Отпуск подходил к концу, и я вместе с братом, женой и сыном отправился навестить могилу матери. На дворе был мирный 1985 год, но вся наша с братом жизнь прошла под знаком незаживающей раны, оставленной отгремевшей сорок лет назад войной.
Брат родился в тридцать девятом, а я появился на свет спустя три года, когда на отца уже пришла похоронка. Этот страшный поворот в жизни нашей семьи наложил тяжкий отпечаток на всех нас. Мой старший брат всегда говорил, что помнил отца, и описывал его игры с ним. Мне нечего было ему ответить по причине того, что я никогда не видел отца, так же как и он меня. Я получил его имя и стал Александром Александровичем. Всю мою жизнь и мама, и брат называли меня Сан Саныч. В детстве я думал, что это одно слово, и, когда взрослый спрашивал: "Как тебя зовут?, я отвечал: "Сансаныч - и вызывал у всех улыбки и смех. Мне была непонятна общая радость от моего имени, и это меня пугало. Взрослые пытались объяснить, что мое имя Александр, но я упорно сопротивлялся и представлялся: Сансаныч. Так я стал жить с двумя именами: вне дома я был Александр, а с мамой и братом продолжал оставаться Сан Санычем.
Наш отец погиб в ленинградских болотах во время окружения 2-й ударной армии. Мама получила извещение о гибели отца перед самым моим рождением. Почти одновременно она потеряла любимого мужа и обрела второго сына. Эта странная замена судьбы мертвого на живого непрерывно мучила меня всю взрослую жизнь. Мне иногда казалось, что мы с отцом - это один человек. Он погиб в бою и по воле неведомой нам силы родился и стал мной. Мама всегда говорила, что я копия отца, и мне было приятно слышать, что я похож на героя, который отдал жизнь за Родину.
Мама больше никогда не вышла замуж и избегала любого общения с мужчинами. Когда я вырос и жизнь обожгла меня первыми ударами сердечных потерь, мне стало понятно отношение мамы к другим мужчинам. Здесь была и огромная, настоящая любовь, и два сына, но, главное, она не могла предать того единственного, который погиб за нее и за всех нас.
Мы выросли, выучились, завели семьи и стали обычными жителями большой страны. Мой брат остался в нашем родном городе, а я перебрался в Ленинград. Выезжая за город, я часто бродил в одиночестве по ленинградским лесам в надежде найти могилу отца. Его мертвое тело лежало вместе с другими убитыми бойцами в неизвестном для меня месте, в братской могиле, поросшей травой и потерянной навсегда. Разум говорил мне, что поиски напрасны, но что-то внутри заставляло меня продолжать эти скитания. Я не искал место его захоронения целенаправленно, мне казалось, что могила отца должна появиться передо мной как символ моей любви к нему. Это было странное чувство - любить того, кого ты никогда не знал. Я смотрел на фотографии отца и представлял, что он жив и где-то есть его квартира, кровать, где он спит, а во дворе под деревом стоит скамейка, где он сидит и читает газету.
Иногда, вспоминая свои мысли о том, что я - это возродившийся в моем теле отец и что не я ищу его могилу, а она пытается найти меня, я думал, что это помутнение разума. Тихое сумасшествие, которое непрерывно меня преследовало, казалось мне эхом той неизмеримой боли, которую пережил наш народ во время войны. Невыносимое страдание, наполненное слезами горе потери близких людей и нечеловеческое напряжение - все это никуда не исчезло и продолжало жить в нас, как наследственная болезнь, и будет существовать внутри наших потомков. Человек не в состоянии полностью израсходовать бесконечный ужас войны, и эта общая скорбь передается другим поколениям, чтобы они, живя с нею, никогда не допускали повторения случившейся катастрофы. Так я и существовал, признавая себя сумасшедшим и чувствуя муку моих родителей.
Мамы не стало пять лет назад. Я приехал на похороны совершенно подавленный и с твердым убеждением, что этого не может быть. Деревянный гроб и белое неподвижное лицо матери заставили меня признать, что смерть победила жизнь и я ничего не могу с этим поделать.
Каждый год я приезжал в отпуск к брату и мы обязательно навещали могилу мамы. Меня всегда удивляла тяга русского человека к могилам предков. Одними традициями это объяснить нельзя. В таком "паломничестве" русские люди обретали покой и наполнялись чем-то мистическим. Невозможно понять, для чего разумный человек, воспитанный в материалистической среде, кладет у надгробия еду, ставит стопку водки и оставляет зажженную сигарету. Объяснение может быть только одно. Наш разум отвергает всесилие смерти, и, приходя на кладбище, мы ее побеждаем. Для нас все, кто лежит в земле, остаются живыми, несмотря на неопровержимую реальность, находящуюся прямо перед глазами. Я вспоминал миллионы погибших в войне и не верил, что они мертвы. В этом не было мистического представления о бессмертии души и наличии загробного мира - то была твердая уверенность, что эти люди живы и по-другому быть не может.
