Размеры кровати Николь поразили Сирила, хотя каких только он ни повидал. Но, возможно, на впечатление особенно повлиял контраст между ложем - иначе и не назвать - и комнаткой, его вместившей. Старые парижские меблирашки для студентов и белошвеек не отличались габаритами - вот и эта, втиснутая под самую крышу, спальня с узким высоким окном была восемь на восемь шагов. В кровати же вполне могли свободно разлечься четверо. А ещё - подушки... Большие и маленькие, круглые и прямоугольные, с вышитыми наволочками и с забавными принтами - казалось, они тут жильцы, а те, кто пришли - так, даже не гости...

   Из прочих вещей, нашедших себе место в этой, единственной, комнате, имелся небольшой, ростом с саму Николь, гардероб в углу... Складной столик-поднос, нагруженный ноутбуком и мышкой, приютился на полу у окна и зваться мебелью никак не мог, равно и пара фоторепродукций парижских картин Моне, одна из которых изображала как раз находящийся в паре кварталов отсюда вокзал Сен-Лазар...

   "Шумно здесь ночами", - некстати подумалось Сирилу. Он и собрался это сказать, чтобы одолеть вдруг возникшую неловкость, но Николь взяла его за руку...

   Всего пять часов назад они и знать не знали друг о друге. Сирил буквально на днях вернулся со своих греческих раскопок, привёз что-то сумасшедшее то ли самого Праксителя, то ли его круга, ещё предстояло разобраться... но показать журналистам этот восторг хотелось сразу! И не где-нибудь, а в галерее античных скульптур Лувра, куда и предполагалось в скором будущем поселить находку.

   Николь на той презентации для прессы оказалась случайно. У неё был выходной, но Патрис заболела, свободных корреспондентов не нашлось, и редактор клятвенно пообещал Николь за этот выезд повышенный гонорар.

   Толкотня в метро настроения не добавила - к Лувру журналистка подошла хмурая: и не выспалась, и кто-то пребольно задел рюкзаком плечо.

   Однако стоило оказаться в галерее, душевный сумрак отступил - всякий раз оказываясь здесь, Николь чувствовала себя, как в храме - нечеловечески прекрасные лики, божественные линии тел... "Красота исцеляет мир", - не очень точно припомнила Николь мысль из русского романа, и стало ей вдруг торжественно и волшебно, словно в детстве, когда ждёшь, что праздник обернётся чудом.

   Подготовленная к презентации, находка группы Сирила стояла в дальнем углу галереи на невысоком постаменте, накрытая белым покрывалом. Кроме прогуливавшегося рядом служителя, в зале находилась только Николь, страстно любившая приходить раньше всех назначенных сроков, чтобы спокойно вникнуть в атмосферу... Поэтому никто ей не мешал просто смотреть на складки покрывала и думать, что же они прячут... Голова, плечи, миниатюрные такие... видимо, там женщина... или мальчик... нет, для мальчика плечи слишком покаты, всё-таки женщина.

   - А представляете, каково было нам, - раздался сзади мелодичный мужской голос. Николь обернулась - высокий, загорелый, улыбчивый, Сирил энергично шёл к ней. Смотрел при этом на статую, смотрел гордо, радостно.

   Николь улыбнулась в ответ:

   - Понимаю...

   И как-то так это прозвучало, что Сирил почувствовал - не из вежливости сказано. Хотя с виду - типичная горожанка, для которой побыть на природе значит провести выходной в Люксембургском саду: бледная, с аккуратной причёской, в шелковой блузке, яркий шейный платок в тон помаде, узенькая юбочка чуть выше колена, чулки, туфли-лодочки...

   - Хотите взглянуть? - вдруг кивнул он на свою находку.

   О, как у женщины загорелись глаза! Интересно, от чего ещё может она так полыхать?

   И рука его приподняла покров...

   Нет, дыхание у Николь не перехватило. И восторга немыслимого она не испытала. Просто, красота увиденного мягко окутала её и сделала своей частью. Там действительно была женщина - с мальчиком на коленях. Казалось, они играют и, поглощённые своей радостью, ничего, никого не замечают вокруг - заливист смех сына, лучатся счастливые глаза матери...

   - Мы думаем, это Афродита с Эротом. Видите, крылышки...

   Николь с сомнением покачала головой.

   - Почему вы не согласны?

   Но Николь только посмотрела Сирилу в глаза, легко улыбнулась и пожала плечами. Больше всего ей хотелось сейчас прикоснуться к древнему мрамору. Почувствовать под ладонью дыхание той вечной жизни, о которой хотел рассказать скульптор... У неё дрогнули пальцы. Сирил заметил - и с волнением ощутил вдруг, что понял эту просьбу, услышал...

   - Пожалуйста, - не очень справляясь с голосом, предложил он Николь едва ли кому-то другому возможное. Та снова вспыхнула, благодарно кивнула и протянула руку к плечам мальчика... не коснулась, остановилась, едва-едва не дотрагиваясь. Ей хватило тепла, шедшего от статуи. А Сирил, опять не очень понимая, что же делает, вдруг повторил жест Николь, и его ладонь накрыла её кисть. Так они и замерли возле играющих божеств - Сирил, ощущая, как сладко и грозно содрогнулась вдруг во всём теле кровь, Николь - слыша его дрожь, принимая её в себя...

