Галимов Брячеслав Иванович : другие произведения.

Баженов, или Тайна дома Пашкова

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Василий Баженов известен прежде всего благодаря построенному им дому Пашкова в Москве, однако у этого архитектора было и немало других великих творений. В первые годы царствования Екатерины II он пользовался её расположением и получал большие заказы - в частности, на строительство дворцового комплекса в Царицыно под Москвой. Затем всё вдруг переменилось: Баженов попал в опалу, милость императрицы оказалась недолгой. Отчего так произошло, какое влияние имели на это взгляды Баженова и круг друзей, к которому он принадлежал, показано в данной повести.

   Брячеслав Галимов
  

Баженов или Тайна дома Пашкова

Предисловие

   Ваганьковский холм - одно из самых таинственных мест Москвы. В древности на вершине этого холма находилось языческое капище, где обитали духи, обладавшие такой великой и страшной силой, что всходить на холм осмеливались только волхвы, знавшие, как с этой силой обращаться: они творили здесь сакральные обряды и изменяли ход судьбы. Впрочем, языческие духи не всегда бывали страшными: порой они любили и веселье, поэтому древние жители Москвы устраивали здесь гуляния, называемые "ваганками" и давшие название всей местности.
   Влияние язычества ощущалось в Ваганьково и гораздо позже, так что даже властная Софья Витовтовна, дочь могущественного правителя Литвы и жена московского великого князя Василия I, сына Дмитрия Донского, не могла с этим справиться, хотя всей душой была предана христианству. Она построила на Ваганьковском холме и вокруг него двенадцать церквей для очищения от языческой скверны, но всё было напрасно - чем больше боролись с языческими духами, тем более они сопротивлялись. Шутки нечистой силы отличались жестокой насмешливостью, что вполне ощутил на себе благочестивый царь Иоанн Васильевич Грозный. Стоило ему посетить в Ваганьково обветшавший дворец своей прапрабабки Софьи Витовтовны, как в царя вселился зловредный бес, заставлявший его творить срамные непотребства: Потешный двор, устроенный Иоанном Васильевичем на Ваганьковском холме, поражал вакхическими оргиями не только смиренных москвичей, но и видавших виды иностранцев.
   Лишь через много лет, молясь и каясь, Иоанн Васильевич упразднил Потешный двор; радея о пользе государства, царь перестроил его в пыточную тюрьму, где истязали и убивали противников российской державы. Тут же в глубоких подвалах хранилась царская казна и еще многое из того, что Иоанн Васильевич хотел скрыть от людских глаз; его богобоязненный сын Фёдор после смерти отца приказал замуровать эти ужасные подземелья, а внешние постройки сравнять с землёй, - за исключением церквей, конечно.
   Алексей Михайлович, второй царь из новой династии Романовых, полностью отдал Ваганьковский холм церквам и монастырям, переселив живущих в близлежащей слободе москвичей за реку Пресню, где возникла деревня Новое Ваганьково, - а его сын царь Пётр, относившийся к земельным владениям Церкви пренебрежительно, пожаловал Старое Ваганьково своему любимцу Александру Даниловичу Меншикову. Он выстроил на холме роскошный дворец в голландском стиле, однако долго пожить на заколдованном месте Меншикову не пришлось: вскоре после смерти Петра он закончил свои дни в глухой ссылке, а все его владения были конфискованы. Ваганьковский дворец вначале перешёл семейству Романовых, а затем в нём была устроена богадельня, - но и она не устояла здесь, придя во времена правления Екатерины II в столь плачевное состояние, что стыдно было за первопрестольную столицу.
   Между тем, земли Ваганьково, находясь в самом центре города, значительно выросли в цене. Не приходиться удивляться, что невзирая на дурную славу Ваганьковского холма, охотников заполучить его в собственность было немало. Всех обошёл Пётр Пашков, капитан-поручик лейб-гвардии Семёновского полка. Отец Пашкова состоял денщиком при царе Петре, чистил ему сапоги и подавал рюмку водки по утрам, благодаря чему имел большие привилегии при царском дворе и ловко направлял их себе на пользу. В результате, из денщиков он сделался губернатором в изобильном городе Астрахани, а сына своего определил в гвардию.
   Пётр Пашков по ловкости нисколько не уступал отцу: получив от него приличное состояние, он оставил военную службу, женился на богатой купчихе и занялся продажей хмельного. В России это прибыльное дело, и Пашков поставил его на широкую ногу: через несколько лет он стал главным поставщиком водки в стране. Попутно он всеми правдами и неправдами приобретал земли с крестьянами - подкупая канцелярских чиновников, оформляя подложные закладные и просто-напросто захватывая чужую землю самовольным межеванием. Всё ему сходило с рук, ибо имел он большие деньги и большие связи.
   Заполучить Ваганьково было вожделенной мечтой Петра Пашкова: именно здесь, напротив Кремля и на одной высоте с ним он хотел выстроить себе дом. К счастью, в Москве тогда переменилось начальство, что способствовало осуществлению мечты Пашкова. Ранее московским губернатором был Иван Юшков, который, как и многие русские губернаторы, рассматривал вверенное его заботам хозяйство как вотчину, данную ему в кормление. На благоустройство города шли лишь жалкие крохи с жирного губернаторского стола, а поборы с населения достигли немыслимых размеров. При этом даже солидные подношения от заинтересованных людей не спасали от волокиты и необязательности московских чиновников в исполнении нужных решений.
   Пашков так и не смог ничего добиться от Юшкова, но тут в Москве вспыхнула чума, в короткий срок охватившая весь город. Московские власти во главе с Юшковым немедленно покинули древнюю столицу, бросив народ на произвол судьбы. Оставшиеся без призора, отчаивавшиеся москвичи взбунтовались, так что из Петербурга пришлось присылать войска, дабы вернуть народ к повиновению. Императрица Екатерина была крайне возмущена поступком Юшкова и назначила в Москву нового губернатора - Захара Чернышёва.
   Чернышёв, в отличие от Юшкова, вёл дела разумно и рачительно: он и сам был не обижен, и Москва была им довольна. Поборы и подношения сохранились, однако Чернышёв установил в этом отношении чёткий регламент, нигде, разумеется, не записанный, но неукоснительно соблюдающийся. В итоге, Москва существенно преобразилась к лучшему: всего за несколько лет были выправлены обветшавшие улицы, расчищены от грязи рынки, построены новые присутственные места и торговые лавки. Довольная императрица удостоила Чернышёва орденом святого Владимира за славные труды во славу Отечества.
   Пашков сразу же нашёл с Чернышёвым общий язык, чему способствовала не только некоторая степень родства между ними, но и сходство во взглядах на жизнь, - и через непродолжительное время Чернышев распорядился выдать Пашкову документ на вечное и потомственное владение Старым Ваганьковым. Территория получилась обширной, однако, не довольствуясь этим, Пашков прихватил ещё часть чужих владений; соседи подали жалобу, дело дошло до Сената, но, благодаря опять-таки Чернышёву, всё закончилось полной победой Пашкова.
   Заполучив заветное Ваганьково, Пашков решил построить здесь нечто удивительное, такое, чего никогда ещё не было в Москве. По общему мнению сведущих людей, справиться с этой задачей мог только Василий Баженов, архитектор, трудившийся над заказами самой императрицы и сильно уже потрясший Москву своими грандиозными замыслами. Поразмыслив, Пашков обратился к нему, и Баженов взялся за строительство дома на Ваганьковском холме.
  

Удивительная находка

  
   Тихим августовским вечером на берегу Москвы-реки возле Кремля стоял прилично одетый господин и смотрел на строительные работы, которые велись здесь. Кремлёвские стены и башни уже на треть высились от земли; вся набережная была полна грудами кирпичей, горами песка, мешками с известью и крепёжным лесом. Рабочие накрывали холстиной и рогожей выложенную за сегодняшний день кладку и спорили, надо ли накрывать песок и известь?
   - Дождя не будет, чего зря накрывать! - говорили одни.
   - А вдруг к утру польёт? - возражали другие. - Беды не оберёшься.
   - Нет, не польёт, - не сдавались первые. - С чего ему полить? Небо ясное.
   - А коли будет? - в свою очередь, не хотели сдаваться и вторые. - Ежели кладку накрываем, так уж и песок с известью заедино.
   - О чём спор? - вмешался подошедший десятник.
   - Так, вот, Павлантий Африканыч, об укрытии, - сказали рабочие, - вот они не хотят укрыть известь с песком, а мы думаем, что надо. Кабыть дождь не полил.
   - Навряд дождь будет, - снова возразили первые.
   - "Навряд, навряд!" - передразнил их десятник. - А коли в самом деле польёт? Что тогда?.. Не гневите Бога, ребята, укрывайте всё немедля!
   - Эхма! Эдак дотемна провозимся, - сокрушённо вздохнули рабочие. - А в брюхе бурчит, не ужинали ещё.
   - Я бабам наказал сытный кулеш с салом сварить, да хлеба каждому будет по фунту, - ну уж и по чарке, так и быть, нынче славно поработали, - прищурился десятник.
   - Вот за это спасибо, вот это, стало быть, дело! - зашумели все рабочие разом. - Ты не беспокойся, Павлантий Африканыч, вмиг всё укроем, в лучшем виде!
   Наблюдавший эту сцену прилично одетый господин в сердцах стукнул тростью об землю. Десятник повернулся и внимательно оглядел его: лицом тот был похож на дьячка - нос покляпый, лоб неширокий, волосы собраны сзади в пучок; однако лицом благороден, взглядом смел, осанка не согбенная. К тому же, камзол, жилет и панталоны из дорого бархата; башмаки с серебряными пряжками; чулки явно не российского производства, и шляпа так же. А трость вовсе удивительная: черного гладкого дерева с большим серебряным набалдашником, а на нём - мёртвая голова и какие-то знаки по кругу. На безымянном пальце господина - перстень, и тоже с мёртвой головой, а в глазницах её камни, видать, немалой цены.
   - Виноват, ваше благородие, - сказал десятник, подойдя к нему с почтительной улыбкой и слегка кланяясь. - Не могу знать ваших званий и должностей, а потому прошу простить, если не так обратился. Изволите по обязанности наблюдать наши работы или из простого любопытства? Сюда многие благородные господа приходят променад сделать: любопытствуют, как священные кремлевские стены заново воздвигаются.
   - В стенах-то что священного? Разве что поп их в свое время окропил? - раздражённо отозвался господин. - Так неужели всё, что святой водой окроплено, священно, а что не окроплено - нет? В таком случае, срамные части твоего тела священнее твоей бороды; Ломоносов, - слыхал про такого? - написал: "Борода предорогая! Жаль, что ты не крещена. И что тела часть срамная тем тебе предпочтена...".
   Десятник смешался, не зная, как ответить на такое богохульство, и предпочёл неопределённо произнести:
   - Ну это как Бог приведёт...Вам, господам, виднее...
   - Никакого смысла в стенах кремлевских нет, - продолжал раздражённый господин. - Ни священного, ни оборонительного! Крепостью Кремль перестал быть с развитием современной артиллерии: уже царю Петру пришлось строить новые укрепления вне кремлевских стен, дабы отразить предполагавшееся наступление шведского короля Карла на Москву.
   Единственно, вижу в этих стенах историческую ценность, память о нашем прошлом, - переведя дух, сказал господин. - Но и пусть бы оставались со стороны Красной площади и, если угодно, с речки Неглинки, но тут-то, - тут-то зачем?! - выкрикнул он, распаляясь. - Какой чудесный, какой необыкновенный вид открылся бы с Москвы-реки на кремлёвские холмы, не будь тут стен! А на холмах, вкупе с древними соборами, стояли бы величественные здания в духе римского Форума, каким он был в золотой век Рима! От них шли бы к реке прекрасные сады с лестницами и террасами, с фонтанами и всяческими садовыми украшениями... И всё это было возможно, всё это начало уже осуществляться, - а далее и вся Москва преобразилась бы, и Кремль стал бы центром нового города с новой судьбой... - голос господина пресёкся, в груди заклокотало; он вынул из кармана камзола платок и вытер глаза.
   - Не господин ли Баженов вы будете? - вдруг догадался десятник. - Это по вашему замыслу стены снесли?
   - Да, я - Баженов, - убрав платок, с вызовом ответил господин. - Будешь меня ругать? Меня нынче многие ругают... Только ты, Павлантий Африканыч, более моего виноват: я разрушил старое, отжившее, а ты его восстанавливаешь.
   - Моё дело маленькое, ваше благородие. Не я, так кто-нибудь другой, - возразил находчивый десятник и, не сдержавшись, прибавил: - А людям нравится...
   - ...Василий Иванович! Василий Иванович! - к Баженову подбежал запыхавшийся мальчишка. - Меня дядька Прокопий прислал! Просил вас сразу к нему идти; там у него что-то случилось.
   - Господи, что ещё? - вздохнул Баженов. - Мало несчастий на мою голову... Иду, иду!..
   Мальчишка направился было за ним, но десятник схватил его за руку:
   - Стой! Куда ты его зовёшь? Где он ноне строит?
   - Да рядом, в Старом Ваганькове: дом для господина Пашкова... Пусти, дяденька, мне надо бежать! - мальчишка вырвался от десятника и со всех ног бросился за Баженовым.
   - Смотри у меня, пострелёнок, уши-то надеру! - погрозил ему вслед десятник. - Вот и строй, господин Баженов, если внове твои строения не снесут, а в чужие дела не суйся; слишком много о себе полагаешь, - проворчал он про себя и затем крикнул своим рабочим: - Ну что, закончили? Сколько можно возиться-то? Ох, пользуетесь вы моей добротой!..

