- А еще странно думать, что мы столько времени провели вдали друг от друга. Ничего не знали друг о друге, - размышляет она назавтра после очень сонного и очень нежного секса, слегка приведшего нас в тонус. - Ну, что думали, что делали...
Это наше первое утро вместе. Опять вместе. Да, интересно, какие привычки появились у нас, пока мы жили в разлуке друг от друга. Пытливо вглядываюсь в нее сбоку. Она встречается спокойным своим взглядом с моим и тоже меня разглядывает. Что, поделиться с ней сейчас своими мыслями? Сомнениями? Спросить напрямик?
- Я изменилась? - спрашивает она. Не в бровь, а в глаз. Ну или почти.
- Ты каждый день новая... и родная все равно, - говорю ей первое, что приходит на ум. - И, наверное, в тебе еще много такого, чего я не знаю. И раньше-то уже до фига было, но, уверен, еще прибавилось, - ее взгляд как-то странно застывает, но я продолжаю. - Так что просто буду ждать, когда ты сама мне все расскажешь. Если есть, что рассказывать.
- Идет, - соглашается она. - Любишь меня?
- Ага, - смеюсь. - М-м-м.
Чмокаю ее в губы и отстраняюсь уже, типа, хочу в ванную или заказать завтрак, или переключить на какой-нибудь другой ракурс видео-ролики, а то сколько можно уже смотреть Гайд-парк. Но... Нет, этого мало. А ну-ка...
Опять впиваюсь в ее губы:
- Люблю, - впихиваю к ней в рот свой язык, а она расслабляется в моих руках, - а если расскажешь, то вживишь это в меня, и я соединюсь с этим и буду принимать в нем участие.
И мне надо будет ей рассказать. Все рассказать, иначе - никак. Строго говоря, там два косячных момента. Про один еще как-то можно, но вот про другой - с чего бы, думаю, начать. Если она сама уже откуда-нибудь не узнала. Нет, надо чтоб не откуда-нибудь. Надо, чтоб от меня.
После завтрака и совместного душа, который мы завершаем в постели еще мокрыми, лежа друг под другом, сначала - так, потом - этак, высыхаем теперь.
Гайд-парк на стене как раз мелькает молодыми, тоненькими, белыми березками на маленьком пригорке, на котором тонкими рядками алеют в траве цветы. День сегодня довольно ясный, яркий. Солнечно и до обеда еще далеко, но нам неохота ничего делать и никуда идти. Да, конечно, думаю в первый раз за последние полтора дня, мы с ней тут в тепличных условиях, но что будет, когда нас выбросит опять из этой дождливой солнечно-пасмурной лагуны на наши родные, суровые берега?
Я положил голову на ее живот и обтираю с него еще не высохшие капельки, провожу по ее шейке, спинке. Рукам. Сейчас мы опять открыли дверь на террасу, открыли шторы и портьеры и солнце резким, редким гостем заявилось к нам. Его лучи ласкают ее и обнажают, расшифровывают ее голые руки моему неосведомленному доселе взору. До меня доходит постепенно, я поднимаю голову и вопросительно смотрю на нее.
Она жмурится на меня, как котенок на солнце, прищуривает один глаз, и вид у нее делается какой-то озорной.
Внезапно попахивает глюком и истерикой, а она вдобавок спрашивает весело:
- Слушай, выпить хочешь? - не ожидая моего ответа, топает к мини-бару и возвращается оттуда, нагруженная сразу несколькими пузырями. - Та-а-ак, ну что будем для начала... давай вискарику, а? - не спрашивая, плескает нам по полному.
М-да, думаю, зачем же так скоро - на родной суровый берег. Но ведь сам хотел говорить обо всем.
А она уже чокается со мной:
- За нас! - звонко так. - А... блин... - кривится, выпивая, - вот рассказать тебе сказочку, а? Ну, про одну девочку... а?
- Оксан, пожалуйста... Не надо... так...
- Ла-а-адно, - смеется она, погрозив пальцем.
Может, не надо ей пить? Но вроде смирная. Посмотрим, что будет дальше. Забрать у нее вискарь всегда успею, если она, конечно, не расправится с ним прежде.
