Аннотация: Часть первая, в которой венецианка Эмануэла знакомится с греком Лучано во время карнавала.
...То там, то здесь звучала музыка. Город на воде заполонили маски. От мала до велика, от молодежи до стариков, вот уже несколько месяцев подданные и гости Светлейшей пили, гуляли, творили всевозможные глупости, за которые потом не придется просить у Бога прощения, ведь маску, как известно, не судят. Огни факелов отражались в черной воде канала. Небо казалось красным. Красным, расшитым золотом, было богатое платье человека, пытающегося протиснуться сквозь пеструю толпу фигляров. Он был высок ростом, немного сутул и хром. Цвета темной меди, аккуратно завитые волосы, обрамляли скрытое красной маской лицо. Хищный нос маски был загнут книзу, изогнутые брови выпирали на морщинистом лбу. В противовес этому, глаза, которые можно было различить в темноте, были чисты и прозрачны как озерная вода. Отражавшееся пламя делало их то зелеными, как молодая листва, то лазурными, как небо над морем, то золотисто-янтарными, ясными как солнце.
Впереди, на пьяцетте Святого Марка, плясала и веселилась молодежь. И это было самое удачное место и время для появления того, кого подчас поминали в случае малой неудачи или большой беды, чьим именем проклинали, с кем сравнивали мытарей, убийц и воров. Мужчина в красном остановился поодаль, отвел рукой глиняную бутыль с вином, которую ему предлагал какой-то захмелевший гуляка, скрестил на груди руки и сощурил глаза, выискивая взглядом фигурку получше, личико покрасивее, душу почище. Словно от порыва ветра колыхнулось пламя факелов в руках у толпившегося люда, но никто не заметил такой малости. Звенел бубен, отстукивали ритм танца каблуки башмаков... Большая компания, к которой примкнула Эмануэла, водила плясовой хоровод - да не один даже, а два, нет, три! - внутри друг друга. И девушка, оказавшаяся в самом эпицентре этого разноцветного вихря, плясала вместе со всеми, взявшись за руки. Лицо ее раскраснелось, но под полумаской этого не было видно, лишь налились пунцовой яркостью губы, будто зрелые вишни или розовый виноград Тосканы. Леле смеялась от души. Ей было весело и жарко от вина и танцев, но из карусели нелегко было выбраться. Стоило только покинуть один круг, как ее принял другой - и снова закружилась ночь. А в третьем круге ее ухватил за талию Джузеппе - он был под маской, но Эмануэла точно знала кому она принадлежит, - и ну целовать девушку! Та сначала со смехом ответила на поцелуй, потом попробовала убежать, но это оказалось не так-то просто! Джузеппе выпустил ее из объятий, но, как привязанный, последовал за ней сквозь толпу.
- Отстань!- смеялась девица.- Пусти!..
Должно быть, так убегала Дафна, спасаясь от преследований Апполона. Затеряться в толпе гуляк не получалось. Эмануэла, оглядываясь и поминутно выпуская из рук подол юбки, выбралась наконец-то на какой-то спокойный пятачок площади, который, казалось, был "оком бури" этой ночью. Бросив быстрый взгляд по сторонам, девушка торопливо подошла к мужчине в алом наряде - очень пышном, с красивым плащом, немного неловко, но с очаровательной непосредственностью поклонилась ему:
- Мессер, я прошу разрешения укрыться в сени Вашего плаща! - Леле говорила немного запыхавшись, но губы ее улыбались. Где-то совсем рядом блажил Джузеппе. Если бы она знала, что плащ этот может скрыть любого навсегда. От света солнца, луны и звезд. Незнакомец улыбнулся и, не мешкая ни мгновения, безмолвно укрыл девицу. Незаметно махнул другой рукой перед преследовавшим ее молодым человеком. Тот словно бы натолкнулся на невидимую преграду. Упер руки в бока, озадаченно заозирался по сторонам:
- Леле! Леле! - позвал раз, другой, и не найдя знакомую фигурку и личико, наполовину скрытое маской, выругался. - Вот черт. Куда запропастилась!
Золотисто-янтарные дьявольские глаза по-кошачьи сощурились. То ли от веселья, то ли от близости огня.
Незадачливый охотник потоптался на месте, махнул рукой и пошел обратно к плясавшим. Одна сальтарелла сменила другую. Плескалась в такт темная как ночь вода.
