Аннотация: тот же текст, новая часть. Хронологически - чуть раньше Пасхи 1827 года.
*
Кексгольм, Старая крепость(1)
апрель 1827 года
- ...и г-говорят, что бражку царевны г-гонят такую, что гренадера с од-дного стакана уложит. Вот бы п-подговорить...
- Шутить изволите? - Александр Поджио негодующе выпрямился в своем углу, выступил на середину комнаты. - О чем Вы думаете, тезка, как это Вы себе представляете?
Спиридов подумал было, что кафолика возмутила мысль о том, чтобы подпоить гренадера -- как нечестная или, к примеру, безрассудная. Но Поджио вовсе не это возмутило:
- Что значит, гренадера уложит, это уже яд, а не бражка, думайте, что говорите!
Князь Барятинский закрыл лицо руками, давясь от смеха:
- Ну Вы д-даете! Будто всю жизнь с гренадерами п-пили и теперь отстаиваете ч-честь мундира!
Поджио несколько секунд сохранял торжественно-скорбное выражение лица, но тоже не выдержал:
- Да уж, не поверите, пил, было дело! И при мне ни один из них не то, что не упал, а не захмелел даже! - погладил аккуратную бородку и добавил: - А вот без меня -- возможно, так как я, если можно так выразиться, отбывал в объятия Морфея довольно быстро. Но все же!
- Ничего, мало к-кто перепьет н-настоящего гусара, даже и г-гренадеры ваши!
- Прямо хоть пари заключай -- кто кого, - скептически прокомментировал Кюхельбекер. - Главное же -- что пари абсолютно безопасное, ведь проверить все равно не получится.
- Ну, почему же? - Спиридов кивнул на Барятинского: - Вот у нас настоящий гусар, в крепости одна гренадерская рота, осталось уговорить царевен бражкой поделиться -- и пожалуйста! Я, кстати, поставлю на нашего князя -- я в гусар верю!
- А я в царевен не верю, не поделятся они, - засмеялся Вильгельм.
- Ладно, М-миха, я уже по ч-части выпивки д-далеко не такой настоящий г-гусар, - покачал головой князь Александр.
- Что так? И честь мундира не страдает? - Горбачевский прищурился, готовясь, кажется, высказать аристократу все, что думает о подобном способе поддерживать честь мундира. У него, как и у многих "Славян" отношение к Южной думе было если не неприязненное, то скептическое, мол, что они знают о настоящей жизни, эти белоручки? От сытости решили устроить перемену мира -- а мира не видели, страданий не испытали и все их возмущение -- лишь только забава, болтовня между рябчиком и шампанским. Странно, что при этом Сергея Муравьева Горбачевский как святого превозносил, хотя по части стратегии и его ругал, мол, как можно было!.. Что уж там можно было, что -- нельзя? Не важно, главное, что, если бы Горбачевский планировал восстание Черниговского полка, то он, разумеется, сделал бы все иначе. Иван Иванович был очень хорошим, честным, толковым - но страшно упрямым человеком, и уж если составил о ком-то или о чем-то мнение, то не менял его ни за что на свете. Видимо, и о Саше Барятинском, князе и главе Тульчинской управы, у Ивана Ивановича мнение сложилось самое нелицеприятное.
- Д-да брось ты, Иван, Бога р-ради, ч-честь моего м-мундира, - князь потер виски, улыбнулся: - Д-другой на т-твоем месте радовался бы, а т-ты язв-вишь.
- И кто ж этот другой? Кому столько радости? - спросил Горбачевский, не успев даже растеряться. Михаил Спиридов только вздохнул: его соратник порой вел себя как подросток, а ведь двадцать седьмой год уже, можно и поумнеть малость! Ну, или стать хотя бы внимательнее к людям - и заметить, что Барятинскому вопрос не слишком-то понравился. Но враз ведь не поумнеешь, да и слово, как известно, не воробей...
- Ты, Иван, его не знаешь... - медленно и почти не заикаясь, ответил Саша. Улыбнулся снова, улыбка вышла мягкой и какой-то беззащитной: - Его, правда, мало кто т-толком знает, даже близкие. Из н-наших... - прикрыл глаза, задумался. Странно, но никто не пытался даже перебивать его, веселая болтовня про гренадеров и бражку стихла сама собой. - Да, так в-вот, кто же его знал... - повторил князь. Шевельнул плечом: - Р-раньше думал - я, к-конечно, такой р-редкий человек, что - знает... Теперь вот думаю - д-да полно, неужели? Если б в с-самом деле знал...
И опять умолк, на сей раз надолго.
- Ну, и почему же ты передумал? - не утерпел Вильгельм. У него тоже был такой вот - друг, про которого он мог сказать: "Никто, кроме меня, не знает его толком". Но сказав, Кюхельбекер так же усомнился бы - ведь знать другого человека целиком и полностью, наверное, никому не дано.
- Я не п-передумал, я ошибся, - ответил Саша.
(между: Тирасполь, Херсонская губерния
2 января 1826 года)
...сколько вестей разом. И ни с одной не... Ну, поэт, подбери слово - что "не"? Не справиться? Не выдержать, не выжить? Впрочем, последнее уже чушь, выжить он намеревался хотя бы для того, чтобы набить морду тому идиоту, кто привез ему первую... весть. "Застрелился при аресте" - да, вот так и поседеть недолго. Застрелился, оказывается, да не просто так - а при аресте. Нет, что дело дрянь, Шурик и сам знал, но чтобы - настолько? А он еще и уехал черти-куда, за тридевять верст. И, даже если нужно, просто не успеет приехать.
Оказалось, по счастью, что ничуть не нужно - а потом, что и вовсе невозможно. И - что хуже всего, наполовину подтвердилась первая весть. Нет, слава Богу, Павел не застрелился и не отравился даже, хотя яд у него был, он им еще делиться не пожелал... лучше было, конечно, еще тогда отобрать - все спокойней бы жилось... Но, так или иначе - Павел, по свидетельствам очевидцев, вполне живой, хотя и не слишком здоровый, содержался под стражей в доме господина Байкова - и со дня на день должен был отправиться в Петербург. Дурная неопределенность: когда отправят, как содержат, насколько он болен и сколько человек, пока свободных, он, Александр, в состоянии поднять по собственному почину или по единоличному своему приказу, чтобы освободить господина Директора из заточения? Пес его знает, ни на один вопрос Александр не мог ответить, а без этого рваться на помощь и нелепо, и опасно - ладно бы, себе повредил, но ведь может повредить и Павлу! ...так что же - сидеть, ждать разъяснений, может, еще к гадалке сходить, их тут, в Тирасполе, множество... Добрая ноченька, Господи, да рассветет ли сегодня? Какая чума занесла его в эти края, когда он должен был быть в Тульчине, быть рядом?.. А, да. И вправду, чума. Только слухи оказались ложными, слухи о чуме - а вот об аресте... Лучше бы наоборот, верно? Пусть бы чума... возьми семейства ваши оба, так, кажется, говорил тот веселый самоубийца(2) в Шекспировской трагедии? Князь Александр чувствовал себя примерно так же, как Меркуцио, когда рвался в драку: ему почти все равно было, выживет он или погибнет, только бы сделать уже хоть что-нибудь! Но веронец мог себе позволить безоглядно кинуться на обидчика, от его жизни, равно как и от смерти никто не зависел. А тут сиди и гадай, что делать! А хуже всего... Господи, да тут за что ни хватись - все хуже! И опять лезет в голову тот же Шекспир: кто жив еще, когда таких не стало? В смысле, если уж Павла арестовали, то кто остался на свободе? Если сейчас сорваться с места, в ночь выехать... загнать коня, потому что повозки здесь не найти в такое время, разве что у тех же цыган... выцыганить... Хорошо в Тульчине, тамошние фурманы - люди с понятием, а тут и знакомых никого и народ какой-то... пуганый, не надо им чумы, они и так, как очумелые. Но все же - поехать, загнать коня, потому как до ближайшей станции не близко... Да, черт, надо уже ехать!