***

   Строительство на Ваганьковском холме вёл Прокопий Щегловитов со своей артелью; он уже построил десятка два домов и несколько церквей в Москве, Ярославле и Костроме, и по праву считался опытнейшим мастером. Старые постройки в Ваганьково были снесены, готовилась площадка под фундамент - Баженов не мог понять, что могло случиться на этой подготовительной стадии работ. Взойдя на холм, он сразу увидел Прокопия: тот сидел на раскладном деревянном стуле собственной конструкции и пил квас из ковша.
   - Хороший квас делают в Охотном ряду, ох, хороший! - Прокопий Елизарович смачно крякнул и утёр усы и бороду. - В Ярославле тоже квас хорош, но до московского ему далеко; зато пиво в Ярославле варят славно. А вот в Костроме и квас плохой, и пиво не лучше; костромичи молоком, да сметаной, да творогом, да сыром хвалятся, - а на мой вкус это одни пустые названия. Ничего примечательного в Костроме нету, - разве что лапти плетут крепко, хаять не стану, - а кроме лаптей им похвастаться нечем.
   Баженов улыбнулся: Прокопий Елизарович был обижен на костромичей за то, что последний подряд на крупное строительство они отдали другому мастеру, и во всяком разговоре обязательно находил повод помянуть Кострому недобрым словом.
   - Что у тебя стряслось, Прокопий Елизарыч? - спросил он. - Зачем звал?
   - Зачем звал? - переспросил подрядчик. - Пойдём, Василий Иванович, покажу, - он с кряхтением поднялся со стула и направился к котловану, вырытому под основание будущего дома. - Гляди, чего мои ребята откопали!
   Баженов заглянул в яму и увидел выложенный белым камнем широкий колодец, уходящий глубоко под землю; по стенам колодца виднелись остатки винтовой лестницы, а над его верхним краем был вбит крепкий железный штырь, к которому привязана толстая верёвка с узлами.
   - Штырь с верёвкой - это наша работа, - пояснил Прокопий Елизарович. - Уж очень ребятам захотелось посмотреть чего там на дне.
   - Ну и что? Нашли что-нибудь? - спросил Баженов.
   - Нашли, да только не то, что думали. Они, вишь ли, клад надеялись отыскать, - мол, царские палаты здесь раньше были: судя по кладке, колодцу никак не меньше двухсот лет. Выходит, ещё батюшка-царь Иван Васильевич строил, - так, может, казну в этом колодце запрятал? - ухмыльнулся Прокопий Елизарович. - Я им говорю: "Дурачьё! Вы на что надеетесь: если и впрямь клад найдёте, разве господин Пашков вам его отдаст? Земля ему принадлежит, и всё что в земле, полная его собственность. Вас по острогам затаскают, будут допытываться, не стащили ли чего". "Да нам бы только найти, а потом так запрячем, никто не прознает, - отвечают. - И хоть калёным железом нас жги, ни словечка не промолвим; даём в том самую страшную клятву, какая ни есть на свете! А ты, дядя Прокопий, вовсе в стороне: мы и под пытками скажем, что ты знать ничего не знал, ведать не ведал". Ну, вижу, их уже не отговорить: "Что же, полезайте, коли так".
   Далее рассказываю с их слов. Залезли, стало быть, они в колодец; на дне его - два подземных хода; один наглухо заделан: как ни бились, не смогли даже первый ряд кирпичей снять. Вот какой раствор раньше делали, не то, что ныне! Ныне лишь я, да Амвросий Петров правильный раствор делаем, а у остальных не раствор, а сметана костромская...
   - Так что же они нашли? - перебил его Баженов.
   - Имей терпение, Василий Иванович, в наши годы суетиться негоже, - неодобрительно заметил Прокопий Елизарович. - Имей терпение, всё расскажу своим чередом... На чём, бишь, я остановился?... Да, один ход наглухо закрыт, а во второй им удалось-таки пролезть: там, видать, подвижка земная случилась, так вход и осыпался. Они его разобрали, а дальше дверь железом окованная с замками старинными. Они её открыли, - и где только выучились, шельмецы, замки открывать?..
   Зашли внутрь, обрадовались: сейчас, де, золотишком да самоцветами вмиг обогатимся! Глянь, - там большущие комнаты со сводчатыми потолками; нигде ни влаги, ни плесени, и повсюду сундуки стоят. Они в один сундук, в другой, в третий, в пятый, в десятый - везде одно и то же: книги и свитки! Вот разочарование какое: мои ребята до того обозлились, что хотели всё это тут же пожечь, но побоялись сами в огне сгинуть.
   Вылезли из колодца смурые, в тоске и печали, - какие из них сегодня работники? Ты не обессудь, Василий Иванович, но дал я им на водку и отпустил до завтра. Ничто, ребята крепкие: завтра на работе будут в должном виде, не сомневайся. А за тобой я мальчонку послал, - да где же он?.. Опять, поди, на берегу ошивается?
   - Я тут, дядька Прокопий, - отозвался мальчишка. - Сколь времени рядом стою, - не видишь, что ли?
   - Смотри у меня, пострелёныш! - подрядчик отвесил ему подзатыльник. - Будешь от дела бегать, выдеру, как сидорову козу!
   - Где я бегаю-то! - потирая затылок, обиженно протянул мальчишка. - Всё бы вам драться.
   - Я подумал, Василий Иванович, - обращаясь к Баженову, сказал Прокопий Елизарович, - что ты непременно захочешь на нашу находку посмотреть, - так он тебя сопроводит: ты не гляди, что он мал, но ловок и силу не по годам имеет, а мне туда не залезть: я постарше тебя буду... Сможешь по верёвке-то спуститься?
   - Сколько раз приходилось спускаться-подниматься - и по верёвкам, и по прочим шатким приспособлениям. Вспомни, хотя бы, церковь в Ильинском, что мы с тобою строили, - ответил Баженов, пробуя верёвку на прочность. - Принеси мне какую-нибудь одёжку, Елизарыч, а то моя не подходит для таких приключений... А ты, богатырь, возьми чем внизу посветить, и спускайся за мной, - сказал он мальчишке. - Как тебя зовут? Еропка? Ничего, Еропка, - Бог не выдаст, свинья не съест.