- Вам больше нечего опасаться, донна, - незнакомец чуть отвел тяжелую, красную ткань и взглянул на девицу. - Он не вернется, если только Вы не позовете его сами, - бледные губы под крючковатым носом маски улыбались улыбкой ласковой и безмятежной. Девушка, невольно прильнувшая к своему случайному спасителю и не спешила покидать убежище. Из-под локтя незнакомца показалась ее украшенная лентами и маской головка, Леле осмотрелась по сторонам.
- Уже ушел?- вздохнула облегченно, и только тогда вышла. Весело рассмеялась, довольная тем, что ей удалось провести незадачливого ухажера таким простым фокусом. Быстрым движением оправив выбившиеся локоны, она снова поклонилась господину в алом - на этот раз куда грациознее.
- Спасибо Вам, добрый господин! Не будь Вас, не знаю, что бы сталось со мной...
Ее утащили бы в круг танцоров, не дали бы выбраться из хоровода, поили вином - и так пока не осталось бы сил артачиться и упрямо говорить "нет". А сейчас - славьтесь, спасители, заступники девичества! Вот только заступник и сам часто превращается в охотника, почувствовав тягу к сладкому - и узрев белые, будто сахарные плечики и точеную шейку, обвитую ниткой жемчуга. А жемчуга блестят, как один на страже: "Сейчас! Знаем мы! Давно из раковины - такоооого навидались..." Однако, сейчас все знают - нельзя обижать маску. Маска - это твой брат, твоя жена, твоя дочь, любой из дорогих тебе людей. Поэтому Леле склонила голову спокойно и безмятежно, и все так же улыбалась, не чувствуя ни опасности, ни страха.
Человек в красном почтительно склонил голову в ответ:
- Вы говорите об этом так, как будто сами не ведали, что Ваши улыбка и взгляд - наилучшая причина для преследований такого рода, - в мягком голосе звучала едва заметная ирония. Впрочем, в словах рыжего не было ни яда, ни желчи, которые обычно исторгались в достатке из этих уст. Дочери человеческие бывают весьма привлекательны, о том было известно еще в те далекие времена, когда сыны Божьи пренебрегли блаженством небес ради земной красоты. Взгляд мужчины как бы невзначай касался лица девицы: румяных щек, покатого высокого лба, изящного носика, прежде чем остановился на глазах. Это был прямой, внимательный взгляд, сопровождавшийся все той же улыбкой и безмолвием. Глядящий ему в глаза мог бы назвать их странными. Цвет менялся от янтарно-золотого до цвета морской волны, что можно было списать на отблески пламени, маячившего рядом. Однако выражение этих глаз, усталых и грустных, словно бы заглядывающих в душу, списать на игру света и тени было нельзя. Горячее море людское обступило случайных встречных со всех сторон, звучали в темноте веселые возгласы, кружились хороводы, выплясывали перед дамами кавалеры, кто во что горазд, но здесь на узком отрезке тишины, где стояли мужчина в красном и молодая венецианка, время словно бы споткнулось и остановило свой неумолимый бег.
- Я был рад помочь Вам, - наконец проговорил незнакомец и сделал один шаг назад.
"Глаза как яхонты"- подумалось Леле. Она не знала, что Амирдовлат Амаснаци, врач с Дальнего Востока, напишет в своем труде: "Яхонт помогает при сердцебиении и слабости сердца", - и будет прав. Но у девушки случилось наоборот: яхонт глаз вызвал сердцебиение. Не такое, как бывает после танцев или долгого подъема по лестнице - тишина на мгновение - а затем гулкий удар, и Леле с невольной жадностью вздохнула. Зашумело в ушах. Яхонт манил. Глаз не отвести, правда? И вот толпа уже глухо гудит, звуки праздника доносятся как сквозь толщу воды, и обступившие фигляры - как сонные мухи, еще более нелепые из-за замедлившихся движений.
Рука Эмануэлы скользнула по нитке жемчуга, будто она мешала, как строгая дуэнья: "Ккуда?!". Молчание длилось, грозя превратиться в неловкое, но девица не смела уже ни о чем просить, странно оробев и растеряв весь задор - не справилась с собой.
- Простите, мессер,- поклонилась Эмануэла еще раз, уже застенчиво. - Мне надо домой...