А ей некогда пить, из нее бурлит уже:
- Ладно, значит, не надо сказочки. Но прежде чем я расскажу тебе, скажи, а... у тебя с ней было?
Прежде чем успеваю включить мозги, задаю неосторожный и необдуманный вопрос:
- С кем?
Но она машет:
- Ладно, погоди отвечать. Знаешь, а ведь... мне было так хреново, Андрюш. Так хреново без тебя. Я тебе как-нибудь потом расскажу поподробнее. А тут еще Рождество это. У моих была, но... это была просто жопа. А потом стала встречать тебя в парке и будто воздуху хлебнула. Ждала следующего дня. А потом... ты не приехал... и отобрал у меня воздух. А эт-то пло-о-хо, когда сначала подсаживают, а потом отбирают... блин... завинчивают... - опять грозит мне пальцем и смеется. - Так и ломают... ломаются... И я сломалась, как последняя... И так уже была в жопе, а тут... Короче, когда ты позвонил мне, я решила прийти к тебе и помириться. Попросить у тебя прощения. Сказать тебе все, что, как я чувствовала, ты захочешь от меня услышать.
Она строчит, строчит в меня этими очередями, а я даже слова вставить не могу, все равно не услышит.
- Да-а-а, и, знаешь, нарядилась еще, как дура последняя... Без мозгов вообще... Как будто ты тогда заметил бы...
- Я видел... Мне понравилось... - выдавливаю из себя...
- А, ну так, видать, не зря себе там жопу морозила. Ну, а потом такая тачка подруливает... А на ней - телка эта... Вернее, она не за рулем была. Но я до последнего не въезжала, что тачка эта твоя и что ты... с ней, блин... она... с тобой.
- Хватит, Оксан, я помню, что было потом, - говорю раздавленно.
Мне очень хочется, чтобы она замолчала и дала мне попросить у нее прощения за то, что специально, намеренно перед ней разыграл и ранил ее. Объяснить, как все так получилось. Но говорить ей что-либо сейчас бесполезно.
Все же она не то, чтобы пьяная, ведь толком не выпила ничего. Это ее от нервов колбасит. Поэтому слушается и не мусолит.
- Ну, раз помнишь, так не буду напоминать. Хот-тя-а-а... - все же смеется истерически, ежится, качает головой, грозит мне пальцем, - как ты ее, а... бли-и-ин... я не знала, что так бывает... что можешь чувствовать... вкус губ чувствовать... прикосновение... когда на твоих глазах другую целуют...
- Оксан... - взмаливаюсь мучительно, потом - тише: - Я тоже чувствовал... твои губы...
- Ага! - радостно, заливисто подтверждает она. - Потом вы свалили, видно было, что вам не терпится. А я... блин... дура... вот не могла уйти, хоть ты меня вешай. Прикинь? - толкает она меня под бок, а сама веселится... - И я увидела тогда тебя... голого... и ее в окошке... - она сглатывает, опять качает головой, посмеиваясь, - о-о-о... ит-тит-тво-ю-ма-а-ать... да-а-а... - ей словно тяжело дышать... словно ее придавило чем-то слишком тяжелым, таким тяжелым, что из-под него она не в силах вылезти... - Мо-о-ощно, Андрюш... мощно... Ну, думаю, хандец. Все, проморгала. Теперь совсем проморгала, - она опустошает залпом все содержимое своего стакана, икает и наливает еще. - Так у тебя с ней было?
- Нет, не было.
- А-а-а, ну понятно. А то вы ведь... ну...
- Я все время смотрел из окна... Увидел тебя... Она поняла и свалила.
- Да? Смотрел на меня-а? - она издает короткий, сухой хохот, а у меня спирает дыхание. - Слушай, а зачем...
- Оксан, я не знал тогда еще, что ты мне помогла. Что ты спасла меня. Мне Мариана сказала гораздо, гораздо позже. Спасибо, любимая... - целую ее судорожно, расплескивая вискарь.
- Я злился на тебя дико. Я видел тебя в той кафешке с тем чуваком.