   Но раздались голоса вновь прибывших журналистов - и на долгие полтора часа разлучился Сирил с Николь. Однако, говоря об экспедиции и о находке, он одарил всех такой захватывающей историей, что увлечённые корреспонденты почти не перебивали вопросами, внимая красноречию рассказчика. Лакомые материалы для колонок он обеспечил, газетчикам только и оставалось расшифровать диктофонные записи и бегло сделанные на планшетах заметки.

   И вот они с Николь у неё дома... У обоих и раньше случались встречи, в день знакомства перетекавшие в близость - но чтобы волноваться, как подростки, впервые решившиеся стать взрослыми? Николь такого припомнить не могла, и Сирил тоже. Оттого и неловкость...

   Николь не дала этой тени им помешать. Кончиками пальцев приласкала скулы Сирила, скользнула дальше, распустила узел галстука, помогла избавиться от пиджака... И отодвинула дверь-купе в крохотную умывальню... Сирил не заставил себя ждать, равно и Николь - он только успел раздеться и устроиться на её невероятном ложе (и что за прихоть: такое - одной?), как из туалетного закуточка выбралась и она, с распущенными волосами и только в полотенце вокруг тела.

   "Мини-платье", - улыбнулся Сирил, нравилась ему эта женская манера превращать кусок ткани... додумать не успел: Николь поцеловала в губы. Поцеловала в губы, вытянулась рядом, мягко прошлась ладонями по торсу, скользнула язычком к мочке уха, слегка её прикусила, подразнила губами... Он хотел было обнять, поменяться ролями, но она молча и ласково завела его руки вверх, вложила в них одну из бесчисленных подушек. Что ж, он намёк понял... она продолжила разведывать его тайны.

   Её всегда восхищала откровенность мужского тела - нисколько не похожего на её собственное - вот и теперь любовалась, как отзывается Сирил на то, что она провела кончиками волос от колена вдоль по бедру вверх. Женщина - полюс, мужчина - компас, на этот полюс указывающий, на этот полюс нацеленный... однако Николь скользнула ниже, ниже, к самым ступням, погружаясь лицом, ладонями, губами в запахи, в прикосновения кожи, в лёгкую щекотку волосков. А Сирил и не догадывался, что его тело способно так отвечать, он, получается, просто себя не знал... И опять увернулась Николь от его рук, и опять мягкие её ладони попросили его потерпеть немного, подождать, уступить ей... Но его уловка всё же удалась - она возвратилась туда, где её ждали, очень ждали, жаждали уже... бережно взяла в руки, приласкала губами зенит, надир и второй... а дальше Сирила охватила бесконечно прекрасная мелодия, которую он слышал сквозь грохот крови в груди и в висках - и только позже и позже догадался, что мелодия та была его стоны, один за другим, один за другим...

   И единственное, о чём после он горько жалел - что к себе Николь его так и не пустила.

   Спросил на рассвете прямо - не в характере Сирила было замалчивать то, что волновало - и даже причину назвал наиболее возможную, но Николь только качнула головой, улыбнулась застенчиво и снова поцеловала. Долго, самозабвенно, доверчиво закрыв глаза...

   - Кто же тебя так обидел, маленькая? - хрипло спросил мужчина, отдав в поцелуе всё, что испытывал в тот момент - желание, гнев, печаль, нежность... Она вздрогнула и спрятала лицо у него на груди - так нередко бывает с людьми, которым много приходится говорить про других: о себе привычно молчат. Ей хватило его понимания, а подробности... к чему они? Не надо ему знать, сколькие обидели, чем именно. Важно, что он оказался таким, каким и показался в первую минуту - щедрым, готовым отдавать и отдаваться... Другой бы просто ушёл, в лучшем случае пообещав позвонить и забыв о том на выходе из подъезда, а тут... прямо как в тех русских романах, которыми зачитывалась Николь студенткой: душа нужна этим странным людям, душа. И потому дальше случилось всё так, как ждал и хотел Сирил, как чувствовал правильным.

   - Ты моя, я твой - он не спрашивал, он утверждал. И доказывал, снова и снова. И снова и снова она соглашалась с ним.

   А после спала, прильнув к нему одним боком, а под другой непостижимым образом подоткнув не меньше пяти своих ненаглядных подушек. И он улыбался, глядя на этот простенький, раскрывшийся ему секрет.

   Но есть в жизни неизбежные минуты. К ним относятся те утренние, когда и ему, и ей, только что побывавшим богами, пора в привычную земную колею, хотя судьба уже отворила новую дверь... единственно желанную, единственно по-настоящему нужную.

   - Нет, нет, малышка, не смей нацеплять на себя это лицо, - Сирил никогда прежде ничего подобного никому не говорил, - сними сейчас же. Ты моя, навсегда теперь, а я совершенно твой. И чтобы я больше не видел на тебе незнакомки.

   Николь захохотала, изумлённая, впервые за все свои тридцать семь слыша такое.

   Сейчас они спустятся в узеньком лифте, позавтракают в кафе на углу и разбегутся каждый по своим делам. Так будет день за днём три месяца. Затем Сирил опять уедет в свою экспедицию, оба примутся невыносимо тосковать, в долгих письмах однако пытаясь друг друга утешить... а потом он напишет ей: "Приезжай!" Она измором возьмёт редактора, заставив того сделать для неё рубрику "Путешествуем с Николь" - и улетит в Грецию. После они вместе объедут мир - то на раскопки, то с выставками, но главное, конечно, не это. А то, что его ладонь, как и когда-то, накрывает её руку, и сладко, и грозно содрогается в мужчине и женщине кровь, и снова и опять рождается в этот миг красота.