Как и всегда, мы сидели у могилы матери и вспоминали прошлое. Не знаю почему, но нам никогда не было грустно на кладбище. В наших разговорах всегда возникали светлые и забавные картины прошлой жизни. В месте, где, казалось бы, должна жить только скорбь, наши сердца наполнялись радостью и теплотой. Совсем рядом в траве мой сын пытался поймать жука, который искусно прятался и каждый раз ускользал от юного охотника. Волею судьбы мой сын получил имя Александр и стал, как и я, Сан Саныч. Помянув отца и мать и вспомнив всех, кого уже нет с нами, мы засобирались в обратный путь.
У нас с братом была еще одна традиция. Кладбище, по которому мы сейчас шли, появилось после кровопролитных боев осени 42 года. Наша армия сумела выдержать яростные атаки немцев и отбросила врага на десятки километров от города. Жестокое сражение шло почти месяц, и все это время мама, брат и я находились в эвакуации. Каждый день тела бойцов свозили на окраину города и хоронили в братских могилах. После войны здесь начали погребать умерших жителей, и постепенно кладбище разрослось, поглощая новые куски земли.
Среди множества надгробий мы однажды наткнулись на обелиск, где была надпись: "Санинструктор Лягушкина. Что-то очень личное и болезненное отозвалось в наших сердцах. Мне казалось, что я знаю ее, и мое сознание почему-то нарисовало лицо матери. Я понимал, что этого не может быть, но образ молодой мамы стоял передо мной, и я ничего не мог с этим поделать. В мыслях мне приходили картины реального боя, и я видел, как хрупкая и совсем юная Лягушкина под обстрелом тащит по земле раненого бойца. Ее тонкие пальцы, вцепившись в гимнастерку солдата, тянули тяжелое мужское тело в безопасное место. Рядом с ней вонзались в землю осколки вражеских снарядов, но она продолжала тянуть, превозмогая усталость. Она медленно продвигалась сквозь дым и грохот взрывов, и внезапно пуля пронзила ее молодое тело. Капли крови падали на землю, но Лягушкина, не чувствуя своего ранения, все так же тянула бойца, вытягивала из лап смерти. В этом было великое самопожертвование, пренебрежение собственной жизнью ради жизни других. Вторая пуля, попавшая в спину, пробила сердце Лягушкиной, и она упала на землю, отдавая окружающему миру только тишину. Эти видения казались мне реальностью. И хотя я понимал, что Лягушкина могла погибнуть при других обстоятельствах, это не имело для меня значения - я верил, что мои мысли были истиной.
Каждый год на обратном пути мы заходили на могилу и клали цветы под надписью "Санинструктор Лягушкина. Это место стало для нас с братом точкой поклонения всем погибшим в страшной войне. Выцветшие буквы превратились в мою личную святыню, которая притягивала меня к себе и заставляла каждый раз переживать боль потери.
К 40-летию Победы на месте разрозненных могил возвели величественный мемориал. Десятки гранитных плит с именами погибших стояли полукругом, а в центре как поминальная свеча горел вечный огонь. Я принялся читать фамилии, скользя взглядом от одной к другой, и тут меня поразил удар отчаяния: среди них не было той единственной, которая была для меня всем. Я посмотрел на брата и по его растерянному виду понял, что не найду здесь то, что искал. Глаза судорожно стали бегать по надписям, пытаясь предотвратить катастрофу моего разума. Я был подавлен, но не мог принять очевидное: фамилии Лягушкина на мемориале не было.
Неведомая доселе всепоглощающая тьма захватила меня. Я чувствовал непереносимую боль в душе и понимал, что мне предстоит прожить в этих ужасных муках до конца дней. В один миг моя жизнь превратилась в мертвую пустыню. Я осознал, что мое существование в этом мире было напрасным и ничего исправить уже нельзя. Мысли возникали в моей голове, обжигали разум и, не находя ответов, исчезали. Как я мог оправдаться перед миллионами погибших и перед той одной, имя которой исчезло из материального мира и осталось только в моих воспоминаниях? У меня не было больше прав находиться в этом месте, которое медленно превращалось в мою собственную могилу. Внезапная ярость охватила меня, как приступ безумия. Я двинулся за монумент и, оказавшись перед чистым пространством камня, начал царапать монетой буквы. Это было реальное сражение с невидимым врагом. Я бился, как в рукопашной схватке, пытаясь победить другую силу, которая стремилась меня уничтожить. Все вокруг медленно гасло, но моя рука давила, царапала врага и оставляла на полотне мрака белые полосы ран. В этот растянутый до бесконечности миг бытия я понял, что такое война. Я сражался с абсолютным злом, которое проникает в человека, постепенно разъедает его душу и превращает людей в безжалостных хищников. Я тратил последние силы, понимая, что не могу отдать темноте святое для меня имя.
Все кончилось так же внезапно, как и началось. Я возвратился в реальность и увидел результаты своей личной войны. На меня смотрела корявая, кривая, но бесконечно родная надпись: "Санинструктор Лягушкина. Я повернулся и увидел рядом брата. Мы встретились глазами и поняли, что Великая Отечественная война, которая продолжала жить в нас все это время болью незаживающей раны, закончилась. Наконец и мы после десятилетий мучительной внутренней борьбы смогли на мгновение понять, что такое война и как дорога нам всем Великая Победа. На обратном пути я как молитву повторял про себя только три слова: "Прости нас, Лягушкина!