
  Рая была озадачена. Значит, кроме разговоров, у них тут ничего не произошло? С какой же стати вокруг этого поднялась такая буря? Сам Борис вышел и заявил, что был счастлив, и никого, кроме Фаины, уже не воспринимает. Фаина сидит тут как в воду опущенная. Раю они заставили суетиться в цейтноте, и все это - из-за одного лишь разговора? Сумасшедшие! Вот если бы они целовались - тогда другое дело.
  - Не понимаю я, что тебя так пугает, - наконец, сказала Рая.
  - Как это можно не понимать? Это же видно с первого взгляда!
  - Что видно-то?
  - Что мы с ним слишком разные!
  Рая собралась с духом и принялась убеждать, так как путь к Борису Новикову по-прежнему лежал через Фаину.
  - Фая, ты сама создаешь проблему там, где ее нет и быть не должно! Скажи на милость, почему ты вбила себе в голову, что вам обязательно нужно быть одинаковыми? Так не бывает! Люди от природы получаются разными. Если хочешь, Бог создает людей разными. Так они учатся друг у друга и обогащают друг друга.
  Фаина удивленно на нее посмотрела и ничего не ответила. "Эк меня занесло", - весело подумала Рая и засмеялась:
  - Но я же вижу, все у вас уже идет на лад! По крайней мере, с твоей стороны наблюдается явный прогресс. Я рада. Надеюсь, все получится.
  Фаина снова на нее посмотрела и снова ничего не ответила.
  Рая решила не перегибать палку и перевела беседу в другое русло:
  - Кстати, что случилось с Эдиком Тимофеевым? Он обозлился, как собака.
  - Откуда ты знаешь?
  - Я хотела с ним поболтать. Не то чтобы он за мной бегал, но помнишь, мы с ним в кино пару раз ходили, он мне даже цветы дарил. В общем, он был ко мне неравнодушен. И вот сегодня я к нему подошла, по-хорошему, и спросила, как дела. Файка, как он на меня набросился! Чуть ли не с кулаками! Я уже думала убежать от него, но он сам как-то быстро сник и ушел. На него это не похоже.
  Фаина пожала плечами, на сей раз с безразличием:
  - Понятия не имею, что с ним стряслось. С жиру бесятся. Батюшка Александр говорил, что именно Эдькин отец дольше всех не соглашался на проведение крестного хода на это Рождество. Еле-еле убедили. Хотя это было и не его дело - ведь крестный ход проходил в Разовке, а не в городе!
  - Дорогая моя, Эдькин отец и сам лицо подначальное. Если он так упирался, значит, ему указывал кто-то сверху. В каком мире ты живешь? Здесь, у нас, нет свободных людей, никогда не было и никогда не будет. Каждый из нас кому-нибудь подчиняется.
  - Я никому не подчиняюсь! - воскликнула Фаина.
  Рая засмеялась:
  - Глупая! Ты-то подчиняешься больше всех! Своему отцу, священнику, учителям... Или ты хочешь уверить меня, что ты - бунтарь? Не смеши людей!
  Но Фаина возмутилась не на шутку:
  - Если их требования противоречат моим правилам, то я не подчиняюсь им! Раиска, ты это знаешь! Не делай вид, что не помнишь!
  Рая заметила:
  - Да помню я, все помню. И все-таки ты подчиняешься, пусть не им, но есть кто-то, кому ты подчиняешься безоговорочно, даже не зная точно его волю.
  - Вот как? И кому же это я подчиняюсь?
  - Богу.
  У Фаины так задрожали руки, что она выронила ручку.
  - Ты права, - прошептала она. - Боже мой, ты права!
  Она была подавлена этим напоминанием, потому что это было первое напоминание о Боге в тот необычайный день. Право же, она не виновата. Борис сбил ее с пути истинного своим объяснением. А Рая между тем попрощалась и ушла - она уже узнала все, что нужно. И только за ней закрылась дверь, как с ее лица исчезла улыбка, глаза опустились вниз, и домой она шла медленно, кутаясь в пальто и вгоняя глубже в карманы сжатые кулаки. Поражение, сокрушительное поражение на всех фронтах! Ну, кто бы мог подумать! Эта унылая монахиня не обратила наглеца в соляной столб, а, напротив, была тронута его словами и до сих пор находится под впечатлением. Так, чего доброго, они и вправду полюбят друг друга - "волна и камень, стихи и проза, лед и пламень" - и если честно, они, Борис и Фаина, не такие уж разные в своей основе, просто развитие их шло в разных направлениях. Она, Фаина, уже колеблется, уже прислушивается к словам Бориса, он может считать это поощрением. Предположим, она влюбится, и, конечно, будет молчать и давить в себе земное и грешное. Он так пристально относится к ней, что без труда заметит в ней перемену, и без труда же определит причину этой перемены. И тогда возможны два варианта. Первый: он мгновенно охладеет к ней, испугавшись последствий и ответственности, и начнет искать ей замену, поглаже и попроще, чтобы зализала рану, пролилась бальзамом на душу, и для этой роли Рая подойдет идеально. Второй вариант: Борис в черном костюме, Фаина в подвенечном платье, и Рая с лентой через плечо, на которой написано "Почетный свидетель". Бррр... о таких кошмарах лучше не думать, не дай Бог ночью приснится, ведь инфаркт случится...
  Спугнуть такие ужасы можно мечтанием о собственной карьере. Никакой Денис Павлович со своими мерзкими взглядиками не заставит ее свернуть.
  Два брата
  Рая очень тщательно готовилась к этому свиданию. Выбрала самое выигрышное платье, черное, маленькое, обтягивающее - то самое, в котором она встретила Новый год у Эдгара Тимофеева. К нему можно было надеть любые украшения, а уж этих-то побрякушек у нее было предостаточно. И макияж она наводила тщательнее обычного. Видела в зеркале, как буквально на глазах она превращается в другого человека, но при этом взгляд у нее был странный - тихий, остановившийся, и линия бровей, несмотря на все старания ее разгладить, говорила об озабоченности. Раю пригласили на свидание по поводу международного женского дня, и она знала, что ее ждет: цветы, дорогой ресторан и разговор, от которого она охотно убежала бы на край света. И тем не менее она не могла отказаться, иначе это поставило бы крест на всей ее дальнейшей карьере.
  Мученики ведь тоже терпят страдания и за это попадают в рай.
  Денис Павлович обещал прислать за ней такси. Он сделал больше - на этом такси заехал за ней сам, и ей почти не пришлось ждать. Правда, уже в воздухе ощущалась весна, и в зимнем пальто стоять на остановке было тяжеловато - оно будто сковывало дыхание и давило на плечи. Рая ёжилась в нем, но не от холода, а от дурных предчувствий. Она не хотела ехать с Денисом Павловичем в ресторан. Она не хотела его вообще видеть. Но - это ужасное слово "надо"! Должно быть, именно так чувствовали себя высокородные наследницы королевств, когда их везли к мужу, которого они еще не видели ни разу, обвенчанные заочно, выданные за таких же королей или принцев, слабосильных и бесцветных, как огурец, с водицей в жилах вместо крови - у них же ведь длинная и безупречная родословная. Наследницы, еще не видя своего супруга, заранее знают, что счастья в браке им не видать, но едут все равно, так как их с младенчества готовят к такой судьбе и гордятся ею. Те наследницы, что половчее, умудряются познать и власть, и любовь.
  Денис Павлович сидел в машине спереди, рядом с водителем, и Рая с облегчением вздохнула, усаживаясь назад и подбирая полы пальто. Но при этом не забывала приветливо улыбаться Денису Павловичу и изображать полнейшую невинность, не показывать ни на секунду, что догадываешься о подоплеке приглашения. В такси стоял запах одеколона от Дениса Павловича, водитель от него слегка отворачивался, отвернулась бы и Рая, если бы было куда. Но она была привязана к Денису Павловичу обстоятельствами - самой обязывающей привязанностью на свете, потому что не видела иного способа достичь осуществления своей мечты. А гордый собой толстокожий Денис Павлович поминутно оборачивался к Рае, чтобы получить в ответ мгновенную улыбку и благодарный взгляд жертвы, влекомой на заклание.
  Они остановились у ресторана "Глобус", знаменитого тем, что там собиралась элита города, политическая и творческая. С виду это было почетное и уважаемое заведение, даже чуть ли не застарелое - зал его, вместительный и одновременно уютный, был отделан деревом, потемневшим, лакированным, украшенным мелкой резьбой по краю бордюра, и это придавало ему дореволюционную, консервативную окраску. Здесь было тепло, очень чисто, очень вкусно, приятная атмосфера, негромкая ненавязчивая музыка - образцово-показательный ресторан. Лица у его сотрудников были непроницаемы, они выражали услужливость, понимание и абсолютную немоту, это был штампованные лица вышколенных работников общепита. Они видели и знали всё, но и под пытками не раскрыли бы тайн своих постоянных клиентов, так как это повредило бы их благосостоянию. Рука руку моет, и у клиентов никогда не было проблем с рестораном, и у ресторана никогда не было проблем клиентами. Если ты имеешь деньги и желаешь получить за них максимум, что может дать ресторан - смело иди в "Глобус", там тебя обслужат по высшему классу. Тот, кто любит такие заведения, получит массу удовольствия и постарается прийти еще, накопив денег. Пожалуйста, всегда рады. Но сюда приходят не только за вкусным обедом или ужином и приятным времяпрепровождением. Знающие люди ищут здесь острых ощущений, лекарство от скуки, и получают всё это в полном объеме. Красивые женщины, "эксклюзивная" охота или рыбалка, прогулки по Волге и Оке, даже такая экзотика, как примитивные бои без правил, безобразно содранные с американских боевиков и до сих пор не прижившиеся на нашей почве в массовом порядке, - любителям приключений гарантирован был рай наяву, а руководству "Глобуса" - неиссякаемый источник дохода, несравнимый с доходом от ресторанной деятельности. Ведь всегда и везде находятся целые толпы особей, выкладывающих гигантские суммы, чтобы только почувствовать себя супер-человеком. А директор "Глобуса" ухмылялся в свои пышные белые усы и радостно потирал руки, разжигая инстинкты богатеньких бездельников. И это не мешало им всем, сверху донизу, сохранять добропорядочное выражение лица - круговая порука связала заведение и его посетителей мертвой хваткой.
  Впрочем, с того времени мало что изменилось.
  Денис Павлович был лично знаком с директором "Глобуса", поэтому всегда мог рассчитывать на хороший прием и всяческую поддержку. Ученицы из школы моделей пытались собственными силами разузнавать, чем в действительности занимается Денис Павлович Афанасьев, откуда у него столько средств и влияния, но ничего выяснить не сумели, кроме того, что он и вправду богат и влиятелен, но в политике замечен не был, по специальности - бухгалтер-экономист, водит дружбу практически со всеми "шишками" Горьковской области, частенько бывает и в Москве, и приезжает из белокаменной неизменно в превосходном расположении духа, и его невозможно привлечь ни к какой ответственности, так как он по каким-то непонятным причинам обладает неприкосновенностью, и его очень боится их преподаватель, мадам Василькова.
  Они все в школе моделей зависят от Дениса Павловича Афанасьева.
  Официант усадил новоприбывших посетителей за маленький столик в уголке, где им никто не помешает, хотя Денис Павлович и не настаивал на уединении. Столик был покрыт розовой скатертью, в красном стакане стояли белоснежные салфетки, а рядом, в стилизованной под графин вазочке, благоухала короткая, но пышная розочка. Живая - у "Глобуса" имелась и собственная оранжерея, на которой тоже можно было зарабатывать. Вообще, директор мегаполиса под названием "Глобус" был человеком предприимчивым, извлекал рубли из всего, даже из того, что, казалось бы, не могло по определению приносить доход, и процветал, как и его оранжерея, за что Денис Павлович его больше всего уважал.
  Денис Павлович по прозвищу Босс на правах завсегдатая принялся распоряжаться. Сделал заказ для себя и для своей спутницы, попросил принести воды и предупредил, чтобы их никто не тревожил, как всегда, и большой привет Михал Виталичу, если получится, он зайдет поприветствовать его лично, но вряд ли, понимаете ли, спутница и тэ дэ и тэ пэ, разговор предстоит непростой, ну, все мы люди, все человеки... Официант кивнул головой, на лице его не дрогнул ни единый мускул. Сделав пометки для себя, он не удалился и не ушел - он исчез, испарился, растаял в воздухе, как дым, и в следующее мгновение, должно быть, материализовался в кухне ресторана. Здесь работали только профессионалы.
  Рая вела себя скованно и явно нервничала в непривычной обстановке. Она оглядывалась вокруг с удивлением. Рестораны она видела только снаружи, внутри же помещение их представляла смутно, только на основе киношных материалов, и теперь убеждалась, что это не совсем одно и то же. Смущало и ее зависимое положение, не она заказывала тут музыку, пока. И от взгляда Дениса Павловича некуда было спрятаться, нечем было загородиться.
  Если бы хотя бы это были другие глаза, глаза другого человека! Если бы хотя бы Денис Павлович был помоложе! Хоть чуточку симпатичнее! О Господи, неужели это все происходит с ней?
  - Раечка, вы слишком напряженно держитесь, - заметил он. - Ну не надо так переживать. По-моему, в нашей школе всем известно, что лучшим ученицам я часто устраиваю такие сюрпризы.
  - Да, разговоры были, - не подумав, сболтнула Рая.
  Денис Павлович насторожился:
  - Вот как? И кто же это распускает языки среди наших ангелочков?
  Тон его был шутлив, но угрозы он скрыть не смог. Рая смешалась на несколько секунд, затем выкрутилась:
  - Лена Выходцева рассказывала. Помните, она из Сормова, в феврале она перестала ходить к нам, ее родители запретили.
  Денис Павлович наклоном головы оценил ее ловкий ход, но не поверил ни на грош - с Леной Выходцевой он никаких отношений не заводил, она была не в его вкусе, резкая и агрессивная, они называли ее "тигрица" и завидовали ее способности отстоять свое мнение любыми средствами. Значит, о нем, о Боссе, ученицы говорят между собой, да и глупо было бы надеяться на их молчание. Пусть. Они у него в руках.
  - Я давно хотел вас спросить, Раечка, нравится вам у нас заниматься?
  - Да, очень, - с чувством отозвалась она.
  - Я за вами слежу, - продолжал Денис Павлович. - Это входит в мои обязанности - следить за теми, кто у нас занимается. Все-таки мы не только обучаем, самых способных мы трудоустраиваем. А у вас, Раечка, есть способности, это несомненно.
  Она и без его комплиментов была в этом уверена, поэтому выразила благодарность не столь явственно, как он рассчитывал.
  - У нас, Раечка, вы же знаете, новая, передовая методика обучения. Ваша преподавательница, Полечка Василькова, работала за рубежом, в одном из ведущих агентств Европы, в Лондоне, поэтому я советую вам слушать ее внимательно и перенимать ее знания и опыт. Несколько лет назад, лет пятнадцать или двадцать уже, ее фотографии печатали на обложках, и она покорила миланский подиум, сотворила подлинную сенсацию. Ей дали прозвище "Московский Метеорит", а ведь она не так уж красива. Она поездила по миру. Собственно, она и родилась за границей, в Лондоне, а сюда приехала не так давно... Так что учитесь у нее всему, Раечка. Кстати, она вас очень, очень хвалит.
  Рая улыбнулась дежурной улыбкой. До сих пор он не сообщил ей ничего нового.
  Тут у них на столе появился ужин и бутылка с шампанским. Ароматы это все вызывало самые возбуждающие, но Рая от них еще больше смутилась. Вдобавок она не была обучена этикету и - о стыд! - не умела пользоваться ножом и вилкой. Но Дениса Павловича это только насмешило:
  - Раечка, а вы посмотрите вокруг. Найдете хоть кого-нибудь, кто правильно ведет себя за столом, соблюдая этот ваш этикет? Делайте как все, и у вас получится.
  Она глубоко вздохнула и опустила глаза. Скованность не прошла, а усилилась. Рая мучительно ждала, когда он приступит... ближе к делу. Он же не торопился. А куда ему спешить. Он налил в бокалы шампанское и первым приподнял свой, как бы приглашая присоединиться. Рая неверной рукой последовала его примеру. Она не хотела пить шампанское с ним.
  - Ну то же, Раечка. Сегодня восьмое марта, международный женский день. Разрешите мне вас поздравить с этим праздником и пожелать, кроме личного счастья, еще и удачной карьеры и осуществления каждой вашей мечты.
  - Спасибо, - без энтузиазма поблагодарила она и отпила из бокала.
  Шампанское было весьма недурное, и ужин - превосходный. Но Рая из-за своей нервозности не могла его оценить. Она была мертвенно-бледна под гримом, не поднимала глаз, вилка в ее руке заметно дрожала. Бесспорно, Денис Павлович это видел, так как тонко улыбался и играл с девушкой, как кот с мышью.
  - Я недавно встретил Ромочку Русланова. Вы его не знаете пока. Это фотограф, работает с московским издательством. Время от времени он приезжает сюда, в Горький, и в другие города, где есть действующие школы моделей.
  Рая встрепенулась и этим вызвала очередную улыбку собеседника.
  - Да, Раечка. Он отправился в свой новый рейд, или, точнее сказать, турне. Сюда прибыл на прошлой неделе и начал оглядываться. Пробудет здесь еще около месяца. Мы с ним, кстати, хорошие знакомые, и еще раз кстати, он целиком и полностью доверяет моему вкусу. Другими словами, именно я рекомендую ему кандидаток для работы.
  У нее выпала из пальцев вилка, которую она не сразу подобрала.
  - Вы же понимаете, Раечка, вы соприкоснетесь с тем, чем, возможно, вам придется заниматься в будущем, а также оценить, сможете ли вы этим заниматься, а главное - захотите ли вы этим заниматься. Кроме того, свои снимки Рома повезет в Москву, и при удачном раскладе самые красивые и талантливые девушки уже заранее обеспечены работой, потому что их замечают, ими восхищаются, их зовут и ими дорожат. Они идут буквально нарасхват. Но в этом деле есть и свои тонкости. Ведь красивых и талантливых девушек хватает выше головы везде, куда ни глянь - можно увидеть смазливую и фотогеничную мордашечку. Такие мордашечки вдохновляют художников на поэзию, а наш Ромочка подвержен неожиданным порывам... В общем, красивых и талантливых девушек легко замечают, но и забывают тоже очень легко, потому что люба мордашечка очень просто заменяется другой, равноценной, мордашечкой. Тут уже от самой мордашечки зависит, пойдет ли она дальше школы моделей, или увязнет в провинциальном болоте.
  - Да, это правда, - прошептала Рая.
  Между тем Денис Павлович решил перекусить, словно разговор поглощал у него слишком много калорий, и жестом предложил спутнице последовать его примеру. Она спохватилась, а кусок по-прежнему не шел ей в горло. Через какое-то время он вновь сделал перерыв и возобновил беседу.
  - Впрочем, зачем я вам это сообщаю - вы, наверное, и сами всё уже пронюхали и обсосали все косточки.
  - Я... я думала, рекомендациями занимается Полина Михайловна, - запинаясь, сказала Рая.
  Он пренебрежительно махнул рукой.
  - Ну что за ерунду вы говорите, Раечка. Поля всего лишь ваша учительница, и при этом лицо заинтересованное, пристрастное. Кто же станет прислушиваться к ее рекомендациям? Тут все решается между мужчинами, хотите вы этого или нет, ведь весь этот... бизнес, по большому счету, существует для мужских глаз и для мужского удовольствия. Женщина не может оценивать достоинства и красоту другой женщины. Поэтому Рома советуется со мной, а вовсе не с Полечкой.
  Заявление получилось более чем бесцеремонное. Рая беспомощно хлопала глазами и не находила в себе сил ответить. Это кошмар. Это смерть. Отсюда нет выхода. Боже мой, неужели это она.
  - Только вот какая проблема, милая моя Раечка, - теперь уже Денис Павлович наступал открыто, - Рома уже наметил дни, когда он посетит нашу школу моделей, и интересовался у меня, какие девочки у нас заслуживают внимания. И представьте себе, я оказался в затруднении. Ведь у нас так много достойных девочек, а я пока не знаю точно, которые из них наиболее... подходящи.
  Он красноречиво смотрел на нее, потом вдруг ласково взял ее за руку и поднес к губам.
  - Не подвергаются сомнению кандидатуры Маши Лосевой и Линочки Ярцевой, тем более у них уже есть опыт. А вот третьей можете стать вы, Раечка... А может, это будет Оля, ваша подруга. У вас с ней почти одинаковые данные, и мне... затруднительно...
  Она с трудом возобновила дыхание:
  - Разве я не талантливее ее?
  - Это очевидно, Раечка, - подхватил он. - Но видите ли, в модельном бизнесе далеко не всё зависит напрямую от способностей в деле демонстрации. Должны быть еще и соответствующие качества характера... Напористость, и вместе с тем гибкость, и податливость, и артистизм. Другими словами, необходимо и самой предпринимать какие-то шаги для продвижения вперед, а не ожидать пассивно, пока со стороны придет добрый дядя и решит за тебя все твои проблемы. Вы, Раечка, гораздо одареннее Оли, но зато она, как бы это выразить, на большее готова ради достижения цели. Она послушно согласится со всеми моими предложениями, потому что от меня зависит, попадет она на фото или нет. В этом и состоит залог ее... перспективности. А даже самая красивая, гениальная, семи пядей во лбу девочка не сделает карьеру, если... если, к примеру, она обладает несговорчивостью и... несгибаемыми принципами. А Оля как раз очень сговорчива и... понятия не имеет о принципах. Точнее, у нее есть всего лишь один принцип: карьера превыше всего! Хе-хе.
  У Раи кружилась голова, словно она летела вниз. Насчет Оли все его слова - ложь! Она, напротив, не скрывала своего презрения при его появлении, и, бесспорно, отшила бы его при малейшем поползновении - бойкая девочка умела постоять за себя. А может... может, это ее маска? Чтобы никто не опередил на поворотах, чтобы обезопасить положение? Как положиться на другого человека, когда и в себе-то не уверена? Но Афоня - козел! Напрямую он не сделал ни одного предложения, выходит, она сама должна предложить себя! Гнусный тип, мерзкий старикашка!
  Он видел ее насквозь. И то, что ей все было ясно, и оттого-то она корчилась и извивалась, как полураздавленный червяк, и то, что он ей был противен, и то, что она понимала, что он тоже все видел и понимал - она не поднимала глаз и казалась бледной, бледнее бумаги. Вилка в ее руке тряслась и стучала о край тарелки, а она забывала ее убрать. И все же она не могла уйти. Обрушить с таким трудом достигнутую возможность осуществления мечты она была просто не в состоянии.
  - Я много повидал на этом свете, Раечка, - развивал свою теорию Денис Павлович. - Поэтому знаю одну-единственную непреложную истину: за все в жизни приходится платить. А за красивую жизнь обычно платят еще дороже. Должно быть, для равновесия. Как в физике - закон сохранения энергии.
  О, если бы Фаина оказалась права, веря в осуществление страшного суда! Хотелось бы взглянуть на этого дядечку перед лицом неподкупного судьи, который с леденящим спокойствием поинтересуется: "Что сотворил ты с Раей Беловой?" А потом включит какой-нибудь экран, ангел-хранитель вставит туда видеокассету с бесчинствами этой улитки, и суд единогласно вынесет приговор, не раздумывая ни секунды: уничтожить немедленно, потому что от его дыхания смердит, как из ада, и его душонка недостойна еще раз прожить жизнь... Расстрелять, повесить, колесовать, четвертовать, сжечь на костре, а пепел без остатка растворить в серной кислоте. Как посмел он вообще считаться живым существом? От таких тварей отворачивается даже преисподняя.
  Рая была тиха, как привидение.
  - Что-то вы как-то странно себя ведете, душенька, - пропел Денис Павлович. - Почти не притронулись к еде, а сегодня здешний шеф просто превзошел самого себя. Вам не нравится рыба? Тогда я сейчас закажу курицу. Или я вас так обрадовал перспективой выйти в столичном журнале?
  Последний вопрос прозвучал с издевкой - вид у девушки был скорее несчастный, чем радостный. Она пробормотала в свое оправдание:
  - Просто, Денис Павлович, у меня сегодня было назначено свидание вечером... с мальчиком... Эдиком... Мы с ним встречаемся... Но у меня так разболелась голова, наверное с непривычки, что придется это свидание, к сожалению, отменить. Поэтому у меня нет аппетита, а ужин на самом деле очень, очень вкусный. Спасибо большое вам, Денис Павлович, что вы пригласили именно меня отметить восьмое марта...
  - Ну что вы, Раечка, этот наш обед и мне доставил огромное удовольствие. С вами приятно иметь дело, вы схватываете все на лету. А... этот ваш молодой человек... Вы давно с ним встречаетесь? Если не хотите, можете не отвечать, это же ваше личное...
  - Да это не тайна, - прервала его обозленная сама на себя Рая. - Давно, уже около полугода. Мы учимся в одном классе.
  Он изобразил живейшее сочувствие:
  - Жаль, жаль, что ваше свидание не состоится! Может быть, вы все-таки не станете его откладывать - выпьете таблеточку...
  - Нет, - резко ответила Рая. - Я лучше сегодня пойду домой и лягу спать. Утром, думаю, встану как огурчик.
  - Надеюсь, надеюсь, - закивал головой Денис Павлович. - А то завтра у вас занятия, с Полечкой Васильковой, и вдруг придет Рома-фотограф, а вас и не будет. Что мы ему тогда скажем? Где он еще увидит гордость нашей группы?
  Она затрепетала от ужаса:
  - Мне действительно очень плохо. Пожалуйста, Денис Павлович, давайте побыстрее закончим наш обед, или, умоляю вас, отпустите меня сегодня. Я нездорова.
  - Да, да, конечно. Минуточку. Коля! - подозвал он официанта. - Как всегда, меня ты знаешь. Мы с дамой уходим. Передай Михал Виталичу, я сегодня еще зайду.
  Рая почти бегом направилась к выходу, не глядя перед собой и натыкаясь на столы и стулья, словно слепая. Денис Павлович поспешил за ней и попутно извинялся перед посетителями, которых она потревожила. С лица его не сходила улыбка. Сама эта Раина паника говорила о том, что он получит от нее желаемое. Она у него на крючке - почувствовала уже запах красивой жизни и не сможет от нее отказаться. Пусть привыкает, красотка. В жюри на конкурсах красоты еще и не такие уродливые старички попадаются. А без этих старичков конкурсы не выигрывают. Надо знать, где подмазывать, и делать это ловко и ненавязчиво. Пусть учится. Она сумеет. Талантливая девочка.
  Она по-прежнему не поднимала глаз и вся дрожала. Он помог ей надеть пальто и усадил в такси, не позволив ей ехать общественным транспортом: "Куда, куда, милая Раечка, вы же нездоровы! Как можно-с! Ни за что! Никогда!" Такси подвезло ее прямо к дому, к подъезду, хотя там намело много глубоких сугробов, и был риск застрять. На прощание Денис Павлович еще раз поцеловал Рае руку. Но теперь она даже не сделала попытки улыбнуться. Выскочила из машины не оглядываясь и побежала в дом - скорее, скорее, из-под его взгляда, который преследовал ее, даже когда она лежала у себя в постели, под одеялом, и даже когда прятала голову под подушку.
  Это совсем не похоже на ее мечты. Ни капли не похоже.
  Это вообще не похоже на какую-либо мечту.
  А Денис Павлович, в отличие от нее, чувствовал себя превосходно. У него не было ни малейшего повода для переживаний. Девочка поймана в сети и уже не уйдет, пока он не позволит ей уйти. Насчет парня она, конечно же, соврала. Использовала свой последний шанс и проиграла. Ничего, бывает. Он в молодости тоже много раз проигрывал. Это хорошая школа. У него была бурная молодость. Приходилось буквально с боями отвоевывать себе место под солнцем и защищать его от тех, кто хотел это место у него отобрать. Ну уж дудки. Природа обделила его по части внешности, но ведь всем известно - не одни красавцы правят миром. Эти наивные глупышки в школе моделей СТИЛЬ все как одна воображают себя звездами подиума. На самом же деле они ничего об этом не знают, и, скорее всего, никто из них не засветится даже в Москве - это звезды районного масштаба, не более того. Ему знакома эта технология. Весьма прибыльная, кстати, и не лишенная приятности.
  Итак, Денис Павлович был в прекрасном расположении духа и потому вернулся на том же такси в тот же ресторан. Однако теперь он не пошел в зал, а поднялся наверх, где его ждал старинный приятель, которого друзья называли Михал Виталич, то есть директор развлекательного бизнеса под вывеской "Глобус".
  - Здравствуй, Мишенька! - любезно произнес Денис Павлович, без церемоний просунув голову в дверь его кабинета. - Извини меня, что не забежал к тебе сразу. Но, надеюсь, ты видел, мне было не до этого.
  - Да, девушка была хороша, - согласился Михал Виталич. - Почему вы так быстро ушли? Я уж было испугался, не случилось ли с ней чего.
  Денис Павлович развалился в кресле:
  - Слушай, налей мне чего-нибудь выпить. У меня сегодня замечательный день. Я знаю, где-то в баре ты хранишь бутылочку вина. Спасибо. Да, она придумала себе головную боль. Но это ненадолго, мой друг. Ты же понимаешь, будущая модель. А вдруг она станет второй Синди Кроуфорд? Представляешь, тогда я смогу гордиться собой - ведь она начала заниматься в моей школе.
  Михал Виталич засмеялся и выразил сомнение:
  - Мне она показалась несколько заторможенной. Синди Кроуфорд в ее возрасте наверняка уже демонстрировала стриптиз и не стеснялась этого. Никуда не денешься. Деньги-то зарабатывать надо.
  Денис Павлович, в свою очередь, засмеялся:
  - Куда ей до Синди Кроуфорд! Раечка у нас на словах - настоящий бойцовый петушок. Она мне нравится, Миша. Я и сам ощущаю себя извращенцем, когда вижу, как она поджаривается на медленном огне от того только, что я не молод и не красив. Вот в чем все дело.
  - Ммм, выходит, у нее еще остаются мечты о прекрасном принце? Ох, этот извечный женский романтизм! Тебя это не смущает?
  - Нисколько. Было бы ужасно, если бы она мне симпатизировала. Потом не отцепишься, пристанет, как банный лист к заднице. Это невыгодно, Мишенька.
  - Тоже верно... А как твоя семья?
  - Все о-кей. Я вчера вечером им звонил. Лиза теперь работает на таможне в Шереметьево-2, а дочка скоро устроится туда бортпроводницей. Они же у меня умницы. Ни в какие творческие специальности не лезут, слава Богу. Иначе пришлось бы применить силу - шучу, конечно. Нет, ты же знаешь, они у меня здравомыслящие женщины и глупостями не занимаются. В них я уверен. Мой дом - моя крепость.
  Они сидели в креслах друг напротив друга и потягивали из сверкающих хрустальных бокалов первоклассное красное вино. Они понимали друг друга до глубины души, они даже были в чем-то схожи - оба сытые, обласканные жизнью коты, добившиеся всего своими руками, гордые этим и пользующиеся высказыванием "Цель оправдывает средства" чуть ли не каждый день. А как же иначе, иначе не проживешь. У них есть друзья, но есть и множество врагов, которые не задумываясь их уничтожат. Постоянно надо быть начеку, держать ухо востро и самим уничтожать противников, пока те до тебя не добрались.
  - Тебе хорошо, Денис, - пошутил Михал Виталич. - Твоя семья далеко, в Москве, а моя - вот здесь, под боком, контролирует меня. Ты же можешь развлекаться на всю катушку, за тобой никто не следит.
  Тот скривился:
  - Не говори чепухи. Тут есть "доброжелатели", которые мгновенно утопят меня, если что-нибудь узнают. Так что всегда нужно соблюдать осторожность. Даже на расстоянии от ревнивой супруги. Кстати, она у меня не так уж и ревнива.
  - Вы с ней два сапога пара.
  - Разумеется. Вино у тебя, Миша, лучше не бывает. Не продашь мне пару ящиков этого нектара? Или это у тебя последняя бутылка?
  Михал Виталич поперхнулся и начал смеяться:
  - Ну ты темнота. Губа не дура! Пару ящиков! Мой милый, этот нектар покупают не ящиками, а каплями, из пипетки. Каждая капля стоит тысячу долларов. Ты располагаешь такими деньгами, Дениска?
  - Вполне. Только скажи мне, где можно купить такое вино.
  Они несколько минут молчали, наслаждаясь тонким, изысканным вкусом.
  - А когда ты сам собираешься теперь в Москву? - спросил Михал Виталич.
  - Не знаю, недели через три, или лучше в конце апреля. Мне там пока нечего делать. Ты же в курсе, дружок, в Москве идут перемены, далеко не со всеми кадрами можно иметь дело, да и осмотреться сначала надо, разведать, прощупать. А то ведь и прогореть можно. Подожду, пока всплеск активности пройдет, и власти успокоятся.
  - Тоже верно, - охотно согласился Михал Виталич.
  Они налили себе еще вина.
  - Кто меня тревожит гораздо больше - так это Юра, - озабоченно произнес Денис Павлович.
  - А что такое? - удивился Михал Виталич. - Он человек самостоятельный, живет своей жизнью.
  - Жить-то живет, - пожаловался Денис Павлович, - да играет с огнем, опасность вокруг него никогда не проходит, а прикрываю-то его я!
  - Ну, не прикрывай.
  - Как это - не прикрывай? Мы с ним, можно сказать, в одной упряжке! Хотя занимаемся разными делами, у нас разные заботы. Я за него, если честно, боюсь. Тут сразу после Нового года о нем расспрашивал Тимофеев, Виктор Егорыч, ты его знаешь, живет в Подновье, в особняке. Так себе чин, ничего особенного, а вот заинтересовался брательником моим. Ох, как бы чего не случилось, Миша. Но моему Юрке разве что-нибудь объяснишь? Ему слава нужна, а эти замусоленные придурки на него молятся, как будто он и вправду бог.
  Михал Виталич поставил бокал на стол и утешил:
  - Ну, не расстраивайся ты так. Мы с тобой еще и не в таких переделках бывали, а ведь выкручивались. На этот раз тоже пронесет, не сомневайся.
  - Надеюсь на это. У тебя тут где-то были карты. Дай мне на минутку, разложу пасьянс, нервы успокоить. А то давай перекинемся, раз уж ты не очень занят. Все равно от работы я тебя уже отвлек.
  - С удовольствием, Денис. Карты у меня тут всегда, специально подготовлены для тебя и ждут твоего прихода. Ни с кем мне так хорошо не играется, как с тобой.
  Они сели к столу и приступили к игре, причем это была не какая-нибудь импортная бандитско-ковбойская игра, а простецкий "дурак", ставкой в котором у них были, как в старые добрые времена, щелбаны. Потом последовал звонок со стадиона "Динамо", где намечалось мероприятие с участием молодцов Михал Виталича, и было необходимо его срочное присутствие. Друзья распрощались. Михал Виталич отправился на "Динамо", Денис Павлович - домой.
  Они с братом жили в обширной многокомнатной квартире в центре города, недалеко от Кремля, на улице Ульянова. Эти апартаменты позволяли им не мозолить друг другу глаза, поскольку, по большому счету. Особой привязанности между ними не было, только взаимовыручка, в память о прекрасных совместно проведенных годах детства и юности. Они были разные люди и не вмешивались в жизнь друг друга.
  Денис Павлович был финансист и делал деньги. Для этого необходима лишь соответствующая выучка и специфическое чутье. Юрий Павлович стремился к другому. Помимо денег, он жаждал власти над людьми, власти безоговорочной, над их телами и душами. Того, что могла дать политика, для него было слишком мало, он убедился в этом, однажды будучи избранным народным депутатом. Для осуществления своей цели он обладал всеми данными - умом, лидерскими качествами и изворотливостью, дабы остаться безнаказанным. Судьба его не изобиловала столь крутыми изворотами, как судьба его брата, но зато была намного глубже и интересней. Денис Павлович являлся человеком обыкновенным, тогда как Юрия Павловича смело можно было назвать незаурядной личностью.
  Еще в школе было замечено, что мальчик он очень способный. Причем одинаково хорошо он усваивал и точные, и гуманитарные науки. В старших классах он всерьез занялся изучением философии, психологии и истории Востока. Поступить в вуз на соответствующий факультет ему не составило труда. Получив красный диплом и используя умело и вовремя налаженные связи, он устроился на работу в Министерство иностранных дел и не просто посещал свой обожаемый Восток - он чуть ли не пешком пропутешествовал по всей Индии. Он жил там в течение четырнадцати лет, и хотя регулярно писал родным и они знали, где он, все же не думали, что эта его эпопея закончится добром и он когда-нибудь вернется домой. А он вернулся - и его никто не узнал, настолько он изменился и настолько все отвыкли от него. Он был очень умен, но его цинизм отпугивал даже недалекого Дениса Павловича. Жил он теперь в Горьком и писал статьи по Востоку и философии для всяких столичных центров, а также и не отказывался от очередных кратковременных поездок в Индию по заказу различных исследовательских центров. Это приносило ему доход и новую информацию.
  Две комнаты в их квартире, которые занимал Юрий Павлович, кардинальным образом отличались от двух комнат его брата. Прежде всего - отсутствием ковров на полу и на стенах и наличием огромного книжного шкафа, битком набитого литературой по интересующим хозяина предметам. Больше всего тут было книг по религиям, особенно восточным, даже таким, о которых слышали лишь немногие, самые продвинутые специалисты. Это были книги на английском, французском языках, и очень много книг, привезенных из Индии. Некоторые из них считались раритетами, поскольку были написаны от руки столетия назад на исчезнувших к нашему времени диалектах. Еще некоторые написаны были на специальных, искусственно созданных языках - это было по сути не написание, а шифровка, и разобраться в ней и перевести ее мог бы только фанатик оккультизма. А уж Юрий Павлович имел незыблемый авторитет в этой области. В столице он славился как разоблачитель всяческих группировок, полулегальных, проповедующих каждая свой способ спасения. В Москве он был убежденный сциентист, любую религиозную организацию он с легкостью анатомировал, раскладывал по полочкам, и всем становилась ясна их сущность и вредность для общества. Его насмешек боялась даже русская православная церковь. Он знал наизусть повадки религий и видел их насквозь. Грозная личность!
  На стенах его комнат, прямо к обоям, были прибиты экзотические курильницы и лампы - на полу для них не было места из-за скульптур драконов и прочих ритуальных приспособлений. Посреди кабинета стоял журнальный столик, а на нем переливался белесыми гранями хрустальный шар, словно здесь вела прием гадалка. На самом деле он помогал хозяину при медитации, к которой он пристрастился во время пребывания на Востоке. В общем, на первый взгляд, эти комнаты были нарочито стилизованы под Восток.
  Что касается двух комнат, принадлежавших Денису Павловичу, то они-то Восток ничем не напоминали. Тут стояла отличнейшая бытовая техника, немецкий телефон с кнопочным набором, мягкая перинная постель, кресла, диванные подушечки, бамбуковые занавески, люстры, даже видеоигра, привезенная из-за границы - роскошная обстановка преуспевающего делового человека. Юрий Павлович только усмехался, глядя на то, как круглое тельце его брата утопает в этой роскоши. У него самого в спальне стояла только жесткая тахта и тумбочка. Зато с потолка свисали металлические полоски, колышущиеся от движений воздуха и создающие мелодичный перезвон. По мнению Юрия Павловича, они намного лучше способствуют спокойному сну, чем какой-нибудь кровожадный фильм из тех, что его брат смотрит на ночь по видеомагнитофону.
  Здоровый образ жизни может обеспечить долголетие, а Юрий Павлович очень об этом заботился. В отличие от Дениса Павловича, который тоже мечтал прожить на свете как минимум лет триста, но вряд ли этого добьется. А вот Юрий Павлович - это еще вопрос...
  Денис Павлович не застал брата дома и с облегчением вздохнул. Можно хоть поужинать как следует, без нравоучений о том, что самые неистребимые народы мира питаются грубой клетчаткой, то есть овощами и простым вареным рисом, и за счет этого побеждают немощи и - самое главное - старость. А ну и пусть себе побеждают. Денис Павлович любит покушать чего-нибудь пряненького, жирненького, остренького, жареного. Вон кавказские старики тоже выглядят весьма боевито, а ведь едят то, от чего впору непривыкшему человеку на стенку полезть - от их приправ "погорячее" скорчится в агонии любой микроб.
  В холодильнике как раз есть бутылочка минеральной воды, а в духовке - жаркое, от аромата которого приходишь буквально в невменяемое состояние. Денис Павлович отрезал себе хлеба, не скупясь наложил мяса в тарелку и приготовился поужинать в спокойной обстановке, как именно в этот момент послышался звук отпираемой двери и звон ключей, и в квартиру вошел младший брат. Он увидел свет на кухне и заглянул туда:
  - Добрый день, Денис.
  - Добрый. Ты сегодня недолго.
  - Да, сегодня был удачный день. Как всегда. Просто я успел сесть на автобус и доехал быстрее.
  - Будешь ужинать? Садись.
  - Да, у меня с утра остался мой салат.
  Денис Павлович брезгливо скривился:
  - Не понимаю. Ты по вечерам едва прикасаешься к еде, и предпочитаешь подножный корм. Как можно с такой едой быть сытым...
  Юрий Павлович засмеялся:
  - Не хлебом единым... Не жди меня, ешь, я пока еще схожу переоденусь.
  В одежде он был так же подчеркнуто прост. Носил только вещи из натуральных тканей - шерсти, хлопка, льна, шелка. Никаких кричащих, вызывающих оттенков, предпочтение отдавалось черному и иногда белому цветам. Он не отличался элегантностью или изяществом, но в нем было и что-то привлекательное, прежде всего уверенность в себе и спокойствие. Он был на пять лет моложе Дениса Павловича, но значительно превосходил его в росте и физической силе. Кроме того, он был очень худощавый и смуглый - темный цвет кожи он приобрел также во время странствий по Индии. У него при этом были очень светлые прозрачные глаза, составлявшие разительный контраст с цветом лица и темно-русых волос, которые были подстрижены очень коротко и от этого торчали, как щеточка. Седина у него была только на висках, так называемая "благородная седина", высокий лоб с залысинами свидетельствовал о недюжинном уме, чем он также отличался от своего брата. У того уже добрая половина волос поседела, от чего он казался серым, непонятной масти, и лоб у него был маленький, что, по его собственному мнению, не мешало ему проворачивать делишки с обезьяньей ловкостью.
  Когда Юрий Павлович появился на кухне в домашней одежде и достал из холодильника миску с салатом, его брат уже закончил есть и взялся за просмотр газет.
  - Что пишут? - поинтересовался Юрий Павлович.
  Денис Павлович поморщился:
  - К сожалению, ничего хорошего. Я это предвидел, если хочешь знать, но все-таки надеялся, что события не будут развиваться таким печальным образом.
  - Что случилось?
  - Пока ничего.
  - Тогда откуда такой пессимизм?
  Денис Павлович свернул газету и положил ее рядом с собой.
  - Юра, очень скоро нас ждут большие перемены. Так получилось, и я сам этому удивляюсь. Москва к ним уже готова. Правда, власти на местах так привыкли к нашему консерватизму, что в эти перемены не верят, но клянусь, им придется испробовать их на своей шкуре, и им это, ручаюсь, не понравится. Мне это уже не нравится.
  Юрий Павлович налил себе стакан молока и приступил к еде.
  - Ах, ты про политику... - протянул он. - Я-то было подумал, что у тебя тут возникли проблемы, что-нибудь с твоей школой моделей или в банке... А почему тебе не нравятся большие перемены? Во времена смут и передела собственности можно стать миллиардером, а ты как раз умеешь это делать.
  Денис Павлович вздохнул:
  - С одной стороны, ты прав, конечно. Но я по натуре не игрок, Юра. Если начнется смута, я сделаю все, что в моих силах. Стремлюсь-то я не к этому. По мне - так намного лучше стабильность, и чтобы никакой текучести кадров, чтобы можно было быть уверенным в себе и в людях, с которыми работаешь, да и в деньгах, которые получаешь.
  Юрий Павлович пожал плечами:
  - Ну, уж деньги-то тебя не должны беспокоить. Меняется рубль, а не доллар, к счастью.
  - К тому же, в ожидании и такой вот неуверенности теряешь столько времени!
  - Вот это уже ближе к истине. Но я бы не стал на твоем месте так переживать. Времена изменятся, и ты наверстаешь упущенное.
  - Может быть.
  - Не может быть, а точно.
  Поужинав без особого аппетита, Юрий Павлович вернул остатки салата в холодильник - хватит утром позавтракать. Запил ужин молоком и прополоскал стакан. Денис Павлович следил за ним не отрываясь и завидовал его невозмутимости и хладнокровию.
  - А у тебя как дела? - спросил он. - Все в порядке?
  - В полном порядке. Сегодня звонили из Москвы, из общества любителей философии и религиозных наук. Им нужна для пропаганды брошюра, и они мне предложили ее написать.
  - Ты согласился?
  - Разумеется. Пообещал, что к лету перешлю, или привезу материал сам. У них есть свое издательство, и они уже завтра вышлют мне щедрый аванс.
  - А что тебя удивляет? У тебя же - имя! Поэтому мне странно, что они высылают тебе только аванс, а не весь гонорар целиком.
  Юрий Павлович засмеялся:
  - Было бы неплохо! Знаешь, я люблю сочинять вещицы для таких глупцов. Причем чем запутанней ты выражаешься, чем больше напускаешь туману, тем выше ценится этот бред, и все скачут вокруг него в восторге - ах, какой шедевр, какая тонкость восприятия, какая глубина мысли. Наследник Платона, не иначе. O tempora, o mores!
  Денис Павлович изумленно округлил глаза:
  - Чего, чего?
  - Неважно. Люди измельчали, Денис. Иногда мне хочется уехать в Индию навсегда, затеряться там и без помех изучать все то, что мне так интересно.
  - Ты ведь уже все изучил.
  Юрий Павлович покачал головой:
  - Нет, Денис, все изучить... возможно, наверное, но не в моем случае. Ты не поверишь, иногда я погружался в такие знания, что мне становилось страшно - казалось, я действительно вот-вот перейду в другое измерение, как Будда.
  Денис Павлович перестал что-либо понимать в разговоре и поднял насущную тему:
  - Я слышал, о тебе снова спрашивал Тимофеев.
  Юрий Павлович пренебрежительно манул рукой:
  - Брось, Денис. Что может сделать мне Тимофеев? Он не из самых властных наших чиновников, скорее из слабых звеньев горьковской администрации, потому что не способен пройтись по трупам. Он спрашивает обо мне, потому что ко мне ушел его сын. Единственный, заметь, сын. Парень этот - чрезвычайно ценный для меня кадр. Отец в панике, боится лишний раз дохнуть, чтобы чадо окончательно не ушло из дома. Потому и собак на меня он спускать не будет, иначе сынишку загребут вместе со всеми нами, а кому хочется своего ребенка приносить в жертву идее? Нет, Денис, пока тимофеевский отпрыск у меня, я в полной безопасности, Тимофеев еще и сам же позаботится, чтобы нас не побеспокоили. У меня развязаны руки.
  - Значит, он у тебя что-то вроде заложника?
  - Совершенно верно.
  Они внимательно посмотрели друг другу в глаза, убедились, что правильно понимают друг друга, и засмеялись.
  - Ну ладно, Денис, спокойной ночи. Пойду к себе, прикину план брошюры, которую мне заказали. До завтра.
  - Спокойной ночи, Юра.
  Они разошлись по комнатам. Юрий Павлович сначала зажег палочку вербены и воткнул ее в стаканчик. Затем опустился на специальный коврик и принялся медитировать, очень медленно произнося какие-то слова. Он знал свою силу и берег ее. Занятиям йогой он посвящал значительную часть своего времени, и не потому, что это было его хобби или придавало колорит, а потому, что в Индии собственными глазами видел, каких результатов может достичь мастер.
  После этого он сел за стол и набросал на листе бумаги план заказанного произведения. На книжных полках порылся немного, подобрал подходящую литературу, сложил аккуратной стопкой на углу стола. Завтра можно будет приступить к работе. И лег спать, поскольку было уже поздно.
  Ему не было знакомо это чудесное юношеское состояние мечтательности, когда, ложась в постель, на несколько минут перед сном человек попадает в сладкий розовый мир своих фантазий. Юрий Павлович засыпал почти мгновенно, просыпался минута в минуту когда надо - выдрессированный организм слушался команд своего хозяина, как заведенные часы. И снов он никогда не видел. Несчастный человек, так как сны его боялись. Только зеркального блеска полоски под потолком мирно перезванивали между собой, изредка отражая лунный свет.
  Что же касается Дениса Павловича, то он посмотрел на ночь американский боевик про подпольных боксеров и тоже уснул, правда, не так быстро, а с часик еще ворочался с боку на бок в своей перине, похожей на гнездо. Он иногда видел сны, но также был начисто лишен способности мечтать. В тот вечер, например, лишь воспоминание о попавшей в его паутину Раечке Беловой было ему в высшей степени приятно.
  Криминал
  С самого начала жизнь у Сени Шевченко не заладилась. Он являлся примером типичного неудачника. Казалось даже, что это у него наследственное. Его мать не сумела выйти замуж в городе, чего, прямо скажем, ожидали от нее родители, живущие в деревне, и от мужчин получила только двух детей, сына и дочку, которые родились лишними, никому в их семье не нужными. Они мешали матери найти нормальное место работы и - чем черт не шутит - нормального мужа. Но со временем эти надежды рассеялись, как дым. Она навечно осела в гардеробе театра драмы и мужчин по-прежнему ничем не привлекала. Безвыходность ситуации она пыталась утопить в вине, и до сих пор пытается, не обращая внимания на "виноватых во всем" детей. Те росли как получится, словно подорожник. И если Людмилка обладала кое-каким характером, то у Сени никакого характера вовсе не было. А откуда ему было взяться, когда он с самого появления своего на свет только и делал, что приспосабливался к окружающей среде, готовой в любой момент стереть его с лица земли.
   Он рос обычным мальчиком. По сравнению с крепышом Игорем Белояром он, конечно, выглядел несколько хило, но не болезненно. Здоровье его не беспокоило, только весной он частенько промачивал ноги и после этого шмыгал носом и кашлял, и неизбежно быстро выздоравливал. Особых способностей у него не было, и в учебе он не блистал, хотя и не отставал явно, получал в основном твердые "тройки" и на большее не рассчитывал. Как ни странно, он не имел никаких ярко выраженных интересов, ничем не увлекался, относился ко всему достаточно ровно. К ударам судьбы он уже привык и не реагировал на них так, чтобы это, с его точки зрения, было замечено другими людьми. От матери он "унаследовал" полнейшее равнодушие со стороны лиц противоположного пола, несмотря на то, что он обладал отнюдь не отталкивающей внешностью. Психологи назвали бы причиной этого низкую самооценку. Игорь Белояр считал, что просто ему еще не попалась та девушка, которая ему суждена, иными словами, та единственная, которая оценит его по достоинству. А если это сделает только одна-единственная, то зачем, спрашивается, ему все остальные? Незачем, а все равно обидно. Вот вокруг длинноносого и лупоглазого Вити Мартынюка девочки вьются, как ночные мотыльки возле фонаря, хотя он всего лишь бахвал, насквозь прокуренный и желтый...
  Каждый день Сени Шевченко начинался и кончался борьбой с окружающим миром за существование. Мир неизменно одерживал победу, а Сеня под его могучим воздействием постепенно мутировал и терял черты индивидуальной личности, превращаясь в амёбообразное существо, страдающее от малейшей попытки сблизиться. Возникло и укрепилось его враждебное отношение к этому неблагожелательному миру, когда ничто на свете не приносит радости, а лишь доставляет одни неприятности. Не хотелось просыпаться по утрам, не хотелось открывать глаза, не хотелось видеть и слышать, и осязать, и даже нюхать. Все равно он увидит вокруг себя опостылевшую грязную, запущенную квартиру, равнодушный к его проблемам город, школу, требующую от него абсолютно не нужных ему знаний, ребят, считающих его половой тряпкой, и смеющихся над ним девушек, а смех девушек был еще оскорбительней, чем их жалость. Девушки все одинаковы - как нарядные, яркие игрушки, а поди заговори с ними, фыркнут разгневанными кошками, взмахнут стрекозьими крылышками и упорхнут туда, где им интереснее, где играет веселая музыка и где народ танцует. А уж среди ребят и подавно надо быть бойцом, чтобы самоутвердиться и получить заслуженное уважение. Сеня бойцом не был, поэтому его клевали все, кому не лень.
  Понимала брата одна только Людмилка, она ведь тоже выросла в этой самой обстановке. Но она не опускала головы от проигранных миру сражений, а копила силы и готовилась к реваншу. Сеня относился к ней тепло, однако не имел возможности защитить ее от опасностей - сам был слишком слаб для этого. Между ними была определенная близость, не заходящая за пределы обычной привязанности, посторонним это казалось излишней холодностью. По крайней мере, бросаться друг за друга в костер они не собирались, и у каждого была соя жизнь. Зато они могли смело рассчитывать на искреннее сочувствие.
  Наибольшую зависть у Сени вызывал Игорь Белояр. Изначально у него было всё вроде бы то же самое - мать-одиночка и никаких родственников, ни помощи, ни поддержки. А какой разный результат: Сеня чахнет изо дня в день, а Игорь развивается и крепнет, как юное, ровное деревце, живет полноценно и радуется жизни.
  Сеня смотрел на него и завидовал, но ничего не делал, чтобы последовать его примеру. Сеня всегда шел путем наименьшего сопротивления.
  Мертвая мелкая рыбешка, которую течение реки несет, куда кривая выведет, в зависимости от законов физики и соизволения высших сил.
  С человеком по прозвищу Профессор Сеня познакомился через Людмилкиного одноклассника Валеру Бабина. Тот являлся членом Братства Гумитов не очень долго, но болтливым своим языком сумел привлечь несколько новичков и за это продвигался по иерархической лестнице с необычайной быстротой. Сеня был принят, но какую пользу он мог принести Братству, когда бессилен был изменить хотя бы собственную жизнь? И Сеня застрял на одной из низших должностей. Он, однако ж, уже не обходился без ежедневных собраний в подвале Братства. Тут он чувствовал себя частичкой сообщества и находил в этом какое-то удовлетворение, хотя, конечно же, этого было для него мало. Он пристрастился к собраниям Братства, как к наркотикам, молился на Профессора и одновременно смертельно пугался его взгляда и мучительно долго выжидал случая сделать что-нибудь полезное, чтобы его наконец оценили те люди, чьим мнением он стал дорожить.
  И его все чаще видели в компании парня, которого все называли Плескач. Тот был грозой всего микрорайона, отсидевший в тюрьме за разбойное нападение и вовсе не раскаявшийся головорез, он мог одним ударом кулака свалить быка, а от его взора бросало в дрожь любого добропорядочного гражданина. Что общего было у него с мальчиком Сеней Шевченко? Ничего, кроме того, что Плескач тоже регулярно посещал собрания Братства Гумитов и, более того, ходил в фаворитах у Профессора, и потому почитался Сеней как поистине супергерой. Ведь люди боялись не только самого Плескача, а и всей его банды, следовательно, и Сени они тоже боялись, когда он стоял рядом с Плескачом, купался в лучах его славы и преданно ловил его снисходительную усмешку.
  Что там какой-то Игорь Белояр по сравнению с этим богатырем? Разве их можно поставить на одну доску? Чтобы встать вровень с Игорем, надо выполнять непосильные требования, менять свою жизнь. А Плескач этого не требует, просто будь всегда рядом и изображай из себя послушного пса. Для этого академий не кончают, Сеня был мастер прислуживать тем, кто сильнее. Так легче выжить. Вместе с Плескачом ходили еще четыре парня - Рига, Филин, Леон и Дюмон Романов. Они старались не отставать от своего вожака и походить на него даже в мелочах. Они одевались в такие же вещи, обычно носили во всех карманах семечки, делали себе татуировки, перенимали его словечки и жесты. Вот таким же и Сеня хотел стать: наводить страх на людей.
  Только с некоторого времени Сеня заметил у себя провалы в памяти. Сначала он запаниковал, потом привык. Ему даже стало казаться, что он удостоен особой чести и живым переносится в то измерение, где идет сражение Свюка и Гуми. Но почему же он ничего из этого процесса не помнит? Он поведал об этом Профессору, тот подтвердил его предположения насчет путешествия из измерения в измерение и дал баночку с крохотными шариками, которые посоветовал пить по вечерам. Провалы в памяти не исчезли, зато приобрели наполнение - теперь он всерьез видел Рай! Он видел его обитателей, невыразимо прекрасных, внешне похожих на Фаину Ордынскую, с такими же волнистыми и блестящими белыми волосами, синими глазами и невинным взглядом. Еще у них были большие, трепещущие лебединые крылья, одежда из лунного света, сияние вокруг головы и теплые излучения от легких благословляющих рук... Он их не просто видел, он и говорил с ними! Они его утешали: ничего, мол, Сенечка, очень скоро миру будет вынесен приговор, ты будешь главным обвинителем, и после этого ты, Сенечка, просияешь, как святой, и все поймут, какой ты удивительный, замечательный человек... И все упадут тебе в ноги, и будут умолять о прощении... А ты будешь смотреть на них безучастно, как языческий божок, и делать все, что захочется...
  Один раз в его сердце проник холодок: а вдруг это неправда? Вдруг это всего лишь бред сумасшедшего? Тогда и вера его, на которой держалась вся его жизнь, обрушится и похоронит его под собой. Из этого круга нет выхода.
  Затем он еще раз ощутил смутную тревогу, когда Людмилка встретила его на улице с бандой Плескача и так растаяла при виде Дюмона - он и впрямь нравился девчонкам, смуглый парень с правильными чертами лица, но совершенно не умеющий улыбаться, вместо улыбки у него выходил поистине волчий оскал. Сам он предпочитал девочек мягких и нежных, и корчил из себя многоопытного мужчину, а на Людмилку ему было наплевать. Вдобавок она вела себя как дикая кошка и лезла из кожи вон, чтобы ему понравиться. Напрасно - он, герой ночных улиц, ее опасался. Такие неуправляемые малолетки приводят к крупным неприятностям. Своя шкура дороже.
  Догадавшись, что Дюмон к Людмилке равнодушен, Сеня успокоился и перестал увещевать сестру не присоединяться к ним. И как-то прошло мимо его глаз, что Дюмон-то остался к ней равнодушен, зато далеко не равнодушен сам Плескач, и это было намного серьезнее всего прочего, так как от него вряд ли можно отбиться без потерь. Плескач для Сени был кумир, идеальный и непогрешимый.
  Своим приступам забвения Сеня уже не сопротивлялся. Они настигали его всегда и везде. Дома, на собраниях Братства, на улице, в школе. Иногда он думал, что настоящая его жизнь - там, в забытьи, а действительность дана ему как сон. Иногда он думал еще, что эти приступы стали такими длительными, перевешивающими в процентном отношении действительность. Ну и пусть. Лишь бы подальше от этого мира.
  Утро девятого марта Сеня помнил хорошо. Как всегда по субботам, в школе был короткий день, всего четыре урока. Ничего особого не произошло. Но домой Сеня шел медленнее обычного. День выдался яркий, солнечный, свежий воздух был насыщен запахом весны, небо было высокое и густо-синее. Сугробы как-то осели и потемнели, на дорогах развезлась грязь. Это наступила первая настоящая оттепель. Город при этом выглядел не очень красиво, голенький и коричневый. Сеня оглядывал его с плохо скрываемым отвращением. Это была чуждая ему материя.
  На большой перемене Сеня остался в классе и случайно подслушал разговор нескольких девочек. Марина рассказывала подругам:
  - А летом меня обязательно опять отвезут в деревню, к деду с бабкой. Девчонки, какая это прелесть! Гуляй до отвала, в клубе по вечерам танцы, на выходные кино привозят. На грядках - земляника, полно смородины, крыжовника, и целый яблочный сад! Все лето бегаешь на реку купаться, жуешь экологически чистые витамины, чувствуешь себя лучше всех и, девчонки, свобода! Бабушка у меня мировая, и дед тоже ничего. Не указывают мне, что делать, как родители.
  - Только не надо убеждать нас, что ты не скучаешь там по дому, - возразила Аня. - И жить там постоянно ты бы не согласилась.
  - А я и не собираюсь там жить, - ответила Марина. - И по дому скучаю, конечно, но без деревни, бабушки и деда я бы взвыла. И если бы мои родители не отвезли бы меня на лето в деревню, я... В таком случае я объявлю голодовку!
  Девочки засмеялись.
  - Нет, - с сожалением заметила Настя. - Этим летом нам всем будет не до деревни.. Будут выпускные экзамены, а потом - вступительные, оглянуться не успеешь, а тебя уж опять усадили за парту и обложили книгами.
  - Это точно, - дружно закивали девочки.
  - Ну, - беспечно сказала Марина, - никакие экзамены не могут испортить лето!
  Сеня понуро брел домой, вспоминал этот разговор и думал о том, как повезло Марине. Она имеет бабушку и дедушку, которые ее любят и заботятся о ней, раз ей так нравится каждое лето проводить с ними в деревне. У Сени в деревне тоже были бабушка и дедушка, но они с трудом выносили рядом с собой присутствие непослушных внуков, которых они до сих пор не простили за их нежелательное появление на свет, вопреки устоявшемуся мнению, что внучат всегда любят больше детей. О нет, отнюдь не всегда. Сеня с содроганием вспоминал свое единственное лето, проведенное в деревне, на попечении бабки. Лучше смерть.
  К тому же, он тогда лишился бы возможности посещать собрания Братства...
  Он целиком и полностью зависел от Братства.
  Отец Александр выходил из подъезда в тот момент, когда Сеня нерешительно топтался у ступенек и не хотел заходить. Встреча была некстати, Сеня знал, что отец Александр снова начнет читать ему мораль, а Сене от этого становилось плохо, но ведь отец Александр был одним из очень немногих, которые относились к нему действительно по-человечески. Кроме того, Сеня уважал отца Александра и сочувствовал ему как собрату по несчастью, в своем роде, - отца Александра тоже гоняли отовсюду, как паршивую собаку, а он держался своего и не сворачивал в стороны. И наконец, отец Александр тоже не предъявлял к Сене таких высоких требований, как Игорь Белояр, только взывал к его душе, не зная, что она давно погибла.
  Отец Александр тащил огромную матерчатую сумку, обвязанную веревкой:
  - Сеня, здравствуй. Как хорошо, что я тебя встретил. Не поможешь мне донести эту сумку до остановки? Там меня подберут и на машине довезут до Разовки. Не бойся, сумка не тяжелая совсем, но очень неудобная.
  - Давайте, - неохотно согласился Сеня и взялся за одну ручку сумки. - А что это?
  - Пластмассовый ящик. Хотим приспособить его для трапезной, ставить тесто. Наши женщины попросили, вот я и достал.
  Ноша и в самом деле оказалась неудобная и била их по ногам, хотя они старались вышагивать синхронно. До остановки они добрались быстро. Отец Александр поставил сумку рядом с собой, прямо на снег, и произнес:
  - Спасибо большое, Сенечка. Как ты живешь?
  - Да нормально.
  - Как учеба?
  - Ну... нормально.
  Отец Александр смотрел на него внимательно.
  - Нормально, - повторил он. - Ты в этом году заканчиваешь школу, если не ошибаюсь. И куда же пойдешь дальше?
  Сеня замкнулся в себе, словно усталый звереныш.
  - Да не знаю я...
  - Кем-то ведь ты хочешь работать?
  - Никем не хочу... Я об этом не думал!
  Отец Александр улыбнулся:
  - Странно. Тебе осталось учиться всего три месяца - март, апрель, май - а ты еще не думал, куда же ты пойдешь после школы. Сеня, это безответственно. Ты глава семьи, и на твоих плечах младшая сестра.
  Сеня помрачнел:
  - Мне все равно, кем быть. Хоть полы мыть, хоть дворы чистить, хоть вагоны разгружать. Но почему это Людмилка на моих плечах? У нас есть мать, в конце концов, девчонка-то должна быть ей ближе, чем я!
  Отец Александр даже отступил на шаг от этой вспышки и посмотрел на него еще внимательней.
  - Сеня, мать нельзя осуждать, категорически нельзя, потому что она человек, давший тебе жизнь, - сказал он.
  - Я ее об этом не просил! Она мне зачем, такая поганая жизнь?
  - А вот это уже совсем чепуха. Сенечка, жизнь - это бесценный дар, самое дорогое, что есть у любого живого существа. Даже старое, высохшее дерево не хочет умирать и цепляется за жизнь до последней минуты.
  Сеня ответил не сразу. Он весь дрожал от возбуждения и тяжело дышал.
  - Отец Александр, пожалуйста, вы говорите мне то, что вам положено говорить как священнику. А я вам скажу вот что. Вы, я слышал, знакомы с Игорем Белояром, он мой одноклассник. Так вот, он ведь тоже рос без отца. Но у него совсем другая мать, не такая, как у меня. Они живут душа в душу, дружат, помогают друг другу. Я к ним ходил в гости недавно, но я не люблю бывать у них в гостях, потому что не могу не думать, что и я стал бы как он и жил бы так же счастливо, если бы у меня была другая мать!
  От жалости у отца Александра выступили слезы:
  - Мой бедный мальчик, но мы не можем выбирать себе родителей! Я понимаю, как тебе плохо, и не одна твоя мать виновата в этом перед тобой. Где-то ведь есть и твой отец, испугавшийся и убежавший от ответственности, точно так же, как сейчас убегаешь от ответственности ты. Повторяю, ты ведешь себя так, будто бросаешь Людмилку на произвол судьбы, и имей в виду, что в таком случае она повторит путь своей матери.
  - Ну, нет, - возразил Сеня. - Она совсем не такая.
  - Ты не знаешь, какой твоя мать была в ее возрасте. Впрочем, это неважно. Важно то, что ты сам, как и твоя мать, не хочешь участвовать в ее воспитании.
  - Мне самому еще необходимо воспитание, - робко отбивался Сеня.
  - Это правда, - подтвердил отец Александр. - Но раз уж так получилось, Сенечка, пожалуйста, надо выполнять свою миссию на этой земле терпеливо и упорно, и стараться не роптать. Ведь свою жизнь не перепишешь, ее можно только изменить, но это зависит от тебя, а не от матери, Людмилки или кого-то еще. Они могут лишь подавать стимул для деятельности. И все же, это зависит главным образом от тебя, и ни от кого больше.
  Они помолчали. Потом отец Александр продолжил:
  - Сеня, прошу тебя, не стремись сразу осуждать кого бы то ни было. Я знаю, что через много лет ты, умудренный опытом, обязательно поймешь свою мать, такую же слабую, как и ты. В юности, в детстве у нее были свои фантазии и грезы, она тоже верила в сказки, ждала прекрасного принца, мечтала о лучшей доле для себя, как мечтаешь об этом ты. Увы, не всем нашим желаниям суждено сбыться. У тебя тоже будет много разочарований, которые пережить очень трудно. Твоя мама не смогла с этим справиться. Но не стоит думать, что она такая плохая от природы. Может быть, твои дети тоже найдут в тебе недостатки, и не дай Бог тебе когда-нибудь услышать от своих детей, что лучше бы у них был другой отец!
  Тут Сеня не выдержал и заплакал. Отец Александр притянул его к себе, качая головой, и украдкой перекрестил его "ёжик" на макушке. Тем временем к остановке подъехал автомобиль и засигналил священнику. Тот отпустил Сеню не сразу, подождал, пока он перестанет всхлипывать, пожал ему руку ободряюще и сказал:
  - Сегодня я задержусь в церкви, будет вечерняя служба, но в семь вернусь домой. Я вижу, нам надо серьезно поговорить, Сенечка, не копи в себе свои мучения, рассказывай о них. Тогда намного легче найти выход из ситуации.
  - Да.
  - Я жду тебя сегодня вечером. Не наделай за это время глупостей.
  Сеня кивнул. Отец Александр подхватил свою необъятную суму, вместе с водителем они загрузили ее в багажник. Потом отец Александр еще раз махнул Сене рукой на прощанье, сел в машину и уехал в Разовку, в свой храм, к своим прихожанам, которые его любят и почитают. А как его такого не любить, он же себя не жалеет и помогает всем, кто его просит. И даже тем, кто не просит, но срочно нуждается в помощи, как Сеня.
  Беседа с ним на остановке необычайно всколыхнула Сеню. Он, конечно же, еще не был готов простить свою мать, но взглянул на нее под каким-то другим углом. А что, если она и правда в шестнадцать лет была похожа на Людмилку? В доме где-то в шкафу валялся старый семейный фотоальбом. Но что могла передать фотография? Черты лица и контуры тела? Суть Людмилки не в этом. Неужели у матери когда-либо был такой резкий взгляд, отрывистый голос и дикая натура? Неужели человек способен настолько измениться? А ведь, наверное, отец Александр прав.
  На кого же тогда похож сам Сеня?
  Умоляю, Господи, только не на собственного отца.
  Пытаясь взять себя в руки, Сеня продолжал стоять на остановке и делал глубокие вдохи. И тут он почувствовал, что на него медленно, но верно надвигается приступ забытья - сила, которой невозможно противостоять. Реальность постепенно исчезала и заменялась на вымышленные образы, приносящие подобие удовлетворения. Теперь вокруг него были райские кущи, он однажды видел такую яркую картинку в Библии для детей.
  - Привет, Гуми, - пробормотал Сеня. - Я знаю, ты не сам Гуми, но, конечно же, его последователь. Странно, как много общего у тебя с Фаиной... и с отцом Александром. Он очень хороший, я тебе о нем уже рассказывал, помнишь, в позапрошлый раз. Ты помнишь... Да. Пойдем.
  На лице у него появилось отрешенное выражение, взгляд остановился. Он засунул руки в карманы, развернулся и направился туда, где он получал желаемое - в подвал Братства Гумитов. При этом в ушах у него звучал мягкий голос Гуми:
  - Сеня, я люблю тебя больше, чем кого бы то ни было. Даже больше Плескача - он слишком сильный. Даже больше Профессора - он слишком умный. А ты, Сеня, ты добрый, мягкий, невинная душа, и ты несчастнее их всех. Кстати, прислушайся к отцу Александру. Он мой посланник. Правда, сам он об этом не догадывается. Так что слушайся его. В эти дни темнело не так рано, но вечера были сырыми и промозглыми, дороги покрывались гололедицей. Сеня вышел из подвала уже в темноте, грустно вздохнул и рассеянно побрел прочь. Он был все еще в трансе, но бормотать перестал. Он теперь бродил не по родному городу, а по раю, и старался запомнить все его подробности, чтобы поведать о нем другим людям. Они, впрочем, ему не поверят. Жаль.
  Отец Александр ему поверит. Он, скорее всего, тоже видел рай. Он же наверняка там создан.
  Почти сразу вслед за Сеней из подвала вышли Плескач и его товарищи. На улицах начиналось их время, когда они совершали свои действия безнаказанно. Не было, в общем-то, ничего удивительного в том, что мальчик соблазнился их мнимой силой - они вели себя как короли, так как всерьез считали себя сильнее всех. Но настоящая сила проверяется не на слабых, а на равных или более сильных противниках.
  - О ком это сегодня говорил Профессор? - поинтересовался Дюмон Романов.
  - Священник разовский, Александр Рудаков, - ответил Плескач.
  - А! - понял Дюмон. - Так я его знаю. Он живет в нашем доме, на одной площадке с Сеней Шевченко. Молодой еще.
  - Ну и как он? - спросил Рига.
  - Смирный, как овца. Проблем не будет.
  Они гоготнули и пошли черными, пустынными дворами к тем домам, где жили отец Александр, Сеня, Дюмон. Тут Леон спросил на ходу:
  - Слушай. Плескач, а чего они с Профессором не поделили? Поп этот нам вроде не мешает. На глазах не мельтешит, и взять с него нечего.
  - Темнота, - презрительно сказал Плескач. - Этот поп недавно написал статью в газету, где призывал народ бороться с ересью. С такими, как мы, значит.
  - Понятно, - угрюмо бросил Леон и плюнул себе под ноги.
  - Попы - они такие, - развивал мысль дальше Рига. - У них задача: переманить всех в церковь, чтобы получать с людей больше денег. Это же яснее ясного.
  - Странно, - отозвался Леон. - Но ведь мы занимаемся тем же самым.
  - Заткнись, - повернулся к нему Плескач.
  - Да! - поддержал вожака Рига. - Мы служим истине, а они - своей церкви.
  - Вот именно, - усмехнулся Плескач и возобновил движение.
  А Рига обрадовался его поддержке и углубился в рассуждения:
  - Всякие церкви - наши враги, они нас одинаково не любят и хотят нас извести, поэтому лучше не ждать, а наносить удар первыми! Долой христианство, ислам, буддизм, иудаизм и прочие молельни! Да здравствует всемирное Братство Гумитов! Слава Профессору! Тебе, Плескач, тоже слава. В новом мироустройстве ты будешь Главным Начальником Всех Силовых Структур.
  - Чего, чего? - не понял Филин.
  - Где ты таких слов набрался, Рига? - спросил Дюмон.
  - Читал в газете. Она висела на окне киоска, а я в это время курил, вас ждал и от скуки просматривал названия и заголовки, - объяснил Рига. - Никогда в жизни не подумал бы, что ментовка является силовой структурой.
  Они засмеялись.
  На улице было пусто и скользко. Скудное освещение - только сугробы да кусочек луны. Плескач выбрал местечко, где не так сильно сквозило, и там они остановились, ожидая, когда появится священник. Они изредка переговаривались, причем темы для разговоров не отличались разнообразием. Драки, деньги женщины - вот был круг их интересов. Все прочее не стоило обсуждать. Один Дюмон не участвовал в беседе. У него были свои мысли. О девушке из ПТУ, с которой он на днях познакомился. Бедовая, но не как Людмилка, а словно в шутку. На дискотеке она танцует лучше всех, зажигая на площадке огонь. Он пока не посвящал ее в подробности своих "трудов", да и сомневался, обязательно ли нужно это делать. Может, он и скажет ей... в тот момент, когда она ему надоест и он решит с ней расстаться.
  - Сенька-то наш какой-то не такой в последнее время, - вдруг произнес Филин. - По-моему, у него съехала крыша.
  - Ты тоже заметил?
  - Угу. Сегодня я спросил у него насчет сигарет и даже толкнул в бок, а он постоял-постоял и прошел мимо, а на меня не посмотрел, как будто меня и не было. И это не в первый раз.
  - А мне кажется, он вообще такой, - пренебрежительно отозвался Рига.
  - Щенок он, ваш Сенька, - вынес свой вердикт Плескач. - Я таким щенком не был даже во младенчестве.
  Они немного помолчали, потом Филин значительно понизил голос:
  - А вы слышали, что вчера вечером случилось с Региной?
  Их лица исказились от страха - невероятно, но факт!
  - Что с ней случилось? - прошептал Рига.
  - Она объявила, что у нее было видение. Она не спала всю ночь, а потом, когда пора уже было вставать, к ней пришел Гуми.
  - Опять? Не может быть!
  - Клянусь! Сам Профессор подтвердил. Гуми пришел к ней и сказал: "Регина, я буду говорить твоими устами. Время настало. Семь знамений уже определены. Первое из них - землетрясение. Ждите. Готовьтесь". Я запомнил дословно, потому что мне было так жутко, что волосы на башке зашевелились.
  - А почему жутко?
  Филин поёжился:
  - А то ты и сам не понимаешь! Он сказал: время настало. А мне еще тут пожить хочется. Мне, братва, тут очень нравится. Я, конечно, не возражаю, раз надо - значит надо, и устав не нарушу. Но братва, жалко мне этой жизни. Смотри, как нам тут хорошо. Бабки есть, и никто не трогает. А ТАМ ведь придется... действовать...
  По ним пробежал трепет.
  Плескач смотрел на них свысока и усмехался. Филин это заметил и обратился к нему:
  - Что, думаешь, я чепуху несу?
  - Ага, - ответил тот. - Регина - пророк, а не сам Гуми. Если ты ее так трусишь, что же с тобой будет, когда ты увидишь Гуми настоящего? И вообще, все уже предопределено, и нечего тут рассусоливать. Мы делаем то, что нам приказано.
  Они еще помолчали. Священник все не появлялся.
  Теперь тишину нарушил Рига:
  - А я не понимаю, пацаны, почему Гуми выбрал для пророчества Регину. Почему не Профессора, не кого-нибудь из нас, а именно эту девку. Чем это она отличается от остальных? Она что, лучше других, что ли?
  Филин от ужаса замахал на него руками:
  - Умолкни, Рига! Регина многим отличается от всех остальных. Она может видеть то, чего никогда не увидим мы. Про Регину я слова дурного не скажу. И ты молчи, придурок. Помнишь Алексея? Он тоже пробовал усомниться в Регине. Хочешь, я тебе напомню, где он находится сейчас?
  По ним еще раз пробежал трепет. Рига бодрился, но огонек в его руке ходил ходуном, когда он закуривал сигарету. Филин продолжил:
  - И на месте Валеры Бабина я был бы поосторожнее. Он глядит на нее так, словно хочет съесть. Вдруг Гуми это не понравится. Регина принадлежит Гуми.
  - Смотрите, Сенька. Нас не видит.
  - Молчите, идиоты, - остановил их спор Плескач. - Кто-то идет.
  Они умолкли. И впрямь, со стороны остановки послышались чьи-то шаги и голоса.
  Вечерняя служба в Разовке в субботу, девятого марта, прошла вдохновенно. Все прихожане поневоле ощутили ее необычайность - отец Александр превзошел самого себя, от него исходила мощь подлинного священнослужителя, о которой никто как-то не задумывался раньше, пока не осознали в тот момент ее существование и красоту. Именно так должна совершаться священническая служба. Иначе в ней не будет никакого смысла.
  Просто отец Александр имел достаточно сильную душу для служения.
  А после вечерни его ожидал приятный сюрприз. К нему в гости приехал друг и одновременно родственник, брат жены. Они когда-то вместе учились и служили в армии. Честно говоря, с ним отец Александр познакомился намного раньше, чем со своей будущей женой. Специальность его, как и у отца Александра, была психолог. Но главным его достоинством была доброта. Широчайший кругозор позволял ему ориентироваться почти во всех областях жизни. Одним словом, он был интереснейшим человеком, которого отец Александр любил - по сути, это был его единственный друг. Он приехал в пять часов вечера, оставил вещи на попечение своей сестры, а сам пошел в Разовку, посмотреть на зятя "на рабочем месте". И обратно они шли уже вместе.
  - О себе я все расскажу дома, при Маше, чтобы не повторять повествование два раза, - весьма рационально распорядился шурин. - А сейчас - ваша очередь, батюшка.
  - Прекрати! Какой я для тебя батюшка?
  - Рассказывай же! Как у тебя дела?
  - Нормально. Ты же сам видел, Сережа, мой храм потихоньку... формируется.
  - Да, друг, художница у тебя - что надо. Как она изобразила святую Катерину - грех признаться, у меня сердце заколотилось, как у мальчишки.
  - Смеешься!
  - Ну да.
  Отец Александр вздохнул:
  - Вообще-то дела у меня идут средне. Епархия не очень довольна моей, осмелюсь предположить, пропагандой - прихожан очень мало. Ты же сам видел. Но я не могу оставить их, они на меня рассчитывают, надеются. Я должен оправдывать их ожидания. Кроме того, у меня появилась еще одна головная боль, намного серьезней. Друг мой, это - очередная христианская организация. Как уж она называется, точно не помню. "Объединение", что ли? Или "Единение"? Они вылезают, как грибы после дождя, распространяют бесплатную литературу, ходят по домам, агитируют на улицах. Они процветают. А почему бы им не процветать, они финансируются из-за границы. Я вот еще неизвестно когда свой храм окончу, а они свои молитвенные дома возводят со скоростью света, словно в сказке про волшебное колечко. Да такие красивые теремки у них получаются, прямо пряничные домики. И представь себе, недавно в Разовке видели их представителей. Они не смущаются присутствием православной церкви, улыбаются радушно: мол, мы с вами не враждовать приехали, у нас одна цель и тому подобное. То, что мы воспринимаем их в штыки, для них лучше всего, ведь народ жалеет гонимых, мучеников. Хотят и в Разовке выстроить свою кумирню. Место уж очень хорошее, экологически чистое, рядом с Волгой. Я не выдержал и написал небольшую статью в газету. Показал ее одному знакомому журналисту, а он засмеялся и посоветовал мне никогда больше не браться за перо. Но помог мне от всей души: взял у меня интервью и так замечательно подал этот материал, Сережа, я не узнал бы без этого материала, что если нет таланта писать, то лучше и не пытаться это делать. Он молодец. Придерживался авторского нейтралитета, но мою позицию в данном вопросе осветил достаточно ясно. Я бы так не сумел.
  - Бедняга ты, Саша, - пожалел его Сергей. - Все шишки на тебя сыплются. Не жалеешь, что пошел в священники?
  - Господь с тобою, нет, конечно. Трудности только убеждают меня в правильности моего выбора. Я даже рад трудностям, они проверяют меня, насколько я достоин нести этот крест. Господь мне поможет, и правда на моей стороне. Чего мне еще желать?
  - Мира и покоя, - ответил Сергей.
  - Для всех, - подхватил отец Александр, - не для себя одного. Пока мира и покоя не будет у моих прихожан, у меня их тоже не будет, да и зачем они мне тогда? Священник должен жить жизнью своих прихожан.
  - Все это очень красиво, только прошу тебя: не ложись под жертвенный нож. Вряд ли твои прихожане это оценят. И ты нужен им живой и здоровый.
  - Нет, - недовольно возразил отец Александр. - Я верю в моих прихожан. А ты - старый брюзга.
  Сергей засмеялся:
  - Просто я не идеализирую людей. А ты - неисправимый романтик. Дождешься, пока тебе намнут бока, тогда, может, станешь реальнее смотреть на вещи... Кстати, я хотел еще тебя спросить насчет той девочки - помнишь, такая веселенькая, с карими глазами? Она была влюблена в тебя. Хотелось бы узнать, как ты выпутался из этой ситуации.
  Отец Александр снова вздохнул.
  - Я из нее пока не выпутывался, - ответил он. - И мне трудно объяснить тебе, почему. В этой девочке много душевных искривлений, и она идет по своему пути не прямо и открыто, а извивается и пресмыкается, как змея. Но все же она не похожа на злобного человека. Я с ней не общаюсь уже давно, с тех пор, как она бросила посещать воскресную школу. Жаль, что бросила - в ней еще можно было бы открыть и хорошие задатки. Боюсь, я не подобрал к ней ключ.
  - Боюсь, она посещала воскресную школу не для нравственного очищения, - в свою очередь, возразил Сергей. - И это зависело не от тебя.
  - Отчасти верно, но я должен был... это прозвучит некрасиво, но я должен был воспользоваться моментом, чтобы... постараться пробудить в ней добрые начала.
  - Звучит действительно как речь Казановы, но я понял, что ты хотел сказать. Она оставила тебя в покое?
  - Ну... Вроде бы да. То есть так явно, как раньше, она ко мне не пристает. Но дает понять постоянно, что ничего не забыла и лишь ждет удобного момента - нанести контрудар.
  - Например?
  - Например, поет по утрам в ванной комнате, когда слышит, что у нее над головой тоже кто-то есть - я или Машенька. При встрече ведет себя вызывающе. Правду сказать, я устал от ее навязчивого внимания, но она не давала мне повода принимать крутые меры. К счастью. Не люблю быть резким.
  - А Маша?
  - Ох. Ты, надеюсь, не думаешь, что это все серьезно, даже со стороны этой девочки. Она сейчас в трудном для себя и окружающих возрасте, мало ли что может втемяшиться ей в голову. Да и упрямая она... Но я уверен, что рано или поздно эта блажь пройдет, она сама с улыбкой будет вспоминать, как... дурью маялась. Машенька - женщина не глупая, понимает все, слава Богу. Надеюсь, я не причиняю ей боли. Не только в связи с этой бедной девочкой.
  - Ты очень любишь Машу.
  - Да.
  Они молча перешли улицу, затем отец Александр спросил:
  - Ты надолго приехал?
  - А что?
  - Да то, что ты вечно отговариваешься от наших приглашений остаться подольше! То у тебя мама, то работа, то командировка какая-нибудь, и ты живешь у нас в итоге два, от силы три дня!
  Сергей засмеялся:
  - Не беспокойся, на этот раз я поживу у вас с недельку.
  - Хорошо. Тогда я успею познакомить тебя с одним юношей, он в этом году заканчивает школу. Не стану утверждать, что мы с ним подружились, но когда у нас начинается разговор, он длится обычно до поздней ночи и собирает массу слушателей, если это происходит в Разовке, а Машенька всю неделю страдает от бессонницы.
  Сергей заинтересовался:
  - Вот как? Что же это за ребенок?
  - Ребенок, из которых вырастают настоящие люди. К моменту своего рождения он уже не имел отца и всю жизнь провел с матерью. Перед ней, Сергей, я просто преклоняюсь. Судьба поистине ополчилась на нее, а она гнется и не ломается.
  - "Есть женщины в русских селеньях"?
  - Нет, скорее из породы Жанны д"Арк.
  - Ого!
  - Да. Ее сын - мой извечный оппонент в спорах, но, Сереженька, ни с кем мне не бывает так приятно спорить, как с ним. Знаешь, это даже похоже не на спор, а на тренировочный поединок двух опытных фехтовальщиков. Именно в таких спорах рождается истина. Этот мальчик еще совсем юный, вырос без отца, без брата, вообще без родственников, но за его будущее я спокоен. Вот что значит правильное воспитание и, главное, личный пример.