***

   В подземелье всё было так, как сказал Прокопий Елизарович: в сводчатых комнатах стояли огромные сундуки, набитые книгами и свитками. Баженов открыл первый попавшийся сундук, достал пожелтевший от времени пергамент с выцветшими чернилами и прочитал: "Litteras de bonitate. Meus discipulus et amicus Nero a pia eius Seneca". - "Письма о добродетели. Моему воспитаннику и другу Нерону от любящего его Сенеки".
   - Бог мой! - воскликнул Баженов. - Неужели подлинник? Ты слышал что-нибудь о Нероне? - спросил он Еропку.
   - Кто о нём не слыхал? - шмыгая носом, возразил Еропка. - Как напьётся, да начнёт безобразить - дым столбом летит! Третьего дня грозился Хамовники поджечь, коли ему в долг опохмелиться не дадут. Даром что с самой Троицы в полицейской части просидел: это когда он чёртом вырядился и в женскую баню залез. Вот визгу-то было, - на всю Москву!
   - Ты про какого Нерона говоришь? - удивился Баженов.
   - Про того самого, воротника с Пречистенки, - про какого же ещё? - в свою очередь удивился Еропка. - Неужто у нас другой Нерон есть?
   - Ты об отставном солдате, что теперь служит сторожем при Пречистенских воротах? - догадался Баженов. - Да, я тоже слыхал о его похождениях. Но это другой Нерон, древнеримский, он императором был.
   - Ишь ты, император, да ещё римский, а имя русское, солдатское! Выходит, они своих императоров нашими именами называли - поразился Еропка.
   Баженов вздохнул и принялся дальше разбирать сундук.
   - Катон... Цицерон... Тацит... Марк Аврелий... Гораций... Вергилий...- шептал он. - А в этом сундуке? Греческое, кажется... Платон... Аристотель... А вот ещё: Эсхил, Софокл, Еврипид... А здесь что? - он открыл следующий сундук. - "Paulus, servus Iesu Christi, ut omnes qui sunt Romae, dilectis Dei" - "Павел, раб Иисуса Христа, всем находящимся в Риме возлюбленным Божиим". И приписка: "Sua manu Pauli scripta". "Собственноручно"... Господь Всемогущий!.. - охнул Баженов и закрыл сундуки. - Таких сокровищ больше нигде в мире не найдётся! Понимаешь ты это или нет? - он потрепал мальчишку по голове.
   - А чего сразу драться? - вывернулся от него Еропка. - Ну, книги, - экая невидаль! Добро бы с картинками, а то одни буковки... Вот на базаре в Китай-городе книжки продают - закачаешься! Я одну смотрел: про путешествия в дальние страны, где живут двухголовые люди в чешуе, водятся змеи о четырёх ногах и птицы с женскими лицами. Картинки в ней на каждой странице - вот такую я бы купил!
   - Ты грамотный? - спросил Баженов.
   - Дядька Прокопий учит меня грамоте, да больно дерётся, - ответил Еропка, почёсываясь.
   - Ученья без слёз не бывает; меня тоже били, когда я учился, - сказал Баженов. - Ты пойми, садовая твоя голова, здесь собрана мудрость человечества: то, что люди поняли о себе, своей жизни, о мире, о Боге. Ведь не твари же мы неразумные, для чего-то нам ум дан?..
   - Это да, - согласился Еропка. - А кто же столько книг запрятал?
   - Я думаю, это знаменитая библиотека царя Ивана Грозного, - ответил Баженов. - Ему она досталась от его бабки, которая была византийской принцессой: перед тем, как турки захватили Константинополь, она уехала оттуда и вывезла с собой императорскую библиотеку. Об этой библиотеке уже тогда ходили легенды: её начали собирать еще в древнем Риме, а потом перевезли в Константинополь и продолжали собирать там. Царь Иван тоже был большим любителем книг; он пополнил эту библиотеку собственным богатейшим книжным собранием. Но этот царь был очень подозрительным, ему всюду мерещились заговоры; если бы Ивану Грозному пришлось бежать из Москвы, взять с собой библиотеку он бы не смог, поэтому и спрятал её в этом подземелье; при нём здесь наверху был царский дворец.
   - Понятно... - рассеянно протянул Еропка и, открыв ещё один сундук, вытащил наугад какой-то толстый свиток. - А это что?
   - "Marcus Vitruvius Pollio. Architectura Universi", - прочитал Баженов. - Витрувий! Учитель всех архитекторов!.. А об этом его сочинении ничего неизвестно, но я догадывался, что оно должно быть. В основе строения Вселенной, живой и неживой материи лежат одни и те же универсальные законы и пропорциональные отношения - ими надлежит руководствоваться при сооружении зданий и построении машин. Так утверждал Витрувий, возводя всё это к высшим силам мироздания, которые мы связываем с Адонаем, Великим Архитектором Мира.
   - Чего? - вытаращил глаза Еропка.
   - Это я возьму с собой, - Баженов спрятал свиток за пазухой. - Давай выбираться отсюда.
   - ...Ну, поглядели? - спросил Прокопий Елизарович, помогая им вылезти из колодца. - Что с этим делать будем?
   - Скажи своим ребятам, чтобы они заложили вход в подземелье и колодец сверху тоже прикрыли, - однако так, чтобы можно было к нему подступиться, если придётся. Сообрази, как это сделать, не мне тебя учить, Елизарыч, - ответил Баженов. - А если любопытные станут сюда приходить...
   - Какие любопытные, - о чём ты, Василий Иванович! - усмехнулся Прокопий Елизарович. - Если бы здесь действительно клад нашли, вся Москва сбежалась бы поглазеть, а книги - кому они нужны? К тому же, ежели люди узнают, что мы вместо клада какие-то книги отыскали, на смех нас подымут, - так что мои ребята зря болтать не станут: кому охота себя на позор выставлять?..
  

Тайное собрание

   Имение Очаково в десяти верстах на запад от Москвы принадлежало князьям Трубецким, самым известным из которых в бурную эпоху дворцовых переворотов в России был Никита Трубецкой. В отличие от многих других представителей знатных русских фамилий, потерявших состояние, а то и голову в это время, Никита умел отлично ладить со всеми быстро меняющимися правителями империи. В последние годы царствования Петра Великого, любившего грубые шутки и непристойные выходки, Никита Трубецкой изображал на пирах теленка: ревел, лягался и совершал и иные вещи, которые совершают животные, но неприличные для человека. Хохотавший до упада над его проделками Пётр сначала возвёл Никиту в звание сержанта лейб-гвардии Преображенского полка, в котором сам был капитаном, а затем даровал офицерский чин.
   В короткое правление Екатерины I, жены Петра, всесильным правителем страны был светлейший князь Александр Меншиков. Безмерной лестью и превознесением его заслуг Никита завоевал доверие и Меншикова, который, как каждый поднявшийся из грязи в князи, был очень чувствителен к людскому мнению.
   После падения Меншикова, когда императором стал юный Пётр II, внук Петра Великого, власть находилась в руках князей Долгоруких, имевших неограниченное влияние на мальчика-императора. Закадычным другом Петра II был Иван Долгорукий, весьма охочий до различных развлечений, особенно до любовных забав. Никита Трубецкой познакомил его со своей женой, которая была недурна собой; воспылав к ней страстью, Иван Долгорукий имел интимные свидания с княгиней Трубецкой прямо в доме её мужа. Никита не только не препятствовал этому, но, напротив, стремился, чтобы Иван Долгорукий чувствовал себя у Трубецких совершенно как дома.
   После скоропостижной кончины Петра II императрицей стала Анна Иоанновна, племянница Петра Великого, дочь его слабоумного брата Ивана. Князья Долгорукие отправились в ссылку, а потом на плаху, но Никита Трубецкой не пострадал: едва Анна Иоанновна взошла на престол, он, решительно отмежевавшись от Долгоруких, тут же принял её сторону. Оценившая его преданность императрица пожаловала Трубецкому чин генерал-майора, довольно высокий для тридцатилетнего человека, и прибыльную должность генерал-кригс-комиссара (главного интенданта) армии. Не довольствуясь этими достижениями, Никита свёл близкое знакомство с фельдмаршалом Минихом, женившись, - после как нельзя кстати последовавшей смерти своей первой супруги, - на любовнице фельдмаршала. Эта бойкая дама следовала за армией Миниха повсюду и даже однажды разрешилась от бремени в военном лагере в ходе боевых действий против турок.
   Благодарный Никите Трубецкому за прикрытие своих амурных похождений Миних закрывал глаза на его упущения по службе и возвысил Никиту до должностей генерал-прокурора и председателя Правительствующего Сената. Это не помешало Трубецкому отвернуться от своего благодетеля после смерти Анны Иоанновны и прихода к власти императрицы Елизаветы, дочери Петра Великого. Более того, именно Трубецкой устроил суд над Минихом и приговорил его к смертной казни, заменённой всемилостивейшей императрицей Елизаветой на пожизненную сибирскую ссылку. А Никита Трубецкой получил от Елизаветы Петровны высший имперский орден святого Андрея Первозванного и деревни с крестьянами.
   После смерти Елизаветы императором стал её племянник Пётр III. Он правил всего один год, но и этого непродолжительного срока хватило Никите Трубецкому, чтобы попасть в число приближенных к Петру III персон и принять под своё командование, в дополнение к уже находящимся в его ведении воинским и государственным учреждениям, Преображенский полк.
   Екатерина II, жена Петра III, вскоре свергла своего мужа, однако Никита Трубецкой не пострадал и при этом перевороте: он добровольно передал Екатерине командование важным Преображенским полком, сыгравшим решающую роль во всех дворцовых переворотах, и Екатерина в благодарность назначила Трубецкого верховным распорядителем на своей коронации.
   Неизвестно, каких бы ещё высот он достиг, если бы возраст и болезни не заставили его уйти в отставку. Многочисленные имения, принадлежащие ему, и солидная государственная пенсия позволили Никите Трубецкому закончить свои дни тихо и мирно, наслаждаясь радостями жизни.

***

   По кончине князя Никиты Трубецкого имение Очаково перешло к его сыну Николаю Трубецкому и пасынку Михаилу Хераскову.
   Михаил Херасков был ярким светилом на небосклоне российской литературы. Поэма "Россиада" принесла ему заслуженную славу и почитание всех любителей изящной словесности. Сюжет поэмы был аллюзией на животрепещущую тему: войну русских с турками и крымскими татарами за Крым. В "Россияде" рассказывалось о завоевании Казанского ханства Иваном Грозным; на стороне русских был Бог и православные святые, против которых ничего не мог сделать мусульманский пророк Магомет, также присутствующий в этом произведении. Кроме того, здесь было множество иных персонажей, включая трёх богатырей, влюблённых в персиянку Рамиду; казанской царицы Сумбеки, безнадёжно любившей крымского хана Османа; восточного чародея Нигрина, несомого драконами. Были ещё аллегорические лица: Безбожие, Корыстолюбие, Злоба, Стыд и прочее, но, главное, воспевались Россия и её мудрая правительница Екатерина:
  
   Екатерина век Астреин возвратит;
   Что в мыслях Пётр имел, то делом совершит;
   От гордых пирамид и титлов отречётся,
   И Матерью она сердцами наречётся;
   Прибежищем она народам будет всем:
   Приидут к ней Цари, как в древний Вифлием,
   Не злато расточать, не зданиям дивиться
   Приидут к ней Цари, чтоб царствовать учиться!
  
   Эти строки понравились императрице; поэма была рекомендована к изданию, а позже включена в обязательный курс школьного образования. Впрочем, Херасков недолго восхищался величием Екатерины: с расширением российской территории помыслы императрицы о придании России более справедливой формы правления исчезли, и реформы, начатые в первые годы царствования Екатерины, прекратились.
   Разочарованный Херасков, искренне болевший за Россию, начал искать иные пути её преобразования. Он был такой не один: по всей стране стали возникать некие общества, немногочисленные, но состоящие из влиятельных людей. Эти общества прониклись распространёнными в Европе идеями "франкмасонов" - "вольных каменщиков". Сами масоны называли себя продолжателями дела строителей храма Соломона. Вначале храм Соломона действительно был храмом, построенным в Иерусалиме для поклонения единому Богу. В храме хранились Ковчег Завета с десятью заповедями и священные книги еврейского народа. Храм несколько раз разрушался и восстанавливался, пока римляне окончательно не сравняли его с землей в I веке после Р.Х.
   С этих пор строительство храма Соломона приобрело фигуральное значение: оно подразумевало хранение особых тайных знаний избранными "строителями". На основе этих знаний масоны надеялись перестроить мир по замыслу Бога, которого они именовали Адонаем или Великим Архитектором Вселенной - об этом шла речь и в книге Витрувия, найденной Баженовым в подземелье на Ваганьковском холме.
   Баженов, Херасков, Николай Трубецкой, равно как другие немаловажные московские жители, разделяли идеи масонов и входили в масонские "ложи"; наиболее влиятельной из них была "ложа Озириса (Осириса)", посвящённая древнеегипетскому божеству возрождения и судье душ умерших. Херасков и Трубецкой отвели для собраний этой ложи Очаково, где был устроен специальный кабинет в саду, в который приходили в условленные дни члены "ложи Озириса". Сюда, в конце августа 1784 года приехал Баженов, чтобы присутствовать на очередном собрании и сообщить братьям-масонам о своём удивительном открытии.

