Нет, это я не о состоянии, в котором хотел бы оказаться после того облома в коридоре. Это я о долбанутой музыкальной группе, которой много лет уже не существует, но чьей песней мне долбят мозги с тех пор, как я сегодня после непродолжительного просыпона вновь шастаю по вчерашнему "молловскому" конфи.
А вот не спрашивайте меня, какого я сюда забрел, какого не поехал в аэропорт сразу же после того, как мне не дали, и что со мной сделает Тоха, если, конечно, я когда-нибудь вернусь домой отсюда, из этого бермудского треугольника.
Не спрашивайте, почему в этот хмурый и сырой день я еще тут вместо того, чтоб приземлить свою задницу в родном аэропорту. Помочь брату разгрести со свадебным юбилеем наших родителей, которых я, несмотря на мое порой сволочное поведение, особенно по отношению к матери, все же люблю и уважаю, ведь не совсем урод. А юбилей-то уже скоро. Но я торчу здесь и вместо любой музыкальной сопроводиловки на свете терплю это мычание, по другому его не назовешь.
Когда сегодня совершенно необъяснимым образом припер в конференц-центр, то, не удивляясь абсолютно, а скорее с каким-то злым, яростным удовлетворением застал тут ее.
Она одета в бежевый юбочный костюм, из-под которого проглядывает шелковая, темно- кофейного цвета блузка. Обута в темно-коричневые туфли на низком каблуке, ее волосы собраны, и она собирает там, в этом конфи, какие-то бумажки. Не ходит, а марширует по ковровому покрытию ярко-желтого цвета с бешеным разноцветным орнаментом в виде причудливо запутывающихся и распутывающихся лоскутков и ниток - тут в каждом конфи орнаменты на полу словно содраны с полотен Кандинского. Отбивает такт между стопками документов на столах. Ума не приложу, что конкретно она сейчас делает, но на лице ее деловитость и решимость, зубы стиснуты. А когда она поднимает на меня взгляд злого, абсолютно свежего лица, в нем, взгляде, впервые за... почти весь прошедший год читаю: "Че надо?"
Но это только на мгновение, потому что затем она опять коршуном бросается на свои бумажки. Естественно, ни я, ни она друг с другом не здороваемся. Ее сердитая деловитость заражает и заряжает меня, я тут же раскидываю ноут и чуть ли не с матерным рвением начинаю что-то в нем обрабатывать. Затем нам с ней совершенно необъяснимым образом синхронно взбредает в голову что-то распечатать, и мы с разных углов конфи топаем к принтеру. Вернее, когда подхожу туда я, она уже там, и ее распечатка приходит первой.
Я стою сбоку и, барабаня пальцами по столу, жду своей, а в ухо мне ноет эта гадостная песня, напеваемая ей:
Я под мостом,
В моей палатке дырка,
Зверье, которое поймал -
Теперь мои питомцы
Питаюсь тут травой
Пью капли с потолка
Но рыбу-то есть можно
Ей не больно потому что
Что-то в этом роде...
Да, что-то в этом роде...
Nirvana "Something in the way". Перевод
Пусть она ноет и пусть меня тошнит от этого рвотного порошка Кобейна. Иногда тошнота - это прикольно даже.
- Блин, вот дерьмо, - с негодованием и злобой смотрит она на распечатку. - Не принтер, а издевательство.
- Ага, - охотно подключаюсь я. - Да тут вообще что-нибудь работает нормально?
- Ни фига! Вон, даже доккинг-станции - это смех один, - возмущается она.
- Тоже мне - бизнес-центр! - говорю погромче, будто хочу, чтоб меня кто-то услышал, а сам иду и раздраженно захлопываю ноут.
- Одно название! - она сжимает кулаки и тоже топает к своим бумажкам. - Так, здесь делать не фига, - тоже все у себя закрывает, распихивает бумажки по каким-то папкам, которые засовывает в толстенный кейс с телескопической ручкой и на колесиках.
- Из такого бизнес-центра одна дорога: в их бар и - пить! - заявляю зло.
- А мне не надо пить... - говорит она изменившимся внезапно голосом, твердым, спокойным.
- Чего?.. - поднимаю на нее глаза, смотрю внимательно.
А она словно точит меня своим взглядом:
- Мне не надо... Я и так...
- Что?
- Я и так...
...тебя хочу?!!
Да???!!!!!
БАХ
Что-то стреляет мне в башку и вышибает мой мозг в южные широты. Теперь там, в этих широтах у меня мозг.