  - Он ходит в церковь в Разовке?
  - Нет, он... как бы объяснить... не атеист он, конечно, но и верующим его назвать нельзя. Он приходит в Разовку специально спросить у меня что-нибудь, а не помолиться. По-моему, он и молиться-то пока не умеет. А может, и умеет, но стыдится это показать.
  - Гордый, что ли?
  - Да нет, не очень. Но при его здравомыслии ему было бы неловко перекреститься, да еще прилюдно. Однако он любит свою маму и, наверное, просит Бога защитить ее и помочь ей. Она - врач. Терапевт. С утра до вечера на работе. А он - в школе утром, вечером на хозяйстве. И при этом редкостный умница. Пока на земле рождаются такие дети, конец света нам не грозит.
  - И как его зовут?
  - Игорь Белояр.
  Они уже шли через дворы, но не замечали за разговорами ни темноты, ни опасностей. Тут горели лишь единичные фонари. Небо загораживали многоэтажные дома, чей свет от окон не разгонял мрак, а лишь подчеркивал его. Отец Александр и Сергей молча спешили поскорее добраться до квартиры, словно почувствовали близость домашнего очага, уютной постели и аромата семейного ужина.
  Неожиданно Сергей рассмеялся.
  - Что с тобой?
  - Вспомнил, Саша, как мы с тобой сдавали социологию... на каком это было курсе? Учебника-то у нас не было! И библиотека...
  Он остановился, потому что из темноты вдруг выступили какие-то черные фигуры, сразу со всех сторон, окружили. Их движения были мягкие, но это была обманчивая, прямо-таки нарочитая мягкость готового к атаке хищника, видная невооруженным глазом. Отец Александр удивленно округлил глаза, он еще с таким явлением не сталкивался.
  - Закурить есть? - хриплым голосом произнес Плескач.
  У отца Александра отшибло дар речи, а Сергей ответил спокойно:
  - Не курю.
  - Ответ неправильный, - повторил Плескач услышанную в каком-то импортном фильме фразу и кивнул своим товарищам.
  Рига мгновенно сделал шаг и кулаком ударил отца Александра в лицо. Тот ахнул, отступил и загородился руками. Но за друга рискнул заступиться Сергей, он выкрутил Риге руку и пнул его коленом. Расклад несколько изменился, смекнул Плескач, они не предусмотрели появление второго. Тем временем Сергей схватил Филина и крикнул:
  - Беги, Саша! Убегай и вызывай милицию!
  Но отец Александр, в шоке, оглушенный происходящим, не мог пошевелиться.
  - Убегай же, Саша!
  Пришлось менять тактику нападения. Плескач оставил товарищей разбираться с безобидным священником, а сам не шутя схватился с Сергеем. Сергей и сам оказался азартным драчуном, в отличие от бедного отца Александра, который не способен был прихлопнуть и комара. Но как бы ни защищался Сергей, очевидное преимущество было у Плескача. Преимущество профессионала, занимающегося драками каждый день, или точнее, каждую ночь, над любителем, которому такое сомнительное удовольствие выпадает изредка. Немного размявшись и поиграв с неопытным новичком, Плескач усмехнулся своей обычной усмешкой, нанес последовательно три удара - один в живот и два в лицо. Удары были почти без замаха, точные и сокрушающие, противостоять им могла только ответная равная мощь и готовность. Сергей отлетел на несколько шагов, попал ногами в сугроб и упал. Пока он возился в снегу, пытаясь подняться. Плескач приблизился к нему, взял его шею в захват и начал медленно ее сдавливать. Сергей не успел вывернуться, но сопротивлялся отчаянно, цеплялся за его руку, пробовал подняться на ноги. Но Плескач был настолько его сильнее, что ему не составило особого труда раздавить Сергея. Постепенно он перестал трепыхаться, захрипел и затих. Плескач разжал руки. Сергей рухнул наземь и больше не пошевелился. Плескач усмехнулся еще раз, теперь уже победоносно, и оглянулся проверить, не нужно ли помочь друзьям.
  Однако те и сами неплохо справлялись. Отец Александр так и не вышел из шока и не делал ни одного движения в свою защиту, только загораживал локтями голову, да и то не для защиты, а чтобы не видеть. Удары сыпались на него отовсюду, он сначала, пока еще держался на ногах, шарахался от одного разбойника к другому, сжимался все больше и больше, и от напряжения почти уже не чувствовал боли. Его палачи вошли в раж и колотили его со вкусом, с аппетитом, словно на учебно-показательном мероприятии, перекидывали жертву друг другу вместе с шутками и прибаутками. В конце концов он упал и лишил их возможности использовать руки, чем привел в ярость. Они принялись пинать его, сразу все, ругаясь и озлобляясь с каждым ударом, хотя отец Александр на их удары уже не реагировал. Между тем Плескач обшарил карманы Сергея, не нашел ни документов, ни - главное - денег, тоже обозлился и пнул его ногой.
  И тут произошло непредвиденное: за углом, в непосредственной близости от места действия, раздался смех, голоса, и в следующую секунду оттуда вышли двое, причем один из них был в форме. Картина избиения предстала перед ними во всей красе, Плескач опоздал со своим предупреждающим криком. Смех умолк.
  - Что здесь происходит? - изумился Игорь Белояр. Они с Осиповым шли с остановки "Подновье". Игорь провожал друга до квартиры, чтобы заодно забрать свою тетрадь-песенник.
  Компания изумилась его вмешательству не меньше его самого и остановилась. Тишина длилась около минуты, затем Осипов в этой тишине гаркнул:
  - Стоять на месте, милиция! Руки за голову!
  И ничтоже сумняшеся вытащил откуда-то из-за спины пистолет. Это в корне изменило положение. Те, кто готовились на волне вдохновения расправиться и с новоприбывшими, без всякого дополнительного сигнала обратились в бегство и скрылись с места преступления во главе со своим вожаком. Храброе воинство! Доблестные витязи! Один вид оружия в чужих руках лишил их ореола непобедимости.
  Игорь и Осипов бросились к пострадавшим, скользя на обледенелых дорожках.
  - Я побуду здесь, - приказал Осипов, - а ты беги, вызывай "скорую". Только быстрее.
  - Ага! - ответил Игорь и почти без остановки побежал дальше.
  Осипов осторожно ощупал Сергея и пришел к выводу, что он мертв. Потом он ощупал отца Александра и обнаружил слабый пульс. Вид у молодого священника был страшен. Невзирая на то, что он сжимал голову руками, после его падения досталось и ей. Синяки и ссадины покрывали лицо, кровь из носа залила одежду, дорожку, снег и даже волосы отца Александра. Казалось, он не дышал.
  Вернулся Игорь и присел рядом:
  - Сказали, сейчас едут... Он жив? Боже милостивый!
  - Что такое? Ты его знаешь?
  - Да! Боже мой, нет! За что?
  - Кто это?
  - Не может быть! Я не могу в это поверить!
  У Игоря задрожали руки.
  - Да кто это? - спрашивал Осипов.
  - Отец Александр, Александр Рудаков. Священник Разовской церкви. Живет вон там, в одном доме с Сеней Шевченко... Осипов, он жив?
  - По-моему, да. Мы появились и спугнули бандитов, иначе они забили бы его насмерть.
  Игорь опустил руки. Он был потрясен.
  - Но зачем, Осипов? Он кроткий, как голубь. Он никому не причинял зла. Он всем помогал. И взять у него было нечего, абсолютно ничего.
  - Ты у меня спрашиваешь? - возмутился Осипов. - Нашел чему удивляться! Разве сейчас мало хулиганов - они накурятся всякой гадости, и им все равно, кого избивать, кого убивать. По-моему еще, я видел среди них Плескача, а от него вообще всего можно ожидать.
  - Это был он, - согласился Игорь. - Я тоже его узнал. Но тогда это очень странно - ведь он лично знает отца Александра, и ему известно, что у отца Александра нечего украсть.
  - Может быть, он просто шел мимо, или сказал им что-нибудь... Может, он застал их уже за дракой - вон тот парень похож на мертвеца.
  - Почему же не едет "скорая"? - разнервничался Игорь. - Вдруг отец Александр умирает, и они не успеют его спасти!
  - Тихо, сейчас приедут.
  В это время Плескач со товарищи отбежали на безопасное расстояние и остановились, чтобы перевести дух.
  - Я надеюсь, вы надавали ему достаточно, - с трудом произнес Плескач, - и он никогда не сможет нас опознать.
  - Кстати, - сообразил Филин, - а где Сенька Шевченко?
  Сеня Шевченко вышел из забытья в собственном дворе, в каком-то странном пустынном месте - возле соседнего дома, и рядом, буквально в нескольких метрах от него, суетились почему-то Игорь Белояр и Осипов. Сеня ничего пока не понимал, поэтому счел благоразумным спрятаться в тени, за углом, и подслушать, о чем они говорят.
  Игорь чуть не плакал:
  - Отец Александр, не умирайте! Они ответят за это! Я сам видел Плескача, и ему не уйти. Отец Александр, не умирайте. Не давайте им гордиться собой! Чтобы они не воображали, что могут избивать до смерти кого хотят! Только не умирайте же!
  Сеня похолодел с ног до головы.
  Вдруг все это место осветилось фарами - приехала "скорая помощь". Туда пришлось погрузить и обоих пострадавших, и обоих свидетелей. Сеня отчетливо это видел из своего укрытия и осознавал происшедшее. Отец Александр избит до смерти. Плескачом и его командой. Игорь Белояр и Осипов - свидетели тому. Плескач и его команда сбежали. Сеня здесь, прячется за углом и воровски следит за врачами "скорой помощи".
  Вопрос в том, что Сеня совершенно не знает, где он сам был все это время и что при этом делал.
  Он резко вскинул сжатые кулаки и поднес их к самым глазам. На них, конечно, не чернела кровь отца Александра, они были чистые, розовые от холода и такие непривычные, что ими нельзя было бы избить даже огородное чучело.
  Но ведь в последние дни он, Сеня, все свободное время ни на шаг не отходит от Плескача, независимо от приступов забытья. И почему он тогда очутился в этом углу двора, куда ни разу не заходил в здравом рассудке? И почему он тогда сам уже почти мертв от ужаса?
  Нет никаких сомнений! Он, Сеня Шевченко, в приступе своего проклятого забытья, вместе с бандой Плескача до смерти избил отца Александра!
  Отца Александра? Пожалуйста, нет!
  Он нужен Сене. Без него Сеня не сможет разобраться в себе и стать человеком. Без него Сеня не услышит больше правду. Он жалеет Сеню. Он добрый. Был.
  Он умер.
  Сеня убил его.
  Он весь задрожал. Это конец. Во время проклятого забытья его душа в неземном экстазе прогуливалась по раю и выслушивала признания и утешения посланца Гуми, а его тело убивало отца Александра. Кроткого, беззащитного, одинокого отца Александра. Эта картина вдруг так реально представилась его глазам - иначе и быть не могло.
  Сеня привалился спиной к стене дома и опустился на землю.
  Поворот вниз
  То, что Осипов был в форме, при оружии, и вел себя решительно, значительно облегчало общение с неуступчивым персоналом приемного покоя. Игорь чувствовал себя намного хуже, но сидеть на месте без дела не мог. Сбегал на пост и несколько раз позвонил. Сначала - матушке Марии, жене отца Александра, которая сразу заплакала и озадачила его вопросом, где ее брат, Сережа, они должны были быть вместе. Игорь не нашел в себе силы сообщить ей, что второй пострадавший мертв и находится в морге, и только попросил е приехать. Она пообещала поспешить.
  Еще один звонок Игорь сделал Натке Осиповой, чтобы не беспокоилась за мужа, он задержится, но с ним все в порядке. Просто задержка по работе.
  Затем он позвонил себе домой. Мама, конечно же, не спала и ждала его возвращения. С ней Игорю говорить было легче, чем с матушкой Марией и Натой Осиповой. Мама ведь была ему близка, как никто другой.
  - Мам, привет, - произнес он. - Ты не волнуйся, я жив-здоров, но домой прийти пока не могу. Ты не представляешь себе, какое произошло несчастье!
  - Ты где? - спросила мама.
  - В центральной станции скорой помощи, - сказал Игорь.
  - Где?!
  - Я жив и здоров, у меня нет ни царапины. Со мной Осипов. Я ходил к нему. Мы шли с ним вместе, я хотел забрать у него мой песенник, так как он уже переписал оттуда все, что ему было нужно.
  - Ты мне все это объяснял перед уходом.
  У Игоря задрожал голос:
  - Мам, пожалуйста, не перебивай меня, я очень нервничаю и поэтому рассказываю не совсем связно... иначе я не смогу рассказать. Мы с Осиповым уже почти дошли до его дома и вдруг увидели во дворе драку. Даже не драку. Это было избиение. Слышала про Плескача?
  - Не может быть! Не связывайся с ним! Этот уголовник...
  - Он со своими приятелями бил человека, - жестко произнес Игорь, но не выдержал и снова дрогнул. - Одного насмерть. Другого... пока не знаю... Он жив пока...
  - Тихо, - приказала мама. - Подожди минуточку, я возьму сигареты.
  Игорь подождал. Во время этой паузы он сделал усилие и собрался с духом. Может быть, мама специально ее предложила для этого. Через минуту в трубке вновь раздался ее голос:
  - Алло, Игорь!
  - Да, мам, я здесь. Ты только не волнуйся. Второй пострадавший пока жив, и я надеюсь, он останется жив, но он очень плох. Поэтому я не уйду отсюда. Мам, это отец Александр, Рудаков, из Разовки. Ты тоже его знаешь.
  - Не плачь.
  - Я не плачу. Почти.
  - Я сейчас тоже приеду. Не спорь. Я быстро.
  - Мам, не стоит...
  - Жди меня, - перебила мама и положила трубку.
  Игорь вздохнул и вернулся к Осипову. Тот сидел на кушетке, прямой, как палка, и играл зажигалкой. Игорь сел рядом, тоже прислонился спиной и затылком к стене и тоже вытянул ноги. В коридоре было невыносимо тихо и сумрачно - лампы горели только в начале и конце коридора. Игорь закрыл глаза, замер и стал восстанавливать дыхание и самообладание. Он не хотел бы доставлять маме проблемы, но понимал, что она не сможет сидеть дома просто так, сложа руки, без него и без информации. Она человек деятельный.
  Но раньше Нины Белояр в больницу приехала матушка Мария. Осипов вопросительно посмотрел на Игоря, тот устало покачал головой и отвернулся. Тогда Осипов встал на ноги, отвел матушку Марию в сторонку и, всячески смягчая детали, поведал ей о случившемся. Она тихо плакала и комкала в руках платочек.
  - Где мой брат? - спросила она. - Они должны были идти из Разовки вместе.
  Осипов слегка запнулся и даже вздохнул. Но ничего сочинять не стал.
  - Поймите и вы меня, - ответил он. - Я не могу с точностью утверждать, что тот человек является вашим братом. При нем не было документов. Когда мы спугнули преступников, ваш муж был жестоко избит и без сознания, а тот человек убит. Мне очень жаль. Вам придется присутствовать на процедуре опознания.
  - Я принесла его паспорт и несколько фотографий, - прошептала матушка Мария. - Неужели так необходима... эта процедура...
  - Боюсь, что да, - с сожалением сказал Осипов. - Это необходимо для официальных данных. Пожалуйста, крепитесь. Никто из нас не застрахован от такого несчастья.
  Она кивнула и снова заплакала. Потом еще раз попросила:
  - И все-таки посмотрите, прошу вас. Чтобы я знала точно, он это или не он. Тогда, может быть, я успею приучить себя к этой мысли. Мне будет легче... на процедуре.
  Он взял у нее паспорт, раскрыл его, перелистал фотографии. Лицо Сергея в драке пострадало, но все же не так сильно, как лицо отца Александра, и узнать его было легко. Осипов снова вздохнул, кусая губы, и вернул матушке Марии документы. Она не сводила с него глаз.
  - Это он? - спросила она.
  - Да. Присядьте, пожалуйста. Я пойду покурю.
  Она опустилась на кушетку рядом с Игорем. Осипов вышел на улицу, а когда вернулся, застал их на тех же местах, только теперь они крепко держали друг друга за руку. Он с облегчением повел плечами и сел на стул напротив них.
  Вскоре после этого приехала и Нина Белояр. Первым делом она взглянула на своего сына - не нуждается ли он в немедленной поддержке. Он не нуждался, хотя выглядел неважно. Зато матушка Мария, увидев протянутые к ней руки Нины Белояр, тут же бросилась в ее объятия и зарыдала в голос. Нина водила ее вдоль коридора, гладила ее волосы, пожимала руки. Осипов перехватил взгляд Игоря на них. Игорь заметил его недоумение и пояснил:
  - Мама уже сталкивалась со смертью и знает, как поступать.
  Сначала Осипов подумал, что он имел в виду ее специальность, но потом сообразил - Игорь вспомнил о смерти своего отца, отсюда и такой пристальный взгляд.
  Появление доктора вызвало в коридоре ажиотаж. Все четверо окружили его и требовательно уставились прямо ему в лицо.
  - Кто вы такие? - тоном мученика поинтересовался он.
  - Я его жена, - ответила матушка Мария. - Ради Бога, как он?
  - Его жизнь вне опасности. Его поместят в реанимационное отделение. Он в глубочайшем шоке, поэтому ваше присутствие может оказаться полезным.
  Все обрадованно зашевелились. Нина сказала матушке Марии:
  - Все будет хорошо. На вас обрушилось слишком много горя сразу, но вы не раскиснете. Господь с вами. Утром я вас навещу.
  - Спасибо.
  Доктор увел матушку Марию с собой, давая указания, как вести себя с пострадавшим. Нина, Игорь и Осипов вышли на улицу. Стояла глубокая ночь. На небе были звезды, и они, все трое, не сговариваясь, задрали головы кверху и любовались. Никто не хотел нарушать молчание. Они не спеша шагали по тротуару, глубоко вдыхали свежий воздух, наслаждались тишиной ночного города. Осипов думал о Натке и о своем доме, который они потихоньку подготавливали для жилья. Нина и Игорь думали об отце Александре и друг о друге.
  И, перед тем, как расстаться, они еще постояли на остановке "Подновье".
  - Необходимость ухаживать за больным мужем поможет ей перенести потерю брата, - задумчиво сказала Нина о матушке Марии. - Завтра воскресенье. Игорь, ты пойдешь со мной их проведать?
  - Обязательно, - сразу отозвался он. - Осипов, а ты?
  - Да. Если он придет в сознание и доктор даст добро, то надо же спросить его, что там у них произошло. С меня потребуют рапорт и заявление потерпевшего, чтобы открыть уголовное дело и задержать Плескача.
  - Ты уверен в успехе? - засомневалась Нина.
  - По крайней мере, я сделаю все от меня зависящее.
  - Передавай привет своей маме, - сказала на прощание Нина. - Натку-то я каждый день вижу на остановке, а вот с мамой твоей мы давненько не встречались.
  - Передам, - пообещал Осипов. - До свидания, тёть Нина.
  - До свидания, мой дорогой.
  И они разошлись в разные стороны.
  - Хороший мальчик, - похвалила Осипова Нина. - Ты счастливый человек, Игорь, тебе везет на друзей.
  - Да. Но хорошие друзья бывают не обязательно у положительных людей.
  - А ты не считаешь себя положительным?
  - Ни в коем случае. Я не сделал пока еще ничего такого, чтобы льстить себе такими надеждами. Вот Осипов - тот работает на пользу людям. Или... отец Александр... со своей женой... А ты у меня - вообще подвижник.
  Нина улыбалась в темноте и глотала слезы. От Игоря она могла ожидать только такого ответа.
  - Сейчас нас будут встречать в переполохе, - взяв себя в руки, шутливо предупредила она. - Ни Шарик, ни Джудичка не привыкли к нашим ночным отлучкам.
  И впрямь, их домашние животные ждали их у двери, недоумевали и выражали радость по поводу возвращения хозяев. А те, несмотря на позднее время, не могли уснуть и в конце концов решил встать и выпить чаю, и заодно обсудить последние события.
  - Мне очень жаль, Игорёчек, что ты так рано столкнулся в жизни с таким кошмаром. Нет, я бы не хотела для тебя оранжерейной обстановки, но согласись, это слишком резко для ребенка семнадцати лет.
  - В семнадцать лет - и вдруг ребенок? Не ребенок я. Хотя, не возражаю, это преступление меня потрясло. Теоретически я предполагал возможность совершения его с кем-нибудь, с кем угодно, даже с близкими и дорогими мне людьми. Тем более что у тебя профессия не самая безопасная, я бы даже сказал - изнашивающая. Осипов вот еще похлеще себе ипостась выбрал. Но я этого не ожидал. С отцом Александром. Господи, помилуй! Они били человека, который не сопротивлялся и не стал бы сопротивляться, даже если бы мог! У священника лишь одна защита: перекреститься и прочесть молитву!
  Голос у него снова задрожал. Нина покачала головой и погрела холодные руки о чашку с горячим чаем. Ей и самой тоже хотелось плакать.
  - Мы познакомились ведь не очень давно, - отчасти справился с собой Игорь. - Не так давно, как с Осиповым. Но таких светлых людей, как отец Александр, я еще никогда не встречал. Он верит в Бога и является священнослужителем, но в нем нет ни грамма нетерпимости или религиозного фанатизма. Он ни от кого не отворачивается. Он уважает мнение любого собеседника, пусть и не всегда с ним соглашаясь. Он так близко к сердцу воспринимает проблемы других людей, как будто это его жизнь, а не их. Он служитель культа, но не свысока, не презрительно относится ко всему мирскому. С обычными людьми он разговаривает на простом русском языке, без витиеватостей и церковного официоза, и поэтому к нему испытываешь доверие и душевную близость. Он прочел горы литературы, которая и не снилась докторам философских наук, и умеет рассуждать на такие темы, от которых у этих докторов мозги расплавятся, как перегревшиеся микросхемы, а он в них ориентируется, как рыба в воде. Беседовать с ним - истинное удовольствие, он улавливает мысль с полуслова. Может быть, его непосредственное начальство, церковники, находят в нем какие-нибудь недостатки, но зато разовские прихожане его очень любят и ценят, и кроме него, им никто в качестве священника не нужен. Он для них - идеальный священник. Я, конечно, не знаю, что там у них произошло во дворе, но Плескач бил его сознательно - бил человека, который здоровался с ним при встрече и у которого нечего было украсть. И за него некому было заступиться. Если бы Осипов не был при оружии, отец Александр был бы мертв, как и его шурин.
  Игорь бессознательно повторил жест своей матери, обхватив ладонями чашку с чаем. Он был бледный, с обведенными темнотой глазами, и выглядел обессиленным.
  - Мам, мне казалось, его надо уважать как человека и личность, причем гораздо больше, чем многих других. Мне казалось, это его достоинство и уважение создают вокруг него ореол неприкосновенности, как у президентов. И вдруг я увидел его в грязи, покрытого кровью, с обезображенным лицом. Над ним потрудились монстры. Отец Александр очень сильная личность, но мама, какой же хрупкий человек!
  - Милый! - ответила она. - Все люди очень хрупкие в этом смысле. У большинства из нас слабая телесная оболочка, подверженная болезням, и ей легко нанести травму. Бедный отец Александр тут не одинок.
  - Я понимаю, - ответил Игорь. - К тому же, ты врач, тебе лучше знать.
  Эта полушутливая фраза вызвала у них слабые улыбки.
  - Такие моменты пережить тяжело, Игорь, - продолжила Нина. - У разных людей разные способы облегчать себе это переживание. Одни думают о том, что все несчастья относительны, другие пытаются все забыть, третьи жалеют себя и заливают беды вином. Ты у меня мальчик умный и не раскиснешь. Я верю в тебя, дружочек. Бог посылает нам всем испытания. Слабые ломаются, а выдерживают те, кто достоин. А то что же это была бы за жизнь - без испытаний. Люди не могли бы определить, кто есть кто. Who is who, как пытался однажды выговорить наш Михаил Сергеевич.
  Они невесело посмеялись и, допив чай, разошлись по комнатам, но уже до самого утра не смогли уснуть. Нина прижалась к подушке и плакала, закусив одеяло, плакала неслышно, но изо всех сил. Игорь вертелся с боку на бок и ждал утра - поскорее бы, чтобы встать и покончить с вынужденным бездействием. Нелегкая штука - взросление, если при этом бывает так плохо. И ему еще повезло с окружающими, которые помогают, и с собственным характером, который крепче стали, но ведь все равно ему плохо! Он оказался не готов к испытанию.
  Утром в воскресенье они поднялись раньше обычного, потому что и без того не спали. Игорь отправился на свою пробежку молчаливый и мрачный, вернулся чуть помягче, а за завтраком и вовсе воспрял духом, так как Нина позвонила в больницу, и ей сообщили, что отец Александр очнулся и хочет видеть человека по имени Игорь Белояр.
  Отец Александр лежал в отделении реанимации с серьезными внутренними повреждениями, сотрясением мозга, двумя вывихами, переломами ребер и внутренним кровотечением, но зато он пришел в себя и все осознавал. Вокруг него хлопотала матушка Мария, забывшая про слезы и тихо скорбевшая по поводу гибели брата.
  К больному Игорь вошел вместе с Осиповым, который был не в форме, но захватил с собой служебное удостоверение и бланки заявления, на всякий случай. Отец Александр вопросительно посмотрел на него, потом, так же вопросительно, на Игоря.
  - Это мой друг, - представил его Игорь, - Осипов. Он милиционер. Вчера бандиты убежали, когда он достал пистолет. Доктор Бурков очень не хотел давать разрешение на допрос, но все-таки согласился, с условиями... с элементарными в такой ситуации условиями. Отец Александр, вы не говорите сразу, что хотите сказать, а сначала составьте в уме предложение покороче и пояснее, и тогда говорите. Мама сказала, что так вам будет проще.
  Отец Александр с трудом кивнул и начал медленно произносить:
  - Но я... почти ничего не помню. Мы шли с Сережей, это Машенькин брат, из Разовки. Было уже поздно и совсем темно. Откуда взялись эти... эти люди... я не заметил, они возникли, будто из ничего... Что-то спросили и тут же стали меня бить...
  - Вас? - уточнил Осипов, строча ручкой в блокноте. Он записывал показания дословно.
  - Да, именно меня. Сережа за меня заступился, и Плескач... сам Плескач... Господи Боже... Я закрыл лицо и больше ничего не видел. Увы, и не слышал тоже. Я был так потрясен, то, наверное, потерял сознание.
  Матушка Мария снова было заплакала, сидя рядом с ним на табуретке, он бросил на нее нежный взгляд, они взялись за руки, и она зажмурилась, превозмогая боль. Губы ее шептали молитву.
  - Мы тоже видели Плескача, - досказал Игорь. - Мы с Осиповым их спугнули. Но это неважно. Я рад, что хотя бы вы остались живы и будете поправляться. Теперь эти негодяи не нападут на вас... вот так же, как вчера.
  - Отец Александр, - попросил Осипов, - я понимаю, что не этично говорить об этом прямо сейчас, но я должен вас предупредить: для начала официального расследования необходимо ваше заявление...
  Отец Александр не дал ему закончить. Его ответ был кратким и твердым:
  - Нет.
  Игорь округлил глаза. Зато Осипов не удивился, произнес со вздохом:
  - Вы не первый и, к сожалению, не последний священник, подвергшийся нападению хулиганов. Мои коллеги не выносят таких дел, потому что в абсолютном большинстве случаев заявлений от пострадавших не поступает. И вот мне представился шанс спросить священника: какова причина ваших постоянных отказов писать заявление?
  - Причина... в прощении, - так же коротко ответил отец Александр после долгого молчания, во время которого он явно боролся с желанием прочесть проповедь на эту тему. Он закрыл глаза, боясь быть неправильно понятым.
  Игорь-то как раз ничего не понял, но Осипов настаивал на своем:
  - Отец Александр, это все мне известно. Прощайте обидевших вас, любите ненавидящих вас, подставьте другую щеку и тому подобное. Разумеется, для вас это не только красивые слова, а руководство к действию. Вы относите нападение на вас к такой категории?..
  Отец Александр был удивлен его догадливостью и сказал:
  - Да.
  Осипов продолжил:
  - И это ваше собственное решение, а не запрет епископов, митрополитов, патриархов? Верно? Ваша совесть запрещает вам преследовать преступников даже заочно, и даже если бы было можно, вы бы чувствовали себя в таком случае очень неловко, хотя это они перед вами провинились, а не вы перед ними?
  Отец Александр следил за ним с возрастающим удивлением и ответил:
  - Поразительно точное определение. Именно так.
  - Значит, по-вашему, пусть они ходят на свободе, пока Бог их сам не накажет?
  В тоне Осипова прозвучало ожесточение, которое обеспокоило Игоря.
  - Да, - ответил отец Александр.
  - А то, что они, оставаясь на свободе, будут нападать на других мирных людей, вас не волнует? - уже откровенно напирал Осипов, как танк.
  Игорь не успел его остановить, да этого и не нужно было делать. Глаза отца Александра сверкнули - он был жестоко покалечен, но отнюдь не сломлен. И ответ его вышел легко, будто он был невредим:
  - Ловить преступников - это задача милиции, а не священников.
  - Вот как? А что мы будем предъявлять им в суде, если все будут вести себя так же, как вы? Они на голословные обвинения лишь рассмеются! Я знал, что вы поступите так, и не хотел сюда приходить, но мне надо выполнять свой долг. Не обижайтесь, но вы представляете себе, как мы оба сейчас выглядим? Я - обслуживатель, выполняю черную работу, убираю грязь с улиц, а вы так святы и непогрешимы, что боитесь замарать себя, прикоснувшись к этой грязи. И при этом некрасиво выгляжу я, раз по нашему городу еще свободно разгуливают преступники, а не вы, якобы из высшего благородства не желая их обвинять.
  Игорь затаил дыхание. Отец Александр и не собирался сдаваться, тогда как его жена сжимала руки от страха.
  - Если я поступлю иначе, я буду презирать себя, - ответил он.
  - Ну да, а пока они пусть творят что хотят! - возмущался Осипов. - И нести за это ответственность буду я, а вы... вы вот сейчас при мне и при Игоре, который вас уважает, без стыда умываете руки! Знаете что я вам сажу еще - эти подонки обязательно нападут на свою очередную жертву, на кого-нибудь, кто может оказаться слабее вас, отец Александр, и следовательно, пострадает намного больше. Для глупенькой Людмилки Шевченко, например, или любой другой девушки встреча с негодяями наверняка завершится трагедией, которая будет на вашей, а не на моей совести, потому что это ваша совесть чистоплюя связала мне руки.
  - Осипов, пощади! - прошептал Игорь.
  Зато отец Александр, как ни странно, от возмущения Осипова как будто набирался сил.
  - У каждого из нас своя правота, - произнес он. - И спорить по этому поводу бесполезно. Мне стало очень стыдно за то, что в ваших глазах мой поступок действительно выглядит недостойным, но решение мое изменить нельзя. Простите меня, пожалуйста.
  - Да Бог вам судья, - непримиримо сказал Осипов. - Желаю вам скорейшего выздоровления. Честь имею.
  И он направился к двери.
  - Минуточку! - воскликнул отец Александр и сделал невольное движение, словно намереваясь броситься следом. Матушка Мария испуганно пискнула.
  Осипов обернулся.
  - Не уходите вот так, пожалуйста, - произнес, на сей раз с заметным трудом, отец Александр. - Вы замечательный молодой человек и заслуживаете восхищения и...
  Тут он закашлялся и не смог больше говорить, да в этом и не было необходимости.
  - Спасибо, - вовсе не благодарным тоном поблагодарил Осипов. - Всего хорошего. До свидания, Игорь.
  - Пока, - откликнулся Игорь.
  Осипов ушел, так и не успокоившись. Отец Александр же после его выступления заулыбался, невзирая на кашель и невозможность говорить дальше. Игорь даже засомневался, стоит ли ему извиняться за несдержанность и резкость своего друга.
  - Отец Александр, я вижу, вам нехорошо, - вместо этого сказал он. - Я лучше зайду позже. Я счастлив только, что вы живы и скоро, надеюсь, поправитесь. Мама моя... она, может быть, зайдет, но если не зайдет, то велела передать вам большой привет и пожелать скорейшего выздоровления.
  Он улыбнулся ободряюще на прощание и собирался покинуть палату, но отец Александр отрицательно затряс головой, протянув к нему руку, и лицо его выразило тревогу. Игорь остановился сам и попытался остановить отца Александра:
  - Ничего не говорите, прошу вас. А то вам станет совсем плохо.
  - Могу рассказать я, - неожиданно предложила матушка Мария, и отец Александр с благодарностью пожал ей руку.
  Игорь вернулся:
  - О чем рассказать? Что-то еще случилось?
  - Да. Сегодня, совсем рано утром, я ходила домой, всего на полчаса, взять кое-какие вещи и немного еды. Было еще темно, и я очень испугалась, когда наступила на что-то большое и мягкое под нашей дверью. Это был Сенечка Шевченко, наш сосед. Вы его хорошо знаете, Игорь.
  - Да, конечно.
  - Он лежал возле нашей двери, прямо на полу, как будто спал тут, а я его разбудила. Он поднялся на ноги, держась за стену, и был похож на сумасшедшего: глаза бродили, руки тряслись, сам он шатался, как пьяный, и что-то бормотал непонятное. А как увидел меня, вдруг весь задрожал, даже зубы застучали, крикнул: "Я не убивал его! Я не убивал!" и убежал от меня, так что я боялась, как бы он не расшибся на лестнице. А потом я вернулась сюда и посоветовалась с батюшкой, что бы это значило.
  - Странно, - протянул Игорь. - При чем здесь Сеня Шевченко?
  Лицо отца Александра по-прежнему выражало тревогу, и он мучительно готовился еще что-то сказать. Игорь постоянно останавливал его жестом.
  - Он крикнул, что не убивал... Боже мой! Он что, думает, что тоже избивал вас?
  Отец Александр оживленно закивал головой, радуясь догадливости Игоря.
  - Но ведь его там не было, - уверенно произнес Игорь. - Я помню, первой моей мыслью было: это Плескач, а второй мыслью было облегчение: слава Богу, что с ними нет Сени. Он ведь в последнее время не отходил от них ни на шаг. Или, может быть, он был с ними, а потом убежал?
  - Его там не было, - прохрипел отец Александр.
  Игорь задумался:
  - Очень странно... Почему же тогда он... Он что, не помнит, где он был, когда и с кем?
  Отец Александр снова кивнул и сказал одними губами:
  - Он болен.
  - Вы тоже заметили? Я надеялся, что мне это только кажется.
  Отец Александр беспомощно заморгал глазами.
  Игорь несколько минут молчал, напряженно думая. Отец Александр следил за ним и крепко держал за руку, чтобы он не ушел без какого-нибудь сделанного вывода.
  - Доктор меня убьет, если я начну вас беспокоить... - пробормотал Игорь.
  Но отец Александр еще крепче ухватил его за руку, а матушка Мария сказала:
  - Не молчите, Игорь, и ничего не скрывайте. Вы же знаете батюшку: чем меньше ему известно, тем больше он нервничает.
  Игорь еще немного поколебался. Перевесил умоляющий взгляд священника. Тогда Игорь поделился своими соображениями:
  - У меня есть друг, Эдик Тимофеев. Мы учимся в одном классе. И хотя мы с ним не очень похожи, нам интересно вместе, есть некоторые точки соприкосновения, музыка, книги, учеба, и вообще он классный парень. Но мы с ним уже давно не общаемся, потому что Сеня Шевченко втянул его в какую-то секту. Боже мой, это ужасно. Как же это раньше не пришло мне в голову... Ведь когда я подрабатывал в прокуратуре, я слышал, что в сектах процветают всякие гадости, и наркотики тоже. О Боже мой, Сеня! Вот почему он иногда не отвечает, если к нему обращаешься, надолго исчезает... не помнит, где он был вчера и что делал! О Боже мой, Эдик! Ему грозит то же самое! Отец Александр, мне уже нужно идти.
  Тот закивал головой и снова одними губами произнес:
  - Найдите Сеню.
  - Обязательно. Выздоравливайте поскорее. Можно, я буду навещать вас после школы?
  - Конечно! - в унисон улыбнулись и отец Александр, и матушка Мария.
  Игорь бросился к двери. Мысленно он уже начал действовать.
  Отец Александр перекрестил его, закрыл глаза и зашептал молитву.
  День снова намечался очень хороший - солнечный, с легким ветерком, с оттепелью. Город как будто просыпался после зимней спячки. Не то чтобы в его жизнедеятельности происходили заметные изменения, просто в воздухе витало уже что-то неуловимое - запах весны, от которого хотелось расправить крылья и взлететь в небо. Тесна и тяжела становилась теплая зимняя одежда, толстая, как оболочка кокона. На утомленных лицах поблескивали глаза и улыбки, несмотря ни на что: зима - это всегда угасание, весна - это всегда возрождение, радость, активность. И... грязь на дорогах, заляпанные и забрызганные до самых крыш машины и автобусы, промокшие ноги, насморк и кашель от извечной в это время года простуды.
  Игорь вышагивал в сторону Подновья пешком, игнорируя любой вид транспорта, и строил в уме планы и предположения. Строго говоря, Сеня не был его другом, но Игорь не относился равнодушно к его судьбе и не мог бросить его в беде. "Глупый, слабый мальчишка! - разозлился попутно Игорь. - Мало того, что сам вляпался в историю, так еще и других за собой тянет, за компанию! И наркотиков не побоялся, идиот несчастный! И отец Александр из-за него сейчас беспокоится, а ему необходим отдых и хороший уход, и никаких треволнений. Ну что за неудача, Господи! Где я сейчас найду этого осла? Бродить мне вокруг его дома, что ли?" Это был не лучший выход. Он чувствовал, что к нему постепенно подступает вчерашняя паника, с сердцебиением и удушьем от бессилия. Пришлось остановиться, закрыть глаза, сделать несколько глубоких вдохов и на минуту забыть обо всем.
  Спокойно, Белояр, без нервов. Что за возбуждение такое неестественное, смешно смотреть, как пацан, раскис, того и гляди - слезы хлынут ручьем. Не парень, а девчонка. И прекрати, в конце концов, перескакивать с одного на другое, обдумывай все по порядку. Поспешишь - людей насмешишь. И ничего не добьешься вдобавок.
  Только спокойно.
  За Сеней он никогда не следил, но видел в нем изъян уже давно, больше года. Именно тогда, прошлой зимой, с ним стали случаться странные, необъяснимые перепады настроения. При этом не факт, что это связано с сектой - какое-нибудь поганое курево он мог достать и сам, дурень. Общение его с Плескачом обнаружилось позже - прошлым летом. Подрабатывая в прокуратуре, Игорь очень удивился, увидев их вместе. И опять же не факт, что и это связано с сектой. Плескач и секта - звучит неубедительно, хотя... кто знает...
  Непреложным является пока только один факт: само наличие секты. Сеня зависит от нее и потащил за собой Эдика. Одному погибать, видите ли, скучно. Или страшно. Итак, в городе существует некая организация, видимо, легально, либо под прикрытием, а скорее всего - тайно, раз Сеня до сиз пор никому ничего не разболтал, и раз о ней никто ничего не слышал. Тимофеев не смог ее раскусить, следовательно, прикрытие достаточно мощное.
  Господи, за что отцу Александру такое наказание.
  Легко сказать - найди Сеню. А где его искать-то? И вообще, если он сейчас убежден в том, что участвовал вместе с Плескачом в избиении, то прячется от всех, и это естественно, любой бы на его месте спрятался. Шансов меньше, чем в поисках иголки в стоге сена.
  Стоп.
  Осипов может помочь. Это и его касается, он намного ближе знает Сеню, его мать и сестру, и подскажет, куда двигаться дальше. Другой вопрос, захочет ли он это делать после утренней сцены в палате отца Александра.
  Ух! Мысли Игоря мгновенно устремились в заданном направлении. Как Осипов набросился на едва живого, почти бездыханного священника - как злобный волк на ягненка! А отец Александр вдруг ожил от такого давления, как будто нуждался не в уходе и заботе, а в таком вот нападении. Какая прелесть - а ведь они, пожалуй, тоже со временем подружатся... Есть в них что-то общее.
  Осипов поможет.
  Остановившись на этом решении, он несколько успокоился, не делал скоропалительных выводов, а только тщательно отыскивал в памяти воспоминания, пусть даже мелкие, но которые прольют свет на происходящее.
  Осипов был дома один и спал, поэтому открыл дверь с недовольным ворчанием, а увидев Игоря, и вовсе чуть было не захлопнул дверь у него перед носом.
  - Эй! - возмутился тот. - Ты что, с ума сошел?
  - Не трогай меня, - предупредил Осипов. - Я сегодня бешеный, как собака. А чего ты хочешь - я не спал всю ночь, и поп твой довел меня до белого шипения.
  - Ты меня напугал, а не его, - ответил Игорь, раздеваясь и вешая куртку на крючок. - А где Натка?
  Осипов с продолжением своего ворчания прошаркал шлепанцами на кухню, ставить чайник и заваривать кофе.
  - Где, где... В нашем домике, в Сормове. Наводит глянец, скоро уже переедем. Недели через две, наверное. Скорее бы.
  Тут он слегка оттаял и улыбнулся. Игорь воспользовался этим и прочно утвердился на табуретке, поставил локти на стол и положил подбородок на сдвинутые кулаки. Осипов сел напротив и устало попросил:
  - Если ты пришел разбираться насчет инцидента в больнице... Не старайся, не выйдет. Может быть, отец Александр и является для кого-то образцом добродетели, но для меня, извини, его так называемое "непротивление злу" - всего лишь предлог, чтобы не нести никакой ответственности за дальнейшую судьбу мерзавцев. Чистоплюй.
  - Не возражаю, друг мой, - тут же уступил Игорь. - Ты человек прямой, в этом твое достоинство, одно из многих. Он это почувствовал сразу и, кстати, скрывать не стал. Я не об отце Александре пришел говорить с тобой, тем более что ты воспринял его позицию в штыки, а мне так, если честно, все равно. Осипов, мне нужна твоя помощь. У меня вдруг возникли проблемы, от которых я не могу отвертеться.
  Осипов посерьезнел:
  - Твой отец?..
  Игорь замер на несколько мгновений, потом с усилием покачал головой:
  - Нет, это не отец. Осипов, ты не поверишь. Это Сеня Шевченко.
  Осипов вздохнул и сделал две чашки черного кофе.
  - Игорь, ради Бога. Неужели ты меня разбудил из-за такой ерунды? Сеня Шевченко - это сплошная ходячая проблема с самого своего рождения. Не утомляй меня. Голова раскалывается, таблетку выпить, что ли?
  - Осипов, - грустно произнес Игорь. - Какой ты черствый. Стал бы я тревожить тебя после таких событий по всяким пустякам? Пожалуйста, сядь и постарайся выслушать меня до конца. Все очень серьезно. Серьезно как никогда.
  Ставя на стол чашки с кофе и вазочки с сахаром, печеньем и конфетами, Осипов испытующе смотрел на Игоря и изгонял из головы остатки сонливости. Похоже, дело действительно требовало вмешательства - Игорь не паникер.
  - Я давно заметил, - начал Игорь, - что у Сени не все в порядке. Не вообще в жизни, а... в психике. Он стал странный. Знаешь, это было похоже на наркозависимость.
  - Возможно, - согласился Осипов. - Я тоже как-то подумал об этом. Но Сене разве скажешь? Чуть дотронься до него - и он, как улитка, залезает в свою раковину и притворяется мертвым, пока не оставишь его в покое. Но Игорь, если бы он что-нибудь натворил, я бы первый узнал об этом, ведь, кроме меня, помогать ему никто не станет. Не Плескач же!
  Игорь скривился:
  - Не тот случай. Кстати, ты его сегодня не видел?
  Осипов хорошенько вспомнил, потом ответил:
  - Кажется, нет. Но даже попадись он мне под ноги, я бы не обратил на него внимания, так как хотел поскорее лечь и уснуть. Так что с ним случилось?
  - Не знаю, оставил ли он нам шанс его спасти, - сказал Игорь. - Матушка Мария ходила сегодня домой, принести чистое белье и еду. Наткнулась на Сеню, который лежал на полу возле их двери, и когда увидел хозяйку, закричал: "Я не убивал его!" и убежал со всех ног.
  Осипов нахмурился:
  - Не гони. Я прекрасно помню вчерашнее избиение. Его там не было.
  - Не было, - подтвердил Игорь. - И отец Александр убежден в этом. Но, Осипов, получается, что он сам не помнит, где он был в это время.
  Осипов долго молчал, переваривая это сообщение, и сильно хмурился. Оба забыли о кофе. Если бы тревогу поднял не Игорь, Осипов, наверное, и не поверил бы. А Игорю Осипов верил.
  - Матушка Мария не ошибается? - мрачно уточнил он.
  - Нет. Потому-то отец Александр и позвал меня так срочно - чтобы я нашел Сеню и объяснил ему, что еще не поздно все изменить. До сих пор я излагал только факты. А теперь мои предположения, в которых я не сомневаюсь, и прошу тебя не расспрашивать меня о подробностях прямо сейчас, иначе я собьюсь с курса или запутаюсь. Сначала я попробую обрисовать картину в общих чертах, а потом уже перейдем к деталям. Ладно?
  - Ты абсолютно уверен в своих предположениях?
  - Да.
  - Тогда начинай.
  Игорь сделал паузу для упорядочения материала и распределения его по пунктам. И хлебнул из чашки кофе.
  - Итак, Осипов. В городе есть какая-то организация, занимающаяся промывкой мозгов, из тех, которые мы обычно называем сектами. Туда ходят и Сеня, и Эдик Тимофеев. Насчет Плескача не знаю, но думаю, что да, так как однажды в разговоре Сеня сделал намек и не успел его замазать, из этого намека следовало, что деятельность Плескача правомочна. Он даже назвал их... каким-то словом... Не помню, каким, но я сразу вспомнил фашистов. К этой организации невозможно подкопаться или взять силой, иначе Тимофеев, вытаскивая Эдика, стер бы ее с лица земли. Нападение Плескача на отца Александра может быть либо случайностью, либо запланированным действием, это для меня в данный момент неважно. Каким образом Сеня узнал о нападении, я объяснить не могу, но это легко выяснить, как выражался Шерлок Холмс, дедуктивным методом. Мне просто не хочется сейчас отвлекаться в сторону. Факт тот, что Сеня знает о нападении и думает, что отец Александр мертв и что он, Сеня, участвовал в этом, хотя это неправда. Надо найти его и сказать ему, что это неправда и пора бросить Плескача и прочие гадости и жить нормальной жизнью, смотреть людям прямо в лицо и не убегать от действительности! А если он не захочет или станет, как всегда, увиливать, то схватить его за шкирку и запереть в каком-нибудь реабилитационном центре, чтобы он родился заново.
  К концу длинной речи у Игоря запершило в горле, и он еще хлебнул кофе. На печенье и конфеты они даже не смотрели. Осипов задумчиво вертел свою чашку на одном месте.
  - Слушай, ну ты меня озадачил, - наконец, произнес он. - Допускаю, что все это правда, потому что это вполне возможно, а ты размышлял об этом больше меня. Мне, признаться, такое в голову не приходило, но логика в этом есть, поэтому... Бедный Сенечка. Я даже не представляю, где он может сейчас находиться, Игорь. Ты погоди, я на минуту.
  Он вышел из кухни и вскоре вернулся с блокнотом в руках, который он тщательно перелистывал. Игорь вопросительно на него посмотрел.
  Он пояснил:
  - Мне самому еще никогда не попадались дела о сектах, и я не знаю, с какой стороны к ним подступиться. Но в прокуратуре есть следователь, он недавно приехал из Москвы, так вот про него говорят - настоящий спец по всяким "неформалам". Вроде бы он буквально уничтожил одну большую группировку сатанистов до самого основания. Хотя - если хочешь знать мое мнение - это сродни организованной преступности, похоже на гидру: на месте одной отрубленной головы вырастает две.
  Игорь заметил с тревогой:
  - Ты настроен пессимистически.
  - Так и есть. Вот, его телефон.
  - Сегодня воскресенье.
  - У меня и домашний телефон есть. Но рассказывать ему будешь сам. Я немного не в себе, да и сведения все у тебя... Звонить?
  - Конечно. Сеню надо найти как можно быстрее.
  Они перекочевали в комнату и сели на диван. Осипов подвинул к себе телефон, снял трубку и вдруг засомневался:
  - Ты точно уверен, что это секта?
  Игорь воскликнул раздраженно:
  - Господи, Осипов! Я бы все на свете отдал, чтобы это было не так! Но мой лучший друг и одноклассник берет у Сени Шевченко какую-то книгу почитать, а через несколько дней он уже лысый, чужой и грозит уйти из дома, если ему будут мешать! Дай сюда телефон, я сам позвоню твоему специалисту. Как его зовут?
  - Тихо, не мешай. А то собьюсь.
  Следователь был дома, чему они не удивились - все-таки воскресенье и полдень. Звали следователя Максим Петрович Булатов. Он не стал обсуждать детали по телефону и предложил им приехать к нему домой, не очень далеко, на проспект Гагарина, возле Дворца Спорта и гостиницы "Ока", и поговорить более обстоятельно. Голос у него был тихий и спокойный, противоречащий напряженному состоянию Осипова и Игоря, и он обнаружил не показное знание предмета. Особая сложность таких дел связана с тем, что невозможно провести разоблачение напрямую - так всегда наносится вред простым людям. Теоретически существует система образования и функционирования таких организаций, но чтобы их ликвидировать, к каждой из них нужно иметь индивидуальный подход. Как правило, основная идеологическая деятельность их протекает тайно, поэтому о ней никогда ничего не бывает известно, и следовательно, им нельзя предъявить не только доказательств или улик, но даже и самих обвинений. Кроме того, любое, пусть и незначительное соприкосновение с этой областью жизни чревато грандиозными неприятностями и постоянным риском абсолютно для всех вовлеченных в это, начиная с идейного вдохновителя и заканчивая случайным прохожим, встретившимся с кем-нибудь из так называемых "посвященных". Это - огромная черная дыра, которая всасывает в себя всех, кто к ней неосторожно приблизился. Это - фантастический преобразователь, который навсегда изменяет душу и тело человека.
  Да, Максим Булатов знал в этом толк. Осипов присмирел, но отнюдь не собирался отпускать Игоря одного на эту встречу. А Игорь, собственно, не возражал. Две головы - хорошо, а три - лучше, и вообще, чем больше народу возьмется за дело с умом, тем больше шансов достичь положительного результата.
  Перед уходом они все-таки напились кофе с печеньем и конфетами. Осипов зевал до слез. Игорь, глядя на него, тоже начал зевать и отчаянно захотел спать. Поэтому он рассвирепел:
  - Вот Сенька Шевченко! Вечно он создает проблемы, причем не себе, а другим! Вот только попадись он мне. Накостыляю по шее.
  Осипов переоделся. Он тоже про себя обещал устроить взбучку глупому мальчишке, как только он отыщется. Черт побери, вокруг него кипят такие страсти. Люди не спят ночами, а ему - хоть бы хны! Заварил кашу, а окружающие его спасай, иначе он погибнет. Что за манера перекладывать решения на посторонние плечи.
  Спать хочется.
  - Я читал, одной из самых ужасных пыток средневековья была такая, когда человеку не давали спать, - подливал масла в огонь Игорь. - Даже хладнокровнейших еретиков инквизиция раскалывала буквально в течение...
  - Игорь! - простонал Осипов, запирая входную дверь. - Умоляю, ни слова о сне!
  - Ладно. Пошли.
  Во дворе было необычайно оживленно. Сперва ни Осипов, ни Игорь не обратили на это внимание, целиком и полностью поглощенные своими мыслями. Но вот, уже почти выбравшись из толпы, они удивились тому, что все дружно глядят вверх, задрали головы, как будто там грядет солнечное затмение. Осипов и Игорь тоже глянули туда, скорее машинально, чем из любопытства, и тут же застыли, пригвожденные к месту зрелищем, которого еще не видывал этот двор. Там, наверху, на крыше, стоял человек. Его фигура на такой высоте казалась крошечной, на фоне неба и яркого солнца - хрупкой и прозрачной. Она лепилась на самом краю парапета, балансируя и раскачиваясь, как канатоходец, но не уходя с парапета. Это было ужасающее и вместе с тем чарующее зрелище.
  Фигура что-то крикнула сверху, но с такой высоты ничего нельзя было услышать.
  - Прыгнет! Прыгнет! - зашелестела толпа.
  Прыжок с крыши девятиэтажки - на это надо было решиться, но несчастный мог сорваться оттуда в любой момент и без необходимости прыгать.
  - Пусть вызовут пожарных, - приказал Игорь Осипову. - Или сам вызови.
  А сам заработал локтями, проталкиваясь к подъезду.
  - Ты куда? - удивился Осипов.
  - Наверх.
  - Зачем?
  - Это же Сеня!
  - Что? Откуда ты знаешь?
  - А больше некому! Поторопись с пожарной машиной!
  Игорь активно пробирался сквозь толпу и никак не мог придумать, чем удержать Сеню на парапете до того, как он услышит свое оправдание. Лифт, как всегда, ехал очень медленно. Зато дверь на крышу оказалась без замка, ручка была прикручена проволокой, которую любой мальчишка осилит в два счета. Игорь подтянулся на руках и очутился на крыше. Он двигался осторожно - не спугнуть бы Сеню - и прислушивался, не едут ли пожарные. Не может быть, чтобы до сих пор никто не додумался вызвать пожарных, "скорую помощь" и милицию.
  Сеня увидел его раньше, чем он увидел Сеню.
  - Не подходи! - раздался визг у него за спиной. - Не подходи, я спрыгну!
  Игорь резко повернулся и замер, протянув вперед руку:
  - Не делай глупостей. Слезай оттуда.
  Его голос, в отличие от Сениного фальцета, звучал достаточно ровно. Снизу не доносилось ни единого звука - слишком высоко. Сеня стоял на краю парапета, боком к пропасти, и старался туда не смотреть. Он был жалок до невозможности - худенький, сутулый, серый, с похудевшим лицом и диким блеском глаз. У него тряслись руки, ветер трепал его куртку и брюки, и от этого казалось, что он трепещет, как осиновый лист, и его вот-вот унесет с очередным порывом.
  - Не подходи! - крикнул Сеня еще раз. - Спрыгну!
  - Спокойно, Сенечка, - ответил Игорь. - Я не подхожу. Я стою на месте. Пожалуйста, сойди вниз. Хотя бы на одну минуту, Сенечка, мне надо тебе кое-что сказать.
  - Я все знаю и без тебя!
  - Ты ничего не знаешь.
  Игорь медленно продвинулся на шаг вперед, не спуская взгляда с Сени.
  - Не шевелись! - кричал тот вне себя.
  Игорь не шевелился.
  - Я знаю все! Я убил отца Александра!
  - Нет, глупый!
  - Да! Его убил Плескач, а я всегда с ним! Уходи отсюда! Я - убийца!
  - Да нет же! Выслушай меня! - Игорь неосторожно бросился к нему, он в ответ оторвал ногу от парапета и повис над бездной, его лицо в этот момент сияло каким-то торжеством, словно он был так могуществен, что мог диктовать условия целой планете. Игорь в ужасе остановился и сложил руками примирительный жест:
  - Я стою! Я не двигаюсь! Вернись на парапет, пожалуйста. Не прыгай, пока я тебе не скажу, что произошло вчера. Ты можешь подождать немного... с прыжком?
  Сеня улыбнулся и поставил ногу обратно на парапет. Он тяжело дышал, но, очевидно, не боялся смерти в том виде, как он ее себе представлял. Он был перевозбужден близостью и реальностью смерти и не контролировал себя, но он не был безумен. В таком состоянии было бесполезно взывать к логическому мышлению, поэтому Игорь пробовал воздействовать на его чувства.
  - Сеня, ты ошибаешься. Тебя там не было.
  Труднее всего было оставаться неподвижным, когда хотелось подбежать, схватить дурака и стащить его с парапета в безопасное место.
  - Ты врешь!
  Но при малейшем движении Сеня заносил ногу над краем и со все большим усилием возвращал ее обратно. При этом ему доставляло противоестественное удовольствие видеть, как Игорь слушается его команд - прямо-таки не Игорь, а дрессированный пудель.
  - Не вру. Я видел Плескача и его банду, это правда. А тебя там не было. Спустись вниз, пожалуйста.
  - Врешь. Вот я сейчас спущусь вниз и меня сразу поймают, повезут в тюрьму за убийство! Я что, по-твоему, идиот?
  Игорь чуть было не ответил: "По-моему, да".
  - Ты не идиот, Сеня. Ты просто болен. Никто не собирается везти тебя в тюрьму. Тебя не за что везти в тюрьму. Спускайся.
  - Ни за что! Я убил его!
  - Да никого ты не убивал! С чего ты, в конце концов, взял, что отец Александр убит?
  - Мы с Плескачом его убили!
  - Тебя там не было! И отец Александр не умер! Он жив, ты меня слышишь? Он тоже знает, что тебя там не было! Спускайся же, Сеня.
  - Что ты говоришь!
  Игорь подвинулся еще на шажочек ближе.
  Теперь их разделяло расстояние около десяти метров. Преодолеть его и схватить Сеню прежде, чем он спрыгнет вниз, сумеет только какой-нибудь натренированный сотрудник какого-нибудь спецподразделения. Игорь не рисковал.
  - Успокойся хотя бы на минуту, Сенечка, и раскинь мозгами. Отец Александр жив. Тебя не было там, мы там тебя не видели. У тебя нет никаких оснований прыгать.
  - Ты все врешь.
  - Глупый. Какой мне смысл врать?
  - А такой! Посадить меня в тюрьму! Не дождетесь! Нашли дурака!
  - Сенечка, успокойся, пожалуйста. Ну неужели ты не можешь подумать об этом? Ты бы сразу все понял и спустился.
  Думать Сеня действительно уже не мог. Его замкнуло, он жил своими последними ощущениями, а разум был уже мертв.
  - Сеня, ты посмотри на меня. Ты меня узнаёшь? Я - Игорь Белояр, слышал про такого? Мы учимся в одном классе. Ты часто приходишь ко мне в гости, когда показывают хоккей или футбол.
  - Ты что, спятил? Я прекрасно тебя знаю!
  - Тогда вспомни и скажи мне, я хоть раз тебя обманывал?
  - Понятия не имею! Все умеют обманывать и притворяться!
  Игорь вдруг тоже почувствовал панику, словно и он стоял на краю парапета и глядел вниз, на колыхание толпы, собравшейся во дворе.
  - Я не притворяюсь, Сеня.
  В это время на крышу поднялся еще один персонаж - Осипов. Ни Игорь, ни Сеня его не заметили, он спрятался и выжидал удобный момент для вмешательства.
  - Не подходи!
  - Не подхожу. Не бойся меня, Сеня.
  - Я не боюсь тебя!
  - Тебе никто не желает зла, Сеня. Умоляю, сойди вниз.
  - Ни за что!
  Игорь по-прежнему не спускал с него глаз и пытался незаметно придвинуться еще ближе, и заодно брал себя в руки. Пробудить процессы мышления у Сени в голове не получилось пока, но не годится и самому терять контроль над собой. Должно быть, это заразительно. Нет, надо срочно сконцентрироваться.
  Внезапно Сеня опустил голову и провел рукой по глазам. Его лицо исказила гримаса, он стал говорить более связно.
  - Другого человека я не слушал бы даже. Но ты, Игорь, меня поймешь. Для меня нет дороги дальше. Я не могу жить. Впереди у меня ничего нет. С самого рождения я совершал одни только ошибки, и каждая ошибка запутывала меня больше и больше в эти сети. Ты думаешь, я умру, когда спрыгну туда? Нет, я не умру. Потому что я уже умер. Может быть, я и не рождался вообще. И не жил никогда.
  - Это не так.
  - Так. Сравни хотя бы нас с тобой. Ты - супермен. А я - неудачник, наркоман, убийца. Разве ты не видишь? Я давно сошел с ума. Я теряю память и исчезаю с лица земли.
  - Суперменов не бывает.
  - Бывает. У меня нет будущего, Игорь. Я разрушен, и душой, и телом. Я не человек, а зомби.
  - Ерунда. Тебя можно вытащить.
  - Я один.
  - Нет.
  - Я никому не нужен!
  - Сеня, не малодушничай. У тебя есть младшая сестра, которая без тебя просто погибнет, потому что за нее некому будет заступиться. Ты способен оставить Людмилку в таком же одиночестве, какое кажется тебе сейчас?
  Теперь между ними было чуть больше пяти метров. Их уже можно было преодолеть в доли секунды и схватить Сеню. Проклятие, где пожарные? Если бы внизу что-то менялось, Сеня это заметил бы, а он по-прежнему стоял на парапете, скрюченный от отчаяния, как вопросительный знак. В лицо ему светило солнце, от которого он ничем не мог загородиться, и оно безжалостно обнажало Сенину боль и разочарование.
  - Я больше не могу, Игорь!
  - Тихо, Сенечка. Спустись сюда. Все будет хорошо. Мы тебе поможем - отец Александр, я, Осипов. Плескач отправится в тюрьму, а ты забудешь обо всей этой дикости и начнешь жить заново. Спускайся.
  - Нет! Все кончено!
  - Представь себе: сейчас внизу наверняка стоит Людмилка, смотрит сюда и дрожит от страха. Сеня, ты жестокий, если заставляешь ее переживать это.
  Служебные машины всё не появлялись из-за нерасторопности зевак - они не торопились звонить в соответствующие инстанции, чтобы во время их отсутствия не произошло что-нибудь, самое интересное.
  - Не подходи ко мне!
  - Не подхожу.
  - Ты все это придумал, но меня этой сказкой не успокоить. Тебе и Осипову я не верю. А отец Александр, даже если и жив, тоже солжет во имя спасения, что будто бы меня не было. Я же знаю, что я там был! Я опомнился там, неподалеку от трупа и от вас с Осиповым, и все видел и слышал. Нет, Игорь. Это конец.
  - Конец бывает только в конце, Сеня, а для тебя еще не все потеряно! Ну зачем ты заставляешь всех страдать.
  - А я? По-твоему, мне так легко? Я всю жизнь находился в состоянии шока! Мне надоело! Надоело равняться на других и сравнивать себя с другими! Надоело терпеть этот кошмар! У меня темнеет в глазах от усилий, и я больше не могу!
  Игорь протянул к нему руку:
  - Спускайся ко мне, пожалуйста.
  - Не подходи!
  - Не подхожу. Только спускайся.
  - Не могу!
  Игорь устал бороться с ним на расстоянии и ждать подкрепления, поэтому он мысленно сконцентрировался и решил начать подготовку к прыжку.
  - Сеня, все, что ты мне сказал, не имеет смысла говорить на крыше девятиэтажки. Ради Бога, я же вижу, что у тебя есть все шансы выкарабкаться и зажить новой жизнью, без всяких Плескачей, наркотиков и прочей дребедени. Ты не один. У тебя есть друзья, которые всегда тебя поддержат в трудную минуту, и Людмилка, которую именно ты должен поставить на ноги, так как у нее-то действительно никого больше нет, только старший брат. Ты запутал свою жизнь еще и тем, что не доверял нам, мне и Осипову, хотя доверял Плескачу, а это, согласись, немножко странно. Но, Сенечка, еще не поздно все исправить. Плескач рано или поздно будет взят и получит по заслугам. Не надо думать, что никто не пожалеет о тебе, если ты умрешь. Но ты ведь не умрешь, правда? Отец Александр нам не простит, если ты умрешь.
  Сеня молчал и корчился от боли на краю парапета.
  - Спускайся.
  Игорь сгруппировался для решающего прыжка, как вдруг с резким звуком, звуком пушечного выстрела, захлопнулась от сквозняка дверь, ведущая сюда. По крыше разнесся ее грохот и писклявое треньканье примотанной к ручке проволоки. Сеня весь встрепенулся, даже подскочил в попытке повернуться в другую сторону:
  - Кто здесь? Не подходи!!!
  Окончание его крика доносилось уже не с парапета и стремительно удалялось вниз. Сеня не удержал равновесия и сорвался. Впечатление было такое, словно из проектора выдернули слайд. Мгновение назад он стоял вот тут, перед глазами, и нет его, он исчез за краем парапета, и не существует силы, которая могла бы вернуть его обратно. Через несколько секунд убийственной тишины толпа завопила, заулюлюкала, забилась в истерике и отхлынула от крови, как от огня.
  А на крыше царила полнейшая тишина, только ветер дул в уши.
  Осипов покинул свое укрытие, подбежал к парапету и глянул во двор. И негромко ругнулся - там прибыли уже милиция, врачи и целых две пожарных машины, и занимались своими делами.
  Еще чуть-чуть - и Игорь стащил бы Сеню с парапета.
  Осипов повернулся к Игорю. Тот замер, как соляной столб, на половине подготовки к прыжку, с полусогнутыми коленями, с протянутыми руками, всем своим существом устремившись вперед, за Сеней, и взгляд его широко раскрытых глаз тоже замер - на той точке, где минуту назад находился Сеня.
  О Господи, его нет.
  Господи, неужели его действительно уже нет?
  Дверь снова дала о себе знать - это забирались на крышу работники милиции. Осипова они знали лично и приветливо с ним поздоровались, а вот фигура Игоря их озадачила. "Наш с погибшим друг, - шепотом пояснил Осипов. - Он пытался убедить его сойти с парапета. Не успел. Но, ребята, это было ужасно. Давайте уведем его отсюда".
  Игорь не сопротивлялся, когда его уводили с крыши, но каждую секунду оглядывался туда, где стоял Сеня, и сам был бледный и холодный, как труп.
  Немного о любви
  Когда Борис Новиков привел Фаину к себе в гости, то есть домой к Тимофеевым, о ней была наслышана уже вся улица. Борис был увлечен как никогда. Имя девушки он повторял даже наедине с самим собой. Ее образ преследовал его везде. Он видел девушку во сне - а до встречи с ней он вовсе не видел снов. Мысленно он разговаривал с ней в ее отсутствие и забросил свой "Город мертвецов", который до того семимильными шагами продвигался вперед.
  Было одно "но" в этом радужном состоянии - теперь Борис не снимал маску и в полном одиночестве. Он осознавал свою влюбленность, но яростно этому сопротивлялся и уверял себя, что ничего подобного не происходит, а то, что он испытывает к Фаине - не более чем придуманный им с самого начала спортивный азарт и привлекательность борьбы. Ему было стыдно признаться в любви, так как он считал любовь непростительной слабостью, недостойной мужчины. Но, разумеется, при Фаине он в эти подробности не вдавался. Со стороны их отношения напоминали хождение борцов по кругу в ожидании нападения и с подготовкой собственной атаки, и оба пристально следили друг за другом. А на самом деле Фаина просто смирилась с присутствием в своей жизни Бориса и надеялась своим равнодушием его разочаровать очень скоро, избавиться от него и вернуться на круги своя. А уж он лез из кожи вон, обхаживая ее. Но не забывал и об осторожности, прежде всего не подходил к ней слишком близко и, тем более, не прикасался к ней и пальцем, чтобы не вылететь с треском в самом начале матча.
  В гости к Тимофеевым - громко сказано. Они встретились возле школы в субботу, в короткий день, так как в этот вечер Петр Николаевич хотел отметить какую-то годовщину, и день Фаины был расписан по пунктам, и в каждый из пунктиков напросился Борис. Пункт А: сходить в магазин за продуктами. Пункт Б: приготовить обед на большое количество человек, поскольку Петр Николаевич пригласил на ужин несколько знакомых и друзей. Пункт В: Фаина и Борис тоже приглашены, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Поэтому Борис сразу после лекций помчался к Фаининой школе, пока она не ушла, и забежал домой - оставить книги и сопровождать далее Фаину, не отвлекаясь на окружающих.
  Тимофеевы, кроме Эдгара, были дома. Они официально раскланялись. Марианна широко улыбнулась, увидев перед собой ангельское воплощение, а Виктор Егорович восхищенно и мечтательно распахнул глаза... Сама Фаина, смущаясь таким теплым приемом и краснея, протягивала им свою маленькую ручку для приветствия. Виктор Егорович не удержался и как-то по-светски поцеловал эту ручку, точно как королеве. Тут Борис поневоле возгордился своей избранницей, сумевшей понравиться Тимофеевым, особенно Виктору Егоровичу, - сразу заметно... Это была гордость богача, ухитрившегося где-то достать невиданной красоты жемчужину.
  - Подожди минутку, я быстро, - попросил он и поскакал по лестнице наверх, в свою комнату, переодеться и оставить учебники и тетрадки.
  А Марианна предложила Фаине:
  - Посиди, пожалуйста. Если хочешь, я поставлю чайник.
  - Ой, нет, не надо, извините, - спохватилась Фаина. - У нас и так много дел, я боюсь не успеть.
  Помолчала и добавила:
  - Лучше бы Борис не шел со мной. Мне помешает, да и самому никакой пользы. Я просила его не идти, но он не слушается.
  Тимофеевы заулыбались.
  - Боря не очень тебе помешает, - произнесла Марианна. - Он, конечно, бывает приставучим, но в общем, он просто прелесть. А что будет отмечать твой папа?
  - Годовщину свадьбы. Он отмечает ее каждый год, как если бы мама была жива. Наверное, для него она и правда до сих пор жива.
  На лестнице появился Борис. Он так торопился, что чуть не кубарем скатился со второго этажа и предстал перед ними радостно-сияющий:
  - Я готов. Пойдем?
  Фаина вздохнула:
  - Пойдем. До свидания.
  Последние слова относились к Тимофеевым. Те наперебой стали звать ее приходить еще, и не на минуточку, как в тот день, а посидеть подольше, поболтать, и Борис, куда ты ее прячешь, почему не приводил ее раньше... Борис в ответ на это сделал большие глаза и увел Фаину, которая от смущения стала розовой, как цветок.
  - Они хорошие, - сказала она, когда они вышли из дома. - Никогда бы не подумала, что они станут так радушно меня принимать, потому только, что ты меня привел.
  - Ты не права, - горячо возразил Борис. - Они всегда такие. Просто ты не замечаешь тех, кого, по твоему мнению, не стоит замечать. Ты сознательно сузила свой мир до размеров личного мирочка. Это нехорошо, твой папа тоже так считает.
  Она промолчала.
  Они зашли к Ордынским, чтобы Фаина тоже переоделась и оставила свою школьную сумку. Они застали Петра Николаевича, собравшегося куда-то уходить. На удивленный взгляд дочери он объяснил:
  - Из Разовки приходили, там надо кое-что исправить в церкви. Так я должен идти, но к вечеру вернусь, и мы поужинаем. Просто немного позже, чем запланировали.
  Фаина огорчилась, а Борис обрадовался: у него будет больше времени побыть наедине с девушкой. Она взяла хозяйственную сумку и деньги. Они вышли из дома вместе, но направились в разные стороны. Петр Николаевич - плотничать в Разовку, Борис с Фаиной - в магазин за продуктами.
  В гастрономе было много народу. Фаина попросила:
  - Подожди меня здесь, пожалуйста.
  - Я пойду с тобой, - заупрямился Борис.
  Она пожала плечами, мол, твои дела, поступай как хочешь, а я за последствия не отвечаю. Выяснилось вскоре, что она была права, так как он оказался в пренеприятнейшей ситуации, в которую попадал очень редко. Продовольствием как Новиковых, так и Тимофеевых, снабжали главы семейств, минуя розничную торговлю. Два раза в неделю, в одно и то же время, словно по расписанию, Марианна, и иногда Борис и раньше постоянно Эдгар разгружали служебную машину - блестящую белую "Волгу" восемьдесят восьмого года выпуска. И теперь Борис маялся, чувствуя на себе отчужденные взгляды покупателей и продавцов. Он ощущал себя униженным. Его фигура была неуместна здесь. И похоже, Фаина ничего такого не испытывала, в отличие от него, и вела себя спокойно и кротко. Ее темные ресницы были опущены в пол, пока она стояла в очередях, и такие же темные тонкие брови задумчиво напрягались, пока она выбирала покупки. Нежная кожа была бледная и матовая, лицо светилось - она явно принадлежала не к породе обычных людей, думал Борис, глядя на нее. А она будто забыла, где находится она, и где находится Борис, она будто забыла о его существовании. Они обошли все отделы, купили хлеб, колбасу, рис, сахар, сметану, лук, чай в пакетиках, баночку зеленого горошка, яиц десяток и банку сардин в масле. По мнению Фаины, этого должно было хватить для обеда, а на десерт она долго смотрела на развесное сладкое печенье, но со вздохом вынуждена была признать, что на такую роскошь денег у нее нет. Гостям придется предложить, как и хозяевам, хлеб с маслом и вареньем. Борис почувствовал себя круглым идиотом - он не привык отказывать себе в чем бы то ни было, особенно из-за нехватки денег. Но он не успел отреагировать на этот факт, так как ему была вручена одна из двух сумок, и они заспешили к выходу. Точнее, заспешила Фаина, а Борис только старался двигаться в ее темпе. Произошел еще один забавный эпизод, когда Борис уже навострился на ликеро-водочный отдел гастронома, а Фаина прошла мимо, даже не глянув на стройные ряды бутылок со спиртным, чем удивила своего спутника и озадачила: неужели они будут праздновать вовсе без алкоголя? Разве так можно? Что же это будут за празднование такое? Но факт остается фактом. Спиртное не существовало для Фаины, оно не удостаивалось ее внимания как мерзость, гадость и грех непрощенный. Но она с действием спиртного пока не сталкивалась лицом к лицу, поэтому не боялась. А Борис чуть не застонал от разочарования. Однако удержался - вовремя заметил ее косой испытующий взгляд Она не забыла новогоднюю вечеринку у Эдгара Тимофеева!
  А ну и пусть. Какое это имеет значение.
  На выходе из гастронома он поставил сумки, Фаине сказал:
  - Подожди, я сейчас вернусь, - и быстренько сбегал в кулинарию, где выбрал на десерт самый красивый из имевшихся там тортов, так впечатлило его сожаление Фаины по поводу сладкого. Кстати, она, увидев его с коробкой, тут же догадалась обо всем и нахмурилась, начала было упираться. Но он тоже нахмурился и возразил:
  - Этот торт не для тебя, и даже не для Петра Николаевича. Он для твоей мамы, ясно?
  - Нет. Мне это не нравится.
  - А мне очень нравится.
  Спорить с ним не было смысла, и она не стала. Они пришли к ней домой в нормальном, даже веселом расположении духа от предвкушения приятных хлопот по приготовлению праздничного обеда. Борису удалось по пути разговорить Фаину, и она объясняла ему, что, почему и как она будет готовить, и в ее тоне не было ни малейшей натянутости, а только милая детская наивность и прелесть, а когда она была такой и не дичилась, Борис просто терял голову.
  Петра Николаевича, разумеется, еще не было. Этот факт снова огорчил Фаину и снова обрадовал Бориса - он, конечно, очень уважал товарища Ордынского и испытывал удовольствие, находясь в его обществе, но куда большее удовольствие он получал от общества его дочери. Оставив куртки в прихожей, они ввалились на кухню и принялись вдвоем разгружать сумки и нагружать холодильник. Фаина все еще вела себя раскрепощено, и Борис отвечал ей в тон, но ни в коем случае не перегибал палку - девушка в любой момент могла решить, что товарищ зарвался и его надо поставить на место. За время их знакомства Борис научился ценить минуты, когда Фаина живая, а не чужая и отстраненная.
  - Кто придет сегодня в гости? - спросил Борис, подставляя, вслед за Фаиной, руки под кран - чистота залог здоровья.
  - Если бы я знала! - ответила она, снимая с крючка полотенце, и они стали вытирать руки, каждый своим концом одного полотенца.
  - Как же так, - удивился Борис. - А вдруг продуктов не хватит?
  - Хватит, - беспечно сказала она. - Гости обычно тоже приходят не с пустыми руками. Кто приносит пирожки, кто еще что-нибудь. Обязательно испекут и принесут. Это очень вкусно. Впрочем, я сомневаюсь, то ты пробовал пироги или другую выпечку - ты живешь не в таких условиях.
  - Опять?! - возмутился он. - Ну, это уже слишком! Тетя Маша печет замечательные пироги, сладкие, с яблоками! Ты относишься ко мне так, будто я из рода вампиров!
  - Иногда мне так кажется, - ответила она.
  - Просто ты человек предубежденный, - проворчал он. - С чего начнем?
  Она по привычке заколебалась:
  - Слушай, ну не вмешивался бы ты в приготовление еды, это не твое дело...
  Он разозлился не на шутку.
  - Фаина, прекрати отстранять меня от своей жизни! Не выйдет. К тому же, я тебе не помешаю. Если ты готова, то начинаем. А то твой папа приведет толпу гостей, а мы тут все еще копошимся.
  - Спорить с тобой бесполезно.
  - Это точно.
  Сначала они приступили к приготовлению салата. Она надела фартук, после долгих уговоров выделила фартук и Борису. Волосы, чтобы не мешали, она заплела в косичку и от этого стала очень взрослой и очень серьезной, но улыбка Бориса придавала им обоим вид детей, играющих в семью. Мундирная картошка, сваренная заранее, еще с утра, была ими почищена и нарезана в первую очередь и высыпана горкой в миску. Пока они ею занимались, на сильном огне кипели яйца, потом хозяйка поставила их под холодную воду, а на удивленный взгляд Бориса объяснила:
  - Так их легче будет чистить.
  Борис и не подозревал, что существуют такие премудрости в таком, казалось бы, элементарном деле, как варка яиц. И резать их оказалось намного труднее, чем он думал раньше. Но он видел, как косилась на него Фаина, с намерением отобрать у него нож при малейшем намеке на неловкость или недовольство, и он терпел. Даже шутил. С Фаиной рядом ему все нравилось.
  - К сожалению, я не помню мою маму, - произнесла Фаина. - Знаю ее внешность по фотографиям. А какая она была ... внутренне, в духовном плане, я имею в виду, этого я не знаю. Даже не представляю себе, какая она была, как улыбалась, что ее радовало и что огорчало, на что она могла рассердиться и за что могла похвалить.
  - Это плохо, - посочувствовал Борис.
  - Да, - согласилась она. - Но я не могу разговаривать о ней с папой, он сразу расстраивается и становится сам не свой. Поэтому я не знаю, как они познакомились, как поженились, как жили вместе до того, как родилась я.
  После яиц они приступили к нарезке соленых огурцов.
  - А почему ты никогда не показывала мне ваши фотографии? - спросил Борис. - Мне давно интересно на них посмотреть!
  - Не знаю, - пожала плечами она. - Как-то не было случая. Потом когда-нибудь покажу, если ты не передумаешь. Только не вздумай спрашивать у папы - расстроишь его и доведешь до слез.
  - Хорошо, не буду. А ты не забудь показать!
  С огурцами они справились быстро, как и с луком, и с колбасой. В большой миске возвышалась уже основательная гора крошева. Фаина доверила мужским рукам открыть банку зеленого горошка, слила в раковину воду и высыпала горошек в миску. Смазала салат сметаной, размешала, закрыла крышкой и засунула в холодильник. После этого они уселись чистить картошку для пюре. У Фаины это получалось намного ловчее, но и от Бориса была кое-какая польза.
  - Я знаю только, что мама погибла, попала под машину, - продолжала Фаина. - Я тогда была совсем младенцем. Папа вырастил меня. С Божьей помощью, конечно. В Разовке тогда еще не было церкви. Она появилась... Вообще-то я не помню, когда точно она появилась, и когда у нас образовалась община - по-моему, очень давно. Вместо садика папа поручал меня жене отца Виктора, матушке Евгении. Она там смотрела за всеми детьми в общине, и это было гораздо лучше, чем садик. Мы не только готовились к школе, но и занимались полезными делами, и пили чай с вареньем и конфетами, и слушали рассказы о Боге и о церкви.
  - Значит, ты с детства растешь в такой атмосфере.
  - Да, с такого глубокого детства, что мои самые давние воспоминания связаны с нашей общиной.
  Но Борис все еще не понимал:
  - Минуточку. Что за община, если в Разовке еще не было церкви?
  Фаина вздохнула от его тупоумия:
  - Церкви, то есть храма, правда, не было. То есть она была когда-то, а потом ее разрушили. А община осталась. Люди собирались в доме старосты, продолжали сохранять традиции православия и добиваться возвращения церкви в деревню. Наконец, им разрешили устроить что-то вроде молельного дома и прислали священника, а несколько лет назад появилась возможность и храм восстановить. То есть не воссоздать его таким, каким он был раньше, а построить на его месте новый. Ну, ты его видел. Маленький такой, новенький, красивый.
  - А отец Александр? - ревниво поинтересовался Борис.
  - А что отец Александр? Он наш священник, мы его любим, уважаем и почитаем.
  - И ты тоже его любишь?
  - Я - в первую очередь.
  - Понятно, - скрипнул зубами Борис.
  Дело в том, что, хотя они встречались еще не так долго, у него успел развиться в отношении Фаины инстинкт собственника. По его мнению, Фаину открыл он, а посему она принадлежала ему, целиком и полностью. И каждый представитель ее общины, на его взгляд, покушался на девушку. Они, конечно, не были такими красавчиками, как Борис, но зато обладали в глазах Фаины неоспоримым преимуществом - они верили в Бога. А позиции Бориса были довольно-таки шатки. Он зависел от воли Фаины, а они - нет. Больше того, это она от них зависела и им подчинялась.
  Вместе с картошкой она вымыла и поставила вариться рис. На этом их основная работа заканчивалась - в готовое пюре надо будет выложить сардины в масле, а в рис накрошить вареных яиц и смазать маргарином. Но Борис и Фаина из кухни не ушли. Они продолжали сидеть за столом, в фартуках, глядя друг на друга: Борис - ласково, Фаина - недоверчиво, но не испуганно. А чего ей бояться - у себя дома, да еще на кухне, где так много оружия защиты, если, конечно, она решится им воспользоваться. Да и он, Борис, вроде бы и не собирается нападать. И вообще, он стал вести себя не так несносно, с тех пор, как она позволила ему за ней ухаживать. Это странно - надо держать ухо востро.
  - Где ты училась рисовать? - спросил Борис.
  - Нигде, - ответила она. - Знаешь, в школе никто никогда не замечал, что у меня, может быть, есть какие-нибудь способности. Учитель рисования ничем меня не выделял среди других. А может быть, даже скорее всего, тогда во мне не было никаких способностей. Они проявились только в те дни, когда храм в Разовке начали восстанавливать. Для росписи к нам прислали художницу с высшим образованием, она училась где-то в академии, в Москве. Кроме того, она еще и хорошо поет в нашем хоре. Я смотрела за ее работой, и вдруг... Наверное, именно это и называют вдохновением! У меня как будто открылись глаза, я очень ясно увидела, что хочу изобразить и как это сделать. Наша художница одобрила мои попытки и с тех пор помогает мне, всегда подсказывает. Я поняла, что это - мой путь. Он приближает меня к Богу, может быть, даже лучше, чем молитва. Я мечтаю когда-нибудь создать цикл икон для разовского храма.
  Она помолчала, и ее личико омрачилось.
  - В чем дело? - поинтересовался Борис.
  - Да так, - ответила она. - Ерунда. А впрочем, нет, не ерунда. Знаешь, некоторые священнослужители, и особенно монахи, я их много уже успела повидать, считают, что женщинам нельзя писать иконы. Когда они мне это сказали, я так расстроилась! Ведь среди них были три праведника, всеми уважаемые старцы. Правда, отец Александр успокоил меня - он сказал, что Господь со временем нас рассудит, и если правда на моей стороне, то я достигну цели. Это меня обнадежило, но не до конца.
  - Почему?
  - А вдруг в Разовке когда-нибудь появится священник, который думает точно так же, как те старцы? Тогда он, не дай Бог, выкинет из церкви мои иконы, потому что они будут написаны женщиной!
  - Этого никогда не будет. Не забивай себе голову кошмарами и не принимай близко к сердцу отношение к тебе кучки мракобесов.
  - Это не кучка мракобесов, - заступилась за них Фаина, но не очень решительно. - Они - уважаемые люди. Но... они ведь монахи. А монахи всегда считают женщину существом нечистым. А если точнее - исчадием ада, призванным сбивать праведников с пути истинного.
  Борис улыбался тихо:
  - Ну вот, а ты говоришь - не мракобесы.
  - А откуда мы знаем, вдруг они правы, - заявила Фаина.
  Борис не выдержал и усмехнулся. Эту девушку нелегко было убедить в чем бы то ни было, и еще труднее было ее переубедить.
  - Фаина, окружающий мир меняется гораздо быстрее, чем твоя любимая церковь. Церковь приспосабливается к темпу жизни с заметным трудом.
  - А зачем ей приспосабливаться? - не поняла Фаина. - Ее ценность в том, что в традиционном укладе сохраняется духовность.
  Борис покачал головой:
  - Заблуждение, Фаина. Духовность не зависит от уклада. В самых традиционных семьях попадаются настоящие чудовища, а на помойках могут вырасти лилии. В жизни людей просто с течением времени, с историческими переменами происходят необратимые изменения. Сейчас трудно представить себе, что когда-то вполне официально женщина не считалась человеком. Поэтому в наши дни цивилизованным людям кажется дикостью то, что до сих пор на гору Афон еще не ступала нога женщины - нечистого существа, а ведь там есть монастыри - замечательные памятники архитектуры. А бедные несчастные женщины лишены возможности увидеть их вживую. По-моему, это уже не традиционный уклад, а мракобесие.
