Аннотация: В глухой деревеньке, отгородившись от всего мира, живет девушка со своей старой бабкой. Но однажды к ним в гости заглядывает Странник....
Ната жила в глуши, в стороне от основных трасс. Дом, в котором хозяйничали они с бабушкой, стоял на самой окраине крохотной заброшенной деревеньки. Кроме Наты и ее бабушки людей здесь не осталось, некому было приезжать в забытую деревню, а потому дорога к ней зарастала травой. Живая, слегка ворчливая старушка и ее внучка также не особо стремились налаживать контакт с городом. Когда они сидели вечерами за столом при свете одинокой лучины (электричество в доме когда-то было, но после того как лет десять назад рухнули столбы с проводами, и это последнее напоминание о цивилизации покинуло их дом), Ната иногда спрашивала:
-- Бабушка, правда хорошо, что мы тут одни? То есть, что никто к нам не лезет, не продает всякие ненужные вещи, не спешит и нас не гонит?
-- Мне хорошо. -- отвечала старушка. -- А ты не скучаешь? Может лучше тебе в город?
-- Вот еще! -- фыркала обычно Ната. -- Чего я там не видела? Все носятся, как ненормальные, жизнь пролетит, и не заметишь. Я уж лучше тут, на природе.
Обычно на этом разговор и заканчивался. Бабушка прекрасно знала, что если уж ее внучка что-то решила, то так оно и будет.
В таком размеренном ритме шли месяцы и годы. Весной девушка и старушка вскапывали грядки и сажали овощи и картошку, летом поливали огород и косили сено для коровы, к осени -- убирали урожай и складывали его на зиму в погреб и сарай, а по зиме готовились к новому году. Порой Ната отправлялась с корзиной в заброшенный колхозный сад за ягодами и яблоками, а потом варила душистое варенье, порой совершала более длительные прогулки -- в лес, за грибами, но потом возвращалась к дому, хлеву и огороду.
Ни старшая, ни младшая хозяйки дома не могли наверняка сказать, сколько лет живут вот так, вдвоем, а уж о том, какой сейчас год на дворе, и вовсе не ведали. Иногда бабушка смутно вспоминала что-то о временах, когда в деревне были и другие люди. Тогда колхоз еще держался на стариках (молодежь вся, кроме Наты, подалась в город), но постепенно все соседи померли и от некогда крепкого хозяйства осталась лишь гордо висящая на одном гвозде над полуобрушившимся зданием сельсовета вывеска да проржавевшие буквы на воротах мастерских, сообщавшие, что некогда тут кипела работа и механизаторы колхоза "Красный путь" готовили к посевной трактора и сеялки. Насколько давно последний из работяг сыграл в ящик, было неведомо.
Время в бывшем колхозе замерло, и неизвестно, сколько еще лет могла вот так тихо и размеренно прожить со своей старой бабушкой Ната, если бы в деревню не пожаловал странник.
Все началось с того, что пропалывая грядки Ната услышала стук. В первый миг девушке показалось, что это ветер раскачивает калитку соседнего дома, но в следующую минуту разум подсказал, что чужеродные звуки доносятся со стороны сельсовета, да и ветра-то никакого на улице нет. Ната нахмурилась. Она любила неизменность своей деревеньки, даже скорее боготворила ее, и какое бы то ни было вмешательство извне казалось ей кощунством. Бросив мотыгу и вытерев руки о подол платья, девушка заспешила на другой конец деревни.
Он стоял на подкаченной к крыльцу сельсовета жестяной бочке и деловито приколачивал вывеску обломком кирпича. Ната остановилась поодаль, насупилась и сложила руки на груди, всем своим видом показывая, что отнюдь не испытывает восторга от неожиданной хозяйственной деятельности незнакомца. Пришелец, однако, не обратил на нее никакого внимания, а может просто не заметил, увлекшись работой. Наконец ржавый гвоздь вошел в стену, незнакомец покачал вывеску, убедился, что закреплена она надежно, отшвырнул кирпич, отряхивая руки, спрыгнул на землю и только теперь обратил внимание на Нату. Некоторое время они разглядывали друг друга.
Пришелец был высок, худощав, если не сказать тощ как палка, да еще и бледен той болезненной бледностью, которая присуща коренным городским жителям. Особенно заметным это становилось из-за черных, аккуратно причесанных волос. Лицо у него было резковатое, острое, взгляд живых темных глаз -- нервным и колким. На правой щеке -- уже едва заметный след от ожога, тонкие губы сложились в довольную улыбку, медленно сползавшую при взгляде на Нату.
Одето сие порождение мегаполиса было под стать внешности: дорогие чистенькие джинсы, черная кожаная куртка, белоснежная рубашечка и модные остроносые ботинки, совершенно не подходящие для того, чтоб месить грязь деревенской глуши.
"Все ясно." -- брезгливо подумала Ната. -- "Папенькин сынок пожаловал за приключениями, небось присматривает местечко для очередного коттеджа. Машина на нашей дороге застряла, есть там одно место, которое и в июле не просыхает, вот и приперся пешком. Сейчас начнет просить вытащить его тачку трактором, дебил. Только непонятно, зачем вывеску прибил. Продемонстрировать захотелось, что тоже умеет не только купюры своими пальчиками пересчитывать?"
-- Здравствуй, красна девица! -- незнакомец видимо решил раздобрить ее шуткой. -- Ну, чего ты насупилась-то? Ничего я тебе не сделаю.
Голос у пришельца оказался одновременно глубокий и звонкий.
-- Уже сделал. -- проворчала Ната. -- На кой черт тебе приспичило здесь что-нибудь трогать?
-- А разве в деревне все куплено? Раз так, то чего за хозяйством своим не следишь? Вон, табличка на соплях держится.
-- Как держится, так и держится! Тебя не спрашивали, что мне делать с ней!
-- У-у, какая суровая. Ладно, не нравится, не буду ничего чинить, живи в разрухе. Тут где-нибудь переночевать можно?