"Cause you said the brains I had went to my head... Ведь ты сама сказала, что мой мозг теперь в головке...
Так ведь там было - сама же слушала это байду. А я-то хорошо запоминаю, если надо мне, и я запомнил. Вот и получай теперь.
Гораздо быстрее, чем можно было все это подумать, я налетаю на нее:
- Сюда иди... - хватаю за запястья, толкаю на какой-то стол, раздвигаю коленом ее ноги, слышу, как трещат швы на ее юбке...
Ее злость и раздражение улетучились, на лице растерянность, страх, ужас... Она мотает головой, отворачивается, чтобы не видеть меня. Поначалу вырывается, но вскоре словно мирится с тем, что я сильнее и не отступлюсь уже все равно. Не выпущу ее рук, которые держу тисками, выдавливая наружу вены, продавливая синяки на худых запястьях.
В моей простреленной башке нет мыслей ни о чем и уж точно ни о том, что для того, что я сейчас делаю, есть определение. Статья в одной тоненькой беленькой книжке, именуемой сокращенно "StGB", то есть, "Уголовный кодекс". И действует эта статья с той самой секунды, когда она попыталась отвернуться, рвануться от меня, и в глазах ее возник тот самый ужас. И уж точно действует сейчас, когда последнее, что вижу и отодвигаю в сторону там, под юбкой перед тем, как посмотреть ей в глаза и не отводить от них больше взгляда - это атласные кружевные трусики цвета "горький шоколад".
- Черт, почему ты такая холодная... - цежу сквозь зубы зло, раздраженно, а сам долблюсь уже в нее. - Почему утром не дала, а?
Раздираю пуговицы на ее блузке, лезу под горько-шоколадный лифчик, мну, рву ее под ним - все те же... все там же...
- Плоская... д-д-дрянь... чего ты плоская такая, а... и как меня тянет на тебя именно... на них... Видеть нечего... Задолбала... Задолбала меня... - плюю в нее все это. И продолжаю.
Она дергается от моих толчков и щипков, волосы растрепались, губы дрожат, из глаз льют слезы. А я заведен и невменяем.
- Вчера... во мне... - задыхается она, а сама словно подставляет мне себя в отчаянии.
- Да мне пох...й, кто вчера в тебе был... - рычу я, не прекращая. - Видишь, где я уже... в каком дерьме... как низко я... Я же, бл...ть, Оксана! - взрываюсь, - я же думать ни о чем больше не могу... только знать... только знать, что ты мне не дала... только об этом думать и хотеть тебя... хотеть до смерти... я хочу тебя... сильней еды и сна... сильнее жизни... Что, угробить меня хочешь? Угробила уже...
Сумасшедшая, адская боль в ее глазах... взгляд ослепшего калеки... полоумный вгляд... А я не заморачиваюсь над ним. Все, что я сейчас способен ощущать, это то самое... Теперь все как тогда... все вернулось ко мне опять... и плевать, в каком обличье, но... я взял ее.
- Не то-о-о-о... - стонет она. - Я не то совсем... я хотела сказать... вчера во мне все порвалось... ты уничтожил меня... Я - ничто... Топчи меня, топчи, мне - ничего... А ты уже и топчешь... Родной... Это только тело родное... Твое тело... Тело не умеет ненавидеть так сильно, как ненавидишь меня ты... Ты меня разрушил...
Я держу ее крепко, трахаю ее и шепчу ей:
- Не надо слов. Я все равно ни хрена в твоих словах не понимаю... Ты вынимаешь мне мозги... душу вынула уже. Лучше... иди... Приди ко мне... кончай... Ведь близко уже, а? Я чувствую все в тебе... Родная... Да, я ненавидел... Как можно так... Ненавидеть - и хотеть... Помнить все - твой запах, твой вкус, то, какая ты на ощупь - и не знать, с кем ты была вчера, что у тебя на уме... Вот, куда ты вогнала меня... через что провела...
Жалею... я и сейчас себя жалею...
- А теперь... Не думай, отдайся мне, отдай мне свою голову, свой разум... Так будет лучше... твое тело опередило тебя, как всегда... давай за ним... - шепчу ей воспаленными губами, прижимаясь лбом к ее лбу. - Давай... кончай... ты хочешь... я хочу... иди ко мне... иди... не надо слов... кончай... так будет лучше... Иди ко мне... - повторяю эту лихорадочную мантру.
Ее глаза на грани сумасшествия. Ей больно, я вижу ... Она блаженствует, я чувствую...
- Кончай...
Да, кончай... Девочка... Иди ко мне...
Да... Я веду ее за собой... Я веду ее...
Да... Иди... Да... Да...
ДА-А-А...
Я веду ее... куда-то выведу...
Отдайся мне совсем, да, так... Тело твое давно пришло ко мне. В который раз тело способно понять, а мозг не понимает...
Страдание, боль... счастье... блаженство... И боль опять... Ей все больнее, я вижу... Куда еще больнее?
- ДА-А-А-А!!!
Почему?.. Она кончает - почему так, будто сейчас умрет? Глупая...
Возьми. Возьми его. Возьми бальзам, это мой тебе бальзам, для твоей души и твоего тела. Порочного? Пусть, мне все равно.
Вот он я, возьми меня к себе. Я вывел тебя - возьми и ты меня теперь.
- ДА!!! - рычу, схватив ее за волосы, вталкиваю ее лицо к себе в шею. Вгоняю, вжимаю ее в себя, утапливаю в себе...
Я иду к тебе... и ты берешь меня... Спасибо...
Слезы на моей шее, у горла... Ее лицо давит на меня, душит. Она перекрывает мне кислород... Тяну за волосы, отстраняю ее от себя...
Вглядываюсь в ее глаза, за пелену из слез, не хочу понимать, но силюсь - и не хочу... Не хочу понять ее, себя, того, что сделал с ней, того, что теперь с нами будет. Мне жаль... себя. Не ее, нет, хоть и сделал с ней то, что сделал. Нет, я жалею себя, сожалею о том человеке, который только что ушел безвозвратно, который, совершив с ней это, превратился в нелюдя. Виню ее и в этом тоже. Ведь это из-за нее все.
Но она плачет. Она полулежит на столе, куда швырнул ее, дрожит всем телом, точно ей холодно, хотя только что была такая горячая. Воспаленная. У нее трясутся губы, руки, пока она пытается что-то прикрыть, но не понимает, с чего начать. У нее там мокро и липко от... меня. Я ее измазал и машинально сую ей теперь какую-то бумажную салфетку. Она вытирается дрожащей рукой, запястья у нее пунцовые, фиолетовые почти, так я сдавливал их, а я отворачиваюсь, словно мне противно смотреть, как она вытирается.
На самом деле я не могу смотреть, меня захлестывает уже жалость к ней такой. Осознаю наконец. Не может быть, чтоб это я так. Чтоб она так от меня. Не может быть, кривлюсь, корчусь почти от боли, а она понимает по-своему и плачет... плачет...
Ну почему, ну почему ты плачешь, испорченная моя девочка? Порочная моя... Самая порочная и самая сладкая... Ведь только что шептал тебе, чтоб кончала. И надо б нежно с тобой сейчас, нежно, чутко, виновато, но... оттолкнешь же?
- Заткнись... - говорю ей уже жеще... - Заткнись и не реви... Значит, все так у нас теперь... Ну и что? Как есть, так и есть... Ну чего... чего ревешь-то... Глупая ты... Глупая какая... Говорил же тебе, что глупая...
- Я знала, что ты потрахаешь и уйдешь... Используешь и бросишь... Знала и... все равно... Не могла оттолкнуть... У меня все заныло, когда тебя увидела... А теперь... Я знаю, что будет, но... господи, больно-то как... За что...
- Ду-ра! Ты что ж такая дура, а... - что это, сам на хрен ничего не понимаю... я реву уже сам, не могу: - Что ты знаешь... Ничего она не знает, а жалеет себя еще... - рыдаю, вот урод, слабак, баба. - Сердца у тебя нет... маленькая, бессердечная ты дрянь... Я же... я же подыхаю без тебя... дохну, как скотина... я без тебя не живу совсем... Не могу жить... Нечем дышать без тебя... Я люблю тебя, слышишь? - хватаю и трясу ее. - Слышишь, ты, глупая, пустоголовая...? ...моя? Я люблю тебя жутко... жестко... безнадежно люблю... Любить тебя - и мука, и наслаждение... А ты... - от безнадеги голос мой звучит глухо, сдавленно: - ...вернись ко мне, а? Вернешься?!
Меня уже бьет истерика, я просто всхлипываю, повесив голову, не слышу ее слов... И стошнит на хрен сейчас, до того херово от того, что сделал, и от того, что она видит меня таким... слабым... раздавленным... Сама же и раздавила...
Она вдруг все, все, все-все понимает, все чувствует... Она вдавливает мою голову в свой голый живот, гладит по голове, судорожно ласкает, пока я трясусь у нее в руках... Я у нее в руках... Пропал я... Пропал еще давно, но только теперь понял, насколько безнадежно пропал...
- Андрюша, не надо... Я не была ни с кем... Андрей, я ни с кем не трахалась... Я ни с кем не спала ни теперь, до тебя, ни все эти месяцы, все это гребаное, сучье время без тебя...
- Ага, с-с-сучье, точняк... - выдавливаю я.
- Я почти всю ночь на балконе простояла ... В ступоре... А утром, когда увидела тебя...
- Твое лицо! - реву, как зверь... - оно все измазано было, как у пьяной шлюхи, будто ты всю ночь кончала, и не с одним... - смотрю на нее жалобно, безнадежно. Раздавлено.
- Просто... слезы, Андрей... Рыдала там, как корова, вот что... Прости меня, - рыдает она громче... - Прости за все это время, я тебя недостойна...
- Заткнись, дура, - реву я. Еще не дошло до меня облегчение, но начинает подходить... - Я тоже тебя недостоин... кого это колышет... Я давно на это забил... Я просто не могу больше так. Вернешься? - хватаю ее за волосы, встряхиваю. - Слышала, что сказал? Люблю!!! - рявкаю. - Люблю тебя, сука, такую, какая ты есть. Вернись! Живи со мной! Будь со мной! Жить с тобой хочу. Любить тебя хочу. И чтобы ты меня любила. Будешь меня любить, а? - встряхиваю опять, в отчаянии глядя в глаза ей, в самую душу. - Замуж пойдешь за меня?!!
Я больше не плачу, говорю с ней жарко, повелительно, жестко, трясу ее, дергаю за волосы, тыкаю пальцами в щеку, словно хочу ударить, дать пощечину. Сам не понимаю, как так могу. И отпустить ее не могу. И не отпущу больше от себя. Не отпущу ни за что.
Плача, она ловит щекой мою руку, трется о нее, словно собачонка, норовящая лизнуть пнувший ее сапог.
- Пойдешь?!!
- Да-а-а-а!!! - она взорвется сейчас от слез, от рыданий.
- Люби меня. Детей хочу от тебя, - буравлю ее. - Хочу, чтоб была моей женой, жила со мной, со мной одним трахалась и от меня рожала. Будешь мне детей рожать? Моих детей? Наших детей? А?..
- Бу... ду...
- БУДЕШЬ?!! - грозно так, опять дергая ее за волосы.
- ДА!!! - кричит она, трясясь. - Буду! Всё буду!
- Будешь... - остываю, отпускаю ее, - ...будешь... - и будто ломается внутри что-то, но что-то неприятное, какой-то сволочной стержень, который не поддерживал, а ломил, колол... Глажу уже ее по голове, ласкаю. - Будешь... Ну иди ко мне, иди, обниму... иди... не плачь больше... не надо...
Теперь она уже утыкается в меня носом, ревет, всхлипывает. Вроде успокаивается немного, а я поднимаю ее лицо к себе. Зареванная, распухшая вся. Полуголая, как и я тоже.
До меня медленно доходит все наконец. Все, сказанное ею. Все, сказанное мной. И в страшном, мутном, тяжелом этом тумане я вижу его, луч... Да, туман этот режет резкий луч солнца, пронизывает, слепит... Да, вот оно все-таки... Откуда взялось... Внезапно завалилось как, сейчас лопнет башка... Счастье... Какое же счастье сегодня, блин. Жизнь не так плоха, оказывается.
И я вполне вменяем уже и, понатыкавшись вдоволь на что попало, отметаю все это. Оно в прошлом, а я подхватываю главное, подхватив ее:
- Оксаночка, - говорю ей хрипло, глядя пронзительно в сумасшедшие, зареванные ее глаза. - Любовь моя. Моя единственная. Я люблю тебя больше жизни. До смерти люблю. Ты будешь моей женой?
- Буду, Андрюша, - говорит она мне твердым почти голосом. Она сказала мне "да". - Андрей, любимый. Любимый мой. Жизнь моя. Я люблю тебя. Я всегда только тебя любила.
Вокруг меня все кружится в диком, бешеном калейдоскопе. Узоры составляются-распадаются из осколков, которых, я думал, сроду больше не склеить. Пусть мечутся, пусть делают, что хотят. Меня теперь ничто не интересует, ведь она снова со мной. И она сказала мне "да". И я не вижу ничего, а вижу только ее, только родные ее глаза, держу ее в руках и думаю одно только: моя, моя, моя... опять моя... моя навеки...