***

   Собрание началось с посвящения нового брата, "профана", в члены ложи. Кабинет был оформлен как подобало обстановке: черная драпировка закрывала стены, на ней были изображены циркули, обозначающие божественный разум, наугольники, обозначающие разум человеческий, и молотки, обозначающие мастерство и усердие. В центре комнаты стоял алтарь с двумя зажжёнными факелами, - символами света истины, который можно увидеть в кромешной тьме, - а между факелами был помещён медальон с тремя лицами, выражающими Силу, Красоту и Мудрость. Над ними сияла шестиконечная звезда, которая представляла собой два совмещённых треугольника, где треугольник, устремлённый вверх, обозначал огонь, а треугольник, устремлённый вниз, обозначал воду - две важнейшие жизненные субстанции.
   Братья, проводившие обряд посвящения, были одеты в тёмные мантии; на груди у них были фартуки, на руках - перчатки. Профан с закрытыми глазами был введён в комнату: он был в одном ботинке, другая нога была босой; одна штанина подвёрнута другая опущена. Таким образом, он был не наг, не бос, не одет, не раздет, - он находился в состоянии неопределённости, он был в пути: он шёл от старого мира к новому, чтобы обрести просвещение.
   Профана поставили перед алтарем, и здесь брат, имеющий высокую степень посвящения и потому руководивший обрядом, стукнул ритуальным молотком по маленькому столику и спросил:
   - Зачем ты пришёл?
   - За истиной и светом, - отвечал профан, заранее наученный, что говорить.
   - Пришёл ли ты с чистыми намерениями или для личной выгоды?
   - Я пришёл с чистыми намерениями.
   - Сделай глоток воды, - поднёс ему чашу брат, проводивший посвящение. - Но помни, если сказанное тобою правда, ты утолишь жажду; если же ты лукавишь - вода обернётся ядом.
   - Я говорю правду, - сказал профан и отпил воду.
   - Хорошо, ты прошёл первую ступень посвящения, - брат стукнул молотком. - Отрёкаешься ли ты от старого мира? Предаёшься ли миру новому всем сердцем и душой?
   - Я отрекаюсь от старого мира и предаюсь всем сердцем и душой миру новому.
   - Составил ли ты письменное отречение от старого мира, ибо отныне ты умрёшь для него?
   - Я составил отречение.
   - Все ли свои пороки ты указал в нём?
   - Все, которые я знаю, - профан отдал братьям бумагу.
   - Пусть вся скверна, что была в твоём старом мире, сгорит в этом священном огне, - сказал брат, проводивший обряд, и сжёг на алтаре лист, поданный профаном. - Ты прошёл вторую ступень посвящения, - брат стукнул молотком. - Встань на колени.
   Профан повиновался.
   - Даешь ли ты обет молчания? Обязуешься ли хранить в тайне всё, что увидишь и услышишь здесь?
   - Даю обет молчания, обязуюсь хранить в тайне всё увиденное и услышанное здесь.
   - Обнажите ему грудь, - приказал брат, проводивший обряд, и затем, приставив к груди профана кинжал, три раза слегка стукнул по нему молотком. Из разрезанной кожи показалась кровь; брат собрал её губкой и обмакнул в чашу с водой.
   - В этой чаше была кровь всех наших братьев, каждого в своё время, - сказал он. - Теперь и твоя кровь смешалась с нашей: отныне ты наш брат. Нарекаю тебя именем "Exeuntes de deserto" - "Вышедший из пустыни" - но никто, кроме братьев, не должен его знать... Встань и познай первую истину - главную цель наша братства. Она состоит в сохранении и предании потомству некоторого важного таинства, дошедшего до нас от древнейших веков и даже от первого человека. Судьба человеческого рода зависит от этого таинства, и мы - единственные хранители его, доколе Бог благоволит открыть оное всему миру.
   - А какое... - хотел спросить новопосвящённый брат, но брат, проводивший обряд, сурово остановил его:
   - Придёт пора, когда ты познаешь большее, а пока довольствуйся малым, ибо то, что достаётся малыми частями, более ценится. Любопытство же оставь в старом мире, как прочие пороки, от которых ты отрёкся... Ступай, - тебя известят о следующей встрече!

***

   После окончания обряда безмолвные, хорошо обученные слуги вынесли алтарь и маленький столик, поставив вместо них большой круглый стол и кресла. Братья, сняв ритуальные фартуки и перчатки, но оставшись в мантиях, расселись вокруг стола. В чаши было налито вино и провозглашен традиционный тост: "За наших братьев, попавших в беду, куда бы их ни забросила судьба", и каждый сделал маленький глоток. Затем члены ложи приступили к обсуждению текущих дел.
   Первое слово взял брат "Eques Septentrionali aquila" ("Рыцарь Северного орла"), в миру звавшийся Николаем Никитичем Трубецким.
   - Великие истины продолжают открываться перед нами, - сказал он торжественно и значительно. - За истекшее с последнего нашего собрания время, руководствуясь "Истинным и полным приготовлением философского камня братьев из Ордена золотого и розового креста", мы с присутствующим здесь братом "Praeco Spiritus", посредством инвокации, иначе называемой теургией, вошли в контакт с духовными силами, лежащими вне физического - сей контакт доказывается особыми зрительными и слуховыми проявлениями, сиречь знаками. С большой радостью сообщаю вам об этом, ибо близка уже наша цель - видение Великого Архитектора Мира, чьё имя может произноситься как Адонаи, и постижение вследствие сего высших истин, скрытых от обыкновенного человека и обеспечивающих понимание природы, физической вселенной и духовного царства.
   - Мы производили инвокацию не с целью вселить в себя неких духов или высших сил, но обрести некоторые способности, которыми эти сущности обладают, - вмешался молодой брат "Praeco Spiritus" ("Вестник Духа"), в миру зовущийся Иваном Владимировичем Лопухиным. - Мудрость Египта, которой мы придаём столь весомое значение, весьма пригодилась в наших опытах: мы представляли себя в образе египетских божеств и пытались взглянуть на мир их глазами. Я был богом Тотом, а брат "Eques Septentrionali aquila" - самим Озирисом.
   - Однако мы не сошлись во мнениях, как следует произносить необходимые заклинания, - продолжал Трубецкой. - В частности, после слов "Fiat voluntas tua", "Да будет воля твоя", должно ли следовать "Evocamus te ut ingrediaris ab inferis", "Призываем тебя, дабы ты пришел из преисподни", или ""Invocamus te ut ingrediaris ab inferis", то есть "Взываем к тебе, дабы ты пришел из преисподни"...
   - Тут и спорить не о чем, - перебил его Лопухин. - Поскольку инвокация подразумевает взывание только к благим духам, должно быть "invocamus te", "взываем к тебе", но не "evocamus", "призываем", что используется сатанистами для вызова дьявола.
   - Нет, в наставления братьев Ордена Золотой Зари определённо указано, что после "Fiat voluntas..." следует "еvocamus te", - не соглашался Трубецкой. - Если нарушить это правило, полная инвокация может не состояться.
   - Она не состоится, если мы произнесём "еvocamus" вместо "invocamus"! - воскликнул Лопухин. - Что за странное упрямство!
   - И я задаю себе такой вопрос: откуда такое странное упрямство в столь молодом адепте? - сказал в ответ Трубецкой.
   - Братья, братья, к порядку! - постучал молотком по столу брат "Michael ab arista naturante", "Михаил от натурального колоса", в миру - Михаил Матвеевич Херасков. - Постижение высшей истины - что может быть лучше для мыслящего человека? Так не омрачайте ссорой ваши достижения; уверен, что тщательно проштудировав труды учёных братьев, вы найдёте решение своей задачи...Но мне хотелось сказать и о другой нашей цели, не менее важной, чем постижение высочайших истин - о преобразовании общества на началах справедливости и братской любви. "Да памятуют все человеки, что они братья суть!"
   - Мы помним этот эпиграф к вашему "Процветающему Риму", но времена сейчас изменились, - сурово заметил брат "Miles North Aurora", "Рыцарь Северной Авроры", зовущийся в миру Иваном Петровичем Тургеневым. Он был моложе всех, но отличался строгим нравом. - За шестнадцать лет, прошедшие с издания вашей повести, верховная власть в России совершенно отказалась от переустройства общества на принципах справедливости. Вы посмотрите, что твориться вокруг: нравы высшего сословия ужасные, народ бесправен и угнетён, большая часть его пребывает в крепостном рабстве; для удержания народа в этом состоянии власть прибегает к самым жестоким мерам.
   Плутни и грабежи верховной власти поражают беспредельной наглостью и отсутствием хотя бы малейших понятий о совести; приближенные императрицы, одобренные её попустительством, не знают меры своему корыстолюбию. В народе говорят, что рыба гниёт с головы, - эта гниль распространяется теперь по всему государственному организму; нужен нож хирурга, чтобы спасти государство от гибели.
   - Остановись, брат! - встревожился Трубецкой. - Надо ли политизировать нашу деятельность? Мы хотим терпеливо исправлять пороки, а не устраивать беспорядки в государстве.
   - Если государство несправедливо, то борьба с ним есть дело справедливое, - возразил Тургенев. - Несправедливым и бесчестным будет оставаться в стороне от такой борьбы.
   - Однако методы борьбы могут быть разными, - сказал брат "Mane Lumen", "Утренний свет", в миру - Николай Иванович Новиков. - Указывая на недостатки власти, с одной стороны, и намечая пути их исправления, с другой, а также составляя план необходимых преобразований, мы тем самым и ведём борьбу с несправедливостью. Книги, которые мы выпускаем, читают многие; сила типографского станка более грозное оружие, чем пушки и ружья.
   - Но без пушек и ружей... - хотел возразить Тургенев, однако его прервал Херасков:
   - А ты как думаешь, брат "Illuminatus Aedificator"?
   Баженов, который носил это имя ("Просвещённый Строитель"), встрепенулся:
   - Моё дело - строить. Что же касается книг, я хотел сообщить...
   - Да, ты ближе всех стоишь к истокам нашего братства, - не дав ему договорить, согласился Херасков. - Оно ведёт свое начало от возведения храма Соломона и, когда цель наша будет достигнута, братство окончит свою деятельность возведением нового храма, не в фигуральном, а в прямом смысле - самого величественного храма из всех, когда-либо бывших на земле.
   - Он будет наполнен святостью и духовностью; он станет хранилищем заветных книг, в которых отражена вся долгая дорога человечества к божественному свету и истине, - продолжил Новиков. - Озарённые этим светом люди смогут утолить жажду из сего кладезя неиссякаемой мудрости.
   - Просвещённые высшим знанием они позабудут распри и войны; мечи будут перекованы на орала, на земле установится вечный мир, - прибавил Трубецкой. - Исчезнут государства и границы, не станет национальностей; сгинет всё, что разделяло людей.
   - Под сенью светлого храма сблизятся все разрозненные враждой, - подхватил Лопухин. - Миллионы обнимутся в братской любви и сольются в единой радости!
   - Но для того чтобы был построен этот храм, нужны стойкость и гордость перед лицом тиранов, - сказал Тургенев. - Угнетенным - помощь, а служителям обмана - смерть!
   - Братья! Наши дела праведные! - взволнованно воскликнул Херасков. - Пусть небесный Судия будет свидетелем нерушимости нашей клятвы и верности обетам братства... Заседание окончено! - он стукнул молотком. - Прошу вас разделить общую трапезу...
   - Василий Иванович, ты что-то сегодня задумчив и рассеян, - обратился к Баженову сидевший рядом с ним на обеде Новиков. - Что у тебя на сердце?
   - Ничего, Николай Иванович, - ответил Баженов. - Был у меня один вопрос, но, кажется, я получил на него ответ. А впрочем, далее видно будет...
   - Тургенев во многом прав: времена наступают нелёгкие, - вздохнул Новиков. - Нашей типографии работать всё труднее: боюсь, как бы её совсем не закрыли. Есть у нас план, к кому обратиться за помощью, но об этом позже. Как ты говоришь, "далее видно будет"...
  