  - Отец Александр не такой, - сказала Фаина. - Он относится к женщинам точно так же, как и к мужчинам. И он проявляет уважение к нашей художнице, и одобряет мое желание научиться писать иконы. Это уже несколько лет является моей мечтой - единственной, самой светлой на свете мечтой. Мне кажется, я и мечтать по-настоящему стала только после того, как увлеклась рисованием. Наверное, именно так люди ощущают свое призвание. Это сродни посвящению, знаешь, в том числе и посвящению в монахи. До того я будто блуждала в тумане, и вдруг у меня открылись глаза, и я начала видеть мир, видеть людей. Однажды наша художница послала меня в Сироткино - там когда-то был монастырь, теперь его пытаются восстановить. Там надо было скопировать одну старинную икону, которая уже не подлежала реставрации. Это было очень ответственное поручение, особенно для меня, глупой и самонадеянной девчонки. Надеюсь, я с ним справилась, потому что никаких жалоб не последовало. Вот там-то и были самые счастливые дни в моей жизни! Тогда меня окружали со всех сторон единоверцы, единомышленники, вокруг царила наша вера, и я с утра до вечера занималась своим любимым делом, копировала икону, и ни одно постороннее вмешательство не нарушало эту благодать.
  - Явный намек на меня, - заметил Борис.
  Она на минуту остановилась, затем не стала увиливать:
  - Да, ты прав. Но ведь ты на самом деле являешься вмешательством в мою личную жизнь и мою личную благодать.
  Борис почувствовал раздражение:
  - Ну да, и там, конечно же, не было ни одного парня, а если они и были, то ты не считала их вмешательством, а, не сомневаюсь, и сама присоединялась к их благочестивой компании, чтобы от них почерпнуть еще чуток благодати, а то своей, как я понимаю, не хватало.
  За такое нападение можно было вылететь отсюда с треском, Борис это осознавал, но остановиться не успел, да и не хотел, таким сильным оказалось это его раздражение.
  Но, к его удивлению, Фаина вовсе не собиралась выставлять его из квартиры. Она только повыше подняла голову, а ее ярко-розовые губы улыбались с высокомерной снисходительностью королевы.
  - Вот-вот, - сказала она. - В этом вся твоя так называемая сила, а на самом деле это слабость. Как будто у меня на уме одни парни. Впрочем, вы, мирские, буквально зациклены на этом. Девушки думают о парнях, а парни - о девушках.
  Это спокойствие и уверенность в себе подлили масла в огонь.
  - Только не надо утверждать, что ты никогда не задумывалась о парнях!
  Она улыбнулась шире:
  - Наконец-то, я вижу твое подлинное лицо. Ты подходишь ко мне со своей меркой, как выражается мой папа - каждый судит по себе. Тебе трудно в это поверить, и ты наверняка мне не поверишь, но я действительно не думаю о парнях. И конечно же, в моих мечтах об идеальной жизни для меня нет ни единого парня. Извини, тебя в моих мечтах тоже нет.
  Борис прямо-таки остолбенел:
  - Что за ерунда! Все девушки думают о парнях! Это нормально!
  - Это, может быть, нормально для вас, мирских, - согласилась Фаина.
  - Что ты заладила - мирских, мирских! Ты сама-то - монахиня, что ли?
  - Почти, - жестко ответила Фаина. - И даже больше. Жить в миру, но не по мирским правилам, это гораздо сильнее монастыря - в монастыре меньше искушений. Но мне это доставляет истинное удовольствие, это смысл моей жизни, вместе с иконами. Ни о чем другом я не мечтаю, и ничего другого мне не нужно.
  - Это неправда! - упорствовал Борис.
  Она пожала плечами с откровенным равнодушием:
  - Думай как тебе угодно, только оставь меня в покое.
  Накал страстей несколько утишил приход Петра Николаевича. С ним явилась целая толпа гостей, лично с Борисом не знакомых, он даже не был уверен, что кого-либо из них он видел в Разовке. Тут и впрямь были не только друзья из общины, но и соседи по дому и подъезду, и учителя из той школы, где Петр Николаевич работал. Их очень удивил вид Фаины и Бориса - те сидели друг напротив друга за кухонным столом в фартуках, и шипели друг на друга, как две очковые змеи. Петр Николаевич улыбнулся про себя - Фаина ожила, словно спящая красавица, под воздействием Бориса Новикова.
  В зале тут же начались хлопоты. Мужчины выдвинули на середину комнаты стол и разобрали его. Женщины, вместе с Фаиной, развернули на нем белоснежную льняную скатерть, с вышитыми по краям букетами цветов. В комнате сразу воцарилась праздничная атмосфера. Женщины одна за другой носили на стол кушанья. Фаина доставала из шкафа тарелки, бокалы, вилки, протирала их полотенцем и расставляла на скатерти.
  - А зачем бокалы? - недоумевал Борис. - Ведь нет шампанского.
  - А компот? - очень серьезно возразила Фаина.
  Тут он не выдержал и засмеялся. И не успел он оглянуться, как стол оказался накрыт. В качестве выпивки в старых, еще довоенных, наверняка фамильных графинах стоял очень насыщенный, густой, рубиново-красный вишневый компот с несколькими вишенками, просочившимися из банок, несмотря на бдительность переливавших его женщин. Но Борис не успел разочароваться, так оглушила его эта суета вокруг, которую невозможно было остановить, да никто и не хотел ее останавливать - зачем? Везде раздавались шутки и смех, всем было весело и свободно, и главное - Фаина ощутимо присутствовала здесь и не отгораживалась от Бориса своей непробиваемой броней чуждости.
  На столе он не без удивления увидел, кроме приготовленных им с Фаиной блюд, еще много всего: салаты, солянка, соленые грибы, посыпанные колечками репчатого лука, ватрушки, пироги с капустой. Застолье предстояло основательное. У соседей по площадке выпросили еще стульев и табуреток, чтобы всем хватило. Фаина выскочила откуда-то, будто из подполья, уже с распущенными и расчесанными волосами и уже без фартука. Она заметила восхищенный взгляд Бориса, но не выразила на сей счет никакого недовольства, как можно было бы ожидать. Напротив, она с шаловливой улыбкой подергала его за верхнюю лямочку фартука, словно намекая на то, что пора эту вещь снять за ненадобностью. Борис спохватился, пошел на кухню и повесил фартук на место, на крючок возле двери. Он уже и сам заулыбался, неизвестно чему. Просто, видимо, он попал под общее настроение.
  Из комнаты раздался голос Петр Николаевича:
  - Садимся, друзья мои, садимся за стол!
  Шумно задвигались стулья, гости загомонили, и Борис поспешил туда, чтобы успеть занять место рядом с Фаиной. Но в дверях он столкнулся с одной из женщин, они одновременно воскликнули:
  - Извините!
  И после этого одновременно засмеялись, и оба вошли в гостиную. Тут Борис увидел, что место рядом с Фаиной занято, более того - весь ряд, где она сидела, был уже занят людьми, сесть ему удалось только возле самого угла стола, очень далеко от девушки, так что даже видеть ее он мог с большими трудностями, когда вытягивал шею, и то он видел не лицо, а лишь ее тонкий светлый профиль и светящиеся белые с золотом волосы. Тут уж Борису стало не до улыбок.
  Его удивляла шутливость и веселость мужчин, которые прекрасно понимали отсутствие спиртного на столе и вообще в этом помещении, и это их вовсе не смущало. Похоже, они не нуждались в спиртном в принципе, чтобы застолье началось и продолжалось без запивок. Странные, очень странные люди! Ну, как можно обходиться без выпивки, без единой капли водки или вина, особенно в таком деле, как празднование какой-нибудь даты! Они что, ненормальные? Ведь они, в основном, не из разовской общины, а просто друзья семьи! Да и если бы они были из общины - даже священнослужители пропускают рюмочку на праздниках, это не грех.
  Но тут не было ничего подобного.
  Позже ему объяснили, что это дань уважения Петру Николаевичу, который болен, и который когда-то едва не умер от алкоголизма, и теперь ему было бы больно вспоминать об этом, глядя на бутылки на столе.
  На полном серьезе по бокалам был разлит компот, в предвкушении тоста, по тарелкам раскладывалась закуска. Борису также налили компот, дали салаты, положили рядом с бокалом два кусочка белого хлеба. Он даже не успел заметить, кто его обслужил из сидящих рядом.
  - За Ордынских! За вашу маленькую семью - живите всегда дружно и счастливо, и пусть ваша маленькая семья не уменьшается, а только увеличивается! Пусть Ордынских будет много!
  Борис мгновенно посмотрел на Фаину и заметил, что она покраснела, но не поморщилась, и он счел это добрым знаком. Опять же, на полном серьезе все гости принялись чокаться компотом, без какой бы то ни было бравады. Борис сделал несколько глотков. Компот, конечно же, был очень вкусный, но с вином же его разве сравнить - это не нормально, право слово, неужели они и вправду хотят пить компот, а не вино? Дикость какая-то!
  Между тем застолье шло своим чередом - гости чувствовали себя как дома. Они знали друг друга с давних времен, у них не было нужды здесь притворяться или корчить из себя невесть кого. Петр Николаевич сидел напротив Бориса, и Борис заметил, что только он, хозяин, почти не участвует в общем разговоре, а лишь всем улыбается, и взгляд у него очень грустный. Очевидно, он думал о своей умершей жене, на которую так похожа ее юная дочь. При этом из всех присутствующих только коллеги Петра Николаевича по работе знали эту женщину лично. Борис умирал от любопытства - что же это за призрак такой в жизни Фаины Ордынской?
  Рассказывать Петр Николаевич начал по собственной инициативе, когда наевшиеся и напившиеся гости слегка притихли, и было такое впечатление, будто они сию минуту затянут что-нибудь, соответствующее настроению, минорное.
  - Вы не были у отца Александра? - спросил у хозяина один из гостей.
  - Пока нет, - ответил тот. - Вернее, я заходил к нему в больницу, но он в это время лежал под капельницей, к нему никого не пускали, поэтому я предал ему яблок и не стал ждать. А Фаюшка его видела вчера.
  Борис вздрогнул - что за новости? Она навещает в больнице другого мужчину, вовсе постороннего, а он, Борис, узнаёт об этом лишь сейчас, да еще от третьих лиц! Безобразие какое-то! Что за гадость, как она посмела, не спросившись и без него явиться к чужому мужчине в больницу! И, судя по всему, даже не собиралась извещать его, Бориса, об этом! Как будто это его вообще не касается!
  Нет, надо расставить все точки над i. Сейчас она встречается с ним, Борисом, и это налагает на нее некоторую ответственность, в конце концов! Он, конечно, не будет посягать на ее свободу или самостоятельность, раз она воспринимает это так болезненно, но ведь так дальше продолжать нельзя! Она его девушка и поэтому должна его слушаться, уважать его мнение... и подчиняться, естественно.
  Все лица повернулись к ней с немым вопросом.
  - Да, я у него была, - согласилась она.
  И тут у нее задрожали ее розовые губы:
  - Но лучше бы я его не видела! Господи! Какой ужас! Я не могла на него спокойно смотреть, так он... был... избит. Я его даже не сразу узнала. Только когда он заговорил, я узнала его голос. Не голос, не сам голос, а его слова, голос-то у него тоже был не свой - слабый, хриплый. Подолгу говорить ему не разрешают. Они с матушкой Марией и не говорят. Не разговаривают то есть, им это и не нужно, они держатся за руки и смотрят друг другу в глаза. Слова им сейчас не нужны. Но это ужасно, то, что с ними сделали. Правда, ужасно. Матушка Мария потеряла родного брата и чуть не потеряла мужа. Но она крепится и старается быть сильной, чтобы помочь батюшке.
  - Уже известно, кто это сделал? Кто напал на них?
  Фаина помолчала, затем ответила дрожащим голосом:
  - Говорят, что напал на них Плескач со своей бандой. При матушке Марии к батюшке в первый же день пришел милиционер, он местный, живет в нашем доме. Как я поняла, он оказался свидетелем преступления и вызвал "скорую". Он был готов тут же, немедленно, заняться поисками Плескача и его банды, но отец Александр ему запретил.
  Борис подумал, что ослышался, и намеревался переспросить, однако не успел, а комментарии сотрапезников дали ему понять, что он не ослышался.
  - От отца Александра этого можно было ожидать.
  - Я тоже не представляю его себе мстительным.
  - А мне кажется, это неправильно.
  - Мне тоже, я и не утверждаю, что это правильно. Но ты можешь хотя бы мысленно предположить, нарисовать себе такую картину, где отец Александр спускает на неразумных всех собак?
  - Нет.
  - В том-то и дело.
  - Он никогда и ни за что не допустил бы преследований, даже для тех, кто того заслуживает. Подумать только - избить священника! Это неслыханно!
  - В наше время всего можно ожидать.
  - При чем здесь время?
  - А ты посмотри вокруг, тогда поймешь, при чем.
  - А чего мне смотреть, я и так знаю, что так было всегда.
  - Не всегда.
  - Может, и не всегда, речь идет не об исторических процессах, а о конкретной ситуации. А шпана у нас существует уже давно, и ею никто никогда всерьез не занимался, и она пользуется этим и бьет на наших улицах кого попало. Это действительно ужасно, но не надо делать из этого какое-то исключение из правил.
  - Да. И, кстати, не надо еще и заранее списывать со счетов отца Александра. Наш батюшка силен не преследованиями, и в отказе писать заявление я с ним полностью согласен. Дело в том, что сейчас нам нужно сплотиться вокруг него, помочь, поддержать, и я уверен, что после этой беды наша община станет еще крепче и лучше.
  - Да! - присоединилось сразу несколько голосов.
  - А наш батюшка после всего происшедшего - мы его еще больше любим, уважаем и почитаем. Слава Богу, он жив и, когда поправится, обязательно вернется к нам. Он мог погибнуть, друзья мои, но не погиб, Бог не допустил этого, и надеюсь, никогда не допустит.
  - А мы не просто надеемся, мы уверены в этом!
  - Дай Бог ему здоровья!
  - Дай Бог!
  - Да здравствует отец Александр!
  - Слава отцу Александру!
  - За отца Александра!
  Бокалы вновь наполнились компотом, все дружно поддержали тост за отца Александра. Борис озирался вокруг себя. Иногда ему думалось, что тут собрались сумасшедшие, а отец Александр - предводитель сумасшедших, главный сумасшедший в этом городе. Они не смущаясь обсуждают возможность прощения негодяев, избивших священника, человека, которого они, как они сами говорят, любят, уважают и почитают! Это не просто не нормально - это противоестественно! Впрочем, чего можно еще ждать от людей, пьющих за праздничным столом не вино, а компот.
  Затем, его насторожил сам факт такого восхваления другого мужчины со стороны хозяйской дочери. Чего ради она тут его расписывает? Ну, священник, ну, избили, ну, пусть выздоравливает, Бог с ним, но почему она преклоняется перед ним, как будто он - святой, как будто он - икона? Неспроста это, ох неспроста.
  На Бориса она не смотрела даже, словно его и не было за столом вообще, да и сидел он от нее слишком далеко, чтобы она хотя бы старалась на него смотреть. К тому же, ее со всех сторон окружали парни из общины, а не женщины, это выводило Бориса из себя. Это он, Борис, должен сидеть там, рядом с ней, и своим грозным видом собственника отгонять от девушки всех тех, кто вздумал бы на нее покушаться.
  Он не верил, что на нее никто не покушается.
  И он тем более не верил, что она сама сможет защититься от покушений.
  А может быть, она и не хочет защищаться?
  - Я к нему еще раз пойду, завтра или послезавтра, - между тем говорила Фаина. - Матушка Мария просила помочь ей, да и он сам радуется, когда его навещают. Мы принесем ему варенья и пирожков. Нам его не хватает, честное слово. Община без него стала какая-то другая.
  - Осиротела, - ехидно прошептал Борис.
  К счастью, его никто не услышал, иначе он не избежал бы неприятностей.
  А Фаина продолжала:
  - Кстати, пап, я хотела тебе сказать: Раиска тоже вызвалась помочь батюшке. Наверное, мы пойдем с ней в месте.
  - Странно, - отозвался Петр Николаевич, - я думал, она окончательно отказалась от мысли перевоспитаться в воскресной школе.
  - Папа, - попросила Фаина, - не начинай, пожалуйста. Я знаю, ты ей не веришь и всё такое, но ведь она с тобой и не общается. Достаточно того, что я ей верю. Ей не безразлична судьба отца Александра, и я не собираюсь ей мешать.
  - Ей никто не помешает, если помыслы ее чисты, - сказал кто-то, явно принадлежащий к разовской общине.
  Этот разговор еще больше заинтересовал Бориса - к Рае Беловой он и сам не был равнодушен. Не то чтобы она ему очень нравилась, но он чувствовал в ней что-то родственное, что-то симпатичное, и он знал, что ей никто не помешает, не сможет помешать, хотя помыслы ее вовсе не чисты, в этом он тоже был уверен.
  - А кто такая эта Рая? - спросил еще кто-то, кому не была известна ситуация.
  - Моя подруга, - заявила Фаина.
  За столом засмеялись.
  - Это понятно! Нашла чем удивить! А что она за человек?
  - Обычный человек, - буркнула Фаина.
  - Да, она обычный человек, - подтвердил Петр Николаевич. - Фаюшкина одноклассница, живет в доме напротив нашего. У нас с Фаюшкой почти нет поводов для всяких споров, но когда в разговоре случайно или намеренно всплывает имя Раисы Беловой, у нас возникают... не осложнения, но намеки на осложнения. Эта девочка дружит с Фаюшкой, страшно признаться, с детского садика, но на нее Фаюшкино благотворное влияние не действует. Уж насколько моя, наша Фаюшка - светлая душа, настолько же Рая - душа темная.
  - Папа, - упрекнула Фаина.
  - Фая, для меня она - темная душа, - повторил Петр Николаевич. - Темная, потому что она постоянно меняет свои цели и способы их достижения, и при этом я не помню, чтобы у нее была явно добрая цель, к которой бы она стремилась.
  - Ты предвзято к ней относишься, - защищала ее Фаина.
  - Я отношусь к ней точно так же, как и ты относишься ко всем людям, - возразил Петр Николаевич.
  - Нет, - сказала она. - Папа, давай не будем сейчас с тобой спорить. Раиска не общественный деятель, и она не принадлежит к какой-нибудь общине, поэтому не обязана прямо сейчас приносить пользу людям. Ей надо сначала повзрослеть и осознать эту обязанность, а потом уже требовать пользы.
  Борис, да и все сидящие за столом очень удивились тому, какие усилия прилагает Фаина для защиты своей подруги. По их мнению, Рая того не стоила, да и какое ей самой было дело до всех тех, с кем Фаина водит знакомство - это ведь именно та грязь, из которой она всегда мечтала выбраться, прямо на подиум.
  - Извини меня, дочка, но лично мне кажется, от нее никому и никогда не будет пользы. Она еще с пеленок привыкла жить потребительски. Я хорошо знаю ее мать, Полину Михайловну. Она, конечно, избаловала свою кралю до предела. С самого рождения лелеяла ее как принцессу, воспитывала ее в духе единственного достойного существа во вселенной. Она родила Раю в достаточно позднем возрасте, может, в этом все дело. Она, Полина Михайловна то есть, работает продавщицей, живут они небогато, прямо скажем. При этом дочь думает только о внешнем шике, роскоши и лоске, а мать в лепешку разбивается, чтобы прокормить семью. Но не это главное, а то, что в ответ она не получает от дочери ни грамма благодарности. Элементарной человеческой благодарности.
  - Это неправда! - воскликнула Фаина.
  - Это правда, дочка, к сожалению. Ее мать тает, как свечка, и других объяснений этому у меня нет. Если бы твоя подруга любила Полину Михайловну, это было бы видно невооруженным глазом.
  На это Фаина не возражала, только жалобным взглядом умоляла отца пощадить ее. Он немного смягчился:
  - Я не осуждаю ее. Ты, помнится, говорила, что она считает, будто достойна лучшей участи. Возможно, она так и считает. Но такие люди чаще всего не достойны, хотя и добиваются ее. Я не осуждаю ее. Пока что она для меня - чужой человек. Но я не могу уважать даже чужого человека, который так плохо относится к своей матери. Мать является самым святым существом для каждого из нас. Без никаких отговорок. Надеюсь, это Фая оспаривать не будет.
  Фая только опустила голову.
  - Смешно, но дочь у меня упрямая, как осленок. Я не пытаюсь поссорить тебя с твоей подругой, ни в коем случае, и не очерняю ее в твоих глазах. Просто ты настолько странно относишься к людям, что я уже отчаялся найти в этом хоть какую-нибудь логику. И я не намерен тебе мешать. Хочет навестить батюшку - пожалуйста. Если общение с ним поможет ей исправиться...
  - Ей не от чего исправляться! - возмутилась Фаина.
  - Каждому из нас есть от чего исправляться, - ответил Петр Николаевич, и она опять опустила голову. - Кто станет возражать против этого? Пусть она хотя бы свою мать уважать научится, которая из-за нее всю свою жизнь позабыла напрочь. Слава Богу, ты у меня не такая. Не выставляешь мне требований и не трезвонишь на всех углах, что достойна большего. И от этого я не так сильно чувствую вину перед тобой за то, что не могу дать тебе это большее.
  - Папа, - Фаина была уже на грани слез, - ты даешь мне гораздо больше! И если уж ты начал сравнивать, то знай: ты самый лучший отец в мире, и я всем-всем обязана тебе, и тем, что вообще живу, и тем, как я живу, и тем, какая я. Ты для меня и папа, и мама, и бабушка с дедушкой, и воспитатель, и нянечка.
  - Спасибо, дочка. Но твоей мамой я не мог бы стать, даже если бы хотел.
  После этих слов за столом притихли.
  - С твоей мамой я рос вместе. Я помню ее еще с тех времен, когда она для меня даже и девчонкой не была, а просто - жительница соседнего дома. У нее всегда были точно такие же черты лица, как у тебя, Фаюшка, но боюсь, ты на нее не очень похожа. Ты у меня девочка серьезная, спокойная, вдумчивая. А она была как огонь - светила, но и обжечь могла, только держись. Шалила, хулиганила хуже мальчишек, играла в футбол и даже, Боже милосердный, в хоккей с шайбой, умела танцевать на коньках как фигуристка, бегала определенно быстрее всех, залезала на деревья, участвовала во всех драках, какие только случались в округе, ставила подножки, кусалась и царапалась, и при этом была неофициальной чемпионкой по шахматам, шашкам и домино. И внешность у нее была соответствующая - хотя она была настоящая красавица, красавицей ее никто не считал. А в том, что она была красавица, можете не сомневаться, убедитесь в этом, гляньте на мою дочь. Но всякие дворовые кикиморы пользовались гораздо большей популярностью, потому что у нее была короткая стрижка, под мальчишку, глаза смотрели взглядом дикой кошки, и она была насмешливая, но, честное слово, не грубая. Рядом с ней было очень интересно, но мальчишки за ней не ухаживали - она и для них не являлась девчонкой, свой человек в компании. Она придумывала множество шуток, розыгрышей, анекдотов.
  Борис слушал его в изумлении. Нет, на свою мать Фаина если и похожа, то, действительно, только внешне. Описанный Петром Николаевичем портрет не имеет никакого отношения к Фаине. Больше того, такая девушка, как Фаина, не могла родиться у такой женщины, о которой рассказывал Петр Николаевич. Это небо и земля, Арктика и Сахара, абсолютные противоположности. При условии, конечно, что это правда.
  Что касается самой Фаины, то она буквально впилась глазами в своего отца и слушала и смотрела не отрываясь. Он впервые вот так откровенно заговорил о матери, шансов услышать это еще раз точно не было. Для отца это, судя по всему, незаживающая рана, из которой все еще течет кровь при малейшем прикосновении. А ведь прошло уже шестнадцать лет - срок немалый, когда забываются куда более значительные события и детали. Без сомнений, он очень сильно ее любил. Наверное, он даже до сих пор ее любит. Может быть, она для него все еще жива, хотя это сродни сумасшествию, ведь дочь скоро будет старше ее.
  - А потом меня забрали в армию, - собравшись с духом, продолжил Петр Николаевич. - Я не видел ее в эти годы, но легко мог себе ее представить, потому что родители со всеми подробностями писали мне о ее шумных проказах, чтобы я не забывал наш дом и наш двор. И когда один мой сослуживец сказал, что эта девушка - просто прелесть, и он жалеет, что живет не в нашем городе и потому не может приехать и посмотреть на нее. В первый момент это меня рассмешило, но потом я призадумался... и больше не сумел отделаться от мыслей о ней. На следующий же день я ей написал письмо - очень боялся его отправлять, конечно, и боялся ее реакции, но далекое до нее расстояние придавало мне смелости. И Боже мой, какой милый ответ я то нее получил! Я даже не сразу поверил, что это ее письмо. Никаких жаргонных словечек, никаких насмешек и подкалываний, а простое, очень доброе письмо девушки своему другу в армию. Потом и родители мои подтвердили происходящее: они написали, что Рита вдруг изменилась. Повзрослела. Когда мы уже были женаты, она призналась мне... точнее, рассказала, что, получив от меня то, первое письмо, поняла две вещи: оказывается, она почувствовала свою необходимость, и оказывается, это может все изменить. И мы переписывались, и ждали вдвоем моего возвращения домой. Она встречала меня вместе с родителями. Она действительно изменилась, но я ее сразу узнал. Она могла зажить другой жизнью, но не в силах была стать другой по натуре. Я до сих пор не встречал в жизни другого такого же веселого и отчаянно светлого человека. Но она была и очень ответственной. Она долго думала, прежде чем решиться выйти за меня замуж, но... приняв раз какое-нибудь решение, она от него уже не отступала, хотя каждое такое вот важное решение давалось ей с трудом, она всегда тщательно взвешивала последствия и продумывала все действия. Мы прожили вместе всего чуть больше двух лет, но какие же это были прекрасные годы! Она освещала весь мир вокруг меня, словно яркий факел! Она погибла, погибла неожиданно и глупо, и мир вокруг меня снова стал серым, бесцветным, как будто этот факел погасили. Она была прекрасной женой. Не сомневаюсь, она была бы и прекрасной матерью, но... не успела. Она родила замечательную дочь и просто не смогла ее воспитать. Ее выдернули из жизни, мою Риточку, душу мою, мое сердце. Но разве можно такое удивительное существо представить мертвым? Хоть бейте меня, хоть режьте, друзья мои, но для меня она до сих пор жива, до сих пор существует, пусть и не в этом мире, пусть не на земле, но она не умерла. Я, конечно же, был на похоронах, и видел ее тело в гробу. Можете меня осуждать сколько хотите - я благодарю Бога за то, что был тогда пьяный в стельку и совсем не помню ни тот день, ни церемонию, ни - слава Богу! - Риточку мертвую в гробу... Иначе, пожалуй, я сошел бы с ума. Я помню ее живую, юную и красивую, я помню каждый день нашей с ней жизни, и каждый отпущенный нам с ней день был как майский праздник. Я не преувеличиваю, друзья мои.
  Борис слушал его, как очарованный. Он читал во всяких слащавых романах, что будто бы есть в мире такая любовь, которая живет и после смерти, и приводился совершенно неуместный пример Тристана и Изольды, в общем, типичный для таких вещей бред, по мнению Бориса. И вдруг он увидел воочию: такая любовь, оказывается, есть, и не где-нибудь в Зазеркалье, а вот тут, совсем рядом, под боком. Как Петр Николаевич говорил о своей жене - она давно умерла, и дочь уже выросла, а любовь их все еще тут, ее видно невооруженным глазом. Хотя Петр Николаевич - вовсе не Тристан, и жена его была совсем не Изольда, ну разве только внешне.
  А самого Петра Николаевича эти воспоминания очень взволновали. Он побледнел, стал тяжело дышать, в глазах его стояли слезы, на которые даже Борис не мог смотреть спокойно. Как же тогда воспринимает его рассказ Фаина?! Она же ведь сочувствует всему тонко, как натянутая струна! Борис вытянул шею в ее сторону... и не увидел ее за столом.
  Вот так номер! Где это она?
  Увлеченный словами Петра Николаевича, Борис не заметил, как в разгар застолья, когда все в молчании слушали хозяина квартиры, к девушке подошел ее друг, один из молодых членов разовской общины, и попросил разрешения поговорить. Она тут же согласилась, выбралась из-за стола, и они прошли в ее комнату, чтобы никому не мешать, и чтобы им никто не помешал.
  У парня было озабоченное выражение лица, Фаина сразу это поняла:
  - Опят проблемы, Леша?
  - Да.
  Она вздохнула.
  - Ну, что на этот раз?
  Он замялся.
  - Алеша, вы с ней как дети. Что у вас там случилось?
  Слышать такое от девчонки значительно моложе себя было бы, наверное, оскорбительно, но Алеша слишком уважал Фаину и слишком нуждался в ее понимании и совете. Свободных стульев в квартире не было, поэтому она уселась на кровать, а он взобрался на подоконник. Она приготовилась внимательно слушать.
  Он немного помолчал.
  - Фая, я в отчаянии. Я уже не знаю, что мне делать. Это просто какой-то кошмар. Света меня не замечает.
  - Она делает вид, что не замечает, - поправила Фаина. - Это разные вещи. И, по-моему, у нее есть на то основания.
  - Нет! - воскликнул он.
  - Как так нет? А ты помнишь, как ты с ней поступил? Как все началось? Я плохой судья в таких делах, но обратись к более опытным людям, хотя бы к батюшке Александру, или к матушке Марии, и они только подтвердят мои слова.
  - Я обращаюсь к тебе, потому что ты ее подруга.
  - Тогда не рассчитывай не беспристрастное мнение. А чего ты ждал, после всего того, что произошло? Сначала стал за ней ухаживать и при этом умолчал о Наташе, потом, когда приехала Наташа, ты без всякого стыда к ней вернулся и ни слова не сказал о Свете! Как это выглядит?
  - Плохо, - вздохнул Алеша. - Но и ты меня пойми - я же думал, что Света просто увлеклась, и я просто увлекся, а Наташа моя судьба. И что в итоге? Оказалось-то все наоборот!
  Фаина выглядела уже не такой строгой, поскольку ее тронул его убитый вид, и добивать его чтением морали не имело смысла.
  - Ты ведешь себя очень ветрено, - все же не выдержала она. - Тут увлекся, там не увлекся... Распутство какое-то!
  Он насупился и пыхтел на подоконнике, подавленный тяжестью своей вины.
  Фаина сжалилась:
  - Ты говорил с ними?
  - Только с Наташей. Она меня хорошо поняла и простила.
  - Меня это не удивляет - она же в нашей общине самая кроткая, во всем подражает матушке Марии. А Света? Что она сказала?
  - Ничего! Она вообще не разговаривает со мной, и даже не смотрит на меня!
  - Она обиделась. Кстати, я на ее месте тоже обиделась бы.
  Он промямлил:
  - А отец Александр утверждал, что обижаться нельзя... и милосердие... и прощение... Если бы Света осталась в общине...
  Тут Фаина возмутилась всерьез:
  - Ты дурак! Неужели ты ищешь себе оправданий в словах отца Александра? Задумайся лучше, есть ли твоему поведению вообще оправдание! Пока Наташа была в отъезде, ты гулял со Светой, как ни в чем не бывало! Что за дикость! А вернулась Наташа - и Свету можно бросить! А потом вдруг и Наташу можно бросить, тем более что она простит! А Света вот почему-то прощать не захотела - ай-ай-ай, какая нехорошая девочка, и почему она такая упрямая, не хочет прощать, плохо ее наша община воспитала, прощать не научила... Так, что ли?
  - Фая! - умоляюще произнес ошеломленный такой атакой Алексей. - я совсем не... А может быть... Но даже если ты и права...
  - Я права, - сказала она. - И права Света, что не дает тебе, гуляке, спуску. В конце концов, ты должен получить урок. Иначе ты привыкнешь к безнаказанности и станешь приносить вред. Светка молодец.
  - Молодец, - с радостью согласился он. - Я не возражаю. Ты тоже молодец. Но что же мне теперь делать? Посоветуй!
  Но она еще не остыла:
  - А что я могу тебе посоветовать? Советовать можно все что угодно, а поступать-то должен ты сам! Я ведь не мамочка твоя, и не добрый дядюшка, чтобы решать твои проблемы.
  - Фая! - уже совсем смирился он. - Отец Александр в больнице, его нельзя тревожить, и кроме тебя, мне не к кому обратиться.
  Она испытующе на него смотрела и раздумывала, помочь ему в его греховных делах или нет. В его пользу говорило только то, что отец Александр не считал его ухаживания за двумя девушками такими уж греховными. У Фаины на сей счет было свое мнение, но ее колебания решил один немаловажный факт: похоже, Алексей очень нравился Свете, в чем она не признавалась даже самой себе, но уж слишком явно она реагировала на присутствие Алексея, Фаина при всей своей наивности не могла не заметить этого. Но и сочувствия Свете было мало. Впрочем, Фаине она верила.
  - Прежде всего, - наконец, сказала она, - я хотела бы знать, что именно ты от меня ждешь. Ты хотя бы сам для себя решил что-нибудь?
  - Да, конечно.
  - И что?
  - Ты будешь сердиться, но... Да что я с тобой скрываюсь, это Света. Света, Света, Света. Она нужна мне, Фая. А я ей не нужен.
  - Не знаю, не знаю... - протянула она. - Ну ладно, не расстраивайся. Я пока ни в чем не уверена. Хочешь, я с ней поговорю?
  Он обрадовался:
  - Фаечка, миленькая, ты просто ангел! Поговори с ней, пожалуйста. Ты снимаешь камень с моей души. Света тебя любит. Может быть, после разговора с тобой она разрешит мне с ней увидеться, объяснить ей, почему так получилось...
  - Ладно, ладно.
  И тут открылась дверь, затем в комнате очутился Борис и некоторое время с недоумением смотрел на них. Казалось, он не верил своим глазам. Его девушка уединилась у себя в спальне с другим парнем! И неважно, что он сидит далеко от нее, само присутствие его в этом святилище богини заслуживало немедленного наказания!
  А Фаину его вторжение отнюдь не застало врасплох. В первый момент она вроде бы от неожиданности замерла, но уже в следующую секунду она сильно нахмурилась, встала и выпрямилась с таким возмущенным и гордым видом - да как он вообще посмел проникнуть к ней без стука? Бориса распирало от злости, а она была снежно-холодная и спокойная, но не без напряжения - скажи он ей хоть одно слово, и она бы его просто выставила за дверь, он так и представил себе ее королевский повелительный жест: вон отсюда, наглец! Не оскверняй помещение!
  Первым побуждением Бориса было взбрыкнуть и устроить грандиозный скандал. Однако он помедлил и передумал. Сцена может выйти безобразной, да еще и на людях, Петр Николаевич получит инфаркт от горя, для гостей скандалист станет персоной нон грата, и главное - Фаину он потеряет навсегда.
  Это остановило Бориса, хотя он весь трещал по швам. Смущенный Алексей беспокоился лишь о том, как бы увидеться со своей Светой, а с Борисом он ссориться вовсе не хотел. Фаина не сводила с Бориса холодных ярко-синих глаз, и вдруг ему почудилось в их выражении торжество - она будто провоцировала его на скандал, который разом перечеркнет их отношения. Ну уж нет. Не дождется.
  Он постарался проглотить внезапно возникший в горле ком и произнес обычным, будничным голосом:
  - Извини, пожалуйста, что помешал разговору. Я зашел попрощаться, у меня послезавтра зачет, я совсем забыл, а у меня еще ничего не готово, даже в учебник не заглядывал. Еще раз извини, мне пора идти.
  - Я тебя провожу, - сощурившись, предложила Фаина.
  Борис понял, что был прав - ее план не удался, скандала не будет, и она не сумела скрыть от него недовольство. И продолжил изображать святую невинность.
  - Спасибо, я сам. Не отвлекайся. До свидания.
  Алексей только хлопал ресницами, но Фаина - другое дело, между нею и Борисом всегда шла борьба. Либо словесная, либо вот такая, незримая, на расстоянии, и оттого еще более острая для них, когда они стояли лицом к лицу и не уступали друг другу ни пяди. Испытание взглядом, фехтование взглядом, прямой удар взглядом промеж глаз.
  - До свидания, - сказала Фаина сквозь зубы.
  Борис кивнул головой и ушел. И лишь на свежем воздухе позволил себе выплеснуть накопившуюся ярость - он стал метаться по улице, как лев в клетке. Надо же, какая мерзость синеглазая! Успела узнать его буйный характер и решила использовать это для расставания, без сожаления, а он, лопоух, чуть не попался в эту ловушку! Браво, Фаина! Хорошая импровизация! Но он тоже был великолепен, вовремя раскусил противника и предпринял контратаку. Отменное хладнокровие! А уж как взбесилась эта синеглазая мерзость, когда он проявил смирение и не дал ей повода от него избавиться!
  Он забежал в магазин, купил сразу четыре бутылки водки и пошел домой.
  Ревность Раи Беловой
  Несколько дней Рая чувствовала себя отвратительно. Хотя внешне все выглядело как всегда, и даже лучше: она является признанным гением школы моделей СТИЛЬ, и перед ней открыты самые широкие и самые заманчивые перспективы. Но вот беда: перспективы и впрямь самые заманчивые и широкие, но попробуй-ка до них дотянись! Вмиг обожжешься, если не будешь уничтожена другими акулами модельного бизнеса. Рая не раз становилась тому свидетелем. Иногда ей даже хотелось остановить какую- нибудь незадачливую подружку, предостеречь: ну, куда же ты летишь сломя голову, не подумав о последствиях, не рассчитав каждый свой шаг! Это же верная гибель и вечное забвение!
  Сама Рая давно уже забыла про импульсивность и поспешность. Конечно же, цель ее уже маячила на горизонте, манила обманчивой близостью и доступностью, казалось - только протяни руку, и она твоя, делай с ней что хочешь. Нет, Раю теперь не обмануть такими иллюзиями. Цель можно взять наверняка, лишь подобравшись к ней вплотную, усыпив ее бдительность обходными маневрами, обложив ее силками, капканами и взятками, иначе она заподозрит неладное, взмахнет радужными крыльями и умчится на непреодолимое для соискателя расстояние. А уж если подобрался к цели настолько близко, что уже грех колебаться, то хватай ее молниеносно, обеими руками, и прячь за пазуху, чтобы ее не отобрали, пройдя по твоим следам и по твоему трупу. А если схватишь ее недостаточно крепко - вырвется, клюнет в темечко, как Золотой Петушок царя Дадона, и поминай как звали. Этому Раю научил опыт наблюдений за подружками. Сама она предпочитала теперь сначала не семь, а семь тысяч семьсот семьдесят семь раз отмеривать, прежде чем отрезать. У нее даже обнаружилась способность к анализу, вовсе ей не свойственная. Правда, проявлялась эта способность не всегда, и с разной степенью успеха, но пользу приносила неоценимую - уже несколько раз Рая находилась на грани провала, и только эта способность ее спасала. Иногда она удивлялась тому, как много может дать человеку правильно настроенный мозг. Без него бессильным оказывается и самое красивое тело. Жаль, что мозг постоянно нуждается в развитии, это очень утомительно, отнимает много времени, и вообще это занятие на любителя. Рая таким любителем не являлась, ей хватало и других забот. Но как бы то ни было, бросаться вперед без оглядки она не спешила.
  Куда более весомых результатов можно добиться, подходя к делу хорошо подготовленной и просчитавшей все варианты действий. Таким образом, есть шанс снизить потери до минимума на пути к желанной цели.
  Поэтому до тех пор, пока ее судьба не перестанет зависеть от этого проклятого идиота, Дениса Павловича, ей придется его терпеть, и она будет терпеть. И тогда однажды, несомненно, ей представится шанс от него избавиться, единственный и неповторимый, и она им воспользуется. Но только тогда, не раньше. Чтобы наверняка. Иначе не она его, а он ее уничтожит.
  Ей действительно казалось, что она умнеет на глазах.
  Последний урок ее вымотал. Он длился до бесконечности, она уже начала бояться вовсе не дождаться звонка. Это был урок истории - скука невыносимая. И вообще, чем ближе было окончание школы, тем ужаснее становилась учеба, тягучая, как жевательная резинка.
  Не уснуть бы в разгар урока.
  А за окном - начало весны. Солнце светит в стекла со всей своей силой, и плавит воздух в классной комнате, как и сугробы на улице. Скоро снег совсем исчезнет, разведя грязь в тех местах, где плохой асфальт, или где его нет. В воздухе все ощутимее пахло наступившим апрелем. Это могло свести с ума юную, готовую любить и быть любимой душу.
  Рая уже надевала весенне-осеннее пальто, хотя оно было не такое красивое, как зимнее, оно не так выгодно подчеркивало ее внешние достоинства, а денег на новое пальто у нее не было. У нее пока вообще не было никаких денег, кроме тех, которые удавалось выудить всеми правдами и неправдами у Полины Михайловны, а это было очень, очень негусто. Но Рая верила в себя - у нее рано или поздно будет все, о чем она всегда мечтала.
  На крыльце школы ее ждал сюрприз. Борис Новиков стоял там, на самом ветру, одетый в блестяще-черную куртку явно запредельной рыночной цены. Раю он и на этот раз, по своему обыкновению, не заметил, так что выяснилось, что ждал этот сюрприз отнюдь не Раю. А она обрадовалась его появлению - она давно его не видела, да и это было возможностью отвлечься от неприятных мыслей. Она с улыбкой подошла к нему:
  - Привет. Ее нет в школе, она ушла после четвертого урока. Какие-то дела в Разовке.
  Он угрюмо посмотрел на нее и буркнул:
  - Жаль.
  - А что такое?
  Он со скрипом разочарования оторвался от перил крыльца с намерением уйти, раз девушки здесь уже нет.
  - Да так... Поговорить хотел.
  Рая испугалась, что он снова уйдет от нее, и взяла инициативу на себя:
  - А со мной поговорить никак нельзя?
  Он приостановился:
  - А о чем мне с тобой говорить?
  Она всерьез опечалилась:
  - Неужели действительно не о чем? Я что, по-твоему, совсем идиотка, слова не могу связать? Я, конечно, не заумница какая-нибудь, вроде Белояра, моего одноклассника, так ему положено, он знает наизусть книги из всех библиотек города. У него голова, наверное, как компьютер. А я - просто человек.
  - Чего ты хочешь? - не выдержал Борис.
  - Ну... - протянула она. - Прогуляться с тобой, поболтать. Ты мне нравишься... Да и все равно нам по пути, если ты хочешь идти домой.
  Он поморщился, но, к счастью, не возражал. Тогда она взяла его под руку, на секунду прильнула к его плечу и отстранилась, улыбаясь и кося на него большими карими глазами. Но он не оттаивал, ее чары на него не действовали, вопреки ее убеждению в собственной неотразимости. Она была раздосадована этим.
  - Слушай, ты правда никого, кроме нее, не видишь вокруг себя?
  - Не знаю, - пробормотал он.
  - Что значит "не знаю"? Похоже, ты гибнешь для светского общества!
  - Чушь, ни для чего я не гибну. Мне надо с ней поговорить, это что, запрещено?
  Она погладила его по рукаву куртки:
  - Ну ладно, ладно, не злись.
  Они немного помолчали, медленно вышагивая по улице. Рая старательно примеривалась к его шагам. Солнечные лучи нещадно пекли им в спину. Рая косилась на своего спутника и удивлялась. Он был хорош, как всегда, но выглядел утомленным.
  - Мы с тобой так давно не виделись, - осторожно начал она. - Как ты живешь?
  - Нормально.
  - А поподробнее?
  - Ну, что поподробнее? Я живу, как обычно. Учусь, сдаю зачеты.
  - Встречаешься с Фаиной.
  - Встречаюсь с Фаиной... Тебе-то что до этого?
  - Ты ее любишь?
  Он сделал движение, чтобы освободиться от ее руки, но это ему не удалось - она держалась за него крепко, словно клещ. Эта строптивость была хорошо известна Рае, мальчишки бегут от самого слова "любовь", как от чумы. По их мнению, в любви есть нечто для них, мальчишек, постыдное, слабое, слезливое, сентиментальное. От любви слепнешь и немеешь, зачастую теряешь даже жизненные ориентиры и становишься другим человеком. В общем-то, Рая была с этим согласна и поэтому тоже всячески избегала любви. Отец Александр ведь был у нее скорее мечтой, чем настоящей любовью, она и не называла свое чувство к нему любовью. Но у нее были другие мотивы, нежели у мальчишек - в борьбе за выживание любые средства хороши.
  Но нежелание Бориса признаваться в любви - не к Фаине конкретно, а вообще - почему-то Раю задело, и она решила возразить.
  - Да, ты ее точно не любишь, - сказала она. - Сколько нас заставляли читать книжек, и в каждой из них главный герой, когда влюбляется, не стыдится в этом признаться. И знаешь, одна такая серьезная книга мне даже очень понравилась, я ее перечитала три раза и всегда плакала в конце.
  - Вот как? - с иронией отозвался Борис.
  - Ты будешь смеяться, но это Шекспир, "Ромео и Джульетта".
  - Ну да.
  - Да. Времена, наверное, и в самом деле меняются, ведь тогда люди не боялись любить, больше того, тот, кто ни в кого не был влюблен, вызывал, скажем так, неадекватную реакцию.
  - Где ты таких слов набралась?
  - Ну... Белояр как-то говорил, да и наш... директор школы моделей иногда так выражается. Когда мы поступаем не так, как надо. Кончай ехидничать! Я еще не совсем же дура.
  Он невольно заулыбался:
  - Ты не дура, но согласись, слышать от тебя такие слова, как "неадекватная реакция" - это немножко странно... И еще: как ты можешь рассуждать о любви, если сама никогда ее не испытывала?
  - Я не испытывала? - возмутилась она.
  - Ты.
  - С чего ты взял?
  - Я же тебя вижу.
  - Чья бы корова мычала! - окончательно рассвирепела она, выдернула руку из его локтя и чуть было не убежала.
  Он засмеялся, догнал ее и вернул руку на место, хотя она сопротивлялась и отворачивалась от него. У нее от обиды чуть не выступили слезы, их остановило лишь опасение, что потечет тушь с ресниц и изуродует ее.
  - Ну ладно, не сердись, - примирительно сказал он. - Я не хотел. Не убегай. Или ты куда-то спешишь?
  - А что? - Она несколько раз шмыгнула носом и не смогла это скрыть.
  - Давай немного прогуляемся, - предложил он. - Смотри, какой теплый солнечный день. Но если ты куда-то спешишь...
  Она помолчала. Предложение было до крайности соблазнительным, с одной стороны, и к тому же долгожданным, а с другой стороны, обидел он ее сильно.
  - Никуда я не спешу, - наконец, ответила она. - Давай прогуляемся.
  Таким образом, они вернулись на прежние позиции. Но Рая была все еще недовольна - его примирительный тон очень не походил на подлинную мягкость, с какой он обращался к Фаине.
  - В общем-то ты права, конечно, - сказал он. - Знаешь, несколько дней назад я бы просто не стал на эту тему разговаривать. Но недавно произошло одно событие, оно вдруг изменило мое отношение к этому вопросу.
  У Раи душа ушла в пятки.
  - Значит, все-таки любишь ее, - но голос ее при этом не дрогнул.
  - Нет, - спокойно ответил он. - То есть я не знаю. По-моему - нет. Я даже не уверен, способен ли я полюбить девушку. Раньше я в этом не сомневался, потому что не знал, какая может быть любовь.
  - Какая же она может быть? - настаивала Рая.
  Он ответил не сразу.
  - Какая, какая... Такая, то которой вовсе не отвяжешься, - и в голосе его появилась злоба, - а мне не нужно ничего такого, от чего нельзя отвязаться.
  - Понимаю, - насмешливо сказала Рая. - Свобода превыше всего.
  - А что в этом такого?
  - Типичное стремление героя-любовника, стремление к свободе. Ведь этот герой по природе неуловим, сущий одинокий волк. Прямо как в каком-нибудь вестерне.
  - Ну, да.
  - Тогда не становись на дыбы, когда тебе говорят правду.
  Они остановились в скверике, где на местах весенне-летнего газона еще лежали глубокие сугробы, и поперек их пересекала скользкая, утоптанная за зиму тропинка - поперечность ее нахально нарушала правильную планировку сквера, зато позволяла срезать угол и тем самым сократить путь. Зима всегда вносит свои коррективы в пешеходные маршруты следования. Рая вынула руку из локтя своего спутника, подошла у толстой березе и провела по ней пальцами. На белой, словно бумага, коре дерева, на гладком и чистом ее участке, красным фломастером были написаны два имени: "Рая Белова" и "Эдгар Тимофеев". Он написал это первого сентября после торжественной линейки, когда впервые провожал ее домой. Надпись потускнела, но была еще вполне различима. Это тронуло Раю, ее губы и глаза заулыбались. Заинтересованный Борис тоже подошел и пригляделся. И с легкой иронией присвистнул:
  - Ай да Эдик! Пойман на месте преступления!
  Рая еще раз провела по надписи пальцами:
  - Надо же, осталась! А ведь выдержала! Выдержала целую осень и целую зиму! Дожди и снег, солнце, ветер, мороз! А она осталась, ее до сих пор видно!
  - Когда это было?
  Рая задумалась, но не пожелала углубляться. Об Эдгаре ей сейчас меньше всего хотелось вспоминать. Что было, то прошло. Да и не было там ничего. Не успело возникнуть - у нее были другие дела, а он слишком смущался и затягивал. А теперь... О том, каким он стал теперь, лучше вовсе не думать.
  - Неважно... Давно.
  - Не помнишь, что ли?
  - Почему же, помню. Но ты посмотри на него, тогда уж забыть бы.
  - Это верно.
  Рая прислонилась к березе плечом, шеей, виском, закрыла глаза и представила себе, как в нее перетекает жизненная сила этого крепкого дерева. Ей вдруг стало очень хорошо. Продлись, мгновение! Вот бы замереть так навсегда - солнце в небесах, теплота в воздухе, Борис улыбающийся рядышком, а она сама обнимает березу.
  Но это иллюзия. Пора открывать глаза и жить дальше.
  Она вздохнула.
  Борис смотрел на нее и продолжал улыбаться, и на сей раз его прекрасная улыбка принадлежала Рае, целиком и полностью, так как Фаины поблизости не было. Слабое утешение, но пусть хоть так. Не вечно же он будет принадлежать Фаине, однажды и у Раи появится шанс предъявить на этого парня свои права.
  - Ты так протестовала, когда я предположил, что ты никогда не испытывала любви, - произнес он.
  Она мгновенно ощетинилась, вернее, попыталась ощетиниться, но безуспешно - настроение было не агрессивное. Поэтому она быстро сникла и даже не отрицала ничего.
  - Ну и что, - пробормотала она. - Протестовала.
  - Значит, есть такой грешок, да?
  - Какой такой грешок? - вскинулась она.
  - Любишь кого-нибудь, - пояснил он.
  - Тебя, например, - ехидно подхватила она.
  Но он не поддавался на провокации и говорил без бравады:
  - Вряд ли меня, я бы это понял. Нет, ко мне ты относишься обыкновенно, я нравлюсь тебе, как и любой красивый парень. А любишь ты кого-то еще.
  Она поморщилась от досады.
  - Интересно, что же это за событие, которое так научило тебя разбираться в этом.
  - Самое простое событие. Какая-то семейная годовщина у отца Фаины. И он вспоминал о ее матери, словно она была не женщина, а ангел.
  - Странно, а при мне он никогда о ней не вспоминал.
  - Наверно, не было подходящего случая. И все-таки, почему ты молчишь о своей любви? Мне-то уж могла бы сказать, я не болтун, тайну твою не выдам.
  Она грустно улыбнулась:
  - Глупый, дело не в тайне. Это моя тайна не потому, что мне страшно или стыдно, а потому, что это очень-очень личное, это та самая мечта, с какой мне приятнее всего засыпать по ночам. Если я ее разболтаю, она может погибнуть от дневного света и всеобщего обозрения.
  Он не отводил от нее веселых глаз.
  - А никто и не говорит о всеобщем обозрении. Я - это не все. Ты мне не безразлична. И я не стал бы вредить тебе намеренно, даже если бы был к тебе равнодушен.
  Она прямо-таки расцвела:
  - Вот как? Выходит, я тоже тебе нравлюсь?
  - Очень, - подтвердил он.
  - Ну хоть на этом спасибо. Я уже и не надеялась.
  - Зря. Но не уводи разговор в сторону, пожалуйста, а то я решу, что ты хочешь еще сильнее возбудить мое любопытство.
  - Да я никак не пойму, чего ты хочешь?
  - Хочу, чтобы ты поговорила со мной откровенно, раз уж мы тут так расчувствовались. Согласись, это несправедливо: ты знаешь обо мне все, а я о тебе - ничего.
  - Так уж и всё! Не преувеличивай.
  - Сомневаюсь, что это Эдик Тимофеев.
  - Почему? - удивилась она. Как раз его она собиралась сделать своим щитом, защитой от столь настойчивых расспросов.
  Он засмеялся, чем задел ее еще больше.
  - По-твоему, я для него мелковата?
  Он засмеялся пуще того:
  - По-моему, наоборот.
  Она снова удивилась, и он вынужден был объяснить:
  - Ты для него слишком взрослая. Он - наивный, романтически настроенный мальчик. А ты у нас - акула шоу-бизнеса.
  - Модельного бизнеса, - поправила она, неожиданно польщенная такой характеристикой.
  - Какая разница.
  Она снова прислонилась виском к березе и закрыла глаза. Как ей легко разговаривать с Борисом, он все понимает из того, что происходит у нее в душе, с ним не надо притворяться. И как же трудно ей всегда бывает рядом с отцом Александром - хочется казаться для него лучшей из всех, единственной. Беда в том, что качества "лучшего" они понимают по-разному. Лучшей для отца Александра она могла бы стать, если бы отказалась от всего самого своего дорогого и любимого. Это было выше ее сил.
  - Да ты мне, наверное, не поверишь, - грустно ответила она. - Я люблю разовского священника, отца Александра, ты его знаешь, видел уже много раз. Я мечтаю о нем уже давно, еще с восьмого класса. Ты будешь смеяться, но я ходила в церковь так же регулярно, как и Фаина, и даже не пропустила ни одного занятия в воскресной школе. Я не упускала ни единого случая, когда могла его увидеть и, быть может, перекинуться словечком. - Она так же грустно усмехнулась. - Я соблазняла его, как Ева Адама, и разумеется, потерпела сокрушительнейшее поражение.
  - Ничего удивительного, он же священник.
  Она открыла глаза и пристально на него посмотрела, словно сомневалась в его искренности. Но он не смеялся, не осуждал, напротив, его лицо выражало серьезность и сочувствие. И он не отводил глаз.
  - Ну и что, что священник, - возразила она. - Священники не люди, что ли?
  - Смотря какие. Насколько я успел понять отца Александра, с ним у тебя ничего не могло получиться. Он же святой.
  - В этом-то и кошмар.
  - Не стоит, Рая. Он женат, к тому же. Понимаешь, эта любовь никогда не может осуществиться.
  - Почему?
  - Ну, это зависит от того, чего ты ждешь от него. Он женат, и могу предположить, что священникам запрещено разводиться. Получается, жениться на тебе он не может. И изменять своей жене ему не позволит его совесть святого, так что и любовницей его ты не станешь. Кроме того, ну что ты стала бы делать со священником? Они соблюдают пост, я слышал, в такие дни даже не целуются. Они не слушают музыку, не смотрят кино, не читают любовных романов. Ты бы сразу умерла от скуки, такой он святой. А если бы он не был такой святой, он не был бы твоим отцом Александром, и ты не любила бы его. Вот так. Куда ни глянь - везде тупик.
  - Что же мне делать? - жалобно спросила она.
  - Мечтать о нем, и не больше. Увы и ах.
  - Ты умеешь утешать, - нервно засмеялась она.
  - Это не утешение, дурочка. Это реальность. Отец Александр может быть только твоей мечтой.
  Она снова закрыла глаза и несколько минут подпитывалась силами просыпающейся после зимы березы. В словах Бориса был смысл и кое-какая правда, расстроившая Раю. Обидно, что самое прекрасное чувство в ее жизни пропадет зря.
  Говорят, сбывшаяся мечта сразу умирает.
  Мечту жалко, но уж очень хочется, чтобы она сбылась.
  - Странное дело, - уже с полушутливым выражением произнес Борис. - Как все вокруг него вьются и скачут. Он у вас прямо-таки как священная орифламма. Это такое знамя, знамя французской армии, под которым воевала Жанна д"Арк. На это знамя молились. Оно было безупречно. Его нельзя было осквернить. Оно воплощало душу Франции. Ваш отец Александр тоже воплощает в себе душу разовской общины. А может быть, душу разовской церкви. Кто знает, может быть, и душу всей православной церкви. Его святость привлекает к нему Фаину. Он для нее - некий символ, Божий уполномоченный, спустившийся с небес на землю со своей особой миссией по улучшению мира. Она не видит в нем человека. И ей абсолютно все равно, допустим, храпит ли он по ночам, или пьет по утрам чай или кофе. Ведь на его святость это не влияет.
  - К черту всю его святость! - вдруг обозлилась Рая и повела исподлобья своими круглыми карими глазами. - Кто-нибудь видит, какой он красивый, когда улыбается? А иногда у него взгляд холодный, как сталь - никогда и никому не пожелаю попасть под такой взгляд. Правда, таким он бывает редко. Ему очень к лицу священническое облачение. Он в нем сразу становится значительным и благородным. Он создан для священнического облачения, а облачение создано для него, чтобы подчеркнуть его красоту, осанку, его непохожесть на других людей. В его облачении и улыбка, и взгляд светятся, как солнце... Он вообще весь, как солнце. И голос у него самый красивый. Я узнаю его голос всегда и везде. Это единственный голос в мире, от которого у меня бьется сердце. Что такое по сравнению с ним Эдька Тимофеев? Полное ничтожество!
  Борис с удивлением смотрел на Раю и в мыслях уже снова сдавался перед этим феноменом, раз он покорил даже эту девушку, никому не склонную покоряться. Точно такое же выражение лица он видел накануне у Петра Николаевича Ордынского, когда он говорил о матери Фаины. Ну кто бы мог подумать: и Рая тоже влюблена, как героиня своих любимых романов, да еще в кого! Даже неуемное воображение Россо Даниеляна бессильно было сочинить подобный сюжет, прежде всего потому, что девушек Раиной породы он знал досконально и не ожидал с этой стороны никаких открытий. А вот пожалуйста, уже почти готовая роковая женщина мечтает о священнике с безупречной репутацией. Какой там Эдька Тимофеев, у самого Бориса Новикова нет ни малейшего шанса.
  Кстати, если Фаина тоже влюблена в этого хлыща, то ей придется посторониться - Рая вряд ли остановится и вряд ли потерпит на своем пути соперницу. Что касается матушки Марии, то ее Борис не видел и поэтому не имел о ней никакого суждения. Но вздумай Рая добиться своего, любую матушку снесло бы, словно ураганом. Противостоять Рае - для этого нужна особая сила и особый талант.
  - А почему ты так заинтересован в этом? - спросила вдруг Рая.
  - Ты будешь смеяться, - сказал он, - или не поверишь. Фаина.
  Он остановился на мгновение, подбирая слова помягче. А она решила, что он увиливает.
  - Что Фаина? - настаивала она.
  - Фаина. Она все время говорит, что любит его. Она ходит к нему в больницу, навещает, носит ему всякие гостинцы, и при этом не считает нужным меня об этом оповещать.
  - Ну и что? Меня, например, это вовсе не удивляет. Фаина его не просто любит, она его обожает.
  - Вот именно.
  И тут она догадалась:
  - А, ты ревнуешь!
  Он поёжился от ее прямоты, но был вынужден согласиться. Она засмеялась:
  - Какая глупость! Ты и сам не веришь в это.
  - Умом я и не верю. А так - я ревную ее ко всему, что движется.
  - Ничего себе!
  - Она моя, - угрюмо заявил он, и Рая прикусила язычок, увидев его лицо с прищуренными черными глазами. Хорошо еще, что у Раи нет к нему серьезных чувств - теперь она и подавно остережется, он же, оказывается, прирожденный охотник! Нет, пусть от него отбивается Фаина, а у Раи и без того дел хватает.
  - Ты... это брось, - нерешительно произнесла она. - Файка не об этом думает. Иначе она давным-давно нашла бы себе кавалера, да и к тебе отнеслась бы иначе.
  Он нахмурился:
  - А откуда ты знаешь, как она ко мне относится?
  Она засмеялась:
  - Еще бы я не знала! Если бы не мои внушения, ты бы и близко к ней не подошел! Она готова была от тебя удирать на край света и даже дальше!
  - А тебе-то зачем было внушать? - не понял он.
  - С тобой видеться почаще. Ты же мне нравишься.
  Он помолчал, озадаченный, переваривая услышанное. В чем-то Рая была права, все-таки она знает свою подругу с детства, и Борису хотелось, чтобы это было так, но...
  - Ты уверена, что с отцом Александром у них ничего такого нет?
  - Забудь об этом. Ты ведешь себя как ребенок.
  - Ладно. А ты не знаешь, в их общине есть парень, такой белобрысый, с прической "ёжиком", кто он? По-моему, она назвала его Алексеем.
  У Раи вдруг снова повысилось настроение, она увидела пути управления этой ситуацией. Это было для нее куда более привычно, чем плыть по течению и подчиняться обстоятельствам.
  - Лёха? Как же, припоминаю. Вообще-то, он симпатичный. Кстати, именно такой парень лучше всего подходит Файке. Сам посуди: они с ней в одной общине, у них одна вера, одни интересы. К тому же, он почти совсем бесхарактерный, позволяет собой командовать, ничего от девушки не требует, как ты, например. Идеальный муж для Фаины Ордынской.
  - Черта с два, - ответил Борис сквозь зубы.
  - А ты как думал? Ты сам на ней никогда не женишься, а ей ведь придется однажды выходить замуж, отец у нее больной, инвалид, он сам говорил, что боится внезапно умереть и оставить ее одну, без поддержки. А раз так, по всем раскладам идеальным мужем ей станет Лёха.
  - Она не выйдет замуж! - крикнул Борис вне себя. - Только через мой труп!
  - Ты же ее не любишь, - осадила его Рая. - Да я и сама это вижу. Она нужна тебе лишь как добыча для охотника. Но хочешь скажу тебе честно? В таком случае ты лучше оставь ее в покое сразу. Насилием ты ничего не добьешься, ты и не похож на насильника. Ну, разве когда пьяный... так пьяные все такие. А ходить вокруг нее ты можешь до посинения, неужели ты еще не понял, что скорее ты сам пострижешься в монахи рядом с ней, чем сумеешь ее развратить!
  Борис уже задыхался от злости, так неприглядно его обрисовала девчонка, которая сама недалеко ушла от этой же неприглядности.
  - Я не собираюсь ее развращать!
  - А что же ты собираешься сделать? Ты же ее не любишь! Ты и сам видишь, что она - девочка необычная. У нее своя судьба, она находится под зашитой Бога, к ней нужен особый подход. И не надо морочить мне голову сказками о своих добрых намерениях. Ты ведь ей не жених, а, говоря казенным языком, совратитель. При этом тебе совсем не стыдно, тебе не жалко ее, ты только о себе думаешь.
  Борис долго молчал, ему нечего было ответить на это обвинение, и наконец он произнес:
  - А сама-то ты чем лучше?
  Звучало это неубедительно и провоцировало Раю на комплименты самой себе.
  - Я? Ничем. Я и не говорю, что я лучше. Но я намного слабее тебя, поэтому у меня не столько возможностей совершать зло. Я только защищаюсь... Защищаться я умею, причем гораздо лучше Фаины. Она-то надеется на Бога, а я - на себя. За нее Бог обязательно заступится, а за меня - вряд ли. Мне ее жизнь, конечно же, кажется ужасно скучной, но ведь ее такая жизнь устраивает. Повторяю еще раз: у тебя ничего не получится. Ты ей абсолютно не подходишь.
  Борис ничего не ответил. Рая решила оставить его одного и дать ему время поразмыслить над ее словами, если он вообще способен о чем-нибудь размышлять. Был самый разгар дня, Рая немного устала и очень проголодалась, а дома ее наверняка ждал обед. Не надо думать сейчас о Полине Михайловне, иначе пропадет весь энтузиазм и домой идти расхочется. Такой серьезный, пусть и не всегда откровенный разговор с Борисом навел и ее на размышления. Прежде всего, он напрасно перед ней увиливал и затемнял свое признание. Он влюблен в Фаину, и с этим бесполезно спорить. Кто угодно мог бы прислушиваться к его уверениям, но Раю-то ему не обмануть. Увы и ах, не обмануть ему и Фаину. При всей ее наивности. Наивность наивностью, но она ведь не дура, и подлинность отличит от фальши буквально в доли секунды. И тогда уже глупо будет надеяться, что она ничего не поймет или сделает вид, что ничего не поняла - она не такая.
  Рая приостановилась во дворе, недалеко от своего подъезда, пораженная внезапной мыслью, которую ей подсказал ревнивый Борис и которая раньше просто не приходила ей в голову. А так ли чисты ее отношения с отцом Александром? Она и впрямь не таясь, во весь голос заявляет, что любит его, что он самый хороший священник в мире, и она ходит часто к нему домой, всегда посещает воскресную школу, и в больницу к нему приходила... Эта мысль доставила Рае несколько неприятных минут, до темноты в глазах, до усиления пульса. Впрочем, эта мысль исчезла так же внезапно, как и появилась, не оставив и следа. Ну невозможно было представить их вместе, за спиной у матушки Марии. Фаина оказалась бы неспособна к такому лицемерию, ведь любое беспокойство тут же проявляется у нее в выражении лица и поведении, а до сих про ничего такого у нее замечено не было, если не считать ее упорного сопротивления Борису, так тут и удивляться нечему, он - явление инородное в ее четко распланированной жизни. А сам отец Александр? Даже если бы Фаина была воплощением лицемерия, и то на него не пала бы и тень подозрения, так он был непогрешим. Нет, Рая прекрасно знала: Фаина занимается иконописью и живет в каких-то параллельных мирах, а отец Александр хранит верность всему, чему он эту верность обещал, и не прилагал к этому особых усилий, это естественное состояние его души, и само слово "измена" представляло собой нечто несовместимое с ним. Как и невозможно Иисуса Христа обозвать Иудой Искариотом.
  И что он только нашел в своей матушке Марии. Вот точно такой же стала бы Фаина, выйдя замуж. Да что там говорить, матушка Мария - та же Фаина, но еще ничтожнее, Фаина усмиренная, Фаина покоренная, Фаина безмолвная и даже не рисующая, Фаина без всякого интереса... и т. д., и т. п. Разве сравнить ее с настоящей Фаиной, которая хотя бы красива внешне, и вдобавок часто поет на клиросе, и вдобавок хорошо рисует? И тем более, сравнить ли ее с Раей, этим алмазом, в настоящий момент проходящим огранку в руках опытного ювелира? А все же отец Александр из всех девушек Советского Союза выбрал именно матушку Марию себе в жены, именно ей выпала честь носить его фамилию и тихо светиться в лучах его незаурядности. Проклятие, именно к ней он каждый вечер возвращается, именно она стирает и гладит его рубашки, пахнущие церковным ладаном, и именно она видит, как он спит и улыбается во сне. На этом месте Рая почти заплакала. Матушка Мария - серая, будто мышь. Она просто не имеет права претендовать на такую яркую личность, как отец Александр.
  Она вдруг подумала еще, что в доме без него стало необычайно пусто и скучно. Его присутствие придавало всему дому значительность, чуть ли не до появления нимба над его крышей. А сейчас отца Александра нет, и дом стал как дом, ничем не отличающийся то всех соседних домов. Рая вошла в квартиру. Полины Михайловны не было. Рая с облегчением выдохнула "уф", переоделась, пообедала и прилегла на диван отдохнуть и успокоиться, а то прогулка с Борисом ее слишком взбудоражила.
  Кроме того, ее мысли постоянно возвращались к отцу Александру.
  Пусть он всего лишь ее мечта, пусть у них ничего не будет, черт возьми, она не хотела делить его ни с кем, ни с Фаиной, ни тем более с матушкой Марией! Это была не ревность. Во всяком случае, не такая ревность, как у Бориса Новикова по отношению к Фаине. У Раи оно зародилось неожиданно, это неприятное слепое чувство, близкое к отчаянию. Борис всего лишь заявлял: "Она моя", а Рая так заявить не могла и поэтому была еще более жестока: "А раз он не мой, так ничей он не будет!"
  Такой ход мыслей возбуждал чрезвычайно, требовал немедленных действий, хоть каких-нибудь. Лежать на диване стало невозможно. Рая села к зеркалу. Собственное лицо ее поразило, таким оно было мрачным, глаза светились красноватыми злыми огоньками, щеки и губы побледнели. Ни тени ее обычной игривости и наигранной непосредственности. Это была какая-то новая Рая Белова, и к ней еще надо было привыкнуть.
  "Неужели это из-за разговора с Борисом? Если так, то... Ради Бога, только не это. Его слова не должны так влиять на меня. Это плохо. Похоже на зависимость. Нет, в следующий раз я буду спокойнее и не позволю так себя растревожить. И с какой стати я вообще к нему прислушиваюсь? Кто он такой? Великовозрастный лоботряс, папенькин сынок, он же ничего не понимает в жизни, кроме своего удовольствия! Нашла кого слушать! Как там говорил Файкин отец? Живи своим умом! Так, что ли? Звучит правильно. А Борис пусть поучает сам себя".
  Но эти размышления подходили для планов на будущее, а в настоящий момент ей была нужна активность.
  Фаина обещала отвести ее к отцу Александру в больницу, но когда еще они договорятся и соберутся! Ей же необходимо срочное свидание с отцом Александром, сегодня, сейчас! Иначе она останется без сил, и ей будет намного труднее бороться с неприятностями. Ей бы только увидеть отца Александра, хоть издалека, проникнуться бы его присутствием на этой планете, - сразу станет легче жить.
  Она снова оделась и очень решительно вышла из дома. Сердце билось. Она все еще была бледна и возбуждена сверх меры. Она знала, в какой больнице искать отца Александра, и она была уверена, что найдет его, хотя он все еще лежал в реанимации, и пускали к нему далеко не всех. Но ведь Фаина проходила каким-то образом. Значит, и Рая пройдет. Не проблема. И не из таких переделок выкручивалась.
  Перед входом в приемный покой она на минуточку остановилась и перевела дух. Последние метры тротуара она преодолевала почти бегом, не в силах сдержаться. Возможность увидеть отца Александра прямо сейчас вдруг напугала ее. А если он тоже увидит ее? Не избежать тогда вопросов, которые вытягивают слово за словом всю душу - будто средневековая пытка! К этому Рая не была готова и не хотела ни за что отвечать.
  И тонкая ее рука дрожала, когда она протянула ее к двери. Ей казалось, что все осознают неуместность, даже преступность ее появления здесь, в том месте, где находится отец Александр. По ее мнению, ее намерения буквально написаны у нее на лице и должны расцениваться как покушение на личность священника. Но нет, тут на нее никто и внимания особого не обратил. Ну, девушка, ну, пришла, и что из этого? У каждого и без нее были свои дела и заботы. Несколько больных, к которым пришли родственники их навестить, сидели рядками на стульях и кушетках и вполголоса разговаривали. Жрецы этого храма в белых халатах сновали туда-сюда, не глядя по сторонам, занятые работой. Отец Александр лежит в реанимации, значит, здесь его быть не может. Придется проникнуть внутрь святилища.
  Рая изгнала мешавшую ей робость, сдула с глаза завиток, отделившийся от прически и выбившийся из-под шарфа на ее голове, и направилась вглубь коридора. Никто не спешил на нее набрасываться, из стен не вытягивались руки, чтобы ее остановить, схватить и вышвырнуть отсюда. Вдобавок Рая не знала, куда идти, коридор разветвлялся, заставляя ее нервничать. Тогда она сглотнула комок в горле и обратилась к медсестре. Которая шла на пост и несла в руках несколько толстых папок и стакан с градусниками.
  - Извините, можно мне увидеть больного? Отец Александр, Рудаков его зовут.
  Медсестра нахмурилась, но не вспомнила, а Рая в очередной раз прикинулась невинным ангелочком и изобразила полнейшее неведение. Иначе недолго попасть под раздачу.
  - Идите за мной, - сказала медсестра и продолжила свое движение по коридору в сторону поста. Рая поспешила за ней, боясь отстать, и на ходу расстегнула пальто, потому что ей вдруг стало жарко. Сердце ее стучало в груди, как бешеное.
  Все произошло случайно. У палаты напротив поста была стеклянная дверь, и отец Александр лежал там, лицом к зрителю, укрытый шерстяным одеялом, такой близкий и долгожданный, что Рая от внезапности его появления замерла и больше не смогла сделать ни одного шага. Замерло и ее сердце, она оказалась словно в состоянии летаргии, только глаза ее остались живы - они остановились на отце Александре и впитывали его образ, пока была такая возможность, пока его никто его не загородил, пока ее не вышвырнули отсюда.
  О Господи, они посмели к нему прикоснуться! Они изуродовали его, этот Плескач и его ужасная команда! Его лицо, лицо мирного человека, было покрыто кровоподтеками, зелеными и коричневыми, множество ссадин были намазаны йодом, так что он, бедняга, напоминал боевую раскраску индейцев. Одна бровь была все еще распухшая, наполовину рассеченная ударом кулака. На глазах у Раи от жгучей жалости появились слезы. Ревнивым взором она следила, не повредили ли хулиганы его великолепный нос, тонкий с горбинкой, и не пострадали ли его губы, мягкие и улыбчивые, на которые Рая боялась даже смотреть. Нос, вроде бы, остался цел, а губы... Рая возненавидела Плескача, хотя раньше ей было на него наплевать с высокой колокольни. Как он посмел прикоснуться к ее идолу? Причинить ему боль? Хотеть его убить?
  Жаль, у нее нет какого-нибудь пулемета или гранатомета. От Плескача остались бы одни лохмотья. Почему же отец Александр не шевелится, не открывает глаз? Он ведь не мертв?!
  О нет, нет. Его поза, рука на одеяле, цвет кожи - нет, нет, он не мертв, он просто спит. Спит! Рае стало так тепло и уютно, что она улыбнулась, и всё вокруг нее как будто исчезло. Никакой больницы, никакой застекленной двери, никаких медсестер и врачей. Только некое помещение, где спит отец Александр, а Рая стоит в двух шагах от него и смотрит, и кроме них, во вселенной нет больше никого и ничего. Что такое вселенная без отца Александра? Не более чем вакуум. Кому вообще нужна вселенная без отца Александра?
  Он спит. После побоев и смертельной опасности ему нужен отдых, спокойствие, забота, защита. На крохотной жесткой подушке лежат его светлые шелковистые кудри, обрамляя лицо поверженного в прах ангела. Что за чушь? О чем это она? Это он повержен? Его повергнуть невозможно! Несмотря ни на что, он победил Плескача и его команду, хотя бы тем, что остался жив.
  За спиной Раи кто-то подошел к посту, кто-то, кого она сразу почувствовала и выделила среди остальных, каждый нерв подсказал ей приближающиеся неприятности. В ее жилах вновь начала течь кровь, и мысли постепенно возвращались в голову. Она вынуждена была опустить глаза, отвести их от отца Александра.
  - Здравствуйте, - своим негромким голосом поздоровалась с медсестрами матушка Мария, и на посту возникла суматоха.
  - Здравствуйте, здравствуйте! Хорошо, что вы пришли сейчас. У нас есть для вас радостные новости. Ваш муж скоро пойдет на поправку, поэтому сегодня его перевели из реанимации в обычную палату, в пятую... Постойте, вон туда его перевели, где стоит вон та девушка.
  - Спасибо, - сказала прежним тоном матушка Мария и направилась в палату.
  На одно мгновение Рая съёжилась, но тут же выпрямилась и повернулась к матушке Марии, готовая к любым проявлениям агрессии. Но матушка Мария вовсе не собиралась нападать, наоборот, она приветливо улыбнулась Рае, чем не только обезоружила ее, а еще сильнее разозлила. Теперь ее била дрожь, истерика рвалась наружу.
  - Не подходите к нему, - прошипела она. - Вы этого не достойны! Не прикасайтесь к нему! Не разговаривайте с ним!
  Матушка Мария очень удивилась и округлила глаза. Конечно же, она узнала девочку, живущую этажом ниже, и столь странное поведение могла объяснить только временным помрачением рассудка, от волнения за своего соседа. К тому же, матушка Мария помнила и другую Раю - когда она посещала церковь и воскресную школу, и еще поэтому так забеспокоилась за отца Александра.
  - Извините, пожалуйста, - по-прежнему тихо произнесла матушка Мария.
  От этого Раю передернуло.
  - Я вас ненавижу! - жалобно воскликнула она, повернулась на месте и убежала.
  Первый выход на подиум
  С утра от своих соседей позвонила Фаина и радостным голосом сообщила новость: отец Александр уже почти поправился, и со дня на день его выпишут из больницы. Начались весенние каникулы, и подруги виделись не каждый день, так как у них было накоплено много своих личных дел.
  Новость об отце Александре произвела на Раю оживляющее впечатление. Наконец-то, он вернется сюда, и их дом вновь обретет душу! Можно будет по-прежнему находить удовольствие в нахождении дома, в квартире этажом ниже, и по утрам слышать, как он умывается в ванной комнате. И представлять себе, как он ложится спать. И как он садится за стол завтракать. И...
  Была суббота, и Рае вечером предстояли очередные занятия в школе моделей СТИЛЬ. Прошло не так много времени с того момента, как ее записали на эти курсы, но первый энтузиазм уже успел улетучиться, от праздничной эйфории ничего не осталось, теперь это был для нее настоящие трудовые будни. Но это было не от того, что ей плохо давалась наука, наоборот, премудростям модельного бизнеса она училась в охотку. Но ей с каждым разом все труднее становилось приходить в школу СТИЛЬ, зная, что там будет этот мерзкий старичок, похожий на Денни Де Вито. Как прекрасна была бы жизнь, если бы он обитал не здесь, а в своей обожаемой Москве, поближе к тепленькому местечку. Что ему здесь надо, в провинции? Пусть уезжает уже поскорее!
  Он действовал на Раю как энергетический вампир.
  Он портил ей всё самое благоприятное впечатление от общества подружек и замечательнейшей мадам Васильковой, которая являлась для Раи образцом для подражания. Рая смотрела на нее снизу вверх. И какие-то странные отношения были у мадам с ним, с тем же старичком, похожим на Денни Де Вито. При этом она была потенциально гораздо сильнее его, легко могла бы с ним справиться, но почему-то не справлялась, не делала для этого никаких усилий. Выходит, он держал ее в своих руках, этот страшный старичок. Впрочем, они все были в его руках и не смели пошевелиться.
  С каждым разом Рае становилось все труднее заставлять себя идти на занятия. И занятия, как назло, проходили без сучка без задоринки, но и без какого-либо продвижения вперед, так что если бы ее инстинкты не подсказывали ей, что перемены таки грядут, то она погрязла бы в безнадежности.
  Поэтому каждый раз она готова была молиться, чтобы он не появился в школе-студии. А сама она пропускать занятий не могла.
  На улице опять похолодало. Погода стояла пасмурная, тяжелая, с неба постоянно сыпалось что-то непонятное, не похожее ни на снег, ни на дождь. Дул ветер, во дворах сквозило с такой силой, что на глазах выступали слезы. Это подгоняло Раю, и от остановки до спуска в подвал она почти бежала. Уже не осталось никаких мыслей об отце Александре, а только о хлебе насущном. Точнее - о новом пальто и водостойкой туши для ресниц.
  "Когда же я стану жить, как я хочу? Сколько мне еще ждать?"
  Ей казалось, что ждать уже недолго. Ей становилось трудно сдерживать нетерпение. Она устала от своего подвешенного состояния. Она пошла на жертвы даже - как еще можно назвать ее отвратительные отношения с Денисом Павловичем? Но ей и в голову не приходило, что это только начало. В том числе и начало жертв.
  Из девочек в комнате была Оля. Раю уже давно раздражало самолюбование подружки и ее нарочито демонстративное поведение. Каждое ее движение было рассчитано на эффект, каждая поза должна была поражать воображение и вызывать восхищение и черную зависть. Это бросалось в глаза, но Рая пока не замечала, что и она сама тоже такая. И на всех девочках школы моделей СТИЛЬ лежит этот отпечаток, от которого вряд ли можно избавиться.
  Вот и Оля, в ожидании начала занятий, сидела на столе. Поставив длинную ногу на стул, обняв ее обеими руками и опустив голову на колено. А когда вошла Рая, голова медленно поднялась, и сквозь волосы и длинные ресницы на вошедшую был устремлен такой томный и беспомощный взгляд - любой мальчик на месте Раи был бы сражен наповал, а Рая вдруг почувствовала укол ревности. Оказывается, не одна она тут такая талантливая и многообещающая! Правда, у нее пока есть солидный козырь - Денис Павлович.
  - Привет, Раиска, - поздоровалась Оля. - А здесь еще нет никого. И Полина Михайловна куда-то вышла. Так что я сижу тут одна и жду, не составит ли мне кто-нибудь компанию.
  Она уловила настроение Раи и с вовсе не дружеским коварством усугубила его, говоря голосом глубоким и мягким, какого Рая никогда не смогла бы изобразить, даже если бы ее голосовой аппарат был музыкальным инструментом, которым бы она владела в совершенстве. Собственно, так и должно быть, но требует незаурядного мастерства, а у Раи этого мастерства не было. Что касается Оли, то она обладала таким глубоким мягким голосом от природы - ничего не скажешь, повезло, и не зависит ни от Раи, ни от Оли.
  Рае стало совсем тоскливо. Она не поддерживала разговор, поэтому Оля, с безразличием пожав плечами, вернулась в прежнюю позу и замолчала. А у Раи перед глазами рисовалась картина не этого помещения, а роскошного белого зала, с полом как шахматная доска, и там расположена не школа моделей, а самое настоящее модельное агентство, работающее в этой области, много лет и имеющее международный авторитет, который не посмеет оспорить никакой Денис Павлович... И она, Рая, находится там в качестве полноправного члена этой могущественной и прекрасной организации...
  Видение это спугнули раскатистые шаги в коридоре - возвращалась мадам Василькова. Рая вздохнула и вынуждена была смириться с действительностью. Вошла мадам, с ней - несколько девочек и Денис Павлович. Вскоре после этого явились и все остальные, спеша, чтобы не опоздать на занятия. Пока они снимали куртки и пальто, Денис Павлович остановился в центре комнаты. Рая пыталась на него смотреть, но не могла. Он, по своему обыкновению, хихикал и потирал руки.
  - Добрый вечер, девушки, добрый вечер! - произнес он. - Сегодня я вас обрадую. Мне звонил наш постоянный фотограф, Ромочка. Скоро он начнет работу над новым журналом, и ему понадобятся красивые мордашки. Так что будьте так любезны, приготовьтесь к его приезду. Вы же знаете, он любит придираться по мелочам. Надеюсь, вы оправдаете и его, и мои надежды.
  Девочки приободрились и наперебой стали благодарить его за предупреждение. Каждая из них в душе была уверена, что именно на ней остановится выбор придирчивого Ромочки. Иначе и быть не может. Пусть только придет сюда и оценит их объективно, если только можно говорить об объективности, имея в виду женскую красоту.
  Рая по-прежнему стояла в отдалении, глаза ее были закрыты, а губы уже почти улыбались. Она посчитала сообщение адресованным лично себе - мол, радуйся, милочка, твой час настал! Да, пришла его очередь выполнять свою часть их негласного договора. Наконец-то. Дождалась. После того, что было, он просто не имел права ее обойти.
  Поэтому весь вечер она была в ударе, а к концу занятия ее состояние приближалось к эйфории. Ей казалось: вот оно, начало новой жизни, к которой она всегда стремилась. И ей хотелось поскорее уйти, чтобы остаться одной и помечтать о своей победе. Но она совсем забыла о присутствии своего старичка, а о нем забывать не следовало.
  - Раечка, - остановил он ее на полпути к сваленной грудой на столе верхней одежде. - Зайдите-ка на минуточку ко мне. Мне нужно вам кое-что сказать.
  Она улыбнулась сквозь раздражение и вошла в кабинет мадам Васильковой, которая складывала в стол бумаги. Вмешательство Дениса Павловича вызывало у Раи досаду, но показалось ей не такой уж значительной помехой, чтобы из-за этого расстраиваться. Мадам Василькова не смотрела на одну из своих лучших учениц и молчала, словно занятая собственными мыслями, но Рая вдруг почувствовала натянутость и удивилась: что бы это могло значить? Ведь она знала точно, что мадам Василькова выделяет ее среди других, чуть ли не любит ее, однако всячески избегает даже излишней похвалы или открытого поощрения. Это было похоже на страх. И Рая догадывалась, кто ее пугал. Он пугал и Раю.
  Вошел Денис Павлович. Настроение у него было хорошее, он что-то мурлыкал себе под нос, что само по себе должно было настораживать. Но у Раи, видимо, еще не было достаточного опыта общения с ним, поскольку она не обратила на это внимания.
  - Полина Михайловна, - обратился Денис Павлович к мадам Васильковой, застрявшей в поисках каких-то бумаг в столе. - Кажется, вы сегодня очень спешили домой. Вы говорили, что ждете важный звонок.
  - Не помню, - к удивлению Раи, возразила мадам Василькова, которая явно не желала оставлять их наедине. Это было тем более странно, если учесть внешнюю холодность преподавательницы по отношению к Рае.