-- А что, машина прочно застряла? -- съязвила Ната. -- Или надеешься, что лужа пересохнет, и тогда выедешь? Так вот, там не просыхает.
-- Машина? А-а! Ты думаешь, я на тачке? Да нет, на электричке приехал, а со станции -- пешком.
-- Пешком? -- Ната была сбита с толку. -- Но ведь это далеко... Километров двадцать, и дорога заброшена, тут в округе ни одной жилой деревни, кроме нашей...
-- Да я заметил уже. -- незнакомец улыбнулся. -- Так где здесь заночевать можно, чтоб не помешать суровой Хозяйке Медной Горы?
-- Заходи в любую избу и ночуй. У нас все хаты пустуют, кроме той, где мы с бабушкой живем.
-- Н-да... Не весело вам тут.
-- Нормально. Только вот что, музыку свою бешеную не заводи, мы любим, когда по вечерам природу слышно.
-- А мне и не на чем ее заводить. Магнитофона с собой не таскаю.
Ната пожала плечами. Городской франт оказался каким-то странным, чокнутым, совсем не похожим на всю их братию.
-- Кстати, как зовут суровую отшельницу?
-- Ната.
-- О, какое милейшее имя! А его обладательница случайно не позировала Васнецову, когда он писал свою "Аленушку"?
-- Язык не распускай. Мне твои расшаркивания не нужны. -- вновь окрысилась Ната. -- Ночлег ищешь -- иди ночуй, а меня оставь в покое.
Пришелец развел руками и вздохнул.
-- Как скажешь. Кстати, если что, меня зовут Эш. Дабы ты знала, кого проклинать за прибитую вывеску.
Ната молча развернулась и зашагала назад, на свой огород. Назвавшийся столь ненормальным именем приезжий остался перед сельсоветом один, впрочем, довольно скоро он объявился на соседнем участке, каким-то образом продрался через заросли крапивы и лебеды к крыльцу, распахнул много лет не открывавшуюся дверь и теперь курил на крылечке с видом абсолютно довольного своей судьбой человека. Вышедшая во двор вытряхнуть половики бабушка заинтересованно поглядывала на пришельца, а затем просеменила к забору. Эш тоже подошел к покосившемуся плетню и о чем-то оживленно заговорил со старушкой. Нату это уязвило. Ну о чем городскому франту болтать с ее бабушкой, проведшей всю жизнь в деревенской глуши? А Эш уже деловито перемахнул через забор и под радостное кудахтанье старшей обитательницы дома помогал ей складывать половики и носить их в дом.
"Вот ведь шило у парня в заднице торчит!" -- подумала Ната. -- "До всего-то ему дело есть! Словно мы без него не справились бы".
От злости девушка принялась орудовать мотыгой вдвое быстрее и закончила прополку несколько раньше привычного времени. Не зная, куда же себя деть, она направилась в дом. Раз уж выдалась свободная минутка при свете дня, так надо дошить новую наволочку. Однако в комнате ее ждал неприятный сюрприз.
Эш, оказывается, никуда не ушел, наоборот, сидел за столом и пил травяной чай, а бабушка вертелась вокруг него, словно в дом дорогой гость пожаловал. Ната с грохотом уронила мотыгу в углу сеней и громко топая стоптанными сапогами вошла в комнату.
-- Значит какому-то проходимцу сразу чай на стол, а родную внучку с огорода позвать и забыли?
-- Наточка, ну не будь ты такой... -- бабушка смутилась. -- В кои-то веки раз гость в доме, я уж и забыла, как люди выглядят, одну тебя только и вижу.
-- А кто-то еще разве нужен?
-- Похоже, я третий лишний. -- Эш поднялся с табурета. -- Ладно, не буду вносить раздор в столь милейшее семейство. Лия Андреевна, если что, я по соседству. А теперь разрешите откланяться.
Он и в самом деле отвесил полушуточный поклон.
-- Придурок. -- проворчала вслед гостю Ната. -- Сам придурок, и имя дурацкое. Как у пса дворового.
Бабушка сокрушенно покачала головой, но спорить не стала.
Вечером разразилась гроза. Дождь хлестал в окно тугими струями, барабанил по крыше. Ната с неожиданной для себя злорадностью подумала, что в соседних домах давно уже не крыша, а решето, и дров нет совсем, так что Эшу придется не сладко. Стоило ей вспомнить незваного соседа, как послышался стук в окно, а затем, перекрывая шум дождя, знакомый уже звонкий голос:
-- Эй, хозяйка строгая, обсохнуть у тебя хоть можно, или и в такую погоду выставишь?
-- Заходи, сынок. Заходи! -- оживилась бабушка. -- А ты, Ната, не шипи змеей! Не по божески это, гостя под дождь гнать.
-- Никто его не приглашал в нашу деревню. -- проворчала девушка, но спорить почему-то дальше не стала.
В дверь вошел мокрый до нитки, но все такой же веселый Эш. Бабушка ахнула и попыталась заставить его переодеться, но горожанин только поморщился и отмахнулся:
-- Не простужусь, я здоровее вашей внучки буду, хоть и не деревенский.
-- Ну хоть поужинай с нами, сынок.
-- А вот это -- с удовольствием. -- пришелец сверкнул белозубой улыбкой. -- У меня еды с собой нет.
Бабушка принялась собирать на стол, а Ната исподволь прислушивалась к их с Эшем разговору из своего угла. Баба Лия жаловалась на то, что стала уже совсем стара, в любой момент на погост отправиться может, и неизвестно, как внучка здесь одна будет жить. Ната фыркнула. Подобные жалобы были для бабушки обычным делом, сколько себя Ната помнила, старушка хоть раз в неделю да вспоминала о смерти, несмотря на то, что была по-прежнему крепкой и совсем не старилась. Следом за жалобами, которые гость выслушал на полном серьезе, последовали откровения разомлевшей от такого внимания бабы Лии на тему злого нрава внучки.
