Откровенно говоря, побаиваюсь я Злобина с первой встречи. Он тревожит меня не чудаковатым поведением и грубыми замашками, а глазами - их настоящего выражения и цвета мне никак не удается определить. И еще я опасаюсь его скрытого внутреннего напряжения, которое ему самому-то тягостно, а нам, окружающим, и подавно явно не предвещает ничего хорошего. Вековой сказал однажды: "Этот человек совершит нечто из ряда вон или примет нечто". Да, предсказывать мы все не прочь, а вот кто бы избавил от свершения подобных предсказаний - это-то всем нужнее!
После "Душегуба" Злобин несколько раз заходил к нам, но не заставал Векового, который постоянно пропадает в школе. О памят?ном педсовете Петр Константинович порядком наслышан - поселок поет о Вековом на разные лады - но все же вечера три выпытывал подробности у меня.
Обвинительная речь Векового привела его в тихий восторг. Тоненько посмеиваясь, он слушал и повторял, под?бадривая мою проклятую болтливость: "Забавно, забавно". Потом о чем-то задумывался, садился в угол, опускал голову и молчал. Поси?дев так минут пятнадцать, уходил, не забывая попросить передать привет Сергею Юрьевичу. Позже я понял, что он специально являлся в отсутствие Векового с целью выведать у меня кое-какие факты, чего и добился, сыграв на моей неизживаемой доверчивости.
Как-то в конце марта Злобин шумно ввалился в нашу обитель и во что бы то ни стало решил дождаться "молодую бестию" - так он за глаза, якобы в шутку, начал называть Сергея. Я заметил: лицо у Петра Константиновича старчески осунулось, побледнело; он совсем перестал следить за своим внешним видом - ногти длинные и гряз?ные, валенки измазаны синей краской, костюм помятый, щетина по скулам. Дело было в субботу вечером, и мне показалось, будто Петр Константинович чуточку навеселе: то приходил понурый и задумчи?вый, а тут с порога:
-Здорово живете, смутьяны! Соскучились небось по мне? Без меня вам никуда нельзя, а мне без вас. Не примете в свое вековое общество - трагедия выйдет, на всю жизнь радости лишитесь!
-А Сергея нет еще,- спокойно охлаждаю его.
-А я ждать буду. У меня для юной бестии сюжетик припасен. Хороший сюжетик-то, генами попахивает. Он же о генах любит по?рассуждать. Вот мы ему приятное и сотворим, а?
Я молчу.
Всегда говорил Сергею: ну что ты со всякими идиота?ми знакомства заводишь? Только и ждешь, когда кто-нибудь из них финт выкинет или в историю втянет. Был у него знакомый - нар?коман, бугай эдакий; не знаю, что их связывало - начнет этот наркоман говорить - всякую чепуху несет, пошлит, а Сергей его остановить не может.
Когда плохо сделается, ему любят душу рас?крывать, наверное, потому, что он слушать умеет. Романтические девчонки к нему в универе цеплялись, проходу не давали, увидели в нем современного Христа, он им о вселенной, о литературе, они и уши развесили - давай стихи и романы писать. Дообщался до того, что повлюблялись в него, как кошки. И моя университетская любовь втрескалась. Ненавидел же я тогда Векового! В отчаяньи драться лез... Но время прошло, вылечило.
Много часов он уделял, знакомым этим, а сам мне жаловался, что устал от них, что надо?ело их просвещать и подбадривать. Избавился от поклонения, когда уехал из города.
Приезжаю, а здесь то же: Наталья Аркадьевна и Злобин на нем свихнулись. Рясов часто заходит, вопросы задает - интересный мужик, говорит редко да метко, ученики по пять раз на день забегают, Сергей с ними спектакли репетирует, книги им читает, спорит, как мальчишка. С ребятами и мне весело. А чита?ет он отменно, особенно стихи. Он одно время пил жутко. Тогда все пили, а он бросил - воспитывал себя, волю закалял. Пессимист был жуткий, стихи мрачные писал: "...услышит, как крик его в без?дне заглохнет, которая жадно глотает умы".
