Михаил Иванович Глинка встретил 1857 год в Берлине. Здоровье его, обычно слабое, несколько, казалось, поправилось. В конце года, в ноябре, в декабре он стал чаще выходить из дома, посещать театры и концерты. Он ощущал новый прилив энергии и надежд на возможность осуществления поставленных перед самим собой целей. Под руководством давнего своего учителя и друга Зигфрида Дена он все глубже и глубже проникал в тайны творчества великих мастеров, создавших высокие образцы западной религиозной музыки. Он надеялся, что полученные знания помогут ему дать новую жизнь традиционным православным мелодиям. "Я почти убежден, что можно связать Фугу западную с условиями нашей музыки узами законного брака", писал он в Москву одному из старых своих друзей. В самом конце года в письмах его появились даже нотки торжества: "Недавно я сделал двойную фугу ( fugue a deux sujets ) на 3 голоса, которою Ден остался зело доволен." (Здесь и далее выделено в письмах самим Глинкой. - Ю.Ф.)

  

   Незадолго перед Рождеством перед Глинкой прояснилась возможность представить на суд берлинской публики некоторые свои произведения. Это произошло после очередной встречи с Джакомо Мейербером, на этот раз в театре, в антракте оперного представления 15/27 ноября Знаменитый немецкий композитор занимал тогда важную должность Генерального музыкального директора при дворе прусского короля. С Глинкой к этому времени они были знакомы уже несколько лет, и Мейербер был всегда к нему очень благожелателен. О состоявшейся беседе Михаил Иванович сообщил Зигфриду Дену краткой запиской: "Сделав мне несколько комплиментов по поводу 2 моих пьес, которые он слышал в Спа /популярный в 19 в. курорт в Бельгии.- Ю.Ф./, он выразил желание услышать и другие мои сочинения. Наконец, он предложил ... исполнить несколько отрывков из моей оперы "Жизнь за царя" в большом концерте, который должен состояться при дворе этой зимой, - концерте при участии лучших артистов, оркестра и хора (Соборного хора). ... Прошу Вас прислать мне в с ю партитуру моей оперы "Жизнь за царя", чтобы хорошенько её просмотрев и обдумав, я мог бы представить на Ваше критическое суждение мои соображения по поводу выбора отрывков". Глинка был рад, что вскоре он, возможно, будет "d e b u t e r comme compositeur sous la protection du roy de Prusse"/"дебютировать как композитор под покровительством прусского короля" (франц.)/.

   Так приближался не предвещавший ничего худого 1857 год. Приход его обещал композитору скорее новые радости творческой жизни.

   В начале января Джакомо Мейербер сообщил Глинке, что из представленных ему отрывков он остановил свой выбор на трио "Ах, не мне, бедному сиротинушке...". Он уже посетил ведущую певицу Королевской оперы Иоганну Вагнер и писал Глинке: "Я играл госпоже Вагнер Ваше великолепное Трио: она была в восхищении и с удовольствием согласилась спеть в нем партию контральто". Глинка слышал ее в опере "Ифигения в Авлиде". "Не мы одни (с Кашперовыми ), - писал он, - публика была в восторге. Г-жа Вагнер - красивая, статная женщина, владеющая огромным mezzo-soprano". По договоренности Мейербера с примадонной Глинка должен был побывать у нее дома около полудня в воскресенье 18 января 1857 г. - за три дня до концерта,- чтобы познакомить ее с авторским взглядом на партию Вани. Мы пока не имеем точных свидетельств того, что эта встреча действительно состоялась, но вряд ли, с другой стороны, Михаил Иванович мог лишить себя удовольствия оказаться в обществе прекрасной и талантливой 28-летней женщины, тем более что для него было особенно важно ее успешное выступление. По приглашению Мейербера, Глинка присутствовал также на двух репетициях певцов в сопровождении фортепиано. Одна из них состоялась 15 января в одном из помещений концертно-театрального зала на площади Жандарменмаркт, а другая - 19-го в Королевском дворце на Шпрее.

  

   ... Зима в Берлине с 1856 на 1857 год была ни слишком теплой, ни чрезмерно холодной. Случались, как нередко здесь бывает, и оттепели, но чаще всего небо хмурилось, и выпадал легкий снежок, который, правда, долго не задерживался на тротуарах и дорогах, таял. В среду 21 января небо с утра неожиданно прояснилось, и пополудни даже пригрело солнце, но к вечеру снова посыпался снег. Когда к семи часам у подъезда Королевского дворца на Шпрее начали собираться многочисленные экипажи и кареты, стало даже морозно. Что для России в это время года минус 2 с половиною градуса Цельсия? Сущая ерунда. Но гости, легко и нарядно одетые, ощущали озноб и, стараясь не задерживаться на входе, быстро проходили внутрь в ярко освещенные теплые залы. Король Прусский Фридрих-Вильгельм IV и королева Элизабет, переехавшие накануне на зимний сезон в городской дворец из летней резиденции в Шарлоттенбурге, пригласили по этому поводу "весь Берлин" на большой торжественный прием. Гостям предлагалось полюбоваться парадными залами дворца, осмотреть картинную галерею и в роскошном Белом зале насладиться музыкой лучших композиторов и пением знаменитых певцов под управлением самого Мейербера, талантливого и известного композитора и музыканта, урожденного берлинца.

   Программа концерта была составлена Мейербером, но одобрил ее, безусловно, сам король - покровитель искусств, любитель музыки, "романтик на троне", как стали его позже называть. Брат вдовствующей российской императрицы Александры Федоровны, близкий друг скончавшегося почти за 2 года до этого Николая I, с которым он неоднократно разделял музыкальные удовольствия, король был неплохо знаком с современной ему русской поэзией, живописью и музыкой. Поэтому,конечно, он не мог оставить без почетного внимания и Михаила Ивановича Глинку, признанного в России первым композитором.

   Так памятным вечером 21 января 1857 года в Королевском дворце на Шпрее прозвучало знаменитое трио из первой русской национальной оперы "Жизнь за царя".

   Концерт удался необыкновенно. Иоганна Вагнер, племянница знаменитого немецкого композитора, исполнила партию Вани. "По справедливости любимая здешней публикой m-me Вагнер ... была в ударе и пропела очень, очень удовлетворительно. Оркестром управлял Мейербер, и надо сознаться, что он отличнейший капельмейстер во всех отношениях, - так оценил концерт сам требовательный Глинка в письме к своей сестре Л.И.Шестаковой от 15(27) января 1857 года. - Чтобы понять важность этого события для меня, надобно знать, что это е д и н с т в е н н ы й концерт в году, tout en grand gala /все чрезвычайно парадно(франц.)/: публики было от 500 до 700 особ, все залито золотом и сверкало бриллиантами. Если не ошибаюсь, полагаю, что я п е р в ы й из русских, достигший подобной чести.