Девушка испытывала смешанные чувства, и решительно невозможно было сейчас разобраться в этом мельтешении. Хотелось остаться. Взять под руку мужчину в алом плаще, прогуляться от пьяцетты до моста Риальто, в свете факелов еще раз заглянуть в глаза - пусть снова гудит сердце жарким набатом. Почему онемела, маска? Или из маски возлюбленной превратилась в моретту?
Черна февральская вода, хранящая отражения венецианских огней, светлых окон, взгляды влюбленных, ночные серенады и... тела тех, кто обрел здесь вечный покой. А летом сыплют в воду цветы, легкой рукой, скользя в лодке, касаются волны. Нежась в роскоши, смеются мужчины и женщины, щурясь от яркого солнца и блеска золота, которым щедро одаривает Светлейшая. Объятьями и поцелуями, счастьем и горечью, здравием и болезнью, силой и слабостью, любовью и ненавистью. Ничто человеческое не утаит. По образу и подобию созданные, были люди порой прекрасны. И если бы у дьявола было сердце, то билось бы оно мерно и тихо, в такт плеску черных волн, а при взгляде на девицу - быстрее, как заметавшаяся в клетке птица. Но коли создано тело твое из обрывков воспоминаний и чьих-то снов, из болезненного бреда умалишенного и прикосновений тонких девичьих пальцев к иконописному лику в тот момент, когда помянет она не имя святого, а свою мечту... То не биться в груди сердцу, лишь только пламени жечь, да глухой болью, черной тоской, ненавистью отзываться.
- Позвольте я провожу Вас, донна, - мужчина протянул ладонь, упрятанную в алый бархат перчатки. Цвета красного золота прядь упала на лоб, и он осторожно отвел ее рукой, сделав шаг ближе, подволакивая кривую левую ногу.
- Премного благодарна, - зарделась Леле, вкладывая пальчики в чужую ладонь. Ее не смутила явная хромота нового спутника и его кривая нога, хотя в любой другой момент она сочла бы такую походку весьма непривлекательной. То ли веселье сделало свое дело, то ли любезность мужчины, а то ли его гипнотический взгляд. Сквозь толпу пошли они неторопливо, держась ее края и обходя излишне шумные компании. Сырой воздух был напоен множеством ароматов, но Эмануэла отчетливо чувствовала лишь один, исходящий от одежды ее спутника. Это был довольно густой запах сандала и каких-то терпких заморских благовоний, которые Леле не смогла разобрать. Снизу вверх посматривала она на мужчину, поднимая к нему личико, ибо была невысокой, а господину в красном и вовсе едва доставала до плеча. Он был весьма худ для своего роста - этого не могла скрыть богатая одежда, но рука его казалась девушке надежной опорой.
- Как мне называть Вас, мессер?- обратилась Эмануэла к спутнику.
- Зовите меня Лучано, донна. Так имя, похожее на мое, звучит на Вашем языке, - несмотря на хромоту, незнакомец довольно легко лавировал меж прохожих, которые словно бы и не видели идущих рука об руку мужчину и девицу. - Я прибыл в Венецию недавно, и еще не успел пообвыкнуть, хотя мне часто приходится наведываться сюда по делам, - с улыбкой он огляделся по сторонам, - каждый раз замечаю что-нибудь новое... - назвавшийся Лучано, и в том, как ни странно, ни разу не солгавший, говорил с вежливой доброжелательностью человека, привыкшего вести светские беседы. Был бережен, проявляя осторожность, и ни коим образом на идущую рядом девицу притязаний не заявлял.
Под красным от огней небом венецианский вечер расцветал диковинными красками, будто там, где они проходили, незаметно ярче становились цвета, будто кто-то рукавом отирал пыль или мелкие капельки воды со стекла. Его спутница не замечала, что роскошно одетый кавалер не отбрасывает тени или, напротив, рядом с ним тени столько, что легко можно в ней утонуть, - угольно черным бархатом в подбое плаща.
- Могу я узнать Ваше имя, мадонна? - о что это был за голос! Богатый интонациями, чистый и ласкающий, как прикосновение, от отрешенной прохладцы, до бархатного воркования. Голос поэта, декламирующего стихи. Голос певца, что услаждает слух пирующих на званых ужинах. Голос влюбленного, что шепчет на ушко прелестную нежность очередной подружке. Шепот ветра, что приходит с моря, шелест дождя, плеск волн. И хоть говорил Лучано тихо, каждое слово его было слышно отчетливо. Однако речь звучала так, будто он и вправду долго и старательно заучивал незнакомый язык, пока не достиг в том немалого совершенства.