Перебродил и в кни?ги ушел. Читал много, писал стихи и рассказы, и всегда любил спо?рить, метод у него был - от противного, защищал лжеистину и доводил соперников софистикой до бешенства. Себя, говорил, про?веряю. Сейчас он другой. Уверенный. Но, замечаю, людей все же опасается. Обмолвился недавно, что без веры они, от этого все что угодно сделать могут, за кем угодно пойдут, и пьют, деградируют, потому что энергию не вкладывают в настоящее дело, безработные клетки мозга бунтуют. Настоящим делом считает сознательное, вза-имопроникновенное творчество, это, как я для себя домыслил, та?кой период, когда каждый поймет, что сосед, как и ты, тем же жи?вет, к тому же стремится и всегда придет тебе на помощь. Итог общего стремления поэтически назвал: Звездой Разума. Что в это определение вкладывает, так и не объяснил, хотя объяснение навер?няка сформулировал.
Вот я у Злобина, когда тот уселся, и настроился кое-что повыведать - подозревал я, что Вековой ему о своей "теории" основатель?но проговорился.
- О каких генах? К чему вы, Петр Константинович, о генах?- удивленно спрашиваю.
Он на табуретке восседает и смотрит на меня хитро, а глаз не видно, не показывает, сужены глаза на нет.
- Будто ты, плут забавный, не знаешь? Говорил же он тебе, что
я обречен от природы?
Меня задевает, что он Векового на "вы" называет, а мне после?днее время стал унизительно тыкать.
-Мало ли что он говорил! Можете секретничать, упрашивать не буду.
-Говорил, говорил! Он любит поговорить, на то он и учитель. Хотя тебе-то говорить не стоит. Я вот теперь обреченность свою всем организмом чувствую. Сегодня как сюжетик услышал, так мо?ментально понял: меня такой же сюрпризик ждет.
Никогда он так грубо со мной не обходился, мне бы смолчать, но любопытство взяло верх.
-Какой?
-Э, тебе скажи, ты и заболеешь. Давай десять тысяч - продам. Что, нет? Нищий ты, Забавин, ни благородства у тебя, ни денег. Да и больной давно, все вы возле него больные. -А может наоборот - здоровые?
- Это ты-то здоровый? Хо-хо-хо!- глухонько так смеется, подидиота.- Ты же от досады пописываешь, проявить себя перед ним хочешь, то есть пыжишься. Родишься дуб, как дерево,- баобабом, и будешь баобабом сотни лет, пока помрешь. Ну да все это шуточки-прибауточки. Что хотел у тебя спросить - Сергей Юрьевич тебе дает-то читать свои рассказики?
- Мне не нравится ваш тон! Почему я должен перед вами попандопулой вертеться?- не к месту срываюсь я.
- А ты не вертись, не вертись - сиди спокойненько, можешь продолжать писать, вон - листики беленькие перед тобой. Роман, небось, кропаешь, бедняга? Кому? Сергею Юрьевичу твои романы побоку. Они и мне не нужны.
Я собираю со стола листы. Какое ему дело, роман или повесть? Дегенерат!
- Слушайте, если вы будете ждать, то ждите здесь, а я в комнату уйду, чтобы вас не раздражать. Вон, горячий чай - пейте, может, он немного затормозит ваше непонятное возбуждение.
Назойливый человек! Раздевается, гремит чайником и появляется со стаканом в комнате.
- Ты, Забавин... Однако, фамилия у тебя мелкая, то есть прини?женная.
- У вас лучше, что ли?!- вконец свирепею я.- Какого черта вы мне мешаете?!
Он довольно улыбается, отхлебывает.
- У меня фамилия звучная, контраст изображает. А у Сергея Юрьевича и того... Ты меня не гони, не гони. У тебя это не получается. Я гость, а Сергей Юрьевич гостей хорошо принимает, любезно даже. Вот и тебя, студента, приютил; ну-ну, не буду я об этом, знаю, что в знаменитости писательские пробьешься, будешь меня уму-разуму учить, а я буду читать и от твоих сюжетиков облагораживаться, вер?но?.. Что же я хотел сказать-то? Ага! Ты, Забавин, на меня похож.
Обречен ты, то есть. Я присяду здесь, на полу... То есть, ты не пре-ступник, ты в мелких грехах всю жизнь будешь барахтаться, так и помрешь, не заслужив того, о чем и знать - не знаешь. Слушай, Забавин, тебе душа твоя являлась?
Я упрямо молчу.