  Вся эта ситуация начинала Рае надоедать, так как постепенно уходило в небытие радужное настроение и предвкушение успеха. А мадам Василькова, как назло, долго собиралась, копалась в своем пальто, шарфе и берете, а когда вынуждена была уйти, не решалась открыть дверь и переступить через порог, и не попрощалась, и не посмотрела на них.
  После ее ухода Денис Павлович сел на ее место за стол и развалился на стуле.
  - Присаживайтесь, Раечка, - пригласил он, но она жестом отклонила это, надеясь скоро освободиться и в одиночестве помечтать об успехах, которых она в скором времени достигнет.
  - Как хотите, - бросил Денис Павлович и замолчал. Сначала Рая не понимала причину этого долгого молчания, пока не посмотрела на него, а он в это время откровенно ею любовался. Она подавила тошноту и подумала, что предпочла бы любование других людей.
  - Извините, - выдавила она, - у меня тоже много дел. Не задерживайте меня, пожалуйста, надолго.
  - Ненадолго, - с легкостью согласился он. - У меня есть еще одна приятная новость, специально для вас. Так сказать, новость-эксклюзив. Помнится, вы хвастались перед другими девочками, мол, готовы к показам на порядок лучше всех остальных. Так вот, скоро вам придется это доказать на деле.
  Она вздрогнула и подняла на него глаза, полные блеска. Неужели свершилось? Как она ждала этого момента! Еще чуть-чуть - и станут реальностью все ее фантазии. Мир будет принадлежать ей, Рае Беловой, и она не выпустит его из рук.
  Он не менял позы и по-прежнему ею любовался.
  - Не хотите ли узнать подробности? - спросил он.
  Она только сглотнула.
  Он с превосходством улыбнулся.
  - Это подлинная удача, Раечка. В следующие выходные планируется устроить небольшой показ. Видите ли, одна французская фирма "Олерон ле Руаль", Париж, открывает в Москве и здесь совместное предприятие, и им нужна хорошая реклама. Надеюсь, вы понимаете, что женскую одежду рекламируют манекенщицы.
  Рая слушала его слова, как музыку. Никакие признания в любви не могли бы обрадовать ее больше. Она начинала приходить в экстаз от собственного величия. Не далее как в следующие выходные она станет звездой! От таких конкретных фактов она неожиданно даже испугалась. А готова ли она к настоящей славе? И неужели же настанет конец этим сладким ожиданиям и предчувствиям? В любом случае, скорее бы. Она, в конце концов, заслужила эту награду.
  - Когда, вы сказали, это будет? Ну, показ? - уточнила она охрипшим голосом.
  - Скорее всего, в следующее воскресенье. По крайней мере, приглашается народ именно на это число. Знаете ли, последний день марта, весна уже почти наступила, самое подходящее время для показа такой коллекции. Кроме того, это первый показ в этом году, в нашем городе я имею в виду, и вы не можете себе представить, сколько я приложил усилий, чтобы выбить для вас местечко на подиуме.
  Она с готовностью заулыбалась и закивала головой - ну ни дать ни взять собачонка, виляющая хвостом, всем своим видом она выражала благодарность.
  Он покачивался на стуле и продолжал:
  - Вам очень повезло, Раечка. Это будет ваш первый выход - и сразу показ такого масштаба. "Олерон ле Руаль" - одна из ведущих фирм во Франции по пошиву женского нижнего белья. Некоторые считают их продукцию самой качественной на европейском и даже мировом рынке. Судьба к вам благосклонна, Раечка. Впрочем, вы девушка умная и понимаете, что к чему. И я нисколько не сомневаюсь, что вы сумеете воспользоваться предоставленным шансом.
  - О, да! - воскликнула Рая.
  И вдруг будто споткнулась. До нее постепенно доходил смысл сказанного, и ее лицо вытягивалось, а улыбка исчезала. Денис Павлович с таким наслаждением наблюдал за этими переменами в своей собеседнице, по-прежнему не меняя позы и выражения глаз, что Рая окончательно прозрела. Он не делал ей одолжение, и не думал выполнять свою часть контракта. Ему наверняка ничего не стоило добыть для нее участие в ТАКОМ показе. Он просто, как и каждую минуту раньше, видел ее насквозь и продолжал играть с нею, как кот с мышью. Раю передернуло от его взгляда. С высоты, на которой она находилась минуту назад, она неизбежно опускалась на самое дно, откуда невозможно выбраться. Он загнал ее в ловушку - после всего вышесказанного отступать было слишком поздно, и он прекрасно это знал, и она тоже это прекрасно знала, и ничего не могла сделать.
  Иногда ненависть можно ощутить физически.
  - В общем, я вас предупредил, Раечка. Будьте готовы к показу. И еще: я вам на неделе позвоню, скажу, куда подойти на репетицию.
  - Меня ждут дома, - выдавила из себя она.
  - Я вас не задерживаю, Раечка, - он развел ладони над столом. - До свидания. Кстати, если хотите, я попрошу приглашение для вашего друга. Эдгар - так, кажется, его имя? Нет проблем, только скажите. Ради вас я и не на такое способен. А он не должен пропустить такое событие.
  Она побледнела и резко отвернулась. Никакое самообладание тут не выдержит, право слово. Одеревеневшая от крушения, она оделась и вышла на свежий воздух, где ей стало чуть-чуть легче. Теперь, когда она не находилась с Денисом Павловичем лицом к лицу, она уже начала сомневаться в том, что не было возможности отказаться от показа или вообще возразить. А с другой стороны, сейчас откажешься, и он на показ вечерних туалетов позовет не ее, а Олю... Ох, ну что же делать?
  Она пришла домой и сразу опустилась в горячую ванну, до самых ушей. Иногда ей казалось, что она видит выход из сложившейся ситуации, иногда же от мрака и безнадежности из глаз текли слезы. Вода на сей раз не снимала стресс, а даже как будто усугубляла его. Не было никакого расслабления. Она целиком и полностью зависела от Дениса Павловича, она была у него в руках. И под угрозой находится вся ее карьера.
  А ведь совсем недавно, не далее часа назад, она уже почти достигла небес...
  В остывшей воде лежать совсем не хотелось, рая быстро помылась и спряталась у себя в комнате. Не может быть, чтобы не было никакого выхода. Думай, Раиска, думай усиленно.
  Что делать, что делать, в конце-то концов?
  В комнату пыталась проникнуть Полина Михайловна. Кроме того, что в ее репертуаре были обычные мелкие приглашения к столу, поужинать, и прочие нелепости, она еще и чувствовала какие-то неприятности и всей душой хотела помочь. Но Рая по привычке на нее прикрикнула и вновь переключилась на свои проблемы. Только Полины Михайловны ей и не хватало. Мешается под ногами со своей никому не нужной заботой.
  Во вторник же ей позвонила мадам Василькова. Сообщила, что на растерзание фотографу Ромочке они попадут уже в пятницу, до занятий, так что лучше всего подойти туда пораньше. У Раи сразу завертелись в голове всякие мысли: а не запрыгнуть ли ей на подиум в обход Дениса Павловича, непосредственно через Ромочку и ему подобных? Фотографы, они толк в красоте понимают. Их не поставишь на одну доску с Денисом Павловичем. Да и разве можно кого-нибудь ставить на одну доску со стариком, похожим на Денни Де Вито, уж хуже-то точно никого нет... Рая невесело усмехнулась. Вот тебе, милочка, и путь, усеянный розами. И не надо прикидываться, что ни о чем таком она и вовсе не догадывалась. Просто таков был ее выбор. И жалеть о нем она не собирается. Она не Фаина, и не хочет жить как все, даже если для этого придется стереть себя в порошок.
  На ее лице появилось застывшее выражение. В отношениях с Денисом Павловичем она допустила одну существеннейшую ошибку - показала себя слишком агрессивной и непробиваемой. Если бы она проявила хоть толику беспомощности, элементарной девчачьей слабости, был бы шанс, что он бы ее пожалел. То есть это совсем не факт, но был бы шанс... Хорошо рассуждать об этом теперь, когда ничего уже не изменишь. И уже поздно проявлять девчачьи слабости, он знает ее как облупленную и мигом раскусит любой ее финт. Придется придерживаться прежней тактики - ждать удобнейшего момента и отрываться от Дениса Павловича раз и навсегда, сразу на такое расстояние, чтобы он больше не смог ничем ей повредить. Иначе не получится.
  Но, порешив на этом, она не сумела окончательно успокоиться. То и дело всплывала тошнота примысли о дефиле в одном нижнем белье, ее бросало то в жар, то в холод, а от отчаяния буквально темнело в глазах. Хорошенькое продвижение по иерархической лестнице модельного бизнеса!
  Узнай об этом отец Александр, он бы... ох...
  Но что ей еще остается?
  Кстати, в эти же дни он вернулся из больницы и первое время честно пытался соблюдать постельный режим. С переменным, надо сказать, успехом, потому что к нему зачастили прихожане с выражениями надежды на скорейшее выздоровление, так что поневоле приходилось приступать к выполнению своих служебных обязанностей, несмотря на тихие возражения матушки Марии. Рая не показывала носа из квартиры, но пристально наблюдала за возвращением отца Александра в окно комнаты, а потом прислушивалась к звукам на лестничной площадке и в квартире этажом выше. И будь ее воля, она бы запирала дверь перед каждым посетителем, пока отец Александр не окрепнет... А может быть, и вовсе никогда бы ее не открывала...
  Это событие отвлекло ее от собственной проблемы на целый день и на целую ночь. Она размечталась о несбыточном и, хотя впала бессонницу, даже время от времени улыбалась. Но дамоклов меч продолжал висеть, он никуда не делся, даже если его не замечать или делать вид, что не замечаешь.
  В пятницу она явилась в СТИЛЬ задолго до начала занятий, сразу после школы, без захода домой, но оказалась далеко не первой. Красотки боялись не успеть очаровать пресловутого фотографа и собрались на месте настолько рано, что им самим становилось смешно и стыдно. Рая со скрытым презрением думала и о них, и о себе: "Дуры набитые! Каждая считает себя здесь наилучшей. Зачем же мы приперлись сюда, когда и фотографа-то еще нет? Чтобы он заметил нашу красоту? Так ее и так видно, она не зависит от того, полчаса он будет на нас смотреть или одну минуту. Интеллект и прочие прибамбасы нам для съемок ни к чему, и мы вдобавок продемонстрировали свою глупость, собравшись так рано. Зато какой эффект произвело бы, скажем, мое появление в самый разгар общения, это сразу выделило бы меня из толпы. Идиотка! Кретинка! Дура набитая!"
  Она не на шутку разозлилась и думала было уйти, с намерением вернуться через полчаса и огорошить фотографа вышеуказанным эффектом, но тут пришел и сам фотограф и тем снял с повестки дня все подобные вопросы. При взгляде на него у Раи появилась надежда избежать-таки позорного показа и проникнуть на подиум без посредства Дениса Павловича. Слишком уж дорого ей это посредство дается. Ромочка оказался очень симпатичным парнем, его столичный лоск бросался в глаза, но легкость общения и веселость сглаживала острые углы и его явное превосходство над остальными. Казалось, он не замечал, что девчонки стелются перед ним, пытаясь выказать свои достоинства, и скорее всего, они точно так же обхаживали бы любого постороннего молодого человека, залетевшего к ним в обитель. Им редко выпадало такое развлечение, поэтому они, как павлины, красовались всеми своими перышками. А он делал вид, что все нормально, и относился одинаково ко всем.
  Точно по расписанию среди них появилась мадам Василькова, слегка улыбнулась Ромочке, одним жестом приструнила девочек и начала занятия. Но они все равно постоянно косились в тот темный уголок, куда уселся желанный гость, чтобы потихоньку наблюдать за происходящим. Это, конечно же, делало их поведение неестественным, то есть еще более неестественным, чем обычно. Это не могло не раздражать мадам Василькову, однако она не позволяла это заметить. Только Рая, которая чувствовала преподавательницу на уровне подсознания, видела перемену в ее настроении. Сама же Рая злилась на себя, но тоже невольно проявляла излишнее старание, а оно портило впечатление. Что касается Ромочки, то он, очевидно, давно привык к нездоровому ажиотажу вокруг своей персоны и не очень-то на него реагировал. Он просто сидел в дальнем уголке помещения и наблюдал за девочками.
  Ни в коем случае нельзя было его упускать. Беда была в том, что не одна Рая пришла к такому выводу. Пока фотограф разговаривал с мадам Васильковой и советовался с ней, красотки толпились на улице у входа и не торопились расходиться. Рая видела это и с досадой вынуждена была попрощаться с подружками и скрыться с глаз долой, потому что толпиться вместе со всеми - нет уж, увольте. Потеряться в этой куче, смешаться с серой массой - только расстроишься, а толку никакого. Она отошла подальше, но не ушла совсем, ей хотелось услышать, как фотограф отошьет нахалок. И она, хотя и мерзла на сквозняке как собака, бродила неподалеку, скрытая вечерними сумерками и стеной кустарника, и прислушивалась к хихиканью девочек. Ромочки все не было, а время текло себе, ждать фотографа становилось неинтересно. Некоторые претендентки плюнули на все и убежали домой. Рая мысленно восхищалась Ромочкой. Как ловко хитрый мальчик из столицы отделался от назойливых девочек, не сказав им ни слова и не оставив им ни единого шанса! На его месте Рая поступала бы точно так же.
  В конце концов, пост покинули даже самые стойкие, когда поняли, что фотографа им не дождаться, он просто напросто водит их за нос, они на него рассердились и больше не могли рассчитывать его покорить. Вскоре Рая услышала быстрые шаги по направлению к себе и неожиданно смешалась, не успела подготовиться к встрече, так что он застал ее в позе и с выражением лица, еще не перешедшими в демонстрационно-нарочитые.
  Наткнувшись в темноте на Раю и узнав ее, фотограф отнюдь не обрадовался.
  - Ох, елки-палки, ты все еще здесь, - воскликнул он. - Тебе не кажется, что уже слишком поздно? И вообще, это неприлично, преследовать мужчину. Мама не говорила тебе об этом?
  - Нет, - резко ответила она, но вовремя вспомнила об образе невинного, беззащитного птенчика в лапах хищника. Этот образ мог сработать на пользу куда лучше ее обычного поведения, поэтому она спрятала агрессивность подальше на время и прикинулась ангелочком.
  - Извини, если это выглядит как преследование, - и тон тоже пришлось сменить. - Просто я очень волнуюсь из-за съемок... Ты не мог бы мне сказать, Полина Михайловна рекомендовала меня? У нас все так ждут ее решения! Я, наверное, и не усну, пока не узнаю, буду ли я сниматься!
  - Спи спокойно, ты будешь сниматься.
  Она просияла, а он уже отвернулся и быстро шел к остановке. Рае тоже надо было туда. Они ждали хоть какого-нибудь автобуса двое, Ромочка заметно мрачнел и начинал нервничать, Рая держалась от него подальше и весьма убедительно изображала уныние. Это было нетрудно примысли о том показе, который должен состояться в воскресенье, то есть уже послезавтра. Кошмар показа не уравновешивала уверенность в съемках для Ромочки, слишком уж разного калибра были эти мероприятия.
  Рая вела себя так тихо и смиренно, что фотограф усовестился и заговорил с ней первым:
  - Я прошу прощения за хамство. Я был не прав. Я специально не выходил при вас, так мне надоели приставания девчонок. Всегда одно и то же!
  - Понимаю, - она кивнула головой. - Я бы тоже в таких ситуациях удирала от поклонников.
  Она солгала не моргнув глазом - ведь от этого разговора зависела вся ее будущность, и нельзя было упускать рыбку с крючка, нельзя было спугивать дичь. На самом деле она была бы более чем довольна наличием у себя поклонников, особенно в большом количестве. Чем больше, тем лучше. А то что это за "звезда" без поклонников?
  Фотограф улыбнулся и вытянул шею в сторону дороги, но никакого автобуса еще не было.
  - Ты давно занят в модельном бизнесе? - спросила Рая.
  - Да. Друзья-журналисты помогли, которые получили диплом раньше меня. Хороший фотограф нужен везде, а я с детства знал о фотографии все. Так и получилось.
  - Повезло, - с завистливым вздохом протянула Рая.
  - Да. К сожалению, редко кому удается вот так удачно занять свою нишу и получать от работы массу удовольствия.
  Рая не удержалась от еще одного вздоха.
  - А Дениса Павловича ты знаешь давно? - после недолгого молчания продолжила разговор она. Беседа должна была перейти в актуальное для нее русло, и она держалась с величайшей осторожностью.
  - Да, конечно. Он в этом деле замешан много-много лет, он действительно заметная фигура.
  - У него, наверное, есть недоброжелатели?
  - Сколько угодно. А почему ты спрашиваешь?
  Под его взглядом она некоторое время лихорадочно выискивала правдоподобное объяснение, но молчание заметно затягивалось, она не выдержала и вдруг расплакалась. Ромочка остолбенел. Она явно злилась на себя, но остановиться не могла. Все складывалось для нее пока неудачно: Дениса Павловича свергнуть оказалось не так просто, и Ромочка отнюдь не собирался бросаться ей на помощь. Хуже того, на него как будто не действовали ее чары, в которых до этого момента она была уверена. В этом, по правде говоря, не было ничего удивительного - не слишком впечатлительный Ромочка по роду занятий насмотрелся на такое количество красивых девушек, что, несмотря на молодость, пресытился выше головы и девушками, и красотой. Он знал красоту и девушек наизусть и зевал от них со скуки.
  Он молча ждал, пока Рая успокоится, и прикидывал в уме, действительно это она так несчастна или пробует на нем свое актерское мастерство. Отвернувшись, Рая высморкалась, вытерла глаза и повернулась к нему уже без слез, но очень хмурая, с опущенным взглядом.
  - Извини, - сказала она. - Это больше не повторится. Я вообще-то не истеричка. Надеюсь, ты не откажешь мне сниматься...
  - Нет, нет, что ты, - поспешно ответил он. - Но выглядит это... по меньшей мере странно. Мне кажется, у тебя нет причин расстраиваться. Ты на хорошем счету в группе, Полина Михайловна тебя хвалит, да и я вижу, у тебя серьезные перспективы в будущем.
  Она больше не смотрела на него и совсем прекратила играть роль, потому что выбилась из сил и чувствовала только тупое ожесточение на весь этот ужасный, жестокий, несправедливый мир.
  - Угу, - пробурчала она. - На хорошем счету, хвалят, перспективы... Наплевать! Кто позволял вообще втаптывать меня в грязь? Я что, не человек, что ли?
  Зато Ромочка теперь не сводил с нее глаз, пытаясь понять, что с ней происходит.
  - А вот тут уже возникает масса вопросов, - сказал он. - Почему же остальные девочки не жалуются на это?
  - Не знаю. Может быть, им просто все равно. А может, быть, Денис Павлович ими и не занимался вовсе.
  Ромочка нахмурился:
  - Что значит - не занимался? По-моему, занимается с вами Полина Михайловна, а Денис Павлович...
  - Не строй из себя дурачка, - резко сказала она. - Можно подумать, ты не в курсе, что "некоторые предпочитают погорячее", а еще кому-то нравятся школьницы.
  Он так побледнел, что в желтом свете фонаря стал похож на покойника.
  - Я в курсе, - медленно ответил он. - Но почему ты пошла на это, если знала, чем все закончится?
  Она усмехнулась:
  - А из-за тебя. Знаешь ли, у нас о тебе ходили самые разные слухи. Вроде бы именно Денис Павлович рекомендует тебе моделей для съемок, и ты его слушаешься. А посмеешь пикнуть против Дениса Павловича - и путь вперед мигом закроется. В таких условиях никому не захочется рисковать. Он хозяин, следовательно, выбирает для себя самую лучшую девушку в группе. Должно быть, это комплимент в мой адрес. Но почему же мне тогда так плохо? И вот тем более, выясняется, что его рекомендации для тебя не так уж много значат. Так что же, все было зря?
  Он вздохнул.
  - Буду говорить с тобой честно, Рая. Лично мне уже давно все равно, кого снимать для журналов, потому что на вашем уровне все вы примерно равны по внешним данным и способностям, и рекомендации эти важны больше вам, для вашего дальнейшего роста, и как поощрение, и как стимул. Для меня же вы все одинаковы, и для журнала тоже. Что касается рекомендаций - я прислушиваюсь, конечно же, к Полине Михайловне, а со стороны Дениса Павловича это скорее дружеское пожелание, и иногда он действительно обращается с этим ко мне, а для меня это не принципиально, и выполнить не трудно, и на конечный результат не повлияет...
  - Зато очень влияет на девочек, - дрожащим голосом перебила Рая. - Если бы я раньше знала!.. Какой кошмар! И я вынуждена теперь зависеть от него везде и во всем!
  Ромочка смотрел на нее с сочувствием, и только, и нисколько не проникался трагичностью ситуации. С его точки зрения, эта ситуация была не более чем обыденная неприятность. Во всяком случае, спасать ее он по-прежнему не собирался, да он и не считал ее нуждающейся в спасении.
  - Ну, не надо плакать, Рая, - попросил он. - Прежде всего я должен тебе заметить, что ты, как я успел понять, девушка амбициозная и хочешь получить всё и сразу. Рая, так не бывает. Успеха можно достичь только ценой многих усилий. Крайне редко случается кому-нибудь взлететь лишь за счет везения, я таких примеров сейчас даже и не вспомню. Мне жаль, конечно, что ты так впуталась в отношения с Денисом Павловичем, не стоило этого делать ни при каких обстоятельствах, если ты хотя бы на секунду засомневалась...
  - Чепуха! - оборвала она. - Ты не видел, как я живу. А мне до смерти надоело приходить в этот ужасный дом, в эту ужасную квартиру, и каждый раз ожидать перемен у лучшему, когда этих перемен нет и не будет! В такой обстановке спишь и видишь, как бы отсюда поскорее выбраться.
  - У тебя сейчас два пути, - подытожил Ромочка. - Первый путь - немедленно уйти из модельного бизнеса, забыть о нем навсегда и начать новую жизнь, не очень сладкую, может быть, но зато без Дениса Павловича...
  - О нет! - воскликнула Рая. - Вернуться к той жизни? Никогда!
  - Тогда второй путь, - очень жестко продолжил Ромочка. - Иди дальше к своей карьере, ни перед чем не останавливайся, раз терять уже не нечего, но и не жалуйся на неудобства, потому что это твой собственный выбор. А что касается Дениса Павловича, то избавляйся от него сама и не рассчитывай ни на чью помощь, так как он слишком влиятелен, и никто не станет из-за тебя портить с ним отношения.
  Рая хотела возразить, но тут, наконец-то, подошел автобус, нужный Ромочке, и он воспользовался этим, чтобы улизнуть от дальнейшего нажима. Она не успела вставить ни единого слова, как осталась на остановке в полном одиночестве. Накопившуюся горячность пришлось выплескивать, колотя ногой в урну для мусора возле фонарного столба.
  Проклятие, ничего не получилось! А ведь она уже начала надеяться на спасение! И каким жестоким оказалось разочарование - она-то думала о себе как о прелестнейшей из девушек, от одного вида которой парни теряют голову и бросаются в пропасть. А оказалось, ее чары вовсе не так сильны, и никто не собирается ради нее не только чем-то жертвовать, но и просто помочь ей разобраться с проблемами. Это подрывало ее веру в себя и доводило до отчаяния.
  До самых выходных у нее на лице застыло такое выражение, что все подряд спрашивали у нее, не случилось ли с ней чего. Она в ответ натужно улыбалась и говорила: "Нет-нет, ничего, не беспокойтесь". А на самом деле она просто обессилела от неприятных мыслей и пустила события на самотек. Все равно ведь ничего не изменится, хоть плачь, хоть бейся головой о стену. Иногда она вспоминала совет Ромочки бросить эту затею с модельным бизнесом, но отвергала ее с прежним отвращением.
  И организация мероприятия, и его обстановка говорили о его подпольности. Проходило оно отнюдь не во дворце культуры, как думала Рая. Нет, помещение было предоставлено рестораном "Глобус" и его хозяином, Михаилом Витальевичем, одним из королей подпольного мира. Он-то и гарантировал, что посторонние сюда допущены не будут. Зато все было оборудовано с ориентиром на западные образцы: вокруг длиннющего подиума в пугающей тесноте стояли столы и стулья, на столах лежали скатерти и стояли вазочки с букетиками, и повара на кухне трудились над ужином, призванным подчеркнуть эстетические достоинства сего зрелища. Да и вообще, что это за мероприятие, без ужина? Тем более что соберутся в основном все свои, знакомые, друзья-приятели, как же в таком случае не выпить и не закусить. Сам Бог, как говорится, велел.
  Рая обязана была явиться сюда с раннего утра, чтобы подтвердить свою компетентность и прорепетировать свои выходы - пять выходов она должна была совершить и продемонстрировать пять комплектов отменного полуфранцузского нижнего белья. Есть чем гордиться.
  Командовал парадом противный мелкий человечек желтого цвета, с обесцвеченными волосами, уложенными в экстравагантную прическу, и с голубыми глазами, в которых не было ни проблеска интеллекта или хотя бы творческой искорки. Прозвище его было Джеки. Он гнусавил и подгонял девушек, как стадо коров, изображал крайнее недовольство всем на свете, а особенно - предоставленными в его распоряжение моделями. Он каждую минуту считал своим долгом указать им на их невежество и неповоротливость, потому что они, видите ли, не понимали его указаний и делали вовсе не то, что от них требовалось. Пришлось несколько раз повторить одно и тоже, прежде чем картина стала ясна, и Джеки с ворчанием позволил им отдохнуть. Они состроили ему гримасы, пока он от них отвернулся, и вздохнули с облегчением. Они все были немного старше Раи, но охотно приняли ее в свою компанию. Они относились к своей участи спокойно, по крайней мере, ничем не выдавали смущения или еще каких-нибудь плохих ощущений. Они рассказывали друг другу анекдоты, давали советы по самым разнообразным вопросам, обсуждали всякие житейские проблемы, шутили, хихикали - в общем, вели себя как обычно, словно ничего особенного не происходит. Рая тоже очень хотела бы вести так, но не могла. У нее не получалось. Не хватало хладнокровия, опытности. Она старалась улыбаться в ответ, когда к ней обращались, но взгляд ее был устремлен в никуда, щеки были чересчур бледные, из-за чего она раскрашивала их румянами, а слова не шли с языка, так что она больше помалкивала. Мысли ее были сосредоточены в другом месте - она пыталась смириться с ситуацией и чуть-чуть успокоиться. С утра у нее вновь возродилась было надежда на спасение, она прибежала в "Глобус" раньше, чем все остальные девушки, чтобы найти себе спасителя среди тех, кого она еще не знала, но, конечно, безрезультатно. Не станешь же, в самом деле, просить помощи у Джеки, который тебя вовсе не считает человеком. Поэтому очередная надежда умерла, а Рае оставалось только удивляться, откуда у нее еще есть силы надеяться.
  Рая и другие манекенщицы были единственными представительницами прекрасного пола в этот вечер в "Глобусе". Они с любопытством выглядывали из-за кулис и из прочих закоулков и следили за постепенно собиравшимися гостями - в зале ресторана появлялись сплошь мужчины, разных мастей, и все они держались как хозяева. Они пришли сюда развлечься по-мужски - насмотреться всласть на красивых девушек, почти полностью раздетых. Рая с презрением разглядывала их мерзкие сытые лица, чувствовала себя рабыней, которую продают на невольничьем рынке, и в мыслях обзывала их извращенцами. Правда, это никоим образом не меняло положения вещей и отнюдь не успокаивало.
  Вдобавок ей очень, очень хотелось остановить время, потому что каждая минута приближала ее к необходимости обнажаться перед посторонними людьми. Ей нравилось свое тело, и она частенько вертелась перед зеркалом, изучая себя без одежды и любуясь собой, и у нее всегда захватывало дух примысли, что можно было бы показаться в таком виде отцу Александру. Но показывать себя этим мерзким сытым лицам, которые будут плотоядно облизываться и оценивать ее в денежных единицах, так как любая девушка, попавшая на подобное мероприятие в качестве украшения, по определению может быть куплена на деньги... Раю вдруг затошнило от отвращения, даже задрожали руки, Спасти ее теперь могла бы только катастрофа - обрушение здания ресторана, взрыв бытового газа, пожар на всем этаже, короткое замыкание, полное отключение электричества.
  Либо собраться и покинуть "Глобус" и никогда больше не приближаться к школе моделей СТИЛЬ.
  Дошло до Раи наконец и то, что это закрытая вечеринка, а не открытый показ. Слабенькое утешение давала лишь одна мысль: может быть, все известнейшие супермодели мира начинали свой путь точно так же? Она отчаянно уверяла себя в этом, в то время как минуты неумолимо таяли, ноги подкашивались и сердце стучало от ужаса, вызывая боль в груди. Часам к восьми вечера вся аудитория подтянулась, заполнила большой зал "Глобуса" и распределилась по столикам. Свободных мест не было. Рая и не предполагала даже, что в их городе такое множество любителей "клубнички". Что заставляет их сюда приходить и вообще иметь дело с личностями вроде Михаила Витальевича или Дениса Павловича? Скука, нехватка острых ощущений или впрямь извращенная психика? Девушки толкались возле двери и вытягивали шеи, чтобы увидеть зал, как вдруг среди них снова появился Джеки, начал хлопать в ладоши и поднимать суету.
  - Ну всё, прекратите бить баклуши! Бездельницы! Уже включили музыку. Быстрее, шевелитесь, что вы как гусыни! Готовьтесь! Кто вас только сюда прислал!
  Рая вся сжалась, у нее даже застучали зубы, сердце вовсе остановилось. Неужели же это все-таки случится? И спасенья не будет? Она двигалась с трудом, очень медленно, и ее крайне смущало присутствие Джеки, который и не думал уходить. Напротив, он придирчиво осматривал девушек одну за другой, цепкими пальцами устранял небрежности в надетых предметах, от чего Раю бросало в дрожь. Это был их надсмотрщик, и смотрел он на них таким взглядом, каким специалисты-механики оценивают неполадки в агрегатах. А Рая проявляла себя с наихудшей стороны - у нее все валилось из рук, краски сошли с лица. Джеки от этого кривился и не скупился на оскорбления. А ей было уже все равно. Ее трясло от умирания. Если после такого растаптывания она не станет как минимум второй Клаудией Шиффер, она Дениса Павловича... она его... она с ним... она из него...
  - Быстрее, быстрее! - поторапливал их Джеки и чуть ли не взашей гнал к выходу на подиум. Это был жалкий подиум с претензией на значительность. Из простого стереомагнитофона звучала музыка, невесть откуда выкопанная, в зале ее никто не слушал, но она была нужна как фон для вышагивающих по дощатому помосту девушек. Сценическое освещение Михаил Витальевич достал по большому блату из ТЮЗа, но его не успели установить целиком, и в глубине "сцены" девушки были освещены только слева.
  Рая стояла в очереди и уже лишена была возможности сбежать отсюда: Джеки уловил ее истерическое состояние и вцепился ей в плечо, чтобы она не устроила скандал. Она дрожала с головы до ног от холода и стыда до крови кусала губы, сдерживая слезы. Отступать было уже некуда. Жребий брошен. На ней был комплект черного цвета (бюстгальтер и кружевные трусики) и туфли на высоченных каблуках, и больше ничего. Когда Джеки вытолкнул ее на помост, она почти не задержалась, но движения у нее были как у сомнамбулы, в лице ни кровинки, но зато и ни слезинки в глазах. А какой смысл убиваться теперь, когда дело сделано. Теперь надо думать о том, какие шаги предпринять для освобождения от монстра, похожего на Денни Де Вито, и прекратить это позорище.
  Она уже не слышала своего сердца, оно не просто остановилось, оно вообще исчезло из нее как орган жизнеобеспечения. По долгожданному подиуму совершал дефиле труп Раи Беловой.
  Ей пришлось показать, кроме черного комплекта, два белых, одну вульгарную черную грацию и один прелестный шелковый нарядик из шортиков и маечки длиной до талии, что было еще хуже, так как эта маечка показывала тело даже явственней, чем если бы Рая вышла совсем голой, и то же самое можно было сказать про шортики. Этот номер вызвал среди зрителей бурю восторга, так что ее заставили продемонстрировать его на "бис". После чего Рая буквально сорвала с себя тончайший шелк и лихорадочно натянула собственную одежду. И несколько минут сидела в уголке, сжавшись в комочек. Помещение опустел - Джеки, девочки и обслуга смешались с гостями мероприятия и праздновали успешный показ. Рая осталась одна. У нее было много времени на размышления о происшедшем и о том, что ей делать дальше. Ужас ситуации потихоньку отпускал ее, и ее вновь начала бить дрожь. При этом она сопротивлялась и не хотела возвращаться к жизни - слишком уж безрадостна оказалась действительность, Рая не хотела находиться в ней. Лучше уж вот так вот, на самом дне паденья, свернуться в клубочек и ждать смерти...
  Но минут через десять-пятнадцать она уже зашевелилась, расправляя руки и ноги. Ее лицо застыло, как маска. В глазах по-прежнему не было ни слезинки, и обычного их блеска не было. Она намерена была тут же одеться и уйти домой, чтобы в одиночестве, в своей комнате, в своей постели, зализать раны и немного успокоиться, прийти в себя. Она встала и огляделась в поисках шарфа и пальто, как вдруг в комнату вбежала одна из девушек, увидела Раю и бросилась к ней:
  - Раиска! Слава Богу, ты здесь! А то мы тебя обыскались. Глядим - тебя нет нигде, и испугались - не случилось ли чего. Ты почему не выходишь в люди?
  - Я домой пойду, - охрипшим голосом сказала Рая, чем вызвала изумление собеседницы.
  - Да ты что, Раиска! Не говори глупостей. Никто не уходит отсюда так рано. Зачем тогда вообще приходить? Нет, нет, не надо.
  - Я пойду домой.
  - Ерунда. Домой ты всегда успеешь. Ты, наверное, совсем не понимаешь. Нельзя упускать такой шанс! Когда, по-твоему, в следующий раз соберутся такие шишки? Вот так-то. Улыбнись и пойдем в зал. Ты какая-то странная. Ну же, встряхнись и делай с этими шишками все, что пожелаешь. Это наше преимущество. Пойдем.
  Рая позволила ей взять себя за руку и увести в зал. Там между тем в самом разгаре был банкет, готовый плавно перейти в оргию. Помещение большого зала ресторана было битком набито элитными мужчинами, но очень скоро Рая убедилась, что лично для нее нет никакой разницы между этим залом и абсолютно пустым залом, поскольку ни к одному из этих мужчин не было доступа. Они были как дорогие игрушки - на них можно только смотреть, но ни в коем случае нельзя протягивать руки. Иначе они ускользали, только их и видели. Они привыкли к своему привилегированному положению и безнаказанности. Девушки вроде Раи или остальных манекенщиц могли верить в самообман о том, что они делают с этими мужчинами все, что заблагорассудится, но на самом деле все обстояло с точностью до наоборот. Это мужчины поступали как им угодно, а девушки служили им развлечением. Более того. Девушек они привыкли считать предметами обихода. И их обращение с девушками только подтверждало такие выводы. Инстинктивно Рая это чувствовала, но не анализировала, и поэтому рисковала попасть на крючок - у нее ведь не было жизненного опыта, который предотвратил бы опасность.
  А пока она вращалась в свете: бродила между столиками, одаривала мужчин дежурными улыбками и ждала, когда такая приятная атмосфера поможет ей вернуться к жизни. В разговоры она почти не вступала, да от нее это и не требовалось. Возле одного столик она заметила фотографа Ромочку, он обсуждал какие-то вопросы с молодыми людьми своего круга и, к счастью, не обратил внимания на Раю. А она поспешила скрыться от него за спинами других приглашенных. Не хватало еще, чтобы он... Впрочем, он - уже пройденный этап для Раи, и, наверное, ей должно быть неважно, что он там о ней думает. Она решила так, и добьется этого. Когда-нибудь она станет равнодушной, как статуя. Но если этот показ ей повредит, нарушит что-либо в ее будущем, Денис Павлович ответит ей за это по полной программе.
  На этой мысли глаза ее блеснули, хотя к жизни она еще не вернулась.
  Кстати, вот он, сидит за столом рядом с Михаилом Витальевичем и еще кем-то, смеется и зовет ее к ним. Над ней будто подул холодный ветер. Отец Александр однажды рассказывал на занятиях в воскресной школе про древнегреческие мифы и легенды, так в одной из них говорилось о мече, подвешенном на волосе над кем-нибудь, кто пришел на пир, и этот меч мог в любой момент упасть и убить, и никто не знал, когда этот момент наступит. Не смешные шуточки были в Древней Греции. Таким мечом над Раей висел Денис Павлович, и несмотря на угрозы в его адрес, она пока принадлежала ему. Поэтому она послушно подошла и любезно поздоровалась с Денисом Павловичем и его сотрапезниками.
  Денис Павлович пригласил ее сесть с ними, она поблагодарила и отказалась.
  - Как хотите, Раечка. Но не уходите, пожалуйста, вот мои знакомые очень хотят поздравить вас с успехом, с первым замечательным показом. Они восхищены вами, Раечка.
  "Нисколько не сомневаюсь", - подумала она, а вслух сказала:
  - Большое спасибо.
  - Особенно нам понравился ваш последний выход, под названием "Розовый шелк", - продолжал Денис Павлович, любуясь ею. - Это было зрелище сокрушительной силы.
  Он откровенно издевался над ней, и, по своему обыкновению, не сводил с нее глаз, следя за ее реакцией на его слова. Но она выдержала улар и даже не побледнела, только не некоторое время опустила глаза. Ей вдруг стало интересно узнать, зачем он это делает. Ведь он прекрасно знал, что она не хотела этого показа, и она была уверена, что он видел ее страдания, так почему же он эти страдания еще и усугубляет? И получает от этого явное удовольствие?
  - Жаль, жаль, конечно, что Эдгар не мог присоединиться к нам, - продолжал Денис Павлович. - Розовый шелк свел бы его с ума. Мой вам совет, Раечка: если вы надумаете покорить кого-нибудь, ну хотя бы и Эдгара, то обязательно воспользуйтесь розовым шелком. Победа будет вам обеспечена.
  Она вновь улыбнулась и сказала:
  - Большое спасибо.
  Тут она наткнулась на пристальный взгляд из противоположного конца зала. Взгляд ее заинтересовал. Смотрел на нее молодой человек, похожий на ласковый май: большущие глаза и слащавая улыбка. От его улыбки Рая неожиданно стала оттаивать. Первым ее побуждением было подойти к нему и познакомиться, но она сдержалась. Пусть сам подходит к ней и знакомится. Не дело это, прилюдно вешаться парню на шею. Можно себя скомпрометировать. Тогда она улыбнулась ему в ответ и сделала приветственный жест бокалом с шампанским, будто чокалась с мальчиком на расстоянии.
  Денис Павлович не мог не заметить ее жеста:
  - Вы сегодня нарасхват, Раечка. Вы мне не верили, а я всегда говорил, что вы достойны быть звездой любого показа. Я оказался прав.
  - Надеюсь, вы извините меня, - произнесла она и отошла от их стола, безмолвно всем своим видом выражая безграничную благодарность той лавине комплиментов, которая раздалась ей вслед от приятелей Дениса Павловича.
  Направлялась она отнюдь не в ту сторону, где сидел мальчик с ласковой улыбкой, а в противоположном направлении, и попутно любезничала с теми, кто ее хвалил, и при этом была на сто процентов уверена, что мальчик обязательно найдет ее здесь, в сутолоке вокруг столов и в толпе народа.
  И он ее нашел. Он показался ей на порядок лучше всех присутствующих - пролился бальзамом на ее раны. У него и впрямь были огромные прозрачные глаза, окаймленные длинными темными ресницами, и он все время улыбался, улыбка в буквальном смысле не сходила с его лица, и поскольку его бездонный взгляд был начисто лишен какого-либо выражения, эту функцию выполняла улыбка, способная выразить, казалось, всё на свете. С такой улыбкой он мог бы обходиться и без слов - подумала Рая, без малейших сомнений отдаваясь во власть этой улыбки.
  - А тебя зовут Рая, - произнес Улыбающийся Мальчик серебристым голосом. И тут же как бы извинился: - Мне сказала девушка, которая привела тебя в зал.
  - А вдруг она ошиблась? - предположила Рая, и тон ее был очень дружелюбный.
  - Может, и ошиблась, - охотно согласился он. - Но твое имя тебе походит.
  - Правда? - удивилась она.
  - Красивое имя, - кивнул он. - Не слишком частое. Всегда называйся им.
  - Хорошо.
  В руке у него был бокал с вином. Они тихонько прикоснулись своими бокалами и пригубили. Улыбающийся Мальчик заглотил наживку и уже не смотрел по сторонам, для него теперь существовала только Рая. И вот им она в данный момент действительно могла вертеть как угодно. В нем Рая увидела свой шанс. Мальчик не был молчаливый и рассказывал о себе все, что она хотела услышать. На подобных показах он присутствовать любит, в чем нет ничего странного. Приглашение на этот вечер он достал не сам, они пришли всей группой... Разве он не говорил? Извини. Он солист группы "Полураспад". Рая ахнула и обозвала себя дурой. С этим парнем ей ошибиться никак нельзя. Он становился уже не шансом на спасение, а долгосрочным проектом, только бы ей действовать с умом и с величайшей осторожностью.
  Она прощупала его вкусы насчет женского пола и немедленно надела маску - преобразилась в его идеал. Это было нетрудно, тем более что он предпочитал девушек, похожих на Раю. Через некоторое время между ними воцарилось полное взаимопонимание, словно они были знакомы много лет. Их оживленную болтовню прервала тишина в зале ресторана, вынудившая их возвратиться с небес на землю, оглядеться вокруг и обнаружить, что зал пуст, из гостей они остались одни, и официанты с деликатно-намекающим видом убирали со столов посуду и мусор, а электрический свет был приглушен. Рая вдруг спохватилась: наверняка уже глубокая ночь, на чем же она поедет домой? Какой ужас, Господи! Ей придется ночевать на улице! Она выглядела так растерянно, что дала Улыбающемуся Мальчику повод проявить рыцарство. Ни в коем случае, Раечка, тебе не придется ночевать на улице, потому что там, во дворе, стоит его, Мальчика, машина, и он обязательно довезет ее до дома. Рая изобразила смущение и залепетала какие-то невнятные извинения, которые кавалер снисходительно выслушал и молча отверг. Он не оставит девушку в безвыходной ситуации, и точка. Рая отблагодарила его долгим, блестящим взглядом и заранее согласилась на всё.
  Его машина стояла у служебного входа ресторана, и у Раи отлегло от сердца. Что греха таить, у нее было подозрение, что машину Мальчик выдумал от избытка винных паров, хотя он вроде бы выпил не очень много, но на ногах держится крепко и запаха перегара пока не издает... Как бы не попасть в аварию с таким вот, подвыпившим, водителем, или еще могут оштрафовать...
  Улыбающийся Мальчик ощущал себя хозяином положения, а Рая поддерживала в нем это ощущение. Всплытие со дна падения, похоже, началось. И лишь от нее самой зависит, в какую сторону она всплывет и с какими потерями. Усевшись рядом с водителем, Рая внезапно почувствовала сильную усталость. Ее вымотала эта неделя, а последнюю ночь она вообще не спала, с раннего утра находилась на ногах, почти ни разу не присела и вдобавок пережила убийственный стресс. Она даже вздохнула от облегчения, опустив голову на жесткий подголовник и вытянув руки и ноги, и краем глаза наблюдала за Улыбающимся Мальчиком, который не сводил с нее взгляда и своей восхищенной улыбки.
  "Он мой", - блаженно подумала Рая и закрыла глаза.
  Улыбка Мальчика сияла ей улыбкой судьбы.
  Удача поворачивалась к ней лицом.
  Машину Мальчик вел довольно уверенно, без лихачества, так что Рая совсем перестала беспокоиться. Она наслаждалась настоящим и лениво перебирала в уме варианты действий в недалеком будущем. Говорить Мальчику о Денисе Павловиче и умолять о заступничестве? Ведь Денис Павлович вряд ли имеет и в шоу-бизнесе такое же влияние и не сможет всерьез навредить такой фигуре, как Мальчик. Или же лучше оставить в счастливом неведении?
  В лабиринте жилого массива ему пришлось немного заблудиться, но это маленькое приключение их только развлекло. Они очень нежно попрощались, Рая, размякшая от благодушия, даже позволила поцеловать ее в щеку, а потом притворилась, что уже почти засыпает, и попрощалась. К себе в квартиру она поднималась спокойная и усталая, как после нормального рабочего дня, и предвкушала уже сладкий сон, но застала квартиру в полном освещении и Полину Михайловну на грани нервного срыва.
  Часы показывали два.
  Увидев Раю в ее обычном виде, живую и невредимую, Полина Михайловна всплеснула руками и запричитала:
  - Слава Богу, Раечка! С тобой ничего не случилось! А я-то весь день сама не своя, всем звоню и беспокоюсь, и уйти никуда не могу: вдруг ты вернешься, а тебя и покормить некому. Где же ты пропадала весь день?
  - Не ваше дело.
  Рая старалась побыстрее раздеться и уйти в свою комнату, чтобы избавиться от присутствия Полины Михайловны и заняться собой.
  - Но как же так, - огорчилась Полина Михайловна, - я же тебя люблю, доченька...
  - Я не ваша дочь!!!
  И хлопнула дверью своей комнаты так, что с потолка посыпалась известка.
  Один день среднестатистического гумита
  Профессор был очень доволен своим подвалом. Он как нельзя лучше подходил для создания атмосферы, необходимой в его деятельности. Прежде всего он создавал ореол таинственности и помогал управлять массовым сознанием. Поэтому Профессор берег его и заботился о нем. Когда у него не было еще ни одного единомышленника, он нашел это удобное помещение, занял его под нужды некоей общественной организации и обустроил его в соответствии со своими запросами. Сначала он выбрал для себя отдельную комнату - кабинет, установил туда крепкую, обитую железом дверь и назначил это место неприкосновенным: под страхом смертной казни запрещалось даже приближаться к кабинету, не то что входить туда. Все остальные коридоры и закоулки вели в обширную комнату, идеально подошедшую для общих собраний, тем более что к ней примыкали несколько мелких комнатушек, которые можно использовать как подсобки. Главное - подвал был не очень сырой и достаточно теплый, и не внушал подозрений. Впрочем, уже и тогда подвалы принимали весьма активное участие в общественной жизни, никто и не удивлялся тому, что подвал занят.
  Сюда можно было прийти в любое время суток. Собственно, подвал никогда не бывал пуст. По ночам в нем дежурили Плескач и другие каратели. Удобная, надо сказать, вещь эти каратели. Бесплатные вооруженные силы и полиция в одном лице. К тому же, такой примитивный контингент легко поддается влиянию, его легко контролировать. Лейб-гвардия Великого Гуми.
  Большая комната, где все собирались по вечерам, могла привести в недоумение неискушенного зрителя. Здесь царил вечный полумрак, от лампочек разного цвета освещения было немного. На стенах висели странные рисунки и плакаты, изображавшие необычайные, фантастические миры. По углам были расставлены колоритные восточные треножники - чаши для курений, там всегда то-то тлело и распространяло по подвалу разнообразные ароматы. Тут стояло много лавок, похожих на те, что бывают в спортивных залах, только выше. Для проповедей Профессора был предназначен помост, который освещала единственная белая лампочка в помещении, но она так искажала черты лица, что при дневном свете и в обычной обстановке его узнать было бы вряд ли возможно. Еще тут был большой импортный магнитофон - по вечерам собрания Братства сопровождала характерная ритмичная мелодия, она тоже участвовала в создании особой атмосферы.
  Обитатели подвала шныряли тут и там, одни - опасные, как крысы, другие - причудливые, как тени. Те, чья очередь была дежурить, приносили с собой сухой паек. И вечером, часов в пять, обитателей значительно прибавлялось, и похожих на крыс, и похожих на тени. Эдгар очень любил приходить сюда чуть-чуть раньше, чем подтянутся все остальные, и разглядывать висящие на стенах картинки. Они явно были иноземного происхождения, если не инопланетного, так как местные художники вряд ли смогли бы так рисовать. Была скопирована манера Бориса Валледжо. Сеня Шевченко видел эти картинки ожившими. На фоне несколько необычного пейзажа (необычность достигалась неожиданностью цветовых решений, например, листва и трава были поданы зрителю прозрачно-голубыми, а небо, всё в кудрявых облаках - бледно-розовым с золотистыми разводами) жили своей загадочной жизнью загадочные существа. Одни - точь-в-точь как ангелы в традиционном представлении, облаченные в просторные одежды (их цвет варьировался в рамках пастельных тонов), а сами с однообразно правильными белоснежными лицами, золотыми или пепельными волосами, спускающимися на плечи, некоторые имели и крылья, как у лебедя, но не все. Другие же представляли собой нечто гораздо более интересное. Их одежда наподобие древнегреческих туник меняла свою длину, ширину и цвет, а так же и украшения в виде металлических узорчатых поясов, сандалий из разноцветных драгоценных камней, ожерелий, браслетов, диадем и прочих головных уборов. Цвет волос и прически тоже могли поразить воображение, и лица их и фигуры были абсолютно разные, не похожие друг на друга. У некоторых были еще и особые приметы: львиные хвосты, павлиньи хохолки на головах, крылья летучей мыши, беличьи и рысьи уши с кисточками на макушке, стоящие торчком среди массы каких-нибудь экзотически зеленых или синих волос. Тут художник дал волю своей буйной фантазии! Изображено все это было с фотографической точностью, словно автор видел это собственными глазами.
  Только никто из них не подходил под описание самого Великого Гуми, которое каждый член Братства знал назубок. И то верно - попробуй-ка нарисовать Абсолютное Добро! Пусть лучше любой рисует его для себя сам. Как кому больше нравится.
  Но в тот день Эдгар не просто не пришел раньше, а даже где-то задержался. Каратели ухмылялись друг другу, а Плескач не удержался и сказал:
  - Что-то не видно сегодня нашего круглоголового.
  - Не беспокойся, скоро придет, - отозвался Дюмон. - Как же мы без него.
  Они немного погоготали и вернулись к своим обязанностям.
  Эдгар задержался надолго, все уже успели собраться, и Профессор уже пришел, а его все не было. Он явился потихоньку, так что никто его не заметил, и внедрился в толпу Братства в тот момент, когда Профессор начинал проповедь. Из колонок магнитофона, стоявших в разных местах комнаты, зазвучала музыка. Профессор стоял на свом небольшом помосте для проповедей, стоял не шевелясь, как статуя, и даже не мигая. Одет он был в обычную одежду, но поверх нее в такие моменты он особым образом оборачивал длинный кусок белого шелка, привезенный из Индии. В таком виде он действительно походил на предводителя какой-нибудь восточной секты. Его немигающие глаза следили за всеми и видели каждого. В помещении стоял легкий, негромкий гул, который немедленно прекратился, стоило Профессору сделать вдох и чуть-чуть сдвинуться с места. Это должно было означать начало проповеди. Всё замерло в ожидании.
  - Я рад приветствовать вас здесь сегодня, наше Священное Братство, - раздался с помоста голос Профессора, монотонный, но отнюдь не без выразительности, как ни странно это прозвучит. В этой его металлической монотонности ощущалась невероятная сила, сила влияния на аудиторию, которая была в звуках его голоса податлива, как воск.
  - Ужасное происшествие случилось сегодня на моих глазах. Рейсовый автобус врезался в ограждение на площади Горького. Автобус был, конечно же, переполнен. Стекла произвели страшное опустошение. На асфальте темнели целые лужи крови. Пострадали абсолютно все, кто был жестоко порезан, кому переломали кости в давке, кто в этой давке просто задохнулся или оказался раздавлен. Наверняка там кто-то и погиб. А я стоял в толпе зевак, наблюдал за происходящим и думал. Я увидел в этой аварии некий символ, знак того, что приближается час Великого сражения. Час Великого сражения и Великой Победы! Победы Великого Гуми! Но никто, кроме меня, этого не понимал. Вокруг меня шла обычная жизнь, словно в мире ничего больше нет. Люди стремятся к своей смерти и умирают, как скоты, не подозревая ни о каких смыслах и целях! Им неважно, одержит ли Добро победу над Злом, и они никогда не станут служить Добру, если их не заставить силой. И мы силой заставим их служить Добру!
  Никто не издал ни звука, но Профессор всей кожей ощущал одобрение толпы. Как зачарованные, все смотрели и слушали Профессора - средоточие всех существующих миров. Вздумай он приказать им в тот момент разрушить Верхние Печеры - и они не глядя разрушили бы.
  - Мне много раз открывался рай, - продолжал он. - Я видел, что он намного реальнее, чем та действительность, в которой живут обычные люди. Рай, в отличие от этой действительности, вечен, его невозможно уничтожить. Это - божественное место для спасенных, оно освобождает от всего, что мешает полному счастью человека. И уже скоро настанет день, когда все человечество будет призвано в вечность. Одни - в вечную жизнь, другие - в вечную смерть. Тогда Великий Гуми, который отвергнут и не принят людьми на земле, триумфально предстанет перед людьми и ангелами. Его последовали и служители будут возвеличены, стынут объектом поклонения и благоволения, навсегда. Не будет среди этой славы никакой боли, страданий и болезней, и конечно, смерти. Это мир, где ничто не может помешать идеальному счастью, непрерывной радости, постоянному ощущению блаженства. И для нас, гумитов, место в раю обеспечено, потому что мы всегда и во всем служим Великому Гуми.
  Толпа выдохнула.
  - Получить место в раю нельзя только пустой верой, - продолжал Профессор. - Поскольку в Добро могут верить очень многие. А вечную жизнь нужно заработать. Мы сейчас находимся в ожидании решающей битвы, в которой мы с вами сыграем не последнюю роль, не побоявшись пожертвовать даже жизнью ради победы Великого Гуми. И как приятно осознавать, что время безраздельной власти Зла очень скоро полностью истечет! Когда Великий Гуми, с нашей помощью, устранит Свюка, мы пройдем посвящение в ангелы и обретем вечную жизнь, которую Великий Гуми предусмотрел для нас с самого начала, с начала времен. Вы представьте себе хотя бы на минутку, что значит жить вечно! Перед вами откроются все тайны вселенной, вы сможете позволить себе всё, что придет вам в голову, для вас не будет никаких границ и никаких преград! Только жизнь и счастье!
  Толпа всхлипнула от восторга.
  - Но Свюк понимает всё, он чувствует, как власть уплывает у него из рук, и поэтому он изо всех сил старается помешать этому. В первую очередь он мешает нам, так как именно мы уполномочены Великим Гуми бороться со Свюком, не щадя ни себя, ни других. Мы - основные враги Зла! Мы гордимся этим! Но нам приходится неустанно разоблачать козни Свюка и защищаться от тех, кто служит ему. А служат ему, вольно или невольно, осознанно или неосознанно, все без исключения люди, не входящие в Братство Гумитов. Они, может быть, и не догадываются об этом, но они помогают Свюку хотя бы тем, что не служат делу Великого Гуми так активно, как мы. Отсюда вывод: человечество должно служить Великому Гуми, а не согласные с этим будут рано или поздно безжалостно уничтожены. Свюка, как вы понимаете, не радуют наши победы в борьбе с ним, поэтому он ослабляет доверие простых людей и людей с улицы к вере в Великого Гуми и к нам, конечно, поскольку мы несем всем этим людям сведения о Великом Гуми и, следовательно, спасение от вечной смерти. Все наше земное существование показывает нагляднейшим образом, как ценит Великий Гуми тех, кто ему служит. Преданность ему и страх ему не угодить получит свою награду, они получают ее уже сейчас, так представьте же, какая великая это будет награда, когда Великий Гуми одержит победу и наступит новый мир!
  Толпа внимала этому обещанию с упоением.
  - А также и не только награда, но и наказание, - неожиданно охладил ее пыл Профессор. - Наказание всем врагам Великого Гуми будет неотвратимо - это вечная гибель, мучительная смерть, и никой возможности вновь возродиться. Мы не должны оставаться в стороне всего этого. Наша прямая обязанность и священный долг - карать служителей Свюка и наших врагов, и спасать тех, кого еще можно спасти. И таких много, очень много, надо лишь уметь отличать их от других, искать неустанно и приводить сюда... Тогда нас станет еще больше, мы станем еще сильнее, а Свюк - слабее, и следовательно, мы и Великий Гуми быстрее расправимся со Злом и его приспешниками.
  Толпа всем своим видом выразила готовность к действию. Оратор обвел ее взглядом и продолжил:
  - И главное - мы будем бороться со Свюком всегда и везде! Ежедневно! Тогда Великая Победа настанет еще быстрее, и Добро, наконец, воцарится во всей вселенной!
  Ни тон, ни интонации его голоса почти не менялись, но влияние его на слушателей росло с каждым словом.
  - Мы служим Великому Гуми! - торжественно возгласил Профессор.
  - Да! - на одном дыхании ответили все.
  - Мы победим!
  - Да!
  - Хорошо.
  Проповедь явно подошла к концу. Напряжение агрессии слегка разрядилось, но не до конца. Частично оно сменилось эйфорией и у некоторых - гордостью от осознания своего величия и незаменимость в деле победы Великого Гуми. Профессор им доверяет, и они сделают всё, чтобы оправдать его доверие. Их было довольно много, около сотни, им уже было тесно в темном душном подвале. Они были разнообразны по возрасту, полу и социальному положению, а объединяло их одно: их души были подобны музыкальным инструментам, целому оркестру, на котором умелая рука могла играть любую мелодию.
  Касательно помещения Профессор понимал, что оно стало слишком маленьким для разросшегося Братства. Очень не хотелось оставлять этот уютный милый подвальчик, к нему ведь уже все давно привыкли, и тут всё уже было запрограммировано на обычный ритм их собраний. Новое место, хочешь не хочешь, придется обживать, приспосабливаться, это, так или иначе, займет какое-то время. Но необходимость смены места, очевидно, назрела.
  Впрочем, Профессор не считал это неразрешимой проблемой. В своей жизни он решал куда более тяжелые вопросы и преодолевал серьезнейшие препятствия. Стоит только захотеть - и все проблемы и вопросы окажутся решенными, а ты сам упрочишь свое самоуважение.
  Закончив проповедь, Профессор сменил тон на будничный, однако такой же авторитетный - сам звук его голоса заставлял слушателя трепетать.
  - Я напоминаю вам о вашей ответственности за каждого из тех, кого вы сюда приводите. Это очень опасно как для них, так и для вас. Имейте в виду, такие ошибки подрывают нашу деятельность, заставляют отвлекаться по мелочам и ослабляют доверие к вам. Чем это может закончиться, вам хорошо известно. Поэтому я в очередной раз призываю вас к предельной осторожности. Не болтайте языком, лучше возьмите с собой одну из наших книг, там все разъясняется намного проще и интересней. А своей неуместной болтовней вы только вредите, а не помогаете нашему делу. В любом случае, сначала прощупайте претендента как следует, а когда будете полностью в нем уверены, тогда уже и приводите его сюда. Чтобы не возникало никаких недоразумений впоследствии.
  Это внушение собравшиеся восприняли с пониманием.
  - Я говорю это по той причине, - продолжал Профессор, - что некоторые из вас, вместо того чтобы основательно и целенаправленно заниматься делом, желают пустить пыль в глаза, побыстрее продвинуться на следующую ступеньку в нашем Священном Братстве. И совершают непростительные ошибки из-за спешки и непродуманных действий. Предупреждаю вас: никаких импровизаций, только наверняка. Во имя Великого Гуми и нашего с вами успеха.
  Он помолчал. Внимание слушателей не ослабевало.
  - Наш брат Эдгар приобщился к истине совсем недавно и пока что проявляет себя с самой лучшей стороны. Со временем он сможет подняться до высочайших вершин духа, если будет продолжать таким же образом. Я лично слежу за его ростом в нашем Братстве и надеюсь, что он меня не разочарует.
  Тот смущенно переминался с ноги на ногу и принимал, краснея, поздравления с публичной похвалой самого Профессора и нежился в лучах своей небольшой славы. Он благоговел перед главой Братства и ловил каждое его слово.
  - Ты слышал, Эдгар, что я говорил перед этим?
  - Да.
  - Мои предостережения слышал?
  - Да, много раз.
  - И все-таки решил привести сюда своего друга? Ты твердо уверен в его стремлении ступить на путь истины?
  - Да. Он сам попросил об этом. Неужели я должен быть отказать?
  - Сам? Странно. Пусть подойдет ко мне.
  Претендент на посвящение вышел из толпы и приблизился к помосту. Эдгар при этом ободряюще пожал ему руку и хотел еще шепнуть несколько слов на ухо, но не успел. Братство притихло. Профессор настороженно оглядывал претендента с головы до ног - его добровольное появление здесь возбуждало подозрения, была необходима проверка. Пока - словесная.
  - Ты давно знаком с Эдгаром?
  - Мы дружим с первого класса.
  У претендента было неподвижное лицо и мрачный голос, ответы из него приходилось вытягивать будто клещами. На первый взгляд он казался тугодумом, этаким медлительным медвежонком, которого десять раз можно прикончить, пока он сообразит, что нужно защищаться. Но Профессор далеко не всегда доверял первому впечатлению, жизнь научила его предохраняться от неприятностей.
  - Выходит, ты знал о Братстве, когда решил сюда прийти?
  - Я знал, что Эдик посещает какие-то религиозные собрания, которые помогли ему найти смысл жизни. Теперь и мне нужен этот смысл, поэтому я попросился и пришел.
  - А до того ты не знал, в чем смысл жизни?
  Претендент помолчал несколько секунд, затем выдавил:
  - У меня был другой смысл жизни.
  - Что же заставило тебя его менять?
  Даже в полумраке помещения и при искусственном освещении стало видно, что претендент побледнел, как смерть, и голос у него дрогнул:
  - В моем присутствии мой одноклассник покончил жизнь самоубийством.
  Братство сочувственно охнуло. Профессор слегка ослабил нажим. Действительно, такое событие вполне могло повлиять на мальчика. Отсюда, скорее всего, его каменный вид и странное поведение. Идеальная мишень для любой идеологической пропаганды.
  - Как тебя зовут? - спросил Профессор.
  - Игорь Белояр.
  Профессору это имя ровным счетом ничего не говорило, поэтому он позволил претенденту вернуться к Эдгару, но предупредил:
  - Сегодня придется принести первую клятву Братству. Ты готов к этому?
  - Да.
  - Ты не боишься?
  - Мне все равно.
  Это было сказано таким тоном, что Профессор поверил и отпустил его к Эдгару. Претендент, похоже, оказался слизняком, когда-то претендовавшим на кое-какую силу воли, но не сумевшим выдержать первое же испытание. Известный тип представителя подрастающего поколения. Примитив. В общем, ничего замечательного. И так как проповедь закончилась, можно прервать пока общение с паствой и заняться текущими вопросами у себя в кабинете, куда Профессор и удалился в сопровождении Плескача, с которым они совещались чуть ли не ежедневно по поводу безопасности. Плескач был единственным человеком. Кому Профессор позволял входить в свой кабинет. Но и обязанности у того соответствовали такому привилегированному положению.
  Впрочем, Плескача вовсе не интересовал кабинет Профессора сам по себе.
  - Ты проверил Бабина? - спросил Профессор, усаживаясь за стол.
  - Да
  - Ну, и как результаты?
  - Вы были правы. Он решил оставить Братство.
  Профессор улыбнулся. Ему всегда все было ясно. Обостренными инстинктами он чувствовал подводные течения, а холодный разум и опыт подсказывали, как надо действовать, чтобы эти течения ликвидировать с наименьшими для себя потерями.
  - Я следил за ним всю неделю, - добавил Плескач. - Он вел себя именно так, как вы и говорили. Он для нас становится опасен. Как бы не наделал бед. Может, нейтрализовать его сейчас? Пока не поздно? А упустим момент - хлопот не оберешься.
  - Не торопись, - возразил Профессор. - Сначала я должен убедиться, что случай правда безнадежный. Я с ним поговорю и разберусь, что к чему. Я его, кстати, сегодня еще не видел. Как только он появится, предупреди меня. Я с ним поговорю.
  - Сомневаюсь я, что он здесь появится, - ответил Плескач. - Он же кролик.
  - Он еще пацан, Красноплесков, - снизошел до объяснений Плескач. - Что он может нам сделать, сам посуди!
  - Навредить.
  - Как? Рассказать взрослым? Страшно, потому что не поверят и накажут. Доказательств чего-либо ни у кого нет. А сам он - просто малолетка, бессильный предпринять хотя бы открытый бунт. От него никогда и ни в чем не будет никакого толку. К тому же, он нас боится, это тоже некая гарантия того, что он бессилен. И нейтрализовать его мы всегда успеем. Главное - выбрать удачный момент и обставить все с максимальной для дела нашего Братства пользой. Так что предупреди меня, когда он появится.
  - Ладно, как хотите.
  Плескач вышел в общий зал и приступил к своим прямым обязанностям - наблюдением и охраной порядка. Он не был преданным псом Профессора, но только Профессору из всех людей на земле он говорил "вы", что характеризовало их отношения достаточно красноречиво. Плескач был очень удобен для Профессора, так как не рвался к неограниченной власти и получал удовольствие от того места, на которое Профессор его поставил, да и находиться за спиной Профессора ему было куда надежнее и спокойнее, чем вести дела по собственной инициативе. Он идеально подходил для функции надсмотрщика.
  Между тем Эдгар показывал Игорю их подвал и радостно делился всем, что сам понял к этому дню - это было не очень много, с точки зрения фактов, но зато всплеск эмоций говорил сам за себя. Игорь ничего ему не отвечал и был по-прежнему равнодушен, как скала, хотя Эдгар тормошил его изо всех сил.
  - Если бы было уже тепло, клятву тебе пришлось бы приносить в особом... - Он запнулся. - Они говорят: в особой обстановке. Но сам я не знаю, просто с чужих слов, у нас ведь многие клялись летом... А ты будешь, как и я. Я не имею права рассказывать об этом претенденту! В общем-то, ты меня не подведешь, я уверен. Это... немножко страшновато, но... Я не имею права рассказывать! - пискнул он, борясь с неистовым желанием выложить другу всю подноготную. - Иначе церемония потеряет свое значение, а этого нельзя допустить. Но ты справишься. Ты же смелый и сильный, тебе будет не трудно. И помни: я всегда готов тебя поддержать. Я с тобой.
  Игорь молчал. Его лицо ничего не выражало. Перед тем, как прийти сюда вдвоем, они заключили небольшое соглашение, причем на нем настаивал Эдгар: Игорь пообещал не выдавать Профессору, что о Братстве Гумитов Эдгар поспешил поведать без предварительных прощупываний и не будучи твердо убежден в согласии Игоря идти той же дорогой. А за это он обещал никому не упоминать того, что самоубийцей был Сеня Шевченко. "А мне все равно", - ответил Игорь все так же равнодушно, но на этот уговор согласился легко, раз для Эдгара это так важно. Эдгар его от всей души жалел и содрогался при мысли о чьем-нибудь самоубийстве, тем более в твоем присутствии, на крыше девятиэтажки. И поэтому не удивлялся такой резкой перемене, происшедшей с Игорем. Он сам вообще, наверное, сошел бы с ума в этой ситуации.
  Как и любое братство, Братство Гумитов не могло обойтись без всяких ритуалов, а ритуалам должны быть предоставлены отдельные помещения, особым образом оформленные и обставленные. Было такое помещение и в гумитском подвале. Оно состояло из двух смежных комнат, одна - совсем маленькая, другая - побольше. Первая была "комнатой Регины", о чем сообщалось непременно шепотом и непременно с оглядкой, как будто их божество могло их подслушать и покарать за излишнюю болтливость, и не добавляли к этому определению больше ни единого слова, полагая, что имя Регины объясняет всё, а если и не объясняет, то со временем станет понятно, а "мое дело сторона". Вторая комната - собственно святилище - представляла собой совершенный мрак. Уже побывавшие там свободно говорили о ней, и вход туда не был закрыт, но церемонии нагоняли на простых смертных такой страх, что по доброй воле туда никто не заглядывал. Электрическое освещение там отсутствовало, и не было окошечка даже в смежные комнаты или коридор, поэтому никто точно не знал, как святилище выглядит. И уж тем более только верхушка Братства знала, что попасть туда можно было либо из комнаты Регины, либо из общего зала, либо из кабинета Профессора. Да и кого здесь могли интересовать такие подробности? Сюда люди приходили не за вопросами, а за готовыми ответами на собственные вопросы, которые незамедлительно и получали.
  - Смотри, смотри, - зашептал Эдгар Игорю на ухо, - как опоздал Валера Бабин! Пропустил проповедь, на твою клятву чуть не опоздал. И выглядит он... не очень... Заболел, что ли?
  Игорь неохотно посмотрел в ту сторону и вздрогнул. Мальчишечка, всего на год или два моложе их с Эдгаром, до невероятия напоминал своим видом Сенечку Шевченко, хотя внешние данные у них не во всем совпадали. Валера Бабин держался как побитый пес, вытянув шею и почти постоянно свесив голову. Его глаза либо воровато шныряли по сторонам, либо останавливались и смотрели в никуда. Он отшатывался от всех, кто к нему приближался или даже просто поворачивался. Сходство с поведением Сени Шевченко было разительно. Игорь увидел его сразу и не удержался от гримасы.
  - Что с тобой? - спросил Эдгар.
  - Как он... похож... - выдавил из себя Игорь.
  Эдгар проследил за его взглядом:
  - Кто? На кого?
  - На Сеню Шевченко... - прохрипел Игорь.
  Эдгар пригляделся и согласился:
  - Да, что-то есть... Но это он такой сегодня, а обычно он бывает совсем другой. С ним, наверное, что-то случилось, скорее всего - заболел... простудился... Ой, вот уже вышли наши офицеры. Приготовься Игорь, ты сейчас будешь приносить клятву. Ты только не бойся, все хорошо, я всегда за тебя переживаю, я всегда с тобой...
  Лихорадочная речь его перешла в какой-то лепет, почти вовсе не связанный с действительностью, он затрепетал и вцепился в руку Игоря - то ли поддерживал друга, то ли сам защищался. Игорь огляделся. Офицера он увидел одного, тот подошел к Игорю и положил руку ему на плечо. Эдгар в сильном смятении отступил и даже зажмурился, а претендент так и не вышел из своего равнодушного состояния. Между тем так называемый "офицер" мог вывести из равновесия и более крепкие нервы - высокая фигура в одежде, как у старинных католических монахов, как у представителей инквизиции, черный просторный балахон до самого пола с широченными рукавами и капюшоном, скрывавшим лицо. В общем, традиционный ритуальный наряд подобных братств. На шее у фантома висел зловещий знак - человеческий череп размером с куриное яйцо, а на поясе - еще более зловещий знак в виде длинного тонкого кинжала в причудливо разукрашенных ножнах и с причудливой узорчатой рукоятью. В полумраке подвала такой персонаж мог бы довести до истерики впечатлительного человека. Но Игоря теперь уже мало что впечатляло.
  Крепко держа претендента за плечо, офицер повел его в святилище. Толпа хлынула следом и окружила дверь в святилище. Тут же остановились и офицер с Игорем.
  - Раздевайся до пояса, - приказал офицер.
  Игорь не выказал никакого удивления. Стянул свитер, отдал его Эдгару и стал расстегивать рубашку. Эдгар дрожал от волнения с головы до ног. Ведь поскольку именно он привел сюда новичка, до определенного момента приходилось нести за него ответственность. Соверши Игорь неблаговидный поступок - опозорится обязательно и Эдгар. Он сгреб в охапку доверенные ему свитер и рубашку и оказался близок к рыданиям - дар речи уже утратил и взывал к другу лишь глазами, огромными выразительными глазами эмоционального ребенка.
  Рука офицера легла на обнаженное плечо и крепко сжала:
  - Пойдем.
  Дверь в святилище отворилась. Фигуры офицера и претендента исчезли во мраке, дверь за ними захлопнулась, и во всем подвале стало очень тихо и напряженно. Эдгар поминутно бледнел и покрывался холодным потом, вспоминал свою собственную клятву. Одним словом, он нуждался в поддержке. Если бы сейчас, в самом начале его жизни в Братстве Гумитов, его постигла неудача, он бы этого не вынес. Ему необходимо было поощрение, чтобы он почувствовал стимул к дальнейшему росту. Так что для него действительно наступил момент истины.
  Кромешная темнота в святилище длилась всего несколько минут. Рука офицера на плече регулировала движения претендента. Они остановились посреди комнаты. Ощущение полной слепоты было весьма впечатляющим. Отчетливо воспринимался только запах - ароматы восточных курений, дурманящих и сладких. Вскоре по комнате пронеслось дуновение, и внезапно по периметру квадрата метр на метр на полу вспыхнули толстые розовые свечи, установленные каждая в отдельной плошке, они горели оранжевыми язычками, от колебания которых, казалось, колыхалось пространство вокруг. Претендент оказался в самом центре этого светящегося квадрата. Вдоль стен комнаты выстроились еще десять офицеров, их неподвижные силуэты напоминали призраки готических романов. Перед претендентом стоял сам Профессор в такой же одежде, как и остальные офицеры, но капюшон его был откинут на плечи. Череп на его груди висел металлический, а не пластмассовый или костяной. Весь его вид и поведение были рассчитаны на то, чтобы произвести подавляющий эффект.
  Но Игорь не только не был подавлен, он по-прежнему был в состоянии равнодушия. "Надо же, в какой шок попал мальчонка, - невольно подумал Профессор. - Должно быть, тонкая натура, артистическая. Таких можно использовать с толком, если найти к ним правильный подход. Братство было бы поистине золотым дном и удачнейшим бизнесом, если бы все члены Братства были такие же, как он". От этой мысли он чуть-чуть, на мгновение, улыбнулся.
  Братство и в нынешнем его составе является золотым дном.
  - Ты знаешь, зачем нужно было раздеться при входе сюда? - спросил Профессор.
  - Нет, - ответил претендент.
  - Таким образом ты обнажил свое сердце. Теперь я вижу его как на ладони. Ты не боишься этого?
  - Нет.
  - Ты хорошо подумал перед тем, как принял решение вступить в наше Братство?
  - Да.
  - Это изменит все в твоем земном существовании. Ты готов к такому повороту?
  - Я хочу этого.
  - Почему ты выбрал именно наше Братство? Разве нет других организаций, призванных давать утешение страдающим?
  - Я был в церкви, но ничего не получил.
  - Тебе придется активно участвовать в жизни нашего Братства и приносить ощутимую пользу, чтобы тебе представился шанс расти духовно. Слепая вера сама по себе ничего не делает и поэтому у нас не поощряется. Ты понимаешь это?
  - Да.
  - Тебе хватит сил служить Великому Гуми?
  - Надеюсь на это.
  - И ты не боишься?
  - Нет.
  - А почему ты не боишься?
  - А мне все равно.
  Профессор немного помолчал, вглядываясь в претендента в поисках хотя бы чего-нибудь подозрительного, но видел только мальчика, пережившего тяжелейший стресс и еще не вышедшего из глубокого шока. Куй железо, пока горячо. Поэтому наступила процедура произнесения клятвы.
  Профессор вынул откуда-то роскошный кинжал. В свете свечей его клинок горел, как молния. Рукоять была выполнена с редкостным изяществом, украшена каким-то крупным прозрачным камнем, сыпавшим алыми искрами, и красной шелковой кисточкой. Возле рукояти на металле были выгравированы какие-то символы. Зрелище было достойно любования, но на лице претендента не дрогнул ни один мускул, словно он видел настоящие кинжалы при розовых свечах каждый день. Профессор протянул оружие Игорю с рекомендацией:
  - Держи его за острие, ни в коем случае не прикасайся к рукояти, и если уронишь на пол, тебя немедленно прогонят отсюда как не достойного чести стать членом нашего Священного Братства. Ты понял меня?
  - Да.
  - Держи левой рукой.
  Игорь без малейших колебаний протянул левую руку и взял кинжал за конец лезвия, которое было отточено по высшему классу и тут же впилось в мягкую ладонь и пальцы. Кинжал вдобавок был тяжелый, и потому удержать его становилось до невероятия трудно уже с самых первых секунд. Профессор не сводил глаз с претендента:
  - Повторяй за мной: я решил вступить в ряды Священного Воинства Гумитов.
  - Я решил вступить в ряды Священного Воинства Гумитов.
  Игорь смотрел на оружие в своей руке, чтобы ненароком не уронить его и не коснуться рукояти, но лицо его не менялось, и голос оставался ровным.
  - Я клянусь до последнего сражаться за Добро и идти уничтожать Зло в любых его проявлениях, даже если оно с виду кажется Добром.
  Игорь повторял все это послушно и монотонно.
  - Клянусь беспрекословно подчиняться велениям руководителей Братства, которые ближе меня находятся к Великому Гуми и лучше меня знают его волю.
  - Клянусь хранить верность Великому Гуми и делу Добра и идти вперед без всяких сомнений, потому что сомнения оскорбляют Великого Гуми и наносят делу непоправимый ущерб.
  - Клянусь не бояться смерти.
  - Клянусь не покидать Братство Великого Гуми ни при каких обстоятельствах.
  Кровь с частотой метронома капала на пол, некоторые капли попадали на свечи и заставляли их шипеть и даже гаснуть, но Игорь был неумолим.
  - Клянусь выполнять любые приказания руководителей Братства, потому что это приказания самого Великого Гуми.
  - Клянусь не задавать вопросов.
  - Клянусь не выдавать членов Братства и все Братство целиком.
  - Иначе меня постигнет жестокая кара, и я исчезну из вселенной навсегда. Клянусь моей кровью сдержать эту клятву.
  Профессор еще немного помолчал, затем произнес:
  - Очень хорошо.
  Отобрал кинжал и протянул таким же таинственным путем появившийся белый носовой платок:
  - Возьми, завяжешь руку. Итак, ты становишься одним из нас. Сначала ты будешь слушателем, то есть главной твоей обязанностью будет прислушиваться к жизни Братства, осваивать наши правила. Это низшая ступень нашего Братства, но на ней обычно долго не задерживаются - идут дальше и растут духовно. Запомни основную нашу заповедь: всеми силами служить Великому Гуми. Выполняй ее, и у тебя не будет никаких проблем.
  - Да, - ответил Игорь, машинально обертывая руку поданным платком.
  - Тогда можешь идти к другим членам Братства и помни эту клятву всегда.
  С этими словами Профессор отступил на шаг назад и словно растворился в темноте. Будто по мановению волшебной палочки сами собой разом погасли все свечи. Игорь обернулся, не зная, куда выходить. На помощь ему снова пришла рука офицера, который опять взял его за плечо и вывел из святилища.
  При его появлении по Братству прокатилась волна радости. Эдгар облегченно засмеялся, бросился его обнимать и поздравлять, засыпал его вопросами:
  - Ну как? Тебе понравилось? Ты не испугался? Я помню, у меня от страха кружилась голова. Давай, я завяжу тебе руку. Ничего, она быстро заживет. Я уже через три дня снял повязку. Сильно болит? Слушай, ты даже не побледнел. Неужели ты совсем ничего не чувствуешь?
  Игорь не отвечал. Он щурился после пребывания во мраке и не спеша одевался. Эдгара огорчила его холодность, поэтому он вздохнул и замолчал.
  - Я - слушатель, - выдавил из себя Игорь.
  Эдгар готов был заплакать от жалости и ругал себя за бессердечие. Нельзя ожидать болтливого оживления от человека в его состоянии. Конечно, перспективы в Братстве могли бы хоть чуть-чуть растопить лед, но требовать этого подвига от Игоря никто не вправе. Это ерунда, что сильные люди выдерживают любые испытания. Некоторые испытания вообще невозможно выдержать, даже такому сильному парню, как Игорь Белояр. Он пытался спасти Сеню Шевченко, а тот спрыгнул с крыши. Даже слышать об этом ужасно, а Игорь там был. И сейчас, несмотря на этот удар, он пытается кое-как разговаривать, видя, как расстраивается от его молчания Эдгар. Чувствуя свою вину и улыбкой прося прощения, Эдгар помог новичку застегнуть пуговицы рубашки. На платке проступала кровь, но Игорь ни разу не поморщился от боли.
  - Для тебя с сегодняшнего дня начинается как бы испытательный срок, - сообщил Эдгар. - Это очень длительная вещь, ты не переживай, я вот до сих пор в слушателях хожу.
  - Угу.
  - Сейчас мы будем молиться. Всего несколько минут, но Игорь, это потрясает до глубины души! Вот увидишь. Тебе понравится.
  И впрямь, Братство собралось в общем зале. Все начали принимать какие-то странные, расслабленные позы, некоторые опускались на колени, еще кто-то усаживался по-турецки прямо на пол. На помосте опять появился Профессор, уже без черного балахона. Теперь его появление произвело мобилизующее действие, все настроились на нужный лад и приготовились к молитве.
  Это была не традиционная молитва, как ее воображают все при звучании этого слова. Мало-мальский специалист узнал бы в этой молитве обычную практику медитации. Профессор произносил какие-то слова, и без того похожие на заклинания, и при этом так их растягивал на каждом звуке, что и вовсе видоизменял их до неузнаваемости. Паства старательно повторяла все эти звуки и неизбежно погружалась в божественную нирвану. Многие и на самом деле оказывались в глубоком трансе, так что после семи минут такой вот молитвы их приходилось приводить в чувство, а сами они очнуться были не в состоянии. В числе этих счастливчиков был и Эдгар. На него эта практика действовала поистине разрушительно. Он с трудом осознавал реальность, был бледен до прозрачности и еще минут десять никого не узнавал. Профессор давал ему пилюлю, от которой бедняга встряхивался и обретал силы двигаться.
  Молитва была заключительным актом в пьесе под названием "Один день из жизни Братства". После нее большинство их разошлись по домам. Игорь и Эдгар вышли вдвоем на свежий воздух, и им показалось, что они очутились в совсем другом мире. Причем Эдгар был убежден, что лучший мир остался в подвале, а снаружи - только его низкокачественный суррогат. У него все еще подгибались ноги, он был слаб и держался за локоть Игоря. Они немного постояли возле угла и позволили к себе присоединиться молодому человеку по имени Федя. Тот гораздо дольше Эдгара состоял в Братстве и уже находился на следующей ступени его иерархии - носил звание активиста и чрезвычайно гордился этим. Таких, как Федя, Профессор считал рабочими лошадками, но мелкими сошками. Он использовал на полную мощность их качества трудоголика, но ни капли не уважал за патологическое отсутствие задатков лидера.
  - Вот, - извиняющимся тоном сказал Федя. - Профессор приказал мне объяснить новенькому наши правила. Так что пойдем вместе.
  - Как это? - возмутился едва живой Эдгар. - А я? Я что, по-твоему, не смогу как следует объяснить другу наши правила?
  - Профессор приказал, - повторил Федя. - А наше дело - ему подчиняться.
  Это звучало как неопровержимый аргумент. Эдгар тут же вспомнил, что и сам получил все сведения от Феди, а вовсе не от Сени Шевченко, и смягчился.
  - Хорошо. Профессору виднее. Ты же у нас специалист по просвещению новичков. Ну и правильно. Я бы, наверное, и сам запутался в своих объяснениях, а ты - человек опытный, и объясняешь понятно.
  Федя застенчиво улыбнулся.
  - Только можно и я буду слушать? - спросил Эдгар. - Я уже все знаю, но мне все равно интересно. Мне нравится слушать про нас.
  - Пожалуйста, слушай, - согласился Федя. - Это не запрещено. Если я ошибусь где-нибудь, ты меня поправишь. А ты... Тебя ведь зовут Игорь?
  - Да. Игорь Белояр.
  Они медленно шли по тротуару в сторону Подновья. В самом разгаре был апрель, но вечер выдался промозглый, и несмотря на это, они не торопились, выказывая обидное презрение к неблагоприятным погодным условиям.
  - Чтобы понять духовную сущность нашего Братства, тебе надо прочитать эту книгу. - Федя достал из-под куртки обернутое в целлофан красочное издание, повлиявшее на дальнейший путь Эдгара. Игорь подставил книгу под свет фонаря. Рабио Прамен, "Путь свободы к радости".
  - Ладно, - сказал Игорь и засунул том под мышку.
  - Профессор всем новеньким дает ее читать, как будто это Библия, - осмелился хихикнуть Федя, но тут же посерьезнел. - Ты слышал сегодняшнюю проповедь?
  - Да.
  - Это хорошо. Значит, слышал и то, что Профессор сказал после проповеди, насчет того, как нужно выбирать новых претендентов. Для тебя это должно быть особенно важно, потому что ты пока находишься на нижней ступени Братства, но это не освобождает тебя от посильного служения Великому Гуми. И пока единственное, что ты можешь делать для Великого Гуми, это искать новых членов Братства. Другими словами - твоей обязанностью отныне становится вербовка. Ну ты уже слышал, что делать это надо с максимальной осторожностью, чтобы не поставить под удар наше Братство. Не знаю, говорил тебе Эдик или нет, но нам нужно поменьше обращать на себя внимание, иначе милиция воспользуется случаем начать преследования. Поэтому мы вынуждены вести тайную, закрытую деятельность. Имей это в виду.
  - Я понимаю, - сказал Игорь.
  - Итак, сейчас ты должен искать, слушать, смотреть, выбирать, молчать. Если в слушателях ты проявишь себя с наилучшей стороны, то станешь активистом, как я. Отличие то звания слушателя в том, что активистам задания поручают наши начальники или сам Профессор, но и ответственность за выполнение этих заданий намного больше. Мы, активисты, знаем уже о нашем Братстве всё. (Федя был в этом убежден, потому и убеждал в этом других.) И мы, активисты, являемся основной массой нашего Братства.