- Меня зовут Эмануэла, мессер, - с улыбкой отозвалась девушка, все так же высоко поднимая голову. "Дивный голоc", - подумала венецианка. Отрада для слуха, погибель для слушающего. Если таким голосом предложить вечную кабалу, кто сможет отказаться? Казалось, скрытые в тени уста источают мед. Девушка решила, что обладатель такого красивого голоса и глаз должен быть и сам красив. Не может быть, чтобы божественная длань присовокупила сокровища к дурной внешности. А что до хромоты, должна быть иная причина... В эту минуту Леле была далека от мысли, что изумруды часто скрывает глина. В ее хорошенькой головке не было ни тени сомнений: ни в красоте, ни в благородстве ее спутника. Мимо проскочила стайка Арлекинов: все как один, вереницей, будто специально нанизанные на толстый витой шнур, который они держали в руках. Леле невольно засмотрелась. Шнур был украшен бубенцами и искусственными соцветиями. Арлекины с хохотом уволокли его куда-то в толпу. Через несколько мгновений до гуляющий пары донесся захлебывающийся весельем визг: "Вяжиииииииииии!". Девушка засмеялась.
- Вы путешественник, мессер? Какой же город Вам сродни? - понимание того, что мужчина - не венецианец, и ему приходится часто бывать в разъездах, распалило любопытство Эмануэлы.
- Я прибыл из Диса, - просто ответил назвавшийся Лучано, - где неподалеку протекает знаменитая река, именуемая некоторыми знатоками Коцитум... Наверное, так можно назвать это место на Вашем языке, донна Эмануэла. По крайней мере, именно такие упоминания встречались мне у здешних... географов, - последнее слово он произнес с некоторой задержкой, едва сдержав ироничную улыбку. Промедление сие можно было списать на то, что иностранец старался как можно более точно выразить мысль или же на лукавство. Однако лукавство его собеседница вряд ли могла предположить. Лучано был честен. Честен настолько, насколько может быть честен Лукавый.
Дис - так именовал Данте "Столицу Ада", в ледяных водах Коцита был заморожен по его представлению шестикрылый сатана, безуспешно пытающийся выбраться на волю. Однако великому поэту было невдомек, что дела с географией ада и свободой врага рода человеческого обстоят несколько иначе. Коли б было так, как описал Данте, обладатель чудного голоса и все еще по-ангельски прекрасных глаз не шел сейчас с молодой чаровницей под руку по улицам карнавальной Венеции, не любовался бы ее миловидным личиком и не ощущал бы странный, но весьма приятный трепет в порожнем сосуде груди. Там, где не было и быть не могло сердца.
- Как это понимать? - едва нахмурилась Леле, но все еще сохраняя улыбку. - Ваши родные места действительно носят названия из Дантова Ада, или же мессер подшучивает надо мной?
Девушка, усомнившись, подумала, что если таковые дали действительно существуют, то находятся явно не в Италии. "Коцит"- или, как произнес загадочный Лучано, "Коцитум", - название как будто греческое... Нет, ну неужто и правда? Надо будет спросить у брата; иной раз Эмануэле казалось, что тот знает все на свете. Оставалось только диву даваться как может братец рассказывать о мире так скучно.
- Что за дела привели Вас в Венецию, если не секрет? - продолжила расспросы девушка. - Как долго пробудете? - безо всякого стеснения она задавала вопросы. Завтра Леле скорее всего уже не увидит случайного провожатого, а он - ее. Лучано растворится в толпе, думала она, забудет девицу, которую укрыл плащом, но если даже встретит снова - вряд ли узнает.
Лучано меж тем остановился, чуть наклонившись к девице, спросил почти шепотом:
- Взгляните на меня, донна, разве я похож на шестикрылое трехликое чудовище, в образе которого живописал Данте сатану? - губы, имевшие капризный изгиб лука Амура, мягко улыбались, а грустные прежде глаза светились весельем. - Или Вы верите всему тому, что пишут поэты? Созвучие слов иногда бывает забавным, к тому же, Ваш поэт упомянул места по истине легендарные. Коцитум, Коцит или Кокит есть река, что питает собой землю страны, ранее именовавшейся Эпиром, равно как и Ахерон, чьи воды бегут отнюдь не по землям ада. Ведь Вам известна история царицы Олимпиады? Мать Александра Македонского была родом из Эпира... - с этими словами, сказанными легко и снисходительно мягко, мужчина продолжил степенный, неторопливый шаг, чуть слышно шаркая кривой ногой. - В городе купцов и моряков мне приходится бывать по делам торговым. Все зависит от того, удачной ли будет сделка, но вместе с этим я надеялся немного отдохнуть и провести время в свое удовольствие.
- Значит, мессер - грек? - кокетливо прищурилась девушка, обрадованная тем, что ее догадка подтвердилась. Совпадения порой действительно случаются презанятные. - Вы никак не походите обликом на сатану! - со смехом заверила спутника Леле. Ее ничуть не расстроило, что Лучано оказался негоциантом. В конце концов, многие потомки благородных фамилий так или иначе были связаны с торговлей. Манеры имеют куда большее значение, чем происхождение, а Лучано был обходителен. Ни одного дурного намека не слетело с его губ, ни одного бранного слова, которыми мужчины любят порой пересыпать свою речь. Леле, сама того еще не понимая, позволила росточку доверия прижиться в груди. Когда Лучано говорил, она склонялась к нему, внимая с трепетом глубокому голосу. О, говори еще! Звучи мягким прибоем!
- В Венеции всегда было много увеселений, мессер. У Вас не будет в них недостатка. Посмотрите, как красиво...
Девушка обратила внимание Лучано на то, как двое смуглокожих людей, одетых турками, орудовали саблями, танцуя. Окруженные людьми, они показывали свое мастерство, крутились, скрещивая оружие. Добросовестно потели под звон стали и одобрительные возгласы, покрывались испариной их лица, окрашенные соком грецких орехов. Платья выступающих были до того яркие, что когда они особо неистово двигались, у зрителей рябило в глазах.
- Видите, Вы все с легкостью определили сами, - во взгляде Лучано промелькнула тень смущения, и он на мгновение отвел его. Благо, было на что. Человек в красном вновь остановился, глядя на танцующих с саблями "турок". Чуть склонил голову набок, внимательно разглядывая. Люди, эти замечательные твари Божьи, надо был отдать им должное, умели веселиться и были весьма находчивы в искусстве изобретения все новых и новых забав. Любо-дорого поглядеть. Пусть танцуют до упаду, пока не рухнут бездыханными на камни венецианских улиц под испуганные возгласы толпы. Пусть легки будут их ноги, и не сбивается дыхание до тех пор, пока не прильет к мозгу кровь и не оборвется сердце. Вечный танец. Что может быть лучше? На потеху глядящим, на забаву ему.
- Они прекрасны... - будто зачарованный проговорил мнимый грек и словно бы невзначай коснулся ладони девицы. Эмануэла не видела в нем дьявола. Для нее он был обычным человеком, случайно встреченным во время карнавальной пляски. Пусть так будет впредь. В сущности, он мог принять любой облик, одно лишь оставалось неизменным - несовершенство, изъян, излом, который отражал суть души. Порой он мог казаться самым прекрасным существом на свете, но казаться не значит быть. Иллюзии сродни надеждам, - тают быстро, исчезают с рассветом. Покинув пляшущих турок, движения которых наполнились особой неистовостью, Эмануэла и Лучано двинулись дальше. Ночь полнилась весельем. Казалось, что оно изливается на донну Венецию из неупиваемого сосуда, омывает людские сердца как нектар. Входя в души - порождает разнообразные оттенки желаний и томление. На виа ду Априле пара наблюдала воздушных акробатов. Протянув веревки между крышами и шпилями зданий, актеры с риском для жизни выделывали исключительные трюки. Жонглировали разноцветными мячиками, балансируя на веревках, летали над головами зрителей как птицы. Те, чьи гибкие, легкие тела, парили в воздухе, выглядели живой аллегорией свободы. Презревшие законы земного притяжения и тяжесть забот, порой чрезмерно давившую на плечи, они улыбались и казались беспечными. Но ловкое кувыркание в воздухе было не менее тяжким трудом, чем любая из других забот земных. Уличных жонглеров и фигляров порицали, наделяли бесовской силой, напрасно. Кому как не им, не взиравшим на горести и печали, холод и недоедание, следовало бы дать немного любви? Когда пройдут праздники, о них вспомнит разве что уличный мальчишка, верящий в то, что люди могут летать...
Дойдя до моста Риалто, Леле потянула спутника к причалу, чтобы найти гондолу. Узконосая лодка покачивалась из стороны в сторону.
- Плыть нужно до Рио ди Ноале,- распорядилась девушка, ступая на дно лодки, устланой узорчатой тканью.
Приноровившись так, чтобы было удобно для кривой ноги, Лучано шагнул следом за девицей. Пожилой лодочник улыбнулся Эмануэле:
- Как прикажете, донна, - старик поклонился, оттолкнулся веслом, послышался всплеск, и лодка заскользила в черной воде легко и плавно, ведомая уверенными руками. В этом городе любой путь, что совершался по воде, не обходился без песни. Вот и сейчас зазвучал негромко простенький мотив с незатейливыми словами, которым было далеко до образцов изящной поэзии. Тем не менее, звучали они не менее душевно, чем выспренные вирши придворных стихоплетов, воспевающих достоинства владык земных. Простая песня сия была о влюбленном юноше, ожидавшему свою суженную в сени апельсиновой рощи. Взгляд старика был направлен куда-то в пространство, жилистые руки проворно работали веслом, Лучано же исподволь любовался спутницей, между тем, запоминая мотив. Плыть бы так вечность, пусть бы мгновения продлились дольше... но было бы неблагоразумно вмешиваться в ход событий, которые словно цветные стекла в мозаике витража, складывались в пестрый узор.
Леле сидела напротив грека, опершись локотком о подушечку, и посматривала по сторонам, но на самом деле - украдкой, - на Лучано. От воды тянуло холодом, девушка спрятала руки в богатых складках симары, отороченной по вороту мехом, и невольно поежилась, повела плечами. Путь лежал мимо красивых и богато убранных по случаю праздников палаццо. Взгляд Эмануэлы невольно остановился на Ка да Мосто, откуда доносилась громкая музыка и оглушительный смех. Мгновение спустя из распахнутого настежь окна выбросили некто вопящего, с простыней или плащом на голове. Человек, бешено размахивая руками и ногами, с оглушительным плеском ушел под воду, создав на ней изрядное волнение из-за своей тучности. Кто-то добросердечно кинулся вытаскивать незадачливого гуляку из канала. Ка Фоскари, в котором причудливо сплелась византийская вычурность и готическая продолговатость форм, отстроенный не так уж давно - едва ли тридцать лет назад. Тоже празднично освещенный, куда богаче, чем Ка да Мосто. Свет играет на богатой лепнине и изукрашенной штукатурке так, что глаз не отвести. Но разве могло поспорить это великолепие с тем интересом, который вызывал у Эмануэлы ее спутник? Нет. Изучать то, как свет преломляется на маске - куда увлекательней, нежели рассматривать то, что и так будешь видеть каждый день, год за годом. Говорят, города растут в ширину. Венеция же теперь росла только ввысь.
- Вам нравится Венеция, мессер?- спросила Леле, пряча даже носочки туфель под полу верхнего платья.
- Если бы не необходимость возвращаться туда, откуда прибыл... я, пожалуй, остался бы здесь, - улыбка Лучано действительно была грустной или так показалось из-за игры света и теней? Смесь иронии и грусти, все тот же ясный, прямой взгляд. Голос, звучавший в такт плеску волн. - Вы замерзли? - грек протянул руки и, недолго думая, взял ладони девицы в свои. Теплое прикосновение бархата или тепло ладоней Лучано, сложно было сказать. Руки эти могли быть горячими как угли или как пламя, но сейчас они были бережно согревающими, осторожными. Только беду отводить не могли. А если и отводили, то взамен другой беды. Эмануэла не стала размыкать рук, хотя бережное, но смелое прикосновение Лучано ее смутило. Пальцы девушки быстро согрелись, но и после этого она не подалась назад, посчитав, что нет никакой преграды к тому, чтобы немного продлить мгновение симпатии и заботы. Ни лодочник, ни сидевшая в лодке Эмануэла не видели стелящейся по воде как туман угольно черной тьмы. Через пять лет тьма, черная смерть, будет здесь повсюду и он, называющий себя Лучано, на кого люди так беззастенчиво сваливают свои прегрешения, не будет причастен к этому. Опустевший город, похожий на зловонную язву, будет исторгать мертвые тела порой прямо в воду канала. Взгляд человека в красном словно бы на мгновение затуманился. Он моргнул, возвращаясь в Венецию праздничную и веселую. И откуда было знать юной Леле о том, что он видит, равно как и о том, что поет сейчас старик лодочник о своей молодости и что песня эта была подарена девице, вышедшей замуж за другого?
Заметив сиюминутную перемену настроения спутника, Леле подалась в сторону, склонила голову набок, нарочно ловя взгляд мужчины, и с улыбкой спросила:
- О чем Вы задумались, мессер? Вспомнили родные места? Или, может быть, семью?
Девушка, казалось, без устали могла сыпать вопросами. В противовес ей Лучано все больше молчал, удовлетворяя только любопытство спутницы, но ни о чем не спрашивая сам. Эмануэла даже задумалась: неужели она ему не интересна вовсе? Но пусть так. Они плывут по каналу, и есть еще время до поры, пока гондола не причалит к мосткам неподалеку от дома Эмануэлы, где надо будет проститься. "Как жаль, - кольнуло в сердце, - что ты такая простушка, Леле. Не чета златовласке Эве." - "Нет,- по привычке возразил материнский жемчуг. - Хороша". Гондольер повернул лодку, выгребая на угол Рио ди Ноале. Закряхтел натужно, орудуя веслом, а потом, переведя дух, снова засвистал как ни в чем не бывало.
Что мог ответить дьявол на ее вопрос? Не о небе он думал. Ведь именно оно было его родиной когда-то. Не думал также и о демонах, которых живописали богословы. Конечно, можно было просто соврать и ответить коротким "Да", но вместо этого Лучано отрицательно покачал головой:
- Нет, - протянул мягко и негромко. - Я думаю о том, что будет здесь, к примеру, через пять лет. И о том, что будет с Вами.
Жизнь, как и любая череда событий, менялась с каждым сделанным шагом. Именно поэтому прошлое оставалось неизменным, а будущее искажалось, как отражение в зеркале в зависимости от точки обзора. В дела людей вмешивалось слишком много сил, но двумя основными были Фортуна и... человеческая глупость. Сколь много козней не приписывали Князю Тьмы, иной раз ему не нужно было и пальцем шевелить. Люди находили соблазны, грешили и обманывались сами. Ему оставалось только лишь подтолкнуть. Сделать блеск золота ярче, мысль об убийстве - навязчивей, страсть - слаще. И он подталкивал заблудших к краю, не без удовольствия, ибо сам видел в том особую справедливость. Только оком за око можно было платить. Если, конечно, кому-то не приходило в голову вновь взять на себя все грехи человеческие. Сощурились глаза в прорезях красной маски с крючковатым носом. Песня лодочника вдруг оборвалась, как если бы его внезапно лишили голоса.
- Корабельные крысы несут с собой погибель. Через две весны с южным ветром Вы дожны будете покинуть этот город. Если случится так, то к тому времени родите первенца, - сказал Лучиано внезапно строго и замолк. Ладони размокнулись, а старик как ни в чем ни бывало вновь запел ровно с того места, где оборвались слова песни, словно плывущих в лодке откинули на несколько мгновений назад. Так, если бы невидимый сочинитель решил дважды повторить один и тот же момент.
- А если не покину? - вздернула подбородок Леле. Глаза ее блеснули. - Умру?
Странное мгновение тишины, обрушившейся на нее, когда кроме голоса Лучано не звучало ничто, заставило девушку тряхнуть головой. Как будто что-то попало в ее прелестные ушки. Или это просто у старика-гондольера ночная сырость перехватила дыхание? Свой вопрос девушка задала не сразу. Помедлила, рассматривая спутника и немного поджав губы. - Вы пророчите мне? - в голосе Леле впервые за вечер зазвучала ироничная нотка. Молодые люди порой брали на себя труд в предсказаниях, чтобы позабавить девиц и привлечь их внимание. Но слова Лучано были сомнительной прелести - он говорил о погибели. Разве так завлекают? Дурными предзнаменованиями?
Сатана улыбнулся. Еще одной отличительной чертой совершенных творений Божьих было по истине непреодолимое упрямство. Когда Эмануэла иронизировала над человеком в красной маске, тот напротив склонил голову, пряча иронию, ибо не хотел, чтобы девица решила, будто бы он насмехается над ней. Тихое "Да" смешалось с шелестом волн.
- Мне некуда ехать, - возразила Эмануэла, - все мои родственники здесь, в Венеции. И нет никого, кто смог бы меня увезти, и кому я могла бы стать женой. Для чего Вы, мессер, говорите мне все это? - она откинулась на подушечку, снова спрятав руки в симаре. Обернувшись, смогла разобрать вдалеке знакомое здание и попросила гондольера причалить к нему. - Мой покойный батюшка умер от слабого сердца, - промолвила девушка, посерьезнев. - После его смерти кто-то вспомнил, что одна zingara предсказала день его смерти, и даже назвала причину. Я не хотела бы знать свой смертный час, равно как знать и человека, с которым меня свяжет судьба и узы брака.
Грек положил плату в ладонь лодочника. И вопреки россказням, это были самые что ни на есть настоящие деньги. Выбравшись первым, он подал руку девице. Второй вопрос венецианки остался без ответа ровно до тех пор, пока они не выбрались из лодки. Лучано поклонился лодочнику, благодаря за песню и за труд. Оттолкнулось весло, заскользил узкий лепесток, удаляясь прочь, и только тогда дьявол ответил:
- Я никогда не пророчу, донна Эмануэла, лишь говорю о том, что знаю наверняка, - он поднял голову, и в этот момент словно бы все звезды ночного неба отразились в его глазах. Ладонь в красном бархате очертила круг, медленно, очень медленно, словно бы повторяя очертания колеса Фортуны. - Я могу обещать Вам, что ни то ни другое Вы не узнаете, - и он внезапно рассмеялся весело и мягко, шелестом майского ветра в кронах древ, соловьиной трелью, смехом вечно юного возлюбленного.
- Вы и о первенце сказали с такой уверенностью, будто он будет Ваш, - ответила Эмануэла, задирая голову, а затем отступила от Лучано. Несколько мгновений девица смотрела на него безмолвно, как будто запоминая облик. В душе Леле боролись два чувства: досада на своего спутника за шутки с предсказаниями и желание, появившееся много раньше, тепло попрощаться с ним, поблагодарить за прогулку. В конце концов мягкосердечие и отходчивость победили, к тому же, девушка была уверена, что она никогда больше не увидит грека в красном.
- А сейчас мне нужно Вас покинуть, мессер.
Леле подступила к мужчине вплотную, поманила пальчиком, чтобы тот наклонился. Уперев ладошки в грудь Лучано, девушка привстала на цыпочки и прикоснулась губами к его щекам:
- Это за укрывательство. Это за прогулку... А это на прощание, - третий поцелуй, мимолетный, пришелся в красиво изогнутые губы. После этого Леле отскочила назад, и убежала со смехом во тьму между домами. Дробно застучали деревянные каблучки напоследок.
Хотел было дьявол ответить на невинную шутку девицы о первом сыне, но смолчал. Вопреки всем пророчествам, о наследнике враг рода человеческого пока не помышлял. Да и венецианская дева Леле никак не подходила для того, чтобы в конечном итоге явить миру пародию на Спасителя. В иллюзорном, порожнем теле, лишь повторявшем человеческую форму, мерно тлел вечный огонь. Прикосновение губ юной венецианки жгло почище адова пламени. От света слезились глаза. Подняв скрытое красной шутовской маской лицо к небу, сатана осклабился. Жуткая улыбка эта исказила правильные черты, превращая прежде благоуханный рот в бездонный черный разлом. Ощерилась множеством острых зубов звериная пасть. Полыхнули в бездонных, чистых глазах алые угли и, повернувшись лицом к черной воде канала, "грек" шагнул прямиком в бездну, которую видел только он. Взревело за его спиной, сомкнувшись плотной стеной, пламя. Медленно истаяла сотканная из снов плоть, обуглился бархат, рассыпавшись в прах. Где-то высоко в небесах медленно вращала Фортуна вверенное ей колесо, украшенное драгоценными камнями созвездий.