- Нет? А мне... Ну да ладно! Я о другом. Ты думаешь, откуда я так о тебе угадываю, будущее предсказываю? У Сергея Юрьевича научился, у него теория, как хиромантия, души расшифровывает, а? Рассказал он тебе? Нехорошо! Ты меня игнорируешь, то есть умнее меня выглядеть пыжишься, а я старше тебя, намного! Ты бы уважал или хотя бы делал вид, что ценишь возраст мой. Пообщался я с то?бой последнее время, осторожненько на тебе идеи Сергея Юрьевича проверял и убедился в главном. Я теперь тебя, Забавин, знаю как облупленного, а ты таинственность корчишь, а? Злишься? Ну, про себя-то можно... Я вот много прожил и погано, надо даже сказать, скучно кругом было: поколесить по свету возможности нету, трудись ради плакатного будущего, строят, чтобы сломать и снова строить, рожают, чтобы умирали и рожали, дураков много - их умные оболванивают и сыто живут, большинство копит и рабствует. Вот и жил я, посмеиваясь. А если бы не скука да тупость философская, то кем бы я мог быть? Благороднейшим человеком, энтузиастом или членом правительства. А что - мозги у меня не хуже министерских. А так - на ура - зачем? Чтобы сытнее жизнь была? Для технического прогресса? Или сознание довольным самолюбием тешить? Претит мне это, лучше уж в Африку к обезьянам бананы сбивать да жиреть без всякого прогресса. Нет, пусть другие потешаются. Я смотрел на колокольню общества снизу вверх, так сказать, из быдляческого ов?рага, и, ты усваиваешь (тут он театрально поднимает свой крючко?ватый палец над головой), радовалась иногда душа моя, потому что понимал я многое и не шел на поводу, то есть, как смычок по струнам не ерзал, не хотел смычком быть, свою песню пел. А теперь... Ты что молчишь? Обижаешься?
Чтобы не ругаться, я сижу с книгой в руках, но, естественно, не читаю. Попробуй тут сосредоточиться, когда тут такие излияния!
- Ну, молчи, молчи. Все молчат, трагизма жизни страшатся. Сер?гей Юрьевич не страшится, и ждет его участь, можно сказать, душевная. Я это понимаю, хоть и не достоин... У меня, знаешь, нюх на существенное. А вот другие не поймут, хотя и ведут порядочный образ жизни. Им-то, другим, малость телячья требуется - в подражании жизнь прожить... Читаешь? Забавин, слушай, ты думаешь, что я пьян? Нет, я не пил. Я пьяный навредить могу. Опасаюсь! А тут он... Вчера
опять эта рожа снилась... Зацепил он меня, убил...
Дальше он заговорил несвязно, бормоча под нос, смирившись с моим молчанием.
А я не двигаюсь, думаю о нем, о его многослойных издевках, которые всегда вызывали в душе сумятицу. Многое, многое прознал фельдшер, но почему умышленно запутывает свои мысли?
Вскоре он перестает бормотать, задумывается, опускает голову.
Я сижу, жду.
В таком положении и застает нас Вековой. С его приходом Злобин оживляется.
- Здравствуйте, Сергей Юрьевич! Поджидаем мы вас давненько, а вас все нет и нет. Меня ваш товарищ хорошо принял, чаем угостил, вопросы задавал, разговорами развлекал, хотя и надоел я ему порядочно. Давненько я вас застать не могу, все в делах вы, в делах.
Сегодня Сергей настроен миролюбиво, он вообще в последнее вре?мя редко хмурится, даже на следующее утро после стычки с савинцами напевал и шутил за завтраком. Приход Злобина как будто даже радует его.
- Хорошо, что зашли. Вы на меня все так же в обиде? Нет? Вот и здорово! Давайте чайку попьем.
- А я уже пил,- кивает на меня Злобин.
- Ничего, лишний стакан не помешает. Я проголодался ужасно! Сейчас ребятам Лермонтова читал, поэмы. Вы читали, Петр Кон?стантинович, "Сашку"? Поразительно легко написана!
Все это Сергей говорит на кухне, я остаюсь в комнате, сижу, смотрю в книгу. Злобин стоит в дверях, довольный, посматривает то на меня, то на суетящегося Векового.
- "...Но, внемля громкий стих Корана, бежит опять под сень тума?на, как прежде бегал от меча". Так вы осилили "Сашку"?- снова спрашивает Сергей.