  Федя перевел дух и проверил, не потерял ли собеседник книгу.
  - На следующую ступень можно подняться только в том случае, если у тебя обнаружатся необычайные способности или подлинный талант. Тогда тебя удостоят особого испытания, очень серьезного, я не знаю подробностей, но после этого ты станешь карателем, это неслыханная честь, и добиваются ее крайне немногие. Карателей посвящает в их звание сам Профессор. И Профессор сам выбирает и проверяет тех, кого решил сделать офицерами. Это самые преданные и опытные люди, обладающие силой, которую дает им Профессор. Точнее, он их учит силе, когда точно решает посвятить в офицеры. Это как бы его кабинет министров, заместители Профессора.
  Федю озадачило долгое молчание новичка, он остановился и заглянул Игорю в лицо, чтобы понять, слушал ли он.
  - Угу, - сказал Игорь. - Дальше?
  Федя облегченно вздохнул.
  - Дальше - сам Профессор. (Тут он суеверно понизил голос.) Во время своих путешествий он много раз видел Великого Гуми и может свободно общаться с ним. Это удивительный человек. Великий Гуми наделил его особой силой, которой нет больше ни у кого. Потрясающе, сам увидишь. Ему нельзя даже возражать, ведь сам Великий Гуми уполномочил его вести такую деятельность. Без Профессора мы не могли бы узнавать волю Великого Гуми, другим офицерам не удается его хотя бы услышать, как они ни стараются. В общем, Профессор - наш пророк, пророк по воле Великого Гуми.
  Тут Федя понизил голос буквально до шепота:
  - Скажу тебе по секрету, он может творить чудеса! И он может одним движением руки уничтожить даже любого из офицеров, прежде чем тот успеет сообразить, в чем дело. Никто больше на это не способен.
  Он приостановился, ожидая выражений скепсиса, но Игорь молчал. Тогда Федя продолжил:
  - Ну вот, про Братство вроде бы все рассказал. Кстати, делу служения Великому Гуми ты должен отдаться целиком и полностью, безоговорочно. И наш опыт показывает: кто не с нами, тот против нас, поэтому будь готов защищаться и нападать без предупреждения. Мы не занимаемся словоблудием, как всякие там церкви и молельные дома, а реально, в повседневности, боремся со Злом. Милиция наверняка сочтет нас воинствующей организацией... Впрочем, может, это и правда. Одна из наших целей - мессианское возвеличение Великого Гуми. Принципы Братства - неукоснительное подчинение Профессору, железная дисциплина и безусловная покорность. Это приближает нас к решению конечной задачи - созданию сверхлюдей, ведь рано или поздно все мы, члены Братства, будем обладать необычайными способностями ангелов Великого Гуми и космическим сознанием. В программе нашего Братства - мы станем элитой которая придет к власти путем добровольного или насильственного распространения нашего Братства по всему миру. Мы спасем мир от Зла! Мы установим служение Добру по всей вселенной!
  Он снова заглянул Игорю в лицо.
  - Угу, - отозвался тот. - Это все?
  - На сегодня да. Книга с собой?
  - Со мной.
  - Ну, тогда до завтра!
  - Пока.
  Федя пошел своей дорогой, а Игорь и Эдгар продолжили путь в Подновье. После объяснений Феди о Братстве Гумитов его лицо выражало лишь слезное умиление, но Игорь на него не смотрел. Они шагали в полном молчании, которое Эдгар боялся нарушить. А Игорь, казалось, был сделан из камня, так мало его трогало все происходящее вокруг. А Эдгар уже не задавался никакими вопросами. Он наслаждался настоящим моментом и тем, что он теперь в Братстве не одинок, рядом с ним его друг, а так, вдвоем, они вдвое сильнее, и им все по плечу. Красота!
  В доме Тимофеевых кое-где мелькали огоньки, но, в общем, там уже привыкли к столь поздним возвращениям непутевого отпрыска, и вполне могли лечь спать без него, если он слишком задерживался. Что касается Нины Белояр, то она отнюдь не привыкла к таким поворотам и мужественно ожидала, когда сын вернется. Свет был включен во всем доме. Нина расхаживала по комнатам, потом садилась за стол не кухне и пила ромашковый чай, потом долго смотрела в окно, потом разворачивалась и снова начинала ходить по комнатам. При этом она курила сигарету за сигаретой, пока не закончилась пачка. Беда была в том, что она не успела заметить, в какой день их настигло это несчастье, когда вдруг Игоря увело куда-то не туда. И с чем это связать, с каким событием, Нина не знала. С избиением отца Александра? Со смертью Сени Шевченко? Или произошло что-то еще, что она упустила?
  И еще одна - главная - беда была в том, что Игорь внезапно умолк, будто произнести слово стало для него невыносимой мукой. Нина даже перерыла литературу по психологии, но там писали давно известные ей вещи и ничего по конкретному случаю.
  Мальчику требовалась срочная помощь!
  Кстати, это не он? Хлопнула калитка, затем - входная дверь. Шарик пару раз гавкнул в знак приветствия. Джудитта навострила ушки и принюхалась, но не открыла глаза, по звуку шагов узнавая хозяина и не проявляя ни малейших признаков беспокойства. Это и правда вернулся Игорь. Он мельком взглянул на мать на ходу и, не останавливаясь, направился к себе в комнату.
  Нина пребывала в изумлении всего мгновение.
  - Игорь! - позвала она.
  Но он уже был в своей спальне, готовился ко сну. Нина вошла.
  - Сынок, нам надо поговорить.
  -Угу.
  Он повесил куртку на гвоздь и начал расстилать постель.
  - Сынок, я понимаю, как тяжело тебе пережить такие потрясения. С отцом Александром ты дружил, с Сеней Шевченко... не дружил, правда, но всегда чувствовал за него ответственность, как за младшего брата. Все это хорошо. Все это правильно. И то, что с ними произошло... не могло не оставить след в твоей душе. Но дорогой, прошу тебя, не пытайся побороть это один. У одного у тебя ничего не получится. Ну, может, и получится, только это слишком трудно, не надо этого делать. К тому же, тебе есть у кого попросить помощи. Ты не одинок, мальчик мой, помни об этом.
  Он молчал и раздевался, чтобы лечь спать.
  Нина с тревогой ждала его ответа, но куда большую тревогу вызывало его упорное нежелание отвечать. Тогда она продолжила:
  - Я волнуюсь за тебя, сынок. Вчера меня вызывали к директору школы. Там я услышала странные новости - ты повадился прогуливать уроки, совсем не выполняешь домашние задания и ведешь себя вызывающе, и даже хамишь учителям. "Как с цепи сорвался", - заявила твоя классная руководительница. То же самое относилось и к Эдгару Тимофееву, но Бог с ним, меня волнует мой сын. Дорогой, так нельзя. Жизнь продолжается, а ты ставишь ее под удар.
  Она сделала паузу, но ответа вновь не дождалась.
  - Игорь, пожалуйста. Я очень хочу тебе помочь. Я знаю, что тебе плохо, как никогда. Прошу тебя, давай поговорим. Вспомни, мы ведь обсуждали с тобой все проблемы, и вместе находили решение. Ты умный мальчик и сам это понимаешь, просто тебе еще не хватает элементарного жизненного опыта, чтобы самому справиться с ударом такой силы. Умоляю, не молчи теперь. Давай спокойно сядем и поговорим, как всегда...
  - Всегда, - неожиданно ответил он, причем с таким сарказмом, что Нина отступила. - И обо всем, не так ли? Да, это наша похвальная привычка: сесть спокойно за стол и за чашкой чая разложить все по пунктикам и, обсосав их как следует, найти верное решение. Изволь. Пункт первый: плевать я хотел на директора, и на классную руководительницу, и на школу.
  - А юрфак в Москве? - опешила Нина.
  - И на юрфак тоже! На кой черт он мне нужен? Пункт второй: мы вовсе не любые вопросы решали вместе. У нас есть одна запретная тема, о которой мы не говорили никогда, хотя необходимость ее подробнейшим образом обсудить давно назрела.
  Нина побледнела и поднесла руку к горлу, словно ее подстрелили. На лице Игоря промелькнуло выражение торжества, он дал его заметить и добавил:
  - Как же мне все это надоело! А если есть что-то, что я не хочу обсуждать? Что это вообще за традиция такая - обсуждать? Отец, наверное, потому и сбежал от тебя, что ты заставляла его обсуждать с тобой все на свете!
  Теперь немота охватила Нину. Она около минуты пыталась что-то сказать, сжимая рукой горло, глаза ее кричали от боли, и вся она стала хрупкая, как стекло. Игорь погасил свет и лег в кровать, насмешливо бросив напоследок:
  - Спокойной ночи!
  Ночь для нее была ужасна. События последних дней проворачивались у нее в мозгу, подобно нескончаемому калейдоскопу, и не было силы хотя бы на их осмысление. Сын прикончил ее без раздумий, без колебаний. Зачем жить, если впереди у сына ничего нет? Зачем жить, если у тебя теперь нет сына?
  Утром получилось так, что они вышли вместе. Она - на работу, он - в школу. Наверху они догнали Эдгара, который тоже шел в школу. Нина поворачивала к другой остановке, поэтому дрожащим голосом попрощалась, как обычно:
  - До вечера, сынок.
  Но он шагал вперед, целеустремленно и отсутствующе. На ее слова он даже не отреагировал, чем поразил Эдгара. Тот воскликнул:
  - Ну ты даешь! Вы что, поссорились?
  - С кем? - спросил Игорь.
  - С тетей Ниной.
  - Не знаю, - пожал плечами Игорь, не останавливаясь и не оборачиваясь.
  Зато Эдгар все не мог опомниться от удивления:
  - Ну ты даешь! Что значит "не знаю"? Она же твоя мама!
  - А мне все равно.
  Радость материнства
  Оформление церкви в деревне Разовка мало-помалу продвигалось вперед. Погода пока не позволяла проводить отделку снаружи, но зато внутри работать было можно. Правда, в тот день ни штукатуры, ни художница к делу не приступали - все-таки воскресенье, праздник. Поэтому на строительных лесах было тихо и никакого движения. Служба давно отошла, а до занятий воскресной школы было еще очень долго. День выдался холодный и солнечный, свет бил в высокие решетчатые окна с вкраплениями разноцветных стеклышек, от чего все внутреннее пространство храма светилось и просвечивалось насквозь. Отделка здесь была в самом разгаре, вещи располагались в живописном беспорядке, ни одна из них не находилась на своем положенном месте, так как везде их могли настичь строительные неприятности в виде пролитой воды, брызгов краски или шлепков штукатурного раствора. Единственное, что было полностью завершено - алтарь и иконостас. Они выглядели в этом временном хаосе весьма причудливо, словно драгоценный самородок, на фоне грязной мешковины. Именно иконостас прежде всего привлек Нину Белояр. Она стояла перед ним очень долго, не сводя с него глаз. Она заостряла внимание на мелких черточках и деталях, чтобы не вспоминать последний разговор с сыном. В храме было пусто. Его атмосфера создавала покой и тишину, которыми можно наслаждаться бесконечно. Нине показалось, будто всю тяжесть реальной жизни она оставила за порогом, точнее, тяжесть сама оставила ее - нечистой силе не место в освященном помещении. Здесь с ней осталась только печаль и, как ни странно, надежда на скорое улучшение.
  К занятиям воскресной школы были приготовлены столы и лавки: четыре небольших стола сдвинули в два длинных, поставили на них два самовара и вазочки для пирожков и печенья. Нина Белояр никогда тут не бывала и оглядывала все с интересом. Особенно ее привлекло изображение Софии, Премудрости Божией, и ее дочерей - Веры, Надежды и Любови. Она задумалась над символичностью этой семьи мучениц, над судьбой этой прекрасной женщины. У Нины внезапно возникла мысль, что вера - это неплохая штука, раз делала из людей такие столпы. Вот у нее, у Нины, нет веры, и при ударах судьбы ей кажется, что все рухнуло, и в мире нет ничего хорошего. А они перед лицом любой беды сохраняли все свои достоинства и даже проявляли новые качества, которые позволяли им подняться над обстоятельствами. Среди них были поистине великие люди. Та же София-Премудрость. Какое замечательное имя! Вот бы Нине получить хоть чуточку ее премудрости... Тогда она и сама знала бы, как ей поступать в трудных ситуациях. А сейчас у нее нет ни веры, ни любви, а есть только капелька надежды, не основанной ни на чем, ни на чем логическом. Она просто есть, и все.
  Взгляд Нины переместился с Софии и ее дочерей на Святого Пантелеймона, и она сделала к нему шаг. Пантелеймон был целителем. У Нины как раз проблемы в этой области, у нее изранена душа, и ей нужна врачебная помощь - наложить на душу швы, обработать антисептиком и перевязать... Нет ли у тебя какого-нибудь чудодейственного бальзама, святой Пантелеймон, чтобы из души перестала течь кровь? Знаешь ли ты, коллега, какое-нибудь эффективное обезболивающее средство для души? Ты знаешь, конечно, но и твои ответы всем известны, они из того мира, который неподвластен материи, а Нине необходима не молитва, точнее, не только молитва, но и действие. Она не привыкла сидеть сложа руки.
  Она пришла сюда не просить совета, не молиться, не исповедоваться. Она пришла просто, чтобы сменить обстановку, отвлечься от плохих мыслей, поговорить со священником - но отнюдь не о своих неприятностях, а на другие, посторонние темы. Или не говорить вообще, а только послушать отца Александра, как он разговаривает со своими прихожанами.
  Староста хорошо знал Нину Белояр, поэтому без лишних слов открыл для нее дверь храма, а сам ушел к себе, заниматься своими делами. Нина была благодарна ему за предоставленное ей одиночество. Следующей иконой был Святой Серафим Саровский чудотворец. При виде этого маленького седого старичка Нина невольно заулыбалась: сотвори чудо, великий старец, пожалуйста, верни моего сына в его колею... Наивно и по-детски просить об этом. Еще наивнее верить в это... Сына вернет в колею нечто совсем иное, надо лишь найти, что.
  А если не вернет?
  От раздумий ее оторвали шаги и голоса, приближающиеся к церкви. Последняя ее мысль была такой страшной, что она даже обрадовалась появлению посторонних. Впрочем, это были не посторонние люди. По крайней мере, одним из них был отец Александр Рудаков.
  Он, с точки зрения врачей, еще должен был соблюдать постельный режим, но, зная характер отца Александра, в этом легко было усомниться. Он опирался на палку, сильно хромал, от ораторских вдохновений начинал задыхаться и кашлять, и на лице его еще оставались синяки и ссадины. Любого другого человека это остановило бы и заставило сидеть на больничном листе, но не отец Александр. Едва выписавшись из больницы, он посетил свою паству в своем храме и, по мере возможностей, приступил к исполнению своих обязанностей. От него ничего другого и не ожидали, не удивились и почти не пытались возражать по поводу его такой вот активности.
  В Разовку и из Разовки его возил на машине сын старосты. В церкви его тщательно оберегали от всяких опасностей прихожане, а дома с него пылинки сдувала матушка Мария. Хотя бы так окружающие пытались его защитить и способствовать его скорейшему выздоровлению. Панику создал неожиданный приезд представителя епархии, где были весьма обеспокоены состоянием разовских дел и подумали было поставить на место отца Александра другого священника. Прихожане в ответ на это подняли такой плач, и тут же предъявили пострадавшего, который без каких-либо нареканий провел службу в присутствии начальства. Епархия признала свои опасения сильно преувеличенными и оставила Разовку в покое, а Разовка вознесла к небу целый букет благодарственных молитв. Без отца Александра они просто не представляли себе свою церковь, а епархия может делать что ей угодно. Староста знал о недоброжелательном отношении вышестоящих к отцу Александру и всеми силами отстаивал его перед теми, кто хотел его сместить, отстранить, лишить возможности помогать людям. Тогда его жизнь потеряет смысл. Он же живет для людей.
  Священник вошел в церковь с какой-то женщиной и сразу прислонился к стене, переводя дух. Нина бросилась к нему:
  - Отец Александр, что с вами? Вам плохо? Здесь есть лавки, пойдемте, здесь есть и стулья, пойдемте, вам нужно присесть. Пойдемте, пойдемте.
  Обе женщины подхватили священника под руки и подвели его к столам. Он плюхнулся на стул и смущенно заулыбался:
  - Со мной все в порядке, милые дамы, я просто устал. Мы пообедали у нашего старосты потом пошли проведать бабу Валю, она разбита параличом и давно не выходит из дома. Ее дети перестали ее навещать, и нельзя оставлять ее на произвол судьбы, она же одичает совсем, если с ней не общаться. Дорогие мои, мне сейчас запрещают много ходить пешком. Я и правда немного устал. Вот, передохну немного и снова буду в форме.
  Он умолк. Женщины пока воспользовались моментом и поздоровались друг с другом. Нина заметила, что спутница отца Александра пришла сюда совсем с другим настроением. У нее был измученный вид, усталые глаза, она была похожа на старуху, хотя по возрасту была не намного старше Нины Белояр. При этом Нине смутно припомнились ее черты, она их где-то уже видела. А женщина Нину не узнавала, не помнила, и вообще, мысли ее были заняты не Ниной. Нина смотрела на нее с сочувствием. Вот у нее наверняка беда так беда, раз ее как будто асфальтовый каток переехал. Так выглядят люди, забитые суетой и постоянными неприятностями до полной потери жизненных ориентиров.
  - Ну вот, я уже свежий, как огурчик, - пошутил отец Александр. - И могу с вами разговаривать членораздельно. Нина, я догадываюсь, зачем вы здесь. Вы не будете возражать, если сначала я выслушаю Полину Михайловну?
  - Конечно же, говорите, - тут же согласилась она. - Надеюсь только, я вас не стесняю.
  Отец Александр и Полина Михайловна одновременно покачали головой в ответ на это. Они еще немного посидели молча, затем священник, невзирая на хрипы в груди, произнес:
  - Полина Михайловна живет со мной в одном доме, поэтому, не будучи верующей и стесняясь приходить в храм, она хотела поговорить со мной дома, но не застала. Ей пришлось идти сюда. Простите меня за такие хлопоты, Полина Михайловна.
  Она растроганно улыбнулась:
  - Какие хлопоты, о чем вы. Видите, сколько у вас срочных дел, я даже не смею просить...
  Он сделал сердитое лицо, и она перешла к своей проблеме.
  - Батюшка, мне очень тяжело. Наверное, за столько лет можно было привыкнуть, но... Недавно вдруг подумала, что умру, если не поделюсь с кем-нибудь этой тяжестью.
  - Вы совершенно правы, - ответил отец Александр. - И я постараюсь вам помочь.
  - Вы хорошо знаете мою дочь, батюшка, Раечку.
  - Да.
  - Но вы здесь недавно и поэтому не знаете, как все начиналось. У нас с мужем не очень счастливо складывалась совместная жизнь. Он был человек болезненный и не любил, когда ему намекали на какие-то физические недостатки, пусть даже неумышленно или случайно. А тут еще мы не могли родить себе ребенка. Мы не знали, в чем причина тому, а он считал это моим упреком в его адрес, хотя, видит Бог, я его любила и делала все, что от меня зависело, чтобы ему было хорошо. Мне и в голову не приходило упрекать его в чем-то. Но я не знаю, должно быть, это судьба. Однажды произошло это чудо. Оно, наверное, могло бы помочь мужу начать жизнь заново, он очень радовался, что наконец-то, скоро он станет отцом, и мы уже выбрали для будущей дочки имя - Раиса, так звали его маму. Да и я сама ждала рождения нашей девочки, я надеялась, что и моя жизнь переменится в лучшую сторону.
  Она помолчала, так как полностью перенеслась в воспоминания о том времени. Молчали и Нина с отцом Александром, боясь ее отвлечь.
  - Какая там лучшая сторона! - горько вздохнула Полина Михайловна. - Муж заболел и умер буквально в одночасье, я не успела даже осознать такой факт. Я осталась одна, с надеждой на рождение дочки, в ней теперь была моя опора и сила. И что же с этой надеждой? Как будто весь мир ополчился против меня! До того момента беременность протекала нормально, а тут вдруг начались какие-то аномалии, какие-то патологии, я не выходила из больницы, чувствовала себя совсем плохо и уже точно была уверена, что умру еще до родов. Наше с дочкой состояние ухудшалось, пока врачи не были вынуждены сделать операцию. Поздно! Девочка, как мне сообщили потом, была уже мертва, когда ее вынесли на свет Божий, а я вот зачем-то осталась жива.
  - Не надо так, - попросил отец Александр. - Во всем, что с нами происходит, есть смысл, просто мы не сразу и не всегда его понимаем.
  - Может быть, - ответила Полина Михайловна. - Вот и я пока его не понимаю.
  - Это пройдет, - сказал отец Александр. - Но ведь у вас есть Раечка. Откуда она взялась, раз настоящая Раечка умерла?
  - Ну откуда в таких случаях берутся дети? Из дома малютки, батюшка.
  - Похвальный, но неосторожный шаг, - заметил отец Александр. - Нельзя принимать подобные решения на эмоциях, потому что от них зависят судьбы других людей.
  - Кроме эмоций, были и долгие раздумья, - возразила она. - В тот момент я жила одна, без мужа, и мне это нравилось - спокойно в доме и на душе. То есть я вовсе не ставила крест на любви, все-таки была не старая и не страшная, но замуж уже идти не хотела. А простой любви ребенок помешать никак не может. Жить одна я была не в силах. Мне была необходима именно Раечка, и в самый прекрасный день в моей жизни я ее получила.
  Она снова замолчала, увлеченная воспоминанием, и на сей раз явно пыталась продлить его. Теперь Нина ее вспомнила. Они часто виделись на родительских собраниях в школе, Раечка училась с Игорем в одном классе. Но лично они так и не познакомились и никогда не пересекались вне родительских собраний.
  - Она сразу стала моей Раечкой. В ней я действительно нашла мою умершую Раечку и посейчас ощущаю ее своей плотью и кровью. Ее присутствие рядом со мной наполняло меня подлинным счастьем. Я не замечала каких-то мелких бытовых неудобств, связанных с появлением младенца. Да и младенцем для меня она никогда не была. Человечек, принцесса, красавица - для меня не существовало понятия ее возраста или чисто биологических данных. Я видела в ней особое живое существо, ни в чем не похожее на всех остальных. Если хотите, я видела в ней свою душу. Она была моим праздником. Малютка - просто прелесть. Шалунья и озорница, ею любовался весь наш подъезд. А уж я как радовалась, не передать словами!
  Полина Михайловна оживилась, и вместе с ней невольно улыбались отец Александр и Нина Белояр.
  - Может быть, именно тогда я чем-нибудь прогневила Бога? - всерьез спросила Полина Михайловна. - Миллион раз я об этом думала и не находила ничего такого... Я ведь не хотела от нее чего-то требовать за свою любовь и ласку, вовсе не хотела, чтобы она сосредоточилась только на мне и не видела больше ничего, и честное слово, не ревновала ее к тем, кого она любила, а радовалась вместе с ней!
  У нее вдруг закружилась голова, она чуть не упала со скамейки. Отец Александр ее подхватил и усадил на место. Нина сбегала за водой, дала попить и смочила лоб и виски. Отец Александр погладил Полину Михайловну по руке:
  - Не надо так волноваться, дорогая моя. Вот что значит носить в себе тяжесть. Неужели вам совсем некому было пожаловаться?
  - У меня есть знакомые, - с трудом призналась она, - но никто из них не пожалел бы меня. Я много раз пыталась поплакаться в жилетку, видела их глаза и останавливалась. Какой смысл открывать душу перед теми, кто ничего не поймет.
  - Очень плохо, - ответил отец Александр. - Отныне имейте в виду: забудьте о моем священническом сане и помните только о том, что я вам друг и всегда готов помочь. Не потому, что это мой долг, а потому, что вы замечательная женщина и заслуживаете лучшей доли.
  Она покачала головой:
  - Не утешайте меня, батюшка. Вот сейчас мне с вами хорошо, и я как будто снимаю с себя камень, но вечером я приду домой, и все будет по старому. И боюсь, никогда уже не изменится!
  Она заплакала.
  - Изменится или нет, мы не можем это знать, - сказал отец Александр. - Все же у вас были счастливые годы, о которых приятно вспоминать, а до их наступления вам было так же трудно, как и сейчас, и тогда вы тоже думали, что ничего не изменится.
  - Вы правы, - согласилась она, уже полностью оправившись от головокружения. - В те годы я была счастлива, а одна моя соседка любит повторять, что за счастье надо платить.
  Нина сделала возмущенное движение, и даже отец Александр не утерпел:
  - Никогда не обращайте внимания на такие глупые слова!
  - Они похожи на правду, - пожала плечами Полина Михайловна. - Однажды моя Раечка стала другим человеком. Не было никаких признаков перемены, я бы их заметила, если бы это происходило постепенно. Нет. Так в телевизоре переключаешь программу: щелк - и перед тобой совсем иная картинка. Я не берусь судить, я не психолог, может, так рано или поздно должно было произойти, только был нужен какой-нибудь толчок. Это произошло рано, к сожалению. Я знаю, есть и моя вина в создании такой ситуации. Многие считают, что я слишком избаловала дочку и этим подготовила почву, задатки так называемые. А толчком послужило, я так думаю, известие, что она приемыш.
  Нина изменилась в лице, отец Александр с хрипом втянул в себя воздух.
  - Я не знаю, кто сообщил ей об этом, - продолжала Полина Михайловна, - да это в конечном счете и неважно. Просто она с того момента перестала относиться ко мне как к матери. Она стала совершенно чужой. До сих пор говорит мне "вы", не зовет ни мамой, ни даже по имени, не смотрит, не улыбается, не разговаривает... Матерь Божья, она ненавидит меня, потому что я не могу дать ей ту жизнь, о которой она мечтает!
  Полина Михайловна заплакала и опустила голову на руки.
  - Верно, - кивнул отец Александр. - Ее очень привлекает сладкая жизнь.
  - А у меня ведь нет знакомств, чтобы продвинуть ее куда-нибудь, в журнал или, может, на телевидение. У меня есть только моя любовь к ней и ласка...
  - Это бесценный дар, - сказал отец Александр.
  - Он ей не нужен. Он, пожалуй, даже мешает ей.
  - Со временем она его оценит, потому что никто, кроме вас, ей этого не даст. И без любви матери человек просто не проживет, даже если будет богат и устроен. Без материнской любви он не получит счастья. Любовь матери нельзя отвергнуть безнаказанно.
  - Ох, нет, батюшка, не надо! - испугалась Полина Михайловна. - Ну за что ее наказывать? Она ведь сирота. Кто из нас не мечтает улучшить свою жизнь? Это ведь не грех! А я действительно не могу ей помочь. Я поддержу ее всегда и во всем. Она - моя гордость. Вы же ее знаете, батюшка. К тому же, она еще ребенок. Повзрослеет и сама все правильно поймет.
  Помолчала и с застенчивой улыбкой добавила:
  - Она меня точно поймет и простит, когда у нее родятся свои дети.
  Отец Александр только качал головой.
  Ему все было ясно с семьей Беловых и до этого разговора. Он услышал примерно то, что и ожидал услышать, за исключением, пожалуй, новости об удочерении.
  - Все это мне понятно, - сказал он мягко. - Но почему вы позволили сесть себе на шею и высосать все соки? Почему вы потакаете ее капризам и не настаиваете на своем, когда это в ее же интересах?
  Она снова заплакала:
  - Я не могу!
  - Почему же?
  - Чтобы она не подумала, что я от нее требую благодарности за удочерение, и вообще... что я отношусь к ней как к не родной дочери. Я ничего от нее не требую, батюшка, я не заставляю ее любить себя, я постоянно боюсь сделать что-нибудь не так и отдалить ее от себя еще больше. Но я все равно люблю ее и жалею. Она же моя девочка. Моя Раечка. Я люблю ее не за то, как она ко мне относится, и не за то, какая она, а за то, что она есть. Это я должна быть ей благодарна за счастье в моей жизни, а не она мне за мои венные неудачи...
  От слез она уже не могла продолжать и замолчала.
  Отец Александр все качал головой. Она действительно очень хотела вложить в Раечку свою душу, но у нее не получилось. Трудно сказать, почему. И менять ситуацию в этом плане уже поздно. Полина Михайловна никак не подготовила девочку к трудностям жизни, и той придется приспосабливаться к этим трудностям самой. Она-то сумеет приспособиться, но какой ценой...
  Внезапно Нина Белояр протянула к Полине Михайловне руку и повернула к ней лицо, всё в слезах:
  - Дорогая моя, дорогая моя Полина Михайловна, послушайте меня, не расстраивайтесь! Вы великая женщина. Перед вашим приходом я разглядывала тут иконы и думала, какие это были гиганты. Так вот, вы - одна из них, хотя и сами об этом не догадываетесь.
  - Ну что вы, - возразила Полина Михайловна, напуганная этим обращением и одновременно польщенная.
  - Да! - воскликнула Нина. - Если бы я услышала ваш рассказ всего лишь неделю назад, я не поняла бы ни слова. Я не бесчувственная, но просто людям счастливым труднее проникнуться чужим несчастьем.
  - Это неправда! - горячо возразил отец Александр.
  - Это мое ощущение, - ответила Нина. - Когда я шла сюда, я вовсе не собиралась говорить о себе и о своих проблемах, но Полина Михайловна, вы меня так тронули, что я не могу безучастно смотреть на ваше горе. Выслушайте меня...
  - Нина, не стоит этого делать, - предостерег отец Александр.
  Она на него и не взглянула.
  - ... и верьте в лучшее.
  - Нина, подумайте о сыне, - еще раз предостерег отец Александр.
  Она жестом попросила его не вмешиваться.
  - Неужели для меня может быть еще что-то хорошее? - вздохнула Полина Михайловна.
  - Может, - твердо произнесла Нина. - И будет. Я это знаю, потому что и сама была так же несчастна, как вы, а потом так счастлива, как вы, наверное, никогда не были. Вы хотите убедиться в этом?
  - Да! - с готовностью ответила Полина Михайловна.
  - Нина! - умоляюще сказал отец Александр.
  - Тогда выслушайте меня. Моя жизнь почти не похожа на вашу. Мы с мужем жили душа в душу. Мы с ним были как единое целое. Он был прекрасен. Внешне и внутренне. Я им восторгалась, я ему удивлялась, я на него не дышала, я смотрела на него снизу вверх. Удивительнейшая личность, принципиальнейшая прямота и честность во всем и всегда. Вы немного похожи на него, отец Александр, если бы не ваша мягкость. Мой муж был человек жесткий, мне частенько приходилось с этим бороться, но именно эта жесткость придавала цельность его натуре, надежность, уверенность в завтрашнем дне.
  - Вы и сама такая, - заметил отец Александр.
  Она грустно покачала головой:
  - Нет. То есть ко в чем я, конечно, стала его напоминать... потом. А тогда я обвивалась вокруг него, как плющ вокруг могучего дерева, и ни о чем больше не думала. Я даже паразитировала на нем. А что? Он позволял мне делать это, со снисходительной усмешкой, он мог себе и мне это позволить. По сравнению с ним претендовать на какую-то силу характера - смешно сказать, право. Ведь он бы человек с большой буквы.
  Отец Александр, знавший эту историю, закрыл лицо руками. Полина Михайловна улыбалась:
  - Да, рядом с таким человеком можно быть счастливой, но, наверное, жить с ним было трудно.
  - Очень трудно, - подтвердила Нина. - А я и не искала легких путей, поэтому была невероятно счастлива.
  Полина Михайловна несколько раз кинула головой в знак того, что разделяет такое мнение.
  - Он с необычайной требовательностью относился к окружавшим его людям, это правда. Но он имел на это полное право, так как и от себя он требовал подлинной безупречности. Его любовь я хранила как драгоценность и поклонялась ей, как идолу. "Моя любовь подобна солнцу" - такие слова говорил он часто, и моя любовь тоже была подобна солнцу. И знаете, Полина Михайловна, такое безудержное счастье, видимо, и в самом деле наказуемо. Для того, чтобы мы не забывали о нашей грешной земле, наверное. Тут мне логика Господа Бога непонятна. Ведь грешной земле было бы гораздо больше пользы, если бы здесь остался он, а не я.
  - Мы не можем судить об этом раньше времени, - возразил отец Александр твердо.
  - Выходит, он умер? - огорчилась Полина Михайловна.
  - Да. Физически он мертв и похоронен. Но я никогда не смирюсь с этим. Он не просто умер. Он был у меня отнят завистливыми людьми и обстоятельствами. Они не простили ему его высоты и силы. Уничтожить его они могли только таким способом, так они его боялись. Он исчез из нашей с ним жизни так стремительно, что я первое время не осознавала ничего, кроме шока, как будто надо мной пронесся ураган и смел все на своем пути, а я осталась жива и ничего не узнаю вокруг себя. Я не представляла себя без него. Кто я была без него? Ноль без палочки. А тут еще и выяснилось, что у меня будет ребенок. По правде, сначала мне это было безразлично. Я ничего к ребенку не чувствовала. Ну, будет и будет, Бог с ним, мне-то какое дело, у меня беда, муж умер. Сейчас мне стыдно об этом вспоминать, особенно учитывая дальнейшие события. Обстоятельства были такие неблагоприятные, словами не передать. Самая настоящая травля. Я была вынуждена менять место жительства. Я переехала в тот район, где меня никто не видел и не слышал о моем существовании. У меня оборвались связи со всеми родственниками, о чем я до сих пор ни разу не пожалела. Кому нужны родственники, которые отворачиваются от тебя в трудную минуту! Мне пришлось сменить работу и даже специализацию, чтобы удержаться на новом месте. Все это я делала на уровне инстинкта, не осознавая, заем мне надо стремиться выжить, когда мужа уже нет со мной. Как и вы, Полина Михайловна, я осталась одна в мире.
  - Мне было легче, - сказала Полина Михайловна. - Меня родственники не бросали на произвол судьбы. А ваш ребеночек?
  - Мой ребеночек родился в положенный срок и без всяких осложнений. К тому моменту шок начал походить, и я жила в состоянии постоянного ужаса. Вокруг меня установился непроглядный мрак. Я знала, что муж мертв, но ждала его по вечерам домой, готовила для него его любимую еду, разговаривала с ним, спрашивала совета, делилась новостями. Запоев, правда, не было, но зато курила я, как паровоз. И внешне я стала, помню, вылитая мумия, посмертная маска. Все на свете мне опротивело. Горе подкосило меня под корень, Полина Михайловна.
  - Понимаю, - прошептала Полина Михайловна.
  - И тут появился малыш. Замечательный, крепкий, хорошенький малыш. Мой свет в конце тоннеля. Мой луч света в темном царстве. Мне стало для кого жить. Я прекратила себя жалеть и ныть о своем несчастье. Наступили очень несладкие дни, но ведь у меня был малыш, и значит, жизнь продолжалась. Постепенно наши будни наладились. Я научилась радоваться радостями сына. И знаете, чудо рождалось на моих глазах, как цветок из бутона - слишком уж был похож на своего отца мой мальчик. Будто это второе воплощение мужа на земле. С каждым днем моя судьба становилась все светлее и светлее, пока наконец для меня не взошло новое солнце - мой сын. Он не просто походит на своего отца, он намного, намного лучше. Настолько лучше, что я иногда сомневаюсь в реальности его существования. Ведь так бывает только в сказках. В отличие от вашей дочери, Полина Михайловна, он меня очень любит, бережет, заботится обо мне. О таких детях все мечтают.
  - Вы заслужили это, добрая женщина, - сказала Полина Михайловна.
  - Нет, я не сделала ничего, чтобы именно мне досталось это счастье. Судьба - так считаю я. Другого объяснения у меня нет. Но я боялась быть счастливой, потому что хорошо помнила, чем завершилось мое предыдущее счастье. Вот отец Александр называет это суеверием. Думайте как хотите, отец Александр. Условный рефлекс, как у собаки Павлова. Я все-таки была счастлива с мужем, счастлива несказанно и с сыном, хоть и боюсь... Боюсь потерять его, как потеряла мужа.
  - Ерунда, - не утерпел отец Александр. - Ваш сын еще слишком юн...
  - Отец Александр, - она не дала ему договорить. - Потерять мальчика можно очень легко, в любой момент. Сейчас я чувствую это всеми силами души. Приходит расплата за мое второе счастье.
  Тут он начал догадываться, в чем дело:
  - Минуточку. Вы хотите сказать, Нина, что с Игорем что-то случилось?
  Она не успела отвернуться, и слезы появились у нее на глазах.
  - Я не знаю, отец Александр. Если уже не случилось, то может случиться.
  - Это связано с последними нашими происшествиями? - уточнил отец Александр.
  - Скорее всего, да. Ведь он вас очень уважает, а Сенечка... Боже мой, мне страшно даже подумать о том, как ему было там, на крыше. Видите ли, Полина Михайловна, на батюшку недавно напали хулиганы и чуть не убили, а на следующий день его одноклассник спрыгнул с крыши у вас во дворе.
  Удивленная Полина Михайловна уже не находила слов, а только кивала головой.
  - После нападения на вас, отец Александр, он целую ночь не спал, такой удар получила его вера в справедливое устройство мира. И вот сразу после этого... Он был на крыше и пытался спасти Сенечку Шевченко от смерти, но не успел его схватить. Представьте же себе, в каком он оказался состоянии, мальчик в неустойчивом возрасте, мальчик, который не переживал на своем веку никаких серьезных потрясений. Меня его нынешнее поведение пугает - примерно такое же, как у вашей дочери, Полина Михайловна. Я действительно боюсь за него, дорогие мои. Никогда раньше ничего подобного не было. Наша любовь и доверие помогали нам справиться с любыми неприятностями. Пока мы были вместе, все трудности были нам нипочем. А теперь мы не вместе, к сожалению. Он ведет себя как чужой. И первая же моя попытка вернуть все в прежнее русло закончилась крахом.
  - Вы с ним говорили? - спросил отец Александр.
  - Пыталась. В тот день - в четверг - мне позвонил на работу директор школы и вызвал на ковер. Это было ужасно. Он очень хорошо учился, хотел поступить в институт в Москве. И тут мне сообщают, что он пропускает много занятий, не готовит домашнее задание, вообще отбился от рук. Я забеспокоилась, в том смысле, что вот и мне предстоят прелести переходного возраста. Но дело было намного сложнее. Он сначала совсем не хотел мне отвечать. А потом сказал, как ему все надоело, и он больше не будет хорошим мальчиком, и...
  У нее сорвался голос, и он замолчала.
  Ее уже не оскорбила бы их жалость.
  - И еще он обвинил меня в том, что его отец оставил нас.
  Отец Александр выглядел растерянно.
  - Не может быть, - пробормотал он. - Этого просто не может быть.
  - А вы еще не рассказывали ему об отце? - поинтересовалась Полина Михайловна.
  - Нет. Не было подходящего момента, да и, если честно, обстоятельства его смерти требуют особого подхода, ему еще рано знать это.
  Отец Александр все не мог прийти в себя:
  - Нина, этого не может быть. Вы ошиблись.
  - Если бы, - усмехнулась она с горечью. - Я бы очень хотела ошибиться.
  Отец Александр закрыл глаза и задумался. Женщины держались за руки через стол и делились друг с другом своим сочувствием.
  - Нина, - с беспомощной настоятельностью еще раз спросил отец Александр, - вы точно не ошиблись?
  Она не повела и бровью на его жалкий лепет.
  - Ну не может этого быть! - воскликнул отец Александр.
  За окнами смеркалось. Пространство внутри храма стало серым и непрозрачным, три фигуры, сидящие за столом, напоминали своей неподвижностью группу статуй. В воздухе ощущалась сырая прохлада апрельского вечера. Но, несмотря на столь очевидные метаморфозы, время здесь будто остановилось, храм будто находился вообще вне какого бы то ни было времени. Попадая в атмосферу храма, человек переносился в другое измерение, с совершенно другими законами бытия, которые можно прервать, но нельзя изменить.
  Дети верующих уверены, что здание церкви - это кусочек неба, перенесенный на землю.
  Оттуда всех трех извлек староста. Он пришел, чтобы предупредить священника о скором начале занятий воскресной школы, включить свет и самовары. Внезапно зажженная люстра прямо над столами заставила собеседников зажмуриться от яркости и вернуться к действительности.
  - Извините меня, пожалуйста, - произнес староста. - Я думал, батюшка, вы один. Уже скоро будут собираться на воскресную школу.
  - Да, - ответил отец Александр. - Мы уже заканчиваем. Или, может быть, вы останетесь?
  Посетительницы в ответ на это спохватились, что уже поздно, засобирались домой. У них было много забот и хлопот дома - уборка, приготовление еды, и у каждой еще трудный ребенок. Отец Александр, не слушая их возражений, встал и проводил их до самой калитки. Там он их попросил:
  - Давайте постоим, я отдышусь и скажу вам кое-что на прощанье.
  Они остановились и невольно прислушались. Был чудесный вечер, прохладный и тихий, на ясном небе розовела заря. Начиналась настоящая, зеленая, цветущая весна.
  Отец Александр глубоко вздохнул и приступил к напутствиям.
  - Полина Михайловна, дорогая моя. Мне очень, очень жаль, вы живете на износ. Не надо позволять дочери садиться вам на шею и эксплуатировать. Раиса, к сожалению, не имеет понятия, как отличить добро от зла. Возможно, это недостатки воспитания, возможно, переходный возраст. Надеюсь только, что исправить дело еще не поздно. Но для этого необходимо брать ситуацию в свои руки и прекратить практику паразитирования на вашей святой доброте. Раисе давно пора узнать, кто в доме хозяин.
  Полина Михайловна огорчилась до слез:
  - О чем вы говорите, батюшка! Да разве же я смогу!
  - Вы должны это сделать.
  - Да у меня и сил не хватит на это... - робко отбивалась она.
  - Иначе она окончательно выйдет из-под контроля и может натворить много бед. Полина Михайловна, миленькая, вы поймите, это ведь для ее пользы. Пока ее можно развернуть в другую сторону, но если не получится, то мы ее просто потеряем в бездне сладкой жизни.
  - Я не смогу...
  - Но кто же сделает это, кроме вас, Полина Михайловна? Ведь она для вас дороже, чем для кого бы то ни было. И кроме вас, никто не захочет ее спасти. Она больше никому не нужна.
  - Я понимаю всё, батюшка. Но я не смогу. Я хочу, но... когда ее вижу...
  Она вздохнула.
  - Я вас не заставляю, Полина Михайловна, - мягко сказал отец Александр. - Я знаю, она намного сильнее вас и теперь, скорее всего, не станет вас слушать. Она нашла себе какие-то другие авторитеты. Полина Михайловна, я вас очень прошу, не совершайте над собой насилия. Мне гораздо более жаль вас, чем Раису. Рано или поздно она все равно придет к правильным выводам. Но перед этим жизнь основательно потреплет ее и научит уважать то, что достойно уважения. Согласитесь, Полина Михайловна, уроки матери для вашей Раечки будут приятнее, чем уроки жизненного опыта.
  Она снова вздохнула.
  - Идите с Богом, дорогая Полина Михайловна. И умоляю еще раз: поберегите себя. Ради своей Раечки. И никогда, никогда не думайте, что зря проживаете свою жизнь. Это неправда. Именно ваша-то жизнь и имеет смысл, в отличие от жизни вашей дочки.
  Она слегка улыбнулась. Его ободряющий тон еще усилил в ней надежду на то, что все однажды повернется к лучшему.
  - Для меня у вас тоже есть наставление? - шутливо осведомилась Нина.
  - Да, конечно.
  Но отец Александр не воспринял шутливости и отвечал серьезно.
  - Тогда, Полина Михайловна, подождите меня, пойдем вместе.
  - Хорошо.
  Для Полины Михайловны он легко нашел нужные слова, а вот Нина его порядком озадачила. Поэтому он долго молчал и колебался перед тем, как произнести:
  - Ниночка, то, что вы мне сегодня сказали, звучит очень странно. По крайней мере, я этого не ожидал. Я знаком с Игорем не так давно, но мне кажется, изучил его характер и даже мог бы прогнозировать его поведение в той или иной ситуации. Игорь у вас очень сильный и умный мальчик, вот я и не ожидал... Ниночка, вы же и сами знаете его душу до тонкостей. Он, без сомнения, умеет держать удар. Просто, видимо, он еще не сталкивался со смертью лицом к лицу, и она его потрясла. По большому счету, конечно, он не должен был... Впрочем, о чем это я, разве его остановишь в движении. Нина, я в вас верю. Игорь приспосабливается к своему новому мироощущению, осмысливает по-новому те вопросы, которые он когда-то уже осмысливал. Но это, конечно же, ненадолго. Скоро все вернется на свои места.
  - Надеюсь на это.
  - С другой стороны, мы с вами слишком придираемся к поведению Игоря. Он приучил нас к своей силе, а ведь нельзя требовать от мальчика, который увидел собственными глазами смерть, чтобы это прошло для него бесследно.
  - Да, - согласилась Нина, но при этом с заметным трудом удержалась от слез.
  Он беспомощно покачал головой:
  - Ниночка, я не имею никакого влияния на вашего сына, он - личность самодостаточная. Выражаясь образно, он получил ранение, но время вылечивает и не такие серьезные раны. Все наладится. Я догадываюсь, у какой иконы вы задержались дольше всего, и это правильно. Вера, Надежда, Любовь и мать их София. Символичность есть, но дело не в этом. Именно вера, надежда и любовь помогают людям противостоять любым жизненным невзгодам. Это элементарно, но люди почему-то считают это красивыми словами, а не руководством к действию, и вполне искренне удивляются все новым и новым непреодолимым трудностям. Вы меня понимаете?
  - Понимаю.
  - Не расстраивайтесь из-за временных неприятностей с вашим сыном. Впереди у вас свет, Ниночка, так что смотрите вперед.
  - Обязательно.
  - Ну, идите с Богом, милые женщины, и берегите себя.
  - До свидания, отец Александр, - почти в один голос попрощались с ним милые женщины и отправились домой.
  Он хотел проследить за ними, хотя было уже темно, до первого поворота, и перекрестить их фигуры, и прочитать им вслед молитвы, однако у него не было сил стоять, дыхание хрипело, как гидронасос, и вообще он чувствовал себя нехорошо. Рассказ Нины об Игоре его изумил и встревожил. Будет о чем подумать после занятий в воскресной школе. На Игоря это не похоже. Зачем он так жестоко обошелся со своей матерью, которая не виновата в трагедии с Сеней Шевченко? Если бы об этом рассказала не сама Нина, он бы и не поверил таким бредням. Он действительно не имел никакого влияния на Игоря, и кроме того, у него не было права вмешиваться, но с мальчиком надо поговорить и все выяснить.
  Из церкви вышел староста, обеспокоенный долгим отсутствием священника, и помог ему доковылять до стула. На увещевания, что следует поостеречься, ради своих прихожан, и не ставить под удар здоровье, отец Александр лишь отмахивался. Что значит здоровье, когда вокруг творятся такие безобразия!
  Игорь - мальчик не только сильный и умный, он еще и чуткий, неспособный сознательно причинить боль даже кому-нибудь постороннему. Как же так получилось, что он сделал больно своему самому дорогому человеку? Отец Александр был взволнован не на шутку. Потому и урок в воскресной школе он провел с излишней эмоциональностью, которая отнимала у него еще больше сил, чем физическая нагрузка, и удивляла его слушателей.
  На следующий день Нина Белояр ушла с работы в обед, попросив приятельницу заменить ее, если возникнет такая надобность. А сама пошла на кладбище, где был похоронен ее муж.
  С детства она не любила бывать на кладбищах, пользовалась любым предолгом, чтобы отлынить от посещений могил родственников, на чем настаивали ее родители, люди традиционной, старой, строгой закалки. Когда в календаре наступал отведенный для этого день, они всей семьей навещали усопших, всех, в порядке очередности их старшинства и умирания. Это служило поводом для ностальгии по прошедшим временам, которые, как известно, всегда на расстоянии кажутся лучше нынешних. Воспоминания эти затрагивали абсолютно все стороны семейной жизни, абсолютно всех членов семьи, разрастались вширь и вглубь и топили импульсивную Нину, как Мировой Океан. На нее гнетущая тишина и торжественность кладбищ действовала отнюдь не возвышенным образом, наоборот, после их посещения она заболевала и долго приходила в себя. Даже в самых сокровенных мыслях это не являлось неуважением к мертвым, но наказание все равно последовало: теперь она вынуждена регулярно приходить на кладбище, на символическое свидание со своим мужем.
  Это были тяжкие свидания. Перед ними она не могла спать и есть, а после них чувствовала себя совершенно разбитой. Она как будто действительно соприкасалась с мужем, ощущала его присутствие и участие в ее делах. И ей не хотелось с ним расставаться, и приходилось все-таки уходить, и мучительно ожидать следующего раза. Сгоряча она восклицала:
  - Скорее бы и мне умереть, что ли! Он нужен мне, Господи! Я не могу без него!
  Потом стыдилась этих приступов слабости.
  Могила Белояра Вадима Владимировича выделялась среди других могил ухоженностью и аккуратностью. Нина не допускала беспорядка ни в чем, что касалось ее мужа. Простой белый памятник всегда был без единого пятнышка грязи, золотые буквы на мраморной плите обновлялись каждую весну, ни мусоринки на асфальте, вазочка с букетиком, и весь год цветут живые цветы, от снега и до снега. Нина прочитала много книжек и журналов по цветоводству, чтобы рассчитать цветение на весь год. Как только появлялись проталины, под яркими весенними лучами распускались мелкие звездочки мать-и-мачехи, и до поздней осени цвели дубочки и астры. Нина ухаживала за могилой с любовью и лаской, с которыми она ухаживала бы за живым мужем, если бы он вдруг заболел.
  С неизменным трепетом она приближалась к белоснежной ограде, гвоздики в ее руках дрожали, в глазах застыла боль. Скамеечка тоже была выкрашена в белый цвет. И вся могила была очень чистая и светлая, словно от нее исходило сияние. Для Нины это было сияние правды. Она вошла в ограду, поставила гвоздики в вазочку, поздоровалась с мужем.
  - Добрый день, Вадик. Я соскучилась, пришла к тебе... и еще мне так тяжело, если бы ты знал! Можно, я поплачу? Не сердись...
  Она достала из кармана платок и начала плакать, изо всех сил, с горечью, и эти слезы не приносили облегчения. В горле стоял ком. Как всегда, нахлынули воспоминания, из которых невозможно было выбраться, как из лабиринта Миноса. Причем это были не просто воспоминания, а она словно переносилась целиком в прошлое и переживала его заново. Когда она впервые увидела Вадима, например, она потеряла голову от восторга, и теперь при воспоминании об этом она испытывала то же самое. Это случилось на остановке автобуса, в давке у Нины порвался пакет, стопа библиотечных книг рассыпалась по луже и мгновенно была затоптана. Пока не уехал автобус и не рассосалась толчея, она не добралась до них, а потом вдруг оказалась один на один с образовавшимся на их месте месивом. Все остальные старательно делали вид, что не замечают ее, а она глотала слезы и дрожащими руками извлекала из лужи остатки книг. Неожиданно рядом с ней кто-то присел, произнес: "Ну и варварство, давайте помогу", протянул ей новенькую спортивную сумку и принялся складывать туда мокрые грязные обрывки. Она недоверчиво взглянула на него... и тут же попала в плен, так как молодой человек был хорош на загляденье, светловолосый и темноглазый, высокий и крепкий, как дерево, он смотрел на нее с открытой прямой улыбкой... Точно такой же почти и Игорь, только ниже ростом и с темно-русыми волосами...
  А ведь перед свадьбой жених ее еще и украл! Ему надоели советы всяких свах насчет того, как ему назавтра предстоит выкупать невесту, да искать ее среди подставных невест, да не прикасаться к ней, да не смотреть на нее до тех пор... Он с определенного момента уже перестал прислушиваться, а ночью ухитрился проникнуть в охраняемый братьями и сестрами дом и увести ошеломленную такой дерзостью Нину в домик, заранее подготовленный для молодых... После этого он был для нее надежной защитой и опорой в жизни, стеной, за которую не смела проникнуть ни одна неприятность.
  А потом... потом... о нет!
  Плач ненадолго перешел в рыдания. Нина уткнулась лицом в ладони. Судьба обставила смерть мужа таким образом, что не оставила для вдовы никакого просвета, только холодную пустыню и тоскливо воющий ветер - одиночество. Наличие будущего сына в такой буре было обнаружено далеко не сразу, и он при всем желании не являлся Вадиком...
  Нина оторвала руки от лица и взглянула на фарфоровую фотографию мужа.
  - Вадик, это ужасно. Я не могу справиться сама. У Игоря началась черная полоса, ему нужна помощь, но он не хочет ее получить! Он стал совсем чужой. Я боюсь... Я не узнаю его, он так изменился, Вадик, это просто невозможно! Помоги мне, пожалуйста.
  В эту минуту из-за плотных серых облаков вдруг вырвалось белое апрельское солнце и озарило могилу своим белым светом, так что не осталось ни одного темного уголочка, Суеверный человек счел бы это благоприятным ответом покойника на обращение к нему вслух.
  Нина еще немного посидела на скамеечке, успокаиваясь, вытирая глаза - это была вытягивающая из нее все силы церемония прощания с мужем.
  - До свидания, Вадик. Я скоро приду еще раз.
  Когда она выбралась из закоулков кладбища на главную аллею, она издалека заметила знакомую фигуру. Этого человека она не видела уже несколько лет, к счастью, и надеялась больше никогда не видеть. Нина вздрогнула от ненависти, ледяной и тяжелой, как лавина, и поспешила скорее уйти, чтобы он не успел ее увидеть и узнать.
  
  ЧАСТЬ ВТОРАЯ
  Совет в "генштабе"
  Местом встречи был выбран новый домик Осипова в Сормовском районе. Главным образом потому, что там практически сводились к нулю шансы каких-нибудь нежелательных встреч. Осиповы только-только совершили переезд, поэтому в домике все находилось в промежуточном состоянии, так то сам хозяин еще ни в чем не разобрался. На своем месте стояла лишь их кровать. А вокруг кровати и во всех остальных комнатах царил хаос - мебель громоздилась по центру комнат, валялась на боку или лицом к стене, на ней висела всякая одежда и постельное белье, из недр картонных коробок, как из рога изобилия, высыпались кучи самых неожиданных вещей, от кухонной утвари до игрушечных моделей автомобилей. На одной из таких коробок они и завтракали, обедали и ужинали, поскольку обеденный стол переезда не выдержал и развалился на части. Неудобно, но что поделаешь! Будет время - купят новый стол, а пока у них нет даже свободной минутки. Осипов вертится, как белка в колесе, его юная жена устроилась на работу в столовую и теперь привыкает к новому распорядку дня и новой ответственности. Поэтому они очень старались привести свое жилье в порядок по выходным, но ничего не получалось.
  И тем не менее они были счастливы. Это их собственный дом! Настоящий! Значит, они стали настоящей, полноценной, самостоятельной семьей.
  У Осипова был свободный день, у Натки - рабочий. Он постарался как следует выспаться, но не смог. Мысли о предстоящем большом разговоре его будоражили. Он был человек действия и не любил ждать. После завтрака он занялся разбором мебели - ставил ее на ножки и двигал на место. Если Натке не понравится, всегда можно сделать перестановку, а так хотя бы станет просторнее.
  До прихода Максима Булатова он расставил по углам шифоньер, трюмо, буфет и два дивана. Булатов явился даже раньше назначенного срока, так ему хотелось узнать первые результаты начала спецоперации. Они подружились уже с самого начала знакомства, так много в них было общего. Они родились в один год и в одном месяце. Оба считали свою службу призванием и стремились к ней, и еще во время учебы в школе знали, то нужно делать для достижения цели. Оба уже успели отличиться на службе и заработать хорошую репутацию. Оба были полны юношеского энтузиазма и сохраняли кое-какие иллюзии. Булатов как-то сразу и незаметно стал просто Максом и не возражал против этого.
  - Привет, заходи, - обрадовался его приходу Осипов. - Только не на кухню, пожалуйста, там негде даже сесть. Иди в комнату, там я поставил диван.
  Булатов окинул взглядом комнату и засмеялся:
  - Друг мой, у вас дома - как у нас в прокуратуре: когда ни наведайся, никаких подвижек. "Приходите завтра" в масштабах отдельно взятого дома.
  - То есть как это - никаких подвижек? - обиделся Осипов. - А диван?
  Булатов снова засмеялся:
  - Ну, разве только диван... Какая же эта подвижка?
  Следующим пришел отец Александр, опираясь на палочку и тяжело дыша. Осипов специально для него извлек из горы мебели кресло и всем своим видом выразил нейтралитет, но эта его подчеркнутость говорила о том, что этот товарищ ему вовсе не друг. Отца Александра это огорчило, так как он Осипова искренне уважал. Булатов, глядя на них, тонко улыбался. По его мнению, по отношению друг к другу они вели себя как дети.
  С приходом отца Александра Осипов поставил разогреваться чайник.
  Разговор не клеился, они делали банальные замечания, а о главном пока молчали - они ждали еще одного собеседника, без которого говорить вообще было бесполезно. Он задерживался. Все трое каждую минуту одновременно косились на часы, одиноко висевшие на пустой стене, и совсем замолчали. Вскоре на плите засвистел чайник. Осипов заварил чай и начал сердиться. Более впечатлительным отцом Александром овладел страх - как бы чего не случилось непредвиденного, все-таки они затеяли очень опасное дело.
  Но отступать было некуда.
  И ни один из них не собирался отступать.
  Булатов сохранял спокойствие, он вынул из коробки Наткину поваренную книгу и с неподдельным интересом ее листал. Особенно его привлекли рецепты, записанные Наткой собственноручно - эти страницы были заляпаны и закапаны пищевыми продуктами, а пропорции были исправлены-переисправлены, что говорило об интенсивности использования хозяюшкой этих рецептов. Осипов ходил вдоль дивана взад-вперед и злобно сопел. Отец Александр кусал губы до крови и красноречивым взглядом умолял представителей правоохранительных органов что-нибудь сделать, чтобы спасти...
  Атмосфера в доме накалилась до предела, когда раздался звонок в дверь.
  Осипов бросился открывать.
  - Наконец-то! - рявкнул он. - Разве можно заставлять нас так переживать!
  Запоздавший гость снял куртку и вошел в комнату. Осипов снова поставил чайник на плиту и присоединился к остальным.
  - Извините меня, ради Бога, - сказал Игорь Белояр. - Так получилось. Я сегодня дежурил по классу. Забыл, что надо сбежать. Простите, извините. Со мной ничего, ничего не случилось.
  - Я чуть с ума не сошел! - пожаловался отец Александр. - Что ты творишь!
  - А что такое? - поинтересовался Игорь. - По-моему, все идет по плану.
  Булатов сел рядом с ними на диван и отложил рецепты в сторону.
  - Не всё, - возразил отец Александр. - Не всё идет по плану.
  Игорь насторожился:
  - Например?
  Отец Александр не смолчал и выдал сразу то, о чем думал в последние дни:
  - Зачем ты оскорбил свою мать? Она просто убита!
  Игорь посерьезнел.
  - Вот вы о чем, - медленно произнес он. - Так было надо.
  - Что значит "так было надо"? - строго переспросил отец Александр. - Одно дело - изображать из себя плохого мальчика, и совсем другое - быть плохим по-настоящему. Я очень уважаю твою маму, Игорь, и я тебя не понимаю. Я бы еще согласился на обычную сцену, для правдоподобия, но ты перешел все границы. Ты обвинил ее в том, что от вас ушел твой отец...
  У Осипова вытянулось лицо и округлились глаза.
  - ... и это была чрезвычайная жестокость с твоей стороны. Тем более, ты ведь не знаешь, что произошло с твоим отцом.
  Игорь немного помолчал, закрыв глаза, а когда заговорил снова, голос его звучал с жесткостью металла.
  - Я действительно не знаю, то произошло с моим отцом, - сказал он, - это сейчас и не важно. Я надеюсь, никому здесь не нужно объяснять, как я люблю мою маму, и она - самый дорогой для меня человек. Поэтому я должен был обезопасить ее от возможных последствий моей деятельности в Братстве гумитов, обезопасить разом, чтобы никогда не возникло никаких вопросов. Не спорю, это было слишком резко. У меня не было времени, и увы, лучшего способа я к тому моменту не изобрел. А теперь поздно на эту тему распространяться. Когда мы похороним это проклятое Братство, я ей все объясню и попрошу прощения. Думаю, она меня поймет.
  Осипов устроил на одной из коробок чайный столик и в несколько рейсов перенес сюда все необходимое - чашки, блюдца, сахар, вазочку с печеньем и чайники.
  - Давайте не будем углубляться, - попросил Игорь. - Мне не хочется об этом вспоминать.
  Тон у него был не столько просительный, сколько намекающий, так как отец Александр как раз намеревался углубиться и прочесть мораль.
  Булатов положил конец пререканиям:
  - Ладно вам. Как получилось, так получилось, менять что-либо уже нет никакого смысла. Вы же знаете, дело очень сложное и не безопасное, особенно это касается тебя, Игорь. Поэтому тебе и впредь придется импровизировать, чтобы не ставить себя под удар. У тебя карт-бланш, дружок, поступай по своему усмотрению.
  - Его мать здесь ни при чем, - все-таки вставил отец Александр.
  - Вот именно, - опять пустил в ход металлический голос Игорь, чем наглядно показал ему, что этот вопрос обсуждению не подлежит.
  И они приступили к тому, ради чего они, собственно, и собрались.
  - Всё примерно так, как я себе представлял это всегда, - начал Игорь. - Знаете, они собираются у нас же, в Печерах. Улица Новая, дом два, подвал. Осипов, ты много раз видел этот дом - коричневый, там в другом подвале мастерская по ремонту телевизоров, где работает Наткин брат.
  - Угу, - кивнул Осипов.
  А Булатов достал блокнот и ручку и принялся записывать данные.
  - Они собираются там каждый день. Кстати, подвал открыт круглосуточно, но я бы настоятельно не советовал чужакам соваться туда в неположенное время. Иначе они рискуют попасть в разряд пропавших без вести, причем без надежды когда-нибудь найтись, хотя бы в виде трупа.
  - Все так серьезно? - усомнился Осипов.
  - Очень серьезно. Все новоприбывшие проходят строжайшую проверку на благонадежность. И эта проверка, я вас уверяю, сногсшибательной силы. Не подготовленный к ней человек может не выдержать, крышу снесет.
  Осипов недоверчиво покачал головой. Вообще, эта затея с внедрением казалась ему наигранной, он предпочел бы действовать прямо, в лоб, а не терять драгоценное время на собирание фактов. Сеня Шевченко мертв. И отец Александр избит. Какие еще нужны факты? А что касается слишком умных людей, которые морочат голову глупым подросткам и сбивают их с пути, то с такими товарищами Осипов и подавно не церемонился бы. Осипов понимал, что сила ума сродни физической силе, и уже заранее и заочно ненавидел тех, кто, обладая такой силой, использует ее для зла и осознает это.
  Но приказы начальства не обсуждаются, а начальство признало более весомыми доводы Булатова и Игоря и утвердило их план к исполнению. Заминку вызвал лишь возраст Игоря, но тот убедил генералитет и прокуратуру, что и сам со временем будет включен в их ряды, и при поддержке Булатова его назначили на главную роль в этом спектакле.
  Он чувствовал, что должен. Скрюченная фигура Сени Шевченко под безжалостными солнечными лучами демонстрировала ему наиболее вероятный конец Эдгара Тимофеева, а вынуть его оттуда насовсем можно лишь уничтожив Братство гумитов.
  - Новых членов они должны вербовать постоянно, и эта работа не прекращается ни на секунду, - продолжал Игорь. - Но: открываются двери только и исключительно для проверенных и твердо решивших войти. Остальные либо остаются в счастливом неведении, либо их ждет печальный конец, во избежание разглашения Великой Тайны.
  - Значит, организация тайная, - уточнил Булатов, строча в блокноте.
  - Очень тайная и очень закрытая. Вплоть до мелочей, всё в ней направлено на подавление сильной натуры и запугивание слабых. Хотя я сомневаюсь, что сильная натура может туда попасть... Но не буду судить об этом, всякое случается в жизни. Мне большинство способов порабощения стали ясны с первого же взгляда. Там везде стоят курильницы и дымят чем-то ароматным, которое очень нравится, и наверняка содержит какое-нибудь слабое наркотическое вещество и, я уверен, тоже вызывает зависимость, от чего хочется идти в этот подвал снова и снова.
  Он хлебнул чаю и продолжил.
  - Это тоже влияет на обстановку, а обстановка там необычайная. С самого начала, как спускаешься, обостряются все чувства, а мозги, наоборот, размягчаются и тупеют.
  - Психология толпы? - спросил Булатов.
  - В чистом виде. Особенно это было видно на проповеди. Профессор творил с нами, что хотел. Он манипулировал аурой, как цирковой артист, а эмоции Братства буквально носились в воздухе. Никто не оставался в стороне, и никто не испытывал ничего, отличающегося от общих ощущений. Это можно использовать в качестве наглядного пособия.
  - Понятно, - сказал Булатов.
  - Сплошным запугиванием является и ритуал посвящения в члены Братства. Как я понял, это лишь промежуточное посвящение, как бы испытательный срок, для каждой очередной ступени там практикуется свое особое посвящение, куда любопытных не допускают, а сами посвященные держат язык за зубами, что меня не удивляет при царящих там порядках.
  - Строгая иерархическая система? - поинтересовался Булатов.
  - Строжайшая. Во главе всего стоит Профессор, ему помогают несколько офицеров, полицейские функции выполняют каратели, а основная масса - слушатели и активисты - позволяет над собой властвовать и блаженствует от этого.
  В разговор вступил отец Александр:
  - Меня беспокоит воинская терминология в их званиях.
  - Но это же воинствующая организация, - с иронией объяснил Игорь. - Хотя пока их борьбу со Злом во имя Великого Гуми я квалифицирую как хулиганские действия, их цели весьма далеко заходят: насильственно получить власть для Гуми сначала на местном уровне, затем в стране, затем в мире, и тогда наступит рай на земле, а конца света не будет никогда.
  - Почему насильственно? - спросил Осипов.
  Игорь подивился его несообразительности.
  - А ты представляешь себе иной путь во власть для Братства гумитов? Тогда, извини, это будет уже не Братство гумитов. А сделать гумитами нынешних руководителей вряд ли возможно.
  - Значит, тебя приняли в Братство.
  - Да, я теперь слушатель. Церемония посвящения и клятва напомнили мне подобную процедуру у масонов. Я читал на эту тему. Темная комната, черные мантии, безликие капюшоны, огонь на полу, человеческие черепа всяких размеров и из всяких поделочных материалов, и, конечно же, кинжал. Куда же мы без кинжала, друзья мои? Обязательный атрибут посвящения!
  - Не ехидничай! - с хрипом в груди остановил его отец Александр. - Ты примерно представлял себе, что тебя ожидает, но простому мальчику, в такой обстановке и без подготовки, это может грозить тяжелейшей психологической травмой! Это ужасно!
  - А я-то здесь при чем? Я, что ли, придумал это посвящение? И вообще, весь их антураж, эти курильницы по углам, рисунки на стенах, проповедь, ритуалы эти дурацкие - всё может свести с катушек даже вполне нормального человека, не говоря уже о ребятишках с неустойчивым характером. А если бы вы видели их молитву - я был в шоке. Они входят в транс так глубоко, что не все могут выйти из него самостоятельно.
  - Медитативные техники? - уточнил Булатов.
  - Видимо, да, но точно утверждать не берусь. Уверен я только в гипнозе, хоть и не знаю, каким образом он это делает.
  - Как насчет дисциплины? - спросил Булатов.
  - Железная. Полное, беспрекословное подчинение Профессору как олицетворению Великого Гуми на земле.
  - Такое подчинение плюс йогические способы психофизиологического воздействия и тренировки гарантируют абсолютную власть под лозунгом создания сверхлюдей из простых смертных, - объяснил Булатов.
  - Это ужасно, - шепотом повторил отец Александр.
  - Бедный Эдик, - с сожалением произнес Игорь. - На него это так влияет! Он даже не мог стоять на ногах после молитвы. Профессор дал ему какую-то таблетку. Судя по ее убойной силе, транквилизатор. Вообще, с химическими веществами этот товарищ обращается слишком свободно. У Сени Шевченко при вскрытии обнаружили перебор с этим, и теперь Эдик... Если с ним случится беда, я прибью Профессора собственными руками.
  - Вряд ли у тебя это получится, - снова усомнился Осипов. - Мы прибьем его все вместе, пока с твоим другом ничего еще не случилось.
  - Там есть еще какая-то Регина, - вспомнил Игорь. - Я так и не понял, кто она такая и какую роль играет. На эту тему наложено табу, даже имя ее они произносят вполголоса, словно их подслушивают ангелы. Говорить о Регине запрещено. Видимо, предполагается, что со временем я и сам пойму, что это за птица у них в Братстве. Кстати, мне дали их главную книгу. Осипов, возьми ее, она в пакете, под курткой, на вешалке. Я ее уже прочитал. Это их библия, их символ веры. Жуткая вещь. Словоблудие, но друзья мои, с каким дьявольским умом оно составлено! Каждая страница приближает читателя к Братству гумитов с неотвратимостью смерти. Возражать этой книге невозможно. Не поможет ни логика, ни кулак, ни нравственное неприятие. Когда я ее читал, то понимал, почему католики сжигали на кострах сочинения языческих философов. Эту книжку я бы сжег, если бы это помогло справиться с Профессором. Она как распространитель вируса неизлечимой болезни.
  - Не надо горячиться, - сказал Булатов. - Нам нужны холодные головы, особенно тебе, так как ты находишься в центре событий. Пожалуйста, сохраняй спокойствие.
  - Постараюсь.
  - Сколько их?
  - Очень много. Я даже удивился. Человек девяносто-сто не меньше.
  Осипов присвистнул.
  - Это если они собрались там в полном составе, - добавил Игорь.
  - Денег не требовали?
  - Пока нет. А им нет резона требовать денег сейчас. После промывки мозгов новички наверняка отдают все деньги без всякого принуждения. Профессор держит в руках всех и каждого. И кстати, я видел там Плескача.
  Отец Александр вздрогнул.
  - Он там каратель. Вернее, начальник карателей, потому что Профессор говорил с ним лично у себя в кабинете, чего больше никто никогда не удостаивался.
  Осипов сбегал на кухню и снова поставил чайник на плиту.
  - Странно, - произнес отец Александр. - Разве дикие волки типа Плескача попадают в такие организации?
  - От этого никто не застрахован, - пожал плечами Булатов. - В том числе и Плескач. Кстати, кто это?
  - Его фамилия Красноплесков, - ответил Осипов. - Неоднократно судим по самым разным статьям, а в общем, по складу характера скорее убийца, чем жулик. Сила есть ума не надо. Начальник карателей в этом вертепе - самое подходящее для него место.
  - И он позволяет собой командовать? - продолжал сомневаться отец Александр.
  Игорь встрепенулся:
  - О, это идея! Надо будет разыграть эту карту, если получится.
  Тут все трое его собеседников принялись разубеждать его:
  - Забудь об этом! Тоже еще, игрок нашелся! Сначала осмотрись как следует! Твоя задача - собирать материал, а не разыгрывать карты. А то нам придется собирать твои косточки откуда-нибудь со дна Волги.
  Но он злорадно ухмылялся:
  - Что бы вы без меня делали, перестраховщики! Контролировать меня внутри Братства вы не можете, и мой шанс выжить - удачная импровизация, которую вы не увидите, хотя жаль, вы бы оценили мою способность притворяться. И не беспокойтесь за меня, я не собираюсь лезть на рожон и чем-то рисковать. Но если они предоставят мне возможность их стравить и расшатать это чертово Братство, я это сделаю не задумываясь.
  - Не ругайся, - поморщился отец Александр.
  - Главное в любой ситуации - твоя безопасность, - внушали наперебой Осипов и Булатов. - Не надо геройствовать. Только не вреди себе. Ведь ты там один среди сотни фанатиков.
  - Я себе не враг, - заверил их Игорь.
  Они приступили ко второй порции чая.
  - А вы что узнали, отец Александр? - спросил Булатов, снова взяв в руки блокнот и ручку.
  - Да в общем, ничего для нас хорошего. Об Афанасьеве Юрии Павловиче в наших кругах наслышаны и настоятельно советуют не попадаться ему под горячую руку. Он действительно профессор, профессор философии, некоторые из наших даже учились с ним и помнят его еще студентом. Он не здешний. Родился и жил в Москве, в простой семье, отец работал в железнодорожном депо, мать была нянечкой в детском саду. Имеет место еще брат, Денис Павлович, но о нем ничего не известно, следовательно, он не достиг уровня своего брата. А Юрий Павлович с детства проявлял задатки незаурядной личности - не очень любил иметь дело со сверстниками (мелко плавали, должно быть), предпочитал быть в одиночестве и заниматься. Он окончил школу с золотой медалью и мог посвятить себя любой науке. Он выбрал философию. В университете он сразу оказался на хорошем счету у преподавателей, которые предложили ему прекрасную карьеру, от нее было глупо отказываться, и он не отказался. Продвижение его по служебной лестнице было стремительным. Талант - необычайный. Конечно, ни о каком преподавании не могло быть речи, только сугубо научная деятельность. Его уникальный мозг был использован и МИДом на полную катушку. Он был брошен на самый интересный и один из самых сложных участков работы - Индия и Тибет. Он жил там очень долго. Изучал, проникался, перевоплощался. По-видимому, он чувствовал себя там как рыба в воде.
  - Это была для него игра, - сказал Игорь. - Прочитаете книгу - поймете. Он ни во что не верит, друзья мои. Любая вера для него служит предметом иронии. Это страшный человек, ребята. Он использует чужую веру в своих интересах и одновременно смеется над ней. Для него нет ничего святого.
  - Вполне возможно, - подумав, согласился отец Александр. - И это очень плохо. Вернулся он из своего путешествия не так давно. Успел опубликовать несколько статей и выпустил две книги. Был избран народным депутатом, но в политике не задержался. Не знаю, почему.
  - Я знаю, - резко сказал Игорь. - В политике роль личности сведена к нулю, а пути наверх расписаны по пунктам, и как-нибудь по-другому добиться власти нельзя, нельзя покинуть эти рамки, слишком узкие для него, нельзя пересечь границы, иначе даже такие регламентированные пути наверх будут закрыты для него навсегда. Мне на его месте это не понравилось бы.
  Его собеседники помолчали, переваривая услышанное.
  - Перебор, - ответил Осипов.
  - Ты не сгущай краски, - поддержал Булатов. - Не надо рисовать нам портрет сущего дьявола. Такое впечатление, что он твой личный враг.
  - Так и есть, - по-прежнему резко сказал Игорь. - Он довел до гибели Сенечку Шевченко и угрожает Эдику Тимофееву.
  - У тебя какие-то средневековые настроения, - заметил Булатов.
  - Да, - сказал Игорь. - Кровная месть. Пока он не будет уничтожен.
  Отец Александр покачал головой и вздохнул:
  - Я не узнаю тебя, Игорь.
  - Напротив, это очень на меня похоже, - возразил тот. - Просто вы не до конца меня знаете. Боюсь, я и сам не до конца себя знаю. И не надо обращаться к моему гуманизму и всяким хорошим человеческим качествам. Они окажутся на свалке в тот момент, когда больше пользы принесут мои вопиющие недостатки. В борьбе я могу быть зверем.
  На лице Булатова мелькнула улыбка, ни от кого не ускользнувшая.
  Игорь на нее не разозлился, наоборот, улыбнулся в ответ:
  - Не верите? Думаете, я хвастаюсь? Действительно, похоже на бахвальство. Ладно, в деле посмотрим, кто кого одолеет. Делайте ваши ставки, господа. На кого ставите? На мальчишку-выпускника или зарвавшегося специалиста по восточной философии? Осипов, мы же с тобой знакомы с детства. Ставь на меня, не проиграешь.
  Но Осипов не поддержал его тон:
  - Мы с тобой знакомы с детства, и я хорошо представляю себе, на то ты способен в моменты опасности. Дело не в этом. Это не игра, Игорь, ради Бога, пойми, ты никогда в жизни не попадал в переплеты такого уровня. Пожалуйста, я очень тебя прошу. Я тоже начинаю за тебя бояться.
  - Не бойся за меня, - мягко произнес Игорь. - У тебя нет оснований за меня бояться. В конце концов, я же не дурак, чтобы рубить сплеча, напрямую. Конечно же, Профессор намного умнее меня, сильнее физически, у него возраст, знание жизни, людей и психологии, и он к тому же владеет искусством гипноза. У меня нет пока ни возраста, ни знаний, ни опыта, нет ничего подобного его уму. Но зато по этим причинам он до последнего момента не увидит во мне своего противника. А еще - на моей стороне правда, и Бог мне поможет.
  - Это риторическое утверждение, - возразил материалистически настроенный Булатов. - Даже если так и случится, Божью помощь ты доказать все равно не сможешь.
  - Божью помощь не нужно доказывать, - сказал отец Александр. - Ее и так видно, невооруженным глазом.
  - Совершенно верно, отец Александр, - согласился Игорь. - Я верю в правду. Она восторжествует. И поэтому я точно знаю, что уничтожу Профессора, мы все его уничтожим.
  - Добро не всегда уничтожает зло, - спорил Булатов.
  - А мы и не добро, - сказал Игорь. - Мы - справедливость.
  - Тем более.
  Отец Александр взмолился:
  - Ребята, ребята, давайте не будем углубляться! Не ссорьтесь, пожалуйста. Каждому из нас есть чем заняться, тем более что противник у нас отнюдь не слабенький. Игорь, мы за тебя переживаем. Не смешивай импровизацию и самодеятельность, так как это действительно не игра, не шуточки. Мы ждем от тебя сообщений и фактов, и мы ждем тебя самого, целого и невредимого, в добром телесном и духовном здравии. Мы отвечаем за твою безопасность перед твоей мамой, перед Богом, перед обществом, хотя бы потому, что мы тебя старше в чисто юридическом плане. Так что предоставь Юрию Павловичу самому уничтожить себя, а так и произойдет вскоре, он просто лопнет от перенасыщения. Позвольте, я продолжу. Самое интересное, что я узнал об этом человеке - в Москве он считается знатоком всяких культов и оккультизма, безжалостным аналитиком и разоблачителем всего, связанного с религиями, суевериями и группировками. На этих разоблачениях он сделал себе имя.
  Осипов присвистнул:
  - Ого! Макс, он тебя переплюнул.
  - Это вопрос спорный, - отозвался тот. - Мы с ним еще не сталкивались в оном поединке. Поживем - увидим.
  Игорь задумчиво сказал:
  - Значит, в Москве он их разоблачает, а в Горьком - создает. Вот так лицемерие! Цинизм преисподней! Вот к чему приводит стремление к власти.
  Булатов покачал головой и сделал отрицательный жест указательным пальцем.
  - Разве это не стремление к власти? - удивился Игорь.
  - Не только.
  - А что еще он может получить с беспомощных зомби?
  - Это очень банально, друг мой. Миром правят деньги, так как именно они дают власть. На любом уровне.
  - Не может быть! - воскликнул Игорь.
  - Так и есть. Ты разочарован, да? Романтика улетучилась? Увы, в жизни вообще слишком мало романтики. И людьми руководит чаще всего, почти всегда, возможность поживиться. Так что у Профессора нашего не только жажда власти, но и жажда наживы.
  Игорь помолчал.
  - Не понимаю, - сказал Осипов. - Неужели на этом деле можно заработать?
  - Да, и очень много, иначе этим никто не занимался бы. Думаете, кому-то доставляет удовольствие спасать чужие души безвозмездно?
  - А церковь? - спросил Игорь.
  Булатов долго молчал и косился на отца Александра.
  - Смелее, - подбодрил его священник. - Я хорошо знаю, что вы скажете.
  - Я не хочу никого задеть, - сразу оговорился Булатов. - Поэтому не буду разбираться в современном устройстве, например, православной церкви. Но каждая из существующих в мире церквей является коммерческой организацией и зарабатывает деньги, грубо выражаясь, продажей веры. Игорь, ты парень неглупый, вспомни историю, там становится ясно развитие этой структуры. Одно время церковь была гораздо богаче всех государств Европы, вместе взятых. Это вообще была самая богатая и могущественная организация в мире. Сейчас, конечно, несколько другая ситуация, да и мир с тех пор изменился. Но церковь питается не святым духом, и, несомненно, имеет деньги.
  - Боже мой! - поразился Игорь.
  - Мы живем на пожертвования наших прихожан, - пожал плечами отец Александр.
  - И это - немалые деньги, - подхватил Булатов. - Я сам видел священников, которые... Впрочем, это не имеет отношения к делу. Я только хотел дать понять Игорю, что религиозные и идеологические организации - это весьма прибыльный бизнес, о чем он раньше и не догадывался. Милостыня, пожертвования, наркотики, отмывание денег. Осипов, а у тебя почему такое лицо? Ты что, тоже об этом не догадывался?
  - Я об этом никогда не задумывался, - признался Осипов. - Но я потрясен. Это такой пласт! Целый параллельный мир в нашем общем мире!
  - В нашем общем мире есть много таких параллельных миров. К сожалению, почти все они не безопасны, и их необходимо ликвидировать. Это в теории. А на практике, увы, наличие таких миров выгодно многим влиятельным людям, и бороться с ними очень трудно. Верно говорю, Осипов?
  - Я снимаю перед тобой шляпу, Макс, - признался Осипов.
  - Я тоже, - заявил Игорь.
  Отец Александр улыбнулся.
  - У меня вопрос, Игорь, - сказал Булатов. - Если в Братстве так много народу, как они все помещаются в этом подвале?
  - С трудом, - ответил Игорь. - Там очень тесно. Причем, я уже говорил, это могут быть не все члены Братства. Оно растет, медленно, но верно.
  - Этот подвал может быть всего лишь их зимней резиденцией.
  - Не возражаю, Макс, тебе лучше знать, ты же специалист. Но раз у Профессора есть деньги, даже, как ты утверждаешь, большие деньги, и влияние, то он легко найдет для собраний другое место.
  - А что за люди посещают эти собрания? - с интересом спросил отец Александр. - Сколько я уже думал об этом, и все не могу взять в толк, что за народ туда ходит.
  Игорь припомнил и ответил:
  - Люди самые обычные. Ничего особенного, кроме промытых мозгов. Большинство - молодежь, конечно, но есть и очень немолодые бабки. Знаете, они могут быть активными до невозможности. Куда активнее нас, пацанов. Пожилых мужчин мало - они, наверное, ищут смысл жизни в вине. Точнее, в водке. Как они оказались в Братстве, я не вникал. Мало ли что случается, обстоятельства всякие. Да это и неважно. Главное - прекратить это параллельное существование. У них ведь такой вид, что годы наркологического лечения не выведут их из зависимости от Братства.
  - Ты прав, дружок, - сказал Булатов. - Как это ни печально. Посещая подобные сборища, человек очень быстро становится наркоманом. Психологическим наркоманом трансовых состояний. Никакая другая зависимость не сравнится с этой. Никотиновая, алкогольная, наркотическая - это просто пшик на фоне этого ужаса. Увы, эта область в криминалистике еще недостаточно изучена, занимаются тут единицы, и методы никто не разрабатывает. Поэтому нестандартность данных расследований заводит Министерство внутренних дел в тупик, и преступники редко получают заслуженное наказание. У нас ведь еще и считается, что экономические преступления, заказные убийства, вымогательства - это первоочередные дела на повестке дня, а идеологические группировки не являются преступными, и максимум, что можно им вменить, это мелкое хулиганство. Поэтому они вершат свой бизнес в относительном спокойствии и сводят людей с ума. Кстати, в нашей стране только русская православная церковь, надо отдать ей должное, возмущается по этому поводу и занимается кое-какими изысканиями. Правда, пока без весомых результатов.
  - Церковь не уполномочена, к счастью, вершить правосудие, - склонил голову отец Александр. - Это не инквизиция. И мы живем не в средневековье.
  - А мы занимаемся ими по остаточному принципу, - продолжил Булатов. - Такова наша реальность.
  - Что же это получается! - воскликнул Игорь. - Сплошной мрак! Ну уж нет. Вы идите по своему остаточному принципу, а Профессор вместе с его Братством будет уничтожен.
  - Будет, будет, - подтвердил Булатов. - Только не горячись.
  - Паспортные данные его узнали? - спросил Осипов.
  - Ну, это совсем просто, - махнул рукой Игорь. - Живет на улице Ульянова, со своим братом, Денисом Павловичем. А тебе зачем? Следить за ним никто не станет.
  - Машина есть?
  - Есть, у Дениса Павловича. Все подобные сведения я записал, они лежат в его книжке. Там прочитаешь, а лично мне не интересно.
  - Кстати, - вспомнил Булатов, - насчет книжки. Ты уверен, что она написана Юрием Павловичем?
  - Сто процентов.
  - Почему?
  - А больше некому. Загляните в нее - и сразу все поймете. Никто, кроме него, не мог так издеваться над написанным.
  - И еще, - продолжал Булатов. - Меня беспокоит твое убеждение в существовании гипноза.
  - Макс, я говорю только то, что видел собственными глазами. Я допускаю, что Профессор владеет гипнозом, так как нечто похожее свидетельствовал Федя, и обстановка этому способствует, но допускаю также, что это либо преувеличение, либо шарлатанство.
  - Я не верю в гипноз, - предупредил Булатов.
  - Думаю, это легко проверить. Как только я получу подтверждение, я тут же сообщу об этом вам.
