Аннотация: Хотелось написать для женского журнала. Основано на реальных (инфа 100%) событиях, но вышло ни хрена не бодро, журнал проигнорил, разумеется. пусть хоть где-то повисит.
Главные - вещи
Выйти на улицу - равносильно побегу. Зачем покидать свою комнату, эту добровольную тюрьму, четыре стены, между которыми так мало воздуха и так много мыслей? Но сегодня у Наташи хватило воли - она захлопнула все окна в виртуальности и приоткрыла дверь в мир реальный. Тот, давно затаивший обиду, встретил ее неприветливо - злобным ветром и ехидным дождичком. Ничего, раз уж вышла, можно прогуляться. Пусть она и без зонта. И без головного убора. Она не повернет на пороге - не тот характер, пусть реальность знает.
Ветер подивился ее смелости и со злостью взлохматил волосы. Школьник, дурачок.
Наташа шла вдоль улицы, глядя под ноги, чтобы не вступить в лужу. Сапоги протекали, а заболеть не хотелось. Когда болеешь - не можешь работать. Теряешь деньги. И время. Отдаешь каким-то микробам немного своей жизни...
А еще она старалась не наступать на прилипшие к мокрому асфальту осенние листья, сиявшие ясным небесным золотом. Ей не хотелось топтать поверженное солнце. Пусть ветер и дождь знают - она не на их стороне. В какой-то из подворотен жалобно мяукнул котенок. Наташа остановилась, вгляделась в темноту, но не увидела ничего - наверное, звук шел откуда-то из глубины. Возможно, из ее сердца.
Ей очень хотелось завести котенка - непременно подобрать где-нибудь на улице, несчастного, беспородного. Но Ольга Ивановна, пожилая женщина, у которой Наташа снимала комнату, была категорически против. Вообще, отыскать съемную комнату, куда удалось бы без проблем вселиться с четвероногой "нагрузкой", было сложно. А здесь - помимо кошкозапрета - неплохие условия: невысокая арендная плата, рядом метро, да и хозяйка - неплохая женщина. Ей уже за семьдесят, но держится бодрячком: закрашивает седину хной, смотрит сериалы по вечерам, каждое утро здоровается с фотографией умершего лет десять назад мужа.
- Как тебе спалось, Гена?
Она говорит, что у Гены аллергия на кошек.
Зазвонил телефон.
- Пуш! Ты где?
- Возле дома... Вышла... ненадолго... подышать...
- А не хочешь в кафе заглянуть?.. Не виделись же тыщу лет!.. Поболтали бы... Кофейку выпили... с коньячком...
- Ой, слушай, Мир... Холодно так...
- Оденься теплее!
- Да у меня как-то сейчас... денег нет... зарплату задержали...
- Пушкина, а совесть у тебя есть? Денег у нее нет! Тебя подруга ждет, ей поговорить надо, а ты!
- Мир, ты не обижайся. Я просто... хотела одна побыть...
- Вообще-то, ты все время одна! И если так себя вести будешь, то всю оставшуюся жизнь будешь одна! Как во поле береза. Пока тебя, кудрявую, не заломают, как в той песне! Ты уже совсем чокнулась там! Есть такая вещь - называется дружба! Твоей подруге плохо, надо с ней поговорить! Вспомни о человеческих чувствах, пока еще окончательно не задеревенела! Блин, что за жизнь - поплакаться некому!
- Ты бы сразу сказала, что случилось что-то...
- Случилось!? Да не случилось - всегда было, только я не видела! Все, у меня на телефоне денег мало. Через полчаса чтоб была в "Мемуаре". Жду.
Они были единственными друг у друга. У Мирки не было больше подруг, у Наташи тоже. Мирка вламывалась в чужие жизни с чемоданами своего грязного белья, перебирать которое принималась с истерическим энтузиазмом. Большинство людей шарахалось от нее, как от сумасшедшей. Но однажды Мирка нашла Наташу, которая пряталась ото всех с таким успехом, что в мире почти забыли о ее существовании. Наташа встрепенулась - словно кто-то на полную мощь включил телевизор в комнате, где до этого стояла гробовая тишина. Но если уж включили - то, может, стоит и посмотреть? Так Наташа стала преданным слушателем и зрителем Миркиной бурной жизни.
