Аннотация: Часть пятая, в которой во время словесной перепалки с братом Эмануэла грозится выйти замуж за первого встречного.
Стеклянное венецианское утро, прозрачное и звонкое в февральской лазури. Под сенью крыльев льва святого Марка. Чем ближе к весне, тем выше и ярче солнце, и тем злее ветер с моря. Тем прозрачнее вода.
Священник Джакомо Ингирами проснулся нынче не в духе, разбуженный криком торговок, доносившимся с улицы. Поочередно то чертыхаясь, то поминая Господа, умылся, гладко выбрил лицо, оделся, чтобы спуститься к завтраку. Запах стряпни щекотал ноздри, и понемногу сонное недовольство уступило предвкушению скорой трапезы. Сегодня, решил он, надобно было серьезно поговорить сестрой о ее скором замужестве. Упрямица отвергала все подходящие партии, в особенности - мессера Алесио Джильди. Конечно, будущий жених не красавец. Тучный, с большим животом, уже немолод, он был красен лицом и страдал одышкой. Зато доводился племянником кардиналу, и на это родство у Джакомо были свои, вполне определенные виды. Удачно выдав замуж сестру, молодой священник надеялся в скором времени улучшить свое положение, а там и до красной сутаны недалеко.
В мыслях об этом Джакомо кротко поздоровался с дядюшкой, матерью и сестрой, устроился за общим столом, вместе со всеми вознес благодарственную молитву за насущный хлеб и, как только окончилась трапеза, ухватил Эмануэлу за локоток, отводя в сторону.
- Все упрямишься? - шепотом спросил священник и покосился на кухарку, которая собирала со стола. - Мессер Алесио тебе внимание и подарки, а ты все вертишь носом. Будто нарочно стремишься оскорбить. Ты только подумай, какая это для нашей семьи высокая честь!
- Да ай! - воскликнула Эмануэла, освобождаясь от хватки пальцев брата. - Ты оставишь мне синяки...
Разговоры, подобные этому, девушке надоели пуще дурной погоды. Невозможно было слышать, как ежедневно Джакомо, склонившись, зудит у нее над ухом о том, что де она невозможно перебирает лучшими людьми, которые к ней сватаются. "Высокая, высокая честь!"- восклицал молодой священник, воздевая персты к потолку, и наставительно читал сестре лекции о послушании и смирении.
Эмануэла сначала попросту молчала, потом терпела, но, видно, чаша терпения переполнилась, и не нашлось ни места, чтобы опростать эту, ни новой чаши - на замену.
- Джакомо, - обычно кроткая и милая, Леле вдруг научилась превращаться в фурию, как по мановению руки. Видимо, душеспасительные разговоры ее совсем допекли. - Джакомо, - повторила она, глядя на брата чуть исподлобья. - Не стоит тебе вообще упоминать про Алесио Джильди. Не пойду за него, хоть в ковре меня ему принеси. Убегу и утоплюсь, так и знай! Ты бы глаза разул: он толстый, он некрасивый, пьет как лошадь и зубы у него кривые! В подарках что толку, если сам не пригож?
Леле постепенно распалялась все больше и больше, однако голоса еще не повышала. Джакомо она решила взять в оборот - лишь бы отстал.
- Мы с ним мужем и женой станем, так я умру в первую же ночь! Не от горя, от удушья! - девица чуть изогнув назад стан, сделала руками жест, будто что-то опускается на нее. Закатила глаза. - Нееет-нет! Пусть ищет себе невесту под стать! А ты, коли такой радеющий за добрый брак, ищи мне другого жениха!
Эмануэла лихо развернулась на каблучках - только косы в воздухе взметнулись да юбки.
- Ну-ка, постой! - не унимался Джакомо. - И куда ты собралась? Ведь беседу мы с тобой еще не окончили! - от легкомысленного поведения сестры священник закипал легко, как вода в котле. Ей бы, глупой, все мечты да сказки. Нет, чтобы о будущем подумать. О его, Джакомо, будущем, и о своем конечно.
Мысленно уговаривая себя не злиться, он продолжил наставления:
- Не понимаю я, кого ты ждешь? Рыцаря? Ланцелота? Будь благоразумна, Эмануэла! Ведь у мессера Алесио и состояние, и связи. Будешь жить у него в доме как у Христа за пазухой. А коли немного подождешь, заводи себе хоть сотню воздыхателей. Да и, если поразмыслить, муженек твой быстро отправится на тот свет, притом что дня не проводит без щедрого возлияния, - по мнению выросшего в семье торговца Джакомо довод этот был вполне резонным, и будь его сестра немногим более благоразумна, то сразу бы смекнула что к чему.
Только Эмануэла, услышав слова брата, едва не задохнулась. От возмущения ее носик покраснел. Подобрав юбки, она повернулась к Джакомо, в котором еще до недавнего времени видела только защиту и опору. Впившись горящим взглядом в лицо братца, Леле прошептала:
- Так вот ты как?.. Вот как?!- голос ее с каждым словом креп. - Да ты на что меня толкаешь?! Сводник!!! - взвизгнула девица, зажмурившись и топнув ногой. - Мало того, что мужа сватаешь при состоянии, но не в состоянии, так еще и на супружескую неверность намекаешь?! Да слышала бы тебя сейчас бабка, она бы тебя мигом за волосы оттаскала, не посмотрела бы ни на сан, ни на возраст! Тонзурку тебе бы порасширила и вдоль и поперек! Постыдился бы: не успел свадьбу справить, а уж вдовью долю сулишь! Никакого в тебе участия нет, аспид в рясе! - пунцовый девичий рот превратился вдруг в рог изобилия, откуда низвергались на бедного священника самые невиданные сравнения.
Если б только Леле имела колдовскую силу, Джакомо Ингирами претерпел бы сейчас множество удивительных метаморфоз.
- Не нужен мне Ланцелот, и Галахад не нужен! Назло тебе выйду за простого! Так хоть красивого себе найду и по любви! И счастлива буду всю жизнь! И дети у меня будут красивые и здоровые, и когда они вырастут, а ты будешь дряхлым, я им накажу водички тебе не приносить! - Леле перевела дыхание, облизнула губы. Потом сощурилась дерзко и продолжила. - А что это ты привязался к Алесио? Если он тебе люб, сам за него замуж иди!
Слова девицы попали точно в цель, отчего священник взвился пуще прежнего.
- Ты забываешься, Эмануэла! - вскричал Джакомо, и ореховые глаза его от злости в миг сделались черными как ночь. Чувствуя бессильную ярость, он только и мог, что угрожать, однако разум услужливо подсказал, что так с сестрой не договориться, а потому, выпустив выдох сквозь стиснутые зубы, Джакомо был вынужден сменить тон, и уже тише, но тверже сказал:
- Коли не одумаешься, запру тебя в монастыре. И если ты решила в старых девах остаться, то лучше тебе служить Господу.
Дома и на улице сделалось очень тихо. Вот и до чужих ушей донесся скандальный крик.
- Да лучше в монастырь, навечно, чем быть твоей разменной монетой! - разъяренной кошкой шипела дочь лавочника. - Оказывается, ты только с виду слуга божий, а на самом деле прожженный торгаш! Что тебе Джильди обещал за меня, а? - Эмануэла ловко подскочила к брату вплотную. - Почему ты так упрямо хочешь этой свадьбы?
Леле чувствовала, что над ней собирается разразиться буря. Джакомо и правда мог выполнить обещание и отправить ее в монастырь. Подобной ссылки она не боялась, но пугала перспектива быть выданной замуж насильно. У девушки не было особенных возможностей, чтобы этому противостоять. Из монастыря ее могли отправить прямо под венец с противным ей человеком. Оглядываясь затравленным зверьком, Эмануэла поняла, что у нее мало выходов. Или найти себе мужа самостоятельно - и раньше, чем братец расстарается, что само по себе сложно. Это будет все равно, что выйти из дома и покинуть его с первым встречным. Или же попросту порвать всяческие отношения с семьей - и опять таки уйти.
А идти было некуда.
К брату, некогда столь любимому, сейчас она не чувствовала ничего, кроме презрения. Слишком велика была обида. Если бы он ее любил по-настоящему, как дядечка или матушка любят, никогда бы ей не пожелал такой судьбы. Да видно, годы изменили Джакомо до неузнаваемости.
Меж тем, голос здравого рассудка подсказывал священнику, что взял он слишком круто и резко для задушевной беседы, и пыл стоило бы остудить, ибо, даже если удастся ему запереть сестру в монастыре и удачно выдать замуж, то Леле, к новой жизни приноровясь, станет настраивать мужа против него. Сжав кулаки, Джакомо сосчитал до десяти, помянул деву Марию, перевел дух и тише, мягче добавил:
- На Джильди свет клином не сошелся, и можно подумать о другой партии. Прости, дорогая сестра. Был резок. Но сдается мне, ты кому-то обещала свое сердце, раз отвергаешь всех женихов? Иначе и быть не может.
Затихнув после того, как Джакомо сменил тон на более ласковый, Леле невольно насторожилась. Пытаясь успокоить сестру, священник поступал так же, как дрессировщики диких зверей, и, понимая это, девушка доверием к нему отнюдь не прониклась. Приступ гнева, однако, покинул ее; от брата Леле попятилась. Смутившись от последнего вопроса Джакомо, она потупила взор, и, отступив еще на пару шагов, наткнулась на тяжелый стол, инкрустированный красным деревом.
- Нет, - ответила Эмануэла гораздо тише. - У меня никого нет...
Нельзя никак было допустить, чтобы брату стало известно о том, кто ей мил. Иначе этот Везувий никогда не прекратит свое извержение, а Леле действительно окажется в монастыре - от греха подальше. Невыносимо стало вдруг ощущать себя предметом торга. Очутиться вровень с животным или красивой вещицей, домом или куском ткани - из тех, что лежат у дядечки в лавке.
Девушка наконец подняла на Джакомо глаза, полные злых слез.
- Какой ты... мирской, братик, - прошипела Леле, и неожиданно вдруг воспряла, выпрямившись. Лицо ее застыло. - Ничего, я всем сейчас жизнь облегчу. Разом, - и в отчаянии воскликнула:
- Я выйду замуж за первого, кто войдет в нашу лавку! - с этими словами она молниеносно перекрестилась. - Девой Марией клянусь и всеми святыми заступниками!
Стуча каблуками, Леле побежала вниз. Что девушка на выданье, что кусок материи - в цене лишь разница, не так ли?
- Эмануэла, вернись сейчас же! - Джакомо бросился за сестрой следом. - Наша семья никогда не примет этот брак! - бранясь на чем свет стоит, священник влетел в лавку. Всклокоченный, размахивающий руками он напугал двух покупательниц, и те сочли, что будет лучше удалиться, чем наблюдать чужой позор. Недоумевая, дядюшка осенил себя крестным знамением и, нахмурившись спросил, что нашло на брата и сестру, но Джакомо и Эмануэла слишком были увлечены препирательствами, чтобы вразумительно ответить.
Однако все разом стихли, когда скрипнула дверь лавки. Высокий посетитель чуть согнулся, входя, и словно бы выпрямился не до конца. Перевалился с ноги на ногу, левая была кривая, однако, проворства его это не лишало. Был он высок и худощав. Цвета темного золота и меди кудри рассыпались по плечам, плавными волнами обрамляли лицо, белизна которого казалась почти болезненной, оттененная черным бархатом полумаски. В последнем ничего удивительного не было - в дни карнавала венецианцы носили маски почти не снимая, и открывали лица разве что в храме, ибо негоже перед Господом прятаться. Черные с красным одежды украшало тонкое золотое шитье, на плечах покоились меха черно-бурой лисы.
То ли потому что невольно загородил собой посетитель окошко, то ли еще по какой причине, показалось вдруг, что в лавке на мгновение сделалось темно. Бледные губы дрогнули в улыбке любезной и ласковой, изменчивые ясные глаза, лазурь с золотом, обратились на недавно бранившихся брата и сестру.
На ловца, как говорят, и зверь бежит. Поминала Леле заступничество Пресвятой Девы и Господа, однако, зов ее был услышан другим. Вчера отдал дьявол рыжей Веронике еще одну жемчужину, а сегодня вопреки наказам ее ангела-хранителя, пришел к Эмануэле. Лучано делал вид, что встретились они случайно, но тянуло его сюда, словно медом намазано. Уж насколько враг рода человеческого изворотлив был, а у людей стоило некоторым хитростям научиться. Хотя, кое-кто поговаривал, что именно у него люди, прежде невинные аки агнцы, научились всякого рода лукавству.
Леле почувствовала, что у нее отнимается язык. Ее бросило в холод, который пробрал до самого затылка, а потом - в жар, и девушка поняла, что лицо и даже шея залились краской.
Невероятной была такая встреча, после опрометчиво сказанных слов о замужестве, после скандала с Джакомо. Эмануэла не ждала увидеть здесь никого, кто был бы ей мил и приятен, поэтому появление грека стало для нее громом средь ясного неба. Но как же обратиться к нему, чтобы не смутить? Как повести себя перед Лучано, перед дядей и братом? Весь дом слышал как обещала она выйти замуж за первого встречного, она даже скрепила клятву, осенив себя крестным знамением... И если бы перед нею оказался незнакомый человек, к которому она была равнодушна, не было бы этой робости.
- Добрый день, - вошедший в лавку поклонился, выдержав паузу, отведенную на немую сцену и осознание присутствия постороннего. Вопросительный взгляд устремился в сторону девицы.
Эмануэла двигалась медленно, будто повисшее безмолвие стало вдруг материальным, подобным водной толще. Она подошла к Лучано, низко поклонилась, качнув косами, а затем подняла к нему лицо.
- Рада Вас приветствовать, мессер, - пролепетала девица.
На лице Леле была написана мольба о помощи - неподдельная, отчаянная. В силах ли Лучано, однажды спрятавший ее от преследований, помочь ей и в этот раз? Едва ли понимая, что происходит? Только лишь прочтя в глазах Эмануэлы жалобу и обиду?
Если бы он только знал что за клятву она сейчас произнесла!
- Желает ли отдохнуть здесь? - Леле низко опустила голову и, взяв Лучано за руку, подвела его к креслу с резной спинкой и подлокотниками, обитыми красным бархатом. Не важно, что скажут сейчас дядя и Джакомо, однако, девушка вдруг почувствовала себя канатоходцем.
Священник, недовольный таким поворотом событий, преградил дорогу посетителю, про себя отметил, что тот был хорошо одет и, видно, ни в чем не привык себе отказывать. Только отдавать Эмануэлу первому встречному хромоножке он не собирался. Мягко положив ладонь на плечо сестры, Джакомо сказал:
- Пойдем в дом, Леле. Прошу нас простить.
- И вы меня простите, если побеспокоил в неурочный час, - ответил сатана. В кротком ответе не было ни шутки, ни язвительного лукавства. Любезная улыбка не сходила с уст дьявола, голос был приятен и мягок. Говорил Лучано без спеси, присущей недавно разбогатевшим на удачном предприятии, но как тот, кто знает цену себе и другим. Речь была правильной и выверенной, что сразу безошибочно определяло в нем иностранца. Сняв перчатки, он заткнул их за пояс, показав белые, холеные руки. - Однако позвольте попросить вашей помощи, - выражение глаз стало таким, как если бы ему некого больше было просить о помощи в вопросе, где речь шла о жизни и смерти. - Дело в том, что мне нужны булавки. Около дюжины серебряных. Есть ли у Вас этот товар? - вопрос был задан девице. Он знал наверняка: Эмануэла поймет. После чего "случайный" гость взглянул на молодого священника. Разговор этот, похоже, сулил хорошую прибыль, ибо не каждый день заявляется в лавку богатый посетитель, готовый купить недешевый товар, да еще и в таком количестве.
- Есть! - быстро ответила Эмануэла и оглянулась на дядюшку. Тот степенным кивком подтвердил: "Точно есть, не сомневайтесь".
Джакомо девушка проигнорировала. От того, что она хотел увести ее в дом, в Леле проснулось злое упрямство. "Только попробуй увести меня силой!"- подумала она, послав священнику гневный взгляд, когда отвернулась от Лучано, чтобы взять у дядюшки искомые булавки. Принесла несколько - и все разные. Головки их представляли собой плетение из серебряной проволоки на разные мотивы. У одной из них головка была литой - в форме розана, а в самой дорогой серебряная проволока переплеталась с золотой.
- Какие Вам нужны? - кротко спросила Леле, разложив товар на столике рядом с креслом, чтобы Лучано мог получше их рассмотреть.
"Только не уходи," - молчаливо просила она, всматриваясь в лицо грека. - "Не бросай меня, пожалуйста".
Девушка предчувствовала, что после ухода Лучано ее ожидает новая волна гнева Джакомо - и боялась ее. Отступать, однако, было поздно. Да и куда? Соглашаться на постылый брак? Ждать, сидя взаперти, пока брат найдет ей другую партию?
- Чистейшее серебро, мессер, не сомневайтесь, - внес лепту дядюшка, дородный мужчина, такой же высокий, как и Джакомо. - Если только захотите, достанем и дюжину, и более.
Микеле Ингирами всегда рад был расстараться для богатого покупателя, и посетителей обхаживал и охмурял, как иные молодые щеголи - девушек. Сейчас же рядом с захожим франтом народу было многовато, и мужчина желал, чтобы племянники удалились восвояси скандалить в жилые комнаты. Бегство Эмануэлы он посчитал за хитрость: думал, что девица сбежала в лавку от скандала, чтобы Джакомо не мог отчитать ее при посторонних.
В мыслях священник выругался так, что покраснели бы святые угодники. Пальцы зло мяли бусины обсидиановых четок. Злой на сестру и на захожего щеголя, он был готов того раздавить.
- Эмануэла, вернись в дом и не докучай нашему гостю, - с угрозой в голосе сказал Джакомо.
Иностранцу же, к тому времени устроившемуся в кресле, все было нипочем. Кивком он поблагодарил хозяина. На молодого священника взглянул спокойно и все с той же улыбкой. Взгляд невзначай упал на пальцы, быстро и нервно перебирающие бусины четок. Можно заметить чье-либо недовольство, а можно не увидеть его. Враг рода человеческого предпочел второе. Взгляд неожиданного покупателя между тем был внимательным и цепким. Так люди рассматривают нечто заинтересовавшее их. Впрочем, недолго.
Ведь он пришел сюда за булавками. К чему отвлекаться на иное?
- Они очень хороши. То, что нужно, - сообщил мнимый грек девице. - Особенно вот эта, - белый перст указал на двойную булавку с витым ушком и на ту, навершием которой был розан. - Замечательная работа. Знаете, я, по правде говоря, обыскался. Подумать только, будто бы во всей Венеции булавок не найти. Напасть... - улыбка приобрела несколько смущенный оттенок. - И как назло, в этот день. Надо же было такому приключиться, - он вздохнул, - аккуратно убрал со лба темно-золотую прядь. Не тараторил, говорил легко и размеренно, особо не сетовал, просто делился житейскими наблюдениями. - Так всегда. Когда что-либо необходимо, не сыскать, - словно бы мельком взглянул на девицу. - Недавно подумывал купить, да прошел мимо, - взгляд обратился с лица Эмануэлы на булавку с маленькой жемчужинкой на конце. - И вот эта весьма хороша, кстати.
- Да, мессер, - послушно согласилась девушка, низко клоня голову. К брату она едва повернулась, спиной, затылком чувствуя, что Джакомо зол. Смотреть на него не было нужды - еще насмотрится...
Дядюшка ничего не сказал: он не видел ничего дурного в том, что Леле разговаривает с покупателями, мужчина, тем не менее, нет-нет, да и посматривал на денежного гостя, пространно рассуждавшего о превратностях выбора булавок.
Эмануэла не знала, как ей быть. Он смирно стояла подле Лучано, но душа ее едва не металась, как вспугнутая с куста птаха.
"Как заговорить?!"
- Мне кажется, она больше подойдет для женщины, - осторожно заметила Леле после долгой паузы, когда наконец-то собралась с мыслями. В положении, куда она сама себя загнала, требовалась значительная доля решительности и бесстрашия. Но у девушки не было ни разу в жизни случая проверить их...
- Ваша супруга или возлюбленная будет рада получить такой подарок, - Эмануэла применила весьма очевидную, но невинную хитрость. - Это речной жемчуг, мессер...
Понимая собственную беспомощность, Джакомо решил до срока переждать, сидя в углу и наблюдая за сестрой и странным покупателем. Скрестив руки на груди, он уселся на табурет и облокотился спиной о стену. Хозяин лавки с недовольством взглянул на племянника, опасаясь, что тот своим мрачным видом отпугнет покупателей.
О, это сладостное презрение. О, этот ни с чем несравнимый аромат человеческого гнева. Он радовал сатану, щедро приправленный ханжеством молодого человека, который боролся по меньшей мере с двумя самыми страшными грехами: ненавистью и ложью. И если Христа распяли при помощи гвоздей, то этого страдальца распинали нынче с помощью правил приличия, которые он вынужден был соблюдать. Люди, ведущие борьбу с грехами, являлись излюбленным зрелищем дьявола, чьим призванием было испытывать, поэтому он словно бы невзначай оторвал взгляд от булавки и прямо посмотрел на священника. Тепло и ласково улыбнулся. Могло показаться даже, что во взгляде промелькнуло сочувствие. Вновь поглядел на булавки и негромко ответил:
- У меня нет супруги, мадонна, - и опять не соврал отец лжи и враг рода человеческого. Что же до возлюбленной... О ней дьявол не сказал ни слова, только спрятал взгляд, булавку с жемчугом, между тем выбрав. Наконец, он определился с шестью образцами, а после спросил:
- Таких нужно по две. Возможно ли? - не льстил, не заискивал, говорил без подобострастия и излишнего чванства не демонстрировал.
Когда нет рядом святых, грешников стыдить приходится самому черту.
Просияв от того, что покупатель определился с выбором, Микеле поспешил к нему, чтобы увидеть какие именно булавки тот возжелал получить. Оттеснив племянницу от грека, мужчина склонился над столом, и немного близоруко сощурился. И пока он рассматривал булавки - а заодно и Лучано, Эмануэла обмирала в сторонке. Лучано, упомянув о супруге, ни словом о возлюбленной не обмолвился, и девушка, ждавшая ответа, получила лишь двусмысленное молчание, которое можно было трактовать как угодно. Можно ли было свободе человека только потому, что он не имеет хозяйки в своем доме? Или же грек не просто так пришел в лавку, и булавки волнуют его не более мыши, притаившейся в углу? Один раз хромой Лучано уже находил церковь, которую посещала Эмануэла, отчего не найти дом, в котором она живет... Поглядывая на то, как дядюшка беседует с греком, Леле пыталась взять себя в руки. Они встретились на карнавале, и друг другу ничем не обязаны. И хотя Лучано видел ее лицо, своего девушке не открыл, а посему их знакомство не может считаться состоявшимся. Кто там, под маской? Как твое настоящее имя, незнакомец? Откуда ты, кто твои родители?
- Вот эти три пары можете забрать хоть сейчас, - тем временем вел беседу старший Ингирами, улыбаясь: хорошая выручка радовала его сердце. - Вот эти три... Завтра. Вас, мессер, устроит завтрашний день?
Рыжий не спрашивал о цене, и это тоже радовало Микеле. Джакомо, разумеется, заметил, как смотрела его любезная сестрица на хромого и как вскользь интересовалась, нет ли у того жены. За эту дерзость священник решил наказать Эмануэлу, заперев ее в комнате. Потом, когда хромой уберется из лавки. Да и в случае, если тот на Эмануэлу глаз положил, можно будет на залетного щеголя донос написать. Довольный принятым решением, он понемногу успокоился, однако продолжал внимательно следить за сестрой, дядюшкой и покупателем.
- Отлично, - ответил сатана, - в таком случае, я приду за остальным товаром завтра, - он поднялся из кресла и подошел к владельцу лавки. Достал кошелек и, считая каждую монету, с прилежностью и аккуратностью, присущей людям торговым, расплатился. За все шесть пар, часть из которых заберет завтра. Если товара не окажется завтрашним днем, значит, честный торговец вернет деньги, а если окажется, не придется вновь доставать монеты. Мнимый грек повернулся к девушке, пребывавшей в смятении:
- Благодарю вас за помощь, донна. Храни вас Господь и пресвятая Дева, - с этими словами он изобразил легкий поклон.
Ничего больше не сказал Лучано девице по имени Леле, но так или иначе будет ждать ее вновь у церкви. Ведь она не сможет пренебречь молитвой. Помедлив немного, дьявол взглянул на побелевшего от злости молодого священника: "Алчность твой грех, она тебя и погубит" - подумал про себя, но вслух сказал только любезное и спокойное:
- Доброго дня и Вам, мессер.
А после, попрощавшись, вышел прочь из лавки в венецианский яркий белый зимний день.
- До свидания, - пролепетала Эмануэла в спину уходящего Лучано. От волнения бедная девица вцепилась в краешек шелкового отреза, и весь его исцарапала ногтями. Надежда, едва возникнув на горизонте как белоснежный парус, исчезла, оказавшись маревом. Как ни странно, но выполнять опрометчивые обещания оказалось куда сложнее, чем давать их... Отчего нет больше в отношениях между мужчиной и женщиной первобытной простоты, отчего осталась лишь первобытная страсть, скованная однако рамками морали и этикета? Страх не перед Господом даже, но перед людьми замыкает уста. Но почему в то же время возможно ростовщически распоряжаться жизнью ближнего своего, кто слабее тебя и кому сама мораль запрещает противиться?
От Леле требовалась покорность, но увидев, что глаза брата торжествующе вспыхнули вслед уходящему Лучано, девушка не выдержала. Сегодня окончательно рухнули ее представления о брате, как о существе добром и любящем, и постамент, на который Джакомо возвела его учеба и избранный им удел, исчез, как дневной сон. Перед Леле сидел обыкновеннейший человек, ничуть не лучше прочих, живущих в миру.
- Чтоб ты провалился!- вспылила Эмануэла, запламенев от злости. А после - побежала наверх. С Джакомо в тот день она более не разговаривала.