  - Подтверждения не будет, - безапелляционно заявил Булатов. - Впечатление гипноза составляют внешние факторы - большое скопление народа в замкнутом пространстве, восточные курения, состояние толпы, все эти устрашающие атрибуты. Вот со стороны и может показаться, что имеет место гипноз.
  - Макс, категорическое неверие во что-либо - это мракобесие, - заметил Осипов.
  - Я не верю в то, с чем не сталкивался в реальности, а с гипнозом я как раз никогда не сталкивался, несмотря на мою "специализацию". Вот к чему приводит успешно завершенное первое в жизни дело - теперь мне сплавляют все сектовые расследования. А я, если честно, к этому не стремлюсь. Очень сложно и опасно, никакой перспективы улучшения ситуации и до ужаса непредсказуемые результаты, и еще более непредсказуемые последствия. Берясь за такое дело, как будто садишься на пороховую боку, которая может взорваться в любой момент вместе с невинными людьми. Они ведь, по сути, заложники, и ни в коем случае не должны пострадать.
  - Это правильно, - отозвался отец Александр.
  - Это норма жизни, - возразил Булатов. - Иначе нам грош цена. Игорь, ты когда должен возвратить книгу в Братство?
  - Мне не назначили никакого срока. Как прочитаю, так и верну. Но вы все равно разберитесь с ней побыстрее, чтобы не вызвать подозрений. К сожалению, пока я не могу сказать, много ли экземпляров у Профессора, но постараюсь, если понадобится, достать один как вещественное доказательство.
  - Хорошо бы. Фотокопии я сделаю, но оригинал, конечно, имеет больший вес.
  - Какая ерунда, - охладил их пыл Осипов. - Вот я пролистал начало. Это ахинея, а не вещественное доказательство! Он скажет, что это просто фантастические очерки, феерии, как у Александра Грина, и что никакого отношения к делу не имеют, и он не виноват в том, что читатели воспринимают их неадекватно. Самое противное - суд с этим согласится.
  - В суде мы будем бить по нему не только книгами! - сказал Игорь. - Против свидетельских показаний ему нечего будет возразить. И главным свидетелем буду я.
  - Свидетель, - улыбнулся Осипов. - Боюсь, развязать языки всем остальным будет трудновато, если вообще возможно.
  - А ты сегодня как-то пессимистически настроен, - ответил Игорь. - Встряхнись, все будет хорошо.
  - К сожалению, Осипов прав, - констатировал факт Булатов. - Таковы особенности психологии человека. Члены Братства воспринимают разоблачение не как спасение из паутины или освобождение от рабства, а как вражескую агрессию. Не забывай, Игорь, что все члены Братства, кроме Профессора, искренне верят в созданную им мифологию и картину мира. Мы можем разрушить Братство, но от этого момента до свидетельских показаний еще очень далеко.
  - Что же нам тогда делать?
  - Ждать, мой друг. Врачи из центров реабилитации частенько творят чудеса с такими пациентами, хотя и не всегда. Тут уж как получится. Но ты не волнуйся, в моем первом деле было еще меньше надежд на успех. По сравнению с ним твой Профессор - просто невинная овечка. Так что твоя озабоченная гримаса... Кстати, Осипов, а твои коллеги оповещены об операции? А то Игорь позвонит с каким-нибудь важным известием, а они сочтут его психом и пошлют куда подальше.
  - Нет, я им сказал. Они, правда, покрутили пальцем у виска по поводу того, что я связался с этой бодягой, но письменный приказ сверху их утихомирил. Так что они готовы к любым неожиданностям в телефонной трубке, вплоть до наступления конца света.
  - Конца света не будет, - спокойно сказал Булатов.
  Отец Александр округлил глаза от изумления.
  - Вообще? - уточнил Осипов. - Никогда?
  В его голосе звучал сарказм, но Булатов на него не поддался:
  - Вообще. Никогда. Вы опять ударяетесь в мифологию, товарищи. Давайте не отрываться от реальности. Отец Александр, я хочу вас предостеречь. Они напали на вас не случайно. Вы вспомните, чем вы могли насолить Профессору.
  - Я о нем услышал впервые только от Игоря после гибели Сенечки Шевченко.
  - Да, но он, видимо, знал вас раньше.
  Отец Александр выглядел беспомощно:
  - Ничего не могу сказать об этом. Я с ним не встречался, честное слово.
  - Значит, ваша деятельность ему чем-то вредила.
  - Надеюсь на это! - с чувством ответил отец Александр.
  Булатов покачал головой:
  - Если вы будете продолжать в том же духе, они будут нападать на вас до тех пор, пока не добьются своего.
  - Я буду продолжать, несмотря на все нападения и... - Отец Александр нещадно хрипел. - На все воля Божья.
  Булатов развел руками:
  - Все же я призываю вас к осторожности, отец Александр. Вы не одинокий волк, чтобы бросаться своей жизнью как попало. Помните о своей ответственности перед множеством других людей, которые в вас верят. Я вас умоляю, отец Александр. Ну что же вы такой непримиримый.
  - Я постараюсь, - неохотно пообещал отец Александр.
  - Игорь, теперь я обращаюсь к тебе.
  Тот сделал нарочито внимательное лицо, но через секунду улыбнулся.
  - Игорь, у тебя самая серьезная задача из всех. Ты находишься в самом центре событий. Твоя обязанность - собирать факты и передавать их нам. Пока ты среди тех людей, твоя безопасность попадает под удар. Спасти тебя может только холодная расчетливая голова, способность к импровизации и инстинкт самосохранения. Никогда не теряй хладнокровия, даже если наступит этот ваш конец света. Только спокойствие гарантирует успех. Не надо горячиться, не надо терять голову, не надо заигрываться и переигрывать. И всегда, всегда помни об осторожности.
  - Ладно.
  - Осипов, а ты будь начеку и жди звонков.
  - Я знаю. Ты что, собрался уходить?
  - Да, мне пора. В следующий раз встретимся, как и договаривались, через неделю. Отец Александр, вы еще здесь посидите?
  Отец Александр спохватился, нашарил свою палочку и с заметным трудом поднялся на ноги, Игорь ему помог.
  - Тогда не откажите несчастному грешнику, - шутливо предложил Булатов. - Позвольте ему довезти вас до дома. Я на машине, и мне не трудно.
  - Спасибо большое, - отец Александр не стал ломаться. - Но я не домой, а в Разовку. У меня еще будет вечерняя служба.
  - Хорошо. Игорь, ты с нами?
  - Нет, Макс, я еще поболтаю с Осиповым. Отец Александр, до свидания.
  - До свидания, Игорь. И пожалуйста, постарайся помягче со своей мамой.
  Игорь нахмурился.
  Булатов и отец Александр вышли, сели в машину и уехали.
  - Я побуду у тебя еще чуть-чуть, - попросил Игорь Осипова. - Ведь только тут я могу еще вести себя как обычно, оставаться самим собой.
  - Будь сколько хочешь. Еще чаю поставить?
  - Нет, не надо.
  Они оба некоторое время сидели в молчании, откинувшись на спинку дивана и закрыв глаза, в одинаковых позах. Потом Осипов спросил:
  - А зачем ты приплел сюда своего отца? Ты же знаешь, что он мертв!
  - А чем еще я мог сразу и навсегда отвадить ее вмешиваться в мои дела на то время, пока мы заняты этим Братством? Я со всем согласен: это было жестоко, и можно было наверняка придумать какой-нибудь другой способ. Осипов, теперь я уже ничего не изменю. Ты думаешь, я совсем бессердечный?
  - Нет, что ты, - утешил его Осипов.
  - Мне было так же больно, как и ей. Никогда мне не было так больно, как тогда. Но Осипов, отступать было нельзя. После того, как я увидел Сенечку Шевченко на крыше, я сразу понял, что Профессор предопределил конец Эдика, моего друга. И еще я понял, что не допущу этого. Мы с тобой обсуждали связанные с этим проблемы. Я смирился с тем, то школу придется заканчивать экстерном, юрфак в Москве отложить и следующий год работать в самом низу прокуратуры. Эдик для меня гораздо важнее. Мне было очень больно оскорблять мою маму, но... По-другому было нельзя.
  - Я хорошо понимаю тебя, Игорь, - произнес Осипов. - Я даже больше скажу: на твоем месте я поступил бы точно так же. Если бы, конечно, мне хватило силы. Ты удивительный человек, Игорь.
  - Нет, - возразил Игорь.
  Помолчал и добавил:
  - Единственное, что меня беспокоит, Осипов, - как бы мы не проиграли эту борьбу. Ведь тогда все наши усилия и жертвы пропадут зря. Эдик погибнет, я никогда не вернусь к маме...
  - Что за чушь! - повысил голос Осипов. - Немедленно прекрати эти упаднические настроения! Мы не проиграем в этой борьбе. Ты же видел Макса! Ты можешь себе представить, чтобы он хоть что-нибудь кому-нибудь проиграл?
  - Он - вряд ли, - улыбнулся Игорь.
  Осипов приободрился:
  - Ты не слушай его скромных речей, он всегда прибедняется. На самом деле он - как снайпер-профессионал. Он внимательно прицеливается и потому бьет без промаха. Он боец до мозга костей, он победитель до мозга костей. И из Москвы его сюда прислали временно - пока не уляжется шумиха после его дела, так как фанатики могли его убить. Знаешь, как в американской программе по защите свидетелей.
  - А ты-то откуда это знаешь? - засмеялся Игорь. - Сам Макс на эту тему точно не распространялся.
  Осипов скривился, затем нехотя признался:
  - Подслушал под дверью, когда в верхах обсуждали его кандидатуру. Так что не надо терять оптимизма. Все будет хорошо, неприятности закончатся, жизнь вернется в свое обычное русло, а крах Братства гумитов станет началом твоей служебной карьеры. Не думай о плохом.
  - Постараюсь.
  Тут их уединение нарушила Ната Осипова. Она ворвалась в свой домик, как свежий ветер, и защебетала веселой птичкой. Ее мужа поразило, насколько быстро сумел преобразиться Игорь Белояр - на лице у него появилось угрюмое застывшее выражение, говорить он стал с трудом, а через несколько минут и вовсе буркнул невнятное "Ну пока" и ушел, скомкав весь предыдущий разговор. Осипов был озадачен и даже встревожился.
  А Натка покачала головой вслед гостю и пожалела от всей души мальчика, слетевшего с катушек от постигшей его беды.
  Кара небесная
  Хотя внешне Валера Бабин и напоминал теперь Сеню Шевченко, в душе он с этим ни на мгновение не соглашался. Не то чтобы он умом осознавал ситуацию, но чувствовал, что все разладилось, что подступает беда, и знал даже, откуда, с какой стороны. Не знал только, как ему от этой беды спастись. Инстинкты сигнализировали ему о нависшей над ним угрозе. Победить ее у него не хватило бы сил, а страх не давал действовать. Он столько красноречивого и невероятного насмотрелся в Братстве гумитов - у кого угодно от такого душа убежала бы в пятки.
  В Братство Валера попал, как и абсолютное большинство всех остальных потенциальных гумитов, посредством кого-то еще. Сейчас уже и не вспомнить, кто именно соблазнил его романтикой подполья, для мальчика нет ничего прекраснее запретного, активного, непонятного, зовущего на баррикады, волнующего кровь, будоражащего воображение. Этим-то и привлекло Братство гумитов Валеру - оно как бы приглашало новичка поиграть в войнушки, в шпионов, в спасителей мира, давало возможность ощутить причастность к чему-то грандиозному, чего еще никто не видел, хотя оно есть. Это ощущение поначалу пьянило, но затем вдруг что-то пошло не так. Жизнь вокруг Валеры шла своим чередом, нимало в нем не нуждаясь, а он оказался на запасном пути, завяз в тупике и находится не в приключенческом фильме, а в холодной гробнице. Это вызвало беспокойство, которое усиливалось день ото дня. Но разом прекратить посещения собраний Братства Валера не мог. У него просто не получилось. О не выдержал даже одного вечера. Пытался читать газеты, книжку, смотреть телевизор, слушать музыку - ничего не помогало. Его била дрожь, он стучал зубами и не видел окружающее из-за темноты в глазах. Вышел прогуляться, и ноги сами понесли его к подвалу, где в это время Профессор открывал свою обычную проповедь. Вот тут Валера стал по-настоящему бояться. Он понял, что отсюда не уйдешь вот так просто, для этого надо приложить определенные усилия.
  Кроме того, взгляд Профессора его страшил. Казалось, он читал Валерины мысли. Валера начал старательно прикидываться законопослушным членом Братства, но обмануть столь проницательного человека, как Профессор, было невозможно. После этого за мальчиком установили слежку, пока он лихорадочно выискивал пути, которые позволят ему вырваться на свободу. Припоминая произнесенные клятвы, он предполагал, что Братство в целом воспримет его желание покинуть сообщество изменой, и бесповоротно осудит. Можно было бы попроситься уйти у начальства... В обычном положении он бы так и сделал, но при мысли о Профессоре у Валеры волосы становились дыбом, такой ужас он наводил на нижестоящих.
  Нет, придется выбираться как-нибудь самому.
  Если получится.
  С возрастающим страхом он видел, что повторяет судьбу Сени Шевченко. Он стал таким же подозрительным, прибитым, никому не нужным. Окончательное сходство довершили провалы в памяти, настигшие Валеру внезапно и загнавшие его в панику. Он почувствовал, что теряет разум, и ничего не мог с этим поделать. Жаловаться кому-либо - боязно. Упрячут в психушку, тогда пиши пропало, оттуда уже никогда не выберешься. Или - еще хуже - посмеются над его трусливостью и посоветуют впредь не лезть куда попало, а думать головой.
  Да, трусливость, ну и что? Она же основана на том, что он видел собственными глазами! И не трусливость это вовсе, а осторожность...
  Ну, пусть трусливость. А чего еще можно ждать от мальчика, который знает, что Великий Гуми беспощадно карает предателей! Посмотрел бы он на тех, кто здесь вздумал бы проявлять храбрость!
  Вскоре он заметил за собой слежку Плескача и на некоторое время предался отчаянию - ему показалось, что все кончено, спасенья нет и не будет. Затем справедливо рассудил: одному ему не справиться. Правда, союзников он стал искать не среди посторонних, а в самом Братстве. Он затаился и начал присматриваться и прислушиваться - нет ли рядом хоть одного сердобольного сотоварища, с кем можно поделиться и на кого можно положиться.
  При этом все его маневры Профессор не просто наблюдал, но и просчитывал в уме на несколько ходов вперед, настолько это было легко и предсказуемо.
  Но в Братстве Валера не нашел единомышленников. Таких, как Сеня Шевченко, и таких, как Валера, в Братстве презирали как балласт, тянущий развивающееся Братство вниз. Они оказались среди остальных "телом инородным". Поэтому Валера держал язык за зубами, пока в подвале не появился Игорь Белояр.
  Странно, но в тот момент Валера воспрял духом и увидел в новичке свой последний шанс. Хотя с ним и случилось несчастье, и выглядит он неважно, однако было в нем все же что-то, располагающее к себе, достойное доверия. Братство еще не успело втянуть новенького в свою среду, и он мог понять Валеру.
  Главное, чтобы Эдгара Тимофеева при нем не было.
  - Ты заем сюда пришел? - спросил Валера. - То есть я слышал о тебе, но заем именно сюда? Ведь гораздо естественней было бы... ну, хотя бы сходить в церковь.
  - А какая разница? - покосился на него равнодушный Игорь.
  - Разница большая. В церковь легче - пришел и ушел. А отсюда уйти очень сложно.
  - А что, многие уходили?
  - Не помню ин одного... А кто пытался, тех объявляли изменниками, и...
  Валера умолк.
  - И? - поторопил его Игорь.
  - И Великий Гуми их наказывает, - Валера затрепетал. - Он их убивает.
  На лице Игоря выразилось сомнение.
  - Ты мне не веришь, - опечалился Валера. - Но это правда!
  - Я тебе верю, - возразил Игорь. - Просто ты сам можешь ошибаться.
  - Как я могу ошибаться - я же видел!
  Игорь кивнул головой.
  Валера вздохнул.
  - Уходи отсюда, Игорь, - произнес он шепотом. - Уходи, пока не поздно!
  - Я не могу уйти, - ответил Игорь.
  - Почему?
  - Мне больше некуда идти.
  Валера замолчал. От разговора с Игорем у него постепенно спадало напряжение в душе. Давно он не говорил с людьми по-человечески! Это такое наслаждение, когда тебя понимают! Когда тебя слушают! Не считают мерзким отбросом на задворках Братства!
  Он так соскучился по обыкновенной жизни, даже слезы наворачиваются на глаза.
  - А ты почему хочешь уйти отсюда? - вдруг спросил Игорь. - Ведь ты здесь уже давно. Привык, наверное.
  - В том-то и дело, что не привык, - снова вздохнул Валера. - Видимо, я ненормальный.
  - Ерунда, - сочувственно произнес Игорь. - Каждый воспринимает по-разному. Может быть, я тоже не привыкну.
  Валера всполошился:
  - Вот именно! Вот именно, Игорь! Поэтому уходи отсюда! Уходи отсюда сейчас, пожалуйста! Иначе будет поздно, и ты не уйдешь никогда! А то еще знаешь как сделай - провинись в чем-нибудь по-мелочи. Ну, там, не выполни распоряжение офицера. Или расскажи о Братстве кому-нибудь из приятелей, и чтобы офицеры об этом догадались. Тогда тебя они сами исключат из Братства. Без претензий, потому что ты здесь всего несколько дней. Ну, поколотить могут хорошенько, на будущее, а ты знай себе помалкивай и радуйся, что избавился от них. Поверь мне, это намного лучше, ем жить вот так, как я сейчас.
  Игорь вздрогнул:
  - Поколотят? Ну уж нет!
  - Поколотят. Обязательно. Для острастки, а как же. Вдруг ты надумаешь разбалтывать про наши секреты, это нельзя. Вот и поколотят. А потом оставят в покое.
  Валера улыбнулся с сожалением. Сам он, без сомнения, охотно согласился бы на избиение до полусмерти, только бы его после этого оставили в покое. Но нет, он слишком много знает о Братстве, чтобы его отпустили так. Ему, Валере, надо придумывать какой-то еще выход.
  - Игорь, а ты спасайся, беги отсюда немедленно!
  Игорь отрицательно покачал головой.
  Валеру сердило такое непонимание:
  - Игорь, ты здесь всего несколько дней, а я ходил сюда больше года! Я видел такие вещи - страшно даже вспоминать! Братство гумитов - это не жизнь, а смерть! Мир заканчивается, когда ты переступаешь порог этого подвала! Скоро для тебя ничего реального уже не останется, кроме этого подвала. Смотри, вон там - Плескач.
  Он снизил голос до шепота:
  - Это правая рука Профессора. Я не встречал человека ужаснее, чем Плескач. Он пользуется особым покровительством Великого Гуми, поэтому нам запрещено думать о нем плохо! Впрочем, нам вообще запрещено думать. Плескач держит нас всех в железной руке и ни за то не отпустит. Понимаешь, он уполномочен самим Великим Гуми за нами следить, чтобы мы не вышли из повиновения. Если он скажет всему Братству, что Великий Гуми хочет твоей смерти, достанет нож и прирежет тебя у всех на глазах, никто за тебя не заступится. Наоборот, все будут кричать "ура"!
  - Не преувеличивай, - сказал Игорь.
  - Честное слово! Я не сочиняю это! Ты же слышал один из лозунгов Братства: кто не с нами, тот против нас, а кто против нас, тот должен быть уничтожен.
  - Ну, лозунги всегда звучат угрожающе. На то они и лозунги.
  - Лозунги Братства - это лозунги Великого Гуми. Они сбываются. Поэтому их все боятся.
  - Лозунгов нельзя бояться.
  - Не путай меня! - жалобно попросил Валера. - Мы боимся не лозунгов. Мы боимся Плескача. А еще больше мы боимся Профессора. - Он опять понизил голос. - Я почти уверен, что Профессор - не человек, а сам Великий Гуми, воплотившийся в человеке! Иначе он не мог бы творить чудеса. Великий Гуми замаскировался под Профессора. Он знает все. От него не спрячешься. Он читает мысли людей и умеет двигать предметы на расстоянии, не прикасаясь к ним.
  Игорь разочарованно вздохнул. Он только-только начал рассчитывать на первого серьезного свидетеля обвинения, а Валера ударился в мистику и все испортил. Такую чепуху, насчет тих чудес, не воспримет без смеха ни один следователь, ее не внесешь в протоколы, ее невозможно доказать никакой экспертизой. Чудеса не подошьешь к делу. Само упоминание о них превратит их расследование в детскую забаву. Скорее всего, в судах нечасто рассматриваются такие дела, и скорее всего, считаются второсортными, вообще не заслуживающими внимания, по сравнению с кровавыми уголовными преступлениями, где все факты налицо и легко укладываются в привычные системы. Свидетеля вроде Валеры суд встретит со смехом и снисхождением - брезгливым снисхождением нормального человека к психически неполноценной человеческой особи.
  Валера, при всем желании, не мог оказаться полезным. Его и правда надо отправить в какой-нибудь реабилитационный центр и восстановить его мозги, чтобы ему перестали мерещиться чудеса.
  - Да ты не волнуйся, Валера, - произнес Игорь. - Ничего страшного не произойдет.
  Лицо у Валеры стало вдруг страдальческим.
  - Ты мне не веришь, Игорь.
  Он помолчал и добавил:
  - Я бы тоже на твоем месте в это не верил. Просто ты еще мало видел. Мне грустно за тебя, Игорь.
  - Если это тебя успокоит, Валера, то дело не в тебе. Я вообще ни во что не верю. Я такой от природы.
  - А по-моему, ты очень добрый.
  - Доброта не зависит от веры. Но я и не добрый.
  - Ты здесь погибнешь, Игорь. Они тебя угробят, Профессор и Плескач.
  - Ну и что?
  - Тебе не страшно?
  - Нет.
  - Разве может быть не страшно?
  Игорь пожал плечами:
  - Наверное, может. Скажи мне лучше, ты когда-нибудь видел Регину? Кто она такая?
  Этот вопрос поверг бедного Валеру в панику. Но он честно решил предостеречь новичка, поэтому ничего не скрывал и рассказывал то, что ему было известно, хоть и побледнел и совсем понизил голос, так что его было почти не слышно.
  - Это ужасно, Игорь. Я видел Регину много раз, но не знаю, кто она. Этого никто не знает. Иногда она здесь появляется, иногда исчезает. Ее все боятся. Так что временами сложно определить, кто главнее - Профессор или Регина.
  - Почему?
  - Не могу объяснить, Игорь. Это невозможно объяснить. Ты сам однажды ее увидишь и поймешь, почему. Они, конечно, очень разные, но они как будто вылеплены из одного теста.
  - Вот как? Она что, тоже творит чудеса?
  В голосе Игоря не было сарказма, но Валера все равно огорчился.
  - Умеет, - подтвердил он. - Ты сам увидишь.
  Игорь посмотрел на него с жалостью. Ну совсем плох мальчик. Ничего удивительного нет в том, то Сеня Шевченко дошел до попытки самоубийства. Как плохо, Господи. Отвратительно.
  Скоро вдобавок придет Профессор. Не следует попадаться ему на глаза вдвоем. Ему вообще не следует попадаться на глаза лишний раз. И все-таки, кто такая эта Регина? Где она, какая она, почему она внушает всем такой страх? Ведь Профессор явно опаснее ее. И он имеет силу, а Регина...
  Краем глаза Игорь уловил движение у входа в комнату - там появился Плескач и его компания. Это говорило о скором приходе и Профессора, и о начале их обычных собраний. Пришел и Эдгар, нашел взглядом друга и присоединился к нему.
  - Ты скоро будешь активней меня, - с легкой завистью произнес Эдгар вместо приветствия. - За тобой не угонишься.
  Игорь пожал плечами:
  - Просто было свободное время, вот я и пришел. Ты тоже сегодня рановато явился. Что-то случилось?
  - Нет, я всегда так прихожу.
  С приближением Эдгара Валера отодвинулся от Игоря и сделал вид, что ничего никому не говорил. Собственно, Эдгар на него не обратил внимания. Он не интересовал Эдгара. Зато он очень интересовал Плескача - тот сразу подошел к Валере и, не сводя с него взгляда, то-то приказал. Валера весь сжался и стал одинокий и испуганный, как ежик в тумане. "Надо спросить у Макса насчет подходящего центра реабилитации. Пусть Осипов поможет Валере туда добраться, и его еще можно вытащить. Жаль только, что свидетель из него не получится".
  Тем временем Плескач на правах офицера положил руку Валере на плечо и таким образом ввел в одну из комнатушек на периферии общего зала. Там беднягу ждал Профессор, неизвестно как там оказавшийся. Валера, и без того трепетавший, тут и вовсе чуть не сорвался до истерики. Профессор смотрел на него не мигая.
  - Здравствуйте, - прошептал Валера, чтобы поскорее нарушить молчание, которое неизвестностью усугубляло его страх.
  Но Профессор неожиданно заговорил с ним обычным, будничным тоном, и тем окончательно сбил Валеру с толку.
  - Добрый день, Валерий. Как дела? Я спрашиваю потому, что в последнее время ты не слишком часто здесь, у нас, появляешься, и я забеспокоился - не случилось ли с тобой чего-нибудь. Может быть, ты заболел?
  Валера в изумлении таращил на него глаза и ничего не понимал. И в непроницаемом лице Профессора ничего увидеть было нельзя, да и смотреть на него страшно - того и гляди, увидишь молнии вокруг его священного тела... Валера отвел взгляд.
  - Ты же знаешь, Валерий, - продолжал Профессор, - заботиться о благе каждого члена нашего Братства, пусть даже самого маленького - это моя первейшая обязанность. За сохранность нашего великого Братства я отвечаю перед самим Гуми! Поэтому твое состояние меня тревожит. Ведь в самом начале, когда ты попал к нам, ты казался ценным, весьма ценным сотрудником. Ты действительно был Братству очень полезен. Я тогда подумал, что ты далеко пойдешь и скоро станешь гордостью и славой Великого Гуми, который, несомненно, вознаградит тебя за старания. Вернее, вознаградил бы, так как внезапно твои старания куда-то улетучились, и ты сник. И с тех пор сникаешь все больше и больше. Валерий, что случилось?
  - Я не знаю, - ответил тот, весь дрожа.
  Присутствие Плескача за спиной на него давило и постепенно могло бы расплющить, как блоху.
  - Тебе у нас что, не нравится? - спросил Профессор мягко.
  Валера встрепенулся и принялся разубеждать:
  - Не нравится? Что вы! Мне очень, очень здесь нравится! Я же прихожу сюда уже давно, неужели я стал бы... смог бы... Не думайте так, пожалуйста! У нас замечательное Братство! Самое лучшее Братство в мире! И я скорее умру, чем позволю кому-нибудь в этом сомневаться!
  От усердия ему не хватало воздуха, он начал задыхаться. Профессор на мгновение улыбнулся уголками губ и спросил:
  - А ты сам в этом не сомневаешься?
  - Я?! - воскликнул Валера в таком ужасе, что даже утратил дар речи и только глотал воздух, как рыба, выброшенная на сушу.
  - Ты ведь много раз слышал, милый мой Валерий, мои проповеди, поэтому прекрасно знаешь, что Великий Гуми щедро награждает своих служителей, но зато предателей карает без пощады. Перед вступлением в Братство нужно хорошо подумать, готов ли ты к такой перемене, хотя рано или поздно эту перемену предстоит пережить всем людям без исключения. А после того, как ты вступил в наше Братство, пути назад уже нет, потому что тогда это будет уже предательство по отношению к Великому Гуми, и за это последует наказание.
  - Нет! - крикнул Валера. - Вы думаете, я предатель? Я не предатель!
  - Я пока ничего не думаю, - возразил Профессор. - Но твое поведение однозначно говорит либо о предательстве, либо о том, что ты готов совершить его.
  - Пожалуйста, нет!
  Валера умоляюще сложил руки и уже почти плакал. Взгляд Профессора был колючим, атмосфера в комнате накалилась. Плескач с независимым видом следил за ними и в любой момент намеревался взять мальчишку за шею и сжать насмерть, пока не сломается. Но Профессор еще такого сигнала не давал, к сожалению.
  - Ты ведь помнишь, Валерий, что я вижу твое сердце?
  Тот вздрогнул и ответил:
  - Да...
  - Твое сердце открыто?
  - Да...
  - Ты пытаешься обмануть не меня, а самого Великого Гуми! Думаешь, тебе это удастся? Великий Гуми видит все!
  - Я знаю! Я не обманываю! - уверял Валера.
  Он и впрямь слишком боялся Великого Гуми, чтобы обманывать, но инстинкт самосохранения был сильнее - он молчал. Пусть Гуми в лице Профессора сам читает в его сердце, если действительно умеет это делать, а он, Валера, будет молчать, как партизан. Плескач за спиной - куда более веский аргумент, чем не доказанное наукой чтение мыслей. Своя шкура дороже.
  И Профессор, и Плескач презирали его за слабость, но ему было все равно. Плевать ему на их презрение, когда речь идет о сохранности собственной жизни. Он собирал в кулак остатки воли и инстинкта самосохранения.
  - Я уже давно являюсь членом нашего Великого Братства, - дрожащим голосом сказал Валера. - Вы же понимаете, что за такой долгий срок я весь... пропитался нашим Братством и не представляю себя без него. Ведь без Братства я - ничтожество, и только в Братстве стал человеком.
  Взгляд Профессора снова стал колючим - Валера изворачивался, как угорь, Такой жизненной хватки от него Профессор не ожидал.
  - Я не могу предать Братство, потому что сам принадлежу Братству и не собираюсь его... покидать. Я же часть Братства.
  А Валера разливался соловьем, воодушевленный своим, как ему казалось, успехом.
  - Я к нему так привык... А в последнее время я... просто... заболел. Да, я заболел. Я попал под дождь и простудился. Да, я простудился, но я уже выздоравливаю. У меня только до сих пор болит голова, а так я чувствую себя нормально. Скоро я совсем выздоровею, и все будет как раньше. Вы даже не заметите, как я меняюсь к лучшему.
  Профессор смотрел на него без выражения и думал о том, что на Валере система дала сбой, раз не подчинила его полностью и оставила ему такой мощный стимул к существованию. Хотя лепечет он явный бред, конечно, первое приходящее в голову. За ним, разумеется, нужно пристально следить, чтобы не допустить каких-то эксцессов.
  - Прекрасно, Валерий. Я тебе верю, раз ты меня убеждаешь. Главное - ты сам веришь в свои слова?
  - Да, - преданно глядя ему в лицо, ответил Валера.
  - Хорошо. Ты можешь идти, но помни: сам Великий Гуми наблюдает за тобой, он видит тебя и знает о тебе все. От него нигде не спрячешься. Он достанет тебя даже из-под земли, если ты надумаешь скрываться.
  - Я не буду скрываться, - пообещал Валера.
  - Ну, тогда иди. Сейчас начнется проповедь.
  Валера вышел оттуда со вздохом огромного облегчения. Он думал, что смог обмануть их бдительность, по крайней мере пока, и тем самым продлить себе жизнь, хотя бы на день. На прежнем месте он не нашел ни Игоря, ни Эдгара - они вместе со всеми уже удалились в общее помещение, слушать проповедь. Валера тоже отправился было туда, но почему-то свернул в какой-то закоулок и о чем-то начал размышлять, о чем-то совершенно постороннем, что отвлекло его от Братства. Это стало в последнее время ему свойственно - вроде бы напряженная работа мозга, предпринимается масса усилий для понимания чего-то очень важного, но никогда не достигает никакого результата, упирается в тупик и там умирает от перенапряжения, не успев даже сформулироваться или хотя бы дать какое-нибудь ощущение, более или менее доступное. Валере становилось от этого страшно - должно быть, именно так начинал сходить с ума Сенька Шевченко, царство ему небесное, бедняге. И вот Валера, в таком же отстранении, стоял в закоулочке и напряженно о чем-то думал, только не знал, о чем.
  Внезапно от сквозняка чуть-чуть раздвинулись занавески открытой двери закоулочка. Валера машинально заглянул туда и мгновенно очнулся от своего полуобморочного состояния. Он увидел Профессора, тот возложил обе руки на голову другого человека и, всей своей позой и выражением лица выказывая максимальную концентрацию, вполголоса произносил какие-то заклинания. Валера еще к тому же не сразу понял, с кем Профессор проделывал эту манипуляцию. Это было невероятно. Невероятно и ужасно. Никто не мог бы этого себе представить. Обрушилось бы все их Великое Братство, обрушился бы в пропасть небытия весь их Великий Гуми. Валера к тому моменту уже был на пределе, а тут его покинул окончательно даже символ веры их Великого Братства.
  Он теперь старался двигаться аккуратно и тем более не возбуждать подозрений. Он может развалить Братство и должен дорожить... Лишь бы его никто не заметил. Но Профессор все-таки услышал его мимолетный вздох, тут же обратил внимание на шевелящуюся занавеску и открытую по чьей-то расхлябанности дверь (офицеры, безусловно, понесут наказание и впредь получше будут следить за таким важным структурным элементом Братства, как дверь) и на удаляющуюся спину незадачливого Валеры, который и не догадывался, что подсмотрел таинство, недоступное даже для высших, довереннейших офицеров и самых ближайших помощников, и следовательно, судьба его предрешена, поскольку этого таинства не должен знать никто, никто на белом свете. На сей раз Профессор не улыбался уголками губ, а хмурился.
  Валера потихоньку смешался с толпой и постарался притвориться, что готовится слушать проповедь. На самом деле он снова принялся думать, что ему теперь предпринять и как спастись. Главное, чтобы его никто не заподозрил. Надо притворяться, будто ничего не произошло. И, наверное, поговорить с Игорем Белояром. Без Эдгара. Игорь может понять. И, наверное, поможет.
  Остановившись на этой мысли, Валера чуть-чуть приподнял голову и поискал взглядом Игоря. Тот стоял рядом с Эдгаром, и на лице его была прежняя каменная неподвижность. Неразлучники, сладкая парочка. Вот же, какие приятели. Таким манером Эдгар испортит ему весь план... Ведь без посторонней помощи обойтись будет очень трудно, а помочь может только Игорь Белояр. То есть только он может захотеть помочь. А остальные просто бросят его на произвол судьбы.
  Срочно.
  Но Игорь, как назло, Валериного взгляда не замечал - они с Эдгаром вели обычную гумитскую жизнь, выслушивали проповедь, читали принесенные Профессором брошюрки и листовки, разговаривали с другими ребятами. Им не было никакого дела до Валеры. И тут его опять вызвал к себе сам Профессор.
  Валера, все планы которого были нарушены, начал злиться и терять всякое самообладание. А Профессор был, напротив, серьезен и деловит. Он сказал:
  - Я еще раз подумал о том, о чем мы с тобой говорили, Валерий. Может быть, конечно, ты и прав, считая свое состояние болезнью. Я имею в виду болезнь телесную, а не духовную, поскольку ты уверен в себе без каких бы то ни было сомнений. Хорошо. Но у нас в Братстве есть человек, которого я уже давно не видел. Он не заходит сюда уже целую неделю, ни одного дня с прошлого четверга. И вот я волнуюсь. Возможно, он тоже заболел, как и ты, и тогда его надо вылечить. А возможно, он вдруг усомнился и замыслил предательство, тогда надо принимать совсем другие меры.
  Валера кивал головой, выражая согласие.
  - Ты его хорошо знаешь, Валерий. Это Витя Сазонов, вы с ним одного возраста.
  Валера снова кивнул, хотя, сказать по правде, Витю Сазонова он помнил плохо.
  - Он живет на улице Лавандовой, - продолжал Профессор. - К сожалению, там криминальная обстановка не самая лучшая в городе, другими словами, район хулиганский и небезопасный. В одиночку там бродить не рекомендуется, и конечно же, одного я тебя туда не пущу. С тобой пойдет Дмитрий Романов.
  Валера озабоченно моргал глазами, пытаясь что-нибудь понять. А перспектива идти куда-то вдвоем с Дюмоном и вовсе не радовала.
  - А зачем мне туда идти? - спросил он.
  Профессор с упреком покачал головой, словно удивляясь его непонятливости.
  - Меня всегда беспокоит, если с кем-нибудь из нашего Братства что-то случается... нехорошее. Об этом необходимо узнавать и принимать нужные меры, чтобы сохранить наше Братство в целости и не нанести ему никакого ущерба. Я хочу отправить тебя в разведку к Вите Сазонову. Ты парень неглупый, сможешь разобраться, что к чему. Если там ничего страшного нет, то просто поговоришь с Витей, ободришь его, напомнишь про наши собрания, что мы его здесь ждем и желаем ему всяческого благополучия, не болел бы и главное - не забывал о своей ответственности перед Великим Гуми. Рядом с Великим Гуми и речи не может быть о каких-то личных неприятностях и прочих мелочах, тебе тоже не следует забывать об этом. Великий Гуми поможет преодолеть любые неприятности и достичь, наконец, рая.
  - Да, - вздохнул Валера.
  - А если там вдруг намечается измена, - голос Профессора из мягкого стал жестким, - то ты сообщишь об этом мне. Измена у нас недопустима. Наше Братство должно быть образцом служения Великому Гуми. В общем, Валерий, дорогой мой, я возлагаю на тебя это почетнейшее задание и жду его выполнения. Великий Гуми тоже этого ждет.
  - Да, - снова ответил Валера. А что еще он мог сказать. Не возражать же. Хотя возразить очень хотелось.
  - Хорошо, Валерий. Сегодня я тобой доволен. Иди ко всем остальным, сейчас начнется молитва. А завтра - обязательно сходи к Вите Сазонову.
  Валера наклонил голову, повернулся и вышел. Профессор прошел в свой кабинет, достал из ящика стола пузырек с пилюлями и спрятал у себя в кармане. Пригодятся после молитвы. И надо дать указания Дюмону. Плескачу, пожалуй, не стоит размениваться на такую ерунду, тут хватит и Дюмона.
  Игорь Белояр ни на шаг не отходил от Эдгара. Валера готов был удариться в слезы. Обидно не получить помощь, когда есть такая возможность! И подойти с просьбой поговорить наедине тоже нельзя - у Эдгара сразу возникнут подозрения, он тут же донесет Профессору. Неужели Игорь не догадывается, что Валера должен сообщить ему нечто очень важное? Ведь они почти уже начали разговор, пока их не прервал приход Эдгара.
  Молитва прошла как обычно. Только на Валеру она произвела не совсем обычное действие - он чуть не уснул. Его нервировала эта повседневная тянучка. Скорее бы уж закончилось... Или скорее бы уж Игорь догадался о том, что надо поговорить... Хотя, даже если он и догадается об этом, Эдгара сплавить все равно никуда не удастся. Валера глубоко вздохнул и сразу после молитвы вышел на улицу.
  Конечно же, он не станет подводить Витю Сазонова, который пока только на подозрении, и не пойдет к нему, и разведывать ничего не будет, и не будет ничего докладывать Профессору. И в Братство Великого Гуми он больше не придет никогда. Хватит.
  Он просто убежит.
  Эта мысль грела ему душу весь вечер и всю ночь. Ему радостно было думать, что он почти уже свободен. Он вовсе не представлял себе, чем займется на свободе, куда спрячется - это было не так важно, как сам факт свободы. Валера не спал, не мог уснуть от возбуждения. Он, как ни странно, вспоминал свою жизнь до Братства. Какая была приятная, спокойная, безопасная жизнь! Не жизнь, а мечта, казавшаяся ему тогда мечтой идиота! Вернуться бы к ней хоть на час, хоть на несколько минут! Чтобы не знать о существовании на свете Профессора и прочей нечисти. Чтобы не видеть ужасов Братства. Чтобы не бояться так, как его скручивает от страха сейчас, при мысли о Профессоре...
  Сразу с утра убежать не удалось. Не успел Валера позавтракать, как в дверь позвонили. На пороге стоял Дюмон, некое подобие Плескача, Плескач в миниатюре, в зародыше, молчаливый и неулыбчивый, всем своим видом выражавший угрозу. В наказание за неповиновение. В первое мгновение Валера чуть было не поддался панике, но сумел сдержаться и даже улыбнулся. Правда, улыбка получилась кривая, но... Мысли его от гипотетического побега перешли к лихорадочному движению по поиску способа побега. Конкретного способа, который немедленно нужно придумать и воплотить в жизнь.
  Почему же он не придумывается?
  - Привет, - растерянно сказал Валера. - Проходи. Ты... зачем здесь?
  Дюмон сплюнул и вошел в прихожую, не высовывая руки из карманов.
  - Идем к Сазонову, - кратко ответил он.
  - Что, прямо сейчас? - удивился Валера.
  - А чего ждать?
  - Я... не могу сейчас, - робко возразил Валера. - Я еще не позавтракал.
  - Ну так завтракай быстрее, и пойдем.
  Валера моргнул, прогоняя слезы, отправился в кухню, на полпути остановился и предложил:
  - А ты? Не хочешь позавтракать?
  - Нет.
  Валера долго топтался на кухне. Кусок застревал у него в горле, такой на него не находил страх. Краем глаза он видел Дюмона, который стоял в прихожей, привалившись спиной к дверному косяку и по-прежнему держа руки в карманах. Его немигающий взгляд следил за Валерой неотрывно и выражал презрение - он понимал, что Валера просто тянет время, и Валера понимал, что Дюмон это понимает, но ничего не мог поделать.
  Слабая надежда у него была на Витю Сазонова, неясная такая надежда, вовсе призрачная, не связанная ни с какими конкретными планами и тут же исчезнувшая, как только они Витю Сазонова увидели. Витя Сазонов не был изменником, наоборот, он проявлял признаки ярого фанатизма, а на собрания не приходил, потому что заболел гриппом. И впрямь, он кашлял, беспрерывно сморкался, и на вид у него была температура 39. Он сказал, что должен скоро выздороветь, и тогда обязательно вернется в Братство и наверстает упущенное, а пока вынужден мириться с действительностью и пролеживать бока. Валера посоветовал ему не спешить и поправиться как следует, а то он явится в Братство еще больной и заразит всех остальных. Витя согласился. Валера, выходя от него, не мог скрыть своего разочарования. Дюмон не дрогнул ни одной своей черточкой. Без всяких слов было ясно обоим, что теперь надо идти в Братство, ждать Профессора и отчитываться перед ним. С другой стороны, было еще слишком рано, Профессора в подвале не будет до вечера, и вроде бы можно туда пока не идти. Валера решил воспользоваться этим и заныл:
  - Дюмон, мне не очень хорошо... У меня голова болит, я не выспался, не спал всю ночь...
  Тот смотрел на него не мигая.
  - Я так волновался, что Профессор мне доверяет, - продолжал Валера со слезами в глазах и в голосе. - Такое задание, такая ответственность. Я боялся не выполнить, не оправдать, не суметь... Дюмон, я хочу отдохнуть. На собрание я приду, честное слово, а сейчас приду домой и посплю.
  - Валяй, - пожал плечами Дюмон, не глядя на него.
  Валера обрадовался:
  - Ой, вот здорово! Тогда пока, вечером увидимся.
  - Я пойду с тобой, - бросил Дюмон, разглядывая витрину магазина одежды, где стоял ужасный коричнево-розовый манекен в ужасном голубом костюме, выцветшем на солнце.
  Валера даже остановился:
  - А... а зачем?
  Глупый вопрос. Дюмон даже не посмотрел на него, считая ниже своего достоинства обсуждать эту тему, давно уже решенную. Так надо. Все вновь встало на свои места. Один из них остался подозреваемым, второй - надзирателем. Валера почувствовал себя в подвешенном состоянии - если он не придумает выход немедленно, его ждут неприятности. Крупные неприятности, учитывая опыт Братства и Валерины за ним наблюдения. Нужно срочно, срочно убегать.
  А как?
  Дюмон не шутил, когда начал не отходить от него ни на шаг. Он пришел вместе с Валерой к нему домой и прочно обосновался в комнате рядом с Валериной тахтой, а для развлечения схватил лежавшую на столе электронную игрушку, где Микки Маус ловил в корзину яйца с четырех лотков. Валера с обреченным видом лег на тахту и отвернулся к стене. Не только спать - он не мог даже закрыть глаза и без конца вздыхал, изображая долгожданный сон. Дюмон, конечно, не Плескач, но и с ним Валера в очном поединке вряд ли справится - разного калибра личности. Но надо же что-то делать, иначе можно сгинуть в пучине этого проклятого Братства навеки! От страха Валера уже не вздыхал, а всхлипывал, а пиликанье электронной игрушки раздражало своей равномерностью. Профессор не пощадит Валеру. Дюмон это, разумеется, знает. Они считают Валеру таким же ничтожеством, как и Сеньку Шевченко.
  При этой мысли Валера внезапно открыл глаза и даже затаил дыхание. Все понятно! Как же он сразу не догадался, осел! Они же хотят затравить его, довести до самоубийства, как бедного Сенечку! Жестокий допрос в присутствии Плескача, сопровождение Дюмона с самого утра, а к вечеру они придумали бы еще какой-нибудь способ устрашения, еще более убедительный... Они это умеют! Еще как умеют! Но только Валера не Сенька Шевченко. В этом они ошибаются.
  Вздохи и даже весьма правдоподобные всхлипы возобновились под однообразное, непрекращающееся пиликанье электронной игрушки. Валера пытался мобилизовать все силы организма на борьбу с Братством за свободу.
  Кроме того, он ведь о Профессоре кое-что знает. Сцена в закоулке может впечатлить кого угодно. Эта сцена - Валерино секретное оружие.
  Пролежал так он очень долго, пока у него и впрямь не начала болеть голова. А Дюмону ничего не делалось, он был как робот. Обедать с Валерой он отказался, но зато переместился вместе с игрушкой в кухню и там продолжил свое присутствие. Валера изредка на него поглядывал и расстраивался. Ну почему он не отвлечется! Пусть выйдет хотя бы на минуту! Неужели ему за весь день не надоело? Время идет, а ничего не меняется, у Валеры нет никаких шансов сбежать от опеки.
  Выйти из дома, в любом случае, надо было раньше, чем с работы вернутся родители. Это понимали оба и потому в шесть часов вечера уже спустились во двор. Отсюда до "братского" подвала было не больше пяти минут пешего хода. Но Валера твердо решил не допустить этого. Он шнырял взглядом по сторонам, выискивая пути к спасению. Путей пока не было вообще никаких, время уходило, расстояние до Братства неизбежно сокращалось, и Профессор ждал их там, чтобы начать свою проповедь, а потом провести свою молитву. А потом...
  - Постой, - вдруг сказал Валера. - Я совсем забыл. Мне нужен цитрамон.
  - Что? - нахмурился Дюмон, выведенный из состояния равновесия этой неожиданной репликой.
  - Цитрамон, - начал объяснять Валера. - Это таблетки такие, чтобы голова не болела. Они у нас дома закончились, надо купить.
  - Где?
  - Тут недалеко есть аптека. Работает до самой ночи. Подожди меня, я быстренько сбегаю и приду прямо в Братство.
  - Я с тобой.
  - Как хочешь, - с напускной беспечностью сказал Валера. - Пойдем. А то я без цитрамона не могу.
  - Не ной, - оборвал его Дюмон. - Сказал бы лучше Профессору, он бы дал тебе нормальных таблеток, а не какой-то ерунды.
  - Это не ерунда, а цитрамон.
  - Шевелись быстрее.
  Подозрительный Дюмон не спускал с него глаз, поблизости не было ничего похожего на аптеку, а Валера уходил в глубины подворотен, ставя на карту все и рассчитывая на один-единственный шанс, который, возможно, будет ему предоставлен.
  Вскоре Дюмону надоело это бесцельное блуждание, и он хотел уже прекратить поиски аптеки и силой тащить Валеру в Братство, как вдруг из одного двора повалила толпа детворы, в сопровождении взрослых - либо репетировали первомайскую демонстрацию, либо целый класс собирался ехать на поезде на какую-нибудь экскурсию в Москву или Ленинград, но детей было очень много, они держались за руки очень крепко, были окружены взрослыми со всех сторон и вышли из-за угла так удачно, что разделили Валеру и растерявшегося Дюмона. Валера мгновенно воспрял духом и бросился бежать без оглядки, во всю прыть, и пока Дюмон ругался, расталкивая толпу и продираясь сквозь нее, Валера уже скрылся за каким-то из многочисленных поворотов.
  Впрочем, на Дюмона это не очень-то произвело впечатление - Профессор предусмотрел все возможные варианты развития событий, на то он и Профессор. Дюмон разыскал в ближайшем дворе телефон автомат и позвонил, сообщая вышестоящим лицам, в каком именно месте он упустил Валеру.
  В тот день в Братстве царило оживление - необычайно деятельная атмосфера. Игорь Белояр с интересом наблюдал за приготовлению к какому-то важному мероприятию, но даже не предполагал пока, что оно связано с мальчиком, так напомнившим ему Сенечку Шевченко. Эдгар тоже ничего не мог сказать по этому поводу и предложил только подождать проповеди - тогда Профессор всем объявит, в честь чего тут поднялся такой шум.
  Профессор долго дожидался тишины в зале, прежде чем начать. Братство никак не могло угомониться, до такой степени его взбудоражило нечто, о чем еще никто, кроме нескольких офицеров,не знал.
  - Итак, - сказал Профессор, - свершилась крайне неприятная вещь. К сожалению, это случалось у нас неоднократно и вроде бы должно служить уроком для всех вас, но почему-то не служит. Я имею в виду измену. Среди нас - предатель!
  Братство зашумело. Профессор повысил голос.
  - Да! Не все осознают важность нашей миссии на земле! И еще находятся люди, выражающие протест и не желающие вести себя как подобает. Они уже не осознают себя служителями Великого Гуми! Они не хотят быть служителями Великого Гуми!
  В Братстве снова поднялся шум. Игорь уже понял, о чем речь, и просчитывал в уме, каким способом можно выручить мальчика, похожего на Сеню Шевченко. По его мнению, кроме этого мальчика, объявить изменником было некого, только этот мальчик мог выдать себя как изменник. Остальные пока проявляют все признаки верноподданных Великого Гуми.
  - Мы не можем спокойно относиться к измене нашему общему делу! Ведь измена подрывает наши законы и нашу жизнь! Предатели тормозят распространение нашего учения на земле! Каждый предатель приближает нас к концу света! Мало того, каждый предатель пополняет собой армию наших врагов, последователей и служителей Зла! А мы должны бороться с ними до самой смерти, и мы будем с ними бороться, пока они не погибнут все до единого, и тогда Зло будет уничтожено!
  - Да! - дружно ответило Братство.
  Встревоженный Игорь явственно ощутил исходящую из толпы агрессию.
  - Предатель еще вчера находился среди нас, он притворялся среди нас, он притворялся одним из нас! Он думал, ему удастся нас обмануть! Но он пытался обмануть не нас, а самого Гуми! А Великого Гуми обмануть невозможно!
  - Да!
  Игорь покосился на Эдгара. Тот был возбужден не меньше других, у него румянились щеки и блестели глаза. Он вообще легко поддавался общему настроению.
  - А теперь он решил убежать! Спрятаться от мести Великого Гуми и жить себе припеваючи, оставив дело спасения человечества и думая, что добрые дядечки помогут ему избежать погибели! Нет! Он ошибается. Мы не дадим ему безнаказанно вредить Великому Гуми и содействовать Всеобщему Злу!
  - Да!
  - Мы не позволим ему сбежать и тем самым подвергнуть опасности нас, которых он знает в лицо и по именам и может выдать нас всех нашим врагам, чтобы мы не добрались до него и не причинили ему вреда. Но он ошибается. Он замахнулся не на нас, а на самого Великого Гуми, потому что Великий Гуми стоит за нами!
  - Да! - вопило Братство.
  Профессор с торжеством обводил его взглядом и продолжал свою речь.
  - И Великий Гуми не позволит никому совершить такой тяжкий грех просто так. Великий умми бережет нас, своих служителей, и дает возможность творить справедливость. И мы должны творить эту справедливость, во имя победы Добра над Злом!
  - Будем творить! - в один голос поклялось Братство.
  Игорь пытался вспомнить, о чем он говорил с Валерой накануне, и не намекал ли он на то, где будет скрываться. Ведь надо найти его раньше этих безумцев и послать к Осипову или к Максу Булатову.
  - Я предвидел эту ситуацию, - продолжил Профессор. - Так как предательство, к счастью, легко читается в сердце, и его можно заметить, когда оно еще только готовится. Я призывал этого человека одуматься. Я давал ему шанс вернуться к нам и жить нашей жизнью, как всегда. Но он не захотел вернуться. Наоборот, он понял, что его предательство раскрылось, и сбежал!
  Братство диким возгласом выразило свое негодование.
  - Неудивительно, что он боится нас. Он боится в нашем лице самого Великого Гуми, потому что в глубине души знает: силе Великого Гуми нет пределов, и он победит, невзирая ни на какие предательства, ни на какие интриги и злодеяния наших врагов!
  - Да!
  У Эдгара уже раздувались ноздри, он кричал чуть ли не громче всех.
  - Сейчас он прячется в роще Разова, совсем недалеко отсюда, возле Волги. Там рядом есть замечательная набережная, пустынная, как пляж. Я предполагаю, что он может направиться в ту сторону.
  Профессор сделал эффектную паузу и повысил голос до лозунгового фальцета:
  - И там мы его найдем!
  - Найдем! - подтвердило Братство.
  Эдгар ринулся одним из первых - к двери, на улицу, и в сторону рощи Разова, которая отделяла деревню Разовку от Волги. Игорь глазом не успел моргнуть, как оказался в зале почти в одиночестве, среди нескольких таких же, туго соображающих новичков и под внимательным взглядом Профессора с помоста. Правда, в следующее мгновение они стремглав неслись вслед за всеми остальными, чтобы не отстать от событий.
  Сначала Игорь постарался держать в поле зрения Эдгара - как бы с ним чего не случилось. Но вскоре убедился, что непосредственная опасность приятелю не грозит, в отличие от Валеры, и принялся думать, как ему помочь. Прежде всего надо было найти Валеру раньше, чем это сделают оголтелые члены Братства.
  На улице было уже темно. Братство распалось на отдельные молекулы и атомы и по одному ил по двое шныряли в окрестностях разовской рощи, и каждый надеялся поймать беглеца и вручить его Профессору, и за этот подвиг, несомненно, подучить награду. Братство разделилось, но все же это было единое Братство, и им в данный момент овладел охотничий азарт. Еще несколько минут - и члены Братства вряд ли предоставили бы Профессору живого Валеру, скорее его кусочки, потому что они при встрече растерзали бы его как предателя и врага. В таком же состоянии Игорь окончательно оставил Эдгара, тем более что тот искал Валеру вовсе не в тех местах, где можно спрятаться в подобных обстоятельствах. У Игоря была своя логика, он очень хорошо знал эти места - с детства здесь рос. Он исходил из того, что у Валеры был небольшой гандикап - каратели в любом случае должны были на какое-то время от него оторваться, чтобы сообщить Профессору о положении дел. Скорее всего, они увидели Валеру на какой-нибудь из улиц, ведущих в рощу, либо просто предположили, что он побежит сюда, и пошли к ближайшему телефону, звонить Профессору, поскольку наверняка имели такое предписание. Все эти предположения Игорю не нравились. Он был почти уверен, что каратели могли поймать Валеру, но не стали этого делать, чтобы Профессор получил возможность устроить показательный суд. Хотя... Игорь приостановился. Нет, Профессор может устроить показательный суд в любой момент, и устраивался бы этот суд совершенно по другому сценарию. Нет-нет, это не показательный суд, а что-то гораздо хуже. Валера и в самом деле проявил поразительную прыть, и каратели не поймали его, потому что не сумели. Это значит, что Валера действительно насолил чем-то Профессору... И еще это значит, что Профессор должен от него избавиться. Не показательно, а всерьез.
  Игорь подавил возникшую вдруг истерику и сосредоточился на конкретных проблемах. Сделать это во время быстрой ходьбы и периодического бега было трудно. Игорь подивился проворному Джеймсу Бонду и прочим крутым киногероям, которые не теряют способности соображать не только на бегу, но и в драке, и даже после драки, и в других экстремальных ситуациях. Игорь на минутку остановился, перевел дух и начал размышление с самого начала.
  Версия о показательном суде никуда не годится. Тут на роль жертвы подошел бы любой член Братства, не столь важный для правящей верхушки. Валера говорил о другом в их последнем разговоре. Он захотел уйти из Братства, то есть нарушить их главную, основную заповедь - из Братства выходить запрещено. Мыслить об уходе невозможно - табу. Да и уйти глупый мальчик решил очень глупо, не продумав ничего заранее, понадеялся на авось. Так отсюда не уйдешь.
  Сеня Шевченко не смог уйти.
  Игорь еще прибавил шагу, хотя и без того значительно опережал других преследователей. Самое скверное - не было никакой возможности предупредить Осипова. Он и не подозревал о происходящем, а как раз его содействие было бы в самый раз.
  Итак, у Валеры небольшой гандикап. Вообще-то ни один здравомыслящий человек не станет прятаться от такого Братства в роще, разумнее остаться в городе, где есть много укрытий и масса людей - лучший щит от покушения фанатиков... Ну, может, и не лучший, но при свидетелях не слишком-то разгонишься учинять экзекуцию. Поэтому что занесло Валеру в пустынную рощу - непонятно. К тому же, здесь еще холодно и сыро, даже снежок кое-где остался. И поскольку у Валеры есть... был небольшой гандикап, которым он распорядился из рук вон плохо, то он наверняка набрел на старую, заброшенную беседку с провалившейся крышей, со всех сторон окруженную терновником - место неудобное, но для Валеры оно могло бы показаться привлекательным и годным, чтобы переждать бурю. Роща сама по себе достаточно велика по площади, но других закоулков и берлог в ней нет.
  И издалека сквозь массу деревьев мелькают фонари пустынной набережной и крохотного причала, куда подходят летом прогулочные теплоходики, и пассажиры гуляют по живописной зеленой роще и устраивают веселые пикники.
  Валера должен быть где-то здесь.
  Следовало поторопиться. Тишина тишиной, но Игорь не был уверен, что опередил остальных на достаточное количество времени. Братство состоит из сумасшедших, которые почуяли запах крови. Они могут затаиться за любым из деревьев и выскочить в самый неподходящий момент.
  Где Валера, черт возьми?
  Наконец, Игорь наткнулся на кустарники, окружавшие беседку. Было слишком темно, искать в таком мраке - дело безнадежное, тем более что надо соблюдать осторожность. Тогда Игорь решил действовать по-другому.
  - Валера, - негромко позвал он. - Отзовись, пожалуйста, это я, Игорь Белояр. Ты в большой опасности, за тобой охотится всё Братство. Я знаю, ты где-то здесь, потому что в другом месте спрятаться нельзя, и тебя давно нашли бы. Пожалуйста, отзовись, у нас мало времени. С минуты на минуту нас догонят.
  - А как они узнали, что я здесь? - раздался слабый голосок из-под терновника.
  - Слава Богу! - обрадовался Игорь. - Понятия не имею, откуда они узнали. Выследили, наверное. А зачем ты полез сюда? Сам себе усложнил жизнь. В роще не скроешься от Профессора. У него везде свои шпионы, как я понял.
  - А я так хотел поговорить с тобой, еще вчера, - пожаловался Валера, с трудом выбираясь из кустов. - Но Эдька Тимофеев не отходил от тебя, и я не успел. А сегодня мне оставалось только бежать. Ко мне приставили Дюмона. Игорь, мне нужно сказать тебе одну вещь.
  - Некогда. У тебя нет времени. Охота же было тебе забираться в такую глушь! До города вообще не доберешься... Слушай, а если тебе не прятаться пока? Притворись заблудшей овцой, изобрази глубокое покаяние. Тогда мы точно придумаем что-нибудь, у нас будет хотя бы время, и мы будем не одни.
  - Нет, - с содроганием ответил Валера. - Я не могу! Я должен сказать тебе...
  - Некогда же!
  - Это очень важно! Я видел вчера Профессора...
  Игорь услышал невдалеке шум. Валера тоже его услышал и испуганно умолк. Игорь понизил голос:
  - Значит, так. Мы обязательно поговорим завтра днем, когда я смогу прийти. А сейчас - немедленно иди в Разовку. Знаешь, где находится Разовка?
  - Знаю.
  - Беги туда, только смотри не попадись Братству на глаза. Там спрячешься во дворе церкви. Там найдешь священника, отца Александра, он тебе поможет. Он сам найдет тебя утром, ты от него не убегай, он тебя не выдаст ни в коем случае. И еще: позвони по телефону три шестерки и три четверки, телефон очень простой, тебе ответит мой друг, он занимается Профессором и выслушает все...
  - Игорь, Профессор ужасный человек!
  - Я это знаю. Иди в Разовку. Я завтра тоже туда приду. И ради Бога, берегись.
  - Я все-таки должен сказать тебе...
  Внезапно шум раздался совсем близко, в нескольких шагах. Ребята замерли. Валера весь помертвел. Больше они ничего не успели сделать - со всех сторон на полянку проникали гумиты. При виде Валеры их лица начинали выражать торжество, которое затем сменялось разочарованием, так как они были здесь не первые. Бежать от них сейчас означало лишь раззадорить преследователей, спровоцировать их на ответные действия. Игорь с поспешностью думал, что делать. Как никогда было нужно постороннее вмешательство. Например, вмешательство Осипова. "Бог из машины" античного театра. Но Осипов благополучно отдыхал после трудового дня у себя дома, рядом с Наткой, и не подозревал, что происходит в другом районе города.
  Валеру спасла бы любая неожиданность, отвлекшая бы на некоторое время преследователей. Все, что угодно - гул самолета, шум приближающегося автомобиля, свет какого-нибудь прожектора, появление людей...
  На полянку бодрой рысцой выбежал Дюмон. Он увидел Валеру, благо в руках членов Братства светились десятки карманных фонариков. Дюмон не выражал никакого торжества, в отличие от рядовых членов Братства. Он подошел к Валере и с видом хозяина положил руку ему на плечо. Валера, казалось, весь сжался и даже уменьшился в размерах. Игорь дернулся было к нему, но вовремя остановился. Дюмон истолковал это движение по-своему и успокоил:
  - Я понимаю, что ты первый нашел его и задержал. Великий Гуми оценит это. От Профессора тоже будет награда. Это хорошее начало жизни в нашем Братстве - поймать изменника.
  - Я его не ловил! - сгоряча выпалил Игорь.
  - Профессор разберется. Он на набережной, ждет нас всех, судить изменника.
  Окруженный Братством Валера уже не мог убежать никуда. Их процессия двигалась по направлению к набережной, храня молчание. Дюмон конвоировал Валеру, который вроде бы смирился со своей судьбой и с неизбежностью последующего наказания. Игорь не отставал от них, чтобы использовать любую возможность помочь. Это еще больше должно было сказать всем, что именно он претендует на лавры победителя в погоне за беглецом, и это было противно осознавать, но пусть уж лучше думают что хотят, лишь бы как-нибудь выручить Валеру из беды.
  Страшно подумать: неужели они и правда изобьют беднягу, по одному только подозрению в измене?
  На набережной уже толпилось Братство. Игорь удивился количеству его членов - в подвале они вряд ли уместились бы. И среди них он сразу выделил фигуру Профессора, стоявшего особняком в самом центре этого людского скопления, так как все остальные его побаивались и держались от него на порядочной дистанции. А у него было странное лицо - бледные губы, неподвижные немигающие глаза. Сцена состояла из набережной и бетонного парапета, декорации - из непроглядного мрака, едва слышного плеска реки и сырости в холодном воздухе, а освещалось это все рядом фонарей вдоль набережной. Игорь невольно вздрогнул. Обстановка весьма походила на показательный суд, но Игорь был уверен, что это не только показательный суд. И он не знал пока, что это. Инстинкты его были в тот момент обострены до предела, и он чувствовал исходящую от Профессора опасность. Хорошо бы сейчас встать между Профессором и Валерой, как щит, и сказать: "Руки прочь, гадина".
  Заметна была и скованность движений Профессора, будто он генерировал в себе какую-то неведомую энергию и не хотел растрачивать ее попусту.
  Неожиданно, уже почти возле асфальта, Валера вывернулся из-под руки Дюмона и бросился бежать без оглядки. Несколько мгновений Братство пребывало в шоке, а затем заулюлюкало, снялось с места и через минуту вернуло беглеца на исходные позиции. Игорь от внезапности происшедшего растерялся и не знал, что делать. Решил пока подождать и присоединился к толпе, окружавшей Профессора. Валере пока помочь все равно нечем, а там видно будет. Почему же еще так странно ведет себя Профессор? Это было не похоже на его обычные размашистые, рассчитанные на эффект жесты. Игорь не успел над этим задуматься. Куча бравых молодчиков приволокли за разные части тела и одежды Валеру и поставили его прямо перед Профессором, а сами отступили, образовав вокруг Профессора и Валеры пятачок свободного пространства. Но стена из членов Братства была непробиваемая, у Валеры не осталось никаких лазеек для бегства. Он, весь дрожа, поднялся на ноги и робко поднял взгляд в лицо Профессора.
  - Это не то, что вы думаете, - пролепетал он.
  - Ты предал Великого Гуми, - напряженным голосом произнес Профессор.
  От этого голоса Братство замерло и сплотилось в единое целое.
  - Нет, - пробовал отрицать Валера, не отрывая взгляд от лица Профессора.
  - Ты совершил побег и тем самым признал свою вину. Неужели ты думал спрятаться от самого Великого Гуми? Его месть настигла бы тебя в любом месте вселенной!
  - Это ошибка, - защищался Валера. - Я не убегал.
  - Но Великого Гуми обмануть невозможно, - продолжал Профессор тем же тоном. - Он предал тебя в наши руки, чтобы ты не ушел от заслуженного наказания.
  - Нет, - сказал Валера слабеющим голосом, не выдерживая неравной борьбы.
  - Кроме того, ты получил привычку подглядывать и видеть то, что никому видеть нельзя, продолжал Профессор.
  - Я ничего не видел, - ответил Валера, но его бледность выдала мальчика с головой.
  - Кроме того, ты знаешь нас всех, всё Братство, - продолжал Профессор. - И вполне можешь навредить.
  - Я не собираюсь вредить, - пообещал Валера.
  И через секунду в полной тишине отчетливо прошептал:
  - Не убивайте меня!
  Профессор молчал. Он протянул к Валере руку, но не прикоснулся, а застыл в этой позе. Между ним и Валерой было расстояние не меньше метра. Поэтому Игорь не понял, что произошло дальше. Валера несколько раз пытался то-то сказать, но у него не получалось, он даже поднес руку у горлу, как будто его душили. Потом он начал задыхаться всерьез, схватился за шею обеими руками. Потом у него вдруг подкосились ноги, он упал и долго катался по земле, сворачиваясь в клубочек и вытягиваясь в струнку поочередно. Потом он захрипел и обмяк весь, как тряпичная кукла. Игорь смотрел на это с ужасом, как и остальные члены Братства. У него в голове не укладывалось, что у него на глазах совершилось убийство, причем убийство весьма необычайное - доказать его невозможно, и никакой суд не станет рассматривать его. Тут в руку Игоря кто-то вцепился. Это был Эдгар, на которого Игорь не обратил внимания. Эдгара била дрожь, с головы до ног, он даже шатался и отстукивал зубами дробь, такое впечатление на него произвела расправа над бедным Валерой.
  Профессор опустил руку и спросил, как ни в чем не бывало:
  - Кто поймал изменника?
  Никто не ответил, никто не двинулся.
  - Игорь Белояр, - не дождавшись признания, доложил Дюмон.
  Профессор повернулся к Игорю и увидел новичка с расширенными глазами, бледного и взъерошенного. Он ничем не отличался от большинства членов Братства в тот момент.
  - Молодец, Игорь Белояр, - произнес Профессор. - Я тобой доволен. Далеко пойдешь.
  Но Игорь, хоть и смотрел ему прямо в лицо широко раскрытыми глазами, словно не видел его и словно не осознавал его слов. Дело оборачивалось гораздо хуже, чем он предполагал. Валеру спасти уже не удастся. А Валера мог бы сообщить еще немало интересных сведений о Братстве и о Профессоре, если бы его спасли. О Господи, тот же конец ожидает однажды и Эдика.
  Но как Профессор сделал это?
  Игорь с трудом заставил себя шевелиться. Члены Братства расходились с набережной тихо и смиренно, как побитые собаки. Они правильно восприняли этот урок. Такая сцена могла серьезно повлиять на колеблющихся и вернуть их в лоно Братства, и они больше никогда не помыслят об уходе. Рядом с Валерой остались только Плескач и его команда.
  Профессор уехал с места происшествия на машине своего брата. Его миссия в тот день на этом заканчивалась.
  Игорь не пошел домой сразу. Он не поленился подняться на улицу Родионова, разыскать телефон-автомат и позвонить Осипову. Тот был недоволен столь несвоевременным вмешательством в личную жизнь, но, узнав голос Игоря, тут же сменил тон.
  Тем более что Игорь снова был близок к истерике.
  - Осипов, я не выдержу! Это кошмар какой-то! Не Братство, а братская могила! И уйти оттуда невозможно, Осипов!
  - Тихо, тихо, тихо, - пробормотал Осипов. - Не кричи, пожалуйста, а весь город.
  - Я не смогу, Осипов!
  - Ты вообще где? Дома?
  - Нет.
  - Откуда тогда звонишь?
  - С автомата на Родионова.
  - Ну тогда успокаивайся быстрее, пожалуйста, а то ты ничего не успеешь рассказать. Что занесло тебя на Родионова в такое время?
  - Осипов...
  - Тихо. Лучше посчитай до десяти. Лучше расскажешь завтра.
  Игорь весь дрожал, как недавно дрожал перед Профессором Валера.
  - Осипов, это ужасно. Ради Бога, я не сошел с ума. Профессор только что убил мальчика из Братства, не прикасаясь к нему руками. Он его задушил.
  - Ты чокнулся.
  - Нет. Это произошло в присутствии всего Братства, буквально полчаса назад, на набережной возле рощи Разова. Я тебя умоляю, не надо ехать туда прямо сейчас, иначе Профессор поймет, что в Братстве есть двойной агент.
  - Ладно, только...
  - Я в своем уме, Осипов. По крайней мере, мне так кажется. Я говорю тебе то, что видел полчаса назад собственными глазами. Братство так напугано, что новые изменники там еще долго не появятся.
  - Ты уверен?
  - Ни в чем я не уверен...
  Тут связь оборвалась, и Игорь больше не позвонил. А Осипов еще целый час не мог уснуть, ждал его звонка с подробностями. Странное сообщение! Если бы оно поступило не от Игоря, можно было бы не обращать на него внимания. Но раз это Игорь...
  Валеру нашли во дворе разовской церкви, подвешенным за шею к высокой липе, в весьма правдоподобной скользящей петле. И нашли его, конечно, не оперативники, а сторож и староста, когда открывали утром храм.
  Осипов метался, как запертый зверь. А Игорь был недоступен, явился к ним на совет лишь через два дня, с еще более угрюмым и равнодушным видом, чем обычно.
  Ревность Бориса Новикова
  Трудно сказать, чем именно было вызвано теперешнее поведение Бориса, но он уже не скрывал от домашних страсти к выпивке. Хозяину, впрочем, было все равно - у него хватало забот по работе, и хлопоты о сыне занимали его гораздо больше. А вот мягкосердечная Марианна была расстроена. Поскольку Фаина сюда уже не приходила, а Борис каждый день возвращался домой пьяный и злой, Марианна сделала вывод: он поссорился со своей богиней, и именно этим вызван его срыв. Бедняжка просто заливает свое горе.
  Между тем он действительно не виделся с Фаиной с той годовщины, когда ее отец вспоминал о ее матери. Борис делал вид, что выдерживает паузу обиженного до глубины души, чтобы синеглазая мерзость поняла, как несправедливо обошлась с ним. Самомнение мешало ему думать, что ей это было абсолютно безразлично, так как он никакого следа в ее душе не оставил, и она им нисколько не дорожит, и даже рада от него наконец избавиться. При появлении этой мысли он в очередной раз прикладывался к бутылке, так ему становилось плохо.
  Им откровенно пренебрегали. И кто - трущобная крыса, от которой устали отворачиваться все остальные парни, один он, как дурак, все еще ходил вокруг, в надежде на один-единственный благосклонный взгляд... Борис содрогался и снова пил.
  Этого нельзя было допускать, нельзя было вообще приближаться к этой девчонке. А ведь его предупреждали, Эдгар самолично несколько раз высказывался по этому поводу. Вот к чему приводит упрямство. Зачем ему нужна была эта безумная фурия? Ну вот, и водка уже кончилась. Надо идти за новой бутылкой.
  Как ни странно, учебу он не забросил и даже стал подходить к ней творчески, что повысило бы его успеваемость еще больше, если бы он и без того уже не был круглым отличником. Под воздействием алкоголя его таланты будто расцветали пышным цветом. Но это было обманчивое впечатление, на самом деле алкоголь лишь устранял его сдержанность и самоконтроль. Он видел по утрам, какими глазами смотрит на него Марианна, но из деликатности даже не намекает на его поведение, хотя ей очень хочется поговорить с ним, успокоить, помочь, посоветовать, что делать в такой ситуации. Все-таки у нее жизненный опыт и чуткий характер. И еще ей понравилась Фаина, и она сочувствовала их отношениям. Но Марианна молчала, а он избегал ее и потихоньку озлоблялся на весь белый свет.
  Проклятие, надо идти за новой бутылкой.
  При этом он понимал, что поступает нехорошо, и в случае перегиба палки информация незамедлительно поступит к Новиковым и родители примут меры, и он добавляет неприятностей Тимофеевым, которые к нему привязаны и желают всяческого добра, и погружением в водку дело решить невозможно. Но уж слишком тяжело он переносил свое поражение, причем там, где раньше поражения для него даже не предусматривались. Ему было плохо и противно, но он не мог остановиться и тонул в водке, пока не начиналось полное беспамятство. И в таком состоянии он, к счастью, почти и не помнил о существовании Фаины и ее странностях. Точнее, он помнил, но это было неважно. И "Город мертвецов" продвигался вперед семимильными шагами. Главное - не забыть потом, о чем там идет речь. А то будет неувязочка - автор, и вдруг не знает, что он там у себя в книжке написал.
  Остановиться было слишком трудно. К тому же он знал (со слов товарищей) о своей неприятной особенности - он во хмелю становился буйным. Впрочем, та же черта была свойственна и его младшему брату, тот вообще вел себя как бешеный, когда выпивал. Отцу это было известно, поэтому он при известиях о "подвигах" сыновей без всякого разбора принимал репрессивные меры, от которых потом долго мороз по коже пробирал. Отец у них был гораздо тверже Виктора Егорович Тимофеева и следил лишь за тем, чтобы сыновья не компрометировали его.
  При мысли об отце на Бориса накатывала тоска, он шел за очередной порцией бутылок и возвращался домой в непотребном виде, и не просыхал уже целую неделю. Было такое впечатление, что он утратил вкус к жизни. По утрам он вставал с еще большим трудом, чем раньше, каждый день опаздывал на лекции и относился к учебе спустя рукава. Правда, тут его выручали его блестящие способности. После лекций он не шел домой, а уходил в какой-нибудь кабак и там начинал свое священнодействие по изгнанию памяти. Потом он запасался алкоголем впрок и, погуляв основательно по городу, во время чего случалась масса веселых происшествий с ним и его друзьями-приятелями, возвращался в свою берлогу на втором этаже дома Тимофеевых. Веселые происшествия оказывались на деле весьма дерзкими, почти хулиганскими выходками, и при ближайшем рассмотрении в них не находилось ничего веселого, только отвратительное. Борис понимал, что каждый такой шаг приближает его к вмешательству отца в его жизнь, но не мог остановиться.
  Но самым ужасным для него был тот факт, что ему не нравилась ни одна девушка, а он повстречал их за эту неделю неимоверное количество, и все они млели и таяли перед ним, а он, дурак, хотел бы видеть не их, а...
  Стоп. Где бутылка? Черт, где он спрятал бутылку? Неужели в ящике стола?
  Конечно, он хотел бы видеть рядом с собой Фаину, но отнюдь не в таких обстоятельствах, и отнюдь не в пьяном виде. Каждый прожитый таким образом день еще вернее отдалял его от Фаины, и он это также понимал, но не мог остановиться.
  Он видел во сне множество девушек, но ни одна из них не заменяла Фаину.
  А в реальности он часто видел на остановке Раю Белову. Она выглядела гораздо лучше, чем зимой, ее явно не тревожили никакие проблемы. При столкновении с Борисом она приветливо здоровалась, и только, и не выражала желания завязать разговор. С ней ему не надо было притворяться, поэтому он напрямую ее спросил, с чем связана такая перемена.
  - Есть очень красивый парень, - лукаво ответила она. - Он не любит, когда я общаюсь с другими парнями. И я не собираюсь этим рисковать.
  - Рад за тебя, - сказал Борис и больше не настаивал.
  Рая его не интересовала, хотя и нравилась ему.
  После общения с Фаиной он будто заболел. Фаина была тем смертоносным вирусом, который проник в его клетки и разрушал их изнутри, а он от этого испытывал настоящую ломку. Внешне он при этом не слишком изменился. Лишь румянец сошел с лица да глаза потускнели и обвелись синевой, а так он был по-прежнему хорош на загляденье.
  Кстати, Рая не знала об их размолвке. Фаина отказывалась говорить по этому поводу, из нее ничего нельзя было вытянуть. А любопытной Рае было далеко не безразлично, как развиваются у них отношения, она ведь тоже приглядывалась к Борису. Сначала молчание Фаины вызывало у Раи тихое раздражение, она не любила темноту в интересующих ее темах и считала нужным быть в курсе всего, что могло бы впоследствии пригодиться. Затем вдруг у нее возникло подозрение, что Фаина молит неспроста. Не означает ли ее молчание радикальное изменение во взглядах, с чем она не может согласиться и потому ругает себя, сердится и не хочет признаваться... Да, так себя вести она стала бы именно в такой ситуации.
  Рая затрепетала.
  Этого нельзя допустить! Что же это будет - получается, она сама, своими руками доставила Фаине такую потрясающую радость, как взаимная любовь! Хотя Рая встречалась с Улыбающимся Мальчиком из группы "Полураспад" и держалась за него обеими руками, чтобы не упустить свою удачу, но не собиралась отказываться ни от Бориса Новикова, ни от Эдгара Тимофеева, ни от тем более отца Александра. Она не хотела от них отказываться, они все ей нужны, без любого из них ее жизнь утратит что-то очень важное. Отец Александр олицетворял для нее мечту, Эдгар - собачью преданность, Борис - красоту. Как же можно лишиться чего-нибудь из этого и оставаться спокойной?
  И при всем при этом Фаина будет счастлива с Борисом? Ну уж нет! Рая решила не позволить им пройтись по ее трупу. Улыбающегося Мальчика она ни за что не отпустит, но ведь у них с Улыбающимся Мальчиком никогда не будет настолько романтических и увлекательных отношений, как у Фаины с Борисом Новиковым! Рая и Улыбающийся Мальчик не являются примером для сюжета книги о любви. Улыбающийся Мальчик - это то, что она хочет и будет иметь, но он - вовсе не ее мечта, не ее заветное желание. А вот Борис для Фаины... и Фаина для Бориса...
  Не бывать этому.
  Между Фаиной и Борисом нужно пустить черную кошку. Короче говоря, поссорить. Не навсегда, конечно, не до полного и окончательного разрыва, потому что путь к Борису Новикову для Раи по-прежнему лежал через Фаину. А ссору сделать просто необходимо. Чтобы они, сладкая парочка, не воображали себя идеальными возлюбленными, и чтобы в их жизни не было все так безоблачно, в отличие от Раиной жизни, которая продвигается вперед с заметным скрипом и пока не изменяется заметно к лучшему.
  Как ни странно, эта идея посетила Раю в библиотеке, куда она заглянула по нужде - просмотреть последний журнал "Бурда". В читальном зале было душно, солнечные лучи просвечивали помещение насквозь, и в них плясало много пылинок. Проводилась плановая замена труб, а так как это всегда чрезвычайно волокитная работа, то пыль накапливалась тут уже вторую неделю.
  За столами сидело несколько молодых людей, что-то обсуждали вполголоса над подшивкой "Комсомольской правды". Старенькая библиотекарша зябко куталась в теплую серую кофту, прикрывала рот шелковым шарфиком и читала в журнале "Нева" Дружинина "Именем Ея Величества". Рая в жизни не стала бы читать такую муть. Она сидела возле окна и так упорно думала, что не замечала страниц "Бурды" и ее замечательных моделей. Впрочем, "Бурда" уже давно была открыта в одном месте и не перелистывалась.
  Файка не должна быть счастливой в любви. По крайней мере, не должна стать счастливой раньше ее, Раи Беловой. А дело, судя по всему, движется именно в сторону. Хотя они еще очень разные, Борис и Фаина, и пока не нашли точек соприкосновения, а раз началось уже умолчание, чего раньше никогда не было, Фаина делилась с подругой всем самым сокровенным... И Борис тоже не такой, как всегда. Правда, в нем изменения не столь очевидны, но выражение его лица Раю озадачивало. Он был уже не столь беззаботен, как в самом начале их знакомства.
  Это тоже, должно быть, неспроста.
  А поему это они радуются жизни, когда она в это время барахтается в море проблем.
  Ведь эта их борьба друг с другом - тоже любовь. Будущая их любовь. Рая знала это, но пока не могла сформулировать это словами. Какой ужас, наблюдать за такой вот любовью и быть за бортом такой любви, никак в ней не участвовать. Особенно когда хочешь такой любви для себя самой, а не для своей подруги, в первую очередь.
  Как их можно поссорить? На Фаину воздействовать бесполезно, она в ответ лишь пожмет плечами и продолжит свое движение по жизни без малейшей остановки, имея перед собой гораздо более важную, основополагающую цель. Предпринимать какие-либо действия надо в отношении Бориса. Он очень вспыльчивый. Это хорошо. При этом играть стоит не на его влюбленности, а на его самолюбии, а точнее - самомнении. Бить больнее и не жалеть красок - пусть сами разбираются, кто прав и кто виноват. Руку лучшей подруги в этой мелкой пакости они все равно не заметят, в пылу своего междоусобного разбирательства.
  Кроме того, Борис крайне ревнив. Рая вспомнила его свирепый взгляд и кривую усмешку, когда они говорили об этом. Но будет ли этот зверь достаточно опасен в момент появления на свет? Не навредит ли он самой Рае? И кого можно между ними вклинить?
  Да кого угодно!
  Улыбка осветила лицо Раи. Борис сам говорил, то ревнует Фаину ко всему движущемуся. А Фаина посчитает ниже своего достоинства что-либо отрицать. Последствия мелкой пакости трудно просчитать, предугадать, но в этом-то и прелесть! Главное - нарушить эту их слащавую идиллию. Рая закрыла журнал, вернула его библиотекарше и расписалась в формуляре. Старушка улыбалась ее юности и красоте со снисходительной добротой и ностальгией по ушедшим временам. Рая на волне вдохновения подмигнула ей и вышла.
  На стенах коридора библиотеки висели картины с изображением моря и леса. Рая медленно шагала и разглядывала их. Вряд ли она много понимала в живописи, вообще в искусстве, однако ей хотелось казаться утонченным знатоком. Она как будто репетировала какую-нибудь светскую вечеринку в какой-нибудь галерее, где она, под руку с Улыбающимся Мальчиком, изображает из себя ценителя.
  Но за скучающе-умным выражением лица она скрывала работу мысли. Ей пришлась по вкусу идея поссорить влюбленных. А что, Ромео и Джульетта никогда не ссорились бы, дай им судьба возможность пожить подольше? Это было бы неизбежно! Кстати, забавно было бы увидеть эту ссору. Ромео, нахмуривший брови и сжавший кулаки... Джульетта с растрепанными волосами и искаженным лицом, крикливая и плачущая... Ни один режиссер никогда такое не поставит, так как это осквернит образ Великой Любви. Если бы Рая читала Данте, она знала бы еще один образ, в лице Паоло и Франчески. Образ символический, но не столь яркий, как Ромео и Джульетта. Рае он понравился бы больше, с его танцем в огненном вихре.
  - Если это будет не "святой батюшка", - бормотала она себе под нос, - то какой-нибудь религиозный мальчик придурковатого вида, погруженный в молитвенный экстаз. Мне все равно. Я добьюсь своего. В конце концов, Файка должна быть мне благодарна за то, что я отвожу от нее опасность... Борис ведь ее не любит, по его словам... Она найдет себе вместо него какого-нибудь святошу, или вообще не будет никого искать... Иконопись - вот это она считает своим призванием. В добрый путь. Борис - не для нее... Пусть даже не надеется на это. Я этого не допущу.
  А Борис в том разговоре проявил неприязнь именно к отцу Александру! Он, разумеется, не в восторге от того, что вокруг Фаины всегда есть много общинных ребят, но настоящую ревность он может испытать только к тому человеку, который выше самого Бориса во всех отношениях. Таким человеком является отец Александр, а не банальный ягненок из разовской общины.
  Рая глубоко вздохнула от удовлетворения. Ей захотелось действовать прямо сейчас, пока у нее не пропал энтузиазм. Но надо было ждать выходного дня, чтобы иметь повод натравить Бориса на Фаину. До выходных нет никаких гарантий, что Фаина будет встречаться с кем-нибудь из Разовки.
  Зато с каждым часом проект нравился ей все больше и больше и приобретал определенность. Она даже распланировала его по пунктам. Один недостаток этого проекта - сам организатор не увидит результатов собственными глазами, а узнает от посторонних. А ведь было бы интересно! Но на план такой хитроумности ее мозгов явно не хватало, в чем она с готовностью себе признавалась.