Вскочил - и сел тут же. Свеча плавилась, капала на подставку воском. Хорошая свеча, яркая. Восковые лужицы, застывая, подрагивали на потемневшей бронзе. Нет, никуда он не поедет. Как ни жаль, как ни страшно - не поедет, не выйдет у него ничего нынешней ночью. Плевать на лошадь, все равно чужая, плевать на подорожную - кто стал бы смотреть, откуда и куда несется этот сумасшедший штаб-ротмистр? Нет, не в том дело. Просто, если Павла арестовали по доносу - Витта ли, Бошняка того подозрительного, стервеца Майбороды или еще кого - то Шурик, ворвавшись с отрядом верных людей в дом дежурного генерала, только подтвердит: да, вот они, злодеи-заговорщики, а вот этот полковник у них - самый главный. Тогда надо будет сразу же, как только освободят Павла, брать уже всю Главную квартиру под арест - и будь, что будет. И... и что будет?
...ведь ничего же не готово толком, какой там арест, какая Главная квартира? Что у них, Вятский полк да учебный батальон в лучшем случае, а кто выйдет против? Нет, конечно, можно попробовать поверить в планы Васильковцев, поверить, что если пример одной роты увлечет целый полк, то пример полка может подтолкнуть в нужную сторону уже целую бригаду, но... Но можно ли вот так ставить на карту все разом? Можно ли - только потому, что места себе не находишь от тревоги: где он, как он, что с ним сейчас, что будет? Не слишком ли глупо от беспокойства напрочь позабыть об осторожности, очертя голову, кинуться на выручку - с тем, чтобы неизбежно погубить и Павла самого, и всех тех верных людей, которые откликнуться на призыв?
...глупо. Безрассудно. Если уж Павел арестован, то должность Главы Управы поневоле делала сейчас Шурика самым главным на Юге. И, если так, то - да, он отвечает за всех, кто еще жив и свободен. Головой отвечает - в самом прямом смысле этого слова.
...эх, а ведь просил же - так просил! - о своей отставке, говорил, что хочет снова быть просто человеком... Не решать, не выбирать, не раскладывать по весам жизни. Не бояться ошибиться.
- ...я ошибся.
- В чем? - Вильгельму пришлось повторять свой вопрос, прежде чем Барятинский очнулся от своих, явно невеселых, размышлений. Вскинулся:
- В чем ошибся? В ч-человеке, разумеется. Не п-понял, что он с-способен... - и опять замолчал. Что же, вот так и сказать - при всех, при Поджио, при Горбачевском, так и сказать: "я не понял, что мой друг способен пойти на жертву"? сказать: "я не думал, что он добровольно отдаст себя в руки врагам, только бы уберечь всех нас"? Сказать, наконец, то, что говорил себе тысячу раз, пока ехал под конвоем до Петербурга: "я в жизни бы не поверил, что Павел окажется таким наивным", что, и вот это тоже сказать? Эх, Шурик, сколько слов - и ничего нельзя произнести вслух! Потому что никаких доказательств этой самой наивной, нелепой, страшной жертвы у тебя нет - ничего, кроме абсолютного убеждения: так оно и было на самом деле. Ну и куда ты с этим убеждением? Это для исповеди хорошо, а тут, извините, не исповедь, тут так... разговоры. И трепать лишний раз имя Павла в этих разговорах - ой как не хочется...
- Слушай, князь, не хочешь рассказывать - так и скажи, что мы из тебя жилы тянем, как на следствии? - Спиридов видел, что дело неладно, только причины понять не мог. Впрочем, может, Сашка не то что не хочет, а не может говорить? - Или плохо тебе, Александр? Ты уж признайся...
Ага, признайся. Ну-ну. Нет, Миха, будет тебе история - в самый раз для разговоров.
- Л-ладно, раз так - буду п-признаваться. Ошибку эту с-совершил я г-году в двадцатом, да, по з-зиме.
- Давнее-то какое дело! - встопорщил бакенбарды Горбачевский. Но, кажется, тоже заинтересовался: - Что, неужели до сих пор помнишь?
- Это же н-не р-роман, это, м-можно сказать, дело в-всей жизни! - Барятинский почувствовал, что может дышать - и что рассказать у него вполне получится. - Итак, д-дело было л-лютой зимой в с-самом начале двадцатого года. Был я тогда молод и х-хорош собой, - Александр взъерошил волосы, задрал нос и горделиво улыбнулся: - Д-дамы таяли, да!
Горбачевский скривился:
- И все? Ты ведь, кажется, еще где-то служил?
- О! Р-разумеется. Лейб-гусар, алый с золотом м-мундир и слава л-лучшего танцора - что еще надо для счастья молодому об-болтусу?
Спиридов рассмеялся, покачал головой. Потрепал Ивана по плечу:
- Что ты злишься-то? - но тот, кажется, уже и не злился, тем более что Барятинский добавил с искренней улыбкой:
- На том мои д-достоинства, похоже, заканчивались, словом, я б-был им-менно тем, кого Иван Ив-ваныч н-назвал бы п-позором р-русского воинства. Ну, что мне с-сказать в свое оправдание? - таких вот позоров в гвардии было немало, но б-были и блестящие исключения.
Александр Поджио, кажется, воспринял это на свой счет и довольно погладил бородку. Потом вздохнул и отвернулся. Служил он славно, с увлеченностью, а тут - такая коллизия! Ладно бы - заговор, но ведь и арест, и вообще как-то... неудачно все. Впрочем, зато бороду отпустил, и, вроде бы, даже красиво вышло.
- Да, так вот, про ис-сключения, - повторил Саша. Сел удобнее, запахнул халат и принялся за повествование: - Надо с-сказать, что той зимой получил я назначение в адъютанты одному генералу - г-герою, как водится, д-двенадцатого года, со в-всеми вытекающими из этого с-славного звания п-причудами. Граф Петр Х-христианович Витгенш-штейн т-тогда уже к с-службе рвением не горел, но дело делать надо! Так ч-что все с-самые обременительные об-бязанности он перекладывал на с-своих адъютантов, точнее - на одного-единственного, к-который, по слухам, за с-старика чуть ли не в п-приказах р-расписывается. Кроме т-того, говорили про него разное, - Барятинский потер лоб, припоминая: - Что он, р-разумеется, выскочка, из к-каких-то служилых дворян, р-разумеется, немец, разум-меется, хитрец, графа давно п-прибрал к рукам... Что еще? А, да, что, как говорится, шея у него без костей, то есть - п-подхалим, да еще и кам-менная задница, - и рассмеялся: - Вот такой курьез анатомии!
