Вот уже около часа Роберт сидел за стойкой прибрежного ночного бара, на крыше которого, мерцая радужными огнями, красовалась иллюминированная вывеска "Дорида", дожидаясь своего лучшего друга Мэтью.
Ожидание его ничуть не раздражало. Он любил приходить сюда, любил музыку, играющую здесь, смотреть на людей выдохнувших скуку дня и вдохнувших, не без помощи виски и искусно смешанных коктейлей, негу тёплого, одетого в декорации уютного бара, вечера.
Эта публика была ему чужда и враждебна днём, вечером же понятна и близка.
Он не умел подобно им, сообразно времени суток, месту, обстановке или компании, ловко менять маски, потому днём старался вообще без надобности не выходить на люди.
Но вот показался Мэтью. Высокий, худощавый молодой человек с лицом греческого бога. Четверть часа назад, на одной из тёмных улиц, он притормозил свой автомобиль, высадив молодую белокурую женщину с аппетитной фигурой, приятным лицом, однако сливающимся в какую-то массу черт, за отсутствием на нём определённого выражения. Хотя в данный момент его, пожалуй, можно было назвать довольным, ублажённым и даже счастливым.
- Ну, здорово! Что на этот раз? - приветствовал Роберт своего, только что вошедшего друга.
- Я же знаю, что ты любишь здесь поторчать, вот и нарочно опаздываю.
- Спасибо за заботу! - Роберт испытующе пригляделся к Мэтью. - От тебя несёт женщиной.
- Ты ещё помнишь этот запах?
- Представь себе, время от времени освежаю его в памяти. Но так, без особого воодушевления.
- А тебе неинтересно узнать, кто у меня сейчас?
- Нет.
- Но может всё-таки немного? А?
- И кто это? - не дожидаясь ответа, Роберт присовокупил, делая акцент на втором вопросе. - Ты принёс?
- Да. Улётная вещь! Насколько уж я эксперт, но такого!
- Да ну! Я заинтригован. Без неё мне завтрашний день не выстоять.
- У тебя же завтра день рождения!
- М-да. Мать настояла на ужине в семейном кругу - пытка первой степени. Надеюсь, ты будешь?
- На ужине не смогу, я заберу тебя в 10.
Между тем местный "маэстро" поставил новомодную зажигательную мелодию, и их внимание переключилось на девушек, буквально выпрыгнувших на танцплощадку.
II
Придя домой, Роберт раскурил "Улётную вещь" и, пожонглировав воображением, крепко уснул.
В полдень следующего дня его разбудила непрерывная болтовня матери за дверью. Отпущение распоряжений прислуге, охи, ахи, одновременное повествование отцу о чём-то страшно неинтересном, перемежающееся мыслями вслух, абсолютно неимеющих отношения к излагаемой истории. В свою очередь, какая-нибудь нечаянная мысль могла повлечь за собой воспоминания, или мгновенное опровержение сей, или развёртывание новой истории. Всё вкупе представляло собой беспрерывный рикошет слов:
- Консуэло, ты поставила пирог в духовку?! Святая Мария, я забыла про любимое пирожное Тео! Всё из-за этой назойливой матроны, всегда звонит не вовремя и часами треплется! А, главное, слово не даёт вставить! Какое мне дело до того, что её зять назначен послом в эту, как её, в Бельгию. Мне глубоко плевать!
Да-а-а-а..., Европа. Помнишь, дорогой, наше первое путешествие в Париж? Как мы были молоды! Мы ещё подружились там с одними молодожёнами, помнишь? Милейшие люди, и такие весёлые! Правда, в конце концов, оказались жуликами и ворами, но всё же, наиприятнейшие! Что?! Уже полпервого! Роберт ещё спит? Как всегда!...
Роберт, открыл один глаз, обвёл комнату затуманенным взглядом и, повернувшись на другой бок, издавая при этом стон потревоженного средь зимней спячки зверя, опять заснул.
Через полтора часа Роберт был опять разбужен нетерпеливыми призывами матери:
- Робби-и-и! Тео, Линда и дети приехали. Может, ты, наконец, встанешь?!
Настойчивые требования за дверью, беззастенчиво вырвавшие его из объятий Морфея, не оставляли иного выбора, как скрепя сердце, встать.
Заперев дверь на ключ, дабы ненароком эти две маленькие проныры, с такими же постными лицами как у их мамаши, его племянники, не сунулись в его комнату, Роберт приподнял жалюзи. Солнце уже жарило безбожно, но с океана веял лёгкий бриз, вливаясь свежей струйкой в лёгкие.
В контраст с прелестями природы, по другую сторону комнаты слышался всё тот же гомон, предвещающий приближение скучнейшего, пропитанного лицемерием и притворством обеда. Время от времени придётся отвечать на, из раза в раз вторящиеся, вопросы, чтобы, ответив, вновь наткнуться на стену непонимания и вызвать ханжеское недоумение.
Приняв душ, пришлось, к тому же заставить себя побриться. Роберт остановился перед зеркалом, отражение по ту сторону, не в пример былым временам, тоже не поднимало настроения.
Образ жизни давал о себе знать. Некогда на редкость привлекательное лицо, увенчанное горящими темно-карими глазами, в обрамлении густых, совершенной формы бровей, и довершённое маняще-чувственной линией губ на фоне резких очертаний подбородка, изменилось, мягко говоря, не в лучшую сторону.
Из-под густой чёрной шевелюры давно нестриженых волос, схваченных подобием ободка, на него смотрели немного покрасневшие и потускневшие глаза, уголки губ опустились, и тень безучастной инертности легла на каждую черту и движение.
Признаки жизни выдавали разве что слегка раздувающиеся ноздри, в те редкостные моменты, когда пробуждалось хоть какое-то чувство.
Ища глазами свою куда-то заброшенную одежду, взгляд Роберта невольно упал на новенький, элегантный, франтовски-стильный костюм, приготовленный матерью по случаю сегодняшнего обеда. Из нагрудного кармана выглядывал цвета бургундского вина шёлковый платок.
- Ну, это уже слишком! Чего только стоило побриться!
Роберт натянул на себя, обнаруженные, наконец, под подушкой кресла шорты и мятую растянутую футболку, влез в мокасины и, с видом приговорённого, направился вниз в гостиную.
III
В гостиной уже обрисовалась привычная картина.
Отец, утонув в огромном, глубоком кресле, был погружён в каталог нэцкэ. При сем занятии, каковое занимало его больше всего на свете, окружающий мир обычно переставал для него существовать, так же как и он делался для последнего, недосягаемым.
Брат почти лежал в кресле. Он всегда умудрялся если не стоять, то непременно лежать. Видимо, какая-то невидимая ноша прижимала его ежесекундно к земле. Глаза его были закрыты, так что появление Роберта он тоже не заметил.
Мать возилась с внуками, прислуга заканчивала накрывать на стол, невестка глушила шампанское.
- Роберт! Наконец-то! Мы тебя заждались! - воскликнула мать, первой завидев его.
- Всем привет! Линда, - не приближаясь, Роберт удостоил невестку лишь едва заметным кивком.
Линда уже раскрыла рот для дежурной любезности, но Роберт зашагал в другую сторону, где почивал брат на уютном кресле. Казалось, он дремал. Подойдя, Роберт взял его за плечо, на что Тео очнулся и даже попытался сесть.
- Лежи, лежи, я сейчас тоже куда-нибудь упаду.
Роберт плюхнулся на рядом стоящую софу.
- А где же костюм, Роберт?! - разочарованно справилась мать, разводя руками.
- Дети поцелуйте дядю Роберта! Дядя Роберт, это тот патлатый, на кушетке, - съязвила Линда, белокурая молодая женщина, с красивой фигурой, милым лицом, однако сливающимся в какую-то бесцветную массу черт, за отсутствия на нём определённого выражения, явно раздосадованная его невниманием к себе.
Дети, яко дрессированные собачки, подбежали к Роберту и наградили его двумя мокрыми, основательными поцелуями прямо в рот. Исполнив малопонятную их детскому уму обязанность, они сию секунду унеслись прочь, тотчас забыв о его существовании.
Когда через какое-то время все оказались за столом, мать первая, припомнив повод торжества, нарочито поднялась с бокалом в руке и произнесла тост:
- Сынок, я поднимаю этот бокал в твою честь! Сегодня тебе 33. Лучший возраст! Ты не пожелал гостей, но хотя бы мы тут с семьёй... собрались. Хотелось бы пожелать тебе многого, но, боюсь, мои слова ничего, кроме раздражения, у тебя не вызовут. В общем, крепкого здоровья и огромного счастья!
Шумно одобрив пожелания матери, все дружно чокнулись и с энтузиазмом принялись за еду. Особенно отличился Тео. Он вмиг преобразился, глаза его заблестели, и он самозабвенно, с упоением принёс своё чрево в жертву кулинарным изыскам, не преминув также отдать должное дарам Вакха.
После второй опустошённой бутылки ароматнейшего вина разговор оживился:
- И всё же сынок, я скажу. 33 - это... Ты понимаешь, что такое 33 года? Твой брат, например, младше тебя, однако, он состоявшийся человек, у него семья.
- М-да... - вырвалось у натрескавшегося брата с ноткой сожаления. Но спохватившись и почувствовав на себе грозный взгляд жены, он, глупо улыбаясь, повернулся к Линде и взял её за руку.
- Понимаешь, такова жизнь. Так должно быть! Человек обязан чем-нибудь заниматься! А если бы у нас не было денег? - не унималась мать.
- Но ведь они у нас есть, - парировал Роберт.
- Есть, - протянула мать - это ещё не всё. Необходимо какое-то дело, движение вперёд, цель, интерес, в конце концов. На крайний случай, я не знаю, хоть что-то читать!
- Я читаю.
- Кого?
- Екклесиаста.
- Ты издеваешься?!
- Екклесиаста? Это что грек? - ворвалась в дискуссию Линда. - Когда я училась в Калифорнийском университете, был у нас тоже один Екклесиаст, из Афин. Между прочим, за мной ухаживал.
Мать в замешательстве взглянула на Линду, но тут же отвернулась, боясь выдать выражение безнадёжности не её счёт, проступившее на лице.
- Если б Екклесиаст в своей жизни хоть раз увидел, и смог по достоинству оценить нэцкэ, он бы не написал того, что написал - вставил вдруг отец.
Во взгляде, обращённом к отцу, мать уже не скрывала того же выражения.
- Ты, кажется, изучал психотерапию, Роберт? - с умным видом осведомилась Линда.
- Да, - ответила за него мать, - и вполне успешно, но пройти необходимую практику отказался. И не получил лицензии! Столько времени прошло, а я до сих пор просто бешусь при воспоминании об этом. Видимо, тогда ещё, ты увлёкся этим, будь он неладен, Екклесиастом!
- Увлекательнейшая наука и профессия! - продолжала невестка. - Один знакомый моей подруги, тоже психотерапевт, так он творит чудеса! Он вытаскивает людей из такой пропасти! Волшебник!
К примеру, вот такой случай из его практики. Одна девушка страдала от чудовищных приступов обжорства. Она ела до тех пор, пока не падала без чувств от изнеможения. Так вот, после сложнейшего и самого кропотливого анализа выяснилось, что причиной тому было изводившее её ощущение пустоты, берущее начало в подсознательном желании иметь ребёнка от собственного отца. Когда она это поняла... В общем, она уже похудела на три килограмма.
- После утреннего туалета? - подтрунил Роберт.
- Не ёрничай! - напустив на себя благообразный вид, усовестила Линда. - Я тоже подумываю, начать изучать психологию. Недавно прочитала книгу - "Прикладная психология - гармония в семье". Занимательная вещь! Столько полезных советов!
- М-да... - послышался опять полу стон Тео, вероятно, изрядно пострадавшего от оных советов.
- Чушь! - оборвал Роберт.
- То есть как это?! - вступилась за психологию Линда.
- Чушь говорю. Психология пришла на смену религии. Раньше истолковывалось всё волей Божьей, теперь травмами детства. Тезисы грехопадения, покаяния и всепрощения подменились понятием - анальный эротизм.
- По твоему Фрейд, Юнг и иже с ними, посвятившие этому предмету всю свою жизнь, мошенники? - вмешалась мать.
- Отчасти так.
- Они отдали этому делу всю жизнь!
- Ну, выражаясь твоими словами - надо же что-то делать.
- Откуда в тебе этот цинизм и безразличие ко всему? Такое ощущение, что тебе не 33, а все 100 лет.
- У меня тоже, - согласился Роберт.
- Почему?! Нельзя же так! Сынок, когда ты прожигал свою жизнь, предаваясь без устали всевозможным развлечениям, я молчала. Понимаю, молодость! Когда, наконец, это распутство, это нескончаемая свистопляска закончилась, я с облегчением вздохнула и решила, что ты повзрослел, остепенился. Но нет, за этим не последовало ничего! Ты впал в какой-то транс, оцепенение! Что случилось?
- Скука одолела.
- Скука! Затянулась у тебя эта твоя скука. Так можно и захиреть! Хоть бы куда-нибудь съездил, что ли? Кстати, забыла сказать. Тебе письмо из Рима.
Мать поднялась, вынула из секретера запечатанный конверт и отдала его Роберту. Роберт открыл его и принялся бегло читать про себя. С каждым прочитанным словом на лице Роберта проявлялось всё большее замешательство. Письмо было от, вот уже как два месяца покойного, дяди Бруно:
"Дорогой мой Робби!
Не пугайся, я не воскрес. Хи-хи!
Пару дней назад, я узнал, что скоро умру. Меня это очень опечалило. Ещё бы! Хи-хи!
Это смех сквозь слёзы. Жить очень хочется, Робби! Но это опустим.
Роберт, не буду сейчас изливать свои чувства к тебе (хотя, очень подмывает!), моему любимому племяннику (ну вот, не удержался), ты и сам всё знаешь. Посему, именно к тебе, я обращаюсь с этой просьбой, как говорится, с последней волей.
Своих детей, как ты знаешь, у меня нет. Жена, скорее всего, вздохнёт с облегчением. Тем более что душу ей согреет немалое вознаграждение за потраченные на меня, старика лучшие годы.
А вот мои пациенты, вот они, вероятно, огорчаться больше всего. Эти люди очень зависимы от моих сеансов, боюсь, без моей поддержки, большинству из них придётся крайне худо, вплоть до того, что я частично опасаюсь за жизнь некоторых.
Их и касается моя выше упомянутая просьба, Роберт. Это несчастные люди, я не могу оставить их так. Бросить! Пренебрегнув всеми правилами нашего брата, я позволил себе сочувствовать, отчего стал им другом и теперь в ответе за них. Я прошу именно тебя, поскольку знаю, ты тоже способен к состраданию. Поддержи их и будь мне заменой, хотя бы на первое время! Все мои записи и заметки я оставлю для тебя у моего адвоката. А также мебель из приёмного кабинета, пациентам так будет привычнее.
Я очень люблю тебя и твою мать, будь к ней добр.
И позволь мне пожелать тебе, дорогой мой племянник, не отрицать жизнь, а проживать её. Поверь мне, быть живым, много лучше чем кормить червей.
Твой дядя, Бруно".
- От кого письмо, Роберт? Что-то случилось? - спросила мать, заметив, как вдруг побледнело лицо сына.
Роберт сидел неподвижно, уставившись в одну точку, но взяв себя в руки, рассеянно ответил:
- Так, ничего, от одного друга, - и затем, как бы про себя добавил, - знаешь, мама, ты права. Возможно, мне действительно стоит, чем-нибудь заняться.
После данного обещания Роберта оставили в покое и, кажется, принялись за кого-то другого, но он уже мало что слышал, погрузившись в собственные мысли.
Часы показали без двадцати десять, Роберт извинился, поднялся в свою комнату переодеться и вышел на улицу, где его уже поджидал Мэтью в автомобиле:
- С днём рожденья Робби! Весь день думал, что тебе подарить и...
- Услугу Мэтью, - перебил его Роберт.
- Услугу? Хорошо. Поехали, расскажешь!
Колёса взвизгнули, машина рванула с места и, разрывая ночную мглу, понеслась в единственно понятный Роберту мир, с пьянящей музыкой, мягким светом неоновых ламп и милой публикой навеселе.
IV
Прошло три дня.
Стоял великолепный день. Жара спала, в воздухе витал запах жасмина, цветущего в саду. На лужайке возле дома мать, задумчивая, умиротворённая, полулежала в шезлонге под зонтиком и отдыхала. В те редкие минуты, когда она молчала, она была так трогательна и очаровательна. Возникало желание побыть рядом и в унисон помолчать, супротив желанию бежать от неё наутёк в моменты приступов болтливости.
Роберт пересёк лужайку, подошёл к шезлонгу, поправил зонтик и опустился рядом на траву.
- Робби.
Она бережно погладила его по волосам.
- Мама, я через неделю уезжаю.
- Куда?
- В Рим.
- Зачем?
- Я же пообещал заняться делом.
Мать привстала с шезлонга и села прямо.
- И обязательно для этого уезжать так далеко?
- Я так решил.
- Вот это да! Как снег на голову! И что ты там будешь делать? - заохала мать, при этом на её лице опять воцарилось обыкновенное выражение озабоченности.
- После расскажу.
- Ах, если бы только был жив Бруно. Бедный Бруно! - мучительно застонала мать и на глазах её выступили слёзы.
Роберт притянул к себе и поцеловал мать.
V
Роберт сам собирал свой чемодан. Взгляд его упал на щегольски-шикарный костюм, приготовленный матерью несколько дней назад по случаю его дня рождения.
- В Риме, пожалуй, может пригодиться - подумал Роберт, и отправил его к остальным вещам в кладь.
Мать всеми силами пыталась увязаться с ним в аэропорт, но вынуждена была сдаться перед категорическим отказом сына. Роберт имел способность быть безоговорочно категоричным в своих решениях, что не оставляло никакой надежды на "может, уговорю?".
Истинной причиной его отказа была, в первую очередь, необходимость встретиться с Мэтью перед отлётом.
Такси уже ждало у ворот.
- Сынок, обязательно позвони, сразу, как прилетишь. И звони каждый день. Почему ты не хочешь остановиться в Aldrovandi? Это превосходный отель! У меня даже есть номер их телефона.
- Угомонись Лючиа! - не выдержал отец, - он же не маленький, всё будет хорошо.
- Всё будет хорошо, - подтвердил уверения отца Роберт, чмокнул мать, приобнял отца и исчез в такси.
Машина тронулась, и как только скрылся из виду дом, знакомый пейзаж, Роберт впервые за последние несколько лет ощутил возбуждающее чувство свободы, предвкушение новой жизни, полной неведомых приключений и ярких переживаний.
Внешний вид Роберта попутно тоже преобразился. Лицо было чисто выбрито, глаза искрились, на месте длинной бесформенной шевелюры красовалась искусно остриженная причёска, чертовски идущая его посвежевшему лицу. По радио звучала возбуждающая чёрная музыка и ещё пуще обостряла, то состояние жгучего восторга, в котором он теперь прибывал.
Прибыв в аэропорт и сдав багаж, Роберт устроился в одном из изобилующих здесь кафе и стал дожидаться Мэтью. До отлёта оставалось ещё два с половиной часа.
Вскоре появился и сам, немного запыхавшийся, Мэт.
- Слушай, тебя с новой причёской не узнать. Ба! Да ты просто как заново родился! Посмотрите на него, полное перевоплощение! Красавчик! - завидев Роберта, рассыпался в комплиментах, неподдельно поражённый стой разительной переменой его облика, Мэтью.
- Пожалуйста, два виски со льдом - обратился Роберт к официанту и окинул друга почти нежным, радостно-ребяческим взглядом.
Отдышавшись, Мэтью откинулся на стуле и, заразившись его воодушевлением, отозвался умилённым, мечтательным взором.
- Я рад за тебя! И страшно завидую! Так тоже хочется куда-нибудь рвануть, хоть к чёрту на кулички! Я обязательно к тебе прилечу, через пару месяцев жди!
Настроение Роберта уже полностью овладело и Мэтью, он широко улыбался во весь рот, и ему грезилось, что он тоже отправляется в чудные дали. Вдруг спохватившись, он стал шарить по карманам пиджака:
- Да, вот лицензия, не так-то просто оказалось её добыть.
- Спасибо Мэт! - поблагодарил Роберт, положив свою руку ему на плечо, жест, который в его случае всегда являлся знаком глубокой признательности и искренних дружественных чувств.
- Я никогда не спрашивал тебя Мэт, а сейчас меня немного мандраж берёт. В общем, насчёт твоей работы, тяжело это?
- Единственно, что тяжело, так это каждый день заставлять себя выслушивать одно и то же.
- Да, но в чём принцип, что главное? Я порядком подзабыл всё, что мы учили.
- Я тоже, - ухмыльнулся Мэтью. - Видишь ли, у меня свой метод. Моя точка зрения насчёт психоанализа тебе известна. Хвалёный психоанализ подчас выявляет, как действует машина под названием психика и что в ней неладно. Но вряд ли он способен её вылечить или исправить, как невозможно вернуть прошлое.
Так какой тогда в нём толк? Мои пациенты приходят за вниманием и интересом к своей персоне, за исповедью и индульгенцией. Следовательно, все, что нужно делать - внимательно их слушать, задавать нужные вопросы и время от времени обязательно отпускать грехи, валя всё на травмы детства.
Не говоря уже о замужних увядающих экс-красавицах (которых немало). Но тут дураку всё понятно.
- Выходит, это ремесло?
- Ремесло - громко сказано. Обман чистой воды, раздувательство и надувательство. Но, заметь, я наживаюсь не на бедных. Бедняк идёт к соседу, а не ко мне.
Так что, не переживай! У тебя всё здорово получиться! Лучше подумай о приятном. К примеру, какие в Риме девушки! Ты помнишь? Какие у них изощрённые развлечения и неутолимая чувственность! Надеюсь, ты ими тоже займёшься, меланхолик хренов.
- Зачем, я ещё всё помню, - приняв невинный вид, спаясничал Роберт.
- А как насчёт, почувствовать?
- Меланхолия мешает.
Последняя реплика Роберта развеселила Мэтью, и он пустился в фантасмагории по поводу меланхолии Роберта в любовных делах. Исход повествования поверг обоих в дикий хохот.
VI
Рим. Спустя несколько дней.
Спустя пару дней по приезду, Роберт отправился на поиски помещений для своей практики.
Роберт не претендовал на роль сведущего поклонника архитектуры и древних памятников. Восторга по поводу того, что эти сооружения стояли здесь 200, 300, а то и 1000-и лет назад он не испытывал. Его волновала и приводила в трепет только живая природа. Все эти застройки, по его мнению, лишь как лишай на коже земли оскверняли её.
Рим, с его площадями, фонтанами, тысячами узких улиц и сотнями тысяч домов и являл собой один такой колоссальный памятник человеческой суетности и ненасытности. Деревья, птицы, воздух были где-то там, за чертой мегаполиса. В город их упорно не пускал стройный и тесный ряд бесчисленных домов.
Лишь кое-где, как в трещине на бетонной дороге, проглядывала, прорвавшая препону, редкая зелень.
Задачей маклерской конторы, кою навестил Роберт, всё с той же целью поиска места для практики, было найти что-то подходящее в центре, возле такой вот трещины. Обещали управиться за неделю.
Роберт, не в пример своим многолетним привычкам, каждый день бродил по улицам Рима днём.
Несмотря на его нелюбовь к архитектурным творениям, в этом городе всё смягчалось воспоминаниями детства, тогда, когда он часто и подолгу бывал здесь с матерью и братом. Видя город сейчас, он воспринимал его через призму своих детских глаз. А в то далёкое время всё ему здесь казалось крайне таинственным и оттого ужасно притягательным.
Так, минуя одну улицу за другой, он оказался на маленькой площади, напоминавшей скорей внутренний дворик.
Он порядком устал и, заметив небольшое кафе со столиками снаружи, направился к нему передохнуть.
Заказав кофе и раскурив сигарету, он стал разглядывать сие место.
Местечко было довольно уютное. Дома старой постройки с маленькими чугунными балкончиками. Слева возвышались остатки древней крепостной стены, обросшей плющом и диким виноградом. Почти у каждой парадной двери, опоясывающей кругом этот тупик, красовались вразнобой вывески: врач-терапевт - С. Валентини, нотариус - Ф. Арриги, фотограф-портретист - Р. де Росси.
В этом дворике, будто отрезанным от гудящего и шумного города, было на удивление тихо.
Даже сидящая за соседним столиком, по всей видимости, семейная пара, что-то бурно, судя по жестикуляции, но приглушённо обсуждавшая, не нарушала, а всего лишь оттеняла эту тишину.
Принёсшего кофе пожилого официанта Роберт спросил на чистом итальянском:
- У вас тут всегда так тихо?
- Днём тихо, а вечером они начинают, - скривив недовольную физиономию, доложил официант.
- Кто они?
- Да все! Жители, и особенно этот консьерж напротив. Вечно ругает какого-то Зонненшайна. Кто такой этот Зонненшайн?!
На доме, напротив, с вредным консьержем, ненавидевшим Зонненшайна, висело, от руки выведенное, объявление: "Сдаются комнаты под квартиру или офисное помещение". Через минуту дверь дома отворилась и показалась фигура довольно высокого господина с гордо выпяченным животом, спутанными светлыми волосами, хитрой полуулыбкой и зоркими глазками. Господин выискивающим взором огляделся вокруг, поправил вывеску и, завидев официанта и указывая на объявление, заголосил:
- Вот, опять я должен об этом хлопотать. А мне за это платят? Нет! Я консьерж, а не маклер и зарплата у меня консьержа.
- Вы видели? Лёгок на помине, - отметил официант, указывая кивком на консьержа.
- А герр Зонненшайн считает, что я за пару комнат в подвале должен за всё отдуваться. Что сломается, на меня все шишки, конечно! А теперь ещё съёмщика ищи.
- Это надолго. Когда понадоблюсь, крикните, выслушивать это в тысячный раз, сил нет.
И официант поспешно скрылся внутри кафе.
Допивая кофе, Роберт разглядывал дом напротив. Оставив деньги на столике и махнув на прощанье официанту, он пересёк площадь и вошёл в дверь того самого дома. С лестницы доносились голоса, консьержа и женский:
- Я же вам сказал, его починить невозможно. Надо покупать новый.
- Это обязанность владельца.
- Где ж я вам возьму владельца? У меня даже телефона его нет. Говорит, если что, пиши письмом. А пока мы будем переписываться, придётся вам ходить в баню.
- Безобразие! Чёртов мифический владелец! Напишите ему, что я съезжаю!
- Зачем же горячиться. Был у меня где-то неновый, но в хорошем состоянии.
- Тогда замените!
И дверь наверху с грохотом захлопнулась.
Спускаясь по лестнице, консьерж бормотал:
- Напишите. Съезжаю. Подумаешь!
- Здравствуйте, сеньор..., - приветствовал Роберт, нисходившего по лестнице консьержа, - простите, не знаю вашего имени.
- Владелец в Мюнхене, Герр Зонненшайн. Но у меня доверенность. Позвольте поинтересоваться, вы, чем занимаетесь?
- Я собираюсь открыть психотерапевтическую практику.
- Практику. Ага.
Консьерж скользнул своим цепким взглядом по фигуре Роберта. Одет он был просто, но к своему удовольствию Зигмунд отметил на его руке Ролекс и опять же по своему обыкновению, превратив глаза в щёлки, он указал на лифт:
- Пройдёмте, четвёртый этаж, прекрасная квартира, малость ремонта и хоть всю жизнь практикуй!
На четвёртом этаже консьерж отпер массивную двустворчатую дверь, окрашенную коричневой краской. Квартира из пяти комнат была в плачевном состоянии, со стен сыпалась штукатурка, паркетные доски местами были просто выкорчеваны, двери почему-то сняты с петель. Тем не менее она была просторна и светла.
- Вот смотрите, прекрасная квартира, два балкона. Посмотрите, какой вид, на Ватикан!
И в самом деле, из окна одной комнаты поверх крыш можно было лицезреть купол Basilica di San Pietro. К тому же привычка брала своё, и Роберту пришлось по душе это уединённое и словно отрезанное от бурлящего города место.
- Ну что?! Нравится? - осведомился консьерж, описывая рукой круг, с таким видом, точно презентует царские чертоги.
- Да. Но здесь необходим ремонт.
- Ремонт, к сожалению, только за свой счёт. Таковы предписания герра Зонненшайна.
- Хорошо, - с лёгкостью согласился Роберт.
- Да?! Вот и чудненько! У нас прекрасный дом. Соседи тоже! Доктор, нотариус. Вы будете довольны! - затараторил, избавленный сговорчивостью Роберта, от необходимости торговаться, консьерж.
VII
Через месяц квартира была готова.
Роберт перевёз коробки с историями пациентов, хранящимися у поверенного покойного дяди. Приобрёл необходимую мебель. Но приёмный кабинет, тот самый, с видом на купол базилика святого Петра, по завещанию дяди, был обставлен исключительно мебелью из его старого кабинета.
Высокие стеллажи с бесчисленными книгами. Витрина, из-за стекла которой глядели: античная ваза, склеенная в нескольких местах; ниже - глиняные черепки с египетскими иероглифами, притом каждый черепок сопровождала маленькая табличка, сообщающая - к какому периоду и царству относится раритет, где произведена раскопка, а также содержание частично расшифрованных иероглифов. Кроме того, в кабинете помещались: секретер 18-го века, старый внушительный стол итальянской работы, шоколадного оттенка кожаные кресла и диван.
Стены были выкрашены в тёплый оливковый цвет, окна обрамляли тяжёлые портьеры зелёного сукна, пол застилал мягкий шерстяной ковёр.
Роберт решил пока обойтись без услуг секретаря и сам обзванивал всех, вверенных ему дядей, пациентов и назначал время сеанса. Вообще, он оказался на удивление прилежным и основательным в работе. Сам ещё, не совсем понимая, зачем он это делает (неужто только во исполнение последней воли?), он, как это часто бывает, когда берёшься за что-то новое, очень увлёкся своим начинанием.
В среду, в 16 часов была назначена первая встрече с господином К. Уже во вторник, Роберт внимательно изучил записи, набросанные в своё время дядей относительно К. И на следующий день, по мере приближения сеанса, его одолевало всё нарастающее волнение. Но в 2 часа дня господин К. позвонил и, сославшись на срочные дела, извиняясь, попросил перенести встречу. Вместо облегчения Роберт испытал горькое разочарование, схожее с разочарованием тяжело влюблённого, прождавшего напрасно обещанного свидания.
Воодушевление было растоптано, и на помощь пришла никогда не подводившая марихуана. Роберт поставил свою любимую музыку, развалился в кресле и раскурил зелье. Музыка плыла и вливалась в уши, а затем выходила дымкой из ноздрей. Неясно, как долго он таким манером кипятил ноты, как вдруг послышался звонок в дверь.
До Роберта не сразу дошло, что звонят именно в его квартиру. Осознав, наконец, это, он медленно встал, посмотрелся в зеркало, выпил воды и поплыл к двери. В отворённой двери пред ним предстали, подтянутый, гладко причёсанный в форме немецкого офицера времён Второй мировой войны - Зигмунд и вроде человек, но и как будто бы и гигантский ЗАЯЦ, скорее второе.
- Вот, квартира доктора, - отчеканил Зигмунд и, отдав честь, развернувшись на одном каблуке и пристукнув другим, удалился стройным шагом.
Роберт немного удивился подобному визиту, но учитывая факт только что выкуренного, всё же предложил войти человеку-зайцу.
- Добрый день, - заговорил заяц человеческим голосом и шагнул в переднюю.
Заяц был, как ни странно, в костюме, ботинках и при шляпе. В лапах он держал большой кожаный портфель, а на маленьком розовом носике едва держались увесистые в роговой оправе очки.
- Я по телефону отменил встречу, но раньше освободился, и дай, думаю, зайду к вам. Вы сейчас свободны? - И заяц вытянул шею, пытаясь заглянуть в кабинет.
- Да. Пппроходите, - запинаясь, проговорил Роберт.
Роберт указал на кабинет и проследовал за зайцем, вперивши взгляд в его пушистый хвостик.