Дворец в Царицыно

   С древних пор земные владыки строили себе роскошные дворцы, которые не только подчёркивали особое положения правителей в обществе, но и даровали им комфорт и наслаждение. Ещё египетские фараоны проживали в огромных дворцах с садами и водоёмами, с множеством хозяйственных и увеселительных построек, и эта традиция прочно прижилась во всём мире.
   С восторгом описывали древние авторы висячие сады Семирамиды в Вавилоне, одно из чудес света, не имеющее, правда, отношения к легендарной царице, но напоминающее о её любви к роскоши. Не меньшее восхищение вызывал дворец царя Саргона, вмещавший 209 залов и лишь немногим уступавший по объёму пирамиде Хеопса.
   Дворцы китайских императоров были также величественны: под них был отведён целый город, в центре которого на трехъярусной мраморной террасе, украшенной бронзовыми вазами, были построены три громадных приемных зала, а всего насчитывалось 8886 комнат.
   Во Франции для Людовика XIV был воздвигнут Версаль, чьё строительство обошлось в 500 миллионов ливров и стоило немалых человеческих жертв. Помимо самого дворца здесь были сооружены водные каскады и фонтаны, бассейны, террасы, цветники, парковые павильоны и многое другое, что должно было подчёркнуть великолепие королевского двора.
   Правители России не отставали от европейских и азиатских владык: скупой на расходы Пётр I не пожалел денег на свой Петергоф, который должен был ни в чём не уступать Версалю. Елизавета начала строительство Зимнего и Царскосельского дворцов, законченное Екатериной II. Льстецы называли эту императрицу Северной Семирамидой, что было намёком не только на величие, но и на всю ту же роскошь. Действительно, пышность покоев Екатерины не знала равных; изящные статуи, зеркала и колоннады, мебель из дорогого дерева, золота, серебра и бронзы, картины известнейших мастеров, даже самые стены комнат императрицы являли собой произведения искусства. Не довольствуясь петербургскими дворцами, Екатерина приказывала строить подобные в Москве и иных городах, где она бывала. Её нисколько не смущало, что всё это обходилось казне в миллионы рублей - в конце концов, не зря же она убеждала своих европейских корреспондентов, что Россия при ней процветает, народ благоденствует, а если от чего и умирает, так лишь от переедания.
   В Москве для Екатерины выстроили Путевой дворец, где она могла отдохнуть перед въездом в город, и приступили к строительству большого Царицынского дворца - его возведение было поручено Василию Ивановичу Баженову. Повинуясь пристрастию Екатерины к пышности, Баженов решил построить целый городок, в центре которого располагалось пять дворцов для императрицы и её сына цесаревича Павла Петровича с семейством, а вокруг - дома для придворной знати и прислуги. Всё это дополнялось парком с мостами и декоративными постройками, вписывающимися в здешний ландшафт.
   Императрице понравился представленный проект, и она повелела начать строительство, однако деньги на него выдавались от случая к случаю, так что работы часто останавливались. Радея об их производстве, Баженов залез в долги, заложил свой московский дом вместе с обстановкой и библиотекой, но и этого не хватало. Вдруг в 1784 году, когда стройка шла уже 8 лет, казна расщедрилась и выделила на Царицыно 100 тысяч рублей; при этом Баженова известили, что в следующем году государыня-императрица прибудет в Москву, так что царицынский дворец должен быть готов к её приезду. Теперь Баженов каждый день ездил в Царицыно, чтобы успеть закончить строительство к установленному сроку.

***

   - Что, заделали твои ребята вход в тайник с книгами? - спрашивал Баженов подрядчика Прокопия Елизаровича, в утренних сумерках трясясь с ним в старом тарантасе по дороге к Царицыно.
   - В лучшем виде, - отвечал он. - Никто не найдёт, а если надо будет открыть, в пять минут откроем; мы свою работу знаем... Но скажи на милость, Василий Иванович, когда мы к настоящему строительству пашковского дома приступим? Подряд взяли, а стройка стоит.
   - Ждём хозяина: господин Пашков в отъезде и окончательный план так и не утвердил, - сказал Баженов. - Но, может, это к лучшему - давай, Елизарыч, на Царицыно навалимся! Дело не терпит, в будущем году сама царица приедет сии дворцы принимать.
   - Это нам известно, - кивнул подрядчик. - Жалко только, что не сразу ты Царицыно нам доверил.
   - Не от меня зависело: объявились ловкие люди, которые с чиновниками общий язык нашли. Но ныне тех чиновников я поприжал - припугнул скорым прибытием царицы; ныне у меня выбор свободный, с кем и как строить, - усмехнулся Баженов. - На тебя у меня надежда, Прокопий Елизарыч, - на тебя и твоих ребят.
   - Мы не подведём, Василий Иванович, успеем к сроку! - уверенно сказал подрядчик.
   ...На стройке вяло копошились рабочие, хотя солнце уже поднялось, и вдали над Москвой-рекой был виден белый шатёр церкви в Коломенском.
   - Видишь, Елизарыч, как трудимся! - воскликнул Баженов. - Никто не чешется, а дворцы ещё вполовину не выстроены... Эй, любезный! - крикнул он одному из рабочих. - На ходу спим?
   - А чего не спать, коли денег не дают? - дерзко возразил рабочий. - Обещали дать, так нету; хлеба купить не на что.
   - Как, не дают?! - возмутился Баженов. - Третьего дня жалование должны были выдать.
   - Вот ты и разбирайся, ваше благородие, где наше жалование, а мы пока поспим: голодное брюхо к работе глухо, - рабочий отвернулся от Баженова и зашагал прочь.
   - Смелый! - заметил Прокопий Елизарови. - Я бы его к себе в артель взял.
   - Да, смелый... - согласился Баженов. - Но отчего жалование не выдали? Ну, задам я сейчас этому мошеннику, местному подрядчику! Давно надо было его взашей гнать!
   - ...А я тут при чём? - оправдывался теперь уже бывший подрядчик, сдавая дела Прокопию Елизаровичу. - Вы думаете, я в золоте купаюсь? Разорение, а не строительство! Деньги из казны дадут, так тут же половину положи в чиновничьи карманы - нешто вы не знаете, как у нас дела делаются?.. Вот ей-богу, себе в убыток работал и рад, что вы с меня эту ношу сняли! - облегчённо перекрестился он.
   - Так уж и в убыток? - буркнул Прокопий Елизарович. - Гляди, я все счета проверю, копейки не пропущу.
   - Ох, господи, что за морока с этим Царицыно! Какое-то проклятое место! - сорвался Баженов. - Строим-строим, никак не выстроим; вечная нехватка денег! Возможно ли столь огромные здания строить столь малыми средствами: триста человек штукатуров наняты по контракту за восемь с половиной тысяч рублей, а выдано им только две с половиной тысячи, и когда они получат остальные шесть тысяч, неизвестно. А ведь сим рабочим надо идти по домам своим -- что же они принесут жёнам и детям?! Бедные плотники, кузнецы, печники, столяры, и всякие другие мастеровые, - всё терпят!.. А я, всё что занял в долг и получил за дом, - истратил на крайние надобности по строению, и со всем тем ещё мучают меня поставщики, не дают нигде мне прохода. Надеялся я на эти сто тысяч от казны, но, видать, напрасно - и они уйдут, как вода в песок! Моего терпения более нету: убегу из Москвы, видит бог, убегу, - стройте, как знаете!
   - Ну, Василий Иванович, что ты разошёлся? - Прокопий Елизарович слегка похлопал его по плечу. - Кто же построит, как не ты?.. Ступай, брат, мы с тобой после потолкуем, - сказал он бывшему подрядчику, - а ты, Василий Иванович, давай, показывай чертежи да планы, и рассказывай о своих замыслах! Ничего, не сразу Москва строилась...

