Иглы. Иглы ветра. Нежно протыкается куртка. Грубо пронизывается плоть. Хмурь неба. Хворь природы. Осень. У всего живого болит нутро, а с обделенных жизнью и спроса нет. Повезло ли им? Хороший вопрос. Ноа пробирается сквозь гущу пустоты. Через вагоны, переходы и станции. Ему так больно и так странно, ведь он не видит даже машиниста. Где все? И кто управляет составом? Не ясно. Он не забывал мир, неужто мир забыл о нём? Не может быть! Фальшь, фикция, дешевое представление! О нём не могли забыть. Ноа содрогается в преддверии прибытия на родную Юго-Западную. Амплитуда торможения вагона виляет хвостом, трясется синусоидой и отрекается от механики. Машина так не тормозит. И Ноа чувствует присутствие человеческого. Полная остановка. Рывок, разноцветный скрип старых кроссовок, волнение. Страх. В кабине машиниста лишь слабое мерцание. Ноа боится. Если систему закоротило, то нужно уходить. Он поворачивается, оглядывается, и глазные яблочки прыгают. На станции пусто. Но может хоть наверху кто-то есть? И Ноа бредёт по очередной станции. А, может, это сон? Ведь таких законов физики он точно не знает. Воздух местами густ, как гибрид киселя и пластина. И как только он касается невидимых сгустков, загораются контуры. Легкие искры бросаются в его сторону, и он ощущает преграду, но с трудом проходит её. Ноа карабкается по ступенькам, а в груди всё тревожно стенает. Что же? Как же? Ему 16. Его страх - гипертрофия сомнений. Его эго - гипертрофия чувства особенности и уникальности. Его разум - яркие осколки, сплетённые ветхими нитками. Он волнуется. Волны. Волны. Волны. Где-то глубоко. Он знает, что не утонет в монотонности приходящих волн, но опасается прибивного гребня. А тот, уж поверьте, вы мне повееерьте, разобьёт его голову как грецкий орех. Скорлупа и треск - сладкие звуки чрезмерности свободы и отсутствия понимания. Ноа на верхнем пандусе. Всё работает, но в окошках касс никого, а двери ходят ходуном. Чем ближе к дверям, тем гуще воздух. Ноа тяжело. Искр и контуров становится всё больше. Но он не сдается. Маленький пройдоха. Ну что, ещё один забег по лестнице? Определенно да! У входа в подземку отливают тенями сгорбившиеся фигуры. Наконец-то, удача! Сколько же жадных глотков воздуха понадобилось Ноа. Сам воздух подышал мальчишкой, а тот от того чуть не задохнулся. Но он здесь. В полном непонимании и изумлении. Около метро сидят горбатые и потрескавшиеся горгульи в окружении целлофана и пестроты - бабули торгуют цветами. Он не видит в них человеческого. Ноа кричит. Одна из серых статуй поднимает руку. Мальчуган смолкает. Трещит, трескается штукатурка лица бабули, морщины всходят пиками гор в солнце.
- Ты здешний, но внешний.
И старушка затихает. Ноа вновь кричит. Что это значило? Он задает вполне конкретные вопросы, а получает лишь абстрактный всплеск маразма. Ноа вскидывает руки к голове и заходится в очередном выкрике:
- Да вы вообще из камня! Пыльная рухлядь! Возьмите целлофан себе, он пригодится вам больше, чем цветам.
- Нечестивец. Стеклянный нечестивец. - Отвечает ему другая бабуля, качая головой.
Ноа оторопел, он успокаивается. Эти замшелые камни его последний шанс всё прояснить. Он чувствует, знает это.
- Что? Почему стеклянный? - Недоумевает Ноа.
Бабули ничего не отвечают, а лишь поднимают указательные пальцы и тыкают на Ноа. Он снова кричит. Случайный косой взгляд падает на руки, что дергаются в экстатической жестикуляции.
- ОНИ! ЧТО С НИМИ? - Вопит мальчишка. Бабули лишь огорченно прячут глаза. - Они из стекла?!
Ноа бежит к торговому центру, забыв о старухах. Теперь у него новые вопросы. Воздух гуще прежнего, но и Ноа бежит пуще прежнего. Отражение, в отличии от остального мира, не коротит. Хорошо ли это? Он весь из стекла и видит это. Не пуст, но прозрачен. И что-то заводится в нём. Должно быть он переходит какой-то невидимый рубеж. Ноа чувствует это. В голове вьются вьюги мыслей. Бьется, бьется мозг Ноа в отчаянных попытках доказать себе, что не может он быть хрупким, полым, пустым, блеклым и бесцветным. Но так не бывает. Факт слывёт за истину. Под куполом черепа капитальный ремонт. Как пазлы, кусками, начинает Ноа обретать цвет и жизнь. Конуры, замеченные им раньше, сливаются в силуэты. Силуэты очерчиваются внутри и снаружи, заполняются, раздуваются. Короткий импульс тока проходит меж бровей Ноа. Мальчишка падает, и локоть обнажает исток багряного ручейка. Но теперь, куда ни глянь, кругом люди. Они спокойно гуляют, торопятся, зазывают покупателей, смеются. Ноа не видит в них жизни. Это маски. Эластичные, упругие одеяния из кожи, натянутые на непонятные существа. В них нет человеческого. Ноа поднялся и отряхнул пыль с брюк. Он не может понять, что произошло. Люди на какое-то время исчезли, а затем резко появились. Их словно закоротило, и лишь он видел всю суть. Теперь нет иллюзий, нет пустых восторгов. Он знает, из чего всё сделано. Знает лучше всех. Ноа стоит посреди потока существ, вспоминает о стеклянной переделке. Смотрит на руки. Они по-прежнему из стеклянистой материи. О, горе, горе. Почему? За что? И как? Ноа ответит себе на эти вопросы лишь через 4 с лишним года. Он всё поймет, в ту самую секунду, когда с него спадет стеклянное проклятье. И поймет он, что был тогда пуст. Как и большинство подростков пройдет он через это, и вскоре забудет. Чрезмерное эго, сильный страх и необоснованная гордыня - порок юности. Ноа поймёт, что мир не забывал его ни на секунду. Это он, держась за край перевала, забыл о мире.