Фурсин Олег Павлович : другие произведения.

"Калигула". Глава 17. Величие

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Если Вы полагаете, что герой этой книги настоящее чудовище, которое казнит без разбора правых и виноватых, время проводит в бесконечных оргиях, устраивает своему любимому коню Быстроногому великолепную конюшню непосредственно в Сенате, то Вы ошибаетесь. Это означает лишь, что Вы неплохо знакомы с официальной историографией. Читали книги, смотрели фильмы о третьем императоре Рима, Гае Августе Цезаре Германике. И имеете о нем свое представление; с нашей точки зрения, глубоко неверное. Авторы романа "Калигула", Фурсин О.П., Какабадзе М.О., приносят Вам свои искренние извинения. Ничего этого в книге, которая перед Вами, нет.
  Глава 17. Величие.
  Можно ненавидеть власть предержащих за каждый упрек, не принимая его за справедливый. При условии наличия большой и неразделенной с окружающими любви к себе. Можно и по-другому: даже суровое наказание счесть справедливым. Если себя, любимого, при этом не считать пупом всей земли. Если есть славная черта в характере: признавать упрек и последующее наказание делом обычным. По формуле следующего содержания: заслужил - так получай. Плохое так же спокойно, как и хорошее. Тит Флавий Веспасиан[1] обладал подобным даром. И пришлось ему это доказывать в бытность свою еще не императором, конечно, а эдилом[2]. Случилось это при Калигуле, когда Веспасиан и думать не мог о собственном императорстве. А вспоминал этот случай будущий принцепс всю жизнь. Уже даже будучи императором. Без малейшего чувства стыда. Без злобы, без ненависти. С некоторым даже удовлетворением; в назидание ближним он любил рассказывать об этом.
  Строил Калигула в год второго своего консульства[3] и консульства Луция Апрония Цезиана мост в Байях. Наплавной мост, в тридцать стадий[4]. Перешёптывались недруги, что безумный император делал это в подражание Ксерксу[5], перегородившему Геллеспонт[6]. Да не в том дело, что шептались. А в том, что однажды усадил Калигула Веспасиана в свой эсседий[7], и повез его по улицам Рима. Это не каждый день случалось. Можно представить, как перепугался магистрат. Не по праву оказана была честь!
  Веспасиан происходил из незнатного рода Флавиев. Дед его был кентурионом в армии Помпея. Выйдя в отставку, нажил себе состояние сбором денег на распродажах. Тем же занимался и отец его, бывший сборщиком налогов в Азии. А вот прославился отец. Многие города воздвигли статуи в его честь с надписью: "Справедливому сборщику". Это - да, это признание, конечно. Справедливо взимать неправедные поборы, это надо суметь. Но только ведь не это послужило причиной императорской милости?
  Род матери Веспасиана был гораздо более известным. Имя свое получил эдил и будущий император от деда с материнской стороны, Веспасия Поллиона, трижды войскового трибуна и начальника лагеря. Но опять же, император Гай Цезарь Август Германик, именуемый в народе Калигулой, войсковых трибунов повидал достаточно, и если ценил их более чем предшественники его, то все же не катал потомков в своих походных повозках каждый день. В благодарность за заслуги дедов.
  И собственные заслуги перебрал в уме Веспасиан, которого везли по улицам города в столь неподходящем для него обществе. Войсковой трибун во Фракии, после квестуры даны в управление Крит и Кирена, избран эдилом. Впереди грядет претура[8], там дальше, казалось, все хорошо в судьбе... а тут вот вызов к принцепсу. И тот улыбается как-то криво, говорит:
  - Послушай, любезный, денек-то сегодня солнечный! Я и подумал: не прокатиться ли нам с тобой к морю. Дорога не очень дальняя? Не устанешь? Ты ведь недавно женат, все в хлопотах ночных, нет?
  Веспасиан спешно закачал головой, чуть не оторвавши ее от усердия. Нет, мол, какие уж тут ночные забавы, все о службе радею. Улыбнулся император в ответ. Криво опять, недоверчиво.
  - А я вот в пути все. Да и ладно. Что мне дорога, когда мои магистраты день и ночь в трудах. Дороги мои в порядке. Гладкие да ровные. По ним кататься легко. Вот дед мой, Марк Випсаний Агриппа, лично обустроил Клоаку. Говорили мне, не брезговал по ней спускаться к Тибру. Я тоже строю, да ты ведь знаешь? И по дорогам моим ездить не боюсь!
  Веспасиан знал. И, сидя в хорошеньком, веселом эсседии молодого принцепса, перебирал. В уме перебирал невесело все возможные причины пребывания своего в нем. Ясно было только одно: недочет в этом самом строительстве, будь оно неладно. Только что за дело Веспасиану до моста в Байях? Он там не ответчик. Там своих хватает ответчиков. Говорят, Калигула скор на расправу. Не то, чтобы уж казнить виновных, как старик Тиберий, нет. Да напихают грязи за шиворот или лицом ткнут в кучу дерьма. Ох, не хотелось бы! Оставь меня, Pauenzia[9], своею заботой, обойди; узнать бы уже, куда едут, чем мучиться неизвестностью.
  И совсем было успокоил себя Веспасиан, говоря, что в Байях он не ответчик ни за что. Мало ли какое поручение у императора может возникнуть для эдила? А то, что молчит уж долго, так ведь не о чем с магистратом разговаривать. Доедут до места, там по делу и поговорят. Уж если рабам позволено жаловаться на господ, так почему бы и эдилу не проехаться с императором в одной повозке? Он к легионам благоволит, войсковые трибуны в почете. Помнит император солдатскую выучку.
  А на выезде из города облился вдруг холодным потом эдил. Вспомнил: дождь был вчера, к тому же ливневой. С окрестных, пусть и пологих холмов, стекается в низину вода. Не размыло ли дорогу? Не попутчик он императорам, не попутчик, и хмурое лицо императора тому порукой!
  Вот уж и выезд. Перегородила им путь лужа. Она легла от края и до края дороги. А по обеим сторонам - холмы. Кони, они по холмам не повезут. Но не пройти и человеку. Грязь размыло дождем, медленным потоком стекает она в лужу.
  Остановилась повозка. И немудрено: не очень-то понятно, есть ли дно у лужи. Пугающе темная, грязная вода неведомой глубины.
  - Ну, что? - спросил император. - Ровные да гладкие у меня дороги, Тит? Все ли, как дед мой, не брезгуют грязью? Все ли, как пчелки твои[10], от зари утренней до зари вечерней, трудятся?!
  И уже дверцу приоткрыл. Ох, какая же белая тога у эдила! Флавия Домицилла, истинная матрона римская, мать его будущих детей, она ведь блюдет мужа не только в делах любви. И здесь она на страже, настоящий Цербер[11], у врат стоящий! Вольноотпущенницу Цениду, наложницу Веспасиана, удалила от него так, что эдил и возразить не сумел. Даром, что сам трибун, и голос у него громкий. А только отпустил Цениду. Тихо так, без душевного с ней разговора даже. Нехорошо, некрасиво получилось. Да уж как получилось...
  Белая у него тога, у Веспасиана. А что делать? Спрыгнул эдил с повозки, глаза при том закрыл. Уж ступили кони в воду. Им, длинноногим, вода по брюхо почти, или это со страху показалось магистрату? Что дальше-то? И где тот камень, о который расшибиться эдилу, быть может, и суждено? Вот они сползают в воду тут с обеих сторон.