- Знаешь, Пушкина, я не позволю ему вот так просто уйти! - гневно вскрикнула Мирка. Она имела в виду своего гражданского мужа - с ним они жили уже три года с небольшими перерывами на взаимные измены и поиски чего-то лучшего. - Я его не отпущу! Пока лучше не найду - не отпущу! Пусть он, урод, лыжи не мылит - и лыжи сломаю, и мыло ему в одно место засуну! - Мирка бешено сверкнула черными глазами. Палочки, торчавшие из ее прически в японском стиле, словно приготовились вонзиться в глаза коварного изменщика. - Никуда не отпущу! Ни за что одна не останусь!
- Почему? - Наташа, до этого молчавшая, вдруг неожиданно включилась в разговор.
- Да потому что это... за кого он меня принимает? Я - и одна! Это только ты можешь быть одна! А я...
- Я не одна, - тихо сказала Наташа. - У меня есть Томас.
- Извини, - Мира снизила накал. - Зарапотровалась. Как там твой немец, Пушкинидзе?
- Да ничего, говорим по скайпу. Зовет в гости...
- А ты? Очкуешь?..
- Наверно. Или мало его знаю...
- Да вы почти год треплетесь!!! В наше время после одного совместного ужина люди в койку прыгают. Это называется - страсть!
- Не для меня это... ты же знаешь... Да и Томас... не такой... мы с ним похожи... книги одинаковые читаем.... музыку одну и ту же слушаем... но я...не уверена...
- Секс вам нужен, Пуш, секс! Сразу ясно станет - твой этот Томас или не твой. Если за руку возьмет, а тебя - двести двадцать вольт! - значит, правильный мужик.
- Мир, да я вроде... жить хочу... а не двести двадцать вольт...
- Хочешь - не хочешь, там уже поздно будет. Эх, вот у меня как было... Прямо искрило, Пуш! И тут он на какую-то секретутку позарился! А у нее же сисек почти нет! Вот я не преувеличиваю - си-сек-нет!
Парочка за соседним столиком испуганно покосилась на Мирку. К ним с Наташей тут же быстро подошел официант. Но Мирка встретила его беззаботной улыбкой:
- Повторите мартини, пожалуйста.
Домой Наташа вернулась поздно. Пьяная Мирка сперва храбрилась, потом рыдала, а в такси уснула, уткнувшись в Наташино плечо. Со сне она ругалась сквозь зубы трехэтажным матом и по-детски хлюпала носом.
Комната встретила Наташу понимающе - она нигде не наткнулась на острый угол, а просто упала в одежде на кровать и заснула.
Говорят, что человек - это целый мир. Врут. Человек - это маленькая комнатка, такая тесная, что в ней порой невозможно и шагу ступить, чтобы на что-нибудь не наткнуться.
Когда кто-то входит в эту комнату, а дверь вдруг захлопывается и ее не открыть, как ни старайся - это любовь. Вначале вы оба пытаетесь выломать дверь, лупите по ней кулаками, кричите - а потом понимаете, что вам и так хорошо. Здесь вместе. В совместном заточении.
Только надо не забыть открыть форточку. Иначе вам может не хватить воздуха...
Ночью Наташа проснулась, подошла к окну, постояла, прижавшись лбом к стеклу, - проклятая головная боль! - открыла форточку, глубоко вдохнула отрезвляющий осенний воздух, разделась и легла спать. Повисшая на спинке кресла одежда тоже расслабилась и заснула.
А потом опять потянулись дни. Ольга Ивановна рассказывала Гене свежие новости, Мирка то звонила, то пропадала неделями, Наташа ходила на работу, в свободное время гуляла по городу, заходила в тихие кофейни - грелась - и снова выходила наружу, к дождю и ветру. Эти двое к ней почти привыкли - надо же, какая она, оказывается, дерзкая, снова и снова идет им навстречу, раскрасневшаяся, с дождевыми каплями в кудрях, странное, непонятное существо, возможно, кто-то из их, стихийного, мира?
В девять ей надо было быть дома, ее ждал разговор в скайпе с Томасом. Крошечный элемент пунктуальности в ее жизни - беседа с ним, через день, в девять вечера. Все продумано - через день, чтобы не надоесть друг другу, в девять вечера, чтобы пожелать друг другу спокойной ночи. Наташа торопилась, чтобы прибраться - не во всей комнате, а только в том ее участке, который захватывала веб-камера - в маленьком уголке порядка в ее жизни.
На самом же деле эта жизнь была полна внезапных событий и разбросанных вещей.
В пятом классе она взяла и отрезала косу. Под корень. И пошла в школу.
- Наташка!.. Ну ты... ну ты, блин... - только и мог сказать ее сосед по парте Вовка, - ты, блин, этот... Пушкин! - И он указал на портрет поэта, висевший на стене класса.
Да уж, у нее были такие же кудри-барашки. Прозвище Пушкина с того дня так пристало к Наташе, что заменило для нее самой собственную фамилию, скучную, как канцелярский бланк. Она стала Наташа Пушкина.
Она совсем не была поэтом, говорила мало и нескладно, вряд ли ее можно было назвать красноречивой. Да и обаятельной, пожалуй, тоже - ее лицо почти всегда оставалось ясно-спокойным, по нему лишь изредка, как тени по воде, пробегали неуловимые эмоции, а в глубине глаз иногда проплывали какие-то никому не ведомые мысли. Наташа всегда писала отличные сочинения, но когда ее спрашивали устно - молчала, опустив глаза в пол.
Мирка, по ее собственным рассказам, обожала красоваться у доски и умудрялась кокетничать со всем классом, даже отвечая теорему Пифагора.
Мирка всегда была огонь.
Вот и этот ее гражданский муж - будущий пациент ожогового центра. Только Наташа умела греться около своей подруги - остальные или, ругаясь, отпрыгивали в сторону, или сгорали дотла.
Наташа вошла в квартиру и, стараясь не шуметь в коридоре, прокралась в свою комнату. Ольга Ивановна смотрела телевизор. Героиня сериала на экране заламывала руки и кричала: "О мой Хосе, о мой Хосе!"
До звонка Томаса оставалось несколько минут. Нужно было привести себя в порядок. Распустить волосы. Подправить макияж и улыбнуться себе в зеркале - губами. Наташа часто забывала улыбаться губами - и кто-то сказал, что ей надо этому научиться. Чтобы быть обаятельнее - это дело важное.
С Томасом Наташа познакомилась на одном сайте. Конечно, не на сайте знакомств - по этим злачным местам она не ходила. Это был сайт, посвященный искусству, и какая-то фотография вызвала их живейший спор, перешедший во взаимную симпатию и желание продолжить общение. Томас оказался очень милым. Субтильный, глаза голубые, волосы рыжеватые. Открытая улыбка. Добродушная и светлая. Очки в тонкой золотистой оправе. Он жил во Фрайбурге, в доме, напоминавшем изображение на открытке. Они говорили о многом - больше он, чем она. Она слушала, соглашалась или не соглашалась, неуклюже пыталась спорить - на своем шатком немецком, хотя и по-русски-то спорить умела плохо. Она горячилась и злилась на него и себя, кусала губы и нервно наматывала веревочку от чайного пакетика на ручку чашки.
Иногда она думала, что он больше не перезвонит, но через день он снова объявлялся - как ни в чем не бывало - с той же улыбкой-лампочкой.
Он не обижался, не злился - никогда. Быть может, он просто не умел этого - не хватало силы тока.
Но их разговоры всегда были интересны. Чаще всего они обсуждали фильмы или книги.
- Мне кажется, главная мысль этой истории в том, что нужно всегда идти навстречу своей мечте!
- А я думаю... к мечте нельзя идти... невозможно идти... потому что приходишь не туда, куда идешь... если идешь куда-то...
- А куда же надо идти?
- Не знаю. Никуда. Надо просто идти. Наверное.
- Когда идешь без цели, начинаешь петлять. Теряешь время, силы...
- Да, но... находишь разные интересные вещи... видишь людей - разных... или находишь что-то ненужное и радуешься... вот, думаешь, еще одна вещь, которая не нужна, значит, теперь немного яснее, что нужно... что-то я запуталась, прости...
- Ты хочешь сказать: смысл жизни в поиске?
- Наверное, так. Или не так... Просто нужно жить, как живется...
И она улыбается - губами, молодец, вовремя сообразила, и опускает глаза, понимая, что он ничего не понял, но как же все-таки хорошо, что хотя бы пытался понять...
Томас с вежливой настойчивостью звал ее в гости, Наташа отвечала неловкими фразами, стараясь не давать точного ответа.
Она уже давно начала откладывать деньги на эту встречу. Она часто представляла себе открыточный домик с балкончиком, на котором росли розы. И в воздухе стояло благоухание.
Она ложилась спать, глаза выхватывали из темноты силуэты вещей, живущих в комнате, - халат, безвольно опустив рукава, висит на двери шкафа, на краешке стола, угрожая упасть, возвышается стопка книг, на полу сидит сумка, деловито надувшись, и сторожит ее сон. Вот он, Наташин дом, раковина отшельника. И только отдаленный запах роз может выманить ее отсюда.
Ольга Ивановна допоздна смотрит телевизор. Под его тихий говор Наташа сползает в сон. Среди огромного розового сада Хосе объяснятся в любви Ольге Ивановне. На голове у Хосе сомбреро, в руках гитара, а Ольга Ивановна одета в широкую цветастую юбку, в волосах у нее роза, и вообще для своих семидесяти пяти она выглядит несколько экстравагантно...
Но как же Гена?
Мирка провожала ее в аэропорту.
- Ты белье не забыла - то, что мы с тобой выбирали?
- Да взяла я все.
- Ой, блин, как же я без тебя буду-то? Ни с кем не поговорить - меня ж разорвет. Я так чую - убью своего придурка, воняет чужими духами, как скунс, уже третий вечер подряд!
- Мир, да брось ты его, он же полгода тебе изменяет!
- Да замену ему никак не подберу! Что ж я - уйду к телевизору и домашним тапочкам, что ль? Фигушки - уйду только к олигарху, чтоб этот дурак локти сгрыз.
Наташа только вздохнула и с улыбкой сказала:
- Ну, пора... Жди меня - и я...
- Ох как я тебя буду ждать!!! Прямо изождусь! Обещаю: как приедешь, у меня будет что тебе рассказать! - И Мирка вдруг порывисто обняла Наташу: - Спасибо тебе, Пушкина! Ты не только поэт, ты мировая подруга!
Дом был таким же, как на открытках. Мало того, он был настолько таким, что Наташа вдруг почувствовала досаду: и стоило ехать так далеко, чтобы увидеть точь-в-точь такой же домик, как и на фото - аккуратненький, с тем самым балкончиком с розами. Томас - с той же милой улыбкой и в тех же очках в тонкой золотой оправе встретил ее в аэропорту и отвез сюда. Розы уже расцвели - и да, запах витал в воздухе. Впрочем, Наташа вновь словила себя на мысли - в этом запахе было что-то от духов, даже не верилось, что это пахнут живые цветы. Они вошли в дом, он внес ее чемодан, показал комнату, где она будет жить. Обещал показать город и все такое. Он был рядом - человек из плоти и крови, но ей все еще казалось, что она разговаривает с изображением на мониторе. Он словно бы остался плоским, не обретя живого объема.
Потом они много бродили по городу и говорили. Он угощал ее в ресторане, а она дегустировала незнакомые блюда, теряясь во вкусовых ощущениях, словно пытаясь что-то нащупать в темноте. Нарядное платье, купленное в лучшем магазине родного города, временами словно наносило внезапные удары - то у Наташи начинало вдруг нестерпимо чесаться между лопаток, то бретелька соскальзывала с плеча, то казалось, что застежка впивается в спину. Наташа хотела, чтобы рядом с ней стояла чашка - пальцам можно было наматывать на ручку чашки чайный пакетик, но его не было - кто же пьет в ресторанах чай из пакетиков - и пальцы растерянно барабанили по столу.
Потом был вечер - тихий и темный, со сгустившимся запахом роз. Томас был в душе, когда Наташа, вдруг ни с того ни с сего решившись, заглянула к нему комнату. Кровать, стол, на столе ноутбук. Лампа в желтом абажуре. Шкаф. Она подошла к нему и открыла дверцу. Аккуратно на плечиках были развешаны ряды рубашек. Отглаженных, с остренькими уголками воротничков.
Шумела вода в душе, и было слышно, как он тихонько напевает какую-то песенку, что-то незамысловато-детское.
Наташа закрыла шкаф, не выдержав взгляда этой армии отглаженных рубашек.
Звук льющейся воды стих. Томас, видимо, вытирался. Время затаилось.
И вдруг она услышала надтреснутый звон церковного колокола. Один удар, другой... Да, она помнила, Томас показывал ей этот собор, местную достопримечательность. Но почему ночью в нем зазвонил колокол? Зачем тревожить сон мирных обывателей? Нелепо, в высшей степени нелепо. И когда стих последний удар, она поняла, что звук шел из нее. Изнутри.
Она тихо вышла из комнаты Томаса, аккуратно закрыв за собой дверь.
Купленное вместе с Миркой дорогое белье она так и не надела.
Мало того - вдруг наврав о каком-то электронном письме от мамы, вылетела домой раньше, чем собиралась. Удалось обменять билеты. Он провожал ее с той же улыбкой. Говорил много теплых слов, и в глазах его словно не было и тени разочарования. Ей вдруг ужасно захотелось его ударить. Разбить эту лампочку. Но тут же она поняла, что как ни старайся, он не даст звука. Кто-то звучит, а кто-то только говорит - вот и вся разница между людьми. Но это всегда так сложно понять - только неживое может рассказать о живом всю правду. Только вещи по-настоящему знают людей.
Едва самолет взлетел, она заплакала. Громко, горько, по-детски, совсем неприлично. Ее сосед, пожилой господин, протянул ей платок и сочувственно спросил:
- Вы кого-то потеряли?
- Да, - сказала она. - Потеряла. Время и деньги.
Пожилой господин с удивлением посмотрел на нее и ничего не сказал.
А она все плакала и плакала - пока лампа под желтым абажуром перед ее глазами не растаяла в привычной мгле мыслей.
Наташа позвонила Мирке только через три дня.
- Пуш! Ты! Наконец-то! Я чуть не свихнулась! Я тут такого наворотила - упадешь!
- Да я уж ко всему готова - рассказывай!
- А как немец-то?
- Никак.
- Понятно. Я так и думала. Был бы мужик - он бы к тебе еще зимой прилетел. Сам! Тормоз, да и все! Ну хоть город посмотрела, развеялась, платьице выгуляла!
- Выгуляла.
- Слушай, Пуш, у меня к тебе предложение. Почти что руки и сердца. Но не совсем... Хотя я широких взглядов, но ты не думай...
- Не думаю.
- Пуш, перебирайся ко мне, а? Я своего турнула-таки! В первый вечер аж выла от злости, но выдержала. На следующий день кота на улице подобрала. Все же живое существо - с ним легче. Назвала в честь тебя - Александр Сергеевич.
- Юмористка!
- Ну так что, может, ты у меня поживешь? Ты, я и Санёк - ну разве плохо, подруга?
- Я всегда вещи разбрасываю.
- А я типа нет! Я еще и кофе все время на плите забываю!
- Мирка, мы с тобой сожжем дом!
- Мы зажжем, подруга! Ух, как мы зажжем!
Ольга Ивановна не расстроилась - у нее есть Гена, верный муж, отчаянно ревнующий свою старушку к бразильским красавцам на экране.