- А зачем мне читать? Я теперь, Сергей Юрьевич, маловато читаю. Интересуюсь, когда подлецов в газетке разафишируют или помрет кто, а пишут романы - все от безделия и желчи. Слабаки пишут. Действовать боятся. Да вот Булгакова вы мне давали - забавные сцены, то есть от ума подверженного.
- Чему подверженного?- слышу вопрос Векового.
- Исканию, Сергей Юрьевич, в первую очередь...
Вникаю в его болтовню и думаю: "Вот еще один поклонник выис?кался, но ему-то поздно меняться, от бессилия еще больше озлобится".
Вековой зовет пить чай. Сегодня он принес пряники - свежие, кофейные.
Непонятно, когда присутствует чужой, мне хочется, чтобы Сергей был прав во всем, и нет обычного раздражения на его уверен?ность и превосходство.
Садимся за стол, я напоминаю Злобину:
- Вы о каком-то сюжетике хотели Сергею рассказать.
Фельдшер не нарадуется, ему приятно видеть Векового в приподнятом настроении, но натура упрямо гнет свое.
- Да, хотел и сейчас расскажу. Таких сюжетиков у меня, Забавин, предостаточное количество, на месяцы рассказов хватит, просто этот свежий, дымится еще. Дело-то, Сергей Юрьевич, такое: тут в сосед?нем районе милиционер один был, хороший такой, способный па?рень, я его преотлично знал... Так вот, женился он не так давно, и ребенок у них появился, и все бы кончилось миром и заслуженной пенсией, да только приходит тот милиционер с дежурства и хлоп
ребенка, ножом то есть, жену из пистолета, а сам на чердаке повесил?ся. Какое же, однако, разнообразие! А сам спокойный был до каменности. Я раз свидетелем такому случаю оказался: браконьеров он по осени задержал, те ему угрожали, и деньги давали, да и влиятельны?ми в районе лицами числились, а он спокойно протокол составил, росписи снял, сеть на спину взвалил и пошел себе по бережку, а место
безлюдное, и ружьишко находилось при нас... То есть при них, при этих браконьерах. Он и не обернулся ни разу. Лицам-то влиятельным вреда никакого не сделал, самого же его и пожурили чины. Лица-то больно нужными оказались, хоть и было у них икры ведра четыре. Ему и сказали: это, мол, не твое дело - браконьерами заниматься, на это другие организации имеются. Честный был человек, милиционер то есть. И не пил. Так что дело темное, жуткое даже. Как же,
ни разу жену пальцем не тронул, а тут - бах - пять выстрелов в
грудь. Говорят, разузнал что-то.
- Может быть, ребенок не его был?- спрашиваю.
= Ребенок-то его, это я точно знаю, жена тихая, скромная. Так что темное это дело. Говорили мне, правда, записочку он оставил, будто в ней написал, что в завтрашнем дне разуверился, то есть будущего светлого не видел. Ну а для таких мыслей у нас наука меди?цина имеется - она-то и определила, с ходу диагноз поставила - шизофрения. Больной, одним словом, милиционер оказался. Вот я и думаю, Сергей Юрьевич, подошел бы вам этот сюжетик для рассле?дования - что откуда берется в человеке? Может быть, здесь что-то наследственное? Душегубство какое - хочешь - кончай себя; ан нет, и других за собой. Абсолютный эгоизм получается. Этот покой?ный страж может быть мысль какую имел, а другие бесятся так, от одной природной злобы или затемнения ума, которое простительно.
- Вы что, Петр Константинович, считаете, что меня одни убий?ства интересуют?- Сергей недовольно морщится, не любит он об?суждать свое творчество.- Вы ошибаетесь, темы разные, волнуют.
- Почитали бы еще как-нибудь на досуге?- пользуется момен?том Злобин.
- У меня мало что получается.
- А вы обо мне напишите, Сергей Юрьевич, обо мне - это ин?тересно и поучительно. Например, как я спешу в рай, а черти меня не пускают, копытами бьют по моей вспотевшей голове и приговарива?ют: "Не достоин! Не достоин!"
- В рай собираетесь?- смешно мне стало.
- Ну, можно и не в рай, а допустим туда же, куда и Сергей Юрьевич, то есть в неизведанность, одним словом. Вот только пони?маю я, что ничего мне не осталось: ни в этой жизни, ни в другой... Отработанный я элементик. Ваша эволюция, Сергей Юрьевич, меня выносила и взлелеяла для того, чтобы выяснить: нужен я или нет. Нет, оказывается, конец. И детей у меня нет, значит, забвение меня ожидает...