  - Не расшибся, Тит? - спросил принцепс ласково. - Не холодно? Не очень мокро?
  Привстал император с сиденья. На лице улыбка. В воду глядит, а выражение лица у него такое озорное. Как у ребенка, готового к шалости. Прыгнет ведь, он из тех, кто и сам любит все попробовать!
  Посторонился Тит. Но Калигула замешкался. Взгляд его упал на вереницу повозок, что встали за ними у края лужи. Не один Веспасиан принцепса сопровождает. Не всякому честь выпала присесть с Калигулой в одной повозке, зато и не купают их теперь в холодной луже на потеху остальным. Перевел взгляд император на свой кальцей[12]. Хорош кальцей, высокий. Кожа отличной выделки. Другую обувь не носит принцепс. Кто же не знает, что император особенно придирчив к качеству обуви и ее внешнему виду. Сморщил лицо в недовольной гримасе Калигула. Жаль ему обувь. И роскошной трабее[13] грозит лужа скопившейся в ней грязью, и всему остальному одеянию императора. А жаль только обувь. Улыбнулся теперь уж Веспасиан, когда откинулся Калигула вновь на спинку, так и не решившись прыгнуть. Мстительно так слегка улыбнулся. Не то, чтоб уж во всю ширь лица, это было бы слишком. Для человека, что отпустил без словца одного наложницу, по воле новоиспеченной громкоголосой жены. Принцепс пожал плечами.
  - И что? Вам же хуже, если намокнет. Ну, как полезете целовать! - ответил эдилу на невысказанный вопрос...
  А дальше ничего особенного, только мокро да грязно Веспасиану. Но не намного выше колена вода, и камня на долю эдила не нашлось. Пусть Флавия и змея, и ворона она непрестанно каркающая, вот кто! Но крепко просит она за мужа в храме женской Фортуны! Взял Тит Флавий Веспасиан коней под уздцы. И пошел между холмами по луже. Не споткнулись кони. И вывел эсседий на сушу Тит, будь проклята лужа, и непогода, и дожди! И Флавия с ними!
  Не нашел император эдилу дела в Байях. Молча дверь повозки закрыл. Ноги взвалил на сиденье, где Веспасиану довелось жизнь свою оплакать. Чтобы не замочить обувь и одеяния свои, как пришлось Веспасиану...
  Вознице крикнул император:
  - Трогай!
  И понесся эсседий по загородной дороге. Остался Веспасиан на ней. Прокатили мимо него остальные повозки. Ковиний, еще два эсседия, каррука. В них - смеющиеся лица, руки, вздетые в насмешливых жестах! И никто ведь к себе не пригласил, достало Веспасиану и прежней чести, не все с императорами ему кататься, хватит! А в город обратно через ту лужу идти. И ногу расшиб Тит, споткнулся-таки о камень. Обидно до слез. Хорошо, что ликторов не взял с собою. То-то потешились бы. Разговоров и без того будет!
  Калигула же, возвратившийся в Рим через несколько дней, проехал по той же, но ровной и гладкой дороге. Не хуже Аппиевой. Без следов лужи. Улыбался император на въезде в город. И ночь бессонная, кошмары мучили, и голова болит. А настроение отчего-то приподнятое. Нет-нет, да улыбнется Калигула...
  Повезло Веспасиану. Получил небольшой урок, всего лишь. И, став претором, радел о величии Рима не за страх, а за совесть. Самолично обходил улицы Рима, каждую улицу узнал "в лицо", о каждой пекся ничуть не меньше, чем о собственных крикливых отпрысках, которых стала рожать ему Флавия. Когда пришла в сенат весть о заговоре родных императора, предложил Тит крючьями стащить виновных к Тибру, оставить без погребения. И была в нем убежденность безграничная, что прав он в своем негодовании. Что такого, как Калигула, нет, и не будет императора в Риме. Императора, который и одной лужи не спустит магистратам. А что? Разве это плохо? Это не правильно?
  Только не каждый носил в сердце своем такую убежденность. Больше было тех, кто ненавидел императора и боялся. Зло, причиненное императором, возводил в ранг бесконечности. Собственные глупость, беспринципность, жестокость почитал пустяками, не стоящими внимания.
  Луций Кассий Лонгин был в их числе.
  Довелось Луцию Кассию быть консулом. Еще до прихода Калигулы к власти. А почему бы и не стать консулом представителю древнего рода Кассиев[14]. Они верно республике служили, еще в те времена, когда Рим был и впрямь "общим делом"[15]. Немало насолили Кассии нынешним цезарям. Вот Луций Кассий, например, был правнуком младшего брата Гая Кассия, убийцы Цезаря. Числить в роду своем человека, который решил судьбу отечества ударом меча, это вам не шутки! Это обязывает.
  Так считал Луций Кассий Лонгин. Правда, сам он мечом владел не очень. Говорят, свойственна ему была обходительность. А вот решительностью он не отличался. Знал за собой эту слабость Луций. И пытался бороться. Вот, например, в бытность свою консулом, Луций Кассий поддерживал Сеяна. И как поддерживал! Это он предложил в сенате казнить Друза Цезаря. По его обвинению был вынесен сенаторами приговор о взятии под стражу Друза Цезаря...
  Двадцать пять было Друзу Цезарю, когда он умер.
  Но умер до того и Сеян, бывший покровителем Кассия. Ветер переменился, так бывает.
  И вот уже Луций Кассий Лонгин, "решительный" молодой человек, внес новое предложение в сенат. О проклятии памяти Ливиллы, отравившей своего мужа. Ливилла была подругой Сеяна, и в угоду любовнику отравила сына императора. Луций Кассий Лонгин предпочел быстро забыть о дружбе. О том, что в доме Сеяна не раз воспевал прелести и нрав отравительницы. Проклятие бесстыдной! Всеобщее презрение негодной!
  Представился случай выгодно жениться. Друзилла, сестра погибшего и по его вине, в частности, Друза Цезаря, племянница осужденной всеми отравительницы Ливиллы, дочь проклинаемой вслух изменницы Агриппины, была женой Луция. Обходителен был сенатор. Прекрасно удавалось ему обходить все препоны, воздвигаемые совестью...
  Но обошел его на повороте Калигула, как обходил соперников на цирковой арене. Там, в цирке, благодаря Быстроногому, любимому коню. Здесь, в каждодневной жизни, благодаря тому, что обходительностью император не отличался. Зато решительностью обладал немалой. Куда там Лонгину!
  - Ты дашь ей развод, - сказал блистательный брат, едва вкусивший власти. - И близко к ней не подходи. Если хоть раз увидят тебя на расстоянии двадцати, нет, ста шагов от сестры...
  Было в лице принцепса нечто такое, что можно было и не договаривать. И без того позеленел от ужаса Луций Кассий.
  Вот и все, в чем повинен был Калигула перед патрицием. В том, что развел его с Друзиллой. По правде говоря, не самое страшное наказание. Человеку, оговорившему брата. Подвергшему посмертному проклятию тетку...
  Предсказано было императору, что погибнет он от руки кого-то из Кассиев. Пошутил было Калигула:
  - Не зять ли мой бывший? Или брат его, Гай? Зря оставил я Гая проконсулом в Азии. Не любит меня родня. Не послать ли кого из трибунов к Гаю проехаться?
  Проехаться к Гаю трибуну, но для чего? Не смерть ли примет проконсул, как довелось Тиберию Гемеллу? Ох, напугал император бывших родственников. Немало грехов за собой знали. Не было дома, в котором не шептали бы Кассии: "Отнял жену у мужа. Для кого, как не для себя?".