- И тебе этот курьез предстояло заменить? - поморгал в изумлении Кюхельбекер.
- Хуже, мне п-предстояло служить с ним в-вместе, да еще и п-под его н-началом.
- Й-а по началу сам так д-думал. Но с д-другой стороны про него и х-хорошее говорили, хотя от такого хорошего мне моя б-будущая служба еще гаже казалась. Ну, с-сами посудите, что за человек, про к-которого говорят, что ему б м-министром быть, а он тут ш-штаны просиживает! А еще - что з-знает он б-больше, чем любая библиотека, п-поведения подозрительно прим-мерного, в карты не играет, не пьет и ни од-дного романа на слуху - может, и вовсе нет. Да еще и тоже - герой д-двенадцатого года, будто ему мало прочих д-достоинств. Словом, в первый день, как заступил н-на службу, я не столько в д-дела входил, сколько на н-начальство свое пялился. Все х-хотел рассмотреть, что это за з-золотая рыбка такая, что ей т-только п-прикажи: хочу д-дворец - и тут же, п-пожалуйста, дворец.
- Прямо-таки дворец? - не поверил Спиридов. Горбачевский пожал плечами:
- Кому он нужен, дворец? У меня приятель - лекарь полковой, так тот по зиме в Буге ракитник ломал, чтобы госпиталь протопить, а ты - дворец! Вот бы дров устроила твоя рыбка золотая, было бы чудо, а так...
- Ты не п-поверишь, Иван, - Барятинский еле удержал серьезное выражение лица, - но такое ч-чудо на счету у этой рыбки т-тоже есть. Но давай по п-порядку, ладно?
Федор Вадковский, которому история с самого начала показалась выдумкой, еще с описания невероятного, как оперные злодеи, адъютанта, вслух пожалел, что нет ни бумаги, ни даже карандаша - такую балладу можно было б написать, издатели с руками бы оторвали!
- За бал-л-ладу м-мало платят, - резонно заметил Саша.
- И писать все равно нечем, - добавил Поджио. Попросил: - Ну, продолжай же! - Не то, чтобы он сильно интересовался служебными делами князя, но рассказ - какое, никакое, а - развлечение. Не все же бороду расчесывать!
- П-продолжаю. О р-рыбке, стало быть, - Александр прикрыл глаза: - К-как сейчас вижу, - и солгал, потому как, по счастью, ничего не видел, а то рассказывать бы не мог. - Да, вот: с-сидит. Т-такой... - он покрутил рукой в воздухе, как будто ловил ускользающее слово. Поймал: - С-серьезный мальчик, п-первый ученик, кто пансионером б-был, всп-помните, наверняка в к-каждом классе такой есть. Ак-куратненький, гл-ладенький, м-мундир, хоть и н-нелепый(3), а как с иг-голочки, п-правда, арм-мейский, что м-меня несколько у-утешило. П-посмотрел на м-меня строго и ос-сведомился, г-где меня столько носило. В-вы, говорит, н-назначены были какого-то там ян-нваря, н-неделя уж м-минула! - Потер висок и пояснил: - Эт-то я не помню с-сейчас, какого числа, д-десятого(4), что ли? С-словом, от п-приказа до появления м-моего на квартире с-славного г-генерала прошла не неделя, а как бы не полных д-две. Я, г-говорю, мол, к с-службе готовился, господин подполковник!
- Ой, - не поверил Вадковский. - Ты две недели готовился к службе адъютанта? Что ты делал, перья точил?
- Ах, й-если бы! - Александр только вздохнул: - Т-точи я п-перья, все об-бошлось бы мирно. Вп-прочем, ответить я н-не успел, м-мой начальник сп-просил, насколько я в к-курсе предстоящей работы, а когда уз-знал, как я эту р-работу представляю...
(между: приемная генерала П.Х.Витгенштейна, Санкт-Петербург
22 января 1820 года и далее)
- ...и, н-наконец, в-вполне освоился с ношением ак-ксельбантов.
И глянул с высоты своего роста победителем - потому как бледный немец пошел пятнами и растерянно заморгал. Наверное, не такого желал себе подчиненного? - что же, придется вам, господин подполковник, смириться с тем, кого назначили! Александр, честно сказать, на такую должность не слишком рвался, это не ему, это господам генералу с адъютантом позарез потребовался именно лейб-гвардии поручик князь Барятинский, что делать, выбор был за ними - и уж что выбрали, то выбрали. Пускать пыль в глаза излишним рвением к службе Александр не собирался, все равно не получится, лучше уж предупредить заранее, чтобы не тешился подполковник пустыми надеждами. А то у него - вот же - весь стол бумагами завален, для Алексаши, наверное, половина предназначена, нет уж, спасибо.
- Господин поручик, - старший адъютант Витгенштейна, кажется, справился с собой, - позвольте спросить, вы хотя бы писать умеете?
Кажется, пришел черед Александру краснеть. Н-да, а неплохо у него получилось сыграть дурачка, пожалуй, даже и слишком.
- К-какой из языков вас интересует, господин подполковник? - Князь прищурился, невольно копируя взгляд собеседника. - Признаюсь, ч-что недостаточно владею письменным с-слогом языка ан-нглинского, с проч-чими затруднений...
- Ничего, если вдруг потребуется англинский слог, я справлюсь, - подполковник совсем прикрыл глаза, то ли спать хотел, то ли тошно было смотреть на новообретенного помощника. - Меня отечественный язык интересует в первую голову.
Хорошо, что не смотрел, Алексаша как раз успел спрятать улыбку, Так и тянуло спросить, какой же тогда язык заинтересует вторую голову подполковника - но подобные шуточки с незнакомыми людьми частенько оборачивались обидами, а Барятинский, хоть и не проникся к своему начальнику симпатией, обижать его не хотел. Ведь человек же не виноват в том, что родился занудой? - говорят, среди немцев такие сплошь и рядом.
- Если вы о российском языке, то в-вполне владею, - уже ответив, Саша понял, как мог обидчивый немец услышать его ответ. Но, кажется, тот или был не столь обидчив, или слишком уж хотел разделить хоть с кем-нибудь гору бумаг - улыбнулся даже, сказал:
- Это славно, - и кивнул на сложенные стопочкой конверты: - Вот ваша часть, ознакомьтесь, если что - обращайтесь, я разъясню, - и вдруг совершенно по-человечески спросил: - Вам не холодно тут? Может, приказать затопить сильнее?
Холодно, кажется, не было - во всяком случае, не сквозило. Но подполковник, видимо, относился к людям теплолюбивым - или решил, что это Александр мерзнет? Хм, а чем греются в доме Витгенштейнов, кроме как печным отоплением?
- А р-рому вы приказать принести не можете? Х-хоть к-карибского(5)??
- Не уверен, - отозвался старший адъютант и опять стал похож на примерного ученика, старосту класса, изо всех сил пытающегося соблюдать дисциплину, пока учитель отлучился. Не уверен он, ну-ну. Ничего, князь сейчас сам все проверит и выяснит. И уж так-то - точно согреется!
...ближе к вечеру, когда уже внесли свечи(6), Александр сделал первый намек на то, что пора бы заканчивать работу. Господин подполковник поднял голову, непонимающе посмотрел на князя и, ничего не ответив, продолжил чтение. Глаза у него, как успел заметить Барятинский, были красными, но отнюдь не от рому - пил Алексаша сначала один, после - в компании какого-то встрепанного курьера, а около двух часов дня с адъютантом Главного штаба, на которого - не на штаб, конечно же! - налетел на лестнице. Адъютанта звали Павлом Аврамовым(7) и он, по неизвестной причине, проникся к Алексаше крайним сочувствием. Возможно, причина была не в Алексаше, а в его нынешнем непосредственном начальнике, кстати, Аврамовском тезке. Что ж, так, по крайней мере, можно было не беспокоиться, что назовешь подполковника чужим именем, лишь бы в отчествах не запутаться.
- Господин подполковник, темнеет уже, пожалуй, хватит с нас на сегодня? - и, отнюдь не из желания подольститься, а просто по сочувствию, добавил: - Павел, у вас уже глаза красные, испортите себе зрение!
- Что? - Про зрение подполковник, кажется, услышал. Поморгал, прижал веки пальцами. На правой руке красовалось чернильное пятно. Да уж, прекрасное дополнение к образу героя двенадцатого года! Еще бы очки надел!..
Словно услышав его мысли, Павел вытащил из-под кипы папок черепаховый футляр, открыл - и достал очки. Надел, поправил на переносице, сказал:
- Темнеет уже, - и снова зарылся в бумаги. Господи, ну и служба! Этак повеситься с тоски можно, право.
- Павел, - позвал Александр, - Павел Иванович, господин подполковник! Да слышите вы меня или нет?
- Слышу, - не отвлекаясь от какого-то рапорта - или что это была за бумага? - откликнулся старший адъютант. - Вы уже четверть часа пытаетесь дать мне понять, что устали и хотите домой... - Поднял голову, придержал пальцем очки, глянул холодно: - ну, или куда уж вас так тянет. При том, что вы не разобрали и половины писем, а только и делали, что пребывали в отсутствии... - сморщил нос, став похожим на недовольного кота: - И ромом этим вашим благоухаете на всю приемную.
- Да, н-надо было апельсинной ц-цедрой зажевать(8), позабыл-с м-манеры, - ответил князь, чувствуя, что начинает злиться. Что он себе позволяет, этот... каменная задница, одно слово! Не зря Аврамов так сочувствовал, знал, что за фрукт достался Алексаше в начальники. Теперь будет еще поведению учить?
- Надо было, - кивнул зануда, отложил бумагу, прижал ладонью. Точно писарь, а не подполковник, хоть и в гусарском мундире.
- В следующий р-раз - непременно т-так и поступлю, - пообещал Барятинский. Подполковник зачем-то снял очки, потер глаза, вздохнул.
- Ладно, можете идти, все равно толку от вас сейчас никакого.
Вроде бы и отпустил - но так, что захотелось из чистого противоречия остаться - и доказать господину Пестелю, что князь и выпишви способен работать не хуже немца. Порыв, пожалуй, и благой - да только этак можно до глухой ночи засидеться, нет уж, отпустил, так отпустил, пусть дальше сам разбирается.
- Благодарю, господин подполковник, - поклонился и направился к двери. Оглянулся: - Всего хорошего, - хотел добавить, мол, счастливо оставаться, но передумал.
- Всего хорошего, господин поручик, - отозвался Пестель. Поглядел скептически поверх очков - когда успел надеть? - и напутствовал: - Завтра постарайтесь не опаздывать слишком сильно. И, - улыбнулся вдруг: - захватите с собой апельсин.
...к началу февраля князь не то, что освоился, но как-то приладился к своей службе, даже на непосредственного начальника наловчился не слишком уж злиться. Тот, правда, еще и сам заболел и в приемной генерала Витгенштейна появлялся через день - зубами маялся. Разумеется, от таких страданий ласковее он не стал, но хотя бы что-то начал понимать, причем не только в зубных болезнях, но и по делу. Один раз возмутившись насчет княжьего почерка - "Это что за шифровка? Чтобы противник не догадался? И как по-вашему это Витгенштейну читать?" - быстро отстал и в итоге поручил Алексаше предварительный разбор почты. Тоже, конечно, скукота, но хотя бы без лишней писанины -- и то хлеб. А кроме прочего оказалось, что господин подполковник умеет читать не только рапорты: несколько раз Барятинский видел, как Павел Иванович прячет под служебными бумагами какие-то книжки -- словно мальчишка, читающий под партой "Жизнь и приключения Робинзона Крузо"(9). Прочно поселившийся на столе "флорановский(10)" каталог господин подполковник читал открыто, названия крестиками отмечал и ничуть не заботился о том, что занимается чем попало в ущерб службе. А тут -- такая тайна! Еще и выписки делал, это князь тоже углядел случайно, подумал, что подполковник не иначе, как стихи выписывает себе в тетрадочку, но тут же усомнился: слишком уже прозаическим выглядел Павел Иванович.
В середине февраля книжки по каталогу оккупировали два кресла в приемной. Павел Иванович проверял, все ли доставили, отмечал крестиками, в конце сверил счет -- и уложил бумагу под переплет к какому-то весомому тому. Вздохнул:
- Аврамов, конечно, не обрадуется, ну, да недолго ему эту тяжесть... - оглянулся на князя, пояснил: - Аврамов уезжает завтра, обещался захватить книги, но, боюсь, не ожидал, сколько их будет.
- Кому вся эт-та премудрость? - Князь, вытянув шею, читал названия на корешках. И такая военная история, и сякая, и про турков, и про Полтаву... - Д-для библиотеки П-пажеского корпуса?
Назвал наобум, но Павел Иванович вдруг рассмеялся:
- Хорошо бы! Но, князь, будь в Пажеском корпусе такая библиотека, цены бы не было этому заведению, - отвел взгляд, пожал плечами: - Впрочем, мне судить сложно...
- Ну, г-говорят, н-не самое плохое место, - неопределенно отозвался Барятинский, единственно чтобы поддержать беседу. Господин подполковник поднял бровь:
- Да? - и беседу не поддержал. Хоть и сложно ему было судить, а мнение свое у него, явно, было - и не лестное, пожалуй.
- И все же, П-павел Иванович, к-кому это все? - Александра заинтересовал переплетенный в пепельно-серый бархат том, судя по названию, содержащий обзор войн между Турцией и Испанией(11). Князь, надо сказать, ни про одну не слышал, а тут выходило, что войн как минимум две!
- Частью для генерала Рудзевича, Александра Яковлевича(12). Он на досуге изучает историю войн - что еще делать генералу в мирное время? - Павел коснулся бархатной крышки: - А частью - для Павла Дмитриевича Киселева(13), вы его, наверное, знаете, князь?
- Ну, так, - пожал плечами Александр. Знать-то генерала Киселева он знал, разумеется, вот лично знаком не был.
- Он очень... - подполковник задумался, подыскивая слово, - очень знающий человек, по-моему, довольно необыкновенный, - странная фраза насмешила князя, и тот прикусил губу, пряча улыбку. Павел, не заметив, продолжил: - Сколько я помню, он без прочного образования и все, что знает, узнавал самостоятельно. Очень... да, очень умный человек и совершенно непредвзятый.
- Т-то есть? - перечисление достоинств генерала Киселева занимало Александра ровно настолько, насколько позволяло отвлечься от очередной порции рапортов.
- То есть, генералу Киселеву отнюдь не важно, от кого получить новые для себя знания, - Павел Иванович вдруг покраснел, словно смутился. - Даже и от меня, например...
И не договорил. Ну, точно, смутился. А ведь не скажешь, что такой уж скромняга.
- В-вы ему книжки подбираете? - сообразил Барятинский.
- Вот, - подполковник указал на две стопки книг, перевязанные шпагатом: - Эти, думаю, его развлекут и будут интересны. А вы как думаете?
- Я-то? - такого вопроса князь не ожидал: - Д-да я д-даже названий т-таких не слышал!
Павел Иванович вздохнул. Кажется, мнение его об его помощнике ничуть не улучшилось.
- Вас хоть какие-нибудь науки интересуют, кроме стихосложения?
Тут уже смутился Барятинский. Что он пишет стихи, знали многие, но господин Пестель, кажется, не был в числе этих многих. И, похоже, не смотря на очки, углядел-таки, как Александр высчитывал слоги и правил свою канцону, так, впрочем, и оставшуюся недописанной. Чтобы ответить хоть что-то, Барятинский назвал первую, пришедшую в голову науку:
- Астрономия меня интересует, - и добавил: - Но з-здесь нет п-по ней книг.
Пестель вдруг просиял:
- Я вам найду, - и, кажется, расстроился, когда Барятинский решительно отказался от такой любезности.
...к вечеру пришел курьер для Аврамова, тот собирался выехать назавтра чуть свет, а почему не зашел проститься - Бог весть, может, ром у него закончился. Но это уже было не важно, потому что между разговором о книгах и приходом курьера князь Александр сделал несколько открытий разом - и размышлять об Аврамове ему стало просто некогда.
Во-первых, когда господин подполковник ушел с докладом к генералу, князь решительно сунул нос в его бумаги. Честно сказать, он уже пару дней порывался выяснить, что за книги читает его начальник и чем они так приманчивы, что даже от службы отвлекают. Ну, что - поглядел. Понадеявшись на память, решил, что после - как-нибудь, исподволь - выяснит, что это за люди, пока же понял, что одна книга о Европейской политике, вторая - какой-то свод законов, что до третьей, заложенной тетрадкой, то имя автора Алексаша слышал, а в содержание заглянуть не успел. В тетрадке скачущими строчками - то ровными, то загнутыми кверху, шли вперемешку цитаты - куда более аккуратно написанные, и явные свои выводы, которые князь читать не стал. Книги - одно дело, если не повезет, то, может, и он сам такие же найдет и почитает, а личная запись на то и личная, чтобы никто сторонний в нее не заглядывал. Словом, не "Робинзон Крузо", не любовная поэзия, и даже не военная история. Надо же, как бывает!
Второе открытие случилось, когда Павел вернулся с доклада. Поглядел рассеянно на стол, никаких перемен, кажется, не заметил. Сел, положил перед собой свою папку, сложил на ней руки... и замер. Словно задумался о чем-то, да так глубоко, что, кажется, забыл даже дышать. Очень это Александру не понравилось, особенно - то, что господин подполковник не сразу отозвался, когда князь его окликнул. Но отозвался все-таки, спросил растерянно, как разбуженный:
- Вы что-то сказали, князь? Вы, наверное, уходить собрались, да? Вы идите, все... - умолк на полуслове, вскинулся, продолжил: - ...все, в общем-то, терпит...
И опять умолк. Потом прищурился, глядя на Алексашу и словно мимо, сказал:
- Мне еще надо несколько писем написать, я задержусь, - хотя не в его обычаях было объяснять свои поступки. Странно-то как, может, доклад не пришелся?
- Павел... Иванович, что случилось?
- Ничего, ничего, - и торопливо принялся раскладывать бумаги из папки. И руки у него дрожали... Но... Ничего?
Позабыв про Барятинского, Павел достал чистый лист, обмакнул в чернильницу перо. Несколько писем, стало быть? Это, конечно, может быть и долго, да вот... что-то Александру подсказывало, что стоит ему пока тут задержаться. Тем более, господин Пестель его больше не гнал, сидел над листом и быстро выводил строчку за строчкой. Сидел, кстати, вот - как Варвара, Алексашина сестра: выставив вперед правое плечо. Будто тоже левша переученный, впрочем, кто его знает, может, это от слабого зрения? А еще и очки свои не надел, склонялся над листом все ниже... Выронил вдруг перо, стиснул руки. Ждать, когда за этим - недвусмысленным - жестом последуют слезы, Александр не стал, метнулся в переднюю, нашел свою фляжку и вернулся как раз тогда, когда господин подполковник судорожно стирал что-то с листа. Слезами, что ли, закапал?
- Павел, глотните, вам необходимо, - от напряжения князь даже не заикался. А ну, как пошлет непрошеного заботника к чертям? Зря тревожился: Павел вцепился во фляжку, сделал пару хороших глотков, кажется, не разобрав крепости, и только тогда оглянулся на Барятинского. Сказал сдавленно:
- Спасибо, Саша, это... вовремя вы.
Глаза у подполковника блестели, но поди пойми сейчас, от чего на них слезы - от горя или от темного рома? Так что, пожалуй, можно и не прятаться, да, господин Пестель?
- Не за что, - и не удержался: - Апельсина п-предложить не м-могу, сам употребил.
Павел опустил голову, усмехнулся углом рта:
- Да черт с ним, с апельсином...
- Это верно, - не зная, что сказать, Алексаша спросил: - Что, отказала? - потому что иной причины рыдать над письмом просто не мог себе представить.
- Кто? - понял, покачал головой: - Да нет, вот только она(14) пока и не отказала. А вот другие... - Вскинулся, будто на что-то решился, протянул Александру сложенный пополам лист: - Это копия приказа. Ознакомьтесь... - прикусил губу, договорил дергающимся голосом: - И скажите мне, что я должен думать на этот счет?
Хороший, однако вопрос, Алексаша даже копию эту не сразу одолел - все пытался понять, что ж ему такого посоветовать господину подполковнику. Плюнул, не дочитал, спросил:
- А в чем, с-собственно... Павел Иванович...
- Давайте по имени, Саша, только вы мне скажите!..
- Так о чем тут пишут, вы своими словами...
Павел сжал зубы, скривился. Забрал у Алексаши бумагу, развернул. Усмехнулся, опустив веки:
- Знаете, это, наверное, глупо... Да вот же, все просто! Обещали мне при переходе в армию, что первый же свободный полк будет мой - и по старшинству, и по возрасту моему, и за гвардию - словом, было бы, за что! И - смотрите, - показал: - Повременить. Вот и резолюция, Господи, сколько же еще можно временить? Саша, уже пятый, понимаете, пятый передо мной прошел, я уже не понимаю просто, за что ж меня так наказывать? Или это просто издевательство? Я не понимаю! Фамилия моя не нравится? Но зачем же обещали тогда, чтобы отстал со своими просьбами? Так я бы хоть из гвардии не уходил, а теперь-то что? Да плевал бы я на этот чин, но сколько можно - вот так... - Он развел руками, смахнув со стола какие-то очередные бумажки. Барятинский потянулся было поднять, но Павел остановил: - Да бросьте вы этот мусор, Бога ради! Знали бы, как мне тут тошно уже, будто я - какой-то волостной писарь! Сил моих нет уже со всем этим бороться, то одно, то другое... - Закрыл лицо руками, простонал из-под ладоней: - и еще зубы болят, будто мало мне...
- Водкой надо полоскать, - сказал в конец ошарашенный Александр. Такой страсти и такого горя от своего начальника он никак не ожидал увидеть и теперь от жалости не знал, куда деваться.
- Не могу я водку, мутит, - Павел опустил руки, - меня водкой поили, пока резали, с тех пор не могу...
- То есть к-как - резали?
- Ну, как - пулю из ноги вынимали. И кости, - вытер запястьем глаза, пояснил: - Давно, еще на войне. Но вот как-то с тех пор... не выношу водку напрочь. Может, другое лекарство знаете?
Тут хотя бы было, что сказать. Правда, сам Александр не знал, но:
- Т-тетку свою спрошу, она по этой части з-знаток.
Павел кивнул:
- Да, пожалуйста! - глянул снизу вверх с надеждой: - Не забудете?
Фу. Вот ведь черт. Дернуло же Алексашу про тетку сказать: обнадежил, называется!
- Павел... В-вы простите, я... - князь отвел взгляд.
- Пошутили? - спросил Пестель. По горькому тону было понятно, что к такому повороту он заранее был готов и ничуть не удивился. Будто любой человек в любой миг может вот так развернуться к нему, что называется, "тылом", сделать любую гадость -- а что? такова жизнь, да? Ну, нет!
- Я н-не шутил, я спрошу, только это не б-быстро будет, т-тетка моя в М-москве живет, п-пару н-недель подождать придется. Но я ее п-потороплю, - Александр не выдержал и отвернулся. Ну, будто ребенка обманывал, что за притча? - подполковник лет на семь старше, да и начальник, в конце концов! И ведь никакого обмана, тетушка Аграфена всех друзей и соседей от зубной боли умудрялась избавить, Катерину(15) лечила, что же, Павлу откажет?
- Спасибо, Саша, - растерянно ответил господин подполковник. Улыбнулся смущенно: - Знаете, так долго болят, устал уже, вот, за любую возможность теперь хватаюсь.
- В-все будет хорошо! - поспешил уверить Барятинский, надеясь, что хотя бы в отношении подполковниковых зубов его обещание исполнится. А вот что делать с резолюцией "повременить" -- это уж...
- Когда-нибудь обязательно, - кивнул Павел. Кажется, он пытался взять себя в руки и почти преуспел в этом деле. Вдруг, словно вспомнил что-то, коснулся руки Александра:
- Слушайте, князь... Саша, а вот... тетка у вас в Москве, а вы у ней в гостях давно бывали? - покраснел отчего-то, отвел взгляд: - Глупо так вот спрашивать, наверное, да? Просто я Москвы после пожара уже и не видел...
- Д-да что там, я... - задумался, потер переносицу: - А н-не вспомню, летом, что ли? Ну, т-то есть, не у н-нее в гостях, д-дома, я в-ведь...
- Так вы москвич? -- чем-то это подполковника страшно обрадовало: - Надо же, думал -- совсем петербуржец, а тут вот как... - И опять отвернулся. Эка же выбило-то из колеи человека! Впрочем, так-то господин подполковник казался куда живее, вот и болтали они почти запросто -- как приятели, а не как строгий начальник и нерадивый его подчиненный.
- А ч-что т-так? Павел, а в-вы сами откуда р-родом? - спросил, потому что уверен был: нет, господин немец точно не в Петербурге родился, уж больно он тут мерз, явно -- без привычки.
- Родом-то? А вот... как раз тоже из Москвы, только там уже ни дома никакого, ничего...
- Погорел?
Павел неопределенно махнул рукой, словно не хотел вдаваться в подробности. Что же, главное понятно, можно не расспрашивать лишнего.
- Знаете, Саша, я так подумал... - и умолк, не сказал, что же подумал -- тогда. Отвернулся, сказал, верно, не то, что собирался: - Насчет же приказа этого, вы, Саша, не берите в голову. Это все пустое, на самом деле.
Князю, однако, так не казалось:
- Н-нет, Павел, н-не пустое. Вы м-меня спрашивали, что тут думать, так я с-скажу, - нахмурился и решительно стукнул кулаком по столу -- Павел от неожиданности даже чуть назад подался. Но Алексашу уже не остановить было -- как же, своего обидели! Кто обидел, да как это зануда-подполковник вдруг своим стал, словно однополчанин или приятель по детским играм? от того ли, что тоже москвич? Или просто? Да какая ж разница? -- Так я с-скажу, что раз об-бещали вам и н-не исполнили, то, уж простите, а дело это б-бессовестное совсем. Вот, что й-а скажу.
Сказал и сообразил, чья на приказе могла быть резолюция. Н-да, красиво получилось -- Государя Императора заподозрить в бессовестности, это уж просто...
- Смело вы, - изумленно сказал Павел. -- Настоящий гусар -- не боится никого и ничего. Но, правда, это все не стоит такого участия, Саша. Я уже привык... да и то сказать -- не знаю, был бы я лучшим полковником, чем все те господа, с которыми обошлись благосклоннее, да и... - махнул рукой: - Не важно все, правда. А вот тетушке вы отпишите, пожалуйста. Очень ждать буду.
- ...сколько же тебя ждать, Шурка? Раззадорил -- и молчок, ты что? - Вадковский переглянулся со Спиридовым, встревоженно спросил: - Саша, или плохо тебе?
- Нет, - Барятинский медленно улыбнулся, возвращаясь из двадцатого года в двадцать седьмой. - Нет, мне х-хорошо. Так на ч-чем я остановился?
- На апельсине, который тебе надо не забыть, - Федор Вадковский с облегчением рассмеялся: - А язва у тебя начальник был, я с ним не знаком ли?
- З-знаком, конечно, - кивнул Александр. - И, к-кажется, был о н-нем несколько ин-ного мнения.
- То есть, язвой не считал? Да? - Федор Вадковский рассмеялся: - Так я угадал?
- Угадал, р-разумеется, - кивнул Александр. - Как тут не уг-гадать...
- Слушайте, это бессовестно! - возмутился Кюхельбекер, и князь изумленно вскинул брови: кажется, эти свои воспоминания он все же не озвучивал, так откуда же Вильгельм... - Вы двое, разумеется, все знаете, но остальные-то ничуть! История, спору нет, поучительная, но, Саша, ты ее хотя бы закончи!
А, стало быть, бессовестным был сам Барятинский. Что же, может быть, и так.
- Л-ладно, закончу. Собственно, не т-так много осталось. Ч-через некоторое время мы, п-пожалуй, пригляделись друг к д-другу. Я зам-метил, что господин подполковник читает и н-не служебные к-книги, он - что я, если и н-не знаком с их ав-вторами, то по к-крайней мере что-то понимаю... И д-дело кончилось з-закономерно: р-рассказом об л-людях, желающих п-переменить м-миропорядок, ну, или х-хотя бы з-заняться этим. Но шел уже м-март месяц, мы св-ворачивали дела и готовились отбыть в т-теплые к-края. Вот и в-вся ис-стория, друзья.
Александр Поджио дослушивал историю, вжавшись спиной в стену. Какой, однако, портрет - едва ли узнаваемый, надо сказать. Ну, или господин Директор в самом деле был лжец, каких мало, или вот так чудесным образом переменился, что оказался в конце концов полностью неузнаваемым. Представить себе Пестеля адъютантом, а если точнее - то помесью секретаря и камердинера? представить, что он кому-то служил без расчета, из одной только верности и ревности к службе? В конце концов, представить его человеком, которому хватило терпения и благожелательности, чтобы разглядеть в Барятинском что-то, достойное дружбы?.. впрочем, последний вопрос так и не сумели решить ни в Тульчине, ни в Киеве, ни в Петербурге. Хотя... может быть, он, Поджио, его и решил? Ведь бывают, наверное, такие люди, для которых нет ничего, выше разума и расчета. С подобными личностями, пожалуй, не стоит садиться играть в карты - и вовсе не потому, что они шулера. Впрочем, если потребуется, могут и передергивать - вполне виртуозно, хотя бы потому, что бесстрастны. Но дело не в том, дело в умении считать, в умении подчинять чувство расчету. И все действия их - суть действия расчета, логики, холодного и недоброго ума, потому как ум не может быть добр или зол - это прерогатива сердца. Того, кто в чем-то полезен, они приблизят, одарят вниманием, лестью и видимостью приязни, потому что лишь на видимость способны. Что делать? - таковы эти несчастные люди, возможно, даже понимающие, чего лишены. Пестель - из их числа, а Барятинский со своим обаянием был ему полезен в деле удержания людей в Обществе, разве не так? Так, разумеется, на совести князя почти вся молодежь из Главной квартиры - и где они теперь? Тоже сидят по крепостям, или мерзнут в снегах Сибири... а все потому, что трезвый и холодный расчет господина Директора вот так все устроил - и что толку роптать? Пестель неумолим, как судьба! Да, ведь вот так все и есть, и не вина - о, да! - не вина Пестеля, но лишь его поврежденная природа привела бедного Александра в этот страшный, холодный каземат. Да и князю точно так же не повезло, а все из-за чрезмерного восхищения гением Главы Юга. Но ведь это неизбежно, люди, не способные руководствоваться сердцем, полагаются только на разум - и от того часто близки к гениальности. Такими нельзя не восхищаться, так непохожи они на остальных простых людей, так неприступны и высоки в своем, логически выверенном и безнравственном совершенстве. Таков и Пестель, но...
- ...Боже мой, лучше бы он был просто человеком! - Александр Викторович произнес эту фразу вслух. Случайно, конечно, просто отдался течению мыслей, не удержал их, высказал... И тут же был услышан:
- А, тезка, - князь Александр смотрел на Поджио с горькой улыбкой: - Ты, как я вижу, тоже уже все понял, да? - И не похоже было, что ему нужен ответ, кажется, он и так его знал.
- Вот, все всё поняли, один я - дурак дураком, - пожаловался Кюхельбекер: - Я так и не понимаю, где ты, Саша, ошибся, и так же не понимаю, что означает возглас Александра Викторовича. Ты уж ответь мне, постарайся!
Иван Горбачевский, впрочем, тоже ничего не понял, но смолчал, не хотел признавать себя дурак дураком.
- Но... все просто, - князь Александр оглядел слушателей по очереди, прикрыл глаза. Как там тот дурачок сказал: "Нечего делать, надо признаваться"(16)? Ну, что же, значит -- надо: - П-первой ошибкой было с-счесть Павла з-занудой и п-подхалимом. Ч-чего не было в нем, так этих к-качеств. Г-года, кажется, не прошло, а этот з-зануда стал моим лучшим д-другом.
- Но это хорошая ошибка, Саша! - заметил Кюхельбекер. Что за "лучший друг Павел" спрашивать не стал, решил, что спросит после -- и не Барятинского, а, к примеру, Вадковского, который тоже, кажется, угадал язву и зануду.
- В-верно. А к-кто с-сказал, что ошибка д-должна быть п-плохой? - почти убедительно изумился Барятинский. И продолжил: - Н-но это п-первая, а в-вторая -- это то, что й-я од-днажды сказал при нем, ч-что ин-нтересуюсь астрономией. Вот это б-было куда х-хуже!
- Что плохого в астрономии? - не понял Иван Иванович. - Наука как наука, в жизни может пригодиться...
- Эх, В-ваня, з-знал бы ты, сколько весит од-дин астрономич-ческий атлас! А П-павел мне их т-три ш-штуки подарил!
Вадковский засмеялся, Поджио негодующе глянул на него, потом -- на князя. Фыркнул:
- Ну, знаешь ли! Да он тебе... - и не договорил, смешался под тяжелым взглядом Барятинского. Словно не взгляд, а занесенный кулак, нет, при таком раскладе лучше не говорить "жизнь поломал", лучше сказать как-нибудь иначе. - Голову он тебе задурил, этот Пестель!
"А, так вот они про кого", - сообразил Кюхельбекер, с некоторым усилием припоминая, что и от кого слышал про Главу южан. Саша что-то ему писал, мол, впечатление произвел, а вот какое? -- этого Пушкин не понял и объяснить не сумел. И еще кто-то что-то говорил, да, точно, что властный человек, жестокий, но гениальный совершенно, вот как. Надо же, получается, что князь Александр его совсем-совсем другим видел...
- Брось, тезка, не говори ерунды, - Барятинский махнул рукой, скривился: - Было бы что б-беречь! Г-голова моя была в д-достаточной мере пустая, а П-павел показал, с к-какой стороны ч-что в н-нее можно налить, к-кроме коньяку, р-рому д-да шампанского. Уж з-за одно только это... - оборвал себя, прикусил губу. Вздохнул, сказал с тоской: - Как под-думаю, что знать не з-знаю, г-где он и что с ним, т-так просто с-сердце не на м-месте...
- Ну, зачем тебе попусту тревожиться? Ты же не изменишь ничего...
- Ах, Саша, а вот он-то о тебе не думает, уверен!
Михаил Спиридов и Поджио заговорили одновременно. Князь Александр усмехнулся -- и ответил обоим:
- Н-не изменю, т-только сп-покойствия это не п-приносит. А дум-мает ли, нет... Мне н-не важно. Боюсь, есть ем-му о чем подумать и к-кроме меня...
1. Пребывание в Кексгольме Барятинского, Вадковского, Спиридова, Поджио, Горбачевского и Кюхельбекера длилось меньше года, с конца июля 1826 по 21 апреля 1827 года. (авт.)
2. Произведения Шекспира широко известны к тому времени, так что цитировать Меркуцио Барятинский вполне мог, правда, скорее всего, в оригинале. (авт., который не знает оригинала и цитирует перевод Пастернака.)
3. На тот момент Павел уже перевелся из гвардии в армию (в результате чего получил чин подполковника), надеясь на обещание скорого производства в полковники. Числился Павел по Мариупольскому гусарскому полку, хотя "на лицо" в полку не являлся. (ист.: формуляр П.И.Пестеля, "Биографический справочник", Н.С.) Нелепым мундир этого полка Барятинский называет совершенно справедливо: он якро-синий с желтым кантом. При (вероятно) смуглом или оливковом цвете лица такой "светофор" Павлу, наверняка, страшно не шел. (авт.)
4. Если верить формуляру, князь Барятинский был назначен адъютантом гр. Витгенштейна 12 января 1820 года. (авт. Ист.: ВД, т.10)
5. Впервые изготавливать ром путём сбраживания стали в XVII веке на тростниковых плантациях на Карибах. Вне зависимости от начального происхождения ранний карибский ром не славился высоким качеством, до второй половины XIX века весь изготавливаемый ром был тяжёлым или тёмным (лучшие его сорта, например, Ямайский ром, ром с Мартиники, Род-Айлендский, получали свой цвет из-за обилия патоки и почти полного отстуствия фильтрации - ром не фильтровался, а отстаивался в бочках). (авт. Ист.: Википедия)
6. На 22 января (ст. ст.) восход солнца в Санкт-Петербурге приходился на 8:53, закат - на 15:18. Следовательно, темнеть в комнате могло часа в три пополудни, если не раньше. (авт. Ист.: архив погоды Петербурга)
7. Аврамов Павел Васильевич (1790 или 1791 -- 5.11.1836). Полковник, командир Казанского пехотного полка. В службу вступил в 1806. В 1812 "командирован для показания порядка службы во вновь формировавшихся полках и баталионах", за отличие награжден орденом Владимира 4 ст. С 1819 года назначен старшим адъютантом в Главный штаб 2 армии (нач. штаба -- П.Д. Киселев), с 1822 года командир учебного батальона при Главной квартире 2 армии, командир Казанского пехотного полка -- 26.12.1822, за отличие по службе полковник -- 26.11.1823. Член Союза благоденствия (1819) и Южного общества. Осужден по IV разряду и по конфирмации 10.7.1826 приговорен в каторжную работу на 12 лет, срок сокращен до 8 лет -- 22.8.1826. Отправлен из Петропавловской крепости в Сибирь, доставлен в Читинский острог -- 17.3.1827 (ист.: Биографический справочник)
8. Тёмные сорта рома возраста 4-7 лет очень вкусно пить, закусывая апельсином (мандарином), посыпанным молотой корицей. (ист.: Википедия)
9. "Робинзон Крузо" (англ. Robinson Crusoe) -- герой романов Даниэля Дефо, первые два из которых были опубликованы в 1719 году. Полное название первой книги звучит как "Жизнь, необыкновенные и удивительные приключения Робинзона Крузо, моряка из Йорка, прожившего 28 лет в полном одиночестве на необитаемом острове у берегов Америки близ устьев реки Ориноко, куда он был выброшен кораблекрушением, во время которого весь экипаж корабля кроме него погиб, с изложением его неожиданного освобождения пиратами; написанные им самим". В августе 1719 г. Дефо выпускает продолжение "Дальнейшие приключения Робинзона Крузо" (В нём престарелый Робинзон, посетив свой остров и потеряв Пятницу, доплыл по торговым делам до берегов Юго-Восточной Азии и вынужден добираться в Европу через всю Россию. В частности, он в течение 8 месяцев пережидает зиму в Тобольске. Летом того же года Крузо доезжает до Архангельска и отплывает в Англию.), а еще год спустя -- "Серьезные размышления Робинзона Крузо", но в мировую сокровищницу вошла лишь первая книга (ист.: Википедия)
10. "флорановский" - то есть, каталог книжного магазина Ст.Флорана в Петербурге. (авт. Ист.: Н.С.)
11. Павел заказывал для генерала Рудзевича несколько книг, посвященных войнам с Турцией, но за существование такой книги автор не ручается, это только на его, автора, совести. (авт.)
12. Александр Яковлевич Рудзевич (1775--1829), генерал от инфантерии. Из таврических дворян. Сын статского советника, татарина, много сделавшего для присоединения Крыма к России. 27 марта 1792 выпущен капитаном Генерального Штаба и направлен в Польшу. Затем занимался топосъёмками и составлением карт различных регионов России. По его просьбе в 1801 г. переведён в Троицкий мушкетёрский полк, предназначенный для действий на Северном Кавказе. С 6 декабря 1804 - полковник. 17 марта 1805 назначен командиром Троицкого мушкётерского полка. 16 января 1806 назначен шефом Тифлисского мушкетёрского полка. 20 апреля 1807 по болезни уволен в отставку. 3 декабря 1809 принят на службу с назначением шефом 22-го егерского полка. В начале 1812 г. 22-й егерский полк был переброшен из Крыма в Дунайскую армию и участвовал в изгнании неприятеля от Березины до Немана. В 1813 г. будучи командиром егерской бригады Рудзевич отличился при осаде Торна, в сражении под Бауценом, во всех делах после перемирия, под Лейпцигом. Кампанию 1814 г. закончил штурмом Монмартра. После войны командовал 13-й пехотной дивизией. 9 апреля 1816 назначен начальником штаба 2-й армии. 22 февраля 1819 назначен командиром 7-го пехотного корпуса. 8 ноября 1826 назначен командиром в 3-й пехотный корпус. 22 августа 1826 удостоен чина генерала от инфантерии. (ист.: Википедия)
13. Граф Павел Дмитриевич Киселёв (1788--1872) -- русский государственный деятель, генерал от инфантерии (1834), министр государственных имуществ (1837). Кавалер ордена Святого апостола Андрея Первозванного (1841). Из старинного дворянского рода. В 1805 г зачислен юнкером в Коллегию иностранных дел, в 1806 году переведён в Кавалергардский полк. Участник 26 сражений Отечественной войны 1812 года. Отличившись в Бородинском сражении, был назначен адъютантом генерала М. А. Милорадовича. Начал службу в кавалергардском полку, с которым принимал участие в Бородинском сражении и в заграничных походах 1813 - 1815 годов. Был назначен флигель-адъютантом (1814), выполнял ряд важных поручений Императора Александра I. В 1815 году в Берлине участвовал на помолвке великого князя Николая Павловича с принцессой прусской Шарлоттой, после чего пользовался его расположением. Уже в 1816 году обратился с запиской к Императору с планом постепенного освобождения крестьян от крепостной зависимости. В 1819 году назначен начальником штаба 2-й армии (г. Тульчин Подольской губернии), где зарекомендовал себя способным администратором и провёл ряд нововведений, в том числе смягчение телесных наказаний.(ист. Википедия)
14. На тот период времени Павел собирался -- по большой и явной любви, отнюдь не по расчетам -- жениться на падчерице графа Витта Изабелле Адамовне (урожд. Валевской). К счастью, дело ничем не закончилось. (авт.)
15. Екатерина Петровна Барятинская (в замужестве Манукова) -- младшая сестра Александра (авт. Ист.: Н.С., Кеменкири и куча архивов Москвы)
16. Фраза сказана на очной ставке П.Фалленбергом. Оный Фалленберг свидетельствовал, что лично Барятинский по поручению Южной думы и лично ее Директора вербовал его, Фалленберга, для предстоящего цареубийства. Все бы ничего, но никто в здравом уме Фалленберга никуда не вербовал, эту жутенькую версию Петр Иванович выдумал по совету А.Раевского "признаться в чем-нибудь серьезном, тогда отпустят". Признался -- не отпустили. (авт.)