- Может быть, вы и правы.
От голоса Векового Злобин вздрагивает, открывает рот, порыва?ется бурно возразить, но тут вмешиваюсь я.
- Почему же забвение? Вам для оптимизма подошла бы индийская философия. Масса жизненных кругов, страдаешь как можно больше в сегодняшнем круге жизни, а после смерти забрасываешься на более престижный, а если плохо страдал и не заработал на престиж, то закидываешься на тот же круг или превращаешься в насекомое. Зато так вечна душа, повторитесь на каком-нибудь круге, пусть в несколько искаженном виде, но повторитесь! А достигнете доверия - за страдания спасение получите, подниметесь выше, в нирвану. У вас еще все впереди.
Моей шутки Злобин не понял или сделал вид, что не понял. Он с минуту думает, тянется в карман за папиросой, деловито спрашива?ет:
- Значит, число людей на планете во все времена должно быть одно и то же? А откуда тогда прирост, демографический взрыв? Души насекомых и разных тварей за страдания перерождаются в людей, что ли?
- Вот этого я, Петр Константинович, не знаю.
- Получается, что души всяких бывших паразитов по земле в людском обличий ходят,- продолжает, будто бы удивляться Злобин.- А я-то думаю, что это люди на насекомых похожи, да и других тва?рей частенько напоминают? Нельзя же допустить, что кто-то новые души штампует. Фабрика по изготовлению ширпотребовских душ! Это ты забавно, Забавин, придумал!
Он гомерически хохочет.
Меня передернуло от его дикого смеха. Вековой тоже - сидит, улыбается.
- Я не придумал, так индийская философия утверждает,- отмахиваюсь я безнадежно.
- Нет, пусть индийцы утешают себя мудрыми сказками, это их национальное дело. А мы должны к Сергею Юрьевичу побольше при-слушиваться: он добра людям желает, верит в дух человеческий, он русский. А будущее у него полюбопытнее, чем твое переселение. Ты всё-таки Забавин, невероятно забавный человек!
- А вы злой, Злобин!
- Бросьте! Не стоит из-за пустяков спорить. Мы прекрасно зна?ем, что Петр Константинович умеет шутить,- все еще улыбаясь, примиряет Вековой.- Вон, берите пряники - мягкие, успокаива?ет.
- Не хочу я успокаиваться, Сергей Юрьевич, не желаю,- Злобин неприятно торопится,- тревожите вы меня очень! Что-то с вами бу?дет? Вдруг и вам не повезет, не достигнете вы задуманного - тогда как? Я потому и деньги подальше спрятал, чтобы вас уберечь, чтобы соблазна не было.
- Какие деньги?
- Как какие? Те, что под досточкой лежали в целлофановом па?кетике. Неужто забыть могли? Вам же денежки нужны, а, Сергей Юрьевич? Для независимости, чтобы в Москву-Ленинград съездить, культуры набраться. Вы и не были там, я знаю. Не век же вам на Дальнем Востоке сидеть...
- Да, я говорил, что собираюсь поездить, но успокойтесь, не на ваши деньги.
- Почему же не на мои?! Можно и на мои. Но лучше, чтобы я их вам сам дал, а вы взяли, от души то есть... Хоть дом на берегу моря покупайте и живите, пописывая,- лицо Злобина краснеет и вдохнов?ляется.- Денег вам моих хватит надолго. Представляете - бухточка такая маленькая, голубенькая, уютненькая, лазурь и даль небесная... Вы утречком на балкон или на террасу вышли - сердце благоухает, вдохновения набираетесь. Можно и искупаться, а потом и о жизни поразмыслить, и пописать, если желание есть, если душа просит. И Наталья Аркадьевна, или еще кто, к примеру, тут же хлопочет, не нарадуется. Идиллия! Почти мечта!
- Вы что, серьезно деньги предлагаете?
- А почему бы и не предложить? Мне они теперь ни к чему! Вот раньше хотел иметь их для свободы душевной, но, думаю, возле Сер?гея Юрьевича мне будет и у моря великолепно, когда стану ощущать присутствие души благородной, то есть вашей, Сергей Юрьевич.
- Перестаньте, Злобин! Вы свои деньги лучше на детские дома переведите или в Фонд мира. А мне они не нужны, даже если вы и серьезно.