  Калигула же только пошутил. Молод был император. Окружен поначалу всеобщею любовью. Опьянен этой любовью. Почти страстью, что дарил ему Рим.
  Страсть не так уж редко оборачивается ненавистью взаимной, это бывает. Дай ей развиться, перегореть. Обернется вначале насыщением, потом усталостью. Потом выползет из-за угла скука. Там недалеко до неприятия. А вот уж и ненависть сторожит...
  И разделился Рим на любящих и ненавидящих. И стали судить молодого императора: где прав, а еще больше, где не прав, и где совсем уж виноват!
  Август, по собственному его выражению, превратил Рим "из города кирпича в город мрамора". Калигула же стремился во всем прадеда превзойти. "Великим созидателем Рима" назовет его один из историков последующего времени, заподозрить которого в симпатии к Калигуле трудно[16]. Если даже недруг увидел, разглядел, оценил труд!..
  Он любил свой Рим. Он находил его самым прекрасным городом в мире, хотел украшать его бесконечно. У Септы Юлия[17], близ акведука Девы, заложил Калигула новый амфитеатр. Не суждено ему было достроить свое детище, свою мечту, и в будущем звали его цирком Нерона. Но ведь начал строить, и лишь смерть ему помешала! Когда-то Агриппа, дед, провел сюда акведук по указанию некоей девушки. Грезилось деду, а вслед за ним остальным, что была то Минерва[18] сама, пришедшая на левый берег Тибра для помощи Риму. Калигула хотел увековечить то место и случай...
  Смерть прадеда, Гая Юлия Цезаря, случилась в другом месте. У портика Помпея. Калигула не мог забыть того, что эти стены слышали последнее: "Tu quoque, Brute, fili mi!"[19]. Видели, как первый Цезарь накинул на голову тогу, чтоб не видеть предательство и собственную смерть. В тот самый день шло представление в театре Помпея рядом, квириты[20] приветствовали актеров. Не зная, что драма, поставленная самою жизнью, разворачивается напротив. Драма, которой суждено было изменить лицо мира...
  Калигула любил театр Помпея, когда-то величественное каменное здание, облицованное изнутри мрамором. Полукружный фасад из открытых аркад. Многоэтажную сцену, увенчанную храмом Венеры-победительницы. Прародительницы их собственного рода! Юношей он любил бродить с Друзиллой по аллеям сада, разбитого за театром, любоваться фонтанами. Став императором, захотел возродить былое величие этого места. Многое здесь обветшало, покрылось плесенью, разрушилось. Еще бы - Гней Помпей Великий приказал строить театр к моменту своего триумфа, а теперь былому великолепию исполнилось сто лет! Калигула заложил театр заново. Не успел достроить? Так это не по своей же вине!
  К числу заслуг Калигулы отнесем начало возведения новых акведуков, в дополнение к тем семи, что уже к тому времени снабжали водой Рим. Когда завершилось проведение одного из них, уже при Клавдии, он стал называться акведуком Клавдия, как цирк Калигулы назван был цирком Нерона. Не везло императору на добрую людскую память, на благодарность.
  Гай помнил о том, что дед его, Август, лично следил за состоянием дорог. То же делал внук, Калигула. Он приказал тем, кто строит дороги, чинить их за свой счет. Он отстранял от власти нерадивых и отдавал под суд тех, кто мошенничал, воруя государственные средства. Его правление было коротким, всего-то четыре неполных года, а римляне стали ездить по дорогам, полностью приведенным в порядок. И не только в пределах своего города. Тит Флавий Веспасиан мог бы сказать об этом больше, чем кто другой!
  Он строил дороги, потому что они были простым и непреложным выражением единства империи. В северо-западном углу Римского форума стоял позолоченный дорожный столб. От него разбегались веером дороги, построенные одинаково. На основании больших каменных плит - толстый слой гравия. Косо поставленные боковые плиты образовывали кювет. Дороги были примерно одной ширины - 5-6 метров, на каждой дороге установлено множество столбов. На столбах указано имя императора, год правления его, в который столб был установлен. Расстояние до ближайшего города. На каждой дороге на определенном расстоянии размещены станции, где по подорожным единого образца государственным людям и курьерам предоставляли лошадей и носилки. Все для быстрой переброски легионов, хлеба, почты. И если добавить, что расстояние между крайними точками империи было около пяти тысяч километров, а протяженность дорог составляла сто пятьдесят тысяч... Грандиозный размах подобного дорожного строительства не может не вызвать уважения. Многие из этих дорог используются до сих пор!
  Римляне, конечно, руководствовались во всем и всегда практической необходимостью. Но нельзя не отметить и символическое значение их дорог. Идущие через горы¸ реки, болота и пустыни, они словно завершали и скрепляли завоевание. Раз и навсегда. На пеструю картину народов и природы накладывался каркас и контур Римской империи.
  Римляне долго пытались покорить воинственные племена лигуров, населявших приальпийские территории на северо-западе Италии и востоке Галлии; сочтя, что покорение лигуров наконец завершено, Август в седьмом году н. э. проложил через их земли дорогу, которую назвал "Юлиевой-Августовой", и установил на ней трофей - символ завоевания. Так поступали деды и прадеды, Калигул стремился к тому же...
  О Риме и о зерне для Рима, о хлебе и о Египте Калигула знал все, и помнил тоже..."Ты в Риме, и Рим в тебе", - говорил Германик сыну. "Где бы ты ни был, помни, что ты - римлянин. Тот, кто владеет Египтом, владеет хлебом. Ничего не стоит - сжать горло Рима, душить город и страну, если закрыть дорогу для египетского хлеба. Дорога должна быть открыта. Каждый римлянин пусть помнит об этом. Я помню. Я закрыл уши для тех, кто предлагал мне дурное". Тогда Калигула не все понимал. Теперь знал и понимал все, что было на сердце у отца, что тот пытался сыну сказать. Именно Калигула перестроил порт Региум на берегу Сицилийского пролива и другие порты, что улучшило ввоз зерна из Египта.
  Он любил строить. Вся страна при нем строилась, преображалась. "Сооружая виллы и загородные дома, он забывал про всякий здравый смысл, стараясь лишь о том, чтобы построить то, что казалось невозможным. И оттого поднимались плотины в глубоком и бурном море, в кремневых утесах прорубались проходы, долины насыпями возвышались до гор, и горы, перекопанные, сравнивались с землей - и все это с невероятной быстротой".[21]Калигула завершил строительство храма Августа, начатое Тиберием. Вообще все то, что Тиберием было оставлено недостроенным, Гай достроил. И это касалось не только Рима. В Сиракузах Калигула начал ремонт городских стен и отстраивал дворец Богов. При нем разработали план полной перестройки дворца Поликрата на Самосе, при нем завершилось бесконечно затянувшееся строительство храма Аполлона в Эфесе. Еще Калигула задумался об основании города в Альпах и мечтал прорыть канал через Грецию, соединив Эгейское и Ионическое моря.