-- Да не злая она. -- Эш грустно усмехнулся. -- Просто одичала тут, в глуши, от людей отвыкла.
-- Вот и я ей говорю: поезжай ты, Ната, в город, чем со мной, старухой, гнить. Там, в городе, жизнь, а здесь -- память одна. Говорю, говорю, а она ни в какую!
-- Опять завела? -- Ната не выдержала и подошла к столу.
-- Вообще-то Лия Андреевна права. Нефиг такую красоту прятать.
-- Сговорились? -- взвыла Ната. -- Значит, я уже сама решить нынче не могу, где мне жить лучше? И, между прочим, у нас тут в избе не курят!
Девушка вырвала у Эша из руки тонкую дорогую сигарету и вышвырнула за окно, в дождливую ночь.
-- Ната! -- бабушка сокрушенно всплеснула руками. -- Ну чем тебе помешало-то? Словно и дед, и отец твой, когда живы были, в этой самой комнате не курили!
-- То дед и отец, а не этот пижон городской.
-- Извините. -- Эш примирительно улыбнулся. -- Больше дымить не буду. Не сердись, Медной Горы Хозяйка!
-- Дурак. -- несмотря на распиравшую ее злость, Ната фыркнула, настолько уморно-виноватую рожу скорчил пришелец. -- Ладно, кури, только пепел на пол не стряхивай.
-- Спасибо. -- Эш опять потянулся к пачке.
Ната села на стул напротив и попыталась вновь разжечь в себе обиду на гостя за то, что вломился в ее тихую и спокойную жизнь, в которой не было никаких намеков на внешний мир, но так и не смогла. Неожиданно девушка сообразила, что уже не может долго злиться на городского придурка, который был не старше ее самой, между прочим. Молчание затягивалось. Наконец Нате это надоело.
-- А откуда у тебя имя такое чудное? Никогда не слышала, чтоб людей так вот называли. Словно и не имя, а прозвище.
-- Не, Эш -- имя. Не здешнее, разумеется, но меня и правда так зовут. А что это вы здесь без электричества?
-- Провода порвались уж сколько лет назад. И столбы попадали. А чинить некому, да и не зачем оно нам, верно, баба Лия?
-- Ну, я бы не отказалась от света вечером. -- старушка поставила на стол тарелки и достала из печи картошку, а из погреба -- праздничное угощение -- сало.
-- Н-да. Развалилось здесь у вас все.
-- Что, на столбы тоже полезешь? Или воздержишься от попыток свет провести к нам? -- съязвила Ната.
-- На столбы не полезу. Я в этом не смыслю ничего все равно. -- легко согласился Эш. -- Но придумать что-нибудь попробую. Не привык я как-то при лучине. Отвык, точнее.
-- А что, приходилось раньше?
-- Да всякое бывало.
Разговор опять начал увядать. Эш молча курил и думал о чем-то своем, бабушка, накормившая и гостя, и внучку, убирала со стола, а Ната просто бездумно смотрела в темноту за окном. Наконец Эш поднялся.
-- Ладно, спасибо за гостеприимство, дождь, кажется, кончился, пойду я, мешать не стану. Вы, наверное, спать уже собираетесь.
-- И куда ты пойдешь? -- поинтересовалась Ната. -- Во всех домах сейчас столы плавают. Или прямо в луже ночевать надумал? Так тогда можешь сразу на улице укладываться.
-- Да? -- парень выглядел растерянно. -- Я не подумал об этом... Вот черт... А... Можно на вашем сеновале?
-- Нельзя. -- отрезала Ната. -- А-то завтра опять меня в негостеприимстве обвинишь. Оставайся уж, раз приперся. Вон, там в углу сундук стоит. Я тебе на него перину кину и одеяло дам. А мы с бабушкой в своем углу. Сунешься ко мне ночью -- прибью.
-- Не сунусь. Казанова из меня не получился и не получится.
-- И хорошо.
Уже когда погасили огонь, когда бабушка и гость уснули, Ната продолжала ворочаться в своей кровати. Сетка под ней поскрипывала, но никого это не будило. Девушка уткнулась в подушку носом. Вот ведь гадство, ну надо было этому Эшу именно к ним в деревню притащиться? Все вверх дном перевернул, во все влез, разбил привычную жизнь, теперь и сон не идет. И что бы ему не сойти на другой станции?
Стоп-стоп! А как он вообще мог сойти с электрички-то? Поезда же на их раздолбанном перроне уже давно не останавливаются: ни жилых деревень, ни полей распаханных тут нет, до ближайшего места, где люди живут, не менее ста километров, поди. Словом, задворки мира. А если не останавливается на перроне электричка, значит не мог он с нее сойти. Что-то тут не чисто. Да и, опять же, если бы городской франт пиликал от самых путей пешком, как говорит, то не только вывозился бы в грязи, но и все ноги стер, ботиночки свои стоптал, а они у него сверкают, словно только что начищены.
Не на машине, не на электричке, не пешком... Но тогда как же он вообще сюда попал?
Ната почувствовала, что ее начинает наполнять сверхъестественный страх.
"Из воздуха появился, как нечистая сила" -- скользнула глупая мысль, скользнула, и застряла в голове. Вон он какой любезный, так к бабушке и подмазался, да и Нату саму растопить сумел. А взгляд у него нечеловеческий. Больно уж колкий, внимательный, цепкий. Так разве что мошенники смотрят, но какого черта делать мошеннику в их глуши? Взгляд, непонятное появление, одежка неподходящая для путешествий, ботиночки начищенные, имя какое-то странное...
Ната резко села в постели. Ну все, хватит! Довольно, а-то так додуматься можно до копыт и рогов, спрятанных в прическе. Эш странный тип, врет насчет себя, это несомненно, но не черт же он! Чертей не бывает.