  Проект на несколько дней поднял ей настроение. Она смаковала воображаемую ссору, даже не подозревая о том, что Борис и Фаина и без того уже не разговаривают. Знай она об этом, она поостереглась бы запускать проект в жизнь - он мог выпустить на свободу страсти и содействовать скорее примирению, нежели расставанию.
  Выходные она проводила вне дома, благо погода была хорошая - солнечная, теплая и тихая. Вечером она изучала премудрости модельного бизнеса. Ее проекту везло - в воскресенье у мадам Васильковой были какие-то свои дела, и поэтому она отменила занятия в этот день. У Раи в распоряжении оказался целый выходной. Можно устраивать мелкие пакости кому угодно. Хоть целому классу. Хоть всей школе моделей СТИЛЬ.
  С утра она не стала дожидаться звонков, а оделась по-праздничному (а почему бы и нет, раз у нее такое замечательное настроение?) и пошла в кино. Вот самое подходящее время для мечтаний и выстраивая планов на будущее! Улыбка не сходила с ее лица, как будто она готовилась доставить кому-нибудь радость, а не неприятности.
  Из кинотеатра она поехала гулять. Обстановка в городе была тоже праздничная. Точнее, предпраздничная - через два дня будет первое мая. На улицах растягивались красные транспаранты, столбы украшались разноцветными флажками, преимущественно, конечно, красными. По полной программе шла побелка столбов и деревьев, покраска решеток, дверей, скамеек в парках. Милиция начинала нести службу в усиленном режиме, наступавшая череда праздников не давала им ничего, кроме головной боли и внеочередных дежурств.
  Рая долго ездила по городу на автобусе. Потом прогуливалась пешком в парке "1 мая". Потом отправилась в поход по магазинам, потому что любила это делать, хоть покупать ей было нечего. Весь день она ела мороженое и шаловливо показывала язык каждому симпатичному мальчику, чем приводила их в изумление. Это был праздник весны, и никак иначе. А воскресная школа открывалась в пять часов - тоже перешла на летнее расписание. Занятия там длились, вместе с чаепитием, не дольше двух часов. И к семи Рая была уже в Разовке - спряталась в аллее слева от храма и ждала. Из узких стрельчатых окон с разноцветными стеклышками горел свет. Значит, оттуда еще не выходили.
  Аллея вела в рощу Разова и была благоустроена. Сначала Рая прохаживалась по дорожке, покрытой прошлогодними листьями, и бросала косые взгляды на горящие церковные окна. Потом она устала ходить туда-сюда, смахнула со скамейки листья и уселась так, чтобы постоянно видеть окна. Руки у нее подрагивали от волнения, в ушах чудились голоса, даже в глазах двоилось. В груди сконцентрировался холодок. Но смутят ли Раю подобные мелочи?
  "Вот засиделись! Ну сколько можно? У меня замерзли ноги и руки. Нарочно, что ли? Решили подразнить?"
  Подул ветер и тут же успокоился. Только деревья зловеще заскрипели, их пока еще голые ветки на миг загородили высокие окна. Рая нетерпеливо выпрямилась, скривив губы от досады.
  Свет в окнах погас. Сердце у Раи подскочило, она вздрогнула и бросилась к ограде, к углу, где росли акации и заслоняли аллею от посторонних глаз. Глаза у Раи вдруг обрели небывалую зоркость, уши - настороженный слух. Следить мешали и сумерки, постепенно сгустившиеся и смазавшие картинку.
  У калитки горел фонарь. На дорогу вышли несколько человек. Они быстро разошлись, остались двое: девушка и мужчина. Рая прильнула щекой к холодному и влажному углу ограды, затаила дыхание. Девушка, вышедшая из церкви, повернулась лицом к своему спутнику, и луч фонаря осветил ее во весь рост - это была Фаина. Наступившая весна никак не изменила ее внешний вид. Она по-прежнему избегала ярких цветов и каких бы то ни было украшений в одежде, носила только самое скромное и самое лаконичное, как будто подчеркивая свою непричастность к этому грешному миру. Многие вещи доставались ей "в наследство" от других, более обеспеченных членов общины и родственников. То, что не подходило по размеру, приходилось перешивать. Фаина и не думала роптать. Не хватало еще разорять отца на наряды! Она и так умоляла его не баловать ее, когда он не мог удержаться и покупал ей что-нибудь новенькое, что, по его мнению, доставит дочке большее удовольствие, чем обноски.
  Рая напрягла слух и услышала ее голос:
  - Вы не рано бросили палочку, батюшка? Все-таки врачи предупреждали, просили подождать хотя бы месяц...
  - Надоело ковылять на трех ногах. Я же не инвалид, в конце концов, - ответил ей голос, которого Рая боялась и все же хотела слышать всегда, голос отца Александра.
  - Все равно... Я помогу вам дойти. До дома очень далеко, и всё в гору.
  - Спасибо, Фаюшка.
  - А по дороге вы расскажете мне об Андрее Первозванном, правда ли, что он побывал на Валааме. Я недавно почитала и поразилась - ведь это так странно должно было показаться ему, всю жизнь проведшему в южных странах.
  - Это правда.
  - Давно пора такие вещи изучать в школах, - заявила Фаина. - Это же так интересно!
  Отец Александр снисходительно улыбнулся:
  - Для этого еще не настало время, Фая. Не всё сразу. Не надо торопить события, иначе можно причинить вред людям.
  - Какой вред может причинить людям такой предмет? - удивилась Фаина.
  - Долго объяснять, Фаюшка.
  Силуэты Фаины и отца Александра растаяли в серых сумерках, как тени. Рая, часто дыша, подождала немного, потом другой дорогой пошла домой. Хорошее настроение продолжалось. От ощущения легкости она едва ли не взлетала в воздух, будто все ее проблемы уже решились сами собой.
  В квартире было темно. Полина Михайловна, по-видимому, спала. "Слава Богу, - подумала Рая. - Обойдусь без нотаций". Спать не хотелось, но Улыбающийся Мальчик почему-то не позвонил и никуда не пригласил, и она слегка вздохнула и, быстро раздевшись, легла в постель.
  Это даже хорошо, что он не позвонил. Свидание с ним могло отвлечь ее от проекта, вообще увести в другую сторону и даже поставить в такие обстоятельства, когда проект показался бы пустой тратой времени и сил.
  Ну уж нет.
  Будильник был поставлен на пять, чтобы все успеть.
  Наутро Рая со свежей, остывшей головой села за свой ученический стол. Перед ней лежала белая импортная ручка (подарок Эдгара Тимофеева) и чистый лист бумаги. И тетрадка с исчерканными уравнениями по алгебре - черновик.
  Написать письмо оказалось непростым делом. Рая постоянно отвлекалась, глядя на себя в стоящее рядом зеркальце, улыбаясь себе и поправляя что-то в своих черточках. Нужно было изменить почерк до такой степени, чтобы Борис никогда не догадался об ее участии, подобрать такие выражения, чтобы не выдать себя. Фаине-то будет все равно, а вот Борис вполне может начать докапываться до истоков. Рае чуть не расхотелось писать.
  Она промучилась часа полтора. Получалось то слишком грубо, то слишком ясно, ясность Раю никоим образом не устраивала. Очернить Фаину трудно, она - сама безупречность, однако поставить пятно на самое видное место гораздо легче. Странно, что иконы, кроме Раи, до этого не додумался.
  Наконец, она написала:
  "Благоговейно верующая особа, которую вы так любите, обманывает вас. Она встречается со священником из Разовки, Александром Рудаковым. По ночам он провожает ее из церкви. Если вы мне не верите, спросите ее. Ей нечего будет вам ответить, ведь христианам запрещено лгать. Ваш Друг".
  Она писала крупными печатными буквами, старательно вдавливала буквы в бумагу, и расположила текст в самой середине листа. Именно так она представляла себе подобные письма, часто фигурирующие в романах о любви. Вот, оно написано, переписано начисто, уложено в конверт и запечатано, на конверте подписан адрес Тимофеевых, а на месте обратного адреса - разумеется, гигантская буква "зет". Идти еще и на почту - дело утомительное, Рая раздумала. Она поступила гораздо проще - вышла на полчаса раньше обычного, добежала с остановки "Подновье" до их особняка, бросила письмо прямо в их почтовый ящик и, как ни в чем не бывало, вернулась на остановку, где вскоре должен был появиться Эдгар Тимофеев, а также Игорь Белояр и все прочие знакомые лица. Рае удалось уехать раньше, к счастью, иначе ее выдало бы ее некстати сияющее лицо.
  Письмо нашла Марианна, когда пришла с работы и достала из ящика газеты. Наличие такого таинственного письма ее не насторожило, скорее обрадовало. Незнакомый почерк, имя "Борис" без фамилии, нет обратного адреса - что может быть понятнее? Фаина, несомненно, писала ему с предложением помириться, вот молодец, все встанет на свои места, и Борис прекратит загул. В сущности, он хороший мальчик, только еще глупенький, не повзрослевший. Со стороны Фаины это весьма разумный шаг, если Борис ей действительно не безразличен и она желает ему добра. А он со временем это поймет и оценит.
  У них с мужем буквально на днях был разговор об этом. Марианне очень не хотелось добавлять ему неприятных минут, так как на работе у того началась черная полоса, вышестоящие начальники чувствовали приближение каких-то больших проверок и перетрясок и искали козла отпущения, и, похоже, его кандидатура на эту роль им подходила. Поэтому дома он ожидал получить спокойствие и отдохновение. Марианне было очень совестно, но она должна была поставить его в известность и, быть может, получить совет. Муж посмотрел на нее глазами мученика и посоветовал оставить все как есть (перемелется - мука будет) или сообщить обо всем Новиковым, но тогда не видать им бесшабашного Бориса, как своих ушей, так как отец наверняка поставит сына под свой контроль. Марианна огорчилась. Они любили веселого Бориса и не хотели его подставлять под удар. Пришлось ей согласиться с мужем и пустить дело на самотек.
  Хотя очень жалко гибнущего мальчика!
  И вот в этом мраке - милость Божья, письмо Фаины. Девочка умница, так бы и расцеловала ее, при встрече. Главное сейчас - не личная гордость, а вытащить Бориса из запоя.
  Она так спешила обрадовать его, что не раздеваясь пошла к нему, постучалась, открыла дверь в его комнату, вошла со смехом:
  - Боря! Дружок, это, наверное, от твоей бо... гини...
  Она замерла на полуслове. Лицо стало тоскливым и испуганным. Голубые глаза потухли. Зато черные глаза Бориса болезненно поблескивали в сумраке комнаты, где он еще не включал свет. Он раскачивался на стуле, схватившись за край стола, чтобы не упасть. Голова его клонилась на плечо, он поминутно ею встряхивал, но она все равно склонялась. Волосы прилипли к запотевшим вискам. Рядом с его локтем стояли бутылка и стакан, и блюдце с кусочком ржаного хлеба и хвостиком соленой селедки. Бутылка была пуста, в стакане оставалось еще на пару глотков, к хлебу и селедке явно не притрагивались. Были отодвинуты в сторону лекции и раскрытый учебник.
  Бессмысленным взглядом Борис уставился на Марианну. Она ужаснулась. Очень красивые в обычном состоянии глаза Бориса стали отвратительными - мутные, полуприкрытые, начисто лишенные мысли. При этом у него было агрессивное выражение лица: что хочу, то и делаю, моя жизнь, не имеете права вмешиваться! Все это он высказал бы вслух при первом же намеке на его плачевное состояние. Поэтому Марианна сдержалась.
  - Что это? - резким, хриплым голосом спросил он.
  - Это письмо от твоей богини, - ответила она, положила конверт на стол рядом с бутылкой и выбежала из комнаты, у нее на глазах появились слезы.
  Борису понадобилось некоторое время для того, чтобы осознать сказанное. "Богиней" он вообще-то называл Фаину. Неужели она ему написала письмо? Быть не может. Он криво усмехнулся. Снежная королева не снисходит к своим поклонникам... Его всего передернуло, но роли распределялись именно так, увы и ах, он может упираться сколько угодно, сути дела это не меняет.
  Борис протянул руку, непривычно дрожащую, и взял конверт. Он немного намок, так как Марианна случайно положила его на каплю пролитой водки. Постарался вскрыть и достать содержимое, не повредив, а то у него пальцы шевелились с трудом.
  Развернул листок.
  Почерк явно не принадлежал Фаине. Ее почерк он знал хорошо, много раз видел ее тетрадки с домашними заданиями, в том числе и по русскому языку. А этот почерк Борис никогда не видел. Странный какой-то почерк вообще, ужасные корявые буквы... Это не почерк вообще, никакой...
  Что?
  Борис несколько раз перечитал записку, пока до него дошел смысл написанного.
  И тут он начал буквально трезветь. Нарочито беспристрастные строки привели его в бешенство. Он перечитал записку еще раз десять. Он так и знал! Он так и знал. Это не ошибка, черт возьми! Это не ошибка, как он надеялся! Он бросился вон из дома, не заметив Марианну и едва не сбив ее с ног.
  - Куда ты? - воскликнула она. - Боря, остановись! В таком состоянии...
  Он прошел мимо нее широкими шагами, даже забыл надеть куртку или плащ. Он был ослеплен гневом так, что опомнился только на перекрестке, чуть не попав под машину. Провел обеими ладонями по лицу и осмотрелся. Время для разборки было отнюдь не самое подходящее. Но это ерунда. Если он отложит встречу, то не выдержит и сойдет с ума. В тот момент он отрицал реальность и хотел ее разбить, расколоть, уничтожить. Не было никого и ничего в целом мире, кроме Бориса, Фаины и стены между ними, которую необходимо либо разрушить, либо от нее отвернуться и уйти навсегда.
  Неважно, что от слишком бурной сцены Петр Николаевич может получить инфаркт. Неважно, что уже поздно и темно, и они заняты своими делами. Разобраться немедленно. Что там у нее за дела с отцом Александром. Что там еще за провожания из церкви по ночам, черт возьми!
  Быстрой походкой он несся к дому Ордынских. Возраставшая ярость застилала глаза. В голове стучало: "С другим! Она! Такая же, как и остальные! Ненавижу! А я-то думал... что она особенная, что ей можно доверять... такая, как ребенок. А оказалось? Она всего-навсего обычная лицемерная красотка в маске ребячливости и наивности. Вот так, у меня за спиной, она гуляет с этим святым верзилой... Он же еще и женат! Как я их ненавижу. Она обманула меня. Меня!"
  Этот поток мыслей приостановил лишь вид знакомой двери. Он тут же, не раздумывая, нажал на кнопку звонка и держал до тех пор, пока не услышал за дверью легкие шаги. Дверь открылась. На пороге стояла сама Фаина. Он так давно ее не видел, что ее облик и исходящие от нее таинственные флюиды на несколько минут обезоружили его. Она казалась спокойной, хотя его неожиданный приход заставил ее растеряться. Она и не знала о его запое, только радовалась, что он больше не беспокоит ее своими приставаниями. Ей не было дела до его проблем.
  Он не сразу пришел в себя и пожирал глазами Фаину. Она была одета в красный халатик детского покроя, с длинными, закатанными до локтя рукавами. Поверх халата на ней висел их огромный, не по размеру ей, белый фартук с темными пятнами воды. Он имел на ней чуть ли не кузнецкий вид. Ее волосы блестели, словно металлические, глаза смотрели гостю прямо в лицо. С ее маленькой розово-белой руки падали на пол тяжелые капли воды. Она молчала и не знала, поздороваться ли ей с ним или лучше захлопнуть дверь перед носом у неожиданного гостя.
  Не успела.
  - Привет, - резко сказал Борис, оттолкнул девушку от двери и вошел в прихожую. На звук захлопнувшегося замка из зала раздался голос Петра Николаевича:
  - Кто там, дочка?
  - Надо поговорить, - потребовал Борис, даже не покосившись в ту сторону.
  - Мне некогда, - ответила Фаина. - Я мою посуду.
  - Тогда заканчивай мыть, - приказал он.
  Она почувствовала в его тоне что-то неладное и заколебалась:
  - Слушай, уже поздно. Был тяжелый день, я устала. Давай поговорим в другой раз...
  - Плевать, - перебил Борис.
  И вдруг из зала вышел, опираясь на палочку, отец Александр собственной персоной.
  - Замечательно, - с иронией покачал головой Борис. - Вот и подтверждение.
  Отец Александр и Фаина с недоумением переглянулись. Это разозлило Бориса.
  - И община у вас, судя по всему, замечательная, - продолжал он. - Раз поощряет прелюбодеяние, даже с женатым мужчиной.
  - Что за ерунда, - проворчала Фаина.
  - Это не ерунда, - возразил Борис. - Теперь я вижу, что это истинная правда.
  И он бросил взгляд на отца Александра. Но Фаина его все еще не понимала. Да и священник, сосредоточившись, присматривался к Борису и пытался определить, что с парнем произошло.
  Бориса до крайности злили невинные синие глаза девушки.
  - Только не надо прикидываться бедной овечкой! Можно подумать, ты правда не догадываешься, о чем я говорю!
  - Я правда не догадываюсь, о чем ты говоришь, - ответила она. - Но мне это все равно не нравится. По-моему, я в последний раз ясно...
  - Я прекрасно помню, что было в последний раз, - снова перебил он. - И не только в последний раз. Каждый раз, когда мы встречались, ты всячески делала вид, что я тебе не подхожу ни в коем случае. Я же человек грешный, мирской. Ко мне даже приближаться опасно. Съесть могу.
  Она слегка нахмурилась и тоже пригляделась к нему.
  - А ты же у нас общаешься исключительно со святыми, - продолжил он. - С нарисованными и с живыми.
  - Так, - попробовала остановить его она. - Я ни у кого не спрашиваю, с кем мне общаться. Тебя это тем более не касается.
  - Это меня касается, - сказал он. - Неважно почему, но касается. Ты мне казалась созданием, сошедшим с небес. Знаешь ли, такая девушка-верующая, девушка-ангел. Ходит в церковь. Не встречается с мальчиками. Удивительная девушка. И вот выясняется, что она в священника влюблена! Они вместе по ночам из церкви возвращаются. А? Как тебе такая история?
  - Омерзительно, - отозвалась Фаина. - Уходи домой.
  - Никуда я не пойду. Пока не разберусь до конца, в чем дело.
  - Нечего здесь разбираться! - повысила голос Фаина. - Какая гадость! Уходи отсюда!
  Но Борис, как его ни качало, прочно утвердился на своем месте в прихожей, возле двери. И не было никакой возможности его прогнать.
  - Никуда я не пойду, - повторил он. - Хочу посмотреть, какая ты есть. Внешне одна, а внутри - совсем другая. Одним словом, такая же точно, как и все остальные уличные девчонки. Даже хуже, потому что они не изображают из себя этаких святош, как ты, а просто живут и наслаждаются жизнью.
  - О чем это он? - продолжал недоумевать отец Александр, обращаясь к Фаине, но теперь уже и она не реагировала на его присутствие.
  - По-моему, ты пьян, - сказала она.
  - А по-моему, это мое дело.
  - А раз твое дело, то уходи отсюда. Ты мне мешаешь. Я еще не помыла посуду, и уроки надо выучить.
  - Никуда не уйду, - уперся Борис.
  Она на секунду отвернулась и глубоко вздохнула. И только тут отец Александр понял, что он лишний, у ребят небольшие неприятности из-за него, но они-то разберутся между собой, рано или поздно, а ему при этом присутствовать вовсе не обязательно. Тогда он с облегчением улыбнулся и удалился в зал, к Петру Николаевичу, который беспокоился и ждал известий, но не решался выйти и вмешаться. Отец Александр сел рядом с ним на диван и объяснил:
  - Они ссорятся. Не переживайте, это небольшое недоразумение. Все будет хорошо.
  Ни Фаина, ни Борис не обратили никакого внимания на его уход.
  - А теперь слушай меня и не перебивай, - твердо произнесла Фаина. - Ты давно мог бы заметить, что ты мне неприятен, но не потому, что ты мирской или грешный, а потому, что ты не хочешь исправиться, изменить свою жизнь, и бравируешь этим, как будто это хорошо. Но меня это не волнует. Твоя жизнь - ты и живи, как хочешь. С какой стати мне по этому поводу волноваться. Повторяю еще раз: не смей диктовать мне условия. Ты мне никто. Не имеешь ко мне никакого отношения. Мне надоело твое постоянное требование быть только с тобой и не замечать больше никого и ничего. Это вообще выходит за всякие рамки. Я человек свободный, понятно?
  Борис что-то пробормотал.
  - А что касается отца Александра, то тут я могу сказать точно: он лучший из священников, я его люблю, уважаю и почитаю, мы часто действительно возвращаемся из церкви домой вместе, но только ты, со своим каким-то извращенным воображением оказался способен истолковать это...
  - А, - все-таки перебил ее Борис. - Значит, ты не отрицаешь?
  - Ничего не собираюсь ни отрицать, ни подтверждать! - в конце концов, она вышла из терпения. - Что это за допрос такой! Я не обвиняемая, чтобы перед тобой тут оправдываться! Убирайся отсюда, пока я не вызвала милицию!
  Он резко повернулся и ушел. А она так расстроилась, что заплакала и уже не стала ни домывать посуду, ни доучивать уроки. Петр Николаевич и отец Александр наперебой старались ее утешить. Говорили, что такое бывает, что Борису трудно, он человек сложный по характеру и не привык смиряться, поэтому и взбрыкивает, как необъезженный конь, которого запрягают в повозку. А пьяный он наверняка оттого, что ему плохо, и он пока не знает других путей, как избавиться от тоски. Это все очень понятно и очень по-человечески. Пройдет некоторое время, и они помирятся... Милые бранятся - только тешатся, не зря же придумали люди эту поговорку.
  - Не буду я с ним мириться, - заявила Фаина. - Видеть его не хочу и не буду. А закончится учебный год - уеду в Марфину Пустынь, к батюшке Филарету. Там меня никто не найдет. Да он и не будет меня искать, слава Богу.
  Петр Николаевич и отец Александр, чтобы не огорчать ее, согласно кивали головой, но при этом вовсе не были уверены, что Борис отступится. Хотя бы из спортивного азарта.
  А он между тем, вернувшись домой основательно продрогшим, обнаружил, что во всей этой суматохе забыл купить себе водки. Сцена у Ордынских не принесла никакого облегчения. Он взялся было за "Город мертвецов", но тут же отбросил в угол. Он понемногу трезвел и приходил в себя. Ночью он долго не мог уснуть. Ревность подстегивала его неуемные фантазии. Лежа в постели и ворочаясь с боку на бок, он рисовал себе невероятные сцены между Фаиной и отцом Александром. Он уже не отличал сон от яви. Ему виделось, будто священник обнимает девушку, она краснеет в его объятиях и стыдливо опускает глаза, а отец Александр нежно целует ее в губы. Потом картина меняется. Борис видит зал храма, похожего на католический, с двумя рядами длинных скамеек. У алтаря стоит отец Александр, почему-то в кардинальском облачении, как великий Ришелье, и с орденом Святого Духа на голубой ленте. В дверь плавной походкой вошла женщина. Она была одета в белое подвенечное платье с туго затянутой талией и широкой шелковой или атласной юбкой, которую невеста придерживала розовыми пальчиками. Борису внезапно захотелось кричать - из-под воздушной фаты и цветочного венца ясно и спокойно смотрело прекрасное лицо Фаины. Она быстро шла по проходу между скамейками прямо к отцу Александру. Она улыбалась ему, он - ей, он протянул к ней руки. Она бросилась ему на грудь, склонила голову ему на плечо... Борис стремительно срывается с места, кидается к ним, тянет руки протестующее, кричит, но ноги его отяжелели, из горла не раздавалось ни единого звука, а счастливые невеста и священник даже не замечали его...
  - Борис! Борис, очнись! Боря, ты слышишь меня? Уже поздно! Вставай! Выходные - только завтра. Ну, не притворяйся мертвым. У тебя сегодня важные лекции. Поднимайся.
  У его кровати стояла Марианна и, широко улыбаясь, теребила его за ногу. Он рывком сел. Марианна уже оделась на работу. Красное платье из бархата, с драпировкой на груди и прямой юбкой было ей очень к лицу. От нее пахло дорогими французскими духами.
  - Первое мая - только завтра, - повторила она. - Пожалуйста, не забрасывай учебу. Ты умный мальчик и не должен зарывать талант в землю.
  - Я знаю, - пробормотал он и бросил взгляд на будильник.
  - Не смотри на него, - рассмеялась Марианна. - Он верещал как резаный. А ты даже ухом не повел.
  Он ошалело помотал головой, в которой бродило похмелье. В ушах шумело, опухшие глаза сонно удерживали Марианну в поле зрения. Она селя рядом и с участливой улыбкой провела пальцами по лбу Бориса, убрала с его лица спутанные волосы:
  - Мальчик мой! Пожалуйста, не исчезай от нас. Ты нам нужен. И помни: если тебе понадобится помощь...
  - Я знаю, тёть Маша, - вздохнул он. - Но ваша помощь, увы, не понадобится. Я должен сделать это сам. Иначе у меня ничего не получится.
  - Фаина? - поинтересовалась она.
  - Да, - признался он.
  Во дворе просигналила машина Тимофеева. Марианна заторопилась на работу, но на прощанье поцеловала Бориса в макушку и пожелала удачного дня.
  Учебный день прошел как обычно, ничего интересного. Только после лекций Борис пошел не гулять, а домой, потому что внезапно почувствовал себя не очень хорошо. Как ни странно, ему надоела бессмысленная пьянка и бессмысленная потеха. Он приехал домой и лег, не раздеваясь, на прибранную постель у себя в комнате и закрыл глаза. Подобная слабость казалась ему постыдной, а ну и пусть. Какая теперь разница. Раньше он пил просто от суки, в последнее время - от плохого настроения. А плохое настроение, в свою очередь, было оттого, что он расстался с Фаиной. Теперь, после вчерашнего, он это понял.
  И между ней и отцом Александром не было, конечно же, ничего романтического, и находясь в трезвом уме, он это знал. А дикую ревность в нем священник вызывал как обобщающее понятие, олицетворяющее собой все то, что дорого Фаине, что она любит и что не имеет отношения к Борису.
  Он лежал и вспоминал вчерашнюю сцену со смешанным чувством. С одной стороны, ему было стыдно за свою глупость и смешное положение, а с другой - он без конца вспоминал Фаину, ее лицо, волосы чудесные, взгляд, голос, ее растерянность от его внезапного прихода.
  Похоже, что влетел ты, Новиков, по самые уши.
  В тот момент в нем не было никакого спортивного азарта, а лишь тоска - мерзкая такая, грызущая изнутри тоска, от которой невозможно было избавиться.
  Или попробовать, что ли?
  Первой его идеей было пойти к Рае Беловой и потребовать их помирить, поставить ультиматум, пригрозить, даже шантажировать, лишь бы она смягчила Фаину. Но тут же отказался от этого плана. Еще чего не хватало, чтобы Рая знала о его слабости, ни за что на свете.
  И неужели он не найдет в себе сил попросить прощения?
  Ведь терпеть эту разлуку невозможно!
  Он накинул на плечи легкую куртку и снова пошел к Фаине. Иногда он краснел от смущения, но не позволял себе остановиться. Потому что если он остановится сейчас, то уже не найдет в себе сил на такой шаг. Сон стоял перед его глазами во всех подробностях, ночные видения не давали ему покоя. Избавиться от наваждения можно было лишь с помощью Фаины.
  В белом платье она была невообразимо прекрасна... Да и отец Александр в пурпурном одеянии кардинала де Ришелье был не менее хорош. Борис пулей влетел в подъезд и пешком поднялся по лестнице. Как вчера легко было жать на звонок и крушить окружающий мир кувалдой, и как трудно было делать это сегодня!
  Дверь ему вновь открыла Фаина. И тут же хотела ее захлопнуть, Борис едва успел подставить в щель руку. Девушка была точно так же одета, и ее фартук и пальцы точно так же были мокрые.
  - Все еще моешь посуду? - тихо произнес Борис.
  - Это ты? - Она была напугана его приходом. - Честно говоря, я не ждала тебя после того, как...
  - Можно, я войду? - по-прежнему тихо попросил Борис.
  - Зачем?
  Тут он посмотрел ей в глаза так умоляюще, что она посторонилась и дала ему войти. Он был хмурый. Она пристально к нему присматривалась и принюхивалась, он сначала не сообразил, в чем дело. Потом вдруг понял:
  - Ты думаешь, что ли, что я пьяный?
  Она смутилась, но отрицать не стала.
  - Я не пил сегодня, - сказал он безропотно. - Ни одного грамма спиртного. Если хочешь, я дыхну.
  И, не дожидаясь разрешения, дыхнул прямо ей в лицо, чтобы она убедилась, что он трезв и с ним можно говорить без опаски. Но она не успокаивалась на этом - даже трезвый, он не внушал ей доверия.
  - Фаина, нам срочно нужно поговорить. Это важно. По крайней мере, для меня.
  Она вздохнула:
  - А по-моему, это бесполезно.
  - Не отказывай мне, пожалуйста, - сказал Борис.
  - Ну, тогда проходи в комнату. А я домою посуду.
  - Хорошо.
  Борис прошел в ее комнату. Оглядывая поражавшее его до глубины души аскетичное убранство, он прислушивался к шуму воды на кухне и стуку тарелок и ложек. Эта комната никогда не изменялась, сколько бы он ни говорил ей, что так, как она, жить просто невозможно. Он обратил внимание на лежавшее на столе начатое вязание крючком. Катушка тонких белых ниток должна была превратиться в нежный ажурный воротничок. Все в этой девушке казалось Борису непостижимым. "Зачем вязать воротничок, если можно сходить в магазин и купить. А она еще тратит силы на вязание. На какое-то глупое вязание". По тишине в квартире он определил, что Фаина дома одна, без Петра Николаевича. На всякий случай выглянул в зал - никого. "Если кто-нибудь позвонит в дверь, я пошлю его ко всем чертям! Чтобы не мешали!"
  Вскоре шум воды и стук тарелок на кухне прекратился. Затем Фаина вымыла руки и лицо. Когда она появилась в своей спальне, Борис даже не пошевелился, хотя ему и захотелось сразу броситься к ней. Он так давно ее не видел! От нее свежо пахло мылом, белое лицо и розовые щеки будто светились, два маленьких завитка волос намокли и прилипли к вискам, но синие глаза смотрели настороженно. Она сняла наконец длинный фартук, а детский халатик открывал ее ноги слишком высоко. Она сначала не заметила этого, пока не перехватила выразительнейший взгляд Бориса, который он не успел замаскировать. Пришлось ему еще ждать, пока она переоденется во что-нибудь более строгое.
  - Фаина, - произнес Борис. - Фая. Фаюшка.
  Она чувствовала себя неуютно.
  - Давай побыстрее закончим этот разговор, - сказала она. - Все эти объяснения выбивают меня из колеи. Я не могу.
  - Хорошо, - ответил он. - Но мне тоже трудно... об этом говорить. Я не хотел этого. Я сопротивлялся, и потому даже... в запой ударился. И вчера вел себя как идиот. Прости меня, пожалуйста. Это больше никогда не повторится.
  Он боялся ее гордо-равнодушного вида и пренебрежительного жеста. Но она поему-то глубоко вздохнула и опустила глаза, и вид у нее был не равнодушный, а несчастный.
  Борис продолжил:
  - Мы с тобой некоторое время назад... как бы расстались, и я... загулял. Я пил, хулиганил, ухаживал за девушками. Но не получал от этого удовольствия, и очень удивлялся, так как раньше это были мои любимые занятия. А теперь мне стало противно. И вчера до меня дошло, что это из-за тебя. Мне без тебя плохо. Так плохо, что не помогла водка, не помогли развлечения. Что хочешь со мной делай, Фаина, только не прогоняй. Живи как угодно, я не буду тебе мешать. Но я должен быть рядом с тобой.
  Он был очень тихий и очень грустный. Он даже не смотрел на нее. Но она чувствовала правду и потому не знала, что ответить.
  - Ты напугал меня вчера, - сказала она, наконец.
  - Забудь об этом, пожалуйста. Я не буду больше пить.
  - Все равно ничего не получится. Ты и сам это понимаешь. Ты человек импульсивный, сегодня у тебя на уме одно, завтра - другое. Я вижу, что тебе на самом деле плохо. Но тебе нельзя доверять, ты слишком...
  - Не прогоняй меня.
  - Я тебя не прогоняю, - вздохнула она. - Я к тебе даже привыкла. Просто, я считаю, не стоит начинать такую дружбу, которая заведомо не имеет будущего.
  Борис поднял на нее глаза, смотрел на нее, теплел и таял.
  Итак, борьба все-таки продолжится.
  - Поживем - увидим, - с улыбкой сказал он.
  Ошибка молодости
  Сердечные дела Раи Беловой продвигались по плану. Она очень плавно, без рывков, продвигалась по намеченному пути, в конце которого ее ожидала заслуженная награда - Улыбающийся Мальчик. Не то чтобы Рая в него влюбилась... Но он был ей нужен. Он гарантировал ей спокойное продвижение вперед и уверенность в тылах. Он был не такой красивый, как Борис Новиков, не такой правильный, как Эдгар Тимофеев, и тем более в подметки не годился отцу Александру, но зато он, в отличие от них всех, был рядом с ней, звонил, присылал милые открыточки, дарил цветы, одним словом, ухаживал за своей дамой, и это, как ни крути, очень-очень приятно.
  К тому же, он нравился Рае, хотя его внешняя и внутренняя слащавость ей быстро надоели, а на его приклеенную улыбку она иногда смотреть не могла. Это происходило потому, что она невольно искала в нем черты отца Александра, не находила и разочаровалась. Внешний блеск Улыбающегося Мальчика не мог затмить внутреннего сияния отца Александра, а ей хотелось и того, и другого. Кстати, из какого-то глупого кокетства она позаботилась, чтобы новость о ее кавалере дошла до ушей соседа-священника, и пыталась заметить в нем хоть какую-нибудь перемену, но тщетно. Как всегда, он был занят делами и не растрачивал время на всякую галиматью, Рая обиделась бы на его безразличие, если бы в этом был смысл. Они подходили к жизни с разными мерками.
  А в общем, Улыбающийся Мальчик был вовсе не так уже плох. Веселый, разговорчивый, поверхностный, и главное - богатый и щедрый... А еще - популярный. И еще - ласковый. И еще - не задает никаких вопросов, в чем его основной плюс. С одной стороны, это могло свидетельствовать о его равнодушии к Рае, зато с другой - давало ей полную свободу действий. Ищи запасные варианты сколько хочешь. Правда, здесь, в провинции, это было проблематично. Рая кусала губы при воспоминании о фотографе Ромочке, Между прочим, показательный случай. Впредь надо быть умнее. Особенно в таком важном деле.
  Улыбающийся Мальчик имел много плюсов, но был у него и существеннейший минус - его постоянные гастроли. Он бывал в Горьком редко, наездами, и уезжал чаще всего забыв предупредить об этом. Его безответственность могла довести до отчаяния. При этом Рая во время его отъездов была как на иголках - ведь пока он вне ее влияния, его способна увести любая другая девушка, мало-мальски наделенная мозгами. С этим Рая ничего не могла поделать. Не ездить же вслед за ним, Да и ему самому наверняка не понравился бы такой контроль. Он привык к свободной жизни, к свободным отношениям, и отучать его от этого беспорядка нужно постепенно и осторожно, чтобы он не успел понять, что на него накладывают ошейник и сажают на цепь.
  К Первомаю он обещал приехать и провести с Раей несколько дней. Поэтому она готовилась к этому празднику как к личному торжеству. Достала из шкафа свой лучший наряд - платьице, в котором она встречала Новый год, и черный вельветовый жакет. На шею - легкую шелковую косыночку, украшенную бахромой - подарок Улыбающегося Мальчика. На ноги - новые капроновые колготы черного цвета. Кроме того, она до мельчайших деталей продумала макияж. И дольше обычного плескалась в ванне. Ей казалось, что так она лучше впитает в себя запах душистого мыла, импортного, тоже подаренного Улыбающимся Мальчиком. В тот день решительно все доставляло ей удовольствие.
  Кроме, конечно, Полины Михайловны, которая раздражала Раю всегда и при любых обстоятельствах. Чтобы не портить себе настроение с самого утра, Рая избегала встреч с ней и разговоров. Не желала видеть умоляющий, упрекающий взгляд. Не желала ощущать даже мимолетную причастность к этой женщине. Вот у других девчонок - матери как матери. Молодые, красивые, интересные, деятельные, обеспеченные. Может быть, и у Раи мать такая же, только она ведь ее не знает, никогда не видела.
  На гастролях Улыбающийся Мальчик был в Киеве, ехать должен был через Москву. Расписание всех поездов и самолетов Рая уже выучила наизусть. Позвонить Мальчик мог в любой момент. Рая изнывала от ожидания, но это было приятное ожидание, приятное предвкушение. Оно настраивало на игривый лад, Рая становилась похожей на ленивую пушистую кошку, потягивалась на диване и улыбалась своим мыслям. Полина Михайловна робко заглядывала в ее комнату, но не заходила, а любовалась девушкой издалека, на расстоянии. Не осмеливалась вмешиваться в жизнь дочери. Не осмеливалась надоедать ей.
  Но у Раи была еще одна подспудная мысль - Улыбающийся Мальчик вполне мог сначала начать отдыхать, сразу после приезда в Горький, а Раю отложить на потом. Ох нет, об этом лучше не думать, иначе можно сглазить, и он действительно забудет позвонить... Испортит девушке весь праздник...
  В прихожей раздался звонок телефона.
  Рая подскочила с дивана и бросилась туда.
  Значит, не забыл. Значит, не испортит.
  - Здравствуй, милая. Извини, что не позвонил сразу, хотел привести себя в порядок.
  - А ты давно в Горьком? - поинтересовалась она.
  - Со вчерашнего дня. Вчера мы с ребятами ходили в баню и отсыпались с дороги. Ты меня прощаешь?
  Рая изобразила капризное ворчание:
  - Ну, не знаю... Это зависит от того, какую развлекательную программу ты предложишь на сегодня. Или это сюрприз?
  - Сюрприз, - подтвердил Улыбающийся Мальчик. - Но уверяю тебя, программа что надо. Тебе понравится.
  - А поподробнее нельзя? - жеманничала она.
  - Нельзя. А зачем?
  - Ну, как мне одеться хотя бы... Поярче или поскромнее...
  - Милая, одевайся как угодно. Ты обязательно угадаешь. Суть не в одежде. Ладно, буду пока закругляться. Даю тебе... час. Часа на сборы тебе хватит?
  - Вполне. Но ты не рассердишься, если я чуточку опоздаю?
  - Ну, если только чуточку... Что за ерунда, ты же никогда не опаздываешь!
  - А вдруг я нарочно опоздаю?
  - Шутница. Целую, милая. Жду через час.
  Рая положила трубку и еще раз потянулась. Какая прелесть! Полина Михайловна, разумеется, все это время стояла, спрятавшись за дверью, и подслушивала. А ну и пусть. Разве она способна понять и оценить такую девушку, как Раиса? Она-то явно не обрадуется, узнав об Улыбающемся Мальчике. Небось метает о каком-нибудь лопоухом зяте, простецком и ничего из себя не представляющем. А Раю бы она устроила на работу на какую-нибудь фабрику или завод, или еще хуже - в школу или детский сад.
  Примитив.
  Час на сборы! Обычно Рая в этот срок не укладывалась, но для Улыбающегося Мальчика собиралась очень быстро. Ей удавалось с первого раза угадать одежду и макияж и потом уже не менять. Скорее всего, это происходило потому, что к Улыбающемуся Мальчику она относилась ровно и без особого волнения. Вовсе не так, как, к примеру, она относилась к отцу Александру или Борису Новикову. Улыбающийся Мальчик был ее собственностью, и на деле именно она определяла пропорции в их паре.
  По крайней мере, она была убеждена в этом.
  Но проблема была в том, что их связь пока еще была очень непрочной, то есть то, что они созданы друг для друга, было вовсе не очевидно - Улыбающийся Мальчик об этом и не догадывался. Они притирались, Рая изо всех сил изображала идеал Мальчика и даже хранила ему верность, то есть не заигрывала с другими парнями. Улыбающийся Мальчик не любил соперничества, лучше не настраивать его против себя.
  Так то, несмотря на преимущества встреч с Улыбающимся Мальчиком, Рае они доставляли и некоторые неудобства, за которые она получала много временных благ, но никакой стабильности, а ведь уверенность в завтрашнем дне Рая предпочла бы всему остальному.
  Улыбающийся Мальчик ждал ее внизу, во дворе, возле своей машины.
  Прежде чем поздороваться с ней и поцеловать в щеку, он на минутку придержал ее на расстоянии вытянутой руки и внимательно осмотрел. Его улыбка оценила ее внешний вид на пять с плюсом. Кто бы сомневался, Зря она, что ли, у мадам Васильковой уже который месяц занимается.
  - Девочка моя, здравствуй еще раз. Ты замечательно выглядишь. Впрочем, как всегда. Удивляюсь, как тебе это удается.
  - Опыт, мой дорогой, опыт, - ответила она с лукавым выражением лица. - С приездом! Я очень ждала.
  - Почему?
  - Странный вопрос. Потому что я без тебя скучаю.
  Он расцвел и даже поцеловал ей руку.
  Они уселись в машину. Здесь Рая чувствовала себя хозяйкой. Тут же пристегнулась, чтобы не оштрафовали, и посмотрелась в зеркальце, чтобы лишний раз убедиться в своей неотразимости.
  - Куда же мы поедем? - спросила она.
  - Сначала я хотел предложить тебе кино. Но там все так долго и... неудобно... уснуть можно.
  Рая заинтересовалась:
  - А что за фильм?
  - Не знаю. Да какая разница?
  Она сделала страшные глаза:
  - Какая разница? Как это?
  Он засмеялся:
  - Можно подумать, я пригласил бы тебя туда смотреть фильм!
  Она смутилась и покраснела.
  - Ну хорошо, - уступила она. - Фильм отменяется. Это действительно долго и нудно, я лучше поговорила бы с тобой в более уютной обстановке.
  - Вот именно. Поэтому мы сейчас едем в кафешку и отмечаем нашу встречу. Отмечаем скромненько, нас никто не узнает и не помешает нам.
  - Надеюсь на это, - демонстративно проворчала Рая и не удержалась от гримасы. В прошлый раз их поход в ресторан был основательно испорчен. Улыбающийся Мальчик был узнан поклонницами, целым десятком поклонниц, и они слетелись на их столик, как мухи на сладкое. Мальчик им улыбался, он буквально купался в их любви и поклонничестве, он наслаждался их вниманием и даже не думал их спроваживать. Раю они просто игнорировали. Некоторые, правда, кивали ей головой, словно предлагая присоединиться к ним и расслабиться вместе. Самое ужасное, что он так и не понял, по какой причине у спутницы вдруг испортилось настроение и она отказалась от дальнейшего продолжения вечера.
  Он и сейчас не понял ее гримасу.
  Они приехали не в банальную кафешку, а в настоящий ресторан. К счастью, это был не "Глобус", а другой ресторан, такого же уровня. Мальчик вел себя тут как завсегдатай. Он заранее позаботился об отдельном столике, и на сей раз не у всех на виду, а за ширмой. Там и правда было уютно, весь остальной ресторан как будто отодвигался и исчезал. Рае пришлась по вкусу эта атмосфера уединения. Она украдкой огляделась вокруг. Улыбающийся Мальчик не подвел ее с кафешкой!
  Он сидел напротив и не сводил с нее глаз. Похоже, он и впрямь соскучился и рад ее видеть. После неудачи с Ромочкой она считала не лишним проверять свое влияние на объект. Лучше подстраховаться. Лучше и перестраховаться. Пока что Рая знала, что Улыбающийся Мальчик - ее.
  - Ну, а теперь рассказывай, - произнесла она.
  - О чем?
  - Как у тебя дела, как прошли концерты.
  Он скривился и покачал головой.
  - Ты думаешь, мне неинтересно, чем ты живешь? - огорчилась она.
  - Не в этом дело. Просто концерты так мне надоедают, что я не люблю их обсуждать и разговаривать о них. Они для меня все одинаковые. Что в Киеве, что в Москве, что в Горьком. Никакой разницы.
  - Не может быть! - поразилась Рая. - Вы же звезды!
  - Ну и что?
  - Так концерты... слава... творчество...
  Она пыталась словесно описать ту ауру звездности, которую она считала присущей людям шоу-бизнеса, полубогам и богам этого Олимпа, и к которой всеми силами стремилась сама. Улыбающийся Мальчик хорошо ее понял, и его улыбка стала жалостливо-снисходительной.
  - Раечка, у тебя какие-то возвышенные, прямо-таки романтические представления о нашей жизни. А в реальности концерты выглядят так: проезжаешь на место изображаешь на сцене бурную деятельность, собираешь цветы и подарки, раздаешь автографы, получаешь деньги и уезжаешь. И так - изо дня в день. Одно и то же. Эта работа - как конвейер. Однообразная, а не творческая. Еще однообразней, чем у какой-нибудь секретарши или у какого-нибудь бухгалтера.
  Рая ошеломленно молчала. Мир звезд открывался ей немного не с той стороны, и показывал ей не то, что она ожидала увидеть. Выходит, что там - такая же серость будней, а не сверкающая многоцветием радуга.
  Улыбающийся Мальчик засмеялся:
  - Ну, моя красавица задумалась над философией шоу-бизнеса! Не ломай голову, дело того не стоит. Мы уже давно привыкли и безропотно несем наш крест.
  "Еще бы, - подумала она. - За такие деньги снесешь и не такой крест".
  - А вообще-то, я люблю ездить в Киев, - продолжал Улыбающийся Мальчик. - Я там родился и вырос.
  - Посещаешь старые памятные места?
  - Нет, - возразил он. - Я не настолько сентиментален. Но зато прогуливаюсь по знакомым магазинам и по рынкам. Ностальгия бывает не меньшая, чем когда заходишь домой! Кстати, я привез тебе оттуда подарок.
  - Да? Какой?
  - Он у меня на квартире. Потом увидишь.
  Она с легким недовольством поёрзала на стуле. Почему он так уверен, что она непременно поедет к нему на квартиру? Неужели она опять ведет себя не совсем правильно?
  - А я живу по-старому, - сообщила она. - Учусь в школе, занимаюсь в школе моделей, жду твоего звонка. Каждый день. Не смейся!
  - Я не смеюсь, - смеялся он. - Просто ты такая забавная, когда пытаешься казаться наивной маленькой школьницей. Согласись, в показах нижнего белья маленькие наивные школьницы не участвуют.
  От неожиданности Рая закусила губу, но углубляться не стала, чтобы не спровоцировать конфликт. Улыбающийся Мальчик между тем просматривал меню
  - Так, так, так... - бормотал он. - Котлеты по-киевски, судак... закуска горячая... Что за мерзость. Могли бы улучшить кухню и разнообразить хотя бы... А тебе что заказать?
  - Не знаю. Мне все равно, - махнула рукой она. - то ты посоветуешь, то мне подойдет.
  В его улыбке вновь появилась снисходительность. Рая отнюдь не пришла от этого в восторг. Уж не прибывает ли он в заблуждении, что это она - его собственность?
  Улыбающийся Мальчик все же разговорился за обедом об одном из своих концертов. Рая хохотала, как сумасшедшая. То был не концерт, а сплошной анекдот. Кроме того, и еда в этом ресторане ей понравилась, она не корчила из себя воображалу, как ее спутник, и она отдала должное обеду. Как ей легко с Улыбающимся Мальчиком! Она уже и не помнит ни о чем плохом радом с ним. Его улыбка распространяла вокруг него веселье и легкомыслие. И Рая буквально отдыхала душой. Он был для нее отдушиной в этом жестоком мире.
  А после обеда они поехали к нему. Он, поскольку не жил здесь постоянно, снимал для себя большую, хорошо обставленную квартиру. Каждый раз он привозил Раю на новый адрес, но особой разницы она в квартирах не заметила. Его жилье всегда вызывало у Раи целый поток мечтаний о собственной квартире, какую она когда-нибудь купит и обустроит. Обязательно. У каждого человека должен быть свой уголок, где можно отдохнуть от работы, спрятаться от неприятностей, поискать решение проблем.
  Вот у нее, у Раи, квартира будет большая, устеленная и увешенная коврами во всех комнатах, с импортным кухонным комбайном, с огромным телевизором, с прозрачным журнальным столиком, и в каждой комнате - телефон с кнопочками, и на стенах - плакаты с ее собственными изображениями. И ванная комната белого-белого цвета. И мягкая-мягкая двуспальная кровать. В общем, квартира будет очень похожа на вот эту вот квартиру Улыбающегося Мальчика, только еще с плакатами...
  А Мальчик относился к своему жилью как к неподъемной ноше. Он не любил жилье. Рая это видела. Он любил свои постоянные поездки, самолеты, вагоны-люкс и люксы гостиниц. А жилье, так или иначе, означало стабильность и оседлость, которых он всячески избегал. Перед этим Рая пасовала. Она не знала, как привить ему постоянство, если он такой непостоянный по натуре. Непостоянный, избалованный судьбой Улыбающийся Мальчик.
  Он прихватил с собой из "кафешки" бутылку красного вина, и они выпили по бокалу - чтобы расслабиться. По крайней мере, Рая не могла без этого обойтись. Хотя ей очень нравился Мальчик, и она на самом деле была совсем не против близости с ним, но тем не менее всякий раз, когда он ее обнимал и толкал потихоньку к кровати, ее начинала бить дрожь, вплоть до истерики. Теперь они, наученные опытом, прибегали к помощи универсального "расслабителя", который делал Раю мягкой и податливой, как пластилин, с первой же минуты. И все было бы замечательно, если бы Рае не нужно было вечером возвращаться домой. Ей было плевать на общественное мнение ее двора, но все-таки она не хотела давать повод для лишних разговоров. Любая мелочь однажды может повредить карьере. И ошибок теперь допускать нельзя.
  В любом случае Улыбающийся Мальчик - это райское наслаждение после старичка, похожего на Денни Де Вито.
  Пока утомленный Мальчик без зазрения совести спал, Рая лежала, закрыв глаза, и стояла перед выбором: рассказывать ли Мальчику о Денисе Павловиче и напрямую просить у него защиты, или еще подождать, или все образуется само собой, по естественному ходу вещей... Положеньице не из легких. На горизонте у Раи нет никого, кто мог бы заменить Улыбающегося Мальчика в случае неудачи, и потерю Мальчика компенсировать будет невозможно. И реакцию его на Раино сообщение не предугадать - этот может вполне вспылить, устроить сцену и обозвать притворщицей, а может и пожать плечами: мол, мы свободные люди, каждый из нас живет своей жизнью и не надоедает другому. Ни тот, ни другой подход Раю не устраивал. Первый сбрасывал ее с пьедестала и делал заурядной интриганкой, второй показывал ее абсолютную ненужность и незащищенность. Всю правду она выложить так и так не может. А кусочки правды оставляют простор воображению, и Улыбающийся Мальчик рано или поздно самостоятельно дорисует подлинную картину до конца, что, в общем, ничуть не лучше правды. Рая вздохнула. Вот какими тяжкими путями приходится идти к цели. Это не окупается даже осуществлением всех без исключения желаний.
  Остается только молчать, обрабатывать Мальчика, искать еще лучшие варианты, если это возможно, и положиться на судьбу, так как на самого Мальчика положиться нельзя - слишком непостоянный. Рая понимала теперь, что именно про таких людей говорят: развлекаться с ними хорошо, но связывать с ними жизнь поостережешься. А вот Рая бы рискнула, если бы это помогло ей, хотя бы в чем-нибудь. Ведь это связать жизнь с нужным человеком достаточно сложно, а развязать с ним жизнь - легче легкого. Особенно такой умной девушке, как Рая.
  Спал Улыбающийся Мальчик недолго и проснулся свежий и радостный. У него-то не было никаких проблем уже давным-давно! Он всегда делал то, что хотел, и ни перед кем не отчитывался. Как Ромочка-фотограф. Как старичок, похожий на Денни Де Вито. И как Рая, какой она станет через...
  - О чем задумалась, куколка?
  Она устремила на него взгляд своих больших карих глаз и не ответила. В тот момент она проводила параллели между Фаиной с Борисом и собой с Улыбающимся Мальчиком. Как ни печально, выводы были отнюдь не в их с Мальчиком пользу. Быть с Борисом тяжело из-за его резкого и вдобавок собственнического характера, но зато у них с Фаиной все серьезно, там нет места отношениям "в стиле хи-хи", как называли это девочки в школе моделей СТИЛЬ. Фаина и Борис не прикасались друг к другу, даже не держались за руки, даже не подходили ближе чем на метр, и все же у Фаины на Бориса очевидные права, она может от него что-то требовать и ставить условия.
  Попробуй тут отрицать, что они созданы друг для друга!
  И если бы какой-нибудь извращенец, вроде Дениса Павловича, вздумал покуситься на Фаину, Борис наверняка встал бы на дыбы и поднял бы по тревоге все МВД, и спецслужбы, и еще всякие подразделения, чтобы казнить мерзавца.
  А за Раю заступиться некому. Улыбающийся Мальчик способен заступаться лишь за самого себя.
  Где же справедливость?
  - Ни о чем таком я не думаю, дорогой, - наконец, ответила Рая. - Ты надолго? Я имею в виду, когда мне снова начинать свое ожидание? Я становлюсь уже как Ярославна. В Путивле-граде. На забрале.
  Он засмеялся.
  - Ну, вообще-то до понедельника я свободен от поездок и концертов. Но послезавтра я должен быть в Москве, у нас запланировано интервью и съемки для телевидения. Это утомительно, конечно, но зато создает рекламу. Главное - шуметь погромче, тогда тебя услышат.
  - Прекрасно, - отозвалась Рая. - Чтобы услышали, надо шуметь громче. А что мне, например, надо делать, чтобы меня увидели? Менять цвет, как хамелеон?
  - Интересная идея, - одобрил Улыбающийся Мальчик. - Ее можно использовать в шоу.
  Но Рае было грустно от осознания того факта, что он ее не понимает и не поддерживает. Поэтому она отвела его руки и побрела в ванную комнату, приводить себя в порядок. Ей и впрямь остается только ждать и надеяться: ждать перемен и надеяться на удачу.
  На вечерний сеанс в кино они успели. Сидели в последнем ряду и мешали смотреть всему залу, так как Улыбающийся Мальчик находился в инривом расположении духа, смешил Раю и в знак благодарности просил поцеловать его. В результате они привлекли внимание вахтерши, которая пригрозила сдать их в милицию за нарушение общественного порядка, если они не прекратят это безобразие. Тогда они стали соблюдать порядок - переговаривались шепотом, не смеялись и почти не целовались. В итоге фильм Рая так и не увидела, зато чудесно провела время. Набралась впечатлений на время его отсутствия. Потом они договорились о следующей встрече. Мальчик пообещал приехать на следующий праздник, 9 мая, а после этого, по его словам, группу ожидал тяжелый график - тур по стране, не меньше трех месяцев, а скорее даже больше, так как в процессе тура график меняется в зависимости от посещаемости концертов. Рая вздохнула от огорчения и взяла с Улыбающегося Мальчика самую страшную клятву, что он ее не забудет, обязательно позвонит и вообще будет сообщать положение дел.
  А потом Мальчик отвез ее домой, они попрощались. Он терпеливо ждал, пока у нее иссякнет запас воздушных поцелуев и она войдет в подъезд, сел в машину и уехал, а она смотрела на это из-за двери подъезда и тосковала. Какой-никакой, а это было что-то. Лучше, чем ничего. Вот уедет в свой дурацкий тур. Будет вести свою веселую жизнь. Рестораны, дискотеки, девочки. Поклонницы, цветы, подарки. Красное вино. А Рая тут кукуй у окошка, будто брошенная. При всех своих блестящих достоинствах она для него - запасной вариант! Обидно до слез, но что поделаешь. Он ей нужен, а не она ему.
  На следующий день, прохаживаясь по парку, куда на выходные вышло полгорода, они нечаянно встретили Бориса Новикова и Фаину. Фаина приветливо улыбнулась и помахала рукой подруге, но из деликатности не подошла поговорить. Борис подчеркнуто кивнул Рае головой, и его взгляд был понимающим. Рая сочла этот взгляд оскорбительным и показала ему язык. У Бориса с Фаиной явно все было нормально, они как будто и не ссорились. Значит, ее письмо пропало зря. Н подействовало, черт бы их побрал. А Улыбающийся Мальчик уезжает вечером и оставляет ее одну.
  Она провожала его на поезд с тяжелым сердцем. Ее коробило его деловитое настроение и то, что он ни капельки не жалел о расставании с ней. "Похоже, у него в каждом городе есть подружка вроде меня! Целый гарем, разбросанный по всей стране!" Эта мысль не утешала. Рая не осмеливалась настаивать словесно, но глаза ее умоляли Улыбающегося Мальчика не забывать о ней, звонить, писать, напоминать о себе... Но Мальчик, хоть и находился пока рядом, и разговаривал с ней, и целовал ее, все-таки уже целиком и полностью был в Москве, в своей далекой от Раи собственной жизни.
  - Желаю тебе успеха, милый, - дрожащим голосом произнесла Рая. - Счастливо доехать. До свидания. Скоро увидимся.
  А взгляд ее вопил: "Звони мне! Не забывай обо мне!"
  Но даже мысленно она не могла сказать: "Я люблю тебя".
  Провожающих попросили покинуть поезд. Рая уходила из вагона, постоянно оглядываясь на Улыбающегося Мальчика, который кивал ей головой, потом скрылся в купе. Рая вышла на перрон и стала бегать вдоль окон, выискивая среди них принадлежащее Улыбающемуся Мальчику. Она надеялась, что он выглянет, чтобы еще раз взглянуть на подружку. Он не выглянул. Все занавесочки были задернуты, а которые были раздвинуты, не принадлежали Улыбающемуся Мальчику. Вскоре поезд тронулся, а он так и не выглянул. Рая почувствовала себя покинутой, расстроилась и зашмыгала носом. Не любила она его, конечно, а все равно обидно до слез!
  Ну что же, теперь надо ждать Дня Победы. Странная у них группа, не будет принимать участия в праздничном концерте. На такие солидные мероприятия их, молодых, не приглашают, что ли? Еще не доросли?
  Для успокоения она купила мороженое. Потом - еще одну порцию. Потом - еще одну. Не помогало. Она пришла домой и пораньше легла спать. Это были признаки наступавшей апатии. "Неудачный день, - думала она. - Крайне неудачный день. Просто ужас. Надо срочно приходить в себя. Встряхнуться. На День Победы он приедет. И Бориса с Фаиной я поссорю, в другой раз. И отец Александр... отец Александр..."
  При воспоминании об отце Александре, как по волшебству, она начала успокаиваться и дышать ровнее. Удивительно, но в ней уже просыпался оптимизм. И какое удовольствие было шептать в подушку: "Я люблю тебя, отец Александр! Я люблю тебя!"
  Улыбающийся Мальчик позвонил через день, потом еще через день. Затем от него пришла роскошная огромных размеров открытка. Когда Рая ее развернула, то увидела две проколотые шилом дырочки и вставленные в них прелестные сережки с красными камешками и крупными подвесками в виде бантиков. У Раи потеплело на сердце, она тут же примерила сережки, а открытку выставила на стол. Хорошенькая открытка, с букетом желтых роз и подсвечником с зажженными свечами. Делая уроки, Рая поминутно брала ее в руки, любовалась и улыбалась с умилением. Не Мальчик, а просто душка.
  Полина Михайловна видела, что дочка ведет свою особенную жизнь, ни с кем не советуясь. О наличии парня Полина Михайловна тоже догадывалась - откуда же появлялись бы цветы и открытки, и звонки, когда в трубке звучал мальчишеский голос, просивший позвать к телефону Раю. И судя по цветам и открыткам, это не простой мальчик, а мальчик во вкусе Раи Беловой. Полина Михайловна сокрушенно качала головой и горько вздыхала. Натерпится дочка беды с таким кавалером! И слушать ничего не захочет, глупая!
  Рая ждала приезда Улыбающегося Мальчика и не удивлялась, что он перестал звонить. Мало ли чем он там занят, человек безответственный, к тому же скоро приедет.
  В школе начался предвыпускной переполох. Все готовились к годовым контрольным работам и экзаменам. Переводным, выпускным, вступительным. Полина Михайловна, несомненно, ждала от Раи подвига поступления в какое-нибудь обыкновенное учебное заведение, штампующее специалистов для какой-нибудь обыкновенной деятельности. Рая презрительно кривила губы. Еще чего не хватало, себя закабалять. Несколько лет зубрёжки, и всю жизнь потом вкалывай, как ломовая лошадь, на производстве. Ну уж нет. Рае уготована другая судьба. Диаметрально противоположная. Ей, пожалуй, и аттестат будет не нужен. Внешние данные и школа мадам Васильковой отрекомендуют ее лучше всяких бумажек.
  Вот Фаина - обложилась учебниками, и Борис ей помогает, дурак эдакий. Хотя ей хорошие отметки вовсе ни к чему. При приеме в монастырь успеваемость не требуется. Главное - в Бога веруй. Наверное, для этой парочки занятия - такое своеобразное развлечение. А Рае подобных развлечений даром не надо, даже с Борисом, да и в одиночку развлекаться ей скучно.
  Ну, ничего, придет и ее время.
  День Победы начался для нее, как и Первомай. Надежды расцветали в ее душе пышным цветом, она строила грандиозные планы, заканчивавшиеся всегда одинаково - в квартире Улыбающегося Мальчика, и не отличавшиеся разнообразием. Она не имела такого опыта убивания времени, как Улыбающийся Мальчик. Знала только то, что он ей предлагал.
  И все-таки она частенько наведывалась к Ордынским, хотя эти визиты выводили ее из себя. Во-первых, она отвлекала их от подготовки к экзаменам, что не нравилось Фаине. Во-вторых, она нарушала их уединение, что настраивало Бориса против нее. Она видела их вроде бы прежние отношения: Борис ходил кругами вокруг Фаины, которая оказывала сопротивление. Но Рая была уверена, что эти отношения перешли на качественно новый уровень, потому то их не поссорило ее анонимное письмо. И это злило. А почему им должно быть так хорошо, когда у нее не все в порядке?
  К тому же, Борис видел ее насквозь и понимал ее мотивы и все, что с ней происходило. Возможно, он узнал Улыбающегося Мальчика, несмотря на его темные очки, и потому не верил в будущность их связи. Раю это сердило. Неужели она настолько плоха, что ее нельзя счесть достойной парой для знаменитой личности?
  Ведь сам Борис выбрал не ее, а Фаину...
  И отец Фаины, Петр Николаевич, ее не любил. Хотя она ему ничего не сделала.
  Это несправедливо!
  Но День Победы ее подвел. С утра небо хмурилось, собирались тучи, время от времени накрапывал дождик, а солнышка вовсе не было видно. Рая надеялась, что ветер разгонит тучи, но напрасно. К обеду дождь полил основательно, это означало закрытую программу и невозможность прогулки по городу, покупки мороженого, ощущения уединения среди толпы. В толпе Рая ухмылялась про себя серьезности, с какой Улыбающийся Мальчик сохранял свое инкогнито. Но совсем не потому, что рядом с ним была именно Рая. Уж с такой-то девушкой не стыдно показаться на людях!
  Дождь то начинался, то прекращался. Рая с тревогой смотрела за окно и прислушивалась к звукам в прихожей. Но телефон молчал. Однажды только зазвонил, Рая кинулась на него, как ястреб, но это была всего лишь напарница по работе Полины Михайловны, еще одна продавщица. Она звонила, чтобы попросить Полину Михайловну заменить ее десятого числа, а сама она не сможет прийти на работу по каким-то уважительным причинам. Рае было плевать на их причины. Она ждала Улыбающегося Мальчика.
  Погода за окном не улучшалась, и настроение у Раи тоже портилось. Она расхаживала по своей комнате кругами, бормотала себе под нос угрозы.
  Телефон молчал.
  Полина Михайловна собралась и пошла в гости к своей двоюродной сестре, получив от дочери грубый отказ на предложение составить ей компанию, пройтись, поговорить, развеяться. Этого и следовало ожидать, Полина Михайловна даже не удивилась. Рая не признавала родственниками тех, кто не мог быть ей полезен, и относилась к ним соответственно. С какой стати ей с ними общаться. Много чести. Они еще будут хвастаться перед соседями своим близким знакомством со звездой.
  В три часа дня дождь перестал. Рая на минутку выскочила на балкон, принюхалась к влажному воздуху и тут же вернулась, так как на балконе не было слышно телефон. Но он и без того молчал.
  К четырем часам Рая была на грани истерики. Что случилось с Улыбающимся Мальчиком? Почему он не звонит? Он приехал в Горький или нет?
  Ужасно, ужасно!
  В семь часов вечера дождь зарядил на всю ночь, встал стеной за окном и окончательно все испортил. Измученная бесплодным ожиданием Рая лежала на кровати, не раздеваясь, она свернулась клубочком и закрыла глаза. Даже если Улыбающийся Мальчик и позвонит сегодня, уже поздно что-либо планировать. Все равно ничего не получится.
  У нее уже не было сил снять трубку и ответить.
  Но он так и не зазвонил.
  Рая хотела заплакать и не могла. В ее душе чередовались приступы горечи и ожесточения. Она комкала в кулаках уголок одеяла и подтягивала колени к груди, сжимаясь все сильнее. Огрызнулась на предложение Полины Михайловны поужинать. Какой ужин, когда творится такой кошмар! Эта женщина просто глупая курица.
  На следующий день у нее было намерение пропустить школу и продолжать ждать звонка. С Улыбающегося Мальчика станется и забыть о ее учебе и заявить о себе в разгар рабочего дня. У него ведь свой, особенный график работы, не совпадающий с графиком простых смертных. Но вдруг ей пришло в голову, что это унизительно.
  А ну и пусть унизительно. Он вполне может явиться и сегодня, а учеба никуда не денется, она длится каждый день. Поэтому Рая сказалась больной и осталась дома.
  Хотя она осознавала эту унизительность и злилась на себя, но вела себя как неврастеничка. Боялась зайти в ванную и туалет - вдруг зазвонит телефон. Ничего не ела - кусок застревал в горле. В конце концов, она уселась в прихожей, на табуретку, и уставилась выжидательно на телефон. Но он молчал.
  Ей не звонили ни Улыбающийся Мальчик, ни Полина Михайловна, ни Фаина.
  Ее проблемы никого не интересовали.
  Кроме того, она едва вспомнила, что идет пятница, и в пять часов начнутся занятия в школе моделей СТИЛЬ. Это пропускать нельзя никак - пропуски не в ее интересах. Пришлось лезть в ванну и, чтобы взбодриться, мыться холодной водой. Мадам Василькова сразу заметит отсутствие энтузиазма у одной из лучших учениц и будет читать нотацию. Она права, конечно, но что делать, если в таком возрасте жизнь зависит от любви, а не от карьеры!
  Уже одетая и готовая уходить Рая ждала до последнего в прихожей, но телефон так и не зазвонил.
  Она уходила со слезами на глазах.
  Где Улыбающийся Мальчик?
  Тут она подумала, что он молчит несколько дней, а не только вчера и нынче. Последняя новость от него - это открытка и сережки. И больше ничего.
  Она поздно спохватилась.
  От беспокойства она не воспринимала слова и диктовку мадам Васильковой и не замечала у себя за спиной хождений Дениса Павловича. Все на свете отдала бы за возможность находиться дома и не пропустить этот звонок! А еще лучше - за возможность очутиться вдруг рядом с Улыбающимся Мальчиком и увидеть, чем он там у себя в Москве занимается.
  Неужели он о ней забыл?
  По словам Полины Михайловны, ей никто не звонил. Скорее всего, это была правда, хотя ей хотелось выдумать множество причин, по которым это оказалось бы ложью. Она ждала звонка даже ночью, во сне. Ей часто чудилось, что в полной тишине квартиры раздается этот звонок, и тогда она просыпалась и прислушивалась.
  Никакого звонка.
  У Улыбающегося Мальчика очень удобная позиция - она ведь не знает номер его телефона и не может позвонить сама, напомнить о себе и узнать, что там у него случилось и почему он молчит!
  На следующий день в школу моделей СТИЛЬ пришел фотограф Ромочка, и с ним - еще один парень, при виде которого Рая встрепенулась. Она видела, как он несколько раз говорил с Улыбающимся Мальчиком об устройстве концертов в Горьком. Этот парень должен знать, где Мальчика найти.
  В перерыве между двумя уроками мадам Васильковой она приблизилась к гостям школы, сделав скромное выражение лица, и поздоровалась с Ромочкой, как со старым знакомым. Он встретил ее приветливо, а его спутник ей явно обрадовался. Он тоже помнил, что видел Раю с Улыбающимся Мальчиком. Поэтому ей даже не надо было искать повод с ним пошептаться. Он сам отвел ее в сторонку и спросил, как дела у Улыбающегося Мальчика, а то он давно о нем ничего не слышал.
  Рая сделала печальные глаза:
  - Ой, я не знаю. К сожалению, я потеряла его телефон и тоже давно с ним не разговаривала.
  - Если хочешь, я дам тебе его телефон.
  - Спасибо большое, а то я прямо как без рук.
  Она рассыпалась в благодарностях, пока он черкал на листке из блокнота драгоценный номер телефона.
  - Конечно, он мог его изменить, - извиняющимся голосом бормотал парень. - Знаешь, ему надоедают поклонницы, и он меняет номер. Вот, проверь.
  Она посмотрела на цифры и притворилась, что вспомнила:
  - Да, это он! Спасибо большое! Ты настоящий друг.
  Ее улыбка сияла ему навстречу, так что он чувствовал себя польщенным. Но вот из своего кабинета в классную комнату вернулась мадам Василькова и возобновила занятия. Улыбка Раи стала виноватой, она спрятала бумажку с номером телефона в свою тетрадку и села, продолжать слушать мадам Василькову. Но теперь у нее было совершенно другое настроение. Хотя она еще ничего не узнала об Улыбающемся Мальчике от самого Мальчика, но уже воспряла духом. Его телефон - это уже кое-что. Начало действий, а не бесплодное ожидание на табуретке в прихожей.
  И с самого утра в воскресенье она стала названивать по данному номеру. Сначала у нее ничего не получалось, но она упорно набирала, и вот наконец на том конце провода сняли трубку. Однако это был не Улыбающийся Мальчик. Рае ответил женский голос, от чего Рая чуть не свалилась с табуретки.
  - Алло, вам кого?
  Рая с трудом произнесла его имя.
  - Его нет, он уехал на гастроли.
  - Как жаль, - сказала Рая. - Мне очень нужно с ним поговорить.
  Тут ее осенила мысль, и она добавила:
  - Точнее, ему очень нужно, чтобы я с ним поговорила.
  - А кто вы?
  - Я заместитель редактора журнала "Светская жизнь". У нас было запланировано интервью на вчерашний день, но он не явился, и не предупредил о переносе нашей беседы. Это безответственно. Если он не объявится, мы отменим интервью и пустим другой материал.
  - Нет, подождите минуточку... - Голос на том конце провода зазвучал просительно. - Он ничего не сообщал об этом интервью. Вы уверены, что оно было назначено на вчерашний день?
  - Это несерьезный разговор, - разбушевалась Рая.
  - Подождите, подождите... Спросите у него самого, почему он не пришел. Он сейчас в Саратове, я дам вам его телефон.
  - Хорошо, давайте, - согласилась Рая.
  И дама послушно надиктовала ей телефон в Саратове, по которому Рая, даже не думая благодарить за любезность, немедленно стала звонить.
  Трубку в Саратове сняли почти сразу, и Рая тут же узнала знакомый серебристый голос и интонации Улыбающегося Мальчика. Значит, он уже проснулся, и довольно давно. Но это еще не доказательство верности и трезвости. Он даже пьяным никогда не терял над собой контроль.
  - Привет, милый, это я, - дрогнувшим голосом сказала Рая.
  Сердце у нее стучало как бешеное. От ответа Мальчика зависела вся ее судьба!
  - Кто "я"? - уточнил он, и тон его был отнюдь не любезный.
  - Одна из твоих преданнейших поклонниц, - пропела Рая. - Ты не узнал мой голос?
  Он немного помолчал, затем произнес:
  - Рая, что ли?
  - Да! - обрадовалась она. - Милый, ты обещал на День Победы приехать, а не приехал. Я жду тебя уже несколько дней, беспокоюсь, не случилось ли чего...
  - Как ты узнала мой телефон? - перебил ее он.
  - Это было трудно, - заулыбалась она. - Но для меня, ты же знаешь, нет ничего невозможного. Милый, я хотела тебя спросить...
  Но он ее снова перебил:
  - Забудь этот телефон и никогда больше мне не звони.
  - Что?
  Должно быть, она ослышалась. Его веселый голос не мог говорить так серьезно.
  - Я сказал, чтобы ты забыла о моем существовании и не надоедала мне. Погуляли, и хватит. Или, ты думаешь, я тебе чем-то обязан?
  - Нет, - пролепетала она. - Не обязан.
  - Тогда гуд бай. Если ты мне еще раз позвонишь, имей в виду, я заявлю в милицию о преследовании, и тебя посадят в тюрьму.
  И в трубке остались лишь короткие гудки. Рая сидела, как пришибленная, и не могла пошевелиться. Точно такое же состояние было у нее в день показа нижнего белья. Полное, абсолютное опустошение. Желание исчезнуть из этого мира навсегда. Она так рассчитывала на этого Мальчика. Она ставила на карту все и проиграла, и теперь у нее ничегошеньки нет. Улыбающийся Мальчик не задумываясь шваркнул ею об стену и бросил умирать. Здравый смысл подсказывал ей, что так и должно было быть, что не произошло ничего экстраординарного. Она не подошла на роль Золушки, и ей указали на дверь: прощай, милая, и ищи себе принца в другом месте.
  Но в Горьком нет принцев! Здесь есть только лже-принцы, к которым неприятно даже приблизиться. Они не нужны Рае. Она согласна лишь на настоящего принца, без всяких примесей.
  Просто она в очередной раз ошиблась.
  Она встала с табуретки, положил трубку на рычаг. Теперь у нее дрожали губы и слезы текли по щекам, а в глазах было отчаяние. Сколько же раз ей нужно умереть для того, чтобы родиться в новом качестве - в качестве знаменитости?
  Значит, он с самого начала предполагал с ней только погулять, развлечься. И открытку с сережками прислал как отступное. Заплатил за прекрасно проведенное вместе время. От ужаса Рая скрипнула зубами. Конечно, когда придет пора выбирать, он найдет себе девушку не с подиума, где подвизаются не девушки, а гадюки, и не из шоу-бизнеса, где любая девушка - белая акула. Нет, он найдет себе серьезную, порядочную серую мышь. По крайней мере, такую, с усмешкой подумала Рая, которая не садится в машину незнакомого парня через час после встречи и не позволяет на первом свидании отвести себя на квартиру.
  Она заплакала в голос, благо Полины Михайловны не было, она ушла на рынок. Квартира, машина... Был еще номер в гостинице "Ока". А что ей было делать? Если бы она не согласилась, он бы даже не взглянул больше в ее сторону!
  Она не была в него влюблена, но он так прочно вошел в ее жизнь, что именно с ним она связывала свои надежды на будущее. Прежде всего - на избавление от старичка, похожего на Денни Де Вито. И вот, приходится начинать с нуля.
  Она снова легла на кровать и закрыла глаза. Улыбающийся Мальчик сделал ей больнее, чем фотограф Ромочка с его неприкрытым равнодушием. На ум не приходила и ее всегдашняя панацея - отец Александр. Она должна была выплакаться и зализать рану. И подняться уже с другим настроением. И стать еще жестче в борьбе за выживание, где любые средства хороши.
  Но как это тяжело!
  Скорее бы стать звездой, чтобы эти проблемы наконец прекратились.
  Ревность Дениса Павловича
  Хотя Рая не позволяла себе зацикливаться на понесенном поражении, все равно несколько дней после этого она пребывала в подавленном настроении. По любому поводу раздражалась или расстраивалась. Чтобы отвлечься от угнетающих мыслей, волей-неволей пришлось засесть за уроки, чему искренне порадовалась Фаина. Вот дурочка. Стала бы она радоваться, узнав о причине столь необычного рвения? Борис-то если не знал, то догадывался, так как каждый раз при встрече он не скрывал сочувствия. Но жалеть ее он и не помышлял - за то боролась, голубушка, на то и напоролась, попробуй-ка на вкус жизни творческой элиты. Не нравится? Уходи, никто тебя силком туда не тащит.
  Но никто из них об этом не сказал ни слова.
  На расставании с Улыбающимся Мальчиком неприятности Раи не закончились, из чего она сделала вывод, что у нее началась черная полоса, которую надо просто переждать, отсидеться в уголочке, а когда наступят более благоприятные времена, предпринимать решительные действия по улучшению ситуации. А в такой напряженной обстановке действовать просто нет смысла.
  В очередной уик-энд, в пятницу, после занятий с мадам Васильковой, Раю вызвал в кабинет Денис Павлович. При этом вызвал не самолично, а через Олю, и при этом подождал, пока сама мадам Василькова уже уйдет домой. Теперь, с приходом теплых дней, мягких вечеров и коротких ночей, девочки частенько задерживались в школе моделей СТИЛЬ после занятий и устраивали между собой показы: демонстрировали приобретенные тут умения и наряжались в одежду, которая в изобилии была складирована в смежной комнате, но которую категорически запрещено было выносить за пределы школы моделей. Вначале, еще не привыкнув к новой жизни, многие девочки испытывали искушение вынести-таки какую-нибудь из этих вещиц, поносить ее на людях, покрасоваться, а потом вернуть на место. Но вскоре девочки привыкли к присутствию этих тряпок в своей жизни и воспринимали их как рабочую спецовку, униформу служащих. Одним словом, они перестали видеть эти вещи своими. Ведь в пределах подвала они могли свободно пользоваться этим гардеробом. В целях повышения мастерства.
  Позже всех уходил из подвала Денис Павлович - он занимался всякими бухгалтерскими делами школы и поэтому так задерживался.
  Одно лишь упоминание о нем вызвало у Раи очередной приступ раздражения. Вот так, с глазу на глаз, они не встречались уже целый месяц - с того самого дня, как он предложил ей демонстрацию нижнего белья. С тех пор он не проявлял к Рае видимого интереса, и она стала смутно надеяться, что этот интерес угас навсегда и больше не возобновится. Тем более что они недавно набрали еще одну небольшую группу - десять девочек, среди них были и Раины ровесницы, премиленькие, прехорошенькие куколки. Как раз повод переключиться с Раи на новеньких, свеженьких, неискушенных.
  Войдя в кабинет начальства, она остановилась в ожидании посреди комнаты. Но Денис Павлович, как ни странно, не обратил на ее приход никакого внимания, будто ее тут и не было, будто он ее и не звал. Рая насторожилась. Он перебирал какие-то документы, что-то посчитывал на калькуляторе и черкал карандашом на бумагах замечания и числа. И он был явно не в духе.
  В таком случае, что ему нужно в этот момент от Раи?
  Наконец, он отложил документы в сторону, мельком взглянул на Раю, еще немного потянул время, порывшись в ящике стола, и жестом указал ей на стул напротив себя. Она отказалась.
  - Садитесь, садитесь, Раечка, - холодно произнес он. - Разговор предстоит не из легких. Вам лучше присесть.
  Рая предпочла не гневить его еще больше и села.
  Тогда он окончательно спрятал документы и приступил к разговору. При этом выражение лица у него было не такое, как раньше, слащавое, а хмурое, но от этого не менее гадкое. По обыкновению, он сцепил пальцы над столом и смотрел на Раю не отрываясь, но без прежнего любования.
  Хоть на этом спасибо.
  - Извините, Раечка, что заставил вас ждать. Повседневные хлопоты очень утомительны, однако необходимо ими заниматься, иначе однажды они нахлынут лавиной и накроют с головой, не успеешь и глазом моргнуть. К сожалению, они стали отнимать слишком много времени, Полина Михайловна не в состоянии одновременно вести уроки и подсчитывать баланс, и мне надо брать бухгалтерию в свои руки, не то школа может развалиться.
  Рая не повела и бровью, считая такую мрачную перспективу, мягко говоря, преувеличением.
  - Вот я и сижу преимущественно тут, в кабинете, и лишен возможности наблюдать за вами, девочками, как следует. А ведь за вами, вертихвостками, нужен глаз да глаз. Если ослабить надзор, вы тут же выйдете из повиновения и натворите глупостей, о которых будете жалеть впоследствии.
  Он сделал паузу, словно предлагая Рае ответить.
  - Не надо нас недооценивать, - сказала она. - Мы не глупые девчонки, а взрослые люди.
  - Вам так кажется, - возразил он. - И от этого возникает множество ошибок, а ошибки с каждым разом все сильнее запутывают жизнь, так что выбраться потом из этих ошибок бывает очень трудно. Вы меня понимаете?
  - Вам лучше знать, - сказала она, не удержавшись от сарказма.
  - Хороший ответ, - одобрил он. - А вы знаете, почему так?
  - Нет.
  - Потому, Раечка, то ошибки меня многому учат. Других не учат, а меня учат. Иногда - жестоко учат, но тем полезнее становится эта наука.
  - Зачем вы мне об этом говорите?
  Рая нервничала, поскольку была сбита с толку.
  Он помолчал, затем начал с другой стороны:
  - Насколько я знаю, наихудший из человеческих недостатков - это неблагодарность. Я встречал в жизни очень много людей, и все со мной солидарны в том, что неблагодарность - поистине непростительный грех. А вы как считаете?
  - Мне все равно.
  Он осуждающе покачал головой.
  - Ай-ай-ай, Раечка, как нехорошо. Такой ответ заставляет думать о вашей собственной способности к неблагодарности. Вы, оказывается, и сами можете быть неблагодарной.
  - Кому какое дело, какая я могла бы быть и какая я есть? Это никого не касается! - рассердилась Рая, которой надоело это хождение вокруг да около. Но она была уверена, что никто и ничто на свете не заставит Дениса Павловича высказываться прямо.
  Между тем он прикинулся грустным:
  - Раечка, разве Полина Михайловна вас не учила? Никогда не проявляйте свою грубость перед другими людьми, она вам вредит. Я вижу, вы не очень внимательно слушаете Полечку, а зря. Она внушает вам полезнейшие вещи. Они пригодятся вам не только на подиуме, но и вообще в жизни. Вот что значит, кстати, реже посещать класс. Вы совсем от рук отбились.
  Рае его речь казалась такой ахинеей, что она не выдержала:
  - Денис Павлович, я вас очень прошу, не задерживайте меня. Мне нужно идти, я спешу.
  - Вот как? - удивился он. - Куда это вы спешите и зачем?
  Рая побледнела от возмущения. Это возмущение и придало ей силы.
  - Это мое личное дело, - с расстановкой сказала она. - Я могу идти?
  - Нет, - ответил Денис Павлович. - Не можете. Я позвал вас, чтобы разрешить один вопрос, одинаково важный как для меня, так и для вас. Я специально подождал, пока Полина Михайловна уйдет и разойдется большинство учениц. Но если вы спешите, то можете идти, но в следующий раз может не оказаться такого благоприятного момента, и наша беседа станет достоянием гласности. Хотя уверяю вас, это вы заинтересованы в сохранении конфиденциальности, а не я.
  Рая испугалась всерьез. Он не стал бы стращать ее разглашением без причины. Значит, она досадила ему чем-то, либо чем-то ему мешает.
  Поэтому она сидела, как привязанная, кусала губы и молчала.
  - Так что же, - поинтересовался Денис Павлович, - вы уйдете сейчас, или мне продолжать?
  - Продолжайте, - прошептала она.
  Он не сомневался в таком ответе.
  - Извольте. Я давненько не наблюдал как следует за вашим классом и, следовательно, кое-что упустил. Как я вижу, вы по-прежнему одна из лучших учениц Полины Михайловны, идете вперед с поразительной быстротой. Ваше профессиональное мастерство растет буквально на глазах. Но, к сожалению, это еще не делает вас умнее всех остальных, и я это вижу вот сейчас.
  Она мысленно перебирала в уме, чем она могла его до такой степени разозлить.
  - У вас, насколько мне известно, дела идут хорошо, - продолжал Денис Павлович, покачиваясь на своем стуле. - Вы прекрасно выглядите, и я заметил, какое у вас было прекрасное настроение. У вас лучились глаза, и вы беспрестанно улыбались. Знаете, такое бывает только в том случае, когда девочка влюблена и когда это чувство взаимно. Я вообще хорошо изучил девочек за годы, пока я занимаюсь школами моделей. И почти никогда не ошибаюсь.
  Рая замерла, будто ее застигли на месте преступления. Свои отношения с Улыбающимся Мальчиком она хранила в строжайшей тайне от всех, кто мог бы донести об этом Денису Павловичу, и боялась, как бы и сам Мальчик не приметил ее стараний, поскольку это вызвало бы подозрения.
  - Вы мне говорили зимой, что вашего мальчика зовут Эдгар. Вы очень непостоянны, Раечка. Влюбились, изменяете Эдгару беззастенчиво и рассчитываете на безнаказанность, так как, по вашему, никто ни о чем не догадается.
  Рая молчала.
  - Бедный Эдгар, - холодно пожалел его Денис Павлович. - Вы коварная девушка, Раечка. Я бы даже сказал, девушка-вамп.
  - Мы уже давно не встречаемся с Эдгаром, - ответила Рая с трудом. - У него... Он нашел себе другую девушку и другое занятие. И это произошло намного раньше, чем я... чем мне... чем...
