Юрий Седов (Челябинск)

Керченский след

* * *
Накатит, отхлынет, уйдёт. 
Умолкнут за молом безмолвным
от нас откатившие волны,
и новым настанет черёд.

Накатит, отхлынет, уйдёт.
проснутся и грянут цикады.
Но разве для этой награды
волна замышляла поход?

Я локти вонзаю в песок:
неужто сегодня и вечно,
играя волнами беспечно,
их дразнит скучающий бог?

А вдруг с надоевших высот
Он так же и мной помыкает,
и дни мои мне посылает,
чтоб только добавить хлопот?

Но это не долго пугает:
Накатит, отхлынет, уйдёт.

* * *

Красные крыши. Белые стены.
Зной оглушает надежды и память.
Сонное море, ровное пламя
бликов, полоска утренней пены.

Море и небо, зной и дорога.
Горы и тёмные тени акаций.
Жаркой тропинкой иду, чтоб потрогать
белый песок: нам пора расставаться.

Ах, я не вижу, не помню, не знаю
грустной минуты прощанья, молчанья!
Красные крыши, горы по краю
жизни - как обморок долгого мчанья

в бездну. Когда-то привидится снова
всё, что за синими скрылось горами!
Знойное небо мира иного
вижу ночами. Только ночами.


* * *
Когда ещё вернусь в обетованный
край, где царит дыханье моря, веет
гнилыми водорослями, лавандой!..
Еникале, руины, и правее -

Змеиный мыс. 
           Давно засохли травы.
Ракушечник, закрыв глаза, подставил
лицо потоку света. Прошлой славы
шумок в кустах метельника. Представил

мрак и прохладу Царского Кургана,
сел на холодный камень, и дыханье
земли услышал... Боже, эта рана
разверста, и не заживает знанье

того, что всё ушло. Отгрохотало
землетрясенье в сердце Митридата,
как поезд - с переправы. Тлеет жало
змеи, ему дарившей яд когда-то.

Вернусь ли?
         Не случайно же так остро
в последний раз мне красный блик заката
вонзился в память, словно без возврата
в пучину моря уходящий остров.


* * *
Тяжело оседает паром,
отдаёт понемногу швартовы.
Отошли от Тамани. Идём
к берегам золотым и лиловым.

Веет солью и зноем закат.
Сто холмов поднимает Таврида.
Там века облаками стоят,
словно их обагрила коррида

замеревших над морем лучей.
Блики пляшут на керченских сходнях.
Это надо запомнить! - сегодня
в первый раз я ступаю по ней -

по дороге в иную страну,
где поют корабельные склянки 
Грина, и, опускаясь ко дну,
замирают былого останки.

Керчь  бессмертная! Брызжет огнём
Митридат. Над боспорской столицей
солнце вечности - Вега - струится.
В путь обратный уходит паром. 


* * *
У моря молча девочка сидит,
уткнув в колени круглый подбородок.
О чём ей море хмурое шумит,
играя чёрными цепями лодок?

Какие дали льнут к её глазам?
Зачем она на крики быстрых чаек
всегда улыбкой странной отвечает?
Скользит дыханье дня по волосам.

Садится солнце. Остывает свет.
Вал тишины закладывает уши.
Ушла волна, не тронув детский след,
чтоб тайны дня и ночью не нарушить.

Её позвали, и она ушла.
Как будто это жизнь моя была.

Море

Прилива лёгкая игра.
Даль без конца. В стекле киоска - 
вся синь небесного шатра, 
причал, два рыбака-подростка.

Остановившейся волной,
прощальной смуты отголоском
жизнь растворилась за спиной.
И только синяя полоска
одна плывёт передо мной.

*   *   *

Далекий тральщик дремлет поплавком
на леске горизонта. Удилищем
ему, наверно, служит самолетный
след в небесах. Не вспомню, что за рейс.

За тральщиком лежит коса Тузла,
качаемая знойным испареньем
ослепшего песка. Я там однажды
с утра до ночи целый день насквозь

купался сразу в двух морях. Чернело
задумчивое Черное и мутно
Азовское парное голубело.
Мне пищей были мидии да хлеб -

сырые мидии с камней зеленых
и керченский тяжелый хлеб. Песок
пылал огнем неистовым. О, небо,
как ты огромно, как невозмутимо

ты наблюдаешь нас! Как просто даришь
свободной мерой счастья...
                     Море, тральщик,
Тузла, причал, церквушка, эспланада...
Здесь я сижу.  Пройдешь и не заметишь:

ведь я - всего лишь тень, сухая былка
полынная. Меня качает ветер,
в котором сплетены вина и время,
любовь и море. В белый храм Деметры

вползает тенью ящерка и солнце
в ее зеленых блестках замирает,
и превращает время в запах моря,
в зной каменных останков,  
                        		       в шум листвы.

*	*	*
Сейчас там что!
Ни ночи, ни дождя,
ни ветра, не грядёт
декабрь, покрытый снегом...
Там что! - сияют дни,
и только скалы помнят
о гневе синих волн,
там наших песен прах
ложится гнётом дней
на светлые дороги,
и в долгой тишине,
когда сверкает море,
песок с моих ладоней
поёт о днях любви
песку твоих следов.

* * *	
О, как просто приходит
жизнь! Автобус с холма
опускается вниз - и ты сходишь с ума:
там залив голубой синью неба исходит.

О, как просто проходит
жизнь! За ельником лет
море блеском исходит
и пути к нему нет.

* * *
Уходят корабли... Когда они уходят,
ещё мы крепко спим в рассветной тишине.
Тяжелые винты в движение приводят
ночную глубину морей. В другой стране

их встретит божий день - пьянящий,
                                           знойный, пряный.
О, дальние края! Всем блеском белизны
в заливе золотом сияет гость незваный,
по родине своей в душе листая сны...

Всё дальше путь манит. В рассеянной оглядке
скользнёт по чайкам взгляд: - О, где ты, дом родной?
Так возникает свет, лесок, и снег в распадке,
где родилась мечта связать судьбу с волной,

бегущей за кормой... Корить ли давний случай?..
Не вышло... Потому и долог жаркий сон.
Встаю, спешу. Причал, хоть ты меня не мучай - 
не отпускай корабль, с которым обручён!

Уходят корабли, и мой корабль уходит.
Прикованный к земле сильнее, чем причал,
смотрю, как даль за ним свои ладони сводит.
О, солнце снов моих..! Напрасный день  настал.

И длится зной. Я пью тягучий мёд рутины.
Лишь вечером войдут в уснувший порт огни,
чтоб праздником сиять, дразнить, манить седины
тех, кто, проспав судьбу, твердит:- Вернись! 													           Верни!