"Завтра выведу этого скользкого типчика на чистую воду". -- решила девушка. -- "А пока пускай дрыхнет."
Она повернулась в сторону угла, где устроился на ночь незваный гость, и похолодела. В комнате было темно, хоть глаз выколи, но на сундук падал одинокий луч луны, и в его рассеянном свете Ната увидела, что постель Эша пуста.
Куда же он делся? Не вставал, это точно! Задумай он на крылечко выйти покурить, непременно заскрипели бы половицы, да и дверь тоже, а Ната не спала, не могла не услышать. И все-таки Эша в комнате не было.
Девушка вскочила на ноги, трясущимися руками нащупала кочергу и вышла на улицу. Почти полная луна светила с неба в разрывы туч. Резко очерченные лучи ночного светила исполосовали двор и улицу. И в одном таком лунном луче стоял, вытянув перед собой руки, Эш.
Со стороны могло показаться, что он подставил тонкие бледные кисти под лунный свет, словно под поток воды. Юноша запрокинул голову что-то напевал, чуждое, страшное. Нату начало трясти еще сильнее. Девушка почуяла в странном парне угрозу не своей жизни, но тому тихому, однообразному существованию, которое она вела.
Словно ощутив ее присутствие, гость медленно опустил руки и как во сне повернулся. Глаза его были похожи на два серебряных озерца, а может быть и осколки зеркала.
-- Ната? Ты чего не спишь?
-- А ты? -- девушка выставила перед собой кочергу.
Эш горько рассмеялся.
-- Так то я. Разве до сна, когда луна такая...
-- Какая?
-- Зовущая.
-- Еще скажи, что ты -- оборотень и сейчас волком перекинешься.
-- Не перекинусь. Ибо не умею. И не оборотень я. Так просто... Странник. Люблю ночью при луне погулять.
-- Лунатик, блин. -- наваждение спало, перед Натой стоял вполне обычный, только на голову двинутый слегка, сын мегаполиса. -- Вы в городе вашем и правда все чокнутые. Романтики вам не хватает что ли?
-- Романтики? Да нет, ее-то как раз хватает с избытком. Тем, кому она нужна, и кто ищет.
-- Значит, тебе хватает?
-- Мне -- да.
-- А чего тогда в глушь приперся? Воздухом подышать?
Эш неловко пожал плечами, подошел и накинул девушке на плечи свою куртку.
-- Возьми, замерзнешь.
Ната закуталась в кожанку.
-- Так все-таки, что ты забыл тут у нас?
-- Не знаю пока. Надо было приехать, вот и приехал. А сама ты что здесь забыла? Все молодые красивые девушки в город рвутся, а единственная во всем свете Ната-отшельница -- в глухую Богом и людьми забытую деревню.
-- Дом мой здесь. Бабка с дедом в нем жили, мать с отцом жили, и я жить буду. Это -- дом, просек?
-- Просек, разумеется. Родные стены, патриотичная любовь к местам детства, где босиком по росе на первое свидание бегала... Все это хорошо и понятно, лишь одно у меня в голове не укладывается: как можно ради всего этого гноить себя заживо? Впрочем, это не мое дело. Как говорится, в чужой монастырь со своим уставом не лезь.
-- Именно.
-- Значит мы друг друга поняли. Я тебя в город не зову, ты мне ночью гулять не мешаешь. Мир и благодать. Только одного обещать не могу, что не приложу всех усилий, чтобы сделать ваше существование чуть более цивилизованным.
-- А нам оно надо?
-- Может и нет, а может ты просто закрылась от мира, как затворница в келье, уж не знаю, почему. Твое дело, конечно, только если из-за чего-то, что было с тобой в этом самом городе, так...
-- Я не была в городе. И желанием не горю. Насмотрелась на него по телевизору пока электричество было, не тянет. Шум, гам, люди спешат, бегут... Всю жизнь. Вот так пробегают, и не заметят, как состарятся и помрут.
-- А ты, значит, иначе хочешь?
-- Я не просто хочу, я и живу иначе. Размеренно, без спешки. По крайней мере, до тебя жила.
-- Извини, Ната, у меня сложилось другое впечатление. Чисто субъективное, так что высказывать не буду.
-- Да нет уж, валяй.
-- Ну... -- Эш замялся. -- Мне кажется, что ты живешь не просто размеренно, а однообразно. Подстраиваясь под твой же стиль, я бы сказал: проживешь всю жизнь, а когда состаришься и оглянешься назад, покажется она нескончаемым повторением одного и того же дня.
-- Это не так уж и плохо. Вся жизнь как один день.
-- Может быть. Говорю же, субъективное мнение, просто я так не могу.
Ната неловко повертела в руках кочергу.
-- А как это ты из дома вышел настолько бесшумно?
-- Я вообще тихо хожу, если нарочно не топаю.
-- Ну не настолько же, чтоб ни половица, ни дверь не скрипнули.
-- Почему не скрипнули? Скрипнули слегка. И на лейку я в сенях налетел. Этим шумом тебя и разбудил.
-- Врешь. Я вообще не спала.
-- Ну извини, значит это я - глухарь. Не слышал, как ты ворочалась. -- Эш примирительно улыбнулся. -- Ната, давай не будем об этом пока. Я не уверен, что время подходящее, да и вообще не уверен, стоит ли. Если почувствую, что так надо -- расскажу все, обещаю. А пока могу успокоить, что я не маньяк, не беглый зэк, даже не черт, оборотень или вампир какой. Просто... Странник и все. Никакого зла вам не причиню. Погощу и уйду, а ты останешься жить своей жизнью.
Ната кивнула. От призрачного обещания грядущего спокойствия тревога немного улеглась. Ну, пусть сейчас он все перевернул, но ведь уйдет же, не останется насовсем, и будет все как прежде, как до него... А со временем и вовсе забудется, что заходил в деревню такой вот паренек по имени Эш.
-- А сколько тебе лет? -- сама не зная зачем спросила девушка.
-- Это как считать, только сию жизнь, или все вкупе.
-- В перерождения веришь?
-- Не важно. Ты почему спросила?
-- Да так, просто. Кажется, будто ровесник мой, а говоришь как-то несообразно возрасту. То инфантилизм из тебя прет, то мудрость столетнего старика.
-- Ната, извини за нескромный вопрос, я понимаю, что девушек об этом не спрашивают, но... Тебе-то самой сколько лет?
-- Мне? -- она открыла рот, чтобы сказать: "девятнадцать", но осеклась.
Девятнадцать ей уже было. В прошлом году. И в позапрошлом -- тоже. Значит теперь уже двадцать один? Или три года назад тоже было девятнадцать?
-- Не знаю. -- призналась наконец Ната. -- Когда в последний раз считала, девятнадцать было, а сколько это лет назад -- не помню.
-- Выглядишь на семнадцать с хвостиком. -- печально вздохнул юноша. -- Эх, Ната, Ната... Вот об этом я и говорил, когда высказывал свое субъективное воззрение на твою спокойную жизнь. Ты не помнишь, сколько тебе лет, не знаешь, сколько живешь здесь, какой год сейчас, поди, тоже не ведаешь. Твоя жизнь остановилась, как вода в пруду.
-- И что?
-- Пруды имеют неприятное обыкновение загнивать и превращаться в болото.
-- Ну и буду царевной-лягушкой в трясине. Меня устраивает.
-- Не будешь. Просто лягушкой -- возможно, но не царевной. Если следовать логике сказки, то царевна-лягушка от простых квакш отличалась в первую очередь тем, что ждала царевича, который женится на ней и увезет к людям, а ты не ждешь.
-- Просто лягушкой тоже хорошо. Они красиво квакают. -- уперлась Ната. -- У нас в той луже не пересыхающей их знаешь сколько? Да и по лопухам в заросших огородах еще те песни выводят. Так что я и на обычную лягушку согласна, лишь бы не гоняться, как белка в колесе.
Эш передернул плечами, словно ему стало холодно от ее слов.
-- Пойдем в дом, Ната. Сыро. И луна уже за тучи ушла.
Девушка кивнула, скинула куртку и скользнула в сени. Эш последовал за ней, натыкаясь на косяки и мотыги и тихонько чертыхаясь.
"Может я и правда задремала?" -- подумала Ната, уже свернувшись в постели. -- "Вон как он шумел, пока возвращались со двора. Задремала, и не заметила, а чудо это, из дома выбираясь, разбудило меня".
От таких мыслей стало уютно, тепло и спокойно. Они усыпляли, гнали тревогу. Девушка облегченно вздохнула, сообразив, что уже почти верит в то, о чем думает, повернулась на другой бок и провалилась в сон.
На следующий день она впервые проспала доить корову. Баба Лия, конечно, и сама справилась, но это казалось неправильным. Корову всегда доила Ната. Это являлось непреложной частью бытия.
Возможно, девушка проспала бы не только дойку, но и завтрак, если бы не все тот же неугомонный Эш. Разбудили Нату его нечеловеческие вопли. Горожанин не был наделен голосом и слухом, но пел громко и воодушевленно, словно молодая поп-звезда, впервые вышедшая на эстраду.
Девушка поморщилась, открыла глаза и сонно уставилась на залитую солнцем комнату.
-- Ой, мать твою... Корова! -- она вскочила и покинула избу, кК была, в рубашке, с расплетенной косой.
Бабушка выгоняла Буренку на пастбище, а полный подойник стоял на крыльце. Ната покраснела, а затем вспомнила о вое, разбудившем ее, и огляделась, чтобы выяснить причину столь громких звуков. Почти сразу в глаза ей бросился Эш.
Он стоял прислонившись спиной к углу хлева и любовался окрестностями. Неожиданно пришелец запрокинул голову, подставив бледное лицо солнцу, и завопил:
-- Утро кра-асит нежным све-етом стены дре-евнего Кремля-а-а-а!
-- Я же просила не шуметь в нашей деревне! -- Ната зажала уши.
-- Извини, де-евушка! -- все тем же дурным голосом пропел Эш. -- Я не хотел будить тебя-а-а!
-- Замолчи, придурок. А-то у коровы молоко от твоих воплей пропадет.
-- Неужели я пою так ужасно?
-- Отвратительно.
-- Тогда понятно, почему меня не пустили и на порог консерватории. -- настроение у ее нового соседа было отличным, и ничто не могло испортить его.
-- Шути, шути, не шуми только, договаривались же, что без воплей.
-- Пардон, милейшая Ната, мы договаривались, что я не буду слушать магнитофон, а насчет пения в контракте не было ни слова.
-- Значит теперь вносим еще и этот пункт.
Эш сокрушенно вздохнул, отлепился от коровника и отправился к колодцу, умываться.
Весь день Ната пришельца не видела. Он зачем-то потащился в мастерские, и дал ей спокойно и привычно выполнить всю работу, зато когда свечерело, девушку ждал в избе неприятный сюрприз. Эш понатаскал в дом старых, полуразряженных аккумуляторов, протянул от них к лампочке под потолком медный провод, обмотанный изолентой, и теперь сидел в непривычно ярко освещенной комнате с видом Прометея, даровавшего людям огонь.
Ната хмуро оглядела избу. Яркий электрический свет выхватил из темноты все то, что не замечалось днем за делами: заржавевшие шарики на спинке кровати, потертые половики и облупившуюся побелку печи... Да и пахло теперь в доме как-то не так, не чадящей лучиной, а озоном. Девушке все привнесенные гостем перемены не нравились, а вот бабушка буквально расцвела, помолодела даже, и уже заводила разговор о том, что в сельсовете должен бы сохраниться работающий радиоприемник.
-- Не обольщайтесь, Лия Андреевна. Аккумуляторы дохлые совсем. Дай Бог, на пару вечеров энергии хватит, а уж если радио слушать... Давайте я лучше вам газеты из города привезу свежие?
-- Привези, привези, сынок!
-- Не надо. -- Ната резко топнула ногой, вновь почувствовав приступ тяжелого страха. -- Не надо никаких газет! И радио не надо! Не надо ничего ОТТУДА!
Эш и бабушка уставились на нее.
-- Аккумуляторы, говоришь, завтра сядут? -- продолжала скандалить девушка. -- Вот и отлично! Без электричества жили столько лет, и дальше проживем! Не нужно нам оно!
-- Ну, не нужно, значит демонтирую завтра систему. -- пожал плечами Эш. -- Я думал порадовать вас с Лией Андреевной хоть парой светлых вечеров...
-- Порадовал? А теперь слушай и запоминай: ничего здесь не трогай и не меняй. ВООБЩЕ НИЧЕГО! Попробуешь еще раз сунуться со своей инициативой, я...
-- Что ты? Кочергой меня пришибешь, или, может, в колодце утопишь?
-- Дурак! -- Ната разревелась.
Плакала она тоже впервые за много лет, и рыдания давались с трудом. Бабушка попробовала подойти и обнять внучку, но та отпрянула, словно боялась обжечься, и выбежала в сени. То, что происходило в избе было ей прекрасно слышно, вот только лиц гостя и бабы Лии видеть она уже не могла. Ну и не велика потеря. Зато темно. И пахнет привычно. Слезы начали высыхать. Ната еще раз всхлипнула и успокоилась, но возвращаться в залитую светом комнату не спешила.
-- Я правда хотел как лучше. -- жалобно протянул Эш.
-- Да знаю я, сынок. Ты в голову не бери, на Нату не угодишь. Я уж и ведро или грабли-то переставить боюсь, чтоб не сердилась. Сколько раз ей говорила, что не место той же лейке при входе. А она уперлась: всегда там стояла, значит и будет стоять.
-- Выходит демонтировать завтра систему?
-- Да не надо, сынок. Ната, она резкая, но если уж что свершилось, то примет. Не любит она перемен. Вот посмотришь, к завтрему электричество уже привычным станет, наоборот, жаловаться будет потом, что вместо лампочки привычной -- лучина.
-- Ну-у, Вам виднее. И все равно, неловко получилось. Хотел как лучше, а вышло -- как всегда.
-- Придурок. -- прошептала себе под нос Ната. -- Говорили ему, чтоб не лез в чужой монастырь, так нет, у него же шило в заднице сидит! А теперь сам и куксится. Шушера, блин, говенная! Ненавижу!
Но на самом деле ненависти к Эшу у нее не было. Он раздражал, как заноза, шокировал, вызывал страх, но не злил. Ната вытерла слезы и вернулась в комнату. Стоять в сенях и дальше просто не имело смысла. Сейчас они должны были ужинать. Это -- привычный распорядок, настоящий ритуал, и как бы Эш ни хотел осквернить его, не получится. Ната не станет из-за какого-то городского франта менять свою жизнь кардинально. Ужин -- значит ужин, а уж при электрическом свете или при лучине -- второе дело.
Больше пришелец в это вечер ничего не выкинул. Наоборот, сидел пришипившись, даже не шутил совсем, только курил вдвое больше обычного, да порой бросал на Нату колкие, задумчивые взгляды, словно врач на пациента с симптомами неведомой хвори. Следующий день также прошел спокойно. Осветительную систему демонтировать не стали: все равно скоро аккумуляторы сядут, так что пусть уж бабушка и в самом деле порадуется, если ей лампочка под потолком так нужна. На то, чтобы принять такое решение, Нате пришлось потратить немало нервов, ее-то саму новшество буквально доводило до истерики, но когда она смотрела на словно бы помолодевшую старушку, лед в сердце начинал таять, и девушка все-таки сдалась. А на третий день она уже и забыла, как предсказывала баба Лия, что раньше в избе вечерами было темно. Жизнь вошла в привычную колею, только с болтающимся под потолком проводом, лампочкой и горой аккумуляторов возле печки.
Вопреки словам Эша, сдыхать источник электричества не намеревался, лампочка горела ярко и не мигала. Бабушка не могла налюбоваться на светлую комнату, Ната не обращала ни а что внимания, а Эш отчего-то все больше погружался в свои размышления. Несколько раз он покидал деревню и уходил по дороге к станции. Каждый такой поход девушка думала, что наконец-то избавилась от него, но к вечеру горожанин возвращался, чуть более растрепанный, помятый и в запыленных ботинках, но все так же задумчиво-мрачный.
-- Что ты там забыл, на дороге этой? -- решилась наконец спросить Ната. -- Или ищешь что?
-- Ищу. -- медленно кивнул Эш. -- Ответ.
Больше девушке не удалось вытянуть из него ни слова. Теперь пришелец почти не беседовал с ней, зато с бабой Лией проводил чуть ни целый день. Ната почувствовала, к великому удивлению, уколы ревности. Почувствовала и отмела. Еще чего не хватало, ревновать какого-то придурка к родной бабушке!
А через неделю такой жизни прилетел аист.
Для гнездования сих птиц было уже поздно, но нашелся чумной пернатый, видимо, своеобразный Эш птичьего мира. Он занял гнездо на высокой кривой груше и теперь поправлял его и радостно щелкал клювом.
-- А-ну кыш! -- Нате снова стало страшно, будто не птица поселилась рядом с ее домом, а чудище лесное. -- Кыш, кому сказала! Не твое это гнездо!
Она подняла с земли камень и запустила в аиста. Промазала. А пернатый негодяй даже не встрепенулся. Ну точно, копия Эша!
-- Ну погоди же! -- Ната в ярости схватила крупный сухой ком земли и метнула его, а потом -- следующий и следующий... Ей хотелось непременно подбить незваного гостя, сломать ему крыло, а лучше и вовсе свернуть шею, выместить на птице всю нервозность последних недель, весь свой страх, всю злость, которая наполняла ее при мысли о привнесенных Эшем переменах...
Наконец ей удалось попасть в край гнезда. Аист всполошился, захлопал крыльями и стал уж совсем великолепной мишенью. Надо было только размахнуться посильнее...
-- Что ты делаешь! -- чья-то сильная рука схватила ее за локоть. -- Не смей!
Ната выронила камень и застыла, скованная ужасом. Ей на минуту показалось, что в деревню приехал еще кто-то. Сперва -- франт с дурацким именем, затем -- другие люди... Это означало конец всего, что она так долго лелеяла! Конец тихой, спокойной, однообразной жизни, когда течение времени совершенно не заметно и каждое дело совершается по строгому распорядку!
-- Не смей этого делать. -- повторил над ухом сильный, дрожащий от ярости голос. -- Аист -- не простая птица. Да и в простых я тебе кидаться камнями не позволю. Если так необходимо, можешь использовать в качестве мишени меня, но не аистов!
Сильные руки развернули Нату, словно куклу, и она оказалась лицом к лицу с Эшем. Правда это был уже не тот Эш, который пришел две недели назад в деревню.
Теперь перед Натой стоял человек без определенного возраста, вместо лица у которого было зеркало, на руках -- шелковые перчатки, а за плечами бился черный средневековый плащ.
-- Ой, мамочка! -- всхлипнула девушка, сжалась в комок и закрыла лицо руками.
-- Именно. "Мамочка"... А кто она, твоя мать? Ты частенько поминаешь ее, но что-то я ни разу не слышал ни одного рассказа о твоих родителях.
-- Они... Умерли.
-- Это я понял. Вот только не мог понять, отчего ты не ходишь на кладбище, не ухаживаешь за их могилами.
Ната закостенела. Хотелось бежать, кричать, вырваться из ставших нечеловечески сильными рук этого нового Эша, но тело не слушалось ее, а язык прилип к небу.
Свершилось! Наконец-то он показал свое истинное лицо! Он из ТЕХ! Из тварей которые все портят! Пришел, чтобы сломать ее жизнь, отнять все, разрушить, превратить ее, Нату, во что-то ужасное... Может в одну из тех городских женщин, которые носятся как оголтелые? А может и во что-то еще более кошмарное.
-- Так почему ты не ходишь на кладбище, Ната? -- проникновенным голосом осведомился Эш. -- Молчишь? Тогда уж позволь частному детективу-самоучке ответить за тебя. Я ведь нашел кладбище, несмотря на то, что оно заросло, а ты постаралась перегородить путь к нему старым комбайном, да и саму дорогу перепахала. И знаешь, что я тебе скажу? Самая свежая могила на нем как минимум двадцатилетней давности! Знаешь, какое на ней имя написано, точнее, вырезано перочинным ножом на деревянном кресте?
-- Не надо! -- прохрипела Ната, чувствуя, как рушится ее мир.
-- А почему?
-- Н-не... Надо... Оставь...
-- Рад бы, да не могу. Хочу знать правду. Там ведь написано: "Мария и Андрей Северовы"?
Ната закрыла глаза. Из-под ресниц закапали слезы.
-- Мария и Андрей Северовы. Твои родители. Твоя бабушка поминала их имена, так что я не мог ошибиться. И похоронены они лет двадцать назад. С тех пор ты живешь здесь одна, Ната, верно? Совершенно одна, отгородившись от мира, остановив время вокруг своего дома. Ни для кого тебя нет больше, а человечества нет для тебя. И не только человечества. В твою деревню не прилетают весной птицы, только воробьи, зимующие здесь, да синицы. Перрона, от которого к этому месту ведет дорога, тоже нет ни на одной карте. Да и сама железнодорожная ветка за ненадобностью заброшена. Рельсы проржавели. Между шпалами полынь растет во-от такая. -- он повел рукой чуть ниже своего пояса. -- Я давно уже искал ответы на некоторые вопросы, которые ты поставила передо мной, Ната. Например, отчего во всей деревне нет часов? Я обошел дома, ни будильника, ни настенных, ни наручных. Нигде. А потом все эти часы обнаружились. Совершенно случайно, надо сказать. Я просто неудачно, а может как раз удачно, поскользнулся и съехал в непересыхающее болотце, являющееся границей твоих владений. Ты утопила в нем все ходики, которые нашла в деревне, так? Так. Я не мог понять, зачем, как не мог понять и твоего стремления к неизменности любой детали в окружении, любого действия. Не мог, пока не обнаружил, что хоть в хозяйстве у вас и нет свиней, в погребе хранится всегда свежее копченое сало, что хоть вы не покупаете сахар, ты каждое лето варишь варенье, что практически дохлый аккумулятор в твоем доме работает на последнем издыхании неделями. Он ведь мог бы прослужить еще лет сто, если не тысячу? Но только тебе. Стоит его вынести за пределы владений Наты Северовой, и не жить ему дольше двух часов, потому, что там все еще есть время.
Девушке показалось, что свет померк. "Не надо, не надо..." -- беззвучно шептала она одними губами.
-- Ты говоришь, что тебе девятнадцать, выглядишь на семнадцать с хвостиком, а твои родители умерли двадцать лет назад. -- продолжал Эш. -- Могу предположить, что после того, как ты похоронила сперва отца, а потом и мать, в тебе проснулась некая сила, позволившая тебе создать аномалию, в которой ты и обитаешь. Место, в котором день сменяется днем, лето -- осенью, год -- годом, но, вместе с тем, время не течет вовсе. Ты "законсервировала" себя и кусочек мира, который был тебе нужен, и избавилась от всего, что могло бы напомнить о времени: уничтожила дорогу к кладбищу, утопила в луже часы, стащила все календари в какое-нибудь место и сожгла их. Представляю, какой был пионерский костер! К тебе перестали прилетать перелетные птицы, они не видели тебя и твою деревню. Не видели, пока я не запустил снова в ней ход времени. Да-да, Ната. Время движется. Медленно, со скрипом, но движется. Пока я здесь. Как только уйду, все вернется к неизменности, так что не травмируй аиста, вестника времени, я уйду, и он улетит тоже.
-- Ты... уйдешь? -- прошептала она.
-- Разумеется. Я не умею и не хочу жить вне времени. А уж что делать со своими владениями, это ты решай сама. Все, что мне надо, так это -- правдивый ответ на последний вопрос, который я так и не получил.
-- И ты уйдешь? -- Ната облизала пересохшие губы. -- Сразу же, как я отвечу? Уйдешь и никогда больше не вернешься?
-- Уйду и не вернусь. Обещаю.
-- Тогда спрашивай.
-- Кто она на самом деле?
-- Она?
-- Та, которую ты называешь своей бабушкой. Это такая же, как ты сама, беглянка от времени? Хотя нет, не похоже. Твоя "бабушка" не настолько привязана к неизменности. Наоборот. Она делает все, чтобы разбить ритуал, с помощью которого ты поддерживаешь безвременье вокруг себя. Кто она, Ната?
-- Какая разница? -- девушка натянуто рассмеялась механическим, кукольным смехом. -- Для меня -- баба Лия, и все.
-- Но она не твоя бабка! Обе твои бабушки лежат на том же кладбище, и ни одна из них не носила имя Лия. Первую звали Анной, а вторую -- Пелагеей.
-- Как ты узнал?! Этого ведь не написано на памятниках!
-- У меня есть и другие методы. Но ты мне ответишь, или я должен буду впрямую спросить у Лии Андреевны?
-- Я не знаю! -- сорвалась Ната. -- Не знаю... Мы жили тут вдвоем, сколько помню... Всегда вдвоем... А теперь -- уходи! Оставь нас!
Некоторое время Эш смотрел на нее, склонив голову на бок. А может и не смотрел, ровное зеркало, заменившее ему лицо, не выражало ничего.
-- А ты повзрослела за последние дни. -- задумчиво произнес пришелец.
Его палец скользнул по щеке Наты.
-- У тебя появились морщинки. Вот здесь, и в углах глаз. Ты повзрослела, тебе теперь не дашь меньше, чем двадцать три... А она -- помолодела... Ната?
-- Уходи, я ответила, ты обещал уйти, уходи же!
-- Я обещал уйти, когда ты ответишь правду. Впрочем, кажется, я ее уже знаю. Ты живешь здесь совсем одна.
-- С БАБУШКОЙ ЛИЕЙ!
-- Одна. -- жестко повторил Эш и, подцепив ее подбородок пальцем, заставил девушку посмотреть в свое зеркальное лицо.
Ната задохнулась, подавившись безмолвным воплем. Из живого, текучего зеркала на нее смотрело знакомое до боли лицо, которое она видела каждый день. Лицо бабы Лии.
Разум всколыхнулся и наполнился вытравленными из памяти образами. Перед Натой как живые встали отец и мать, которых она давно забыла. Папа как всегда был пьян. Все механизаторы пили. Именно из-за пьянства он и замерз однажды ночью в канаве. Тогда еще живы были две соседки. Они помогли омыть покойника и выдолбить для него в смерзшейся земле неглубокую могилу. Той же весной Ната с матерью схоронили одну из них, а вторую увезли к себе в город родственники. Почти год в деревне оставались только мать и дочь, пока наконец первая не присоединилась к мужу. Ната отвезла ее на то же кладбище, вырыла неглубокую могилу, закидала землей и вырезала ножом на кресте еще одно имя. Без даты. Затем, как во сне, вывела из механизаторского парка последний работающий трактор, перепахала дорогу к кладбищу, чтобы ее не было и в помине, собрала часы и утопила их в луже, сожгла календари, глядя на себя в зеркало и с ужасом думая, что когда-нибудь состарится и умрет, как и мама, разбила и зеркала. Осколки до сих пор должны валяться разбросанными по зарослям сорняков вкруг деревни.
Она оттолкнула от себя саму мысль о городе, который недолюбливала и мама. О городе, в который она когда-то не пустила Нату. Оттолкнула от себя время, смерть и старость. И время исчезло, замерло, смерть ушла не солоно хлебавши, а старость... Старость покинула ее, но совсем уйти отказалась.
И с того самого дня они стали жить здесь вдвоем с бабой Лией. Две половинки одного человека. Злая, замкнутая юность и усталая, жаждущая жизни старость.
Неожиданно Эш отпустил ее. Ната отпрянула, чтобы он не вцепился снова в ее плечи, но это оказалось не нужным. Пришелец медленно развернулся, принимая прежний, человеческий, облик. Пошел прочь уже вполне себе обычный городской франт в чистеньких джинсах, кожаной куртке, белой рубашечке и остроносых модных ботинках. Ни плаща, ни перчаток, ни зеркала вместо лица. Аист нервно захлопал крыльями и поднялся в воздух.
-- Уходит? -- сзади неслышно подошла баба Лия. -- Ну вот, и остаемся мы с тобой снова вдвоем, внучка. Все, как ты и хотела, верно?
Что-то надломилось, разорвалось.
Ната повернулась и вдруг сделала то, чего никогда себе не позволяла -- обняла старушку, сливаясь с ней в единое целое...
...Он притормозил возле не пересыхающей лужи, закурил последнюю сигарету из последней пачки блока. Молча постоял на границе владений Хозяйки Безвременья, вдыхая горький дым, а затем бросил окурок в воду.
-- Эш! Подожди, Эш!
Странник обернулся. Его догоняла женщина лет сорока в сбившемся платке, выцветшем платье и стоптанных кирзачах. Длинные русые ее волосы с проседью растрепались, ветер играл выбившимися из косы прядями. Эш слабо улыбнулся.