Аннотация: Это произошло летней грозовой ночью. Впечатления мои еще не успели потускнеть.
Это произошло летней грозовой ночью. Впечатления мои еще не успели потускнеть. Я все еще отчетливо помню каждую деталь и не думаю, что когда-нибудь это исчезнет из моей памяти. Настолько глубоко это меня потрясло.
Той ночью я был дежурным врачом. После заката разразилась жуткая гроза. Вспышки молний то и дело озаряли пустынный больничный коридор, раскаты грома периодически нарушали чуткий сон больных и заставляли меня вздрагивать всякий раз. Все это отвлекало меня от чтения принесенной из дома книги.
Но не только гроза заставляла меня время от времени бросать чтение. В палате интенсивной терапии умирал ребенок. Он лежал, подключенный к аппаратам, но всем давно было ясно, что они бесполезны. Маленькому человечку уже ничем нельзя было помочь. Он лежал худой и бледный на большой белой подушке, и если бы не мерное жужжание аппаратов, подтверждающих, что жизнь еще теплится, его вполне уже можно было принять за мертвого. Мне приходилось периодически навещать его и записывать в журнал показания приборов.
Это было пыткой. Мне приходилось буквально заставлять себя перешагивать порог палаты. Трясущимися руками, беспрерывно поправляя пытающуюся выпрыгнуть из руки ручку, я кое-как записывал данные и стремился быстрее покинуть это скорбное место.
Несколько раз мне все же приходилось поднимать упавшую ручку с пола, и всякий раз я обнаруживал недалеко от нее белые перышки. Досадуя на уборщицу, которая, вероятно, плохо убрала палату, я поднимал перышки и складывал в карман халата. У меня уже набралось их изрядное количество.
И вот после очередного обхода, положив еще несколько найденных перышек в карман, я вновь принялся за чтение. Гроза никак не унималась. Молнии сверкали все ярче, гром раскатывался по небу все оглушительнее. Я пытался сосредоточиться над диалогом героев книги. Время медленно приближалось к половине третьего ночи, до окончания дежурства было еще далеко.
Внезапно меня окатила волна ледяного холода. Лицо и руки защипало, словно их кусал мороз. Подумав, что это просто где-то распахнулось окно, я, с ворчанием, что меня вновь отвлекают от книги, начал выходить из-за стола, чтобы найти и устранить причину резкого похолодания.
И тут я увидел то, что буквально приковало меня на одном месте. Я увидел мальчика, выходящего из палаты. Но этого никак не могло быть. Больной ребенок был при смерти. Спасти его могло только чудо, но на чудеса уже давно никто не надеялся. Слишком тяжелым было положение маленького пациента. И, тем не менее, он выходил из палаты в коридор.
Он выходил медленно. Движения его были плавными, невесомыми, лицо его было отрешенным. Было странно видеть, как он, будучи долгое время прикованным к больничной койке, и теперь, наконец-то, вновь обретя возможность двигаться, был абсолютно к этому равнодушен. Его бледное лицо не выражало никакой эмоции, а впавшие и потухшие глаза напряженно смотрели на что-то, едва различимое, впереди. Его глаза внимательно следили за белым перышком, медленно плывшим впереди него. Он поднял свои ладошки, словно приглашал перышко опуститься на них, но оно продолжало свой путь, слегка покачиваясь. И мальчик послушно шел за ним.
Неестественная бледность и прозрачность выдавали в мальчике обитателя уже иного мира. Резкий и громкий писк приборов в палате заявлял о торжестве смерти. Я стоял, не шелохнувшись, пока мальчик и перышко не проплыли мимо меня и не скрылись, пройдя сквозь стену на улицу.
Придя в себя, я машинально опустил руку в карман и нащупал перышки. Они были на месте. Я до сих пор не знаю, откуда они брались, когда в палатах все пациенты уже не первый год спали на подушках, набитых синтепоном.
љ Copyright: Нина Гакман, 2021
Свидетельство о публикации Љ221111601246