- Ну понятно... - кивает она.
До меня внезапно доходит, что она истерит не только потому, что злится на меня.
- Я тогда встречался с тобой в парке и тоже почувствовал, что мне это стало необходимо. Тоже как воздух. А я ведь старался забыть тебя. И решил сделать тебе больно. Все. Ничего не было.
- Ага, - она все же, по-моему, чувствует облегчение, что у меня не было с Джесси. - Ну, так я тогда расстроилась все-таки... Не знала же... И мне стало как-то... странно так... и стало неохота что-либо делать... куда-либо идти... Пошла в парк и легла там на лавочку... да так и пролежала там до вечера... кажется, заснула даже ненадолго... ты ж знаешь, мне не привыкать... - смеется, опять смеется... сколько ж можно смеяться... - Блин, холодно ж было, воспаление себе заработала, знаешь? - толкает меня с шутливым наездом, - антибиотики, там... под Новый год... хреновато...
Уворачивается от моей попытки притянуть ее к себе, хоть как-то ее утихомирить... А ведь мне давно реветь охота, ревом реветь...
Это ж тогда Бахтыяров ее там видел, соображаю. Да, стопудово. Она лежала на той самой гребаной лавочке, на которой потом встретил Тину... И ведь сказал еще себе сам, что за ответом на вопрос далеко ходить не надо... что на той лавочке ответ... Да уж, знал бы тогда... Хотя что бы это тогда изменило... И вот скажите мне, пожалуйста, как теперь сказать ей про Тину? Она и так уже никакая...
- Да, что это я все не по существу, - всполахивается она. - Ведь я же не ответила на твой вопрос... В общем, похолодало резко, стемнело еще резче, там еще какие-то шастали... ну... ты же знаешь Эльзенбергский парк... Короче, пойду-ка я домой, думаю. А дома... а дома что-то тесно мне показалось... и взяла я стаканчик... и - об раковинку... ох, осколочков... Ну, а там - вопрос техники... Да ладно, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать... - восклицает, - я тебе лучше покажу... - несется голиком к мини-бару, не находит там желаемого инструмента, берет со стола шариковую ручку, голая, двигается по направлению ко мне, пританцовывая, проводит медленно стержнем по руке, от локтя до запястья, оставляя на тонюсенькой, прозрачной, бледно-синюшной коже голой руки длинную, жирно-синюю полосу один раз, второй, третий... Я гоняюсь за ней, по комнате, а она уворачивается, шарахается от меня с истерическим хохотом: - Хороша? А? И вот скажи мне теперь, Андрюш, вот стоит ли тебе после этого... со мной... нет, я конечно, понима-а-а-аю, у тебя, типа, планы и планы, Андрюш, оч-чень благородные и флаг тебе, Андрюш, в руки, но... слушай, а может забить? давай забудем все это, ну ты же видишь, ну куда тебе с такой, как я... а вдруг от меня дети дебилами родятся, ведь это ж нешуточное дело, между прочим! - кричит, словно силясь кого-то перекричать, а сама хохочет, икает от хохота, а по щекам хлещут слезы, - я ж не обижусь, я ж... все пойму... пусти... пусти меня сейчас же... - это я нагнал-таки ее, сгреб в охапку, приволок в ванную и окатываю теперь ледяной водой из душа, а она вырывается, ее колотит... Затем укутываю ее в большое полотенце, а она судорожно всхлипывает, дает уже послушно оттереть со своей руки пасту, а потом отнести и бережно уложить себя на кровать, в кровать. И обнять себя, и погладить.
Она трясется долго еще в моих руках, но все-таки приходит в чувство. А я все глажу ее, глажу и говорю ей, медленно говорю тихо, спокойно, о том, что люблю ее, о том, как сильно люблю. Что я мучительно раскаиваюсь в том, что сделал. Что если б мог, вспять бы повернул, но могу. Что она не должна так больше делать - целую ее ручки много, много раз - что мы оба запутались тогда, но что теперь - я еще не знаю, как, но все-таки уверен, что все будет хорошо... хорошо... хорошо... а она все дрожит, дрожит...
