Профессор был гений. Это все знают. Доцент, может, и был лопух, а профессор – гений. Только вот мало кто понимает, что такое гений. «Особо выдающийся талант!». А «талант» - нуу, скажут… это очень умный! А всё не так. Разница – в решении практических задач. Как решать – знает уже простой умный. Если действительно умный – то ограничивается бурчанием: «Ну кто так делает? Вот я…». Но если ещё и нахальный – берётся в реале решать, ещё и денег требует. И, как правило, заваливает дело. Если умник любитель – так и уходит оплёванный, без денег, но с опытом. Профессионал – он не чаще любителя доводит дело до результата, просто он берёт аванс заранее, а в договоре (да, ещё профессионал отличается тем, что договор в письменном виде) уточняет про невозврат аванса. Побить его после этого могут, но денег он не вернёт. Талант – тот задачу решает. Всегда. Голову о проблему расколотит, но решит. Остаётся только убедить заказчика, что решена именно та задача, какую заказывали. Иногда получается, но тут таланта мало, надо везение. А кому не повезло, остаётся в истории науки. Когда лет через сто его решение выкопают и внедрят, и памятник поставят. На площади, поскольку могилки не осталось. А вот гений… Гений решает задачу в любом случае, и именно заказанную. Это потому, что он головой в неё не бьётся. Он в другую бьётся, которая ему интересна. А заказ получается сам собой, в ходе решения собственной задачи. Обдумывает мучительно связь «сверлящих свойств взгляда и синтаксических характеристик слова Бетон», а по ходу решает проблему раскалывания бетонобойных снарядов – всего-то, вырезать на корпусе алмазным сверлом матерное слово, концентратор напряжений, руническим штифтом, разумеется.
Так вот профессор был гений. Доцент был тупой, поэтому аппаратура на нём - умные склонны задумываться и оттого забывать, а профессор гений. И, разумеется, решаемая им для себя задача не имела общего с общеизвестной, описанной везде, из нейротрансплантологии. Всем было ясно, что смена источника гормонов поменяет фенотип, все понимали, что иммунная система этот кусок нетрезвого люмпена отторгнет быстро, но подано эффектно, журналисты кипятком писают, особенно этот из «Гудка», он даже вроде делал вид, что понимает – как же, бывший врач. А то, что в печать не допустили его опус – так даже лучше, тайная слава, она глубже продирает и дольше держится.
На самом деле проблема, которую решал профессор, была куда основательнее. Его волновало бессмертие. Для начала – долголетие. И то, что для всех халтурка для заработка, чтобы содержать семь комнат и прислугу, не говоря о доценте в помощниках, а также чтобы Высокий Покровитель цыкнул вовремя на все домкомы, на самом деле как раз и задача, решённая походя, на пути к настоящей цели. С долголетием было непонятно. Продолжительность жизни животных на порядок превышает время до полового созревания. Так чего мы до ста восьмиидесяти не живём? Ну, хотя бы до ста сорока? И, ковыряя очередной препарат, профессор вдруг прервал арию из «Аиды», которой терзал уши доцента и произведенной в операционные сёстры горничной Зинаиды, и рявкнул: «Аксолотль!». Нервный Борменталь уронил кохер нахер, после чего начал вспоминать, какой инструмент так может называться. Филипп Филиппыч снизошёл до пояснения: «Недоросль!». Тут вздрогнула Зинаида, которую профессор вздумал просветить и устроить в мединститут, и оттого-то Борменталь терзал ея учебниками по курсу женской гимназии, и как раз до бессмертной комедии дошло дело. Зажав кровоточащий сосуд, Преображенский пояснил – «Развивались бы мы как положено, жили бы как надо, в нормальной для обезьяны пропорции. Но уклонились в неотению. Мы все аксолотли, недоросли, недошедшие до взрослой формы, но способные к размножению. Но вернуться на правильный путь можно!». Тут разговор прервался, доцент подал другой кохер взамен нестерильного, стали зашивать, и уж когда размывались, профессор изложил мысль подробнее. Но нужны были обезьяны. А это деньги, и не только деньги, привезти из Сухумского питомника без высокого покровительства было нереально.
Пошедшие операции не только давали прокорм, куда более изобильный, чем даже положенный академический паёк. И не столько решали личные проблемы любвеобильной старушки или позволяли прославленному краскому соперничать со своим любимцем – призовым жеребцом. Пересаживаемые яичники и семенники давали материал для бесценных наблюдений, и то, что казалось неудачей, скажем, пациент, вдруг после операции ставший передвигаться на четвереньках, на самом деле открывало новые знания. Гипофиз тоже пригодился, из него кое-что выделили, так что пересаживать ничего не требовалось, один укол и…
Первый опыт профессор пожелал сделать на себе. Его отговаривали – но аргумент он привёл убойный: «Никто иной не сможет описать происходящие наблюдения!». Укол действовал быстро, изменения проявлялись на глазах. Нарастала могучая мускулатура, прорастала чёрная шерсть по телу, совершенно не похожая на благородную седину, выбивавшуюся прежде из-под академической шапочки. В глазах проявился странный блеск. Вдруг Филипп Филиппыч схватил Зинаиду и её, визжащую, посадил на высокий шкаф. После чего захохотал и стал ритмично бить себя в грудь. Борменталь с ужасом глядел на эту картину. «Что, думаете, я уже обезьяна? Правильно думаете, я обезьяна, юная и крепкая телом! Нет болезней, а смерть ушла далеко!» - и профессор вновь захохотал. «Так вы способны к…» - «К умственной деятельности? Да. Но зачем? Я и без этого счастлив!». Периоды бездумного веселья сменялись периодами, когда интеллект возвращался, и Преображенский диктовал доценту тончайшие соображения и блистательнейшие наблюдения, но периоды эти становились всё короче и реже. Вскоре вызванный наряд пожарных, накинув на профессора сеть, тайно вывез его в особо подготовленную клетку. Чтобы прервать пошедшие слухи, пришлось распустить встречные – что некто пытается скрестить человека с обезьяной, и волосатое говорящее существо, которое, несмотря на все меры секретности, кое-кто успел увидеть, это плод удачного опыта, и что профессор оказался контрреволюционером и сослан на остров Врангеля. Доцент, унаследовавший семь комнат, кухарку Дарью, и женившийся на Зинаиде (чего только не потребует конспирация!), разбирал записи профессора, потихоньку публикуя их, как свои работы (а чтобы не мучала совесть, потихоньку пояснял, что работы, конечно же, совместные, но вы же понимаете, какие нынче обстоятельства!). Препарат же, а пуще того простая и общедоступная пропись его производства, была запрятана как можно глубже – слишком много оказалось бы желающих стать молодыми и беззаботными обезьянами, а кормить их кто будет?
Но времена меняются. Всё больше автоматизированных заводов и роботов, всё меньше потребности в ручном труде. И те 3%, которые никогда не сменят разумную жизнь на бездумное веселье, вполне достаточны для обслуживания производства и прокорма обезьян. Нынче все желающие могут получить волшебный укол, а с ним силу мышц, мошь чресел, вечную и нерушимую радость, и долгие, долгие годы жизни. И первый год дарованного счастья – это наступающий год.
С Новым Годом, с новыми весёлыми годами, обезьяны!