  В год своего третьего консульства[22] им была начата постройка длинной цепи лимеса[23] в Нижней Германии. Он был истинным римлянином и сыном своего великого отца, что бы о нем не говорили. Лимес - это и дорога, идущая вдоль укрепленной линии, с ответвлениями внутрь провинций в целях обеспечения обороны в глубину. Это войска, осуществляющие надзор над населением и защищающие его от проникновений врага извне. Это сеть укреплений и укрепленных лагерей, где стоят войска, а также сигнальные башни. А сигнальные башни - это вовремя поступившие новости. Это знание, самое дорогое порой, много дороже денег...
  А германский поход Калигулы, что был продолжением дела отца? За год до начала строительства лимеса были созданы два новых легиона, XV Primigenia и XXII Primigenia, в конницу были добавлены союзные батавы[24], и уже осенью Калигула с двумя легионами пересек Альпы и достиг среднего Рейна, где были начаты военные действия. Зимой был построен форт, получивший название Преторий Агриппины[25]. На Нижнем Рейне был построен новый форт, Лауриум, который Калигула использовал для похода против хавков[26]. Во время этого похода Публий Габиний Секунд, легат Внутренней Германии, смог отвоевать орла одного из легионов, разгромленных в Тевтобургском лесу. Калигула мог считать это личной победой, и он был бы счастлив, вне всякого сомнения, если бы не одно "но". Историки утверждают, что быстротечная кампания на восточном берегу Рейна привела к патовой ситуации, ничего не решив в отношениях Рима и варваров. Наверно, это так, историкам виднее. Только нельзя не вспомнить, что кампания эта "увенчалась" заговором Гетулика и Лепида, заговор был раскрыт и подавлен, мятежные легионы для ведения дальнейших боевых действий не годились, наверное, использовать их было бы опасно. Момент этот оказался вдвойне тяжел для Калигулы. В заговоре участвовали не просто близкие. Самые близкие и любимые им люди. И если Калигула не сумел в такой ситуации преломить ход борьбы с германцами, если не довершил начатое, то он мог бы сказать в свое оправдание: "хотел, но мне помешали".
  Калигула строил флот. Военный и торговый, для перевозок всяческого рода. И здесь он был поистине совершенен.
  По приказу Калигулы был привезен из Египта, из самого Гелиополя[27], чудовищно тяжелый обелиск[28]. Из розового гранита, с огромным шаром на вершине конуса. На поверхности обелиска не было иероглифов, как обычно, и не был сам конус гномоном[29] солнечных часов, как бывало. Самое место этой огромной колонне на арене цирка, какая огромная, красивая, видная мета! Участнику игр и состязаний колесниц в Риме иначе не думалось. Как и Калигуле, владевшему Египтом. Нехорошо, конечно, заниматься грабежом, только принцепс так думать не мог по определению. Нелепо подходить к иной ментальности с мерками нашего времени. Калигула был повелителем населенного мира, по крайней мере, того, который Риму был знаком. Он вез в Рим свое, принадлежавшее ему по праву! То статую Зевса Олимпийского[30] или Купидона Феспийского[31] из Греции, то обелиск из Египта. Он считал Рим лучшим городом мира, и все лучшее из окружающего мира должно было быть собрано в Риме...
  Не в этом дело, в несовпадениях моральных принципов разных времен и народов. А в том, какой чудовищный вес пришлось поднять на корабль и везти! И что это был за корабль?
  Только мачта из ели в четыре обхвата. Только противовес обелиску с шаром и четырьмя гранитовыми к нему же плитами в основании: сто двадцать тысяч модиев[32] чечевицы вместо песочного балласта. Длина корабля заняла большую часть левой стороны Остийского порта. Ничего замечательнее этого корабля, кажется, не было видано в море в те времена...
  А вот нет, не все это! Было нечто лучшее в запасе у Калигулы-строителя и творца. Не сам он возводил и строил, конечно, но хозяином был требовательным, с запросами. И под эти запросы работала мысль работников, ему подчиненных.
  На озере Неми[33], где многие римляне любили отдыхать в жару, соорудили по приказу Калигулы два плавучих дворца. Первый из них - для самого императора. Фактически, это был огромный плот, размером 49х16 пассов[34]. Залы и кубикулумы на нем орнаментированы были мраморной плиткой и золотом, полы покрыты мраморной мозаикой. Корпус судна снабдили золотыми масками богов. Палубу дворца оттеняли ветвистые пальмы, мраморные статуи и колоннады. Было несколько бассейнов для омовения...
  Но это все атрибуты роскоши, что для императорского Рима не новость. Август был скромен, Тиберий бережлив, но и они не скупились при необходимости на излишества. В плавучем дворце Калигулы был применен ряд технических новшеств, как сказали бы современники. Пол судна подогревался благодаря системе глиняных трубок, заложенных под ним. Омывались водою горячей, как хозяин, так и гости.
  На барке был установлен механизм для подъема якорей, ранее считалось, римлянам неведомый: кривошипно-шатунный. А якоря имели современную форму, ее европейцы стали применять лишь в веке восемнадцатом. Гвозди, которыми пользовались при сборке, были покрыты специальным составом против ржавчины.
  Второе судно на озере Неми было ничем иным, как храмом Дианы. Немногим меньше по размерам, всего-то 40,5х13,5 пассов[35], но с мраморной вращающейся площадкой для жертвоприношений...
  Итак, было у Калигулы иное лицо, кроме привычного нам. В преподносимой нам и привычной истории.
  Поскольку Калигула все-таки был убит сенаторами, несмотря на все вышеперечисленное, следует предположить, что сенату император досадил чем-то всерьез и необратимо.
  Можно предположить: отказал во власти. Властвовал единолично, решения принимал сам. Не всегда устраивающие сенат решения.
  Ну вот, например. Светоний Транквилл пишет о факте отстранения от должности сразу двух консулов, указывая, что Калигула отстранил их в связи с тем, что они "забыли издать эдикт о дне его рождения". Вследствие этого "в течение трех дней государство оставалось без высшей власти". Отстранять консулов единолично - не только непривычно для Рима, но и просто неприлично. Сенат ведь все же имеется, и это его прерогатива. Действительно, Калигула проявил нетерпимость, четко обозначив границы власти своей. Кто из историков додумал: консулов-де высекли фасциями, после чего один из них ушел из жизни добровольно, не выдержав позора. Это уж прямой наговор на императора, никто другой не упоминает ничего подобного, история имени дорожившего честью консула не сохранила. Это странно, учитывая скандальный характер произошедшего в целом. Это не первая и не последняя легенда о Калигуле, что не находит себе подтверждения.
  Нехорошо, в самом деле, показывать, кто в Риме, в общем доме, хозяин. Однако задумаемся: ведь и консулы повели себя как-то...скажем, не слишком прилично. Не лояльно по отношению к Калигуле. Кто знает, не был ли ими забыт день рождения императора нарочно?
  С учетом того, что сенат и патриции без конца вставляли палки в колеса любым начинаниям Калигулы, что их противостояние существовало всегда. С самых первых дней. Молодой император, например, пытался вернуть народу выборы должностных лиц, восстановив народные собрания. Кто воспрепятствовал этому? Сенат. Выборы, явление, конечно, неоднозначное. Кого-то выберут, а кого-то и нет. Стоит ли рисковать сенаторам?