***

   Проведя целый день в Царицыно, Баженов вернулся домой лишь вечером.
   - Опять с утра не евши, так и уморить себя недолго, - говорила его жена Аграфена Лукинишна, накрывая на стол. - Дети забывать стали, каков их отец на вид; всё работа, да работа, дома совсем не бываешь.
   - Что поделаешь, Грушенька, само собой ничего не сделается, за всем глаз нужен, - отвечал Баженов. - Потерпи: закончу Царицыно, легче будет.
   - Да я не ропщу, - сказала жена. - Тебя жалко: почернел весь, осунулся; правильно папенька говорил - твоё ремесло хуже купеческого.
   Аграфена Лукинишна происходила из калужских купцов, земляков Баженова. Её отец Лука Иванович Долгов, приехав в Москву, стал торговать пенькой и вышел в купцы первой гильдии. Он был трижды женат и имел четырнадцать детей; благодаря полумиллионному состоянию отца они были хорошо обеспечены, однако Василий Иванович женился на Аграфене не из-за богатства, а по давнему знакомству с семьёй Долговых.
   После смерти Луки Ивановича семейное дело возглавил его младший брат Афанасий, с которым Баженова связывали не только родственные отношения: Афанасий, так же как Лука, входил в масонское братство и был заказчиком строительства церквей, в которых отражались масонские символы. Одну из них - церковь иконы Божией Матери "Всех скорбящих Радость" на Большой Ордынке начали строить ещё при жизни Луки Ивановича, вторую - Сошествия Святого Духа на Апостолов, что на Лазаревском кладбище, собирались строить сейчас.
   - Не приезжал ли дядюшка Афанасий Иванович? - спросил Баженов, торопливо хлебая жирные щи с бараниной. - Обещал сегодня быть.
   - Как же, приезжал; не застал тебя и сказал, что к вечеру снова заедет, - ответила Аграфена. - Да вот, должно быть, и он - слышишь, в двери стучит? Пойду, открою; поесть не дадут, целый день человек не евши....
   - Хлеб да соль! - войдя в комнату, сказал Афанасий Иванович.
   - Спасибо! - отозвался Баженов. - Садитесь со мной, Афанасий Иванович, - подай дядюшке тарелку, Грушенька!
   - Благодарствуйте, я отужинал, - отказался он. - Добрые люди уже спать ложатся, а вы вечеряете.
   - Если бы ужинать - он только обедает! - фыркнула Аграфена. - Возможно ли так себя изводить? - хоть вы ему скажите, дядюшка!
   - Работа не без заботы, а забота живёт и без работы, - возразил Афанасий Иванович. - Ты ступай, племянница, нам с Василием Ивановичем поговорить надо.
   - Господи, и ночью - дела! - поворчала Аграфена. - Так и помереть можно; вдовой меня хотите оставить, а детей - сиротами! - она вышла из комнаты, хлопнув дверью.
   - Не жалеешь, что женился? - кивнул ей вслед Афанасий Иванович. - Племянница моя с характером.
   - Жена без характера всё равно что гнилая стена - от малой тяжести обрушиться может, - сказал Баженов. - А Грушенька супруга верная, надёжная, в самые тяжёлые невзгоды выстоит.
   - Что, очень худо, Василий Иванович? - спросил Афанасий Иванович.
   - Лучше не спрашивайте, - махнул рукой Баженов.
   - А я к тебе не с голословным сочувствием приехал, - сказал Афанасий Иванович. - Во-первых, деньги привёз на строительство храмов на Ордынке и Лазаревском кладбище. Однако со сроками не тороплю - как построишь, так и построишь...
   - На Ордынке худо-бедно храм строится, а на тот, что на Лазаревском кладбище, у меня проект давно готов! - обрадовался Баженов. - Хочу идеи наши наглядно преподать: на Ордынке поставлю портик с двумя колоннами, отсылающими к колоннам Иерусалимского храма - Якину и Боазу. Имеющий глаза увидит... А в храме на Лазаревском кладбище размещу шестиконечные звёзды, знаки кабалистические и ангелов со свитками - если, конечно, консистория позволит.
   - Вот и славно, - кивнул Афанасий Иванович. - Но у меня имеется для тебя и другой подарок. Господин Юшков, бывший градоначальник, вроде тоже к нам примкнуть желает - то ли раскаялся в грехах своих, то ли поддержки ищет. Есть у него намерение дом себе построить на Мясницкой, и чтобы непременно в духе братства нашего сие строение было. К тебе, Василий Иванович, он обратится, точные сведения имею; средствами он располагает немалыми, так что будет у тебя богатый заказ.
   - Это хорошо, но мне бы с царицынскими постройками разобраться, - вздохнул Баженов.
   - Разберёшься - глаза боятся, а руки делают, - сказал Афанасий Иванович. - Дух твой велик, и от того сила твоя огромная.

***

   -...Вам придётся дать простор воображению, Николай Иванович, чтобы представить, как будут выглядеть эти дворцы, когда мы их достроим, - говорил Баженов приехавшему посмотреть на царицынскую стройку Новикову. - В них соединятся три стиля: широко распространённый ныне классицизм, уходящее барокко в московским виде и обновлённая готика.
   - Отчего же готика? - удивился Новиков. - Я считал этот стиль варварским, отступающим от возвышенных архитектурных примеров Древнего Рима.
   - Не вы один, Николай Иванович, не вы один! - рассмеялся Баженов. - Но поверьте, это заблуждение: готический стиль - большой шаг вперёд по сравнению с римской классикой, он является настоящим прорывом в архитектуре. Взметнувшиеся к самому небу, залитые светом готические храмы стали гимном Создателю, в них столь много божественного, сколько никогда не было прежде. Смысл готики таинственен и в то же время предельно понятен, он сочетает в себе небесное и земное, он суров и одновременно радостен; где ещё вы увидите строгие своды и яркие разноцветные витражи, мрачные башни и стрельчатые арки с ажурными порталами и выразительными скульптурами?
   Как жаль, что из-за глупого противостояния восточной и западной Церкви готика воспринималась у нас как нечто враждебное и была под запретом; как хорошо, что теперь этот запрет снят! Впрочем, не совсем: мой Путевой дворец в Петровском парке достраивал Матвей Казаков, мне не дали... Казаков - самый способный у меня ученик: может так изменить проект своего учителя, что все остаются довольными! - с грустной улыбкой сказал Баженов. - Ну, да ладно, Путевой дворец стоит и царицынский стоять будет... Вы представьте, Николай Иванович, стены из красного и белого кирпича безо всякой штукатурки снаружи, белые пролеты, рёбра, узорочье, - как принято в московском барокко, - и это на готическом каркасе с фасадом, украшенном стрельчатыми арками! А всё вместе объединяется безупречными классическими пропорциями в единой композиции, которая определена законами гениального Витрувия! Ну, не чудо ли?..
   Мало того, - я хочу, чтобы эти дворцы более напоминали величественный замок, чем царское жилище, - нечто вроде замка рыцарского ордена, вдохновляемого идеалами вышнего света, воплощёнными на земле человеколюбием, правдой и справедливостью. Как вам это?.. Признаться, я сам в восторге от своего Царицыно - мне кажется, это будет лучшее, что я построил в своей жизни, - смущённо признался Баженов. - Денег лишь бы хватило; наверно, придётся ехать в Петербург, просить ещё...
   - Искренне желаю удачи во всех ваших начинаниях, Василий Иванович! - пожал ему руку Новиков. - Но разрешите внести ложку дёгтя в бочку мёда: вас не тревожит, что эти строения предназначены для особы, которая всё дальше и дальше уходит от идеалов вышнего света, от человеколюбия, правды и справедливости?
   Баженов помрачнел:
   - Вы говорите о государыне? Да, мне такие мысли тоже приходят в голову. Однако для напоминания о принципах, о которых вы упомянули, я повсюду хочу поставить известные вам знаки, связанные с нашим братством - такие же, какие я ставлю на прочих моих сооружениях. Эти знаки, помимо прочего, наполняют пространство особой сакральной энергией.
   - Боюсь, Василий Иванович, государыня-императрица воспримет ваши знаки с раздражением; вспомните ещё раз слова Тургенева, сказанные на последнем заседании ложи, - покачал головой Новиков. - Благие начинания императрицы остались в прошлом: преобразования на благо общества заменены лживыми словесами, везде царят угодничество, лесть, желание приукрасить действительность. Во время поездок Екатерины по России спешно укладывают дороги перед императорским кортежем, приводят в порядок улицы; на них сгоняют толпы народа, который благодарит государыню за заботу о нём и рассказывает о своей прекрасной жизни. Иногда кому-то разрешают подать заранее проверенное местными властями прошение лично в царские руки, и императрица милостиво удовлетворяет сию просьбу прямо на месте под восторженные крики толпы. А отойдете чуть в сторону, и увидите грязь, нищету, бесправие, унижение - однако это не для глаз государыни, да она и сама не хочет этого видеть!
   Бедствия народные ужасны: прямым следствием их стала пугачёвщина, что так сильно и широко охватила целые губернии наши. Казалось бы, этот жестокий урок должен был вразумить высшую власть, но нет, стало только хуже, а в брожении, что идёт сейчас в обществе, обвиняют людей, не боящихся свободно мыслить и излагать свои взгляды. Мракобесам и гонителям свободной мысли даны ни с чем несравнимые полномочия, с помощью которых они притесняют даже науку. Вспомните, выпущенный Академией наук астрономический календарь был изъят, поскольку духовные цензоры расценили сведения о планетах вредными, "к соблазну народному склонными". Изданная при содействии Ломоносова книга французского академика Фонтенеля "Разговор о множестве миров" признана "противной вере и нравственности"; её также изъяли и уничтожили. Более того, Синод требовал, чтобы и произведения Ломоносова были сожжены, а сам Ломоносов отослан к отцам Церкви "для увещания и исправления". Книгу профессора математики Аничкова публично сожгли на Лобном месте - вы подумайте, как при батюшке-царе Иоанне Грозном! - а профессор Мильман за безбожие был пытан в Тайной канцелярии и выслан из России. Между тем, никто, более чем Церковь, не приучает народ к безверию и безбожию. Да что там говорить - "святые отцы" сами не веруют в Господа, а семинарии превратились у нас в школы атеизма!
   Можно ли мучить человека за его взгляды? Я нисколько не одобряю безбожие и решительно борюсь с атеизмом, ибо считаю его ошибочным и разрушительным для общества учением, но борьба должна вестись словом, а не делом. Как известно, истина рождается в спорах, и чем больше существует разных мнений, тем здоровее и крепче истина, порождённая их столкновением. Отнимая же у своих противников право на свободное суждение, мы рискуем оказаться в плену ложных представлений и совершить непоправимые ошибки.
   Я вижу, как тучи сгущаются и над моей головой, - понизив голос, продолжал Новиков. - Книги, которые выпускает наше "Типографское общество", вызывают сильное неудовольствие у многих приближенных к власти крупных хищников, а им подвывает свора мелких шавок, готовых за остатки трапезы сих крупных зверей пресмыкаться перед ними. На меня то и дело пишут доносы, я устал ходить объясняться в полицию и канцелярию губернатора. Мне недвусмысленно дают понять, что терпение власти скоро кончится, и тогда нечего рассчитывать на снисхождение.
   - Какой же выход? - спросил Баженов, напряжёно слушавший Новикова.
   - Наши братья во Франции ведут дело к полному преобразованию политической и общественной системы своей страны, к тому, что называется "революцией", - ещё более понизив голос, шептал Новиков. - Они убеждены, что апостольская деятельность светочей Просвещения посеяла нужные семена в народе, - что надо лишь устранить губительную власть короля и Церкви, и Франция совершенно преобразится: свобода, равенство, братство станут принципами жизни, справедливые законы обеспечат процветание граждан, исчезнут зависть и вражда, - и тогда осуществятся мечты человечества об идеальном обществе, к чему всегда стремились "вольные каменщики".
   Возможно, для Франции революция действительно благо - в конце концов, французские крестьяне уже четыреста лет, как вышли из крепостного состояния, а мещане более шестьсот лет пользуются правами, которые даёт им городское законодательство. Это в самом деле граждане страны, исполненные чувства собственного достоинства, понимающие свою роль в государстве, к тому же, вдохновлённые идеями гуманистов и просветителей. Да, возможно, революция - благо для Франции, хотя нельзя сказать наперёд, удастся ли избежать при этом насилия и крови, - однако в России всё обстоит по-иному. Пугачёвщина показала, что такое бунт рабов, - тёмных, забитых, не знавших сострадания к себе, а потому не имеющих его ни к кому.
   Море крови прольётся, если у нас вспыхнет революция, но чтобы избежать её, есть только одно средство - устранить причины, которые могут её вызвать. На императрицу надежды больше нет, но есть надежда на наследника престола: Павел Петрович во многом разделяет наши идеи и охотно вступил в одну из наших лож. Вам следует поехать к нему, Василий Иванович, чтобы заручиться его поддержкой. Это наш единственный выход.
   - Мне? - удивился Баженов. - Но почему мне?
   - Вы обмолвились, что собираетесь ехать в Петербург просить денег: вот вам и повод для свидания с Павлом Петровичем, - сказал Новиков. - Ваш визит будет вполне естественен, ведь все знают, что императрица отстранила сына от государственных дел, он покровительствует искусству. Кому же ехать, как не вам, Василий Иванович? Меня просто не допустят к наследнику, другие члены нашего братства тоже под подозрением, а вы, как-никак, почти придворный архитектор, против вас у власти ничего нет.
   - Хорошо, Николай Иванович, я постараюсь свидеться с наследником, - согласился Баженов. - Однако как мне заручиться его доверием?
   - Возьмите вот это, - Новиков протянул табакерку с замысловатым рисунком, на котором угадывались изображения циркуля и молотка. - Увидев эту табакерку, Павел Петрович поймёт, что вам можно доверять.
  