Так, где там... Вот... Достать его наконец... Я судорожно шарю в кармане, не отрывая от нее взгляда и надеваю ей на безымянный палец золотое кольцо со светлым сапфиром. Она не ожидала кольца и сначала не смотрит на него. Она смотрит мне в глаза.
А я... сколько раз оно кололо меня, но я не мог не трогать его, превратив это в своеобразный ритуал. Я был уверен, что никогда не надену его ей на палец. Что навсегда потерял ее. И представлял иногда, что если бы все-таки зачем-нибудь надел, то ощутил бы облегчение от того, что избавился наконец от этой колючей штуки. Она колола меня, стоило мне сунуть в карман руку - и ощущать ее колкость вскоре стало мне необходимо, как воздух. Словно я - хренов великан, во время борьбы обретавший силы именно, когда его швыряли на лопатки, ведь так он соприкасался с матерью-Геей. Вот и я словно подпитывался его энергией - потому и не сдох?
Она вдруг отвлекается от моих глаз и смотрит на кольцо, а я хватаю ее за руку обеими руками, подношу ее к губам, будто хочу поцеловать, а сам трусь о нее лицом. Этот ее вид с моим кольцом на пальце трогает меня до слез, он окутывает меня чем-то теплым, голубым - да, теплое оно, теплое, не холодное, это я гнал тогда, дурак...
Я окольцевал ее, словно приковал к себе, подчинил себе и она моя теперь - снова? Заново? Это теплое, голубое окутало меня, и я спешу обнять ее всю, охватить ее руками, все так же пялясь в нее болезненным, полоумным взглядом.
Нормальная баба плюнула бы в такого, видно же, что псих. Но она не нормальная. Мы чокнутые оба. И нам на хрен никто больше в этом мире не нужен. И она ловит, пьет невменяемый мой взгляд, ведь в нем - откровение ей, ее Грааль. Ее всё.
А она говорит:
- Красивый камень.
- Сапфир, - говорю, не отводя от нее взгляда.
- Я люблю его.
- Да?
- Да. У него цвет твоих глаз, - она целует мои глаза.
- Я люблю тебя, - кто-то первый из нас это сказал или оба одновременно?
Я не знаю. Я знаю, что хочу любить ее сейчас, любить в ней каждую клеточку, каждый кусочек. Она расплылась перед моим взором, я уже плохо соображаю и не очень отчетливо ее вижу. Я только чувствую, что то родное, что сейчас в моих руках - это она. Потому что до этого я словно был в холодной пустоте, а теперь вернулся в ее тепло, вернулся в жизнь.
И вот она целует теперь мои глаза, из которых ни с того ни с сего брызгают слезы. А похрену. Я ж больной. Мне можно. Да это вообще могут быть последствия "тёрки". Да что угодно. Теперь она моя невеста и перед ней не стыдно.
Она жадно пьет мои слезы и обцеловывает мое лицо, перебирает мои волосы, гладит по голове, пока я поднимаю ее на руки. Кажется, из-под ее разодранной одежды выглядывает лифчик, юбка ее бежевого костюма все еще задрана, из-под нее видно трусики цвета горький шоколад и прозрачные кружева чулок. Ни она, ни я не придаем этому значения.
- Трахаться пошли, - шепчет она мне нежно, жарко, требовательно.
Она ждала. Она терпела. Терпела мое насилие и мои слезы, мою грубость и мои ласки. Она говорила мне слова любви и ласкала меня. Но теперь она совсем уже не может. Ей надо. Я знаю даже, как сильно надо ей, потому что мне надо точно так же.
- Конечно. Уже идем. Родненькая моя, - шепчу ей, пока тащу ее из конференц-центра в свой номер.
Кажется, мимо нас проходят люди. Мы не видим, с работы или нет, не видим, сколько их. Мы уже у моей двери, она повисла на мне и держится за меня, как тогда, в нашу первую, синюю ночь, а я не хочу и не могу отпустить, поставить ее на пол.
В то самое, что между ее раздвинутых ножек и что не прикрывается ни хрена трусиками, а скорее открывается ими, тыкается сквозь брюки мой восставший вновь член. Да мне ж всего мгновение надо...
Так... Писк разблокируемой двери... Затем заношу ее внутрь, и - щелчок двери, закрывшейся за нами.
![[]](/img/f/flo_rencen/glava4vobyatyachkandinskogo/20190714_174312_darker_mini.jpg)