  Император раздавал деньги римлянам. Сенат возражал, если не вслух, на трибунах, это было бы неразумно! Но сенаторы сплетничали, шептались...
  Да, есть в этом что-то неправильное, раздаривать направо и налево государственные деньги. Но щедрые подарки народу, и тоже не из личных средств, делал в Риме каждый политик. Кто-то наживался на сборах налогов, кто-то на строительстве, кто-то увеличивал свое состояние на снабжении легионов во время войны. Все эти игры, раздачи, подачки для покупки голосов: разве Калигула их придумал? Император, по крайней мере, был честен. Он сказал Ромулу: возвращаю вам ваше, будьте счастливы рядом со мною. И любите меня: за щедрость, за желание быть вам полезным! Сенаторы не возражали, когда деньги попадали к ним, ни один не отказался, такое тоже стало бы известно...
  Калигула, входя во вкус власти, развращался. Вне всякого сомнения. Если во времена Августа уже молились по всей стране за его гений и строили храмы, то Калигула строил их сам. Во славу свою. Печально, конечно. Хотя можно понять человека, загнанного в угол смертями близких, собственной болезнью. Он боялся. Он хотел, чтоб его любили и за него молились. Это не оправдание, а лишь объяснение. Одно из многих.
  Патриции, сенат - они возражали против прижизненного обожествления Калигулы. Только как-то странно возражали. Заключалось это возражение в том, что они наперегонки бежали за жреческими привилегиями в храмах. Зубами вырывали друг у друга привилегии. А вот это осталось в истории.
  "Он начал притязать уже на божеское величие", - пишет Светоний. "Мало того, он посвятил своему божеству особый храм, назначил жрецов, установил изысканнейшие жертвы. В храме он поставил изваяние в полный рост и облачил его в собственные одежды. Должность главного жреца отправляли поочередно самые богатые граждане, соперничая из-за нее и торгуясь".
  Светоний не уточняет, почему патриции "соперничали и торговались" из-за чести отправлять должность главного жреца, если подобные действия Гая были столь неприемлемы для них.
  А он вот проявлял в таких случаях известную скромность и терпимость.Например, в Беотии была обнаружена копия письма императора на послание стратега Ашенской лиги, где он пишет следующее: "Познакомился с письмом, которое доставили мне ваши послы, и отмечаю, что вы дали мне доказательство большой преданности и большого уважения ко мне. Вы совершили жертвоприношения и провели церемонию в мою честь, удостоив тем самым меня самыми большими почестями... Что же касается статуй в мою честь, которые вы предлагаете установить, то я освобождаю вас от большинства из них".
  Калигула сражался со своей болезнью. С головными болями, со слабостью, с мышечной дрожью; особенно в правой ноге. Асклепий благословил, судорожных припадков не было больше. Хотя бы это! Пусть болит голова; главное - не упасть бы где-нибудь перед раболепствующими явно, но ненавидящими тайно патрициями, не забиться в судорогах, пуская пену с губ. Куда как хорошо: обмочиться, биться головой об пол, с выражением лица бессмысленным. Куда как лучше: не помнить об этом, и лишь по выражениям лиц, сожалеющим, с оттенком брезгливости, догадываться о произошедшем...
  Асклепий благословил, не случалось больше! И, однако, он знал, что судачили о болезни его бесконечно. Высказывали лицемерные сожаления, и тут же лгали, лгали о том, что он безумец.
  - Подумайте только, он собрался ввести своего Быстроногого в сенат! Грозится дать коню гражданство, найти ему среди нас место. Ну, не безумец ли, и под кем мы ходим!
  - Да, я слышал. Говорит, с мечом пойду на вас, отцы сенаторы! Говорит, оттачиваю свой клинок, и приду, рано ли, поздно ли... Может, с конем и придет, болен он, болен, говорю истину...
  Вот приблизительно так судачили. Но сам-то император прекрасно знал, что не безумие лежало в основе кривотолков. Он-то помнил, о чем говорил, зачем, с кем, почему!
  Об Инцитате действительно говорил. О том, что конь его - благороден. И родословная чище иной патрицианской, и благородства в нем больше, чем у казнокрада-сенатора. Будь его, Калигулы, воля, он предпочел бы встречаться в сенате с Инцитатом, нежели с ослами, что порочат, его, Калигулы, имя....
  И о мече говорил. Когда готовился к речи в сенате, не спал ночь. Вот и сказал, что обнажает клинок, отточенный ночным бдением. А что такого: разве отменили в Риме риторику? Высокое искусство речи, поставленной, логически выверенной, украшенной цветистым оборотом иной раз, иной раз упрощенной до простонародной, если необходимо? Из благородных искусств более всех привлекало Калигулу красноречие. Вдохновленный примером дяди своего, Клавдия, молодой император засел было даже писать книгу, учебник по риторике...
  Калигула хотел дать своим чиновникам право отправлять правосудие единолично. Марий и Сулла воевали между собой главным образом для того, чтобы решить, кому будет принадлежать это право - сенаторам или всадникам! Прихоть глупца могла лишить этого права как одних, так и других: странное окончание спора, который зажег пожар во вселенной! Безумец, совершенный безумец...
  Император стремился восстановить комиции[36], отмененные Тиберием. Чем занимались комиции ранее? Да всем понемногу, например куриатные: утверждали кандидатуры высших магистратов, - консулов, преторов, ряда других, - вручали им верховную власть. Утверждали завещания, приговоры по уголовным делам, усыновления, вступления в род или смену рода, ежемесячное объявление календаря, а также решали ряд второстепенных, но сакральных вопросов. Все это перешло по наследству сенату, а теперь могло быть отнято...
  Он велел вновь публиковать "отчеты о состоянии державы", что было введено Августом и отменено Тиберием, то есть рассказывал каждому желающему о расходах государственных. Он изгнал из Рима людей, известных половыми извращениями, и с трудом дал себя уговорить, чтоб не топили их в море. Сколько было среди них сенаторских мальчиков?...Кто же это считал? Поставщиков живого "товара"?
  Из сословия эквитов, всадников, он изгнал немало лиц, запятнавших себя проступками.
  О, конечно, сенаторы могли называть Калигулу безумцем, и было им его за что ненавидеть...
  Их было много, и ненавидели они многогранно. И если одни корили его за манеру управлять, другие за непомерную любовь к сестрам, третьи за расточительность, четвертые...
  Четвертые корили его за отношение к бабушке, Антонии. О, Калигула многое мог сказать им в ответ. Если бы они говорили с ним, не шепчась за спиною, стремясь убедить мир и себя самих в том, что он и здесь проявил свое безумие. Но "безумие" пришло с болезнью. А бабушка умерла раньше, бедная. Он пришел к власти весной, бабушка умерла осенью. Как жаль, какая боль, очевидная, кажется, всем... и такая ненужная! В сердце Калигулы новый шрам. Он успел немного, чтоб порадовать: дал ей все привилегии, что были у Ливии Августы. Она была так счастлива, не передать. И так счастлива, следуя рядом, стремясь обучить его управлению государством. У нее было это право: много лет она была богатейшей женщиной Рима. Ей когда-то дали земли отца, Марка Антония, у нее было много клиентов и в Риме, и из Греции, Египта. Она умела править...