   Письмо Мейербера как доказательство, что я сам не навязывался, доставлю в самом непродолжительном времени.

   Прилагаю при сем программу концерта ".

  

   В серьезных журнальных отзывах Глинку не обошли вниманием; музыкальные критики, знакомые со всей партитурой оперы, оценивали её как неоспоримый успех русской музыки в целом, предсказывали русской музыке высокое признание и утверждение на европейской сцене.

   Глинка был горд и испытывал большое удовлетворение этими высказываниями.

   ...Горячие рукоплескания, которыми слушатели наградили композитора и исполнителей Трио - И .Вагнер, Л. Херренбургер-Тучек и Г. Мантиуса, еще звучали в ушах, когда около полуночи Глинка вышел из парадных залов на площадь перед дворцом. Разгоряченный, он, возможно, и не почувствовал даже, как довольно морозный ночной воздух охватил его. Теперь уже никто не скажет, пошел ли он домой пешком через мост Шлоссбрюкке и далее по Унтер-ден-Линден или же пересек рукав Шпрее по Шлёйзенбрюкке и по Вердерштрассе вышел на свою Французскую улицу (Францёзишештрассе). Скорее всего, возможно, он проделал этот небольшой путь на экипаже, но как бы то ни было, на следующий день после концерта он сильно занемог.

   "У меня сильная простуда или грипп, - добавлял он в том же письме от15(27) января, которое оказалось последним в его жизни, - а время мерзкое, просто ничего не видать от тумана и снега".

   Обычно мнительный, он на сей раз странно отнесся к своей болезни как к заурядному недомоганию. И врач, посетивший его, не нашел ничего угрожающего. Пребывая в постели, Глинка продолжал сочинять - не давало покоя желание выразить на нотных листах переполнявшие его музыкальные мысли.

   Болезнь всё усугублялась, наступило осложнение застарелого недуга печени. Встревоженный Ден навещал друга каждый день. Почти не отходили от Михаила Ивановича, чередуясь, жившие рядом молодой композитор В.Н. Кашперов и его жена.

   4 февраля (23 января ст.ст.) больного навестил только что приехавший в Берлин его давний друг, музыковед и писатель В.Ф.Одоевский. "Глинка весь встрепенулся, услышав русскую речь, - вспоминал он впоследствии, - встал с постели, утверждая, что у него только легкое нездоровье, - и сыграл мне свою небольшую новую пьеску в строгом церковном стиле ...".

   К середине следующей недели слабость усилилась, но еще 13 февраля Глинка сильно оживился с приходом Дена и все порывался, как позже Ден сообщал Людмиле Ивановне, поделиться с ним чем-то важным, но откладывавшимся со дня на день, "поскольку, видно, касалось сугубо личных тайн..." Михаил Иванович снова бодрился и больше говорил с Деном о своих недавно написанных фугах.

   В.Н.Кашперов вспоминал: "За день до смерти, когда я его подымал с постели и "облекал в ризы" (как он выражался), он еще смешил нас разными прибаутками, надев на себя чепец одной из сиделок (их было две). Указывая на них глазами, он прибавлял мне потом по-русски: "Как же их не смешить, - ведь им тоска сидеть день и ночь с больным стариком!". Ему не было еще 53 лет.

   На другой день после визита Дена состояние Михаила Ивановича резко ухудшилось. Вновь пришедший Ден нашел его совершенно уже безучастным ко всему окружающему.

   О последних сутках жизни Глинки написала в своих воспоминаниях Людмила Ивановна, собравшая все подробности от окружавших его тогда людей: "За несколько часов до смерти, так около полуночи, он потребовал подаренный ему матерью образок, поцеловал его молча, горячо молился, стал кроток и спокоен и остался так до той минуты, когда смерть внезапно его поразила ".

   Таким было его прощание.

   Это случилось около пяти часов утра в воскресенье 15 февраля 1857 года.

  

   * * *

  

   Дом на углу улиц Францёзише- и (тогдашней) Канонирштрассе, в котором Михаил Иванович провел последние месяцы своей жизни, входил в состав прихода лютерано-реформистского храма Святой Троицы (Dreifaltigkeitskirche). По строгим правилам того времени, для совершения всех необходимых юридических и ритуальных действий по смерти любого жителя этой округи требовалось в первую очередь обратиться к священнослужителям приходского храма. Находился он рядом - на пересечении Мауерштрассе с той же Канонирштрассе (в 1951 году переименованной в Глинкаштрассе). Здание не сохранилось, оно было разрушено при авианалете на центр города в ночь с 22 на 23 ноября 1943 года.

   Ранним утром в воскресенье 15 февраля 1857 года в дверь храма Святой Троицы

   постучался некий г-н Гемайер(Gemeyer), имя которого нам стало известно из записи в церковной книге, чтобы сообщить о скоропостижной смерти иностранца. Г-на Гемайера, видимо, хорошо знал и доверял ему как члену прихода служитель, готовивший храм к воскресной службе.

   Так, по всей вероятности, со слов этого господина и подоспевших Зигфрида Дена и В.Н.Кашперова и была сделана самая первая официальная скорбная запись о кончине Михаила Ивановича Глинки в Берлине. Это - впервые публикуемая нами Выписка из церковной книги общины при храме Святой Троицы об упокоившихся в приходе в феврале 1857 года. При упоминаниях в дальнейшем: Книга 1 (см. Таблицы 1,а и 1,б).

  

   Таблица 1,а представляет собой фотокопию оригинала Выписки из церковной книги, выполненного готическим, или старонемецким шрифтом, а в Таблице 1,б эта же Выписка воспроизводится латинским шрифтом с переводом на русский язык.

  

  

  

  

  

  

  

  

   Рассматриваемая в целом, Выписка из Книги 1 молчаливо свидетельствует, насколько одиноким оказался Михаил Иванович в свой смертный час, насколько скудными и искаженными сведениями о нем располагали ближайшие к нему тогда люди - Зигфрид Ден и В.Н. Кашперов.

   Сам Глинка от одиночества в общепринятом смысле этого слова не страдал. Судя по письмам домой за все время его последнего пребывания в Берлине, он был вполне удовлетворен доброжелательным и ласковым отношением к нему приятных ему людей: обходительных хозяев обеих его квартир, двух способных учениц, которых он обучал пению, "деликатного" и "опрятного" "человека" Густава, молодого композитора В. Кашперова и его жены, читавших ему по вечерам и составлявших компанию при посещениях оперы, и, конечно же, заботливого Дена. Надо всем возвышалась его музыка и поставленная перед самим собой сверхзадача, "художественная цель", как он писал близкому другу Н.В. Кукольнику. "Я ищу покоя, ... зависимости от приятелей не ищу". Спокойно мне в Берлине, - подчеркивал он, - потому , что ... я только знаком с людьми специальными - Ден, Мейербер etc."

   В этой Записи, а также и в ниже впервые публикуемой Выписке из кладбищенской книги общины при храме Святой Троицы, обращает на себя внимание представление имени и фамилии Глинки на немецкий лад: не Михаил, а Михаель и вместо простого "k" в фамилии -"ck": Glincka, а не Glinka. То есть так как, например, в староберлинской топонимии пишется название озера Глиникерлаке, что на пути между Берлином и Потсдамом, - Glienicker Lake.

   Для Записи характерны явно позднейшие вставки: одна во втором столбце Таблицы между именем и фамилией покойного - предлог "von", свидетельствующий о дворянском происхождении; две другие - слова "императорский" и "русский" - над "капельмейстер". Окружавшим Глинку простым людям хотелось, видимо, как-то подчеркнуть его высокий статус. Они не могли знать, что он давно уже не состоит на службе при дворе, не является ни руководителем, ни дирижером музыкального коллектива, что по определению означает "капельмейстер", т.е. что он человек свободной творческой профессии, композитор. Скорее всего с легкой руки Дена, представившего Глинку, "капельмейстером" стал он для хозяев его квартир, других "не специальных" людей. Михаил Иванович не возражал:"Меня здесь любят,- писал он сестре,-и называют: unser Kapelmeister - по-русски: н а ш капельмейстер". Представляется, что с их подачи и сделал регистратор церкви эти вставки. Для людей того слоя его истинная профессия не вязалось с их представлениями о возможных занятиях аристократа, каким они воспринимали Глинку.

   Большая путаница с возрастом (четвертый столбец). Правильна цифра лишь в среднем подстолбце. Поскольку последний в жизни Михаила Ивановича день рождения - 1 июня 1856 года был приметно отмечен с Деном в Берлине, то подсчитать, сколько месяцев он еще прожил здесь до кончины, оказалось несложно - восемь с половиной , однако же, сколько полных лет было ему, никто точно не знал. А исполнилось ему 52, а не 48. Цифра прожитых дней - 21 - объяснима лишь сумятицей и спешкой при подсчетах. Половина при восьми месяцах должна была бы быть представлена как 15 дней в последнем подстолбце.

   В пятом столбце, касающемся супруги и детей покойного, содержится не отвечающая на прямой вопрос запись о возможно проживающих в Петербурге либо его братьях и сестрах, либо только сестрах или только братьях: именно так они по-немецки неразличимо обозначаются словом "Geschwister" во множественном числе. Запись эта не только чисто формальна, но она и вообще не соответствовала действительности на тот момент. Вряд ли Михаил Иванович рассказывал кому-нибудь из людей, общавшихся с ним в Берлине в последний период его жизни, о своих семейных обстоятельствах. Позднее сестра его Людмила Ивановна поведала в своих воспоминаниях, что у родителей их - Ивана Николаевича и Евгении Андреевны - было 13 детей. Теперь известны имена лишь десяти братьев и сестер, другие умерли в раннем младенчестве. К моменту смерти Глинки в живых не было уже ни одного брата: первенец Алексей, родившийся в 1803 году, умер, не прожив и года. Второй брат, Евгений, 1815 года рождения ушел из жизни в 19 лет, третий - Андрей, родившийся в 1823 году, прожил 16 лет - до 1839 года. Сестры Пелагея (1805 г.) и Елизавета (1810 г.) умерли в 1828 и 1850 годах. Относительно сестер Натальи и Марии известны лишь годы их рождения - 1809 и 1813. Возможно, они были еще живы, когда Михаила Ивановича не стало. Среди определенно здравствовавших сестер оставались еще самая младшая Ольга (1825-1859) и Людмила (1816-1906), единственная с которой он находился в самой близкой родственной связи и переписывался до последнего своего дня. Всего 4 родных сестры оставил после своей смерти Глинка. Никак не отмечается в Записи ни отсутствие, ни наличие детей у покойного.

   Таким образом, и в этом столбце Книги 1, нет точности. Зато очень важно для нас реальное свидетельское сообщение в следующем, шестом столбце - о времени, когда наступил трагический конец. Четыре и три четверти часа утра 15 февраля.

  

  

   Запись о причине смерти Глинки носит, безусловно, чисто бытовой, дилетантский характер. Даже врачу, "медицинскому советнику" Буссе, пользовавшему его, было неясно, в чем состоит заболевание. Только в предпоследний день он заявил, что "болезнь внезапно приняла другое направление", опасное для жизни, но как таковая она продолжала оставаться для него загадкой - до вскрытия после смерти больного.

   В столбце восьмом, где по форме должно было быть приведено имя проповедника храма Святой Троицы, воспринявшего сообщение о случае смерти человека, это имя не сообщается. Связано это, возможно, с иностранным подданством и православным вероисповеданием покойного, который потому, естественно, не являлся прихожанином храма. В год кончины М.И.Глинки проповедниками здесь были Фридрих Сушон (Friedrich Souchon), Адольф Август Кобер (Adolf August Kober), Карл Густав Бенеке (Karl Gustav Beneke). Могильщиком при храме был некий Гессе (Hesse). Ответ на вопрос столбца сведен лишь к указанию на доверенное лицо. Пока можно только догадываться, кем был господин Гемайер: хозяином ли квартиры Глинки или, что тоже вероятно, домоправителем ("хаусмайстером"), жившим здесь же или неподалеку.

  

   Во вторник 17 февраля 1857 года в Берлинском издании газеты "Фоссишецайтунг" ("Vossische Zeitung", N 40, 3. Beilage, Seite 4) (в понедельник газеты не выходили) было опубликовано траурное объявление, составленное, по-видимому, самим Зигфридом Деном (впервые фотография объявления была опубликована нами в "Новой берлинской газете" N 9(25) за 28.02-6.03.1997 г.), а также в другом, информационном разделе газеты - краткий "Некролог", подписанный инициалами L.R.(См. "Первый некролог Глинки").

   Помимо фотографии объявления приводим здесь его текст латинским шрифтом ( с сохранением орфографии и пунктуации оригинала) и перевод на русский язык:

  

   "Berlin, den 15.Februar 1857.

   Am 15. d. verstarb nach kurzem Krankenlager hier der Kaiserl. russische Kapellmeister Michael von Glinka an einem chronischen Leiden. Diese Anzeige im Namen seiner hiesigen Verehrer und Freunde.

   Die Beerdigung findet statt Mittwoch am 18.d.,Vormittags 11 Uhr, vom Trauerhause, FranzЖsische Str. No.8."

  

   Перевод:

   "Берлин, 15-е февраля 1857 года.

   Здесь после непродолжительной болезни 15-го сего месяца скончался от хронического недуга русский императорский капельмейстер Михаель фон Глинка. Сие извещение от имени его здешних почитателей и друзей.

   Похороны состоятся в среду 18-го сего, в 11 часов утра, от скорбного дома, Францёзишештрассе, N 8."

  

   О смерти соотечественника дали немедленно знать также посольству России, при котором была православная церковь. Сделал это, по-видимому, В.Кашперов, одним из первых узнавший о горестном событии. Постоянный берлинский священник был в это время в отъезде и не кто иной, как Зигфрид Ден, озабоченный совершением православного обряда, послал срочную депешу в Веймар, вызывая оттуда протоиерея тамошней русской православной церкви.

  

   Итак, в предпоследнем, девятом столбце записи в Книге 1 указана дата погребения - 18-е февраля, на основе которой было дано цитированное выше объявление.

   Последний столбец содержит название принадлежащего приходу кладбища - Новое - с указанием участка на этом кладбище, предназначенного для погребения Глинки в берлинской земле.

  

   Говоря обо всех этих печальных событиях - о кончине Михаила Ивановича Глинки в Берлине и временном погребении его здесь, необходимо упомянуть и о состоявшейся накануне дня похорон процедуре вскрытия. Об этом известно из письма Зигфрида Дена Людмиле Ивановне Шестаковой, которое она в выдержках цитирует в своих воспоминаниях (в ее, видимо, переводе): "17-го тело, с соблюдением всех законных формальностей, в присутствии врача анатомировано. Глинка часто и настойчиво этого требовал, поставил мне это в обязанность, и взял с меня в этом обещание. Диссекция указала, что Глинка умер вследствие чрезмерного развития так называемого ожирения печени и что при этих условиях он, ни в каком случае, не мог долго жить".

   Сообщение Дена еще раз показывает, что запись в Книге 1 действительно была сделана лишь на основании только внешних бытовых наблюдений непосредственно в день смерти Глинки. В том же его письме чуть выше как раз и говорится, что в предсмертные дни "рвота не прекращалась и телесная слабость увеличивалась".

   В письме Дена содержалось также краткое описание погребения Глинки, состоявшегося действительно 18-го февраля 1857 года. Присутствовали, как он сообщал: "Мейербер, один чиновник русского посольства Бульшталь, Кашперов, скрипач Грюнвальд, который играл ему /Глинке/ гайдновские квартеты, концертный дирижер Беер, хозяева и я; две русские дамы, которых я не знал, были жены священников, здешнего и веймарского".

   Отпевание совершил срочно прибывший из Веймара протоиерей тамошней православной церкви Стефан Сабинин (см. ниже "Выписку из книги Берлинской посольской церкви"). В.П.Полисадов, постоянный священник при российском посольстве в Берлине, был в это время в Петербурге. Он уехал туда в 20-х числах января 1857 г., увозя с собой "кипарисный ящичек, премило отделанный перламутром, с двумя шелковыми платочками" (как обрисовал его Глинка в письме к сестре) - далеко заблаговременный подарок ко дню рождения любимой племянницы Михаила Ивановича, словно предчувствовавшего, что не доживет до лета...

   Поистине любопытна игра загадочных и даже, быть может, мистических соединений имен и обстоятельств: достаточно вспомнить, что в том самом Т р и о, последнем, что при жизни слышал его автор со сцены, смерть любимого героя Глинки - Ивана Сусанина - оплакивает вместе с дочерью этого костромского крестьянина и сиротой Ваней ее жених по имени Богдан Собинин ( ! ).

  

   О самом факте похорон Глинки в Берлине свидетельствует другой публикуемый нами документ: Кладбищенская книга общины при храме Святой Троицы (выписка за февраль 1857 года). При упоминаниях в дальнейшем: Книга 2. (см. Таблицы 2,а и 2,б).

  

   Таблица 2,а представляет собой фотокопию оригинала Выписки из Кладбищенской книги общины при храме Святой Троицы за февраль 1857 года, выполненного готическим, или старонемецким шрифтом, а в Таблице 2,б Выписка воспроизводится латинским шрифтом с переводом на русский язык.

  

  

  

  

  

  

  

   Как видим, и в этой Записи в Книге 2 - второй столбец - так же неверно указан возраст погребенного: ошибка механически повторена по записи в Книге 1. То же касается звания - капельмейстер. Возможно, и здесь профессия композитора показалась кладбищенским регистраторам занятием, не свойственным людям дворянского происхождения (хотя "von" не проставлен, да и имя тоже), не принималась ими всерьез, потому даже слово "капельмейстер" вписано как будто после некоторого колебания. По чиновничьим понятиям того времени, человек должен был иметь некий военный или гражданский чин. Последний и на самом деле у Глинки был, но Михаил Иванович употреблял его лишь в России, да и то в официальных документах - в разного рода прошениях, рапортах, расписках, доверенностях и т.п., потому об этом и не знали в его берлинском окружении. Ниже мы к этому еще раз вернемся.

   Далее, в третьем и четвертом столбцах Записи указаны последний официальный адрес Глинки в Берлине и дата погребения. О действительной скромности похоронной процессии говорит использование только одного катафалка.

   По названиям главных столбцов, обозначенных римскими цифрами от I до IV можно видеть, что для захоронения своих покойных прихожан община при храме Св. Троицы располагала к середине XIX века тремя кладбищами, а также церковными и фамильными склепами. Из всех указанных кладбищ старейшим было третье - на Хиршельштрассе (Hirschelstraße). Оно оформилось вскоре по завершении строительства храма в 1739 году и располагалось за Потсдамскими воротами, устроенными в новой городской стене, которую заложил король Фридрих-Вильгельм I при последнем упорядоченном расширении средневекового города. Название улицы - Хиршельштрассе - существовало в берлинской топонимике в 1831 - 1867 годах, то есть во время приездов Глинки сюда. Он мог слышать это название, тем более, что как раз рядом с кладбищем и потеснив его, возник здесь в 1838 году Потсдамский вокзал. Отсюда по первой в Пруссии железной дороге пошли поезда в пригородную дачную местность Целендорф, как примерно в то же самое время в России - из Петербурга в Павловск.

   С середины XIX века кладбище на Хиршельштрассе уже практически не использовалось из-за отсутствия свободных мест. Когда в 1907 году на площадь Потсдамерплатц вышла линия подземки, его еще раз урезали, а вскоре - в 1910 году - ликвидировали совсем. На месте, где оно находилось, возвышается теперь полукруглый фасад нового здания со встроенным входом в метро на углу площади Потсдамерплатц (Potsdamer Platz 10) и улицы Штреземаннштрассе. Так сегодня называется бывшая Хиршельштрассе.

   Кладбище на Хиршельштрассе было настолько малым, что в связи с ростом города и увеличением численности прихожан храма Св. Троицы потребовалось учреждение второго. В 1797 году на средства короля Фридриха-Вильгельма II, община приобрела участок у других ворот в последней городской стене - у Халлешестор (Halesches Tor) по дороге, ведущей к загородному стрельбищу и учебному полигону королевских саперов (инженерные войска - Pioniere). Отсюда название - Пионирштрассе (Pionierstraße).С юга участок ограничивала улица Барутерштрассе (Baruther Straße), существующая и поныне.

   С названием "Пионирштрассе" также мог быть знаком Михаил Иванович, ибо оно было таким в 1836 - 1864 годах. Сегодня это - Блюхерштрассе (BlЭcherstraße), по южной стороне которой от улицы Мерингдамм (Mehringdamm) до Цоссенерштрассе (Zossener Straße) и протянулось кладбище, названное в Книге 2 Старым (II).

   Наконец, после Освободительной войны 1813 - 1815 годов у крупной землевладелицы Марии Луизы Бергманн был приобретен еще один участок - далее на юг, по дороге к тому же инженерному полигону. Здесь заложили третье кладбище,

   именуемое Новым (I). Оно было освящено 12 мая 1825 года проповедником храма Св.Троицы, знаменитым теологом и одним из основателей Берлинского университета Фридрихом Шлайермахером. Улица, вдоль которой тянется территория кладбища, разросшаяся за счет присоединения кладбищ других приходов, получила свое название - Бергманнштрассе (Bergmannstraße) в 1837 году и сохраняет его по сей день. "Новое" кладбище общины храма Св.Троицы находится теперь в западном углу общей обширной территории и прилегает к улицам Хаймштрассе (Heimstraße) (на западе) и Ютербогерштрассе (JЭterboger Straße) (на юге). Не исключено, что Глинка также мог знать о существовании этого кладбища, посетив даже, быть может, на нем могилу Шлейермахера, о чем, правда, никакими свидетельствами мы сегодня не располагаем.

   В столбце под римской цифрой V указано, что на могиле Глинки было установлено каменное надгробье. К судьбе его мы вернемся ниже.

   Последний, десятый столбец важен сообщением об эксгумации, состоявшейся, согласно Записи, 26 мая 1857 года, и о последовавшей за этим отправке гроба с прахом Глинки в Петербург. Приводятся суммы кладбищенских сборов, связанных как с погребением, так и, видимо, с эксгумацией: соответственно 4 рейхсталера 5 зильбергрошен и 2 рейхсталера 25 зильбергрошен. Для сравнения - стоимость апартаментов в гостинице Hotel de Rome, где, бывало, останавливался Глинка, находилась в 1857 году в пределах от 15 зильбергрошен до 2 талеров в сутки.(В 1 талере-30 зильбергрошен. Зильбергрошен делились еще на 12 прусских пфеннигов. 1 русский рубль равнялся 1 талеру 2 зильбергрошен 3,8 пфеннига. Английский фунт стерлингов и французский франк составляли в то же время соответственно 6 талеров 20 зильбергрошен и 8 зильбергрошен).

   Между первой строкой записи в этом столбце и строкой с датой эксгумации внесена пометка с промежуточной между событиями февраля и мая датой 27 марта 1857 года. Пока не выяснено, относится ли многозначное немецкое слово Zettel к представлению к указанному сроку некоего документа, возможно, образца текста надгробия или к изготовлению элемента оформления захоронения. Важно было бы узнать и такую, кажется, мелкую деталь.

  

   Запись о кончине Михаила Ивановича Глинки была сделана и в книге православной церкви при посольстве России, скорее всего, постфактум. Опубликована впервые в "Русской музыкальной газете" N 12 за 1898 год со следующим примечанием: "Выпись 1857 года ... извлечена из переп|летенной| книги, имеющей надпись |:| 1841-1859 , хранящейся в архиве Берлинской посольской церкви. Протоиерей А. Мальцев".

   Эту "Выпись" приводим ниже по изданию "М. И. Глинка. Летопись жизни и творчества". Сост. А.А.Орлова под ред. акад. Б.В.Асафьева. Гос. муз. изд., М.,1952.

  

   Упоминая здесь об этом издании, необходимо отметить, что составительница "Летописи" трудолюбивейшая Александра Анатольевна Орлова проделала поистине гигантскую работу по изучению всех возможных источников сведений о Глинке, но не считала ее вполне завершенной. Она продолжала свою исследовательскую работу как до своего отъезда в США в 1978 году, так и проживая там. Подвергшись за эмиграцию остракизму, она перестала упоминаться в печатных ссылках советских глинковедов в качестве составителя этого труда и превратилась тем самым чуть ли не в запрещенного автора. Переработанная и дополненная ею "Летопись" в Советском Союзе полностью переиздана уже не была, остановившись на первом - доотъездном - томе из двух объявленных издательством в том же 1978 году. В 1988 г. обновленная "Летопись", подготовленная автором в Университете Индиана для серии "Russian Music Studies", была издана в Лондоне (U.M.I. Research Press, Ann Arbor/London) в виде однотомника на английском языке как академическая публикация под названием Glinka's Life in Music.A Chronicle by Alexandra Orlova ("Жизнь Глинки в музыке. Хроника").

  

  

  

  

   Таблица 3. Публикация 1952 года

  

  

   Запись эта в книге церкви при императорском российском посольстве в Берлине еще раз подтверждает факт, печальный для верующего человека, молившегося перед смертью на образке, подаренном любимой матушкой: никто его не исповедовал и не причащал.

   Обращает на себя внимание также указание на причину смерти - "расширение печени", учитывающее результаты вскрытия. В пользу предположения о том, что вся запись была сделана значительно позже печальной даты, говорит, во-первых, временное отсутствие тогда в Берлине протоиерея Полисадова, в чьем ведении находилась церковная книга, и, во-вторых, как ни странным может показаться, возраст, приписанный на этот раз Глинке на день его кончины - 53 года. Момент эксгумации и отправки гроба в Петербург почти совпал с очередным днем рождения Михаила Ивановича, когда ему исполнилось бы 53. Вернувшийся из Петербурга Полисадов, который присутствовал там на траурной панихиде, а в Берлине - при эксгумации, знал эту цифру теперь уже наверняка и учел ее в своей записи. С благодарностью узнаем мы отсюда имена Сабинина, Казанского, Тихонравова, совершивших последний обряд над телом Глинки. Здесь же и подтверждение, не вполне, правда, конкретное, относительно места погребения: некое Троицкое лютеранское кладбище. Теперь же нам точно известно, что это - Новое кладбище общины при храме Святой Троицы (Dreifaltigkeitskirche), находящееся и поныне по адресу: Бергманнштрассе, 39 в берлинском районе Кройцберг (Kreuzberg).

   Относительно рода великих занятий покойного в соответствующем столбце записи было робко помечено карандашом и, возможно, даже еще позднее, чем была сделана сама запись - "композитор". Что же касается чина или звания покойного, то, казалось бы, в официальном учреждении - императорском посольстве - знание этого должно было бы быть безукоризненно точным. Однако и здесь не обошлось без расхождения с истиной: Михаил Иванович Глинка скончался в гражданском чине коллежского асессора, а не коллежского советника. Современному человеку такая ошибка в указании чина может показаться ничтожной мелочью, но в ту пору знание чинов и чинопочитание было на высоте и странно, что никто из исследователей не обратил внимания на этот факт за все прошедшее время, начиная с первой публикации документа в 1898 году! А предположение, что в тот печатный текст могла вкрасться ошибка наборщика, отклоняется ссылкой во Втором томе (2Б) "Литературных произведений и переписки" М.И.Глинки ("Музыка", М., 1977) уже не только на "Русскую музыкальную газету", как в "Летописи" А.Орловой, но и на архивный фонд Ленинградского государственного института театра, музыки и кинематографии (ИТМК, ф.6, оп.1, N 54).

   В этой связи хотелось бы все же кратко коснуться некоторых деталей служебной "карьеры" Глинки. В 1818 году Глинка был зачислен в Благородный пансион при Главном педагогическом институте (на базе последнего через год был создан Санкт-Петербургский университет). Благородный пансион просуществовал еще до 1830 года, когда был преобразован в Первую гимназию. В начале лета 1822 года Глинка был выпущен в числе первых по успеваемости и, следовательно, с правом на самый высокий чин, допускавшийся в этом случае, то есть на чин X класса. По действовавшей табели о чинах (рангах) это было звание коллежского секретаря. "1824 года мая 7 я поступил на службу в канцелярию Совета путей сообщения помощником секретаря", узнаем мы из "Записок" Глинки. Чин коллежского секретаря имел в российской армии соответствие с чином штабс-капитана или штабс-ротмистра.

   В июне 1828 года Глинка подал прошение об отставке и был уволен от службы 29 числа того же месяца с присвоением чина титулярного советника (IX класс, был приравнен в армии чину капитана или ротмистра). Наличие у Михаила Ивановича этого чина, по крайней мере, к 1830-му году, когда он обратился к Смоленскому гражданскому губернатору с прошением о выдаче заграничного паспорта, доказывается его собственноручной подписью: "К сему прошению Титулярный Советник Михайла Иванов Глинка руку приложил".

   Через восемь с половиной лет он - уже знаменитый автор оперы "Жизнь за царя", которая получила всеобщее признание, - был снова приглашен на службу самим Николаем I. Однажды вечером в декабре 1836 года, в театре "за кулисами, - вспоминал Михаил Иванович в своих "Записках", - государь император, увидя меня на сцене |после очередного представления Оперы |, подошел ко мне и сказал: "Глинка, я имею к тебе просьбу и надеюсь, что ты не откажешь мне. Мои певчие известны по всей Европе и, следовательно, стоят, чтобы ты занялся ими". Так, с 1 января 1837 года Михаил Иванович стал капельмейстером Придворной певческой капеллы.

   Спустя три года - 18 декабря 1839 г. на основании прошения самого Глинки об отставке ("за болезнью") состоялся уже окончательный уход его со службы. Министр юстиции обратился в Сенат с предложением о производстве Глинки в коллежские асессоры, Сенат дал об этом положительное заключение, и 15 января 1840 года министр юстиции направил министру императорского двора "отношение" об определении Сената "о пожаловании капельмейстера Придворной певческой капеллы титулярного советника Михайлу Глинку в коллежские асессоры". Чин коллежского асессора был еще на одну ступеньку выше - VIII, в армии он равнялся чину майора.

   На том и закончилось восхождение Глинки по гражданским чинам. К слову сказать, чин коллежского советника, вольно или невольно приписанный Глинке, был уже довольно высоким - VI класс в иерархической служебной лестнице: в армии - полковник, во флоте - капитан 1-го ранга, а при дворе императора - "камер-фурьер" (до 1884 г.). Возможно, и это только предположение, что Глинка, "удостоившийся" присутствием на его похоронах столь заметной придворной фигуры, как "Генеральный музыкальный директор" королевского двора в лице Джакомо Мейербера, произвел на церковных лиц впечатление столь важного "барина" (словечко Глинки), что звание ему должно было иметь не ниже коллежского советника. Так и записали.

   Сам Глинка, как уже говорилось, по необходимым официальным поводам не избегал указаний на свой гражданский чин, и под последним документом, совершенным им в Петербурге 26 апреля 1856 г накануне отъезда в Берлин, "Передаточной надписью" нотоиздателю В.Д. Деноткину, стоит его собственноручная подпись: "Коллежский асессор Михаил Глинка".

  

   Известно, что Н.В.Кукольник, многолетний друг и автор многих текстов для произведений Глинки, посетивший Берлин вскоре после смерти композитора, сокрушался, что "похоронили его далеко, больно далеко, на Троицком кладбище, в рядах, как рядового и то осьмым"(ср.с Таб.2). Чувство горечи, испытанное друзьями Михаила Ивановича под влиянием ранней его кончины и рассказов Н.В. Кукольника, понятно, но не вполне справедливо. Они могли, во-первых, не знать о существовавших тогда строгих церковных правилах, по которым выбирать кладбище не приходилось, а также, во-вторых, о том, что Новое кладбище вовсе не было второразрядным. Участок для него был приобретен общиной при храме Святой Троицы, как мы говорили выше, когда уже не стало мест для погребения на двух других, более ранних.

   Упоминавшийся уже выше теолог Фридрих Шлайермахер, наиболее чтимый и далеко не заурядный проповедник этого храма, скончавшийся 12 февраля 1834 г., был похоронен именно на этом кладбище. И это говорит само за себя.

   Н.В.Кукольник в своих "Путевых записках" гневно порицал Зигфрида Дена как за выбор кладбища, так и за скромность обряда с малым числом людей, провожавших Глинку в последний путь. В своей горести он, видимо, не вполне понимал, что скончался наш великий соотечественник не на родине, а в чужой среде и его роль в музыке вообще и в русской в особенности не была еще достаточно широко известна в немецких землях. Тот же Кукольник об отношении к памяти о великих людях даже в самой России с горечью замечал: "Я знал многих русских патриотов, я помнил, как равнодушно потеряли они Брюллова, так что, кроме газет, никто и не заметил, что умер Карл Великий в живописи. Никакого публичного изъявления, соболезнования. Неужели и с Глинкой будет то же? Никакого сомнения, если их не заставить насильно исполнить долг свой.../Курсив мой.- Ю.Ф./. Бежать от них! Бежать хоть на время, потому что обстоятельства приковали мои ноги к этой земле, на которой есть жители, но нет граждан. Бедные люди! Бедная Россия!". В свете этого страстного, почти лермонтовского признания, вряд ли какие-либо особые претензии могли быть предъявлены Зигфриду Дену, который со своей стороны сделал для Глинки максимум, что было в его силах, без всякой поддержки со стороны российских чиновников!

  

   Описывая по просьбе Людмилы Ивановны Шестаковой подробности последних дней жизни, смерти и похорон Михаила Ивановича в Берлине, Зигфрид Ден сообщал ей в конце своего обширного письма: "Сообразно с Вашим желанием, я поставил временно простой памятник на его могиле из силезского мрамора".

   Людмила Ивановна имела возможность сама увидеть эту надгробную плиту.

   Она говорит об этом в завершение своих воспоминаний, датированных сентябрем 1870 года: " Памятник, поставленный по моей просьбе в Берлине над могилою брата и по моему же желанию оставленный на его бывшей могиле, был также совершенно сохранен в проезд мой через Берлин в 1862 году". Видимо, она была удовлетворена одним лишь этим фактом и никаких письменных замечаний не высказала,

   К счастью, надгробие, о котором идет речь, сохранилось - пусть и не на первоначальном кладбище, которое имела в виду Людмила Ивановна, а на противоположной стороне сегодняшнего громадного города - в районе Райникендорф. Здесь вдоль тихой улицы Виттештрассе располагается на участке под N 39 русское православное кладбище при храме "Святых равноапостольных и боговенчанных царей Константина и Елены". Интересно отметить, что название улицы, где находится Русское кладбище, чисто случайно, но опять-таки символически, совпадает с именем российского государственного деятеля Сергея Юльевича Витте (1849 - 1915). Наименование улицы призвано напоминать жителям округи о местном коммунальном политике Петере Витте (1822 - 1902).

   Уникальное русское православное кладбище и храм на северо-востоке Берлина хорошо известны берлинцам, а также немалому числу приезжих из России. Многие приходят сюда, чтобы поклониться памяти русских людей, окончивших жизнь на чужбине. Видное место занимает здесь Мемориал памяти Михаила Ивановича Глинки, ведущий свое начало от скромной мраморной плиты, изготовленной по заказу Зигфрида Дена, с текстом, составленным им, тоже, правда, не без ошибок. Наличие этого мемориала еще до сих пор вводит многих в заблуждение, что Глинка покоится именно под этой плитой.

   Подробности о Мемориале на Русском кладбище и о других местах памяти великого соотечественника можно почерпнуть из нашей статьи "Память о М.И. Глинке в Берлине".

   (См. www.zhurnal.lib.ru/f/fost_j_n/ ).

  

   После того как печальная весть о безвременной кончине Михаила Ивановича достигла 12(24) февраля 1857 года Петербурга, там, в придворной Конюшенной церкви, где только двадцатью годами ранее отпевали Пушкина, состоялась скорбная панихида....

   Людмила Ивановна и друзья композитора немедленно стали добиваться перезахоронения его праха в России. Специальным именным повелением императора Александра II просьба Людмилы Ивановны была удовлетворена, причем все хлопоты по этому делу, как вспоминала она, правительство взяло на себя.

   На заре 26 мая 1857 г., в 4 часа утра в присутствии протоиерея В.П. Полисадова, Зигфрида Дена, В.П.Энгельгардта и хозяина последней квартиры Глинки гроб с телом композитора был поднят из могилы и 29 мая отправлен в дальний путь, на родину. Путешествие - сначала до Штеттина (польский Щецин) поездом, а затем морем в Петербург - оказалось почти детективным.

   Сопровождал Глинку в последний путь церковный певчий Мстислав Тихонравов, принимавший ранее участие в обряде погребения Глинки 18 февраля. Много позже он поведал, что доставил ящик с гробом на Штеттинский вокзал Берлина (ни здания, ни путей не сохранилось) и оформил там его в качестве пассажирского багажа, заявив, "что в ящике фарфор", иначе пришлось бы "взять отдельный вагон и предварительно запастись установленным на такие случаи свидетельством" от местной полиции. По его словам, он не желал терять времени и делать лишние расходы. Такое решение законопослушным немцам не пришло бы и в голову.

   Что ж, фарфор мог быть грузом драгоценным, и действительно драгоценным было содержимое ящика, и если продолжить тему о мистике слов, то для славянского уха имя композитора - само слово, которое имеет свое значение - название исходного материала для хрупких благородных изделий. Оно и возникло в сознании служителя церкви с утилитарной целью - облегчить и ускорить исполнение печального поручения.

   Так Глинка и покинул Берлин в мае, словно пророчески называя этот срок множество раз в письмах к сестре и к друзьям (К.А.Булгакову,22 сентября 1856 г.: "Во всяком случае, дело решено: до мая будущего года остаюсь здесь").

   30-го мая М.Тихонравов взял в Штеттине телегу для доставки ящика к пристани, где стоял почтовый пароход "Владимир", и сообщил "доверительно командиру парохода, какая драгоценность в ящике". В то же утро пароход ушел на Кронштадт, куда прибыл 3 июня (22 мая по ст.ст.). В эти дни Глинке исполнилось бы только 53 года ...

  

   5 июня (24 мая по ст.ст.) 1857 года в половине одиннадцатого утра прах М.И.Глинки приняла русская земля на Тихвинском кладбище Александро-Невской лавры в Петербурге. Со временем рядом с ним упокоилась и любимая сестра - Л.И. Шестакова.

  

   Пока она была жива и здравствовали близкие друзья Михаила Ивановича Глинки, они делали все возможное, чтобы до последней нотной строки сохранить для потомков труды великого русского музыканта и благодарную память о нем.

   Уже после кончины брата Л.И.Шестакова распорядилась на ее собственные средства напечатать за границей партитуры "Арагонской хоты", "Ночи в Мадриде", увертюр к операм "Жизнь за царя" и "Руслан и Людмила". Также и Ден, которому была посвящена "Ночь в Мадриде", верный многолетним сердечным отношениям скопировал последнее сочинение своего друга - фугу на 2 темы и послал "князю Владимиру Одоевскому в Веймаре". Рукопись, полученная В.Ф.Одоевским, помечена им: "Писано рукою знаменитого гармониста Дена в Берлине в 1857 году". Ден, как никто еще тогда, понимал, что значили для дальнейшего развития русской музыкальной культуры в целом и для русской духовной музыки, в частности, последние прозрения Глинки. Лишь позднее академик Б.Асафьев скажет, что они были "первыми набросками, которые предвосхитили будущий стиль Мусоргского в "Хованщине", гениальную "Всенощную" Рахманинова".

   Зигфрид Ден не надолго пережил своего великого ученика и друга. Его не стало в следующем, 1858 году, 12 апреля. Похоронен он был на кладбище, принадлежавшем приходу храма Софиенкирхе и до сих пор находящемся (в урезанном историческом виде) между Паппельплатц и Бернауерштрассе. Могила не сохранилась, она, скорее всего, была сровнена с землей, когда часть кладбища пала жертвой Стены, отгородившей Восток от Запада...

  

   Миновало горестное прощание.

  

   Наступило время вечного триумфа музыки, созданной гением Глинки...

  

  

  

Иллюстрации

  

  

  

   1.М.И.Глинка. Портрет по фотографии С.Л.Левицкого 25.04.1856 года.

   Из "Собрания романсов и песен М.И.Глинки", изд.1885 года.

  

  

  

   2.Францёзишештрассе,8. Дом, в котором жил и скончался М.И.Глинка.

   (не сохранился).

  

  

  

   3.Концертно-театральный зал на площади Жандарменмаркт. Фото

   конца XIX века.

  

  

  

   4.Часть плана центра Берлина 1874 г. У левого обреза плана - правый

   южный угол Францёзишештрассе на пересечении с Канонирштрассе -

   будущей Глинкаштрассе - дом 8. Через два квартала к востоку -

   площадь Жандарменмаркт с Концертно-театральным залом

   (Schauspielhaus) посредине между двумя кирхами. Еще далее по

   Францёзишештрассе на восток - за мостом через канал слева -

   Королевский дворец.

  

  

  

   5.Письмо Мейербера М.И.Глинке (январь 1857 г.) с приглашением на

   репетицию в SchauspielhausЄе.

  

  

  

   6.Белый зал (Weisser Saal) Королевского дворца на Шпрее - тронный

   зал и зал государственных приемов. Фото 1881 г.

  

  

  

   7.Программа концерта в Белом зале Королевского дворца 21.01.1857 г.

  

  

  

   8.Королевский дворец, фото 1912 г. Собор (на фото слева) построен в

   1894 -1905 гг. Белый зал находился на 3 этаже слева от главного

   портала с надвратной башней.

  

  

  

   9.Последнее письмо М.И.Глинки от 27 января 1857 г.

  

  

  

   10.М.И.Глинка на смертном одре 15.02.1857 г. Акварель неизвестного

   художника.

  

  

  

   11.Троицкая церковь (Dreifaltigkeitskirche) на углу Канонирштрассе -

   будущей Глинкаштрассе - и Моренштрассе, вид с юга на

   Канонирштрассе (справа от храма). Фото 1910 г. (не сохранилась).

  

  

  

  

  

  

  

   12.Таблицы 1,а и 1,б. Выписка из церковной книги Dreifaltigkeitskirche

   за февраль 1857 года.

  

  

  

   13.Траурное объявление в газете "Фоссишецайтунг"("Vossische Zeitung")

   за 17 февраля 1857 г. (N 40, 3. Beilage, Seite 4).

  

  

  

   14.Сводка погоды в скорбные дни февраля 1857 года. Тот же номер

   газеты за 17.02.1857 г.

  

  

  

   15.Некролог М.И.Глинки в том же номере газеты.

  

  

  

  

  

  

   16.Таблицы 2,а и 2,б. Выписка за февраль 1857 года из Кладбищенской

   книги общины при храме Святой Троицы (Dreifaltigkeitskirche).

  

  

  

   17.Часть современного плана Берлина - от Глинкаштрассе (верхний

   обрез квадрата N 18 между станциями U-Mohrenstrasse и U-Stadtmitte)

   через Блюхерштрассе (Bluecherstrasse, квадрат O 18), на юг от

   Hallesches Tor - кладбище II, или Alter Friedhof (см. Таблицу 2,a), до

   Бергманнштрассе (Bergmannstrasse, квадрат P 18-19, южнее станции

   U-Gneisenaustrasse - кладбище I, или Neuer Friedhof (см.Таблицу 2,а),

   где был похоронен Глинка).

  

  

  

   18.Мемориал на русском православном кладбище на северо-западе

   Берлина в районе Тегель - Райникендорф. Впереди колонны - плита

   с Нового кладбища (Neuer Friedhof), установленная там по заказу

   Дена.

  

  

  

   19.Первая акция Общества друзей памяти М.И. Глинки в Берлине у

   нового здания, построенного в 1996 году на месте бывшего "Дома

   Глинки"(Glinka-Haus) по Францёзишештрассе,8. Статья в "Новой

   берлинской газете" N 9(25) за 28.02-6.03.1997 г.). Автор Ю.Н.Фост.

  

  

  

   20.Доска памяти М.И. Глинки на новом доме по Францёзишештрассе,8.

   Установлена 15 февраля 2000 г.Автор проекта и оформления Ю.Н.Фост.