Дорога, бесконечный Путь - отрезки длинные, кажется, что и нескончаемые. Иногда. А иногда - короткие, такие, что и времени ни на что не хватает. Вот вам одна история - чтобы начать.
В этом мире, мире одного материка, были те, кому от рождения давались крылья. Легкие, почти невидимые потоки энергии и печать между ними, на спине. Чтобы раз и навсегда обозначить положение еще новорожденного, его призванность служить остальным своим собственным развитием. Младенец вырастает, превращается сначала в ребенка, потом в юношу или девушку - меняется печать, раскрываясь единственным в своем роде рисунком.
Развернуть свитокУ меня на спине расцветал огненный бутон. Это значило, что с самого рождения я предназначен стать советником при Атэми, Живой Душе Народа. И не было мне другого пути, кроме как поскорее взрослеть и приходить во дворец.
Помню, пришел первый раз на свое совершеннолетие. Двенадцать весен мне исполнилось тогда. И увидел - Атэми маленькое еще совсем. Ребенок. Только одно должно быть известно вам - что Живая Душа растет очень медленно. И умирает очень редко. Для того и нужны советники - чтобы воспитывать своего правителя, прививать ему то необходимое, без чего он не сможет править. Он...или она. Неизвестно.
Выбежало оно мне навстречу - глаза яркие, лиловые, пряди черных волос по щекам хлещут, одеяние свое умудрилось уже где-то порвать и запачкать.
- Мое! - кричит, - Ко мне пришли наконец! Тебя как зовут? А лет тебе сколько? А ты со мной всегда будешь?
- Всегда, - говорю, и понимаю, что жжет мне спину распускающийся цветок, и наливаются силой мои крылья. - Всегда буду, пока не умру. Я - твой.
Потому что невозможно не привязаться к Атэми, когда видишь его в первый раз. Невозможно не обожать Живую Душу.
Наверно, до меня не так что-то советники делали, но жесток наш правитель был неимоверно, и не думал ни о чем, кроме собственного развлечения. Бывало, усядется мне на шею, и велит катать по всему дворцу. А учиться ведь надо, свитки читать, картины прошлого смотреть. Нет...
Любила Живая Душа сидеть со мной рядом, волосы мои рыжие на пальцы накручивать и говорить:
- Мой красивый, мой хороший, мой крылатый, мой верный. Никогда меня не бросай, ни за что. Я без тебя от скуки, от тоски умру. И весь народ погибнет вместе со мной. Ты люби меня. От твоей любви я вырасту скорее.
Шли весны, мне сначала стало шестнадцать, а потом и двадцать. Все время находился я при Атэми - а оно почти и не повзрослело. Потому что вся моя жизнь нужна ему, чтобы вырасти хотя бы на весну. Уважать меня стали люди, почитать. Родичи мои хорошо устроиться смогли, жили себе и не задумывались о будущем.
А потом вдруг прояснилось небо над моей головой, сны я стал видеть красочные - полюбил. Хорошая девушка Иллина была, цветы выращивала в саду Атэми. И тоже - крылатая, так что против закона мы бы своей любовью не пошли. Сижу я с Живой Душой, читаю вслух, а мыслями где-то далеко - как там любимая? Не утомилась ли от тяжкого труда? Хорошо ли растут ее солнечные колокольчики?
Не скрыть ничего было от Атэми. Говорит оно мне:
- Хорошо мне от того, что ты так счастлив, крылатый мой. Только вот что - пригласи во дворец свою возлюбленную. Хочется мне посмотреть на нее.
- Как пожелаешь, - отвечаю я.
На следующий же день мы с Иллиной вдвоем приходим в покои Живой Души. Улыбается, на сиденье своем раскачиваясь, и как много лет назад - смоляные пряди волос по щекам бьют безжалостно. Сияют глаза ярко-лиловые, и пальцы тонкие перебирают бусины ожерелья.
- Станцуйте для меня, мои крылатые. На красоту порадуюсь.
Что-то страшным показалось мне в этой улыбке, и хотел я отказываться, но рассмеялась хрустальным звоном Иллина и повлекла меня в танец. Музыка играла для нас, я держал ее в объятиях, и мы поднимались к потолку покоев, словно бы желая вылететь сквозь крышу, в небо. В миг, показавшийся бесконечным, закрыла она глаза и стала совсем легкой у меня в руках, как пушинка. А потом лишь ее одежды перовым покрывалом опустились на плиты пола.
Улыбался Атэми. Смеялся ее хрустальным звоном, разрывая нить ожерелья.
- Ты же обещал - только моим будешь. Навсегда. До самой смерти.
Посмотрел я в колдовские глаза Живой Души и согнулся от непереносимой боли, от страшной жестокости.
Кажется, бросился я тогда на святыню своего народа. Уничтожить хотел, в пыль развеять и эти хлесткие пряди, и пальцы, и глаза - но не смог.
С тех пор у меня уже нет крыльев..да и башни прозрачные, к небу светло-зеленому поднимающие свои головы, далеко. Но болит печать между лопаток. Там, где когда-то был бутон - ныне увядший, не видимый никому цветок.