Я вспоминаю Новый год и ее в том зеленом платье с рукавами. Да, конечно, тогда они еще не зажили, но на свадьбу... неужели еще раз...
- Оксан... а... ты это только тогда делала?
- А какая тебе разница, - вздыхает она опустошенно... - Ну, еще раз на Восьмое марта, подумаешь...
Ненавижу этот гребаный праздник, думаю. Не-на-ви-жу. И нахрена он нужен, сколько проблем от него.
- Блин, это не шутки, - сержусь. - Я ж говорил тебе, чтоб больше так не делала, помнишь? Не помнишь? Да ладно, похер, теперь я буду присматривать за тобой, а со мной шутки плохи.
Прячу под сердитостью бескрайнее, безграничное отчаяние и жалость к ней. Да нет, я не думаю, что она - псих, но это самоистязание - это явно нездоровое что-то. Инстинктивно чувствую, что ей сейчас больше всего поможет тепло, много тепла, поэтому глажу ее по всему телу нежно, согреваю своими ладонями, шепчу ей что-то, а она потихоньку отходит, трется о них движением, ставшим вновь привычным.
Я соображаю, что хочу ее сейчас. Хочу очень, очень нежно заняться с ней любовью, но прежде чем успеваю что-либо начать, вижу, что она заснула. Тем лучше. Она заснула на мне, а значит, мне нельзя никуда от нее двигаться, и я, вместо того, чтобы охранять ее сон, вскоре тоже засыпаю рядом со своей бедной, измученной, набесившейся девочкой.
А после этого, выспавшись и успокоившись, девочка доказывает, что слышит и помнит все. Поэтому ее: - А с кем было? - первое, что спрашивает после индийского на сей раз обеда, застает меня врасплох. Ведь я совершенно не знаю, что, сколько и когда ей рассказывать. Не могу. Не могу всего сразу и сейчас. Надо дозировать как-то. Она не потянет всего сейчас. Она нестабильна.
- Мне тоже было очень, очень плохо без тебя, Оксан, - говорю осторожно. - Очень плохо.
- И ты мне тоже "как-нибудь расскажешь"?
- Да. Только не все сразу.
- Ладно, подожду.
- А то, с Джесси... это я, чтоб тебя обидеть, да. Прости меня, пожалуйста. Прости. Ведь мне даже тогда не хотелось с ней. А до и после было херово, очень херово. Короче, Сашка Майнхольд - помнишь же его? - она кивает, со школьного возраста так ни разу его и не видела, - он познакомил меня с одной. На Новый год. Я... тогда попробовал, но... не смог. У меня с ней не получилось физически. Я думал о тебе, - и обнимаю ее.
Пока так. Да, надо как-то сказать, всплывет же все равно и только хуже будет. Но я не уверен, что ей надо знать больше. Одно дело - как справится. Нет, про то, чтоб, мол, кинул, не женился - это она в состоянии аффекта, я понимаю. Но вот расскажу я ей все и тогда следующий аффект обеспечен. Не-е-ет, думаю, сжимая ее покрепче, оно мне надо. Еще удрать надумает. От мысли о том, что могу снова потерять ее, у меня мурашки по коже. Другое - поймет ли все те многочисленные нюансы моей абсолютно провальной связи с Тиной? Связи слишком непродолжительной и поверхностной, чтобы назвать ее связью. А уж если брякну, что, мол, мы же с тобой разбежались, так что имел право, тогда вообще пиши пропало. У нее и силенок не хватит рассудить трезво. Короче, не стоит рисковать.
Она не настаивает на подробностях - и слава богу. Кивает только понимающе. Так что позже и в умеренных дозах. А пока - тема закрыта.
***
- Теперь твоя очередь, - говорю ей уже ближе к вечеру, когда она лежит на мне в забытье, мокренькая вся. Упахалась.
Только что любил ее, посадив на себя, но больше сам двигал. Она скакала, конечно, моя наездница. Завелась, лицо мое гладила, облизывала меня всего, обцеловывала. Хулиганка. Но со мной долго так нельзя. На то, чтоб позволить ей сделать самой все до конца, не тиская, не набрасываясь на нее, меня не хватает. Сначала вроде расслабляюсь, кайфую, но потом завожусь так, что уже себя не контролирую. В такие моменты жадное, алчное желание обладать ей, подчинить ее себе у меня сильнее, чем когда-либо. Владеть ей хочу, а подчиниться ей не могу. Она смеется, говорит, что как-нибудь привяжет меня к кровати и проведет надо мной медленную экзекуцию: "Андрюх, тебе понравится, обещаю." Но я выражаю опасение, что, экзекуция, возможно, и понравится, но экзекутируемый может не дожить до счастливого ее завершения.
Да, я - собственник, ревнивец страшный. Насколько ревнив, понял только с ней. До какой дикости способен дойти. И тем круче следует оценивать диапазон моей ревнивости, принимая во внимание условную умеренность моего темперамента. А она, вообще-то, не особо свободолюбива. И ревность моя ее заводит, если она сама ею рулит, для прикола. А подначивать начинает для того только, чтоб набросился на нее, разорвал, ел, поедал, пожирал ее, как зверь, а она получала бы от этого полный кайф. Так что вообще-то мы идеально подходим друг другу.
Ведь вчера, когда, урод, сначала запрыгнул на нее, а потом вдобавок: - "Хочу то, хочу это, хочу, хочу, хочу..." - вбивал в нее свои бредовые постулаты, она не просто согласилась. Нет, я осчастливил ее этими своими требованиями, во всем своем бешенстве столь приятными ее сердцу, что она аж тряслась. Значит, люблю. Люблю, страдаю, бешусь так, что убить готов. Съесть. А она была рада стараться - на, ешь, мол. Нет, не собственничество может сбить ее с толку, направить не туда. А что тогда? Равнодушие, отвечаю себе, а сам опять обрисовываю контуры ее лица, профиль. Равнодушие или то, что она может за него принять. Так и докатились, думаю.
Теперь вот решил продолжить наши с ней разговоры. Мне не хочется знать, но мне надо знать. И в отличие от нее я справлюсь.
Она смотрит на меня пристально. Хочет встать с меня и лечь рядом, хоть я и не обнаруживаю ни малейшего желания дать ей это сделать. Может, сейчас мне будет тяжело слушать, и я хочу получать силы от нее в моих руках. Но она все же слезает с меня, усаживается передо мной и смотрит в упор, испытующе, мол, а мне надо?
- Да, чего увиливать, - киваю ей просто. - Давай покончим с этим раз и навсегда. Я тебя слушаю.
Вот зачем она так от меня отстранилась? Зачем пыжится, будто хочет панцирь на себя надеть? Вооружается?
- И что будет потом, когда ты все узнаешь? Если тебе не понравится то, что ты узнаешь? Ты снова выставишь меня?
Прыгучая какая. Только что отдавала себя до последней капельки, а теперь уже готовится, что ее выставят на воздух. Ну можно ли такой импульсивной быть да переменчивой.
- Сейчас не это главное, - специально не говорю однозначно "нет". - Надо поговорить обо всем.
Но в ней нет больше той избитой покорности, как раньше, когда она, подобно кающейся грешнице, дала в наказание выпнуть себя из дома. Теперь она другая. В ней больше уверенности в себе, когда она говорит: - Я не хочу больше этого. Если ты хочешь, чтобы я ушла, то говори это сейчас же, и я сейчас же уйду.
Кажется, не шутит. Да я и не смеюсь, и не мешаю ей говорить. Я слушаю.
- Да, уйду и вырву тебя из своего сердца, даже если для этого нужно будет выдрать из себя и это сердце тоже. Я не буду больше терпеть твоих наказаний. Да, я виновата. Я раскаиваюсь, но у меня были свои причины на то, что я сделала.
- Верю, - говорю ей просто. - И хочу услышать их.
- Ладно, - кивает по-деловому. - Итак, ты расслабился и забил на меня. А он...
- А он ухлестывал? Прости...
- Нет, почему же. Так и было. Я сразу ему понравилась, и он дал мне это почувствовать. Ты знаешь нравы и устои, у вас в Гринхиллз они нисколько не отличаются от наших. Флирт в коллективе - это не то, чтоб принято. А он положил на это с самого начала, как только пришел.
- Ты еще работаешь с ним?
- Нет. Он ушел потом, перешел в другую фирму.
Это хорошо. Нет, это, бл...ть, просто сказочно.
- В общем, мне было интересно общаться с ним и сначала мы просто флиртовали.
- Будь я близко, ты бы...
- Я бы не стала, скорее всего, хоть меня и прикалывает нравиться. Но тогда я просто шла бы домой и там отрывалась бы с тобой по полной.
Блин, так я и думал.
- Я даже играла этим, поначалу наслаждаясь уверенностью, что это лишь игра. Что могу перед ним выеживаться, а дома меня ждет страстный, суперкрутой любовник, мой безраздельно, которому тот, да никто вообще в подметки не годится.
Это она обо мне, что ли?
- Поэтому я была уверена, что даже сама мысль о возможности измены абсурдна. Но со временем я стала чувствовать, что привязываюсь к нему. Отгораживалась тем, что добросовестно отчитывалась перед тобой, что с ним делала и куда ходила. И была перед тобой чистенькая. Постепенно я поняла, что напрягаю тебя и прекратила рассказывать. А потом заметила, что когда тебя нет рядом, а рядом он, я... плыву... и не могу остановиться. Поняла, что рассказывала тебе тогда, а сама себя и тебя обманывала. А он, видимо, почувствовал какую-то перемену во мне, и его подкаты сделались другими. Более агрессивными.
- Он заводил тебя?
- Да.
Терпи, мудак. Терпи. ТЕРПИ, сопля, даю себе мысленно по мордам.
- Ты была готова к тому, чтобы?..
- Не знаю. Наверное, нет. Ведь в итоге я так и не сделала этого с ним.
- После того первого раза... по телефону... это было еще? Несколько раз?
- Да.
- А когда в последний раз? До или после отпуска?
- После.
Все же это слишком.
- Оксан, а ведь ты сама говорила... - не выдерживаю, пеняю ей на ее ложь.
- Да. Я врала тебе. Врала себе, говоря, что это же так... Понарошку... Что черту я еще не переступила. А сама-то понимала, что завязла в этом уже. Я не могла ни прекратить, ни сказать тебе. Врала потому, что и уйти от тебя не могла. Я все-таки любила тебя.
- Уйти от меня?
- Да. Я ведь знала, что ты собрался уезжать, а уедешь, так и забудешь обо мне. Вопрос времени, в этом я была уверена. Поэтому говорила себе, что надо уйти первой, но не нашла в себе сил.
- Оксан, ты специально сделала так, чтоб я прочитал тогда тот файл? Чтоб наказать? За то, что собирался уехать?
- Нет. Так вышло. Но я могла бы додуматься, что ты найдешь его. Намеренно проявила халатность. Играла с огнем. Не могла больше терпеть этого состояния, держать это в себе. Но не для того, чтоб сделать тебе больно - ни этим файлом, ни тем, про что там написано. То, про что там написано - это так вышло, и я не могла ничего с собой поделать.
- Ты знала, как я отреагирую?
- Нет. Могла себе представить, конечно, и все-таки не думала, что так будет. Ты убил меня этим тогда. И я поняла, что ты любил меня, а я тебя ранила и потому заслуживаю наказания. Какая-то часть во мне все еще продолжала любить и жалеть себя, но другая часть себя возненавидела. Сильно и отчаянно.
Я это помню и смотрю на ее руки. Я сейчас будто даю ей возможность выговориться, но и исповедую ее. Святой отец. Папаша. А еще она как будто говорит о своей травме, а я слушаю. Мозгоправ вдобавок.
- А дальше? - спрашиваю.
- Как ни странно, когда ты развязал мне руки, а тот был на седьмом небе, мне стало ненужно это... с ним. Как будто умерло все. А вот потеря тебя выехала на первый план.
![[]](/img/f/flo_rencen/glava5laguna-ostrovdenvtoroy/aviary-image-1563344764879_mini.jpg)