Вега Габриэль, Каммели Паоло : другие произведения.

Госпожа моя Смерть

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В 1509 году, на протяжении нескольких месяцев, жители осажденной Пизы сопротивлялись флорентийцам. Когда многие горожане стали умирать от голода, пизанцы были вынуждены сдаться. 8 июня 1509 года пала Вторая Пизанская республика, и занявшие город флорентийцы стали укреплять позиции, жестоко карая защитников суверенитета. Кондотьер Микеле Альво получает тяжелое ранение и видит Смерть, пришедшую за его душой. Сопротивляясь ее воле, не желая оставлять жену и детей в городе разоряемом флорентийцами, он обрекает себя на судьбу гораздо более страшную, чем гибель.

I

  
  Уже третий день метался в бреду мессер Микеле. Доктор, приглашенный книжником, маэстро Франко, надежды не давал. Слишком глубока была рана, которая, к тому же, начала гнить. Однако книжник Баффо, укрывавший кондотьера, продолжал надеяться, что Альво поправится. А надежда, как вера и любовь, держится до последнего вздоха.
  
  В те дни Пизу постигло глубокое горе, и не было ни одного ее жителя, который бы не пострадал от руки флорентийских солдат. Те ходили по улицам, хватая измученных голодом горожан, кого-то забивали до смерти прямо на месте, кого-то вешали в назидание другим за нежелание подчиниться. И если бы не забота Баффо, кондотьера ожидала та же участь, потому что Микеле Альво не привык сдаваться или отступать.
  
  Днем, будто добрые хозяева, победители раздавали хлеб изголодавшимся пизанцам.
  - Мария, Мария, - беспрестанно повторял мучимый жаром Микеле. То ли Пресвятую Деву звал, то ли жену. Но ответом ему была неизменная тишина, нарушаемая лишь жужжанием вившихся около мух. Жена книжника, монна Франческа, часами просиживала рядом. Бедную женщину то и дело клонило в голодный сон. Бормоча себе под нос молитвы, она то затихала, то снова открывала глаза, беспокойно озираясь по сторонам. Пищу делили на четверых, оставляя и Микеле. Два дня назад, когда в их дом заглянул флорентийский солдат, небольшое семейство книжника чуть не умерло от страха. Однако обошлось. Походив по дому, флорентиец не заглянул в самую дальнюю комнату, больше похожую на чулан, пожелал доброго здравия, да вон вышел. Так пизанский кондотьер остался умирать в тишине и покое.
  
  В самый глухой час, когда все люди в доме забылись сном, наведалась к ним еще одна гостья. Вошла без спросу, тихо, как вор, и властно, как хозяйка. Ни одна половица не скрипнула под босой ступней, ни одна занавеска не колыхнулась. Женщина в черных одеждах плакальщицы прошла мимо спящих, заглянув внимательно в измученные лица, но не потревожила глубокий сон. Да они и не смогли бы проснуться, застряв в одном мгновении, как застревает в янтаре неосторожная мошка. За окнами на заднем дворе трещали сверчки. Ночь была тяжелой, а воздух казался смрадным от гари.
  
  Поначалу, открыв глаза, Микеле подумал, будто каким-то неведомым путем пришла к нему его супруга, потом решил, что это добрая монна Франческа принесла воды, но когда сознание вдруг обрело четкость, и перед взором перестала расплываться бесконечная чернота, Альво увидел женщину с глазами холодными, как зимнее небо в солнечный день, с кожей белой как снег и бескровными губами, за которыми притаилась чернота могилы. Подойдя к раненому кондотьеру, женщина остановилась. Откинув глубокий капюшон, присела на край кровати, склонилась над Микеле. Дыхание его становилось все тише и тише, вот-вот должен был настать миг перед агонией, когда несчастный испустит дух.
  - Микеле, Микеле, - нежно окликнула Смерть кондотьера и прикоснулась к его пылающему челу рукой, прохладной как воды ручья. - Я пришла к тебе, мой хороший. Все почти закончилось, потрепи самую малость... Посмотри на меня, Микеле.
  Каким славным был этот смертный. Она и сама не знала, почему он ей так понравился: то ли потому, что был в жизни тих, то ли потому, что в бою яростен. Бывали у нее и раньше возлюбленные, и мужчины, и женщины, но редко кто звал ее, разве что для того, чтобы прекратить мучения. Смерть бывала порой рада и тому, но Микеле так был хорош, что захотелось ей оставить воина подле себя, и не отправился бы он ни в Рай, ни в Ад.
  Тишина вокруг настала оглушающая, как будто от рождения мира не случалось в нем ни одного звука. Рядом с Микеле сидела Смерть и ласково ему улыбалась. Хотя и во тьме, но видел он ее так ясно, будто днем.
  - Здравствуй, - сказала она, вытерев со лба кондотьера испарину, как заботливая сиделка. - Свиделись, Микеле. Я - Смерть. Не бойся, я избавлю тебя от всех мучений и тревог.
  Недвижный Альво застыл в немом ужасе. Он не хотел умирать. Когда угодно, только не этой ночью. Ему во что бы то ни стало, нужно было вернуться к монне Марии и детям.
  - Не могу я пойти с тобой, - хриплым шепотом ответил Альво, и на глаза его навернулись слезы. - Некому будет защитить мою жену и детей, если меня не станет.
  Она безмятежно улыбнулась в ответ. Люди почти все молили об отсрочке, кто на час, кто на год, а кто и больше. Обычно Смерть давала напоследок несколько мгновений, чтобы обреченный мог попрощаться и последние слова вымолвить, а бывало и так, что просто взмахивала косой, не глядя. Но Микеле успел стать ей дорог.
  - Твоих жену и детей и сейчас некому защищать, бедняжка, - заметила Смерть, по-детски качнул босой ногой. Она чувствовала страх мужчины, но это было делом привычным. Ее боялись все, и даже сам сатана ничего не мог поделать с этой силой. - Твоя жизнь, хотя и такая яркая, но похожа на полет мотылька. Пойми, Микеле, я все равно приду за тобой, как прихожу за всеми, - женщина принялась растолковывать кондотьеру как малому ребенку. - Идем со мной сейчас, милый. Впереди ничего у тебя не будет, кроме мучений. Неужели ты мало вытерпел? Неужели не устал? - жалея, она положила ладонь на его рану, и боль унялась. Говорила Смерть ласково, но казалась безразличной. Альво от этих слов пробрал озноб. Глотнув воздуха, он зашелся в горьком кашле. Вдох и выдох. Становилось все труднее дышать, и словно каменной плитой давило на грудь.
  - И еще вытерплю, - отрезал Альво. Язык заплетался, еле ворочался во рту. - Куда ты хочешь меня забрать? Что я там буду делать один, без тех, кого люблю?
  Сильная слабость и боль не давали Микеле поднять руку, чтобы совершить крестное знамение. А еще не хотел кондотьер отправляться на тот свет, не исповедавшись и не причастившись.
  - Не бойся. Ты не окажешься в Аду, но и в Раю тебя не ждут. Не упрямься. Ведь потом я могу быть не такой милостивой. Стоит мне уйти, и боль вернется, и страдания вместе с нею.
  - Все равно, что одну муку на другую обменять, - Микеле тяжело, с болезненным стоном вздохнул. - Лучше бы забрала тех, кто отнял у нас город. Среди них много смелых солдат, что воюют при помощи голода и мора, - Альво усмехнулся, скривив рот, и дернулся, от прохладной руки Неодолимой уворачиваясь. Ладонь впилась в соломенный тюфяк, пропахший потом.
  - Люб ты мне, Микеле, хочу, чтобы остался со мной навек, - наклонившись, Смерть поцеловала его обветренные губы. Шепот ее был как шелк, как шелест крыльев.
  - Неужели ты не можешь забрать кого-нибудь вместо меня? - спросил кондотьер с отчаянием. - Так долго ты ходила по этому городу, а теперь вдруг тебе понадобился я.
  А ладонь у Смерти была хоть и крепкая, но легкая. От нее веяло близкой могилой, сырой землей, каменным склепом, вековой пылью. В эту ночь, в этот самый миг много кто прощался с жизнью, но она не тревожилась ничуть - ко всем успеет, ни о ком не забудет. Широко раскрыв глаза, смотрел Микеле в ее бледное лицо с безумной решимостью, и если то был бред, то казался он не менее реальным, чем момент, когда флорентийцам открыли ворота, и когда по боку Альво полоснуло широкое лезвие, да впилась в грудь стрела. В тот момент мир перевернулся и пустой чашей опрокинулся на бок. Или то кондотьер, покачнувшись, рухнул с коня.
  - Не пойду я с тобой, - прохрипел он, как умирающий зверь на последнем издыхании, скаля белые зубы. - И забота твоя мне не нужна. Ступай прочь.
  Отшатнулась Смерть, услышав такой ответ. Хотела закончить муки милого, да только он больше любил жизнь, и воли у него оставалось через край. За что полюбила Жница, то и стало преградой. От слов Микеле она не на шутку разгневалась. Дала бы напиться ему, чтобы отнять чувства к земной женщине, но знала - не примет кондотьер из ее рук ни капли. Если б только мог подумать Альво, до чего может Смерть быть ревнивой, поостерегся бы говорить такие слова.
  - Ну хорошо же, - женщина поднялась с его постели, черный плащ, раздуваемый эфиром, простерся за ее спиной крыльями. - Терпи дальше, Микеле. Терпи, милый. Но знай - ни на чью сторону я не стану, разве что кто-нибудь продаст свою душу, или Господа упросит о милости. Это ведь не будешь ты - тебе к жене надо. Живи.
  Она прикоснулась к груди кондотьера, и рубашка расползлась под ее пальцами, истлела в прах, и повязки испарились, как и не было, обнажилась гниющая плоть. А от следующего прикосновения из ран хлынула чистая, яркая кровь, и тут же запеклась под пылающим взором Жницы. Микеле пронзила острая боль. Он закричал, что было мочи, но отчаянный крик потонул в вязкой как болото тишине. Словно в уши натолкали пакли. Звал свою ненаглядную Марию, а вместе с ней Господа и всех его ангелов, только казалось, что те отвернулись от Альво, мигом забыв про него. Болели душа и тело, по щекам от нестерпимой боли бежали слезы, но их Микеле уже не замечал, ибо казалось ему, что жар стал сильнее во сто крат, будто он очутился в адском пекле. Сделав дело, женщина отошла на пару шагов, не отрывая ревнивого взгляда от кондотьера. Сегодня быть отвергнутой ей оказалось особенно больно и тягостно.
  - Знай, Микеле, раз ты так хочешь жить, я не приду к тебе до тех пор, пока сам не пожелаешь. Пока не станешь любить и не позовешь, как возлюбленную. Живи сколько хочется, милый, это тебе мой подарок.
  Перед тем как она исчезла и вновь сгустилась ночная тьма, поймал Альво ясный, полный обиды взгляд Жницы и провалился в небытие.
  
  Утром никто не принес воды, не утер пот со лба раненного, потому что монна Франческа оплакивала единственного сына Бруно, умершего от голода. Книжник Баффо сидел, обхватив голову руками, раскачивался как безумный из стороны в сторону, не хотел верить своим глазам. Бледный, кожа да кости, мальчишка лежал на кровати, сложив руки на груди и, казалось, спал. Да так крепко, что никогда уж не разбудить. Слушая эхо погребального плача, мессер Микеле глядел в низко нависший потолок, и казалось, что станет склепом ему эта комната. Однако Смерть сдержала свое слово и за ним более не пришла. Оказалось видение вещим. После того, как предали Бруно земле, стал Альво понемногу приходить в себя. Безутешная монна Франческа с тоской глядела на кондотьера, думая о том, что, видно, забрала Смерть Бруно вместо Микеле. Раны Альво не заживали, зияли на боку и груди, словно клеймо, но кровью не сочились, да и боли он больше не чувствовал. Старый доктор, утверждавший, что кондотьер не жилец, все удивлялся, а Микеле теперь уже сам заматывал тряпками грудь и бок, да упорно молчал.
  О том, что видел ночью Неодолимую, он никому не рассказывал. Боялся, что одержимым сочтут. Через несколько дней, закутавшись в плащ и таясь словно преступник, ушел Альво из дома книжника, чтобы наконец увидеть жену и детей.
  
  Солдаты, как стервятники, грабили и убивали, невинных превращая в мучеников. Для Жницы не было разница между людьми, ведь стоит силе перевесить в другую сторону, как пизанцы уже станут жестокими убийцами - она видела такое не раз. Далеко за пределы городских ворот тянулась вереница людей, покидавших город. Те, кто не хотел оставаться под властью флорентийцев, уходили, чтобы обрести второй дом. Да как ни старайся - чужбина не станет родиной. С утра до ночи скрипели телеги, пылила дорога и слышались усталые, скорбные голоса тех, кто не мог смириться с участью проигравших. Проклятия мешались с молитвами, скорбь с надеждой, отчаяние с верой. Та же слепая отчаянная вера вела Альво, отвергшего Смерть и стремящегося вернуться домой. Пробираясь сквозь толпу, прячась по закоулкам словно вор, Микеле спешил туда, надеясь, что охрана и люди из его отряда защитили монну Марию и ее детей. Но те, кто должен был защищать, сами сложили головы, а кое-кто, убоявшись печальной участи, попросту бежал.
  
  Вернулся кондотьер в разоренное гнездо, чтобы справить тризну в полном одиночестве. Смерть недаром говорила, что ждут Микеле одни страдания, не напрасно предлагала избавить его от мук. Следующей ночью после того, как Жница забрала вместо него маленького изголодавшегося мальчика, в дом Альво пришли солдаты. Флорентийцы думали, что он прячется где-то рядом, но нашли только жену его и детей. Не умела Смерть ни подстрекать, ни натравливать, только лишь подстерегала смертных. От флорентийских солдат нужно было укрываться. Рея над домом, видела Неодолимая сияние страдающих душ. Видела, как боль их скручивается в тугой клубок и отравляет это место, впитывается в каменные плиты. Женщина могла бы пожить и дольше, как и один из ее детей, но Смерь размахнулась широко - и выкосила всех.
  
  Мрачным было ее торжество, ибо Микеле, отвергшему ее ради монны Марии, было суждено горько пожалеть о том, что не умер прежде своих родных. От того, что предстало его глазам, и впрямь можно было потерять рассудок. Все было перевернуто вверх дном, вместе с жарой пришел смрад, источаемый мертвыми телами. На глаза Альво попался опрокинутый и порубленный шахматный стол, за которым он частенько сидел вместе с сыновьями. Вырезанные из камня фигурки грабители унесли с собой. Андреа, пытавшийся защитить мать от надругательства, лежал с проломленной головой у стены. Монна Мария, простоволосая, в изодранном платье, оказалась рядом. Грабя дом, солдаты завалили ее тело тем, что им не пригодилось. Среди разбросанных вещей и утвари, раскрытых и брошенных книг сновали крысы. Малышку Леллу Альво нашел придушенной рядом с ее кормилицей. Лицо мертвой няньки было разбито так, что Микеле узнал ее только по лазоревому платку с золотым шитьем, который сам дарил когда-то. На заднем дворе в сарае Смерть настигла Келино, тщетно пытавшего спрятаться. В надежде, что уцелела Катерина, Микеле ходил по разоренному дому выкрикивая ее имя до хрипоты, пока не нашел приемную дочь повешенной. Обхватив ее посиневшие ступни руками, он упал на колени и зарыдал. В голове эхом звенели слова Смерти:
  - Терпи дальше, Микеле. Терпи, милый...
  
  Исполненный скорби, прячась в опустевшем доме, Альво провел два дня с любимыми мертвецами. У него не было ни средств, ни сил, чтобы предать их земле. Еще два дня он как безумный ходил по городу, в надежде, что флорентийцы убьют и его, но солдаты и собаки обходили Микеле стороной. Даже те, кто знал его когда-то, шарахались как от чумного. В одночасье Альво стал слабым, покинутым всеми оборванцем. Смерть, обещавшая ему большие муки, нежели небытие, умела держать слово как никто другой.
  

II

  
  Гонимый бедой, отправился Микеле дальше вместе с людьми, бежавшими из Пизы. Ушел, как был, ничего с собой не взяв - ни питья, ни хлеба в дорогу. В бледном, растерянном человеке мало кто мог узнать кондотьера Микеле Альво, одного из защитников Пизы. Горе настолько сильно сломило его, что казалось, будто остался один лишь призрак. В дороге он слышал, как люди толковали о том, что был разрушен его дом и разграблено поместье. Еле передвигая ноги, Микеле старался не глядеть по сторонам, ибо все время мерещилась ему за спиной фигура, закутанная в черное. Но все еще надеялся добраться до дома старшего брата - Луиджи, чтобы просить у него на время защиту и приют. Никогда не думал Альво, что ему придется придти не с дарами, как делал он это по обыкновению, а с протянутой рукой. Впрочем, надеялся, что Луиджи его не погонит прочь и от братской дружбы не откажется.
  
  Первые редкие звезды зажигались на вечернем небе, когда голодный и уставший Альво показался у ворот дома, где в достатке жил кузнец. Это был дом, который он любил. Очаг, который все еще хранил тепло родительских забот о пятерых детях, среди которых самым младшим был непоседа Микеле. Опершись рукой о ствол раскидистого дерева, росшего поблизости, Альво обернулся и содрогнулся от того, что увидел за спиной. Не мерещилось ему. Совсем близко стояла Смерть и холодом дышала в затылок.
  - Ты... - устало молвил кондотьер и осенил себя крестом, да только видение не исчезло.
  - Напрасно крестишься, Микеле, - Смерть сделала еще шаг, подошла совсем близко и насмешливо улыбнулась. - Я не нечистый дух, святого слова я не боюсь. И ни одно колдовство сдержать меня не может.
  Женщина прикоснулась рукой к его челу, огладила пыльные волосы, пожалев. Она уже не сердилась на Альво. Не мудрено, что смертный боится ее - это все же заложено в их природе, и по сути своей здраво. Если б род людской гибели не боялся, то прервался б уже давно. Только бедный Микеле в бреду говорил, что после того, как сердце его остановится, у него ничего не будет. Жница могла уверить, что это не так. О, если б только сразу с ней ушел! Сколько бы она успела ему показать с той поры!
  - Для чего ты идешь к брату, Микеле? - Смерть взглянула на дом, где слышались голоса. Она знала, для чего. Одинокий и гонимый горем человек хотел укрыться у гостеприимного очага и утолить боль рядом с родными. Смертные имели семьи - Жница ничего не имела. - Неужто не понимаешь, что ты должен был закончить свой земной путь в Пизе? Должен был умереть на руках у монны Франчески вместо ее сына, а теперь ведешь меня за собою в дом брата своего.
  В сгущающейся тьме алебастровое лицо Жницы было похоже на неподвижную маску. Только потаенным пламенем горели ясные глаза. Помнил Альво ее прикосновение слишком хорошо. Находиться рядом со Смертью было ему мучительно больно, да теперь уж некуда бежать. Привязалась за ним следом, как бесстыжая потаскуха за пьяным солдатом.
  - А пусть и так. От креста ничего худого не будет, - сказал Микеле. Как от назойливой мухи отмахнулся. И хоть истово цеплялся за символы Господа, не было в нем уже той веры, которую раньше оберегал. Словно выпотрошили тело, вынули душу, да соломой набили, чтобы видимость живого человека сохранять. - Я возвращаюсь домой, - ответил он твердо. Так, будто делал это ей назло. Так, будто собирался объявить войну заведенному порядку. Больше не за что было цепляться, только за это глупое упрямство.
  И усмешка, почти безумная, горькая, тронула его уста.
  - Что же ты, пойдешь со мной? - запавшие глаза зло уставились на Неодолимую. Как пес, защищающий свой дом, Микеле был готов на нее кинуться. Побелели костяшки пальцев, вцепившихся в дерево. - Не смей, - прохрипел он и голову на грудь бессильно уронил, чтобы отдышаться. Все еще думал, что может отогнать ту, перед которой все были равны и ту, для кого время было едино. Она же лишь печально покачала головой, прикрыв на мгновение глаза:
  - Не могу не идти, ведь ты - будешь там, - как хотела она его обнять сейчас, приголубить, обхватив белыми как снег руками, черными крыльями. Господь упрямыми сделал эти создания и так жесток был в своем творении, какой Смерть никогда не была. Она единственной была за гранью Добра и Зла. - Не боишься ты разве остаться совсем один? Знаю, что боишься.
  - Я всего лишь ищу утешения у тех, кто мне дорог, - ответил Микеле честно. О том, что останется один, Альво и не думал. - Боюсь ли? Самое страшное уже случилось. Теперь мне кажется, что ничего не боюсь.
  В небе ярким росчерком мелькнула упавшая звезда. Солнце спряталось за горизонтом, перестав освещать даже верхушки деревьев, и на землю упали густые летние сумерки. В кустах стрекотали сверчки, от дома доносился запах свежего хлеба.
  - Не ходи, Микеле, - тихо молвила печальная женщина, прося любимого.
  - Почему? - спросил Альво в следующий момент, как растерянный ребенок, которого остановили тогда, когда он упорно пытался совершить задуманное. - Почему я не должен туда ходить, если ты отпустила меня?
  На какое-то мгновение показалось ему, будто это мертвая нынче монна Мария, жена его, просит не уходить. Он невольно застыл на месте, удивленно моргая, а потом мотнул головой, отгоняя морок. Умалишенным выглядел со стороны измученный и едва держащийся на ногах человек, упорно ведущий беседу с той, что обычно людям невидима. Запах хлеба и домашнего тепла манил его, как манит мотылька огонь свечи. За стенами родного дома были покой и счастье. Там хотел Микеле ненадолго укрыться от следующего по пятам кошмара и пережить свою боль. Но Смерть смотрела с укоризной, предостерегая его.
  - Отпустила ли я тебя? - ответила она вопросом на вопрос. Замолкнув, медленно обошла дерево, оглаживая шершавую кору и ненароком задев руку мужчины. - Нет. Я продлила твою жизнь, но ты по-прежнему смертен.
  Со стороны обманчиво и в то же время правдиво выглядела Жница влюбленной девушкой, смущенной чувством. Рука Альво заскользила вниз по стволу дерева, кора которого нещадно царапала ладонь и пальцы. Микеле еле удержался, чтобы на землю от слабости не упасть.
  - Что ты задумала? - остервенело цепляясь, спросил он.
  - Что задумала? Тебя добыть.
  Глаза Микеле были измученными в той же мере, в какой льдистые глаза Смерти - безмятежны. Если бы он мог понять, что любовь способна быть неземной... Это дар, который Господь подарил всем своим чадам. Любовь людей была иной, но для Жницы - понятной. Жаль, Микеле не мог в свой черед принять ее. Тяжело вздохнув, он оперся о ствол дерева спиной. Шершавая кора царапала меж лопаток. Запрокинув голову, тяжело дышал.
  - А если... - Альво с трудом сглотнул, будто в горле застрял ком. Дрогнул кадык. - А если сделаю по-своему? - вновь рассмеялся как тогда, когда в первый раз Неодолимая пришла к нему.
  - Я говорила, что ждет тебя горе, и я хочу избавить тебя от боли, - ответила она. - Пришла, чтобы забрать чуть раньше - ты отказался. Это ваше, Микеле, людское: идти всему наперекор. И этим вы сильны. Я понимаю. Но и ты должен понять, милый, есть кое-что сильнее вашего упрямства. Высшая воля. Из всех созданий только я и Люцифер можем ей противиться, да и то не всегда, - Жница улыбнулась чему-то своему, замолчала на мгновение. - И ты не противься, Микеле. Не ходи к брату. Ослушавшихся детей строгие родители наказывают. Зачем тебе больше страданий? Неужто недостаточно?
  В ответ кондотьер намертво вцепился в худую и не по-женски крепкую руку Смерти, чтобы потом отпустить.
  - Делай что хочешь. Я пойду, - сказал он твердо, и будто эти слова прибавили ему сил, пошел вперед.
  Сжатым кулаком бил в ворота, не чувствуя боли. Вечер сделался будто в два раза темнее, звезды - холоднее и ярче. Казалось Микеле, что под ногами пепел, а не земля, и будто в нем ворочаются черные змеи.
  
  Выбежали на порог домочадцы.
  - Луиджи! Укрой меня, Луиджи! - словно в бреду повторял Альво, пока не рухнул на колени перед вышедшим к нему братом, успев только край его одежды ухватить.
  - Слава Господу, он жив! - воскликнула жена кузнеца, стоящую рядом Смерть не замечая. Жница только покачала головой, не звука не промолвив в ответ. Наблюдала, как обессиленного Микеле окружают родные, как заносят его в дом с причитаниями и суетой.
  Глядя на это, понимала, почему люди поступают так, почему стремятся к очагу, и не порицала Альво. Но дорогую цену попросила взамен за считанные дни покоя.
  
  Первое время все было хорошо. Микеле приняли, укрыли, окружили заботой и теплом. Как только смог держаться на ногах, смиренный и молчаливый он старался помогать Луиджи и его супруге во всем, зная, что обязан им жизнью. Отлежавшись несколько дней, стал поправляться, и впору было выдохнуть с облегчением, но Смерть снова принялась за свое. На четырнадцатый день пожаловала в дом кузнеца и забрала его старшего сына. Потом крошку-младшего, потом и дочь. Кондотьер, сам того не ведая, принес с собой тиф, и вскоре заболела вся семья - кроме него одного. Пришлось Микеле дохаживать больных и наблюдать, как час от часу покидают их силы и жизнь. Смерть, отбирая последнее, была рядом, но больше на глаза не показывалась. Остался Альво как перст одинок, и сделался как Иов несчастен. Третьего дня после последних похорон в дом пришли флорентийские солдаты. Увидав, что нет кузнеца, стали браниться. Завязалась драка, и, вынужденный отбиваться, Альво убил одного из них. Сил у покинутого было немного, а потому запыхавшегося и ослабшего его скрутили, заломив руки, привязали на длинной веревке к лошади и, чтобы не вершить самосуд, повели обратно в Пизу.
  
  Когда же там он предстал перед глазами приора и был узнан одним из горожан, то не стал отрицать ни имени, ни того, что многие месяцы препятствовал флорентийцам.
  Сначала его вымыли, накормили и пригласили на ужин. Потом пытались убедить вернуться на службу. Не важно, флорентийцам или пизанцам принадлежит город, важно спокойствие горожан. Но это мнимое спокойствие Микеле, скитавшийся по улицам после гибели семьи, знал как никто другой. Слишком сильной была обида, чтобы ее могли искупить чьи-то сладкие речи и щедрые посулы. Альво отказался, и тогда для него настали еще более черные дни, чем прежде. Как опасный бунтовщик он был брошен в темницу.
  - Несчастная судьба, - из уст в уста передавали весть жители Пизы, узнавшие о судьбе защитника города.
  Сейчас блистательному кондотьеру Альво не позавидовал бы и последний нищий.
  Бедняга Микеле, так стремительно растерявший все, прозябал за решеткой. В камере было холодно и сыро даже в жаркий полдень. Здесь в прелой соломе копошились крысы и насекомые, стены гнили от влаги. Смерть все время крутилась поблизости. Негде было от нее скрыться. Невидимая, охраняла противившегося ей Микеле как зоркий страж, и если бы не ее воля, быть злополучному Альво мертвым в три дня - мигом бы застудил здесь свои раны. Но под обтрепавшимися повязками и кровяной коркой нарастала новая плоть. Раз, промерзнув до костей, он слег с горячкой, не в силах даже рукой шевельнуть. Воспользовавшись этим, сокамерник украл у кондотьера ломоть хлеба - скудный паек, выдаваемый через день, - и первый же кусок стал у него поперек горла. Смерть не дремала. Второй, пизанец, потерявший как и Микеле всю родню и помутившийся рассудком, попытался прирезать его обточенным о камень куском металла. Но в темноте по ошибке глотку вскрыл совсем другому заключенному, а когда понял свою ошибку и двинулся к кондотьеру, то споткнулся о ноги мертвеца и упал на собственную заточку. Лезвие вошло в глаз и пробило заднюю стенку глазницы. Микеле же находился в бреду, укрытый черным крылом Жницы. В видениях своих был счастлив, видя доброе лицо любимой жены, покойной монны Марии, и четверых детей.
  
  Тогда, не удержавшись, проникла Смерть в горячечный сон, где рядом, одновременно находились две Марии - мертвая и живая, и одним мановением руки смела все фантазии, порождения тоски и болезни. Микеле остался в черноте.
  - Здравствуй, - произнесла Жница у него за спиной. А когда Альво обернулся, крепко взяла его за руку. - Я хочу показать тебе другой сон, Микеле. Идем...
  Смерть знала, что сейчас кондотьер беспомощен и может только следовать мороку, который она сотворила. Сделав шаг, оба оказались на пике заснеженной горы. Здесь обычно дули холодные ветра, и снежинки, сияющие как звезды, осами впивались в лицо, но сейчас было тихо и ясно. От вида захватывало дух: во все стороны света открывались земли знакомые и незнакомые. Стоило только присмотреться немного - будто орлиным зрением можно было весь мир обозреть, и даже родную Пизу.
  - Взгляни, милый. Это мир, в котором ты был рожден. Думаешь ли ты, что он велик? Взгляни на его красоту, как мудро он устроен. Он лучше, Микеле, чем Эдемские сады, я видела их, хотя меня Господь сотворил последней из всех. Там была... только жизнь. Как думаешь, хорошо ли это?
  Альво посмотрел вокруг и растерянно молвил:
  - Не знаю, ведь я так мало видел... - сквозь дымку отчетливо проступали города и башни, дороги, похожие на вены, по ним двигались люди, как муравьи. Казалось, будто этот мир игрушечный. - Зачем ты показала мне это? - спросил Микеле, с тоской глядя на женщину в черных одеждах.
  Он чувствовал обреченность, понимая, что нигде от Неодолимой не скрыться. Бежал, как загнанный зверь, все дальше и дальше, а Смерть была все равно, что хищная птица, которая, падая с высоты, неминуемо настигает жертву.
  - Где моя жена и дети? Они в Раю? - спросил Альво тихо. - Где буду я, если пойду с тобой?
  Уже не было сил, и даже упрямство изменило ему. Только саднила в сердце боль. Он чувствовал невыносимый холод и одиночество. Оно терзало кондотьера сильнее всего. Растерянный, замерзший, как призрак тихий, глядел на пестрый пейзаж, который простирался у подножия горы, и чувствовал, чуждость всему сущему. Так бывают чужды миру лишь мертвецы да умалишенные.
  - Везде ты будешь - и нигде, - ответила Жница. Ее крылья шевельнулись, закрыв на мгновение панораму плотным полотном, а когда развернулись снова, Микеле оказался в кромешной тьме, ощущая только твердую ладонь Смерти. - Посмотри еще...
  
  Как будто на ночном небе звезды, во тьме стали проступать маленькие огоньки. Не надо было поднимать голову и пристально вглядываться, чтоб увидеть их. Горели повсюду, куда бы кондотьер ни поглядел. Черная пустота сияла мириадами огней, одиночных и густо посаженных рядом, переливающихся всеми цветами радуги. Стали различимы созвездия.
  - И здесь ты будешь тоже, - сказала бледная женщина. Здесь было еще тише, чем на горе. Такой тишины Микеле никогда не доводилось ощущать, будто оглох совсем. - Прислушайся, - шепнула Жница. - Слышишь рокот? Как будто дальняя гроза или горный обвал. Это шумит Жизнь. Она повсюду, хотя эта пустота может показаться тебе бескрайней. Не обманывайся. Она наполнена. Здесь есть и я. Этот рокот - звук рождающихся и умирающих звезд. Это звук всех людских голосов за все лета Бытия, от первого и до последнего крика. У меня нет ничего - и все это я имею, предлагая тебе.
  Жница огладила Микеле по голове, по исхудавшей щеке скользнула ладонью. Сейчас ее прикосновение не казалось таким холодным как раньше.
  - Я выше боли, выше страданий и болезней, и у тебя их не станет. Ты будешь рядом со мной до Страшного Суда, помогая пожинать то, что другие взрастили. Когда затрубит рог судного дня, все вы предстанете перед Господом, чтобы держать ответ. Я вижу это через века и буду на том Суде. Затем придет новый мир. Праведники и те, кто прощены, окажутся в Царстве Господнем. И твоя жена, Микеле, - Смерть коснулась его волос еще раз. Печальное лицо Неодолимой выглядело одухотворенным и казалось почти человеческим. Как будто она рассказывала о самом великом чуде на свете. - И твои дети будут там. И, может быть, ты тоже окажешься рядом с ними. Для вас, золотого семени, настанут дни любви и счастья. Но этих дней я уже не вижу, ибо меня к тому времени не станет.
  
  Так ладно говорила Смерть, и Микеле невольно заслушался. Только каждое ее слово отдавалось в нем душевной болью. И как потерянное дитя, как обманутый жених, как умирающий старец, разочарованный в прожитой жизни, он спросил ее тихо:
  - И что же, все это время я буду один? Горькая судьба, - Альво покачал головой, и его вздох утонул в темноте, наполненной огнями. Микеле знал теперь наверняка - Жница не отступится. Будет ходить за ним как привязанная, уничтожая одного за другим, и тех, кто станет ему близок, - в первую очередь. Неодолимая оказалась ревнива как простая женщина, но жестокость ее была за гранью понимания о добре и зле, поскольку сама она была за их чертою.
  - И разве будет у меня радость рядом с тобой? - задал Микеле еще один вопрос, уже подозревая, что знает ответ. Скорби было в его сердце так много, что изливалась она как темное вино через края переполненной чаши. Микеле должен был сделать выбор, который давался нелегко, и не мог. Земная жизнь и все, что нашлось в ней хорошего, было ему слишком дорого. Неодолимая чувствовала это и ничего не могла поделать.
  - Ничего у тебя не будет рядом, - вымолвила Жница неожиданно зло и отвернулась. Сделав шаг в сторону, дернула кондотьера за собой. Снова потемнело у него в глазах, и вдруг оказался Альво средь распаханного поля.
  - Что будет потом? - почти взмолился он. - Как я буду? Как будешь ты? - и слово "жить" почему-то теперь упорно выпадало из коротких, растерянных фраз.
  - Я не вижу этого, - холодно ответила Смерть после недолгого молчания. - Я не вижу твоей судьбы с той поры, как миновал тебе срок умереть. И своей участи мне видеть не дано.
  Горечь чувствовала сейчас Жница, поняв, что никогда Микеле ее не сможет полюбить, и никогда сам не позовет. Что ему до бесплотного духа, если он был счастлив в земной жизни и иного не знал? Ей нечего было предложить взамен из того, что так любил Микеле. А виной всему лишь то, что обратила она взор на смертного. Забери его, как и прочих, не глядя, не знала бы сейчас забот.
  
  В ярости и досаде Смерть толкнула Микеле на красную землю Тосканы, столь благодатную для винных лоз.
  - Ты живой мертвец. Ничего у тебя больше не будет. Никогда! Иди куда хочешь. Но помни - жизнь твоя оплачена чужими, точно как ты и просил в Пизе: кого угодно кроме тебя, - и силуэт Жницы истаял в воздухе, как черный дым. Согнувшись, как новорожденный, долго лежал потом Микеле и глотал ртом воздух. Будто заново учился дышать. После отчаянно крикнул. Но крик заглох, словно канул в воду камень. Мир опять застыл, и даже не звучало пение полевых пташек. Когда чернота перед глазами рассеялась, увидел он слепящий свет солнца и небесную лазурь. Впервые за все это время захотелось Микеле никогда более с этой земли не подниматься. Однако неведомая сила, ощущаемая давлением ладони, подталкивала его вперед, заставляя подняться на ноги и расправить плечи. Не упорство и надежда, не желание жить, а вечный голод неприкаянной души. Будто карабкаясь по отвесной скале, Микеле вцепился пальцами в землю, поднялся на ноги. В голове шумело, перед глазами плыло. Он не сразу заметил, что плачет. То ли от боли, то ли от яркого солнца, которое жгло глаза. Пошатываясь, сделал несколько шагов. Вначале медленно и несмело, как ребенок, потом увереннее и четче. Рукавом резко мазнул по бледному лицу, да накрепко стиснул зубы. Если так, он просто будет идти вперед. Куда глаза глядят. Отчаяние сменилось злостью, а злость - непоколебимой уверенностью.
  - Это мы еще посмотрим, - сказал Альво, исподлобья глядя на горизонт. Так, словно смотрел сейчас в льдистые глаза Жницы.
  

III

  
  
  С тех пор, как Микеле чудесным образом бежал из темницы, минуло два месяца. Жаркое тосканское лето подходило к концу, и все готовились собирать жатву. Люди - свою, а Смерть - свою.
  
  Началось все с того, что в последние дни уходящего лета столкнулись флорентийские купцы, ехавшие через Пизу, с грабежом, совершенным с такой отчаянной смелостью, что казалось разбойникам и сам дьявол не указ. Несчастных, прежде просивших подаяния, да по мелочи промышлявших воровством, Альво собрал вокруг себя, сколотив довольно крупную шайку. Были среди них и те, кого обидели флорентийцы и кто был готов всему белому свету за постигшие их несчастья мстить. Землю свою Микеле вернул, предварительно вырезав подчистую всех новых хозяев и перевешав их домочадцев так, как когда-то повесили его приемную дочь. Говорят, долг платежом красен, а платеж Микеле был щедр как никогда и красен от крови.
  
  Теперь кондотьер Альво, бывший защитник Пизы ни о чем не жалел, и Жница была довольна уплаченной данью. Говорили также, будто он на самом деле мертв, и не осталось в его душе ничего святого. Будто ни стрела, ни лезвие, ни огонь не берут Микеле и будто любая женщина, что ляжет с ним ночью, к утру не откроет глаза. Так это было или нет, желающих искать истину, а вместе с ней и Смерть, было все меньше.
  
  Неодолимая по-прежнему ходила рядом. Когда показывалась, а когда, будто забавляющаяся девица, - только незримо обнимала за плечи, да закрывала прохладными ладонями глаза, тихонько говорила:
  - Угадай кто?
  Улыбался ей в ответ бледный как мертвец Микеле улыбкой прохладной и нездешней, играя в страшную игру. Вот и теперь, сидя в своем когда-то разоренном поместье на пиру, в окружении верных подельников, чувствовал разбойник Альво, как вновь заигрывала с ним Жница и, не мигая, глядел на сидящего напротив здоровяка Марко, жадно пившего вино. Смерть тоже смотрела на него. Видела его и мертвым, и живым, младенцем, требующим материнскую грудь, мальчиком, ворующим яблоки, мужчиной, промышляющим разбоем. Видела и тот момент, когда настанет его черед умирать. Он был не далек.
  - Угадай кто? - шептала она, когда на Альво рубцевались смертельные раны, когда клинки врагов застревали в его плоти и в то время как должны были ее разрубить.
  - Угадай кто? - спрашивала во время резни, замахиваясь косой над сцепившимися рядом с Микеле мужчинами. Иногда тот угадывал, иногда - нет. Но никогда не спрашивал, когда умрет сам. Жница смотрела, как постепенно терял он человечность, и все ждала, скоро ли начнет путать живых с мертвыми, станет видеть ее глазами. Ведь для нее самой что живые, что мертвые - все были едины. Ждала Неодолимая, когда Микеле сам позовет ее. Не по добру, там измором получит свое. Микеле дарил ей лучших людей. Но Смерть не обманывалась, знала: это - бесчинства томящегося сердца, не ради нее он губил души.
  
  - Угадай кто? - прошептала Жница. Не знал Микеле, кто убьет здоровяка Марко, но мог угадать.
  - Рябой Франческо, - одними губами произнес Альво. Да и что гадать? Не так давно у Марко случился хороший "улов", а Франческо остался с носом при дележке трофеев, ибо большую часть своей работы проспал. И с тех пор ходил угрюмый и тихий, будто замышлял что-то. Впрочем, могло не стать и самого рябого, коли Марко бы развернулся и дал ему промеж глаз. Или же, тощий и бледный, словно больной, Анджело не вогнал бы перо в бок со спины за то, что не так давно Франческо не поделился с ним красивым отрезом ткани, который он собирался своей зазнобе подарить. Долго среди них могла водить хороводы Смерть. Долго мог Микеле угадывать, кто кому перережет глотку на этот раз.
  - Не угадал, - донесся до Микеле шепот Жницы.
  - Твое здоровье, дружище Марко! - сказал Альво и опрокинул кубок одним глотком.
  Тихий девичий смех ветерком прошелся по зале. Улыбнулся, скаля зубы, разбойник Альво. Так, будто вскорости предстояло ему увидеть веселую пантомиму, кривляние жонглеров, дикую забаву. Все эти трюки с большим мастерством обставляла Смерть. Друзья - подельники, сидевшие напротив, были похожи на оживших мертвецов, которых сняли с колеса или виселицы, и которым жестокая Жница подарила еще один шанс.
  
  Жив ли тот, кто через мгновение сойдет в могилу? Жив ли тот, кто дышит только потому, что вокруг гибнут такие, как он? Об этом Альво более не задумывался. Только иногда хватался ладонью за свое же плечо, на котором чувствовал крепкое пожатие холодной женской ладони. Раньше Франческо успела кривая собака, злобная сука, которую Марко пнул. Она, огрызнувшись, ухватила его зубищами за ногу до крови. Марко оходил ее палкой, а через седьмицу слег в лихорадке. Вскоре начал задыхаться да биться в судорогах, несмотря на то, что укус затягиваться начал. Страшно скалился, ни стоять, ни сидеть, ни лежать не мог, бредил. А через несколько дней схватился за горло, да и задохнулся.
  
  Внимательно наблюдала Смерть за Микеле. Самого его берегла так, как мать не бережет дитя, а остальных косила. Не только враги бывшего кондотьера боялись, но и товарищи начинали опасаться. Выжидала Жница, когда надоест ее возлюбленному эта суета сует, и он начнет умолять о вечном покое. Время шло, но было оно не на стороне Микеле. Чем дальше, тем тяжелее приходилось ему. Скоро и Франческо, и Анджело, тоже отдали Богу душу. На их место пришли другие, счастья пытать, да только если и было оно, то недолгим. Перед Микеле теперь как тянулась бесконечная вереница людей, идущих в могилу.
  - Не все равно еще тебе? - спросила Смерть как-то утром, покуда Альво натягивал штаны.
  - Нет, - осклабился Микеле, словно бы глядя в пустоту, а на самом деле в бледное лицо Смерти. Были они теперь как отражения друг друга. Рядом ходила Жница, а все равно Альво был не ее. Одевшись и подпоясавшись, умыв лицо и руки, он расчесал темные с проседью волосы. И засмеялся, когда Неодолимая холодной ладонью по щеке провела.
  - Договор у нас с тобой, милая, - напомнил бывший кондотьер, а теперь разбойник. - И я исполняю его исправно.
  После всего, что вышло, после всех мытраств, находил Микеле единственную радость в том, чтобы дразнить Смерть. Но вместе с тем привязан был к ней, как к сердечной подруге. Правда, тоска по дому и близким никуда не делась. Только глубже забилась, как прячутся под камень змеи в яркий солнечный день.
  
  Пришла золотая осень, небо стало ниже и все чаще шли дожди. Мокли под ногами листья, превращаясь в гниль. Все чаще обнимала Микеле Жница, и он почти не противился ее странным нечеловеческим ласкам. А однажды спросил:
  - Коли хочешь любви, можешь ли сама ее дать? - говорил так, будто обращался к земной женщине. Видно опостылили совсем Альво забавы с продажными девками. Стала его интересовать та, что стояла все время за левым плечом. В который раз бросал человек вызов Неодолимой. Ведь коли хочет она себе этого мужчину забрать, то должна быть женщиной не хуже земной, не холодной и бесстрастной.
  - Сам-то как думаешь? - ответила Смерть вопросом на вопрос. Обойдя вокруг Микеле, она провела рукой по плечу.
  Если б не любила Жница бывшего кондотьера неистовой и ревнивой любовью, разве поступила она с ним так? Разве стала бы упорно добиваться его всеми способами? Не пыталась бы, поди, сделать так, чтобы Альво сам начал ее звать. Какая еще страсть нужна была ему? Смерть никогда плоти не имела и только лишь догадывалась, каково быть человеком. Принимала женский облик для мужчины, но и эта маска была ей тесна.
  - Ты знал лишь только земную любовь. Есть и другая, да как тебе ее объяснить? - Жница отвернулась, взглянула как будто бы в окно, а на самом деле - через пространство. - Ты пленник плоти, милый.
  Пройдя мимо Микеле, она коснулась его головы, и на миг ощутил пизанец, словно зазвенела в нем струна. Ни томление по женской ласке, ни объятия умелой любовницы не бывали так сладостны; поцелуй целомудренной невесты не был так чист. Огонь нежный. Поток воды бурлящий. Впервые за долгое время бедняга Микеле почувствовал, будто вернулся домой. Спокойно и тихо ему было, как в материнских объятиях. Одно лишь мгновение.
  - Вот любовь ангельская, - шепнула Жница, и исчезла надолго.
  
  Умирали люди по-прежнему, да только женщину в черном Микеле больше не видел. Стали поговаривать после, будто он, как пес, с цепи сорвался. Сделался еще более жестоким, ненасытным, неистовым. То смеялся, будто одержимый. То замирал, глядя в пустоту. И все шептал себе под нос:
  - Любовь ангельская, любовь ангельская... - словно совсем рехнулся. Ничего больше не боялся, ничего не желал. И все так же ничем его было не пронять. Поманила Смерть, да пропала. Все было у кондотьера Микеле Альво, да не осталось ничего. Только тоска, желание неизбывное.
  
  Однажды, в ноябре, когда небо щедро поливало нагую землю дождями, вышел Альво, шатаясь, на порог дома, в котором укрывался вместе с подельниками. Стоя под холодным ливнем, принялся что было силы кричать и Смерть звать, будто шлюху. Щедро пенясь, убегало из кубка вино, разбавляемое дождевой водой.
  - Иди ко мне, милая. Иди ко мне, госпожа сердца моего! Хочу тебя обнять.
  И казались огромными могильниками холмы, возвышавшиеся на горизонте. И деревья на них, словно тощие фигуры мертвецов. И земля под ногами, будто вязкая болотная жижа. И убегающее из кубка вино, как кровь.
  - Надо бы его в дом его затащить, как свинья упился, - посетовал плечистый Джулио, теребя курчавую жесткую бороду.
  - Сам тащи, - махнул рукой его брат Маттео. - Промокнет наш черт, вернется к очагу, ничего ему не станется.
  - Осенний холод опасен, - покачал головой Джулио и пошел за Микеле.
  Стоя на пороге, они едва не подрались. Не хотел кондотьер возвращаться в дом. Все порывался куда-то идти, да в пьяном бреду выкрикивал, что не отступится. Зря пошел за ним Джулио. Обернулось его человеколюбие бедой. Микеле хоть бы хны, а здоровяк слег с горячкой. Так больше и не поднялся. А когда хоронили его, Альво вновь принялся об ангельской любви твердить. Знал, что невидимая ходит Жница рядом.
  - Что ж мне тебя, как кролика в силки ловить? - насмешливо спрашивал Альво в пустоту.
  - Нет, - раздался за спиной ее тихий голос. Смерть стояла поодаль, на Микеле смотрела спокойно, но без доверия. Кто знает, что у него на уме. Может, снова поносить ее начнет. А Жница все же иногда была обидчивой. - Зачем ты меня звал? - спросила Смерть. Она во все дни неотлучно была при нем, но показываться не желала. Больно было от того, что Альво с ней, как с торговкой обращается. Микеле давно уж ничем не напоминал себя до гибели близких, но Смерть любила его и получеловеком. - Я исправно договор выполняю, сам видишь, - она указала на тризну по Джулио. - Кого угодно вместо тебя. Или уже не рад, и оттого зовешь меня? Что тебе нужно?
  Альво рассмеялся. Не понимала бледная или делала вид? Как бесстыжая девка поманила пальцем, а потом бросила. Привязала играючи. Только игры эти оказывались слишком опасны для тех, кто был рядом с ним. Да и сам Микеле намеревался свое получить, а не в игры играть.
  - Любви хочу... - заявил он так, будто говорил со смертной женщиной. Взял за руку и потянул к себе, лицом к лицу, близко. И в холодные бледные губы прошептал: - Ангельской...
  Многое изменилось с тех пор, как он отказался за ней идти, но по-прежнему остались в нем упрямство и сила. Все так же продолжал спорить Микеле с порядком вещей. Темный взгляд горел как у больного лихорадкой. Лоб был горяч, бешено колотилось сердце. Крепко держал Альво Смерть. Как она его когда-то. Вместе они были единое целое. Ни ему, ни ей не отвертеться.
  - Дай, то, что есть у тебя, - горячо потребовал кондотьер. - А не дашь, я сам возьму, - и с этими словами поцеловал он Смерть так, будто она, а не добронравная монна Мария, была ему возлюбленной супругой. Одержимому Микеле Жница далась в руки терпеливо и покорно. Человеческие ласки были непонятны, да только понимала она, что иначе пизанец не мог. Обняла его в ответ, отчаявшегося найти покой.
  
  Как будто супруги, примирившиеся после ссоры, стояли они средь залы. Разбойники справляли тризну, пили, разливали вино, ярились и каялись, но не замечали Микеле, как будто и не было его.
  - Я не скупая, - заверила Смерть суженого, проводя по его измученному лицу прохладной ладонью. Взяв со стола пустой кубок, она поднесла его мужчине уже полным, будто в серебряном дне таился родник. Вода в нем виднелась черная как смола, без вкуса, без запаха, и от того проглотить ее было вдвое труднее, чем любую смрадную дрянь.
  - Пей, - велела Жница, второй раз добавила ласковей. - Пей, Микеле, не бойся. Боль уйдет, а ты останешься со мной, будешь любим. И, может быть, сам будешь любить...
  На это она уж и не надеялась, но ее любви хватит на них обоих.
  Альво снова почувствовал нежное касание крыльев. Стало вокруг темнее, отдалились знакомые голоса.
  - Не бойся, - Смерть нежно взглянула на пизанца, в руках блеснула коса.
  С тех пор, как не стало в его жизни самого дорогого, он уже ничего не боялся. Глядя на бледную женщину неотрывно, пил жадными глотками черную воды. Чернота текла по подбородку, шее, пачкала разводами руки, просачиваясь меж пальцев. Ни капли не упало на одежду или пол. Допив, бросил Альво кубок. Тот упал беззвучно, откатившись под стол. Время, казалось, замерло. Медленно, как мошки в смоле, застывали люди. Лицом к лицу стояли Микеле и Смерть, глядя друг другу вглаза.
  - Ну? Поцелуй же меня, - усмехнулся кондотьер. - Еще и еще, милая, - и улыбка его сделалась похожей на звериный оскал. Бледное лицо исказилось в насмешливой гримасе. Обняв любовницу тесно, потерся Альво щекой, вдыхая запах сырой могильной земли, прелых листьев и плесени. Жница крепко ухватила Микеле, вцепившись в горло костлявой рукой.
  
  Пизанца накрыло агонией, удушье было жестоким. Черная вода клокотала в горле, пока Смерть сжимала пальцы, словно тиски. Коса, острее которой не было ничего на свете, описала сияющую дугу, стремительно и неотвратимо. Перед госпожой своей упал на колени Альво, и поднялся на ноги среди звезд.
  - Поцелую, - молвил крылатый дух, склоняясь к Микеле, крепко его обнимая. Раз хотел ангельской любви, пусть получит ее сполна.
  
  Мир живых разбойник, наводивший страх на всю округу, покинул нелепо, захлебнувшись на тризне вином. Спохватились подельники, но было поздно. Лежал бездыханным Альво, уставившись в потолок. На лице застыла мучительная гримаса. Горевали недолго. Тут же до рубахи и портков раздели, сняв темные одежды из богатой ткани, и в карты разыграли. Похоронили без отпевания, просто зарыв в землю. Потом разбрелись кто куда, перед этим до поножовщины рассорившись из-за добра.
  
  В руках у Жницы осталась душа Микеле. Впервые увидел он свою госпожу в ее истинном обличьи. Слаще чувства никто не мог познать. Смерть держала человека крепко, но бережно. Нежнее, чем ангел-хранитель держит новорожденное дитя. Обнимала, и в этих объятьях не чувствовал Микеле ни холода, ни боли. Медленно он повернулся лицом к миру, простиравшемуся внизу, и увидел бесконечную дорогу, тянущуюся сквозь пространство и время, до самого края. До самого Судного Дня предстояло ему идти по этому пути рука об руку с Неодолимой, вспоминая и храня в сердце светлое имя монны Марии. Осталась с ним долгая грусть, вместе с ней и любовь к усопшей жене и непреклонной Жнице. Ступая легко и неслышно, как и всякий призрак, был отныне Микеле Альво проклят или облагодетельствован всеми чудесными дарами сразу. Знал любовь земную и ангельскую, и остался там, где хотел, до тех пор, пока не перевернется Небо на Землю.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"