  Не по ее ли просьбе раздал он все, что причиталось по завещанию Ливии? Не по ее ли требованию раздавал деньги народу? И о комициях он мог не вспомнить, когда бы ни она...
  Он знал: она умерла счастливой. Может быть, пожила бы еще, если бы не сбылись все ее сокровенные мечты. Если бы надо было еще страдать рядом с внуком, беречь внука, бороться за его будущее. А так - все сбылось, все выполнено, все обретено. Она умерла счастливой, он знал это. Отошла тихо, во сне, и, говорят, с улыбкой на устах...
  Патриции говорили: несчастной. Сенаторы говорили: в разладе с Калигулой. Особо ненавидевшие говорили: а уж не он ли причиной? Ведь даже не почтил присутствием похороны.
  Юпитер свидетель: да как он мог! Сами они безумцы, говорившие!
  Он уже был Великим понтификом[37], он не мог видеть смерть, и он не настолько безумец, чтоб нарушить законы великого Рима в той их части, на которой Рим стоял испокон века! Даже ради бабушки, она первая не поняла бы и не приняла такое!
  Были и пятые. Пятые не давали ему покоя, обсуждая его семейную жизнь. Он молчал, если языки касались имен Орестиллы[38]или Паулины[39]. Что ему до этих глупых баб.
  Одна с радостью побежала с собственной свадьбы к нему, воспылавшему желанием. Видел он ее взгляды исподтишка, не к жениху обращенные. Удовлетворил цезарь желание, свое и новобрачной. Говорить им после было не о чем, страсть прошла. Кстати, и у нее тоже, как у него, а вот стремление поучать и вмешиваться в дела, ее не касавшиеся, государственные, росло и множилось. И Друзиллу она ненавидела! Вот уж повезло в свое время Пизону, что невеста ушла. Надоела она и Калигуле, выгнал.
  О красоте другой весьма был наслышан, вызвал Публия Меммия Регула издалека с его плебейской женою[40]...Что и говорить, Лоллия была прекрасна. Но не вышло из них Августа и Ливии[41]. Купидон заспался, что ли, или стрелу пожалел. Не сумел Гай Лоллию полюбить, а как хотелось! Он потом, как ее отпустил, долго вспоминал. То прекрасное чувство ожидания любви, какое испытал, пока ехали они с мужем. Ту надежду, что его согревала. Что касается Лоллии, стремление ее быть женою принцепса было куда более сильным, чем любое другое. После смерти Калигулы она повела борьбу за место рядом со следующим принцепсом; ей было все равно, кто принцепс. Важно было быть женой. Пожалеем о Лоллии Паулине?! Тем более, она проиграла!
  А что не дал им сойтись с мужьями и возлюбленными потом, так это плохо... но так объяснимо по-человечески! Еще чего! Станут обсуждать, сравнивать! Как будто вообще может быть сравнение с ним, Калигулой, в чем бы то ни было. Достанет им и того, что были его женами. Пусть утешаются.
  А вот Милония Цезония... Он не терпел разговоров о ней. Женщина, что ласкала его своими круглыми, полными руками, звала мальчиком своим, дитятком, была ему дорога. Она ничего не просила и не хотела. Просто дарила тепло, просто была рядом. Она его любила, он это чувствовал, и наслаждался тем, как любила. Он брал от нее и то, чего не захотела дать Агриппина. И то, чего не могла бы дать Друзилла...
  Обвиняют Калигулу в смерти будто бы множества из числа патрициев и сенаторов. Но вот начинают считать "по головам". Смотрят списки тех, кто входил в жреческие коллегии его времени. Из года в год четыре года одни имена. Никто не выбыл. "Сливки" общества того времени. Те, ради имущества которых он якобы казнил без счета. Они, сенаторы и патриции, только живые, вопреки россказням сплетников последующих времен.
  Обвиняют Калигулу в смерти людей, по обету поклявшихся умереть, если выздоровеет принцепс от страшной болезни.
  Странно: он никого не тянул за язык, не водил ничьей рукою. Он лежал в бреду и лихорадке, сражался за жизнь, как мог. Были люди, которые давали письменные клятвы биться насмерть ради выздоровления больного или отдать за него свою жизнь. Оба эти обещания были известным в Риме ритуальным актом. В храм посвящалась письменная табличка с обещанием лишить себя жизни, если боги снизойдут и исполнят просьбу молящего, или стать гладиатором, биться насмерть...
  О да, впервые римляне вознесли обеты ради одного лица за исцеление Помпея Великого[42], до того они давались за победу в бою, за процветание общины и страны в целом, когда нависала над Римом угроза. Верноподданнические обеты появились поздно; Цицерон считал их неискренними, притворными, звал проявлением лести и угодничества. Но с утверждением в Риме принципата они стали обычным явлением! Не Калигула их придумал, не он их и давал!
  Трудно представить себе, чтобы выздоровевший Калигула лично отбирал в храмах таблички с именами, разыскивал людей, которые клялись, призывал их к ответу...
  Верно другое: от исполнил свой долг как Великий понтифик.
  При добровольном обречении себя на смерть кого-либо из граждан Рима он обязан был присутствовать на церемонии; pontifex возглашал известную формулу - praeire verba. Обрекший себя на смерть стоял перед ним в тоге-претексте. Покрывшись с головою тогой, взявши себя за подбородок. А он, Калигула, жрец римского народа, подсказывал слова, которыми можно было обречь себя смерти во спасение другого. Призывал богов преисподней...
  Рим считал, что закон может быть суров. Но Рим чтил законы!
  Был-де Калигула плохим политиком; ради возвеличения самого себя устроил волнения в Иудее: велел поставить свою статую в бесконечно дорогой иудеям Храм. Но вот же документ, письмо легату Петронию, в связи с волнениями в этой стране: "Если ты уже успел воздвигнуть мою статую, то пусть она стоит; если же ты не успел еще сделать это, то не заботься более о том. Я не интересуюсь более постановкой статуи". Если это не попытка устранить намечающийся конфликт, пусть даже с ущербом для собственного самолюбия, то что же?
  Он был человеком, вокруг которого неизбежно копятся: клевета, ненависть... Зависть, тайные происки и подлое предательство, гнусные махинации, оскорбления, ложь.
  Он был человеком, который все это впитывал. Вольно или невольно. Неизбежно было ему, стоящему во главе этого трудного мира, меняться. И не в лучшую сторону.
  Он был человеком с истерзанной душой. Он рано потерял близких, и терял их без счета. Все, кого он любил, покидали его. Он был одинок.
  Он был человеком, которого поразила болезнь. От нее не знали лекарства в его времена. С ней сражались, ибо он был первым лицом в государстве, и впрямь не на жизнь, а на смерть, лучшие лекари его времени. Но бой был неравным. Болезнь не отступала.
  И, наконец, он был человеком, в руках которого сосредоточилась самая большая, самая огромная власть в мире...
  Так чего можно хотеть от Калигулы? Поставьте себя на его место, хотя бы на мгновение! И если возобладает разум, а не эгоизм, - ужаснитесь.
  
  
  [1] Тит Флавий Веспасиан (лат. Titus Flavius Vespasianus; 17 ноября 9 - 24 июня 79 гг. н.э.), вошедший в историю под именем Веспасиан, - римский император с 20 декабря 69 года по 79 год. Один из наиболее успешных принцепсов в Римской истории, основатель династии Флавиев. Когномен "Веспасиан" получил от своей матери - Веспасии Поллы.
  
  
  [2] Эди́л (лат. aedilis от aedes - храм) - в древности одна из коллегий магистратов города Рима. Имя "aediles" произведено от "aedes" и доказывает отношение этой магистратуры к постройкам вообще или к постройке храмов в частности. Возникновение эдилитета в римском государственном строе, вероятно, относится к тому времени, когда плебс в борьбе с патрициатом добился законного признания своих представителей - трибунов.
  
  
  [3] 39 г. н.э.
  
  
  [4] Стадий, стадион, стадия (греч. στάδιον) - единица измерения расстояний в древних системах мер многих народов, введённая впервые в Вавилоне, а затем перешедшая к грекам и получившая своё греческое название. В Вавилоне за стадий принимали расстояние, которое человек проходит спокойным шагом за промежуток времени от появления первого луча солнца при восходе его до того момента, когда весь солнечный диск окажется над горизонтом. Встречаются различные значения стадия: римская - 185 метров.
  
  
  [5] Ксеркс I (др. - перс. Хшаяршан, что означает "Царь героев" или "Герой среди царей") - персидский царь, правил в 486 - 465годах до н. э., из династии Ахеменидов. Сын Дария I и Атоссы, вступил на престол в 486 г. до н. э.
  
  
  [6] Дардане́ллы или Геллеспо́нт (лат. Hellespontus - устаревшее, древнегреческое название) - пролив между европейским полуостровом Галлиполи и северо-западом Малой Азии. Пролив соединяет Эгейское море с Мраморным морем, а в паре с Босфором - и с Чёрным морем. Длина пролива составляет 65 километров, ширина - от 1,3 до 6 километров. Средняя глубина составляет 50 метров.
  
  
  [7] Эсседий (лат. aessedium) - конная повозка.
  
  
  [8] Пре́тор (лат. praetor, от praeire - идти впереди, предводительствовать) - государственная должность в Древнем Риме. В ходе исторического развития Древнего Рима содержание и функции этой должности менялись. Во времена Империи должности преторов уже потеряли былое значение, но служили необходимой ступенью для замещения целого ряда высших административных постов и офицерских должностей на пути к сенаторской должности. В эпоху Империи преторами назывались также высшие должностные лица в городах.
  
  [9] Pauenzia (лат.) - богиня смущения и страхов.
  
  [10] Веспасиан увлекался разведением пчел, это исторический факт. Но именем своим обязан, как уже говорилось, деду по материнской имени, а не этому мирному занятию, как гласит легенда.
  
  
  [11] Ке́рбер, также Це́рбер (от др. - греч. Κέρβερος) - в греческой мифологии порождение Тифона и Ехидны (либо Тартара и Геи). Кербер охранял выход из царства мёртвых Аида. Не позволял возвращаться в мир живых тем, кто умер.
  
  
  [12] Кальцеи (лат. calcei) - вид римской обуви. Кожаные башмаки-сапоги высотой до лодыжек имели право носить только римские граждане. Аристократам полагались красные кальцеи с серебряными пряжками и черными ремнями, остальным - из черной кожи без украшений. Кальцеи императора были пурпурного цвета.
  
  
  [13] Трабея (лат. trabea) - короткий плащ, служивший у этрусков знаком царской власти. Тога с ярко-красными горизонтальными полосами и пурпуровой каймой, была весьма древним видом тоги и служила одеждой салиев и авгуров, также парадная одеждаримских консулов и всадников.
  
  
  [14] Кассии (лат. Cassii) - древний патрицианский род в Риме, впоследствии стал плебейским. Первым известным Кассием был Спурий Кассий Вецеллин - трижды становился консулом, в его честь было устроено два триумфа. Спурий Кассий заслужил любовь римского плебса своими попытками запретить во время голода повышение цен на хлеб. Когда он предложил предоставить плебеям доступ к общественным землям на тех же условиях, что и патрициям, сенат, хоть и принял его аграрные законы, но решил не приводить их в исполнение. Когда закончился его консульский срок, его обвинили в желании заполучить царскую власть, и он был казнен. Как повествует предание, патриции из уважения к древности и знатности рода Кассиев предоставили право исполнения приговора отцу Спурия Кассия, который, будто бы убедившись в справедливости предъявленных сыну обвинений, убил его собственной рукой. И хотя сам он был патрицием, род его с тех пор стал считаться плебейским. Впрочем, ветвь рода, Кассии Лонгины (к которой относился Луций Кассий Лонгин), могла оставаться патрицианской или обрести эту счастливую привилегию за заслуги.
  
  
  [15] "Res publica", респу́блика (лат. res publica, "общее дело") - форма государственного правления, при которой высшие органы государственной власти либо избираются, либо формируются общенациональными представительными учреждениями, а граждане обладают личными и политическими правами. Важнейшей чертой республики как формы правления является выборность главы государства, исключающая наследственный или иной невыборный способ передачи власти.
  
  
  [16] Ио́сиф Фла́вий (лат. Josephus Flavius, при рождении Йосе́ф бен Матитья́ху (Ио́сиф, сын Матта́фий; ок. 37 - ок. 100 гг. н.э.) - еврейский историк.
  
  
  [17] Септа (лат. septa, в древнейшие времена ovile) так назывался первоначально дощатый забор для собраний комиций, который после окончания собрания всегда разбирался. Цезарь построил на Марсовом поле (campus Martius) великолепные septa marmorea для центуриатных и трибутных комиций, и рядом с ними diribitorium.
  
  
  [18] Минерва (лат. Minerva), соответствующая греческой Афине Палладе, - в римской мифологии богиня мудрости. Этруски почитали её как молниеносную богиню гор, полезных открытий и изобретений. И в Риме в древнейшие времена Минерва считалась богиней молниеносящей и воинственной, на что указывают гладиаторские игры, обязательно проводившиеся во время главного праздника в её честь - Квинкватрии (Quinquatrus).
  
  
  [19] В мартовские иды (15 марта) 44 года до н. э. заговорщики во главе с Брутом и Гаем Кассием Лонгином убили Цезаря, считавшего Брута своим другом. Поначалу Цезарь сопротивлялся нападавшим, но, увидев Брута, сказал эти слова и предоставил себя на расправу. По-видимому, Цезарь не говорил "Et tu, Brute?" в точности. По разным современным ему источникам, он либо умер, не проронив ни звука, либо сказал по-гречески "Даже ты, дитя моё, Брут?" (др. - греч. Και σύ, τέκνον Βρούτε[1]) или по-латыни "И ты, Брут, сын мой!" (лат. Tu quoque, Brute, fili mi!).
  
  
  [20] Квири́ты (лат. quirites) - в Древнем Риме название римских граждан (cives), употреблявшееся обычно в официальных обращениях (Populus Romanus Quiritium). Считается, что этот этноним произошёл от имени сабинского бога Квирина. Плутарх в своих "Жизнеописаниях" отмечает, что граждане Рима стали называться квиритами в знак примирения с сабинскими племенами после войны, разразившейся в результате знаменитого эпизода похищения сабинских жён. Это было своеобразной данью вновь образовавшемуся родственному союзу.
  
  
  [21] Гай Светоний. Жизнь двенадцати цезарей.
  
  
  [22] 40 г. н.э.
  
  
  [23] Лимес (лат. limes - "дорога", "граничная тропа", позже просто "граница") - укреплённый рубеж (вал, стена) со сторожевыми башнями, возведенный на границе бывшей Римской империи. Лимес служил Римской империи как защитное сооружение и как средство таможенного контроля. На проходных пунктах велась торговля с "внешним миром". Провинции рядом с лимесом назывались лимитрофами и охранялись лимитанами. Самые известные участки лимеса - это Верхнегерманско-ретийский, протяженностью в 550 км и Вал Адриана в Великобритании.
  
  
  [24]Бата́вы (лат. batavi) - германское племя, отделившееся от хаттов из-за внутренней распри, и поселившееся около 50 г. до н.э. в устье Рейна, в римской провинции Белгика. В 12 г. до н.э. были покорены римлянами во главе с Друзом, считались с этого времени преданными союзниками Рима.
  
  
  [25] В настояшее время город Валькенбург.
  
  
  [26] Хавки (лат. сhauci) - германское племя.
  
  
  [27] Гелиополь, Илиополь (греч. Ἡλίουπόλις, егип. Иуну, библ. Он) - один из самых старых городов в Древнем Египте, расположенный к северо-востоку от современного Каира. В Гелиополе находился главный центр поклонения верховному богу солнца (первоначально Атуму, затем Атуму-Ра) и циклу связанных с ним божеств - "Великой Девятки Иуну". Греки отождествляли Атума и Ра с Гелиосом, откуда и греческое название - город солнца. Древнеегипетское название чаще всего передаётся как Иуну или Он.
  
  
  [28] Обели́ск (др. - греч. ὀβελίσκος - "небольшой вертел") - сужающийся к верху монумент, в большинстве случаев квадратный в сечении. Важный элемент архитектуры Древнего Египта, где обелиски были символами Солнца. В Древнем Риме обелиски использовались как гномоны солнечных часов или поворотные знаки в цирках (меты).
  
  
  [29] Гно́мон (др. - греч. γνώμων - указатель) - древнейший астрономический инструмент, вертикальный предмет (шест, стела, колонна), позволяющий по наименьшей длине его тени (в полдень) определить угловую высоту солнца. Кратчайшая тень указывает и направление истинного меридиана. Гномоном также называют часть солнечных часов, по тени от которой определяется время в солнечных часах, а также сами солнечные часы.
  
  
  [30] Статуя Зевса Олимпийского - выдающееся произведение античной скульптуры, одно из семи чудес света, работа Фидия. Находилась в храме Зевса в Олимпии - городе в области Элида, на северо-западе полуострова Пелопоннес, где с 776 года до н. э. по 394 год н. э. каждые четыре года проводились Олимпийские игры.
  
  
  [31] Купидон Феспийский - статуя работы Праксителя, древнегреческого ваятеля первой половины IV в. до н. э.
  
  
  [32] Модии (лат. modius) - древняя мера объема жидкостей и сыпучих тел, равная в древнеримской системе мер приблизительно 9 л.
  
  
  [33] Не́ми ( лат. Nemorensis Lacus) - озеро в 30 км к югу от Рима, которое часто упоминается на страницах древней истории. В частности, у берегов озера стояла вилла императора Калигулы, где он, скорее всего, был захоронен. На высоких берегах озера лежит одноимённый город Неми.
  
  
  [34] примерно 73х24 м.
  
  
  [35] примерно 60х20 м.
  
  
  [36] Комиций (лат. comitio, от лат. comeo - схожусь, собираюсь) - народное собрание в Древнем Риме. Было три вида комиций: куриатные комиции - собрания патрициев по куриям, восходящие к родовому строю; центуриатные комиции - собрания по центуриям, объединявшим и патрициев, и плебеев по принципу имущественного ценза; трибутные комиции - собрания всех граждан по территориальным округам - трибам. Выросли из сходок плебса, где избирались народные трибуны и плебейские эдилы.
  
  
  [37] Вели́кий понти́фик (верховный жрец) (лат. Pontifex Maximus - букв. "Великий строитель мостов") - высшая жреческая должность в Древнем Риме, была пожизненной. Со времен Августа сан и должность Великого понтифика постоянно соединялась со званием императора. А Великий понтифик не мог находиться в помещении, где были трупы, и прикасаться к ним.
  
  
  [38] Ливия Орестилла (лат. Livia Orestilla), либо Корнелия Орестилла (лат. Cornelia Orestilla), иногда - Корнелия Орестина (лат. Cornelia Orestina; ок. 20 - не ранее 40 гг. н.э.) - вторая жена императора Калигулы, в 37 году.
  
  
  [39] Лоллия Паулина (лат. Lollia Paulina; около 15 - 49 гг. н.э.) - третья жена Калигулы, в 38 году.
  
  
  [40] В начале 30-х годов Лоллия Паулина вышла замуж за Публия Меммия Регула, консула-суффекта 31 года. В 35 году Тиберий назначил его легатом Македонии, Ахайи и Мёзии. Брак с Лоллией Паулиной для него был вторым, имя первой его жены неизвестно. От первого брака у него был сын, Гай Меммий Регул. В конце 37 года Калигула, прослышавший про красоту Лоллии Паулины, вызвал Публия Меммия Регула с женой в Рим. Там он заставил их развестись, и в начале 38 года сам взял её в жены. Брак длился около полугода, после чего Калигула развёлся с Лоллией Паулиной, обвинив её в бесплодии. Лоллии Паулине было запрещено выходить замуж, за кого бы то ни было, хотя Публий Меммий Регул до февраля 39 года находился в Риме и был готов вновь на ней жениться
  
  
  [41] Октавиан влюбился в Ливию с первого же взгляда, когда она была ему представлена в 39 году до н.э. Он развёлся со своей второй женой Скрибонией в тот самый день, когда она родила ему дочь, Юлию Старшую. Тогда же Тиберий Клавдий был вынужден развестись с Ливией, которая была на шестом месяце беременности. Презрев все традиционные условности (римляне не могли жениться менее чем через определённый срок после развода), Октавиан и Ливия сыграли свадьбу. На свадьбе присутствовал и её бывший муж, как отец её детей. На момент свадьбы Ливии было 19 лет, Октавиану - 24 года.
  
   [42] Гней Помпей Великий (лат. Gnaeus Pompeius Magnus; 29 сентября 106 до н. э. - 29 сентября, 48 до н. э.) - римский государственный деятель и полководец, трижды консул Римской республики, член триумвирата.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"