  Она замялась и не договорила.
  Он понимающе закивал головой:
  - Ах, вот в чем дело! Раечка, тогда вы очень мужественная девушка, потому что вы не дали заметить это расставание другим людям. А ведь ваши подружки разбираются в таких вещах, как колдуньи, их обмануть трудно, особенно в делах сердечных.
  Рая молчала, опустив глаза.
  - Я тоже ничего не заметил, - добавил Денис Павлович.
  Она убрала со лба отбившуюся от прически завитую прядь.
  - Правда, такое могло случиться, если вы, Раечка, вовсе не дорожили своим Эдгаром, то есть были к нему равнодушны.
  Он помолчал и добавил безжалостно:
  - А скорее всего, вы просто выдумали Эдгара, чтобы, наверное, прибавить себе интереса, хотя были, несомненно, и без того достаточно интересны.
  Он еще раз сделал многообещающую паузу, во время которой Рая ожидала его слов, как удара топором по плахе. Она предчувствовала, какие это будут слова.
  - Но нет, конечно, Раечка, вы сочинили своего Эдгара не для придания интереса, а для обмана. Вы хотели обмануть меня, и я даже знаю, зачем.
  Хотя Рая ничем перед ним не провинилась, она краснела и бледнела, как провинившаяся. Он вызвал ее сюда пытать, и ей остается только терпеть. В данный момент она не может изменить это положение.
  - А теперь вы, Раечка, по всей вероятности, подцепили крупную рыбу и строите свои планы. В общем-то, мне это было бы безразлично, если бы ваши планы не вредили мне. А поскольку они мне вредят, то...
  - Не понимаю, - перебила Рая, - чем мои планы могут вам повредить.
  - Всё вы понимаете, - жестко возразил Денис Павлович. - Иначе вас вполне удовлетворяли бы всякие Эдгары и прочие простые симпатяги с улицы. Но вы смотрите выше, намного выше, чтобы перепрыгнуть одним махом через несколько ступенек карьерной лестницы и тем самым оказаться вне досягаемости. Вы желаете ускользнуть из-под моего контроля и начать самостоятельное движение. Так вот, милочка, довожу до вашего сведения: ничего у вас не получится.
  Рая до крови закусила губу. Потом собралась с силами и сказала:
  - Вы не имеете права вмешиваться в мою личную жизнь.
  - Имею, если кто-то покушается на мои интересы. Парень, на которого вы рассчитывали, ничего не слышал обо мне, но зато хорошо знает многих моих друзей. Видите ли, деточка, у меня достаточно друзей, каким очень затруднительно отказать. Я бы даже сказал, это было бы небезопасно. Ваш избранник поступил благоразумно...
  Рая подскочила на стуле:
  - Так это вы настроили его против меня! Как вам не стыдно! Это были вы!
  Он с легкой улыбкой покачал головой:
  - О нет, что вы. Я не успел. Он уже расстался с вами. А уж когда ему намекнули, что он претендовал на чужую частную собственность, то и вовсе пообещал не иметь с вами ничего общего. Тогда окружающие поздравили его с правильным решением, потому что он избежал ваших цепких коготков, Раечка. Ведь он вас интересовал не в смысле общечеловеческих качеств, а как средство разбогатеть и занять в обществе место, которое принадлежит не вам. Вы - опасная девушка, Раечка.
  - Я не ваша частная собственность, - ответила Рая, глотая непрошенные слезы.
  - Вам только так кажется, - небрежно бросил Денис Павлович.
  Она была ошеломлена, так что он засмеялся. Потом снизошел до объяснения:
  - Похоже, настало время расставить точки над i, раз вы еще сами до этого не дошли. Разумеется, в нашей стране нет рабства, о чем вы, должно быть, подумали при моих словах. Официально мы все - свободные люди. Но в модельном бизнесе, как и в любом деле, где вращаются большие деньги, существуют совершенно другие порядки. Это не тот мир, который вы себе рисуете, наивная девушка. Большие деньги не появляются ниоткуда, поэтому в наших бизнесах абсолютно все поделено на сферы влияния. Чем больше ты имеешь денег, тем больше влияния сможешь получить. Проблема в другом - как это влияние удержать. Это уже чистая конкуренция, кто смел, тот и съел. Каждый выживает как может. Проникнуть в этот мир просто так, за счет таланта или каких-то еще гипотетических достоинств невозможно. Манекенщицы - одна из самых низших ступеней этого мира. И даже сюда вы никогда не попадете без нужных связей и нужной школы.
  Она слушала его не дыша.
  - Когда я вас увидел, Раечка, то сразу понял: вы далеко пойдете, вы не робкая божья коровка. Как вы требовали у Полины Михайловны вашего включения в группу! Ясно, что вы не останавливаетесь на полпути, идете до конца и при этом не церемонитесь в выборе методов. Не девушка, а просто клад. У вас уже тогда было большое будущее. Я решил помочь вам. Без меня, несмотря на все ваши способности, вы остались бы одной из многих. Получили бы внешние улучшения - осанку, походку, фигуру, и отправились бы восвояси, даже не приблизившись к подиуму. Ведь вы, честно говоря, ничего из себя не представляете. Давайте оценим вас объективно.
  - Давайте, - слегка приободрилась она.
  - Давайте. Вы обладаете яркой внешностью, но это можно сказать и о тысячах других девушек, многие из них значительно превосходят вас в этом компоненте. Ведь у вас, Раечка, не очень правильные черты лица, не самый лучший цвет глаз и, главное, веснушки. Они, согласитесь, портят цвет кожи. Затем - ваша сообразительность. Похвально, конечно, пригодиться в жизни, но не на подиуме. Зачем она вам на подиуме? А дальше у вас сплошные сюрпризы: вы у нас амбициозны, тщеславны и не имеете принципов. Не слишком привлекательный портрет, правда?
  Она молчала, потрясенная до глубины души.
  - Итак, мы видим перед собой предприимчивую интриганку, типичную охотницу до легкой наживы, - продолжал Денис Павлович. - И как же вы решили проникнуть в тесный, закрытый мир модельного бизнеса? Взять его штурмом, что ли? Чтобы стать моделью, вам придется стать чьей-то частной собственностью. По-другому не бывает. Если не хотите быть собственностью - идите в свободные люди, но имейте в виду, что свободные люди пашут на работе круглые сутки и получают за это копейки.
  Она сидела, зажмурившись. Она была раздавлена.
  - С вами хлопотно, Раечка, - снова перешел на насмешливый тон Дениса Павловича. - Вы - беспокойная девушка, вам не сидится на месте. Вы всегда стремитесь выйти из-под контроля, предпринимаете какие-то смехотворные действия. Это меня забавляет. Но я вас предупреждаю сразу: истории, подобные той, которую мы с вами тут обсуждали, я буду расценивать как неповиновение и принимать соответствующие меры. Не потому, что не желаю вам счастья, а только чтобы обезопасить себя. Зарубите это себе на носу.
  - Это... это непорядочно! - жалобно воскликнула она.
  Он весело рассмеялся.
  - Это вы говорите мне о порядочности? Так вы еще выставите меня насильником. Не выйдет, красотка. Не было никакого насилия. Вы сами на все соглашались. Не советую вам, Раечка, идти против меня. Если вы перейдете грань моего терпения, я вас уничтожу. Без меня вы - никто. Без моего содействия вы не пролезете на подиум. Кроме того, я легко могу разрушить вашу карьеру в модельном бизнесе, даже если вы туда пролезете в обход меня. Я вас предупредил. Можете идти.
  - До свидания, - выдавила она, не открывая глаз.
  - До свидания, Раечка. Желаю удачи.
  Из кабинета она вышла с трудом. Сразу накинула ветровку и бросилась из подвала на свежий воздух. Она задыхалась в замкнутом пространстве. Какой ужас, Господи. Неужели она это заслужила. Земной шар населен не людьми, а монстрами. Улыбающийся Мальчик - предатель, Иуда. Денис Павлович - мерзкий извращенец, грязь под ногами человечества. Фаина - крылатое пернатое создание, стремящееся в небеса, к себе домой. Борис - демон-искуситель, вырвавшийся из ада. Отец Александр - вообще не человек, а абстрактное понятие, он не способен быть живым. Такие не бывают живыми.
  И Рая поставлена между ними, чтобы они вогнали ее в могилу.
  Господи, какой ужас.
  У нее нет ни единого шанса.
  Она села в первый подошедший автобус и поехала куда глаза глядят. Села у окна, поскольку народу в салоне почти не было. Прижалась лбом к холодному стеклу и заплакала. Мир оказался гораздо хуже, чем она думала раньше. Кто позволил ему так с ней обращаться? Что она ему сделала? За что ее так не любят? И за что любят тех, кому любовь вовсе не нужна?
  Мерзавец лишил ее сна как минимум на неделю. Она отравлена его ядом, спасенья нет. Но она не уйдет оттуда. Это ее единственный путь.
  Слишком много уже заплачено, чтобы теперь отступать.
  На ее лице появилось выражение замкнутости. Она с упорством одержимого приходила в школу моделей СТИЛЬ, занималась лучше всех и осознавала, что эти результаты принадлежат не ей, а Денису Павловичу. И живет она как будто не для себя, а для него. И это было еще ужаснее.
  Следующее занятие в школе моделей проходило накануне последнего звонка в обычной школе, 24 мая. В свете этих событий атмосфера в подвале стояла возбуждающая. Девочки приходили с букетами цветов, нарядные и радостные. Рая тоже явилась на полчаса раньше, но у нее была причина - она задолжала плату за май и хотела расплатиться с мадам Васильковой.
  Но та была в кабинете не одна. Дверь была приоткрыта. Судя по голосу, с преподавательницей разговаривал сам Босс.
  Рая намеревалась постучаться и войти, но прислушалась на секундочку и изменила намерение. Интереснейшие вещи можно узнать путем подслушивания! Некрасиво, зато эффективно.
  - Я прекрасно понимаю, Полечка, почему вы всегда за нее заступаетесь. Она просто очень на вас похожа. Я же помню, вы в ее годы были точно такая же. Яркая и напористая, настоящий бронепоезд.
  Рая почему-то была уверена, что речь идет о ней, о Рае.
  - Не называйте меня Полечкой, - отозвалась мадам Василькова.
  - Я же ведь знал вас с самого начала вашего взлета.
  - И до самого конца, - резко сказала мадам Василькова. - Конец этот между прочим, наступил по вашей вине, и этого я по гроб жизни не забуду.
  Рая придвинулась поближе к щели.
  - Что это вы имеете в виду?
  - Только не прикидывайтесь, будто у вас склероз.
  - А если это вы о ребенке вспоминаете, то нечего еще меня сюда приплетать. Я не причастен к этой истории.
  - А кто причастен? Какой-нибудь посторонний дядечка? Я же тогда боялась вас так, что не смотрела на других мужчин!
  - Вам не удастся это доказать.
  - А я и не сбираюсь это доказывать, - презрительно сказала мадам Василькова. - Поезд ушел. Но когда у вас в один прекрасный день начнутся неприятности, знайте: это сбываются мои вам пожелания.
  - Какая вы злопамятная, Полечка. Столько лет прошло...
  - Вы полагаете, рождение ребенка имеет срок давности?
  - Не сваливайте с больной головы на здоровую. Я не виноват в ваших ошибках. От ребенка не поздно было избавиться...
  - Я не убийца, в отличие от некоторых. Я тот дом малютки до сих про во сне вижу.
  - Только не надо сентиментальностей! Ради успеха в профессиональной деятельности женщины способны и не на такие подвиги.
  - Мужчины тоже. Но мою карьеру и всю мою жизнь погубила не дочка. Это сделали вы. И то же самое хотите сделать с бедной Раисой. Я вижу в ней свою дочку.
  - У вас буйная фантазия, Полечка. Разве не вы первая утверждали, что у девочки талант, она прирожденная фотомодель?
  - Не заговаривайте мне зубы. Я все ваши замашки выучила наизусть. Кстати, в ваших интересах от меня поскорее избавиться. Ведь я - опасный свидетель и даже обвинитель.
  Он засмеялся своим мерзким снисходительным смехом.
  - Свидетель? Обвинитель? Вы? Господь с вами, Полечка! Чтобы обвинять или свидетельствовать, нужны доказательства, а у вас их нет. Да и зачем мне от вас избавляться? Вы - профессионал высочайшего класса, лучше вас, да еще на такую умеренную зарплату, я никого не найду на ваше место. Полечка, у меня деловое предложение. Давайте забудем конфликты и прочие мелочи жизни. Было и прошло. Уже ничего не изменишь. У нас с вами замечательные деловые отношения, мы в прямом смысле составляем с вами тандем, дополняем друг друга. Давайте же не будем разрушать то, что с таким трудом создавалось. Я вас умоляю, Полечка, ведь вам тоже никто не предоставит такую работу, с такой свободой действий. Вы и сами это понимаете, потому и не уходите от меня.
  Ответом ему было молчание и журчание воды, льющейся из лейки, вероятно, в горшок с фикусом.
  - Ну, так как, Полечка? Договорились? Мир?
  - Не называйте меня Полечкой, - сдавленным голосом произнесла мадам Василькова.
  Рая подождала еще с полминуты, не дождалась возобновления разговора и решила обнаружить свой приход, пока ее не обнаружили другие. Застукают за подслушиванием - по головке не погладят.
  Она постучала в дверь и, услышав позволение, вошла. Краем глаза она пыталась уловить состояние обоих в тот момент, но не преуспела. Денис Павлович углубился в свою бухгалтерскую отчетность, а мадам Василькова, как всегда, была непроницаема, как фарфоровая статуэтка. Она приняла у Раи деньги, выписала ей квитанцию и отпустила в класс, к девочкам, не дрогнув ни одним мускулом лица. "Железная леди!" - с восторгом думала Рая, выходя из кабинета.
  Разговор мадам Васильковой с Денисом Павловичем произвел на нее сильнейшее впечатление. Все девочки замечали, что мадам Василькова относится к Боссу странно. Значит, с ее стороны это был не страх, как Рае казалось раньше, а ненависть. Когда-то давно она, подобно Рае, пришла в какую-то школу моделей, натолкнулась на старичка, похожего на Денни Де Вито, и он поступил с ней так же, как и с Раей. Больше того, у них, у Дениса Павловича и мадам Васильковой, родился ребенок. Они сдали его в приют или в какое-нибудь другое такое заведение, где принимают новорожденных, и продолжали свой модельный бизнес. И мадам Василькова никогда не вышла замуж, потому то слишком боялась Дениса Павловича, а он... а он вообще дрянь.
  И тут Раю осенило так, то она вынуждена была опереться о стену.
  Мадам Василькова - ее мать.
  Да, они ничуть не похожи внешне. И никакого удовольствия не доставит честь быть дочерью Дениса Павловича. Но ведь все сходится! Дом малютки, школа моделей СТИЛЬ, имя мадам Васильковой... Рае показалось, будто судьба вручила ей подарок. А почему нет? Допустим, в тот год в приюты города Горького поступила сотня малышей. Из них, допустим, половина - девочки. Тогда у Раи один шанс из пятидесяти оказаться дочерью мадам Васильковой, которая, кстати, не уточняла никаких подробностей этого рождения.
  Господи, пожалуйста, пусть это будет Рая! Ведь не случайно же Ты, Господи, привел Раю в эту школу моделей, не случайно позволил ей быть удочеренной и воспитанной женщиной по имени Полина Михайловна. Не случайно, выходит, она решила стать моделью - голос крови звал ее, по стопам матери... И конечно же, не случайно ей удалось без помех подслушать этот удивительный, все в ее жизни меняющий разговор.
  И на занятиях она смотрела на мадам Василькову уже под другим углом. Перед ней был новый человек, не просто мадам Василькова. Рая пристально вглядывалась в знакомые черты лица и искала в них что-то общее с собой. Ей чудилось, что у них одинаковые фигуры, похожие на древнегреческие амфоры. Голос преподавательницы тоже уже стал для нее родным, она сочиняла, будто слышала его, еще находясь в утробе. И весь облик мадам Васильковой был окружен теперь радужной аурой, раскрашен в разные цвета, так что Рая радовалась, глядя на нее.
  Наконец-то, у нее есть возможность иметь нормальную мать - молодую, умную, красивую, обеспеченную, состоявшуюся личность, подлинную светскую даму. За такую мать не придется краснеть. Такая мать служит гарантией хороших генетических задатков. Не зря Рая с самого начала прониклась к ней уважением и почитанием. Сравнить ли ее с этой глупой курицей, Полиной Михайловной Беловой!
  То, что мадам Василькова давала на лекции, в этот раз пролетело мимо Раи, ни на мгновение не задержавшись в ее мозгу. Она почти отсутствовала и не принимала участия в занятиях. Из этого состояния ее вывело появление в классной комнате Дениса Павловича, но и оно не нарушило общий ход ее размышлений. Значит, мерзкий старик начал свою мерзкую деятельность уже очень давно, еще до ее рождения. В том, то они обе одинаково пострадали из-за него, Рая тоже усматривала подсказку судьбы. Слишком большое количество совпадений на один квадратный сантиметр действительности, чтобы это было просто случайностью.
  Нет, ну какая же он дрянь. Присосался к теплому доходному местечку, где есть много юных красивых девушек, и совмещает приятное с полезным, и никто ему не указ, и никто на свете не привлечет его к ответу за его злодеяния. Даже если Рая и мадам Василькова объединят свои усилия по его уничтожению. У него ведь несколько жизней, как у кота. И чтобы отыскать его слабое место, ахиллесову пяту, понадобится много времени. Разумеется, Рая не откажется от намеченной карьеры, особенно теперь, когда в мадам Васильковой она вроде бы нашла союзника, более умного и куда более опытного, нежели она сама. Но оторваться от Дениса Павловича нужно как можно скорее, пока он не натворил гадостей. Гадости он любит. Вот и мадам Василькову он не пожалел и вредил ей, судя по ее словам.
  Как только Рая его видела, у нее чесался язык высказать ему напрямую, то она о нем думает. Но это означало бы открытую конфронтацию. Перед тем, как решиться на это, надо быть полностью уверенным в своих силах и, главное, в своей победе. А в этом-то как раз Рая уверена не была. За нее действительно некому больше заступиться, кроме мадам Васильковой - Улыбающийся Мальчик пролетел, как фанера над Парижем, а Борис занят только своей обожаемой Фаиной.
  За всеми этими событиями страдания по поводу Улыбающегося Мальчика отошли на второй план и постепенно растворились в воздухе. Рая лишь морщилась при воспоминании о том, как им было хорошо вместе. Ну и ладно, проехали. Что толку зацикливаться на этом, жизнь-то продолжается. Удивительная, замечательная, прекрасная жизнь. Со всеми ее недостатками и несправедливостями.
  На последний звонок собрался весь класс. Как будто сговорившись, все пришли в школу очень рано, за час до начала праздничной линейки. В помещение их почему-то не пустили, мотивировав это тем, что в коридорах идут последние репетиции перед выступлениями на линейке. Ребята и не стремились во что бы то ни стало войти внутрь. Они столпились кучками вокруг школы и на крыльце и обсуждали нынешний праздник. Среди прочих выпускниц Рая Белова выделялась своей самоуверенностью и бесшабашным настроем, с которым она буквально искрилась в компании, как страз на фоне серого песка. Накануне ей был преподнесен пышный букет из гвоздик бледно-розового цвета, и сегодня она держала его нежно, будто подарок не подружек по обучению в школе моделей, а влюбленного мальчика. Она всегда чувствовала себя так хорошо, когда вокруг было много народу, а она находилась в центре внимания.
  В общей беседе не принимали участия лишь Эдгар Тимофеев и Игорь Белояр. Они просто стояли вместе со всеми, слушали и смотрели. Пользуясь благоприятной обстановкой, Рая пробовала было возобновить влияние своих чар на Эдгара, но он даже не обратил внимания на ее старания, и ей пришлось отступить. Он вообще был какой-то странный - желтый и лысый, с остановившимся взглядом. Не лучше него был и Игорь Белояр, но этот хоть не лысый.
  Два крокодила.
  С ними явно что-то случилось. Поговаривали, будто они еще зимой повадились ходить к каким-то баптистам. Сумасшедшие. Не хотят жить нормально.
  Но их вид навел Раю на одно полезное воспоминание, которым она тут же решила воспользоваться. А пока их позвали на площадку, занять свои места и приступить к праздничному мероприятию, называемому "линейка". Почему линейка? Кто придумал это название? Этого Рая никогда не могла понять. Она радовалась окончанию учебы, теперь уже навсегда, и появившемуся свободному времени, которое можно использовать не на школу и домашнее задание, а на себя и в свое удовольствие. Никаких печальных ностальгических чувств Рая не испытывала. Лучшее, она считала, ждет ее впереди, и со школой оно никак не связано.
  После линейки прошел символический последний урок, где дети сдали учебники либо получили табели успеваемости, а старшеклассники просто разговаривали и делились планами на предстоящее лето. Выпускники посовещались и решили отметить этот день массовым походом в кино. Отказались от этого только Фаина (потому как грех непрощенный), Эдгар Тимофеев и Игорь Белояр. А Рая всячески поддерживала идею и первая взялась за ее воплощение, названивая в кинотеатры и спрашивая, какой сеанс выбрать. Работники кинотеатров заранее содрогались, представив себе такой наплыв неуправляемых молодых посетителей, но отказать им тоже было невозможно. Сегодня им было все позволено.
  Кино состоялось, и даже интереснее, чем они рассчитывали. Они оккупировали целый зрительный зал, накупили себе леденцов и мороженого, кульки с жареными семечками. Фильм они раскритиковали, перемыли актерам все косточки и пришли к выводу, что они, выпускники, - самые лучшие, самые красивые, самые умные и самые талантливые. Кто бы сомневался! После фильма они еще отправились гулять к реке, прочесали весь парк, забрались на территорию университета и вообще здорово провели время.
  А потом самые продвинутые из них раздобыли водку, и дружная компания тут же развалилась. Трезвенники ушли домой, а все остальные продолжали празднование последнего звонка.
  Рая вернулась домой поздно и сразу же легла спать. А утром выяснилось, что ей звонила мадам Василькова. Интересовалась, почему ученица пропустила занятия, причем ученица, ранее отличавшаяся прилежанием.
  - Какие это у тебя занятия, дочка? - робко спросила Полина Михайловна, отвлекшись на минутку от сообщения.
  - Не ваше дело.
  - Кружок, что ли, какой?
  - Ну, кружок. Что дальше? Это все, что она велела передать?
  - И что вы там делаете, дочка? Вышиваете? Вяжете?
  - Я не ваша дочь!
  Полина Михайловна опустила глаза, и у нее задрожал голос.
  - Хорошо, Раечка.
  - Велено еще что-нибудь передать или нет?
  - Велено. Она просила тебя прийти к ней, вот по этому адресу, и помочь донести до школы какие-то модели новые... Живет она... Вот: улица...
  - Давайте сюда.
  Рая выхватила у нее из руки бумажку с записанным адресом и прочла. Совсем недалеко от школы моделей СТИЛЬ, в дух кварталах. При желании можно дойти пешком, если не хочется ждать автобус ради двух остановок.
  - А что это за модели такие? - продолжала любопытствовать Полина Михайловна. - Наряды, что ли? Которые вы сшили? Связали?
  Рая ее не слушала. Бормотала про себя адрес мадам Васильковой, потом ушла к себе, так ничего и не ответив Полине Михайловне. К тому же, после вчерашнего буйства у нее болела голова и даже появлялась мысль опохмелиться, но один взгляд в зеркало и ужас при виде опухших красных глаз и желтой, как парафин, кожи мигом отбил всякое желание хлебнуть спиртного.
  "Вот до чего доводит расслабленность, - сердилась на себя Рая. - А еще намерена стать фотомоделью! На кого похожа, идиотка пьяная! С этого дня - умеренность во всем. И больше никогда не брать в рот водки. Совсем никогда. И ни с кем. Дура. Как я после этого посмотрю в глаза мадам Васильковой?"
  При этом она яростно намазывала лицо кремом с отбеливающим эффектом - импортный, подарок Улыбающегося Мальчика - и с удовольствием нюхала свои румяна, губную помаду и туалетную воду. Если уж и это не поможет, тогда... Впрочем, должно помочь. Времени до вечера еще много. Можно будет придумать что-нибудь еще.
  "И что это за новые модели? Почему у нее дома, а не сразу в школе моделей?"
  Оказалось, эти модели, складированные в подвале, получал вовсе не Денис Павлович за свои деньги, а мадам Василькова, по очень сильному и давнему знакомству. Узнав об этом, рая еще больше ее зауважала. Она ведь, получается, занимается школой моделей СТИЛЬ не столько ради денег, сколько ради призвания. "Не женщина, а титан!" - восторгалась Рая.
  Жила мадам Василькова в благоустроенной квартире, которую Рая пристально оглядела и не упустила ни малейшей детали. Квартира состояла из двух комнат, большой и маленькой, кухни и ванной. Рая нашла предлог заглянуть даже на лоджию. И поняла, что ее, Раин вкус еще не дорос до уровня подлинного вкуса. В маленькой комнате у мадам Васильковой была спальня. Очень лаконичная: кровать-полуторка, одежный шкаф, тумбочка и торшер, над кроватью - зеленый шерстяной ковер, напротив - зеркало, туалетный столик и мягкий пуфик. На полу - только полосатая ковровая дорожка. Никаких картинок, никаких фотографий, портретов и плакатов на стенах. И Рая убедилась, что такая простота - это восхитительно.
  В большой комнате стояла стенка, набор мягкой мебели, телевизор, круглый стол с вазой и букетом живых цветов посредине и журнальный столик с телефонным аппаратом, снабженным антенной, и с кнопочками. Ни одной отечественной вещи. Все было подобрано очень тщательно, со знанием дела. Ничего лишнего. На стене висела большая фотография в рамке, на ней была изображена красивая женщина, но не мадам Василькова, и ни одна из известных Рае актрис. Единственное украшение - кружевная салфетка на столе под вазой.
  Кухонный гарнитур у нее также был импортный, белого цвета, и на кухне царила сияющая чистота, приведшая Раю в благоговейное изумление. На пустом белом столе стоял в центре высокий стакан с живой красной розочкой.
  Ванная комната у мадам Васильковой была розового цвета, но Раю больше заинтересовали туалетные принадлежности и средства гигиены. Она, как воровка, хватала и нюхала тюбики и баночки с шампунем, жидким мылом, солью для ванн и ароматическими маслами. О существовании большинства таких вещиц Рая имела лишь смутное предсталение либо вовсе не догадывалась. Жаль, у нее было слишком мало времени, а то бы она еще залезла в шкафчик за зеркалом и проверила бы его содержимое. Жизнь мадам Васильковой становилась ей все ближе и интереснее.
  Здорово было бы иметь именно такую квартиру, а не их старый бардак в Верхних Печерах!
  К кинотеатру "Москва" обе тащили в каждой руке по три вешалки с новыми костюмами, приобретенными мадам Васильковой для своей школы моделей. Как ни странно, это было тяжело. Вдобавок каждый костюм был обернут хрустящим жестким целлофаном, который отнюдь не облегчал транспортировку. Зато как на них набросились ожидавшие их в подвале девочки! Наряды тут же разошлись по рукам, были распакованы и продемонстрированы под предлогом показа домашнего задания.
  Мадам Василькова, глядя на своих учениц в таком возбуждении, приятно улыбалась и не замечала, что Рая следит за ней.
  А Рая в понедельник утром, не откладывая дело в долгий ящик, отправилась к Осипову на работу, так как давно его не видела и не знала, куда он переехал жить.
  Осипов был немало удивлен ее появлением в отделении милиции своей бывшей соседки. Еще больше его удивила ее просьба о проведении расследования.
  - Я понимаю, что тебе некогда, - сказала она. - И своих дел хватает. Но для меня это очень важно. Очень-очень важно. Я должна знать все о ребенке Полины Михайловны Васильковой.
  - А почему ты не заглянешь в архив?
  - Осипов. Я не могу. Если она узнает, что я интересуюсь ее ребенком, то возьмет и уедет куда-нибудь, где я ее никогда не найду. Это странная женщина, но я не могу ее потерять.
  - Ты сам странная. Что за мания преследования?
  - Осипов, миленький, пожалуйста. Я не думаю, что данные об этом закрытые или секретные, но у меня все равно не будет к ним доступа, а ты у нас милиционер, у тебя получится. Ну Осипов, я тебя умоляю. Ведь мне больше не к кому обратиться.
  - Да дело даже не в секретности, Раиска. Ты дала мне слишком мало сведений, А если эта история произошла не в Горьком, а в Москве, то я вообще ничего не раскопаю.
  - Пожалуйста, Осипов, постарайся.
  - А кто отец ребенка, известно? Может, это даст какие-нибудь зацепки, хотя вряд ли.
  - Отец известен. Это Денис Павлович Афанасьев, но это действительно вряд ли поможет, они же не зарегистрированы, и он не хотел этого ребенка. Что с тобой?
  - Денис Павлович Афанасьев? - переспросил Осипов. - Родной брат Юрия Павловича Афанасьева, по прозвищу Профессор?
  - Не знаю, - растерялась Рая. - Никогда о нем не слышала.
  Осипов вздохнул.
  - Ладно, Раиска. За результат не отвечаю, но постараюсь сделать все возможное.
  Она просияла:
  - Осипов, ты прелесть. Я тебя обожаю.
  - Ну да.
  - А ты будешь мне сообщать, как продвигается это дело?
  - Как получится, Раиска. Ничего не обещаю. К тому же, имей в виду, результаты могут тебя разочаровать. Ты вполне уверена, что хочешь знать их?
  - Да, конечно.
  - Тогда я позвоню тебе, как только раздобуду какую-нибудь информацию.
  Осипову можно было верить, поэтому Рая вышла оттуда с надеждой в душе. За спиной у нее как будто выросли крылья. Осипов - лицо незаинтересованное, беспристрастное, он все выяснит. И тогда Рая подойдет к мадам Васильковой и скажет: "А я все знаю и люблю вас. Простите, что не поняла это сразу". И начнется для них обеих совершенно другая жизнь.
  Последние выходные мая Денис Павлович не приходил в школу моделей СТИЛЬ. Накануне он участвовал в шумной вечеринке, объелся всяких вкусностей и после этого слег в постель с сильнейшим расстройством желудка. Этот недуг его очень потряс, так что он лежал целую неделю.
  - Поосторожнее с этим, друг мой, - посоветовал ему его брат. - Будет заворот кишок - не спасет никакая операция. Кстати, ты не против, что я пользуюсь твоей машиной? Это недолго.
  - Пользуйся, пожалуйста, - прохрипел испуганный до глубины души Денис Павлович. - Она мне не нужна. По крайней мере, пока.
  - Спасибо, друг мой.
  Юрий Павлович взял машину, чтобы съездить в Разовку и самому выяснить отношения с местным священником. Они до сих пор еще не встречались лицом к лицу и поэтому долго и напряженно всматривались, и у каждого из них при этом были ощущения не из приятных.
  - Я уполномочен моей организацией договориться с вами, - произнес Юрий Павлович, - о возможном сотрудничестве, которое принесет пользу и нам, и вашей общине.
  Он знал, что его взгляд очень трудно выдержать, но отец Александр не отводил глаз и не проявлял никакого смятения или беспокойства. Он был уверен в своей правоте, и это дополнительно придавало сил. И он Юрия Павловича не боялся.
  Юрий Павлович видел, что перед ним сильный противник.
  - Я не понимаю, какое сотрудничество вы имеете в виду, - наконец, ответил отец Александр негромко, но спокойно и непоколебимо. - И не понимаю, какое сотрудничество вообще между ними возможно. Моя задача - заботиться о людях, помогать им, независимо от того, состоят они в общине или нет. А у вас, насколько мне известно, совсем другие цели. Я не слышал, чтобы вы помогли хоть одному человеку. Зато в вашей организации люди гибнут один за другим, гибнут весьма странно, и я не сомневаюсь, что гибнут они по вашей вине. Конечно, вы не верите в Бога, иначе не занимались бы таким страшным делом. Но знайте: вы загоняете людей в пропасть, откуда нет выхода, это ужаснейшее из злодеяний, вы загоняете их туда сознательно. Однажды вам придется ответить за это, черный вы человек. Вы наверняка не помните уже моего соседа, Сенечку Шевченко, мальчика с грустными глазами. А я до самой смерти буду помнить его слезы и то, что я мог его спасти, но не успел. Поэтому никого сотрудничества между нами нет и быть не может.
  К концу этой речи отец Александр разволновался и начал слегка задыхаться - до сих пор сказывались печальные последствия нападения Плескача.
  - Прощайте, - без улыбки сказал Юрий Павлович и ушел.
  Размышления его сводились к одному: он недооценил разовского священника.
  Сны Регины
  Среди дач в деревне Афонино в Приокском районе, была одна, которая привлекла Профессора сразу. И тем, что она находилась поодаль от других домов, и тем, что она была просторнее всех остальных, и тем, что она стоила не очень дорого. Он приобрел ее еще в марте, но до самого лета там шла перестройка. Старое здание снесли и на его месте воздвигли новое, по проекту самого Профессора. Оно повторяло планировку их подвала. Все стены были утеплены и проложены звукоизоляционным материалом. Здание строили из дерева. К окнам прикрепили глухие ставни, которые никогда не открывались - защита от посторонних глаз. И хотя необычная дача повторяла планировку подвала, размер ее был гораздо больше, так как Братство росло и требовало для себя расширения площади. Летом, до наступления холодов, можно было собираться на даче в Афонино, а к осени-зиме Профессор намечал подыскать другой подвал, где хватило бы места всем гумитам их Братства.
  Профессор лично следил за ходом строительства и не позволял бригаде своевольничать. Не хватало еще решать такие проблемы, отвлекаться от основной работы. Кстати, дача встала ему в копеечку, но он по этому поводу не особенно сокрушался - любые его расходы, даже астрономические, с лихвой окупались Братством. А необходимость расширения давно назрела.
  К началу июня на дачу переместились плакаты с изображениями обитателей Рая. Профессор собственноручно обустроил свой кабинет, точно так же, как и в подвале. Братство знало о грядущем переселении и пребывало в радостном возбуждении. Никто еще не видел нового жилища - к нему боялись приближаться. Только офицеры там уже побывали.
  За день до переселения Профессор вызвал к себе Плескача и дал ему новые указания, касающиеся отца Александра Рудакова, поскольку он мог создать много неприятностей. Его трудно достать - он хорошо помнил нападение и теперь не появлялся вне дома в одиночестве. А на людях его лучше не убивать, так как наличие массы свидетелей ставило жирный крест на дальнейшем использовании Плескача. А Профессор ценил Плескача как лучшего исполнителя своих приказов насчет тех, кого надо убрать. Замену Плескачу подобрать нелегко. К таким вопросам Профессор подходил практично.
  Он вообще был человек практичный.
  Новоселье Братства надо было как-то отметить. Профессор недолго раздумывал над этим - у него всегда были наготове подобные шуточки для рьяных гумитов.
  И когда новое помещение было, наконец, полностью обустроено и представляло собой увеличенную деревянную копию их подвала, Братству разрешено было переселиться.
  Эдгар Тимофеев с нетерпением ждал этого дня и веселился, как щеночек, спущенный с цепи. Игорь смотрел на него с недоумением и к новоселью относился равнодушно. А какая разница, где собираться, суть-то не в этом.
  - Какой ты все-таки бесчувственный, Игорь! - возмущался Эдгар.
  - Я не бесчувственный, - возражал Игорь. - Я реалистичный.
  - И в чем, по-твоему, твоя реалистичность?
  - В том, что смысл Братства не меняется от того, собираемся мы в подвале или на даче. Не место красит человека, а человек место.
  Эдгар сделал гримасу и остался при своем мнении.
  Игорь, разумеется, не настаивал.
  На дачу они шли небольшими кучками под предводительством офицеров. Кучку, в которой находились Эдгар и Игорь, вел в Афонино Дюмон Романов. Они пару остановок шли пешком, потом заскочили в автобус и дохали до конечной, потом снова шли пешком. Дача Эдгару очень понравилась. Сначала он обошел ее кругом, любуясь фактурой свежего распиленного дерева и вдыхая его запах, он гладил ладонями теплые стены. Крыльцо, правда, его разочаровало - без претензий, очень простое и ничем не украшенное, даже хотя бы перилами. Только две ступеньки и покатый навес над ними.
  Сразу за дверью обнаружилась каморка охранника, где в тот момент уже обосновался один из карателей. В его обязанности входило следить, чтобы никто из посторонних не проник внутрь. Мысленно Эдгар жалел тех, чья очередь подходила тут дежурить. Это была вовсе не та активность, которой жаждала душа Эдгара. Что это вообще за активность - сидеть в закоулке и бороться со сном по ночам. Активность, считал Эдгар, - это когда в результате твоей деятельности мир становится лучше. Такой вот был у Эдгара романтичный подход к таким вещам. Поэтому он и не рвался в каратели, как иные.
  Они рвались в каратели, полагая, глупые, что каратели действуют пусть и не по собственной инициативе, но зато безнаказанно.
  Может, и так, но Эдгар сомневался в этом. Все-таки они тоже были членами Братства, а все без исключения члены Братства не получали гарантированной защиты от наказания.
  - Здорово, правда? - Эдгар теребил Игоря за рукав и просил проявить солидарность.
  Но Игорь солидарности не проявлял:
  - Угу.
  - Что "угу", ну что "угу"! - сердился Эдгар. - Ты бесчувственный чурбан.
  - Ну и что?
  Эдгар пыхтел и не знал, что ответить, как расшевелить Игоря. После смерти Сени Шевченко прошло уже много времени, но Игорь как будто законсервировался в состоянии тупого равнодушия. Хорошо, хоть от постоянного молчания излечился, с Эдгаром разговаривает иногда подолгу. Эдгар никогда не спрашивал его об обстоятельствах Сениной гибели, боясь возвратить шок, с таким трудом изгнанный. При этом Эдгар видел, что Игорь не сошел с ума, он здраво рассуждает и вполне в твердой памяти. Просто он разительно изменился после Сениной гибели.
  Взрослеет, наверное, думал Эдгар с пониманием. Хотя такие мысли со стороны ровесника могли показаться смешными.
  Но Игорю было все равно.
  Внутри дачи, как и в подвале, царила темнота, разгоняемая свисающими с потолка лампочками без плафонов и абажуров. И в общей комнате, как и в подвале, лампочки висели разноцветные, только над помостом для Профессора - обычная белая, это было то же самое помещение Братства гумитов, но чуть-чуть подросшее.
  И еще внутри дачи не было запаха дерева, его покрывал аромат восточных курений, также неизменный атрибут Братства гумитов.
  - Смотри, ничего не изменилось, - весело сказал Эдгар. - Как будто мы на старом месте.
  Игорь не ответил.
  - Ты будешь смеяться, Игорь, но я буду скучать по нашему подвалу. Я к нему так привык! - с сожалением заметил Эдгар.
  - Еще бы, - отозвался Игорь. - Туда можно дойти пешком, а сюда пешком, пожалуй, не дойдешь. Загнешься по дороге.
  - Ты грубый материалист, - обозвал его Эдгар.
  - Спасибо за комплимент.
  - Это не комплимент! - горячился Эдгар. - Это ругательство!
  Игорь улыбнулся и покачал головой.
  - Да! - продолжал Эдгар. - Ты не способен на сочувствие, на тонкие переживания! Ничем тебя не проймешь! Никакими катаклизмами! Даже см... смертью...
  Тут он сообразил, что сморозил глупость, и принялся извиняться, он сам расстроился от своих слов. Но Игорь, слегка нахмурившись, жестом остановил его и сказал:
  - Я на тебя не обижаюсь, Эдик. На самом деле ты абсолютно прав. Ты придаешь значение сущим мелочам, которые меня в данный момент не интересуют, а если и интересуют, то нет смысла их обсуждать, раз мы не можем ничего изменить. Но я действительно не вижу никакой разницы между подвалом и дачей, кроме их размеров. Кстати, нас здесь уже много, скоро начнется проповедь.
  Это тут же настроило Эдгара на соответствующий лад, чего и добивался Игорь. Плюс переезда Братства на дачу в том, что они покинули густонаселенный район города. Главный минус переезда - летняя пора, когда народ буквально живет на дачах, в том числе и в Афонино, а в выходные здесь вообще бывают авралы. Так или иначе, о новом местонахождении Братства следует сообщить Осипову и попросить пока ничего не предпринимать, в особенности не устраивать слежку за дачей. Каратели наверняка получат указание прочесывать окрестности и устранять опасности. По крайней мере, будь Игорь Профессором, он бы такое указание дал.
  Профессор доброжелательно следил за гомоном Братства, которому уже не было так тесно, и не сразу начал проповедь. А начал он ее очень оптимистически:
  - Ну что же, разрешите поздравить вас с новосельем, друзья мои.
  Братство загомонило еще сильнее, всячески выражая свою неземную благодарность.
  Профессор помолчал, затем продолжил:
  - Итак, добрый день. Сегодня день для нас действительно добрый и значительный. Мы давно ожидали переезда на новое место, и вот, наконец, дождались. Хочу попросить у вас прощения за то, что ожидание несколько затянулось, но ведь для нашего Великого Братства подошел бы не любой дом, не любой подвал, не любая дача. Поэтому, надеюсь, вы оценили результат моих долгих поисков и простите меня за эту задержку.
  Братство снова шумно выразило благодарность своему предводителю, который всегда о них заботится, не жалея сил. Вот уж подлинный "герой нашего времени".
  - Замечательно, - подытожил Профессор. - Вот здесь теперь мы будем собираться. Как вы уже заметили, дача не очень отличается от прежнего места наших собраний, но это неважно. Где бы мы ни собирались, дух Великого Гуми всегда с нами! Всегда рядом, всегда поддерживает нас, его преданных служителей.
  Братство согласилось.
  - А чтобы этот день запомнился вам надолго, - продолжал Профессор, - я решил устроить вам небольшой праздник награждения. Хотя это нарушает наши правила, я думаю, Великий Гуми одобрит мое самоуправство, так как он и сам всегда вознаграждает за подвиги, не дожидаясь какого-то дополнительного повода. А тут у нас и повод подвернулся, наше новоселье то есть, да и уже слишком много накопилось у нас отличившихся.
  Он замолчал и окинул взглядом Братство, которое замерло в счастливом нетерпении.
  - Первым я хочу отметить человека, отличившегося в нашем последнем общем деле, - объявил Профессор. - В деле поимки преступника, предателя нашего Великого Братства. Этот человек состоит в наших рядах не так давно, но уже успел проявить себя с наилучшей стороны. Пока, по крайней мере, у меня нет к нему никаких претензий. Конечно, вы уже догадались, о ком я говорю. Игорь Белояр, выйди вперед.
  От неожиданности Игорь растерялся, и члены Братства сами вытолкнули его вперед, дабы он не задерживал приятную процедуру. Профессор же в очередной раз подивился, насколько бывают везучи такие тугодумы. Надо будет как-нибудь проверить, почему у мальчика замедленная реакция нет ли у него умственной болезни или психической неполноценности.
  - Игорь Белояр, ты задержал предателя в тот момент, когда он рассчитывал, что уже спрятался от нас и спасся от гнева Великого Гуми. Ты не побоялся изменника, не польстился на его доводы, если он пытался тебя напугать, переубедить, подкупить, а он, наверное, пытался это делать в своем стремлении уйти от наказания и всячески замазать свою вину. Вы все были свидетелями того, как Великий Гуми покарал изменника, не позволив ему сотворить зло. Для вас всех это может служить предостережением: теперь вы знаете, как Великий Гуми обращается с предателями. Он их убивает на месте!
  Члены Братства, перед мысленным взором которых снова возникла жуткая сцена на набережной возле разовской рощи, тяжело дышали, такое потрясение на них оказало одно лишь воспоминание о той ночи. Эдгар снова, как и тогда, дрожал всем телом. Игорь побледнел.
  Профессор слегка снизил напряжение на Братство и обратился к Игорю:
  - Впрочем, новичком мы называем тебя лишь по привычке, ведь ты у нас уже несколько месяцев. Если не ошибаюсь, с марта.
  - Да, - подтвердил Игорь
  - Некоторые члены Братства настолько ленивы, - пожурил их Профессор, - что и за гораздо больший срок не могут ничем отличиться, доказать на деле свою готовность служить Великому Гуми верой и правдой.
  От этих слов Эдгар опустил глаза и покраснел, так как принял их целиком на свой счет. Это именно он, Эдгар, состоит в Братстве дольше Игоря, на целый месяц, и даже больше месяца, посещает собрания ежедневно, и все-таки до сих пор так и не улучил момент проявить свою жажду активности и полезности, при том, что он желал этого больше всего на свете! Он ведь вступил в Братство, чтобы действовать, а не протирать штаны в ожидании удобного случая. Он хотел бы действовать, а не выдвигаться.
  Но за друга он был очень рад. Как-никак, Игорю поощрение нужнее, он выбирается из тяжелейшего стресса. Когда-нибудь и от Эдгара удача не убежит.
  К тому же, Игоря привел сюда он, Эдгар!
  Ну вот, хотя бы в этом есть его заслуга перед Великим Братством гумитов.
  А что, ведь это тоже надо уметь - распознать в человеке будущего героя Братства гумитов. Это, пожалуй, даже полезнее, чем многие дела, выполняемые карателями.
  Профессор молодец, что не забывает отличившихся. Он общается с Великим Гуми напрямую, без посредников, и поэтому знает его волю лучше всех.
  И, конечно, было бы очень приятно стоять вон там, впереди, рядом с помостом Профессора, вместе с Игорем Белояром, и ожидать своей заслуженной награды.
  - Я доволен тобой, Игорь Белояр, - продолжал Профессор. - Великий Гуми тоже. Мне кажется, пришла пора повышения для тебя.
  Эдгар заулыбался.
  - Это значит, что ты пройдешь испытание и будешь поставлен на следующую ступень нашего Братства, то есть будешь посвящен в активисты. Это возлагает на тебя совсем другую ответственность и совсем другие обязанности. Ты это понимаешь?
  - Да.
  За него бурно радовался Эдгар, не он сам, как ни странно, не выражал никакого энтузиазма. Это заставляло Профессора к нему присматриваться и делать выводы. Либо мальчик болен, либо у него просто такой темперамент.
  - Я рассчитываю на то, что ты оправдаешь оказанное тебе доверие и не подведешь меня, Игорь Белояр. Ты понимаешь это?
  - Да, - ответил Игорь и, повинуясь жесту Профессора, вернулся в толпу, к Эдгару.
  Профессор вызывал так же и других членов Братства, которые тоже были достойны повышения, наряду с Игорем. А Эдгар вцепился ему в руку и горячо шептал ему в ухо поздравления. Он улыбался, в отличие от Игоря, и глаза его блестели. Игорь вздохнул и взглянул на него ободряюще: ничего, друг, прорвемся. Где наша не пропадала.
  - Ты счастлив? Ну скажи, ты счастлив? - настаивал Эдгар.
  - Очень, - ответил Игорь, но Эдгар не заметил в его голосе иронии.
  Теперь Игорь благоразумно молчал и не отрицал, что это он поймал Валеру в роще Разова. Пусть думают что хотят, сам-то он знает, то не ловил Валеру. А Эдгар, будь он нормальным парнем, не завидовал бы такой сомнительной заслуге, а презирал ее всеми силами души. Какой юноша не презирает жандармщину! А Эдгар - блестит своими широко раскрытыми глазами, подчиненный чужой воле, готовый идти, куда прикажут, готовый умереть во славу Великого Гуми. Из этих глубоких глаз вынули жизнь и вложили идеологию.
  Игорь снова вздохнул.
  Профессор вызвал еще с десяток счастливчиков, поочередно, и расхвалил их примерно так же, как и Игоря. Те рдели от наплыва чувств, будто флаги, опускали глаза и скромно признавали свои достижения: да, было, да, это я, да, всегда буду поступать так, как велит Великий Гуми. Да, докажу, да, оправдаю. Никаких сомнений, никаких сожалений.
  Рабы Великого Гуми.
  - Ты опередил меня на дистанции, - с шутливым недовольством сказал Эдгар Игорю после проповеди. - Мне еще далеко до второго посвящения, а ты примешь его на днях.
  - Ну и что? - не понял Игорь. - Какое это имеет значение?
  - Как какое? Ты станешь выше меня, ты же активистом станешь! Ты пройдешь испытание гораздо сложнее и страшнее предыдущего! Слушай, я уже начинаю смотреть на тебя снизу вверх.
  Игорь тут же вышел из состояния апатии:
  - Запомни: я слышу от тебя эту чушь в первый и последний раз! Мы с тобой друзья, в конце концов, а не соперники по карьерной лестнице. И от того, что я стану активистом, я же не начну относиться к тебе иначе, чем прежде. Я же дружу с тобой не потому, что ты слушатель, активист или каратель. Ты для меня - просто Эдик Тимофеев, классный парень, которого я не брошу ни в какой беде. Понятно?
  - Тссс! - зашипел на него Эдгар и опасливо огляделся по сторонам. - Слава Богу, тебя никто не услышал. Никогда не говори этого вслух! Здесь другие порядки. Активист не равен слушателю. Это делается для того, чтобы каждый стремился к повышению и для этого совершал побольше подвигов.
  Он вздохнул.
  - Ты настоящий друг, Игорь, я тебе так благодарен за это и люблю тебя и уважаю твой характер, но только пожалуйста, никогда не говори этого кому-нибудь еще, пусть это останется между нами. А то тут есть много всяких завистников, не знаю, как Профессор их терпит. Так они не задумываясь донесут о твоих словах, и я тебя уверяю, тебя за них по головке не погладят. Ладно?
  - Ладно, - буркнул Игорь. - Но только ради тебя.
  - Ради нас обоих, - нашел взаимопримиряющее решение Эдгар.
  Профессор уже спускался со своего помоста, как к нему торопливой походкой приблизился Плескач и что-то зашептал на ухо, то Профессора встревожило. Он внимательно выслушал Плескача, дал ему какие-то указания и вернулся на помост.
  Братство, увидев в этом знак чего-то необычного, притихло.
  - Прошу внимания! - произнес Профессор, обращаясь так в основном к несознательным членам Братства, которые кое-где еще шептались, ничего не замечая. - Прошу внимания, друзья. Я уже очень давно обещал вам предоставить свидетельство самого Великого Гуми. Новички этого не знают, так как речь об этом заходила в прошлом году. Итак, вот сейчас я могу сказать с уверенностью: произошло чудо, произошло явление Регины!
  Братство затрепетало.
  - И мы это свидетельство сейчас услышим! Услышим все без исключения! Подготовьтесь, пожалуйста. Регина скоро будет здесь.
  Он сошел с помоста и направился к своему кабинету, а Братство осталось в неподвижности. Имя Регины, окутанное тайной, заставляло остерегаться тех, кто ее не знал, и держать в страхе уже извещенных.
  - Кто такая Регина? - спросил Игорь у Эдгара.
  - Понятия не имею, - тот пытался обуздать волнение. - Я много раз слышал о ней, но еще ни разу не видел.
  - И что же ты о ней слышал?
  Эдгар побледнел и ответил:
  - Ничего хорошего. Давай молчать, чтобы не умереть.
  - Глупости! Мы не умрем.
  - Не зарекайся.
  - Прекрати эти упаднические настроения. С какой стати нам умирать?
  Эдгар побледнел еще сильнее и прошептал:
  - А ты помнишь Валеру Бабина?
  Игорь посмотрел на него внимательней и с расстановкой сказал:
  - Валера Бабин был предателем, и ему было чего бояться. А мы с тобой что, предатели, что ли? Ну, держись тогда за меня, я тебя защищу.
  Эдгар послушно схватился за его руку и спрятался у него за плечом, как за эгидой Зевса. Нерушимое равнодушное спокойствие Игоря и ему как будто придавало сил.
  И тут Братство замерло, как парализованное. Откуда-то из недр этого дома, этого запутанного лабиринта, появилось это загадочное существо - Регина. Ее бережно вели под руки Профессор и Плескач, хотя, на первый взгляд, она и сама неплохо могла передвигаться. Они поставили ее на помост Профессора, отпустили ее руки и встали по обе стороны, готовые в любой момент прийти ей на помощь, в случае надобности.
  Изумленный Игорь не сводил с нее глаз. А он-то думал, то ничто в Братстве не может его удивить! Надо срочно, срочно связаться с Осиповым и дать ему новые сведения и пищу для размышлений. Братство это далеко не такое простое, как кажется вначале.
  Региной они называли девочку-подростка, лет тринадцати-четырнадцати. Она бала среднего роста и очень худенькая, чего не мог скрыть даже напяленный на нее нелепый белый балахон. "Почему непременно белый? - недоумевал Игорь. - Черный подчеркнул бы ее значительность и подошел бы ей гораздо лучше, и она была бы как вся их правящая верхушка..." Но тут Игорь запнулся и начал потихоньку прозревать. Она отнюдь не была правящей верхушкой. Игорь стал дышать глубже и считать в уме до десяти и обратно, чтобы не впасть в панику. У Регины была белоснежная кожа, прозрачная, как ключевая вода. Еще у нее были ярко-рыжие волосы, как солнце, и огромные глаза, голубые, как небо... И в самой середине лба - красная родинка, напоминающая звезду...
  - Гуми! - лепетал за его плечом Эдгар, находясь в совершенно невменяемом состоянии. - Это сам Великий Гуми! Это его воплощение!
  Игорь молчал и наблюдал, поскольку думать и анализировать в такой обстановке было невозможно. Конечно, Регина - не сам Великий Гуми, но впечатление производит незабываемое. И взгляд у нее какой-то странный. Невыразительный, неподвижный. Такого не бывает даже в глубоком трансе.
  Боже милосердный, она слепая?!
  Эдгар уже не в силах был говорить и только протяжно стонал, выражая свой безграничный восторг. Явление Великого Гуми народу! Значит, Великий Гуми существует! Значит, его вера в Великого Гуми истинна и зиждется на прочном, достоверном основании! Слава Великому Гуми! Слава Профессору и всем гумитам!
  Но самым удивительным в Регине было не это.
  Она стояла на помосте, прямая, как натянутая струна, простирала хрупкие руки над потрясенным Братством и будто бы вглядывалась во что-то впереди себя.
  - Я вижу тебя, мой ученик Башшаварах, - неожиданно произнесла она громким, отчетливым басом, проникшим до самого сердца каждого члена Братства.
  У Игоря вытянулось лицо. Он не знал, чему верить - глазам или ушам, но несоответствие изображения и звука было явным. Эдгар позади друга охнул.
  Профессор, которого назвали Башшаварах, почтительно поклонился.
  "Проклятие, - доходило постепенно до Игоря, - девчонка говорит как бы от имени Великого Гуми!"
  - Ты мой лучший ученик, и я тобой доволен, - продолжала Регина. - Но хочу тебя предупредить: время перемен приближается. Скоро исполнятся обещанные семь знамений, которые должны показать всему миру, что пора задуматься о своей дальнейшей судьбе. Но только ты и твои ученики смогут распознать эти знамения, прочесть их и подготовиться к Великой Битве.
  Братство в шоке молчало.
  Профессор внимал словам Регины и мужскому голосу, исходящему из ее глубин, со всей серьезностью. Даже невозмутимый Плескач был, казалось, озадачен.
  - Семь знамений! - загремела с помоста Регина, так то все члены Братства вздрогнули и съёжились. - Каждое из них имеет свой смысл. Не буду объяснять сейчас, спросите потом у моего ученика Башшавараха. Слушайтесь его всегда и во всем, он слышит меня, и я говорю с ним.
  Излишнее приказание, потому что они все и так слишком боялись его, чтобы не слушаться. И пример Валеры Бабина был еще свеж в памяти.
  Регина помолчала и продолжила:
  - Первое знамение состоится, когда произойдет большое землетрясение и разрушит земной шар. При этом погибнут люди.
  У Игоря расширились глаза, от волнения он почти совсем не дышал.
  - Второе знамение состоится, когда гора Арарат утонет в воде, покроется водой до самой макушки, и погибнут еще люди.
  Эдгар уже не стонал, а хрипел, ему не хватало воздуха.
  - Третьим знамением будет град, который засыплет радугу. Люди погибнут.
  Четвертым знамением будет разноцветное облако, от его смрада погибнут люди.
  Пятое знамение вы увидите, когда один из вас умрет и будет воскрешен.
  На этом месте Братство слегка зашелестело, но тут же воцарилась полная тишина, такое было напряжение в этом помещении. Никому не хотелось умирать, но все мечтали стать свидетелями знамений и своими глазами увидеть исполнение пророчеств.
  Профессор не сводил с Регины взгляда.
  - Шестое знамение состоится в рождении ребенка, мальчика, который будет олицетворять Мировое Зло. Он является воплощением Свюка на земле и может вас уничтожить, если вы его не найдете. И погибнет еще много людей.
  А седьмое знамение - это огонь! - крикнула Регина.
  В комнате стало очень жарко. Вдруг само собой вспыхнуло розовое пламя в одной из курильниц. Это значительно усилило эффект от слов Регины и от ее странного голоса. Теперь Игорь был уверен, что это грандиозная мистификация, но не мог понять, каким образом Профессор ее провернул.
  - Огонь! - продолжала Регина. - Беспредельный огонь, символ очищения от скверны! Мир будет спасен с помощью огня! Огню никто и ничто не может противостоять! Огонь - это сила Добра и Гармонии! И вы пройдете через огонь! Он сделает вас чище дождя и снега, прозрачнее горного хрусталя. Он даст вам свою силу! Без огня у вас ничего не получится!
  Игорю послышался в этих бреднях некий намек, но он боялся отвлечься и упустить из пророчеств Регины какое-нибудь слово, которое впоследствии может оказаться очень важным. Хотя продолжение речи ему не понравилось:
  - Я вижу вас в огне, дети мои! Но вы не умрете. Никто из вас не умрет. Вы будете всегда служить мне! И в тот момент, когда начнется Великая Битва Добра и Зла, вы будете готовы встать на мою защиту. Мы не существуем друг без друга. Я помогаю вам на земле, вы спасете меня и весь мир на небесах.
  С каждым ее словом Игорь все больше успокаивался, и к нему возвращалась способность размышлять. Первое впечатление от появления Регины он объяснил неизвестностью, нагнетанием обстановки и необычайными свойствами этой сумасшедшей. Но такими не бывают настоящие пророчества настоящих пророков. Тут все видно невооруженным глазом, лишь запрограммированные на повиновение члены Братства принимают всю эту дребедень за чистую монету.
  Но положение очень, очень серьезное. Расслабляться нельзя.
  - Всегда помните о том, что после исполнения седьмого знамения вам предстоит сражаться за Добро с силами Зла, сражаться долго и упорно, потому что силы Зла не будут сдаваться без боя. Битва будет кровопролитной. Но вы не умрете. Вы должны одержать победу! И вы одержите эту победу ради Всемирного Добра! Ради спасения земли! Ради спасения людей!
  Какая дикость, Господи.
  - А когда вы одержите победу, отпадет всякая надобность в этом мире, и он погибнет в пучине космоса. О нем никто никогда не вспомнит, потому что он больше никому не будет нужен. Зато все захотят жить в Раю, вместе со мной и с вами. Но это невозможно получить просто так. Только за верность Добру и преданность делу. Башшаварах это знает, он поведет вас к Раю кратчайшим путем.
  Эта атмосфера начала Игоря утомлять.
  А Братство находилось в трансе - единое, цельное живое существо, погруженное в гипноз, не способное ни на что и одновременно с этим способное на что угодно. Игорь чувствовал себя здесь телом инородным, боялся нарушить ауру толпы своим несогласием с ней, и поэтому Профессор может, с его магическими способностями, вычислить в этой единой толпе очередного изменника - Игоря Белояр...
  - Я вижу ваши сердца. Для меня нет ничего тайного. Вы ничего от меня не скроете. Я знаю вас всех в лицо и по именам. Я вижу любого из вас в любой момент вашей жизни. Мне известны ваши судьбы. И никто из вас меня не обманет. В Рай попадут лишь те, кто действительно этого достоин. Притворяться бесполезно.
  Игорь почувствовал уже не просто отчуждение, а озлобление на эту толпу, это глупое безвольное стадо. Если Профессор, подобно радару, способен улавливать мысли, как радиоволны или биоволны, то он, несомненно, вычислит среди них антагониста, но Игорю уже было все равно. Атмосфера в помещении становилась совершенно невыносимой.
  Профессор это понял, и Регина начала свой последний монолог:
  - Вас не должна пугать смерть, своя или чужая. Помните, что смерть - это всего лишь переход вашей бессмертной души в другое измерение, в лучшее измерение. В конце концов, вы все попадете в Рай! И однажды настанет момент, когда Зла в Космосе больше не останется, и тогда Рай распространится на весь Космос!
  Вдруг она опустила руки, ссутулилась и заговорила тихим, даже надломленным девчоночьим голоском:
  - Какой он красивый! Какой он удивительный! И как я люблю его! Когда-нибудь он оценит меня, и я буду счастлива... Тетя сказала, что я похудела и подурнела, но это она врет. Я вижу, что врет. Она просто завидует мне, потому что я вижу Рай, а она его не видит, как ни старается. Она не знает, как это делается. Впрочем, я тоже этого не знаю... Там так прекрасно, что мне уже ничего не нужно другого. Это такой удивительный мир! В нем жизнь меняется, как калейдоскоп, и ты сам становишься лучше и важнее, и в этом-то и есть счастье... Ну, хотя бы кусочек счастья.
  Она своим чутким слухом уловила чей-то слабый вздох, очень удивилась и испуганно воскликнула:
  - Кто здесь?
  В то же мгновение Профессор и Плескач бросились к ней, успокаивая и уводя с помоста. Все трое исчезли в каком-то потаенном уголке дачи, прежде чем к Братству возвратилась обычная жизнь.
  Люди начинали двигаться постепенно, с трудом. Регина подействовала на них сильнее, чем их повседневная молитва. Но зато теперь у многих посветлели лица, заблестели глаза. Они толкали друг друга и делились весельем и причастностью к Великой тайне. Ведь кроме них, никому на земле не известны семь знамений, предсказывающих гибель этому миру.
  Они - вестники будущего.
  И их никто не остановит.
  Внезапно руки, сжимавшие предплечье Игоря, разжались. Он обернулся и с ужасом увидел, как Эдгар, закатив глаза, без чувств рухнул на пол.
  Регина превзошла его ожидания, но у него не хватило сил переварить ее.
  Вокруг бедняги тут же поднялась суета, его перенесли на одну из лавочек, офицеры попытались вернуть его в сознание. Игорь следил за их действиями, сосредоточенный и мрачный. Он очень боялся за друга. Боялся, что это уже не обморок, а кома, и за ней - смерть, при которой умрет и весь мир...
  Несколько минут длилось это мучительное ожидание. В течение этих минут Игорь размышлял о том, какую тюрьму ему выбрать для Профессора, чтобы тот не дожил до следующего Нового года. В тюрьмах умеют вправлять мозги таким типам, как Профессор, надо только не ошибиться с местом заключения. Заглянуть в архивы, посоветоваться с Осиповым. Отец Александр не одобрил бы такие человеконенавистнические планы, но Игорь не собирался лицемерить. Он уничтожит Профессора.
  Но вот Эдгар сначала мелко задышал, как крохотный слепой котенок, потом глубоко вздохнул и, наконец, стал дышать нормально, но глаз не открывал. Игорь промокал ему виски и лоб носовым платком, смоченным в холодной воде, и обращался к другу, звал, ждал хоть какой-нибудь осознанной реакции. После такой психической атаки вполне вероятно, что это очнулся не обычный Эдгар, а зомби, дебил или шизофреник. Тогда Профессору точно наступит конец. Его не спасет никакой гипноз.
  Кстати, Игоря очень радовал тот факт, что он не поддается гипнозу. Он читал в научной литературе статистические выкладки и подсчеты, так процент людей, не поддающихся гипнозу, не так уж велик. Поле для деятельности людей, подобных Профессору, весьма обширно.
  Прошло немало времени, прежде чем Эдгар открыл глаза и назвал горя по имени. Игорь улыбнулся и пожал ему руку. А Эдгар, словно не осознавая, что только что вернулся буквально с того света, пребывал в необычайно восторженном состоянии.
  - Как это было здорово, Игорь! - лепетал он едва двигавшимся языком. - Ты видел это? Ты слышал это, Игорь? Боже мой, какая красота!
  - Ну, ну, спокойнее, дружочек, - унимал его Игорь.
  - Нет, ты видел?
  - Видел, конечно.
  - Тогда почему ты такой невозмутимый?
  - А какой я должен быть? Такой, как ты, что ли?
  - У тебя нет сердца! - обиделся Эдгар.
  Игорь сделал вдох, сосчитал до десяти и обратно и сказал:
  - Я не могу с тобой ссориться сейчас, потому что тебе нужна моя помощь, чтобы добраться домой. Так что можешь говорить мне что угодно. Но я на твоем месте лучше бы помолчал и собрался с силами, иначе ты упадешь по дороге, и мне придется вызывать "скорую помощь". Ты понял, ослиная голова?
  Эдгар забеспокоился и попросил:
  - Ой, только не надо "скорую помощь"! Обещай мне, что не сделаешь этого! Ты ведь мой друг, Игорь. Никогда не вызывай мне "скорую помощь".
  - Почему? - удивился Игорь. - Неужели ты сам не замечаешь, как тебе плохо? Ты же умереть можешь, дуралей!
  - Но только не "скорую помощь"! - умолял Эдгар, чуть не плача.
  - Да почему, объясни толком!
  Эдгар понизил голос:
  - Как будто ты сам не понимаешь, почему. Они же сразу увезут меня в психушку и запрут меня там. А я не хочу умирать. Не хочу в сумасшедший дом, не хочу!
  Игорь долго молчал, затем спросил:
  - А с чего ты взял, что тебя заберут в психушку? Ты что, сумасшедший, что ли?
  - Не знаю, - еще тише ответил Эдгар и умолк, закрыв глаза.
  К ним подошел Профессор, которому сообщили о происшедшем. Он бегло осмотрел Эдгара, сосчитал его пульс и дал ему одну из своих пилюль, всегда находящихся у него в кармане для таких случаев. После этого Эдгар смог встать, но снова лег и еще немного полежал, набираясь сил. В присутствии Профессора он терялся и даже немел, такой благоговейный ужас внушал ему их учитель. А Игорь снова надел свою маску неповоротливого тупоумия. Он не боялся Профессора. Он его ненавидел.
  На следующий день он позвонил Осипову и сказал, что может дать много новых сведений, поэтому надо встретиться срочно. И в ближайшее воскресенье они все - Осипов, Булатов, отец Александр и Игорь - собрались на свой очередной совет. Там Игорь сообщил им о новом месте собраний Братства и попросил не следить за дачей, пока он не выяснит до конца систему охраны и дозора этого объекта. Слежка могла завалить все дело - Братство растворится среди мирных жителей, уйдет в глубокое подполье, откуда его не вытащишь никогда и ни за что. Осипов и Булатов обещали подождать со слежкой, но все-таки признали, что она необходима. И Игорь сам не будет уже подвергаться такой опасности.
  - Делайте, как считаете нужным, - сказал Игорь, - но только после моего сигнала, иначе мы провалим дело.
  - Да.
  - А теперь главное, - продолжал Игорь. - Не сбиться бы. В общем, так. Помните, я говорил вам про Регину? Так вот, я ее видел и могу описать. А уж вы ищите ее данные.
  Осипов и Булатов синхронно достали блокноты и ручки и приготовились записывать.
  - На вид она не старше Людмилки Шевченко. Она рыжая, но без веснушек, у нее прямые волосы до плеч, большие прозрачные голубые глаза и особая примета: красная родинка в центре лба, очертаниями похожая на звездочку. Роста она тоже такая, как Людмилка Шевченко, и очень, очень худенькая. И еще одна примета. Пожалуй, основная. Девочка слепа.
  - От рождения? - уточнил Булатов.
  - Понятия не имею. Разве это можно определить визуально?
  - Вообще-то да. При соответствующей подготовке.
  - Не думаю, что узнать о ней трудно, - сказал Осипов. - Редкое имя, слепота, родинка на лбу, приблизительный возраст... Справимся, а, Макс?
  - Обязательно.
  В разговор вступил отец Александр:
  - А почему они так трепетно относятся к ней?
  Игорь вздохнул и приступил к самой запутанной части своего рассказа.
  - Насколько я понял, она для них - символ живого Гуми. У нее его внешние признаки, даже звезда на лбу совпала. Я не знаю, где Профессор ее такую откопал. И не знаю, что он откопал раньше - эту девочку или свое описание Гуми.
  - Это важно, - заметил Булатов, строча в блокноте.
  - Вот именно. То ли он ее подгонял ее под описание Гуми, то ли Гуми под ее внешность. Вокруг нее в Братстве создается такой ажиотаж, что рядовые члены заранее уверены в ее неземном происхождении. Сознаюсь, в первый момент, когда я ее увидел и особенно услышал, я был потрясен.
  - А что особенного в том, что ты услышал? - спросил Осипов.
  - Она заговорила голосом мужчины. Это был ужасающей силы бас.
  Осипов и Булатов одновременно подняли головы и отложили ручки. Отец Александр нахмурился.
  - Ребята, это было сногсшибательное впечатление. Как будто видишь на сцене Аллу Пугачеву, поющую под фонограмму Дмитрия Хворостовского. Я не представляю себе, как Профессору это удалось, но сначала я чуть было не поверил в ее сверхъестественность, а потом понял, что ошибся. Это снова проделки Профессора, и никак иначе.
  - Вот как? Откуда такие скептические выводы?
  - Профессор пытался изобразить из нее пророка. Неудачно. Она получилась непохожей на настоящих пророков. И вещи пророчила вовсе не пророческие.
  Осипов и Булатов снова навострились записывать.
  - Она предсказала семь знамений, которые смогут разгадать только члены Братства, и после этих семи знамений начнется Армагеддон, всемирная, всеобъемлющая борьба Добра со Злом, то есть решающая кровопролитная битва, венчающая эту борьбу победой, разумеется, Добра, после чего во всем космосе наступит рай. В общем, она повторяла страницы из книги Профессора. Там все это уже написано. Кстати, еще она стращала нас наказаниями за отступничество, уверяла, что видит наши сердца насквозь и даже читает наши мысли, и конечно же, призывала всегда и во всем слушаться Профессора, поскольку он наш учитель и светоч и ведет нас прямиком в рай.
  Осипов и Булатов улыбались, отец Александр хмурился.
  - Действительно, на пророка не похоже, - заметил Булатов. - А что за знамения?
  - Семь штук. Точно не помню, какие и в каком порядке. Но не беспокойтесь, в ближайшее время у нас в Братстве будет столько обсуждений, что скоро я запишу вам эти семь знамений наизусть. Это такая ахинея! Они никогда не сбудутся. Уверяю вас, это шарлатанство чистой воды.
  - Очень старый трюк, - подтвердил Булатов. - Если не знать механизм действия, то впечатление получишь сильнейшее. В условиях Братства это может привести к психическим травмам.
  - Это правда. Эдика мы еле-еле привели в себя. Я думал, он в коме. Ребята, я боюсь за него. Он может умереть или сойти с ума. Кстати, он и сам чувствует, что что-то неладно, и пришел в панику при упоминании о "скорой помощи". Он сказал, что не хочет в сумасшедший дом и не хочет умирать. Ребята, это было ужасно.
  - Я понимаю, - в унисон отозвались Осипов и Булатов.
  Но никто даже не улыбнулся.
  - Самое странное, что с определенного момента Регина заговорила своим обычным голосом, - вспомнил Игорь. - И стала говорить совершено не те вещи, которые озвучивала раньше. Описывала какие-то смутные видения.
  - У слепорожденных не бывает видений, - сказал отец Александр. - У них иное восприятие мира. Не зрительное.
  - Не будем делать скоропалительных выводов, - остановил его Булатов.
  - А феномен с мужским голосом может проявиться при раздвоении личности, - добавил отец Александр. - А также при других тяжелых формах шизофрении.
  - Я тоже читал об этом, - согласился Осипов.
  - Никаких скоропалительных выводов! - повторил Булатов. - Мы всё узнаем и тогда решим, что нам делать. Эта информация не секретная, проблем не будет. Игорь, еще раз напоминаю тебе: максимум осторожности. Ты нам нужен. И ты нам нужен живой и здоровый.
  Это была их дежурная фраза. Игорь, как всегда, пообещал беречься, и они расстались до следующего совета.
  Осипов и Булатов, каждый по своим каналам, начали поиски сведений. При желании и определенной целенаправленности это было нетрудно. И вот что они узнали.
  Девочке было тринадцать лет, и звали ее Рождественская Регина Анатольевна. Ослепла в возрасте семи лет в результате тяжелой мозговой травмы после падения с лестницы. В течение пяти лет регулярно наблюдалась специалистами в центрах реабилитации по поводу психического здоровья, потом ее родители умерли, и ее взяла на воспитание бабушка. Но вот уже три года бабушка ничего о ней не знает, так как она из многочисленных теток, работавших в санатории, начала с девочкой курс усиленной терапии, курс экспериментальный, в закрытой клинике, и потому бабке запрещено с внучкой видеться и общаться напрямую. Они только пишут друг другу письма.
  - Темная история, - заметил Игорь.
  - Ты ее тетку не видел? - спросил Осипов.
  - Нет, только сама Регина упоминала о ней, когда к ней вернулся собственный голос. Я тогда посчитал это частью бреда.
  - Жаль, что ты ее не видел, - многообещающе произнес Осипов. - Она могла бы рассказать нам много интересного о своей племяннице и о Братстве вообще.
  Игорь усмехнулся:
  - Кажется, пытки у нас вне закона. Ты попадешь под суд за превышение служебных полномочий, Осипов.
  - А я и не собираюсь ее пытать, - ответил Осипов. Улыбнулся ехидно и добавил: - Ну, разве самую малость.
  Они засмеялись.
  И Игорь покачал головой:
  - Конечно, она может рассказать о Регине и о Братстве очень много, раз состоит в нем так давно, уже несколько лет. Но именно поэтому она даже под пытками не станет делать этого.
  - Почему?
  - Да потому, что за такой срок любой скептик может превратиться в фанатика.
  Первое знамение
  Что касается знамений, то Игорь через несколько дней составил их список, цитируя Регину дословно, но сразу заявил, что считает это пустой тратой времени.
  - Ну вы посмотрите на них. Что это за знамения? - убеждал он. - Мы же с вами взрослые люди, а всерьез рассматриваем такую ерунду. По идее, одно только первое знамение должно стать и последним, согласно причинно-следственным связям, поскольку в первом знамении говорится о землетрясении, которое разрушит земной шар. Спрашивается, где тогда произойдут остальные шесть знамений? В преисподней, что ли?
  Но его товарищи не прислушивались к его увещеваниям и гадали список и так и эдак.
  - Давайте, давайте, - издевался над ними Игорь. - В каббалу еще загляните, сличите с египетскими иероглифами. Хотите, я вам "Книгу Перемен" принесу? В переводе, правда, но для расшифровки хватит и перевода.
  Они его не слушали.
  - Ну, друзья мои, - огорчался Игорь. - Неужели вам не понятно, что товарищ просто начитался Апокалипсиса? Все эти дурацкие знамения взяты оттуда целиком и полностью!
  Они с ним не соглашались и продолжали искать разгадку, как будто Регина была ясновидящей и поведала вовсе не то, что вложил в нее Профессор. Отец Александр даже видел в этих знамениях что-то мистическое, чем заставлял Игоря еще сильнее над ними смеяться.
  - Макс, - умолял Игорь. - Ну хоть ты скажи что-нибудь в мою поддержку. Ты же у нас материалист до мозга костей. Не станешь же ты утверждать, что в этих знамениях есть какой-то потусторонний смысл?
  Булатов ответил спокойно:
  - Потустороннего - нет. Я, как и ты, считаю, что список был составлен и продиктован девочке Профессором, сама она вряд ли бы до такого додумалась, хотя, с другой стороны, от психически нездорового человека всего можно ожидать. Но он составил список не просто так, а опираясь на какие-то неизвестные нам факты. При этом, видимо, он убежден, что эти знамения сбудутся, иначе он не ставил бы под удар свою репутацию ученика Гуми и пророка. То есть он знает, что в ближайшее время произойдут некие события, которые можно будет истолковать как эти знамения, и он знает, какие именно это будут события. Он просто провел стилистическую обработку, чтобы напустить побольше туману и напугать свое Братство до полусмерти.
  Игорь задумался.
  - А знаешь, ты прав, - произнес он. - Я бы сам не догадался, но ты молодец.
  - При этом мне не нравится, что у него в каждом знамении гибнут люди, - добавил Булатов. - Это прямое указание на терроризм.
  - Да, - встревожился Игорь. - Что же делать?
  Булатов вздохнул.
  - Я позвоню, конечно, в соответствующие отделы службы госбезопасности, - сказал он. - Обидно, что мне не поверят и не примут никаких мер. А еще обиднее, что они не поверят даже в том случае, если мне удастся расшифровать этот список.
  - А почему не поверят? Они то, никогда с этим не сталкивались? Ведь велась же борьба, например, со Свидетелями Иеговы...
  - Велась, - протянул Булатов. - Когда это было! У нас гласность, свобода совести. Только попробуй, коснись кого-нибудь, сразу поднимется вопль: караул, наступают на горло моей песне! Массовыми репрессиями пугают. А обыватели уши развесили и слушают. Им слово скажи, и они на баррикады полезут. Секта вроде Братства гумитов - это, конечно, антисоветчина, но не столь явная и не столь вредная, а главное - не столь актуальная, как, к примеру, шпионаж. Разоблачать секты - дело неблагодарное, а вот шпионов везде вынюхивать и отлавливать - это и результат очевидный, и почет, и слава, и уважение и зависть коллег, и повышение по службе семимильными шагами, и премии, и прибавки к жалованию.
  Игорь был ошеломлен.
  - Нет, ну подожди минутку, - сказал он. - Ты не преувеличиваешь? Ведь в эти органы сотрудников не набирают за здорово живешь, они же должны пройти жесточайший отбор, в том числе и на добропорядочность.
  - Теоретически - да, - ответил Булатов. - Но дружочек, если бы это действительно было так, то у нас давно не было бы ни внутренних, ни внешних врагов, они были бы устранены, и мы жили бы как у Христа за пазухой.
  - Зачем тогда им звонить? - спросил Игорь.
  - А чтобы ко мне потом, в случае чего, не было претензий.
  Этот разговор направил мысли Игоря совсем в другое русло. Макс прав, эти знамения - не чушь собачья, а что-то намного серьезнее. Профессор не стал бы размениваться на то, в чем нельзя найти абсолютно никакого смысла.
  После пророчеств Регины Эдгар слег и неделю отлеживался в постели. Сделал он это отнюдь не по собственной инициативе, а по приказу Профессора, который побоялся угробить мальчика, еще необходимого ему в качестве своеобразного заложника. Ведь пока вместе со всем Братством можно потерять Эдгара, Тимофеев ради сына никому не позволит трогать Братство. И можно пока чувствовать себя в относительной безопасности.
  Эдгар расспрашивал Игоря обо всем, что происходит в Братстве, и Игорь ему все до мельчайших подробностей сообщал. Потом Эдгар неизменно сводил разговор к явлению Регины. Эдгар до сих пор не мог прийти в себя, такое впечатление произвело на него это событие. Игорь вглядывался в него с тревогой и старался успокоить.
  Им было легко друг с другом, без посторонних, потому что они не таились друг от друга и знали, что оба - не совсем образцовые гумиты, поскольку нарушают некоторые правила Братства. Это делало их как бы сообщниками, но не по преступлению, а по шалостям, не несущим никому вреда.
  - И все-таки это нехорошо, Игорь, - вздохнул Эдгар. - Я валяюсь здесь, когда мне надо быть там. Вдруг сейчас и мне выпал бы шанс совершить что-нибудь выдающееся и получить повышение. Тогда мы и среди Братства могли бы быть открыто на равных.
  Игорь нахмурился:
  - По-моему, я уже высказывался на эту тему.
  Эдгар робко возразил:
  - Я слышал. Но ведь мне тоже хочется стать активистом. На меня, кажется, уже косо смотрят: так долго в слушателях парень, это неспроста, видимо, он совсем бездарь.
  - Не забивай себе голову ерундой, Мне бы твои заботы! И никто не смотрит на тебя косо. Многие ходят в слушателях гораздо дольше тебя.
  - Все равно мне уже хочется попасть в активисты, - тихо сказал Эдгар и сменил тему. - А Регина больше не появлялась? Больше всего я боюсь упустить момент, когда она появится еще раз!
  Игорь содрогнулся:
  - Слава Богу, не появлялась.
  - Почему "слава Богу"?
  - Я тогда очень за тебя испугался.
  Эдгар улыбнулся с благодарностью:
  - Не нужно за меня бояться. Видишь же, со мной все нормально.
  - Ну конечно, - с сарказмом сказал Игорь. - Поэтому Профессор до сих пор запрещает тебе вставать. А тогда ты вообще упал как мертвый.
  Эти доводы загнали Эдгара в угол, так что он уже ничего не отрицал:
  - Ну, пусть так, но Регина-то тут при чем!
  - А кто при чем?
  - Никто! Это я сам, моя проклятая душевная слабость! Потому-то мне и надо каждый день бывать в Братстве, приучать себя к настоящей молитве. Профессор тоже сказал, что это не страшно, это проходит, постепенно. А я не могу и не хочу ждать. Может быть, именно поэтому меня не берут в активисты, пока я не укреплюсь духом и телом. Я решил принимать радикальные меры.
  - Твои радикальные меры могут свести тебя в могилу, - рассердился Игорь.
  - Ничего подобного, - в свою очередь, рассердился Эдгар. - Что вы все меня хороните! Я жив и буду жить! Я же лучше вас всех чувствую, что мне подходит и что не подходит. Профессор, кстати, предложил мне с помощью гипноза вылечить эту глупую слабость.
  - Гипноза? - переспросил Игорь. - Клин клином вышибают?
  - Ты о чем?
  Игорь помолчал, раздумывая над услышанным. Затем отвлекся и сказал:
  - Ни о чем, дружочек, ни о чем. Я больше ничего советовать тебе не буду, поступай как хочешь. У тебя своя голова на плечах. Я всегда тебе помогу.
  - Спасибо.
  "Вот здорово! - мысленно возмущался Игорь. - Предложил гипнозом лечить непереносимость гипноза! Лихой дядечка. Надеюсь, он не навредит Эдгару до того момента, как мы его прищучим. Надеюсь, что не успеет навредить".
  - Все-таки ты не прав насчет Регины, - возобновил разговор Эдгар. - Она же ведь перевоплощается в самого Великого Гуми! Она, наверное, существо как раз из тех измерений. Обычные люди на это не способны.
  - На что не способны? - уточнил Игорь.
  - Перевоплощаться в Великого Гуми, - страшным шепотом повторил Эдгар.
  У Игоря вытянулось лицо:
  - А ты уверен, что она перевоплощается в Великого Гуми?
  Эдгар побледнел от волнения и нахлынувших воспоминаний:
  - А ты что, разве не видел? Или ты видел не то, что видел я? Или у нас разные глаза?
  - Глаза у нас действительно разные, но видели мы одно и тоже, только по-разному поняли.
  - И как же ты это понял? Ведь все было ясно, у нее же неоспоримые внешние признаки! Волосы, глаза, звезда на лбу, голос! Толковать это по-другому нельзя! Она перевоплощается в Великого Гуми!
  - Да не в Великого Гуми! - раздраженно перебил Игорь. - Раскинь мозгами, в конце концов! Великий Гуми не может вот так приходить к нам, не должен этого делать, потому что иначе разрушится его сверхъестественность! Его сила и величие именно в том, что он общается только с посвященными! Как бы он тогда олицетворял собой Добро Всего Мира? Такие существа слишком... в общем, простые люди могут не выдержать его мощной энергетики, так что Великий Гуми из элементарной заботы о нас никогда не появится перед нами без посредников.
  Эдгар, не задумывавшийся раньше об этом, был озадачен, к тому же Игорь рассуждал логически, со знанием дела.
  - Ну, - неуверенно возразил Эдгар, - может быть, поэтому мне вчера стало плохо?
  - Но другим плохо не стало. А если бы это был Гуми, то все Братство лежало бы в обмороке. Уверяю тебя, это не Великий Гуми.
  Эдгар еще немного подумал и, наконец, вынужден был признать:
  - Да, ты прав. Это не сам Великий Гуми. Но это - один из его ангелов, уполномоченный говорить от имени Великого Гуми, передавать нам его распоряжения! Да, теперь понятно!
  Игорь глубоко вздохнул, что Эдгар принял за знак согласия.
  - А ты, видимо, хорошо в этом разбираешься, - заметил он. - Впрочем, Игорь, ты часто побивал меня в спорах.
  - Я просто много думаю и читаю об этом в последнее время, - поморщился Игорь.
  - Да. Это Профессор дает тебе книги? - спохватился Эдгар.
  - И Профессор тоже. Кстати, мне что-то не внушают оптимизм речи Регины. Особенно такие слова, как: "Я вижу вас в огне". Знаешь ли, я вовсе не хочу пока быть в огне. А если бы, не дай Бог, я надумал умереть, то выбрал бы способ намного... безболезненнее, чем огонь.
  Эдгар снисходительно засмеялся:
  - Глупый, нет! Огонь - это символ. И знамения тоже описаны с помощью символов. Кто же станет описывать такие вещи прямо, без иносказаний. Тогда это будут уже не знамения. Закон жанра, милый друг, отступать от него не принято.
  - На