А фельдшер говорил вполне серьезно, я это понял по выражению его лица, оно после отказа Векового побледнело, глаз совсем не вид?но стало, руки красноречиво заерзали, задрожали.
- Что же вы, Сергей Юрьевич, меня последней надежды лишаете? Я еще и предложить не успел, а вы отказываетесь. Я, может быть, чистосердечно, а вы...- он встает.- Я, может быть, истинному делу решил послужить, не коптить небо то есть, ваше употребляю выра?жение. Так и убить человека недолго... Или вы считаете, что я не человек?!
- Успокойтесь, Петр Константинович, сядьте,- решительно на-правляется к нему Вековой,- право, нам нельзя встречаться, раздра?жаю я вас. Я порыв ваш понимаю, но все равно - деньги мне ваши не нужны, уж извините. Мир во мне, а я в мире, зачем же торговать?ся? А то получается - мы в жизнь приходим, чтобы получше в ней устроиться и помереть? Чехов в Ялте от скуки плесневел...
О Чехове он от волнения заговорил. Что Злобину Чехов? Тот знать в эту минуту никого не хотел, повел разговор так, будто решитель?ную ставку делает и ждет - пан или пропал!
- Правда, Сергей Юрьевич, возьмите небольшую сумму. Совсем маленькую! Я тон неверный взял, вы извините. И здесь можно жить, что же я, не понимаю, что ли? Куда-нибудь поедете работать, снимете квартиру или дом купите, где вам понравится. Покой вам нужен, измотают вас. А деньги другим я отдать не могу. Пусть страданием новые круги зарабатывают, презираю я их, понимаете? Я бы и Забавину ни копейки не дал, хоть бы и будущего от этого лишился. Они
страдают? Нет! Они раздражаются. А вы - страдаете, мне ваша те?ория подсказала, и верна она, верна! верна!
Началась истерика. Он затрясся, прикрыл лицо ладонью, беззвуч?но заплакал и все выкрикивал: верна! верна!
Ужасно, когда плачет мужчина!
Мы топтались возле него, дали воды, и, когда он успоко?ился, нам пришлось поразиться новой вспышке злобинской ненави?сти. Я не мог себя убедить, что этот человек минуту назад был жалок и сентиментален. Нет, Злобин невероятный Актер!
- Если вы не возьмете денег, то мне ничего не остается, как душу свою умертвить! А такое не прощается! Зачем вы приехали?! Зачем вы вообще нужны?! Люди живут, едят, спариваются, и все прекрасно. Вы их с пути истинного сбиваете - творчеством своим, идеалами ненужными! Вы сумасшедший, а воображаете себя исключением. Вы
что думаете, я шут гороховый? Ошибаетесь! Я жестоко могу ото?мстить!
Он угрожающе поднялся и, возможно, в этот момент и можно было разглядеть его глаза, но я не посмотрел в них, слова и гнев Злобина застали меня врасплох, я не мог ни глаз поднять, ни поше?велиться.
Фельдшер нахлобучил шапку и проворно выскочил за дверь, слыш?но было, как он шумно спускается с крыльца.
Мы долго сидели за столом, стараясь не смотреть друг на друга. Вековой водил пальцем по краю стакана.
Я заговорил первым.
- Взял бы ты у него эти проклятые деньги да сам в фонд Мира перечислил или еще куда, если тебе лично они ни к чему. А теперь жди от него сюрпризов - возьмет и подожжет дом или по голове ночью трахнет. У него вон одни темы на уме - убийства да душа. Видел, как у него руки дрожали? И заговаривается он.
- Пакость он может сделать, а чтобы физически... Я больше за тебя и за остальных боюсь, меня он, думаю, не тронет.
- Почему это ты за меня боишься?
- Да нет, я к слову. Я имею в виду всех.
- Ты не пугай,- я попытался улыбнуться,- мне ядерной угрозы хватает... Слушай, а что это он тебе все о бессмертии говорит? Ты обещал рассказать.
- Не могу... сегодня. Да и ни к чему хорошему, как ты убедился, мои объяснения не приводят. Зачем тебе?
Наверное, я заговорил обиженно, я объяснял, что нельзя держать меня, близкого человека, в неведении, что это нечестно и даже жес?токо.
Я выглядел глупо. И мне стало противно от своего просящего тона.
А он так ничего и не сказал:
- Извини, мне кажется, готовая истина вызывает слепоту у зря?