Поездка в Петербург

   Двор Екатерины II делился на две неравные по величине и значению части: меньшую и слабую составлял личный двор цесаревича Павла Петровича. Екатерина, свергнув своего мужа Петра III, отца Павла, объявила себя императрицей до совершеннолетия сына, которому тогда было восемь лет. Затем прошло десять лет, и пятнадцать, и двадцать, а Павел всё считался несовершеннолетним - даже когда ему пошёл уже четвёртый десяток. Было понятно, что Екатерина не собирается отдавать власть сыну, а чтобы ему не пришло в голову последовать примеру матери и занять престол силой, Павла держали поодаль от Петербурга под надёжным надзором.
   В Гатчине, где жил Павел, он создал свой особый мир, полный грёз и фантазий. Здесь существовали порядки, основанные на рыцарстве и высоких идеалах, но в то же время - на строгой дисциплине, которой так не хватало России. Придворные Павла, а ими были люди, отставленные по различным причинам от "большого двора" Екатерины, поддерживали существование этого романтического мира, наполняя его сладкими мечтаниями и дерзновенными замыслами.
   Долгие годы главную роль при дворе Павла играл граф Никита Иванович Панин, который до того возглавлял всю внешнюю политику Российской империи. Он был человеком столь обширных и разносторонних знаний, что в Петербурге его называли "ходячей энциклопедией", к тому же, обладал ясным и острым умом. Если бы к этому прибавились сильная воля и жизненная энергия, граф Панин стал бы выдающейся личностью в российской истории, однако, к несчастью, он был склонен к лени и всевозможным удовольствиям, в числе которых первейшими считал хорошую еду, красивых женщин и игру в карты. Проекты же по преобразованию России, без сомнения полезные и необходимые для неё, оставались на бумаге, - в частности, так и не была принята составленная Паниным первая и весьма разумная российская Конституция.
   Оказавшись при дворе Павла Петровича, куда его удалила раздосадованная конституционным проектом Екатерина, граф Панин в полной мере предался сибаритству, а с цесаревичем вёл беседы на темы мировой гармонии и способах её достижения. Будучи мастером "Великой ложи Англии" в России, Панин сумел вызвать у Павла Петровича живейший интерес к идеям масонов, - настолько сильный, что цесаревич сам вступил в масонскую ложу. Это ещё больше усилило мечтательность и оторванность от реальной жизни Павла, одновременно вызвав некоторые опасения Екатерины, которая побаивалась новых влиятельных друзей своего сына. Однако, поскольку при "большом дворе" тоже было немало масонов, они постарались развеять таковые опасения, и Екатерина до поры успокоилась.
   Следует отметить, что преемником Панина на посту руководителя внешней политики России стал граф Александр Андреевич Безбородко, также принадлежавший к масонам, но умело скрывавший это. Ходили слухи, что огромная коллекция ювелирных изделий и драгоценных камней графа Безбородко, в которой находился и бесценный алмаз величиной с куриное яйцо, являлась масонской сокровищницей, но не было никаких доказательств того, что это правда. Во всяком случае, граф Безбородко пользовался доверием Екатерины, а после смерти графа Панина - и доверием цесаревича Павла. Непостижимым образом Безбородко удавалось оставаться невредимым, находясь между двух огней, - более того, он нисколько не тяготился двусмысленностью своего положения и предавался жизненным удовольствиям ничуть не меньше Панина: страстью Безбородко были оперные певицы и балетные танцовщицы.

***

   Встречу с графом Безбородко устроили для Баженова петербургские братья-масоны, предупреждённые письмом Новикова. Граф принял Баженова поздно вечером, вернувшись из театра и отужинав. Баженов хотел поклониться, но Безбородко с благодушной улыбкой на широком лице поднял его:
   - Полно, какие могут быть церемонии между своими? Простите, что пригласил вас в столь поздний час, но времени не хватает: днём дел невпроворот, а вечером искусством наслаждаюсь. Вы любите театр?.. Видели юных певичек из Театрального училища, слышали, как они поют? Райские птички, право слово, райские птички!.. А танцовщицы? Оленьку Каратыгину не доводилось видеть? Как танцует; какая фигура, какие ножки!.. Был бы поэтом, стихи бы написал о том, как она выходит на сцену в толпе нимф, блистательная и полувоздушная, а потом вдруг взлетает под звуки музыки и летит, ударяя ножкой о ножку! Ах, почему у меня нет поэтического дара; признаюсь, я в Оленьку просто-таки влюбился, несмотря на то, что она мне в дочери годится! - с большим волнением произнёс граф.
   - Ваше сиятельство, я вынужден просить вашей помощи из-за тяжёлых обстоятельств, в которых оказался, - мрачно заметил Баженов, несколько покоробленный легкомыслием Безбородко. - Царицынский дворец, который мне поручено построить её величеством...
   - Знаю, знаю! - перебил его граф. - Денег не хватает.... Экая невидаль! Поди, воруют все, кому не лень, руки греют на строительстве... Нет, нет, не подумайте, к вам это не относится - я наслышан о вашей беспримерной честности!.. Ну, и сколько вам нужно, чтобы закончить стройку?
   - Не считая тех денег, что мне ранее выделили, ещё не меньше ста тысяч! - отчаянно выпалил Баженов.
   - Только-то! Я думал, вы действительно многого потребуете! - рассмеялся граф. - Считайте, что эти сто тысяч вы получили! Поскольку государыня в следующем году намеревается приехать в Москву и посмотреть на ваше творение, казна расщедрится, - однако разрешите дать вам совет, дорогой Василий Николаевич...
   - Василий Иванович, - поправил его Баженов.
   - Да, Василий Иванович... - рассеянно кивнул Безбородко. - Так вот, Василий Николаевич, я ничуть не сомневаюсь в ваших талантах и уверен, что возводимый вами дворец бесподобен, но чтобы приятно поразить государыню, одного этого мало.
   - Я вас не понимаю, ваше сиятельство, - недоумённо посмотрел на него Баженов.
   - Надо создать впечатление, - значительно проговорил Безбородко, сделав упор на слове "впечатление". - Опять не понимаете? Ах, Василий Николаевич, сразу видно, что вы не царедворец! Здесь тот же театр, и надо уметь понравиться государыне искусным исполнением угодной ей пьесы; светлейший князь Потёмкин это преотлично умеет, возьмите его за образец.... Кстати, он успел и в Царицыно отличиться лет десять тому назад - неужто не слыхали? О, это любопытная история, я вам расскажу, - улыбнулся граф. - Потёмкин тогда только-только в фавор попал и очень хотел перед государыней отличиться. Приехала она в Царицыно, а Потёмкин уже там был и так всё устроил, будто она на праздник сенокоса попала: девки-крестьянки в ярких сарафанах водят хороводы, парни соревнуются в удальстве и ловкости, а рослые, специально отобранные косари в косоворотках с красными ластовицами и в поярковых шляпах с павлиньими перьями косят траву под звуки песен. Мало того, Потёмкин сам взял в руки косу и стал косить наряду со всеми, дабы показать своё умение. А после он в расписной лодке катал государыню по пруду, все берега которого были украшены цветами, а затем ей подали "простой крестьянский ужин", как назвал его Потёмкин, ну а уж потом был великолепный фейерверк. Государыня осталась очень довольна; вот бы и вам, Василий Николаевич, что-нибудь эдакое придумать!
   - Я не смогу, - угрюмо отрезал Баженов. - Косить не умею.
   - Зачем же косить? Можно что-то иное сообразить, - эх, жаль, что вы к Потёмкину не допущены, он бы вас научил! - сокрушённо вздохнул Безбородко.
   - У меня к вам есть ещё просьба, - прервал его Баженов. - Помогите мне свидеться с цесаревичем Павлом Петровичем.
   - С цесаревичем? - подняв брови, переспросил Безбородко. - А это зачем?
   - Видите ли, ваше сиятельство, Павел Петрович покровительствует искусству, и я хотел предоставить на его суд некоторые свои замыслы, - неловко стал объяснять Баженов. - По архитектуре, знаете ли...
   - Ага, по архитектуре, - насмешливо прищурился Безбородко. - Удивительно, что кое-кто уже просил меня устроить вам аудиенцию у цесаревича - видимо, тоже для обсуждения архитектурных замыслов.
   - Так что же, ваше сиятельство, могу я рассчитывать? - спросил Баженов.
   - Я бы вам не советовал встречаться с Павлом Петровичем, - на этот раз очень серьёзно сказал Безбородко. - Его плотно опекают, и о вашей встрече немедленно доложат государыне. Учитывая, что она с большим подозрением относится к цесаревичу, каждый человек, встречающийся с ним по своей охоте, тоже попадает под подозрение. Как может выглядеть в глазах государыни ваш визит к Павлу Петровичу? Не сложится ли у неё впечатление (Безбородко снова выделил это слово), что вы приехали в Петербург, чтобы нарочно встретиться с цесаревичем и поговорить с ним о неких вещах, далёких от архитектуры? Не решит ли она, что ваши московские друзья, о которых ей весьма многое известно, направили вас с каким-то особым поручением к Павлу Петровичу? - граф сделал многозначительную паузу, глядя на Баженова.
   - Не буду скрывать, меня действительно просили поговорить с цесаревичем, - решительно ответил Василий Иванович, - но, поверьте, ваше сиятельство, этот разговор касается исключительно будущих планов Павла Петровича. Ни я, ни мои друзья не являемся заговорщиками и не стремимся...
   - Нет, нет, нет! Избавьте меня от подробностей! - Безбородко заткнул уши руками. - Я и так делаю всё что могу для нашего братства, - не втягивайте меня в дела, которых я знать не хочу!.. Хорошо, я устрою вам встречу с цесаревичем, но помните: я вас предупредил. Если накличете на себя беду, не пеняйте потом на графа Безбородко.

***

   Гатчина охранялась так тщательно, будто там находился важнейший пункт Российской империи. Баженов проехал через несколько караульных постов и на каждом у него внимательно проверили документы, записав все данные в особые журналы. Только на самом последнем посту, на въезде в имение караульный офицер ограничился лишь тем, что спросил имя и звание Баженова, после чего приказал своему помощнику доложить о нём его императорскому высочеству.
   Баженов с интересом рассматривал гатчинских караульных: их мундиры были узкими с множеством пуговиц; на плечах, несмотря на промозглый ноябрьский день, были накинуты плащи (на первых постах солдаты были одеты в тулупы и полушубки); из-под шляп виднелись уже не носимые в основной армии напудренные парики. Солдаты стояли на карауле необыкновенно прямо, вытянувшись в струнку; офицер, выслушав Баженова, также застыл прямо и неподвижно, будто манекен.
   Через короткое время вернулся второй офицер и громко доложил, что "его императорское высочество цесаревич Павел Петрович приглашает господина Баженова на личную аудиенцию". В сопровождении этого офицера Баженов прошествовал через большую пустую площадь к гатчинскому дворцу; офицер вышагивал, как на параде, стуча каблуками по каменным плитам; в сером небе над дворцом носились галки с печальными криками.
   Во дворце Баженова провели в гостиную, обитую малиновым бархатом и обставленную золочёной мебелью; на стенах висели три гобелена, изображавшие сцены из "Дон-Кихота". Не успел он войти в одну дверь, как из другой вышел ему навстречу маленький курносый человечек в военном мундире; Баженов узнал цесаревича Павла, которого видел ранее при посещении императрицей Москвы, и низко склонился перед ним.
   - Не раболепствуйте, господин Баженов! - строго сказал Павел. - При виде царственной особы достаточно, как сие прописано в артикуле, полупоклона, сопровождаемого взмахом шляпы. Мы не в Турции, где подданные султана падают наземь при его выходе.
   - Виноват, ваше царское высочество, - отвечал, распрямившись, Баженов. - Не удосужился изучить артикул, о котором вы изволите говорить.
   - Не удивительно! Сейчас столько артикулов выпустили, что за всеми не уследишь! - лицо Павла дрогнуло в подобии ехидной улыбки. - Путаница у нас повсюду, милостивый государь, законов пишется много, один супротив другого, и от этого в государстве беспорядок!.. Садитесь, - сказал он безо всякой паузы. - В приватной аудиенции, которая у нас имеет место быть, этикет соблюдать не должно.
   Баженов присел на кресло, Павел сел в другое, напротив него.
   - Как вы добрались до Гатчины? - спросил он. - Не чинили ли вам препятствий при вашем продвижении?
   - Нет, ваше высочество. У меня сопроводительное письмо графа Безбородко, а кроме того, о моей поездке караулы были, видимо, предупреждены заранее, - ответил Баженов.
   - Ещё бы! - Павел подёрнул головой. - Сюда мышь не проскочит без предварительного уведомления - не знаю только, Гатчину ли от Петербурга охраняют, или Петербург - от Гатчины. Намедни я спросил полковника Бибикова, во сколько времени полк его, в случае тревоги, может поспеть в Гатчину? На другой день узнаю, что у Бибикова полк отымают. Благо, что брат Бибикова в милости у моей матушки и объяснил ей, что вопрос мой не что иное, как военное суждение, а не заговор. Она успокоилась, но сделала выговор Бибикову-второму: "Скажи брату своему, что в случае тревоги полк его должен идти в Петербург, а не в Гатчину"... А как вам мои гатчинцы? - тут же спросил Павел. - Есть ли отличие от иных войск, которые вы наблюдали?
   - Да, и весьма существенные. Ваши солдаты... - Баженов замялся, не зная, как сказать.
   - Ну, что же? Говорите! - Павел от нетерпения стукнул ногой по полу.
   - ... Как на параде. Вид идеальный и движения отточенные, - закончил Баженов.
   - Именно! Всё по артикулу! - воскликнул Павел. - Артикул для армии - фундамент, на котором всё построено: разрушьте его, и армии не станет! Мои гатчинцы - молодцы, порядок у них образцовый, но мало их: я, по праву генерал-адмирала и президента Адмиралтейской коллегии, отобрал солдат из восьми флотских батальонов для несения караулов в Гатчине, общим числом в тридцать четыре человека, - а более матушка не позволила. Есть у меня в подчинении еще лейб-кирасирский полк, но там я лишь на бумаге командир... Вы прибыли для беседы об архитектурных построениях, как мне сообщили? - спросил он. - Сия тема мне интересна; вы, верно, заметили, какую перестройку я веду в Гатчине? Дворец этот достался мне от покойного матушкиного amant`а Григория Орлова, мало им занимавшегося: помещения были неудобными, здания пришли в полную негодность. К тому же, колоннады рушились от верхнего неумеренного груза - от лежащего на них карниза с парапетом и потолков с крышею, а притом - от мокроты и морозов. Мы с женой спать ложились, не зная, проснёмся ли живыми, или во сне погребены будем всеобщим обрушением.
   Я столько трудов и старания сюда приложил, что могу сей дворец своим творением счесть! - гордо проговорил Павел. - Колоннады велел заложить черницким камнем, превратив их в галереи со стеклом, что не только достаточную прочность всего здания обеспечивает, но и защищает от сырости. А если бы вы в парк прошли, то увидели бы, какие там ныне выстроены террасы, насыпные горки, пристани и балконы - с них парк с разных сторон видать. А еще можно на мосты и ворота взобраться на особливо устроенные площадки, и с них тоже на парк посмотреть.
   - Вот это замечательно! - не сдержался Баженов, которому понравился рассказ цесаревича. - Я в Царицыно под Москвой тоже декоративные мосты и ворота возвожу для приятного общего вида. Парк и дворец единое целое составлять должны, - без этого ансамбль не создашь, гармонии не будет.
   Павел с улыбкой кивнул, показывая, что понимает и одобряет слова Баженова.
   - Может быть, вы и у меня когда-нибудь потрудитесь, дарования свои изрядно проявив, - сказал Павел. - Вижу, что замыслы мои вы вполне объять способны.
   - Почту за честь, ваше высочество, - слегка поклонился Баженов и как бы невзначай достал табакерку, полученную от Новикова. Увидев её, Павел переменился в лице и вскочил с кресла:
   - Так вы из наших!.. Но тише, тише! - спохватился он. - У матушки повсюду доносчики - подслушают, доложат... Помните, господин Баженов, я ваш друг и соратник, но вокруг враги, - Павел уселся в кресло. - Так что вы имеете мне передать от наших братьев?
   - Ваше высочество, братство обеспокоено тем, что происходит в России, - начал говорить Баженов. - Что долго объяснять, - вы сами знаете, какие у нас теперь порядки. Николай Иванович Новиков считает...
   - Т-с-с! Не надо называть имена, - Павел приложил палец к губам. - Излагайте лишь суть дела.
   - Если всё не переменить, возможен бунт похуже пугачевского, - сказал Баженов.
   Павел опять вскочил с кресла и забегал по комнате.
   - Вот до чего матушка довела Россию! - не сдержавшись, выкрикнул он. - Везде плутовство на плутовстве; заговоры, замышляющие ограбление казны! В наших делах господствует неимоверный беспорядок: грабят со всех сторон, все части управления дурны, порядок изгнан отовсюду, а императрица стремится лишь к расширению пределов государства... Меня за то, что я не скрываю негодования всем этим, матушка ненавидит, только и думает, как бы извести. Тут как-то у меня горло заболело, так она хотела прислать своего врача якобы для излечения. Знаю я это лечение - отца моего до смерти излечили от геморроя!..
   Сыновей моих против меня настраивает, к себе забрала; старшего, Александра, хочет наследником престола назначить! А я до сих пор в несовершеннолетних хожу, хотя по всем законам давно должен был бы на троне сидеть. Ну, ничего, дайте мне корону надеть, я матушкины порядки искореню: ворьё разгоню, подлость и лесть повыведу, беззаконие уничтожу! Процветёт Россия не силой военной, а внутренним благоустройством: станет государством для всех своих жителей пригодным, а не для одних правящих и к власти приближенных.
   - Так и братья наши думают, - кивнул Баженов. - В этом видят они цель нашего братского объединения, и на вас большие надежды возлагают.
   - Не ошиблись они в намерениях моих; так и передайте тем, кто вас направил, - сказал Павел, подойдя к Баженову и глядя ему прямо в глаза.
   Баженов поднялся с кресла:
   - Благодарю, ваше высочество. Знайте, что найдёте в нас верных своих помощников.
   - Нет ли у вас каких-либо личных просьб? - спросил Павел. - Правда, я мало что могу, но всё же...
   - Просьба у меня одна: деньги нужны на завершение строительства в Царицыно. Однако с этим я обратился к графу Безбородко, и он обещал мне помочь, - ответил Баженов и прибавил: - А то хоть милостыню проси, вконец разорился, - да ещё гонениям и оскорблениям подвергаюсь...
   - Не вы один, не вы один! - перебил его Павел. - В царствование матушки моей все честные люди подвергаются подобной участи, и я - первый. Но верьте, всё исправится, когда я императором стану.
   - Дай бог, ваше высочество! - от души сказал Баженов.

***

   Вернувшись в Москву, он занемог; его лихорадило, бросало то в жар, то в холод. Аграфена Лукинишна растёрла Василия Ивановича водкой, уложила под одеