Физика, химия, математика и прочие ненужные предметы заменены на физкультуру, физкультуру, еще раз физкультуру и обж.
В школьном "обеде" осталась лишь щепотка литературы.
За литературу похлопотал сам Вася Лопатов. Автор восьмисотой части о сталкере Сопле.
Все тянется и тянется сюжет. Под стать герою.
И это классика, мать его.
* * *
Физкультуру и основы жизнедеятельности я жутко не любил.
По природе своей не переваривал.
И в классе меня обижали.
Оттого кличка у меня очень обидная.
Урод.
Несмотря на то, что школа самая элитная, а детки в ней - врожденная интеллигенция, нимбов над головами здесь отродясь не водилось. Конечно, это не быдло из ПТУ. А вполне культурные ребята.
Тем не менее, били. Швыряли. Больно кололи карандашами и циркулями в живот.
Несколько раз даже запихивали в мусорку.
А на переменах шпыняли по холлу из угла в угол, словно футбольный мяч.
"Уроков физкультуры объективно не хватало".
Учителя иногда выручали: надрывно ругались, всегда что-то кричали, через раз на третий грозили хулиганам "вызвать родителей к директору". Но разговорами с предупреждениями все и оканчивалось.
А вот книги о Сопле, к слову, никак не заканчивались.
* * *
Сегодня на уроке раннего сталкеризма начала двадцать первого века Васька безнаказанно разукрасил мне спину своими новыми немецкими фломастерами. Не ототрешь. Теперь выгляжу, как попугай. Который на плече у пирата сидит. Я в раскраске такого Кешу видел.
В старой.
Сосед Васьки - Колька далеко от товарища не ушел. В течение часа несколько раз стукнул деревянной линейкой по затылку.
Больно же. Зачем же по голове.
Почему они такие злые? Почему так рьяно стремятся унизить, стукнуть, сломать, разорвать, пнуть. Злые-презлые дети, живущие с пятилитровым баллоном желчи в школьном ранце.
Обидно до слез.
Но я не плачу.
Скоро урок физкультуры. А значит, всем будет не до меня. Им бы только прыгать и скакать. Скакать и прыгать.
Поколение попрыгунов.
* * *
Звонок.
Наконец все ушли в спортзал.
А я снова остался брошенный. Брошенный и забытый. На задней парте ненавистного всем класса литературы. Хотя, по сути, класс этот давно не был литературным.
Вкрадчивый звук шагов отвлёк меня от мыслей и заставил сжаться в комок. Ну вот, снова издеваться будут. Уже давно не смотрю на лица, не запоминаю, кто бьёт, кто мерзко шутит, а кто уродует мою и без того несчастную наружность.
Он приближается аккуратно, будто боится быть застуканным.
Да что там, переставал бы притворяться, ведь все знают, ничего ему за то не сделается.
Ближе и ближе.
И вот звук прекратился, а я чувствую на себе взгляд пытливых и, наверное, злорадных глаз. Жмурюсь, не в силах сдвинуться с места. А он всё смотрит и смотрит.
Хочется закричать!
Что за новый вид пытки? Бей уже! Или что ты там хотел. И вали!
Минута тянется как целый год. И вот он несмело, медленно, будто в кошмарном сне, где не можешь шевелиться быстро, тянет ко мне руку. Я внутренне содрогаюсь, а сердце замирает и парализованной птицей падает вниз, когда прикосновение оказывается аккуратным и даже нежным. Контакт тут же прерывается, но я обнаруживаю, что он успел что-то изменить во мне и нахожу силы поднять голову.
Передо мной сидит девочка.
Смотрит внимательно.
И в её глазах я не вижу ненависти.
Где-то там, где верно и живёт душа, чувствую трепет. Хотя, чего таить, давно не ждал и не верил, что бывают дети иные.
А она всё смотрит.
Эй! Лидка! Чего там сидишь?
Девчонка быстро оборачивается. Краем глаза успеваю заметить Ваську, стоящего в дверях. Лидка тоже его видит, и глаза её тут же меняются.
Боже, ну зачем он пришёл? Почему толпа так быстро портит одиночек?
В её руке сверкает что-то металлическое и острое.
Поворот.
Полуулыбка.
И я чувствую, как меня пронзает боль.
Да я так, забежала, - кричит Лидка и выбегает вслед за Васькой.
* * *
Она попала в самое больное место.
Поверить не могу! А я ведь был почти готов признать то, что есть другие. Поверить в искру искренности и бережного интереса, сверкнувшую в её глазах.
Обидно.
Нет, просто больно.
Снова не плачу.
* * *
Суббота.
Поздний вечер.
Клуб.
Больше не могу так, поймите, - я взмолился. - Пока ещё помню свою историю. Каждый день, не прекращая, повторяю и повторяю её наизусть. Мне кажется, я схожу с ума. Уже не знаю, где я, а где вымысел. А сегодня я потерял самую важную часть!
Снова вспомнив Лидку, я готов был закричать.
Тише, тише, друг. Когда-нибудь это закончится. Просто не возвращайся в школу.
Хорошо говорить, когда о тебе вовсе забыли! А меня помнят. Как предмет для издевательств помнят!
Да, у меня были друзья. Правда, виделись мы очень редко.
Он смутился:
Но жизнь моя лишена смысла. Теперь, когда я заперт здесь и никому не нужен.
* * *
На школьном стуле без спинки, прислонённой к огромному, во всю стену, стеллажу с неразличимыми под толстым слоем пыли вещами, стояла треснутая школьная доска. Она была печальна и молчалива, с грустью слушала говорящих на собрании в клубе забытых школьных предметов.
Ластик, который провозгласил свою жизнь бессмысленной, пытался успокоить остальных, но был совершенно неубедителен. Карандаши, транспортиры и прописи что-то бурчали под нос, а иногда выкрикивали предложения убраться из школы вовсе и не прозябать в этой богом забытой библиотеке.
Она была единственной, кто мог бы понять! - закричала книга, вспоминая Лидку, так больно поранившую её сегодня. - И не решилась! Поступила со мной как все! Лишь бы её не трогали.
Старая доска жалела книгу, которая сегодня была самой отчаянной, несчастной. Несчастной как все, но лишённой надежды. И это делало её почти обречённой.
"Прошу, хотя бы один человек..." - прошептала доска так тихо, что её никто не слышал. А громче не могла - голос совсем охрип от старости.
Пусть хотя бы один человек не забывает нас. Жизнь так мимолётна, и мы её почти потеряли. Желающие жить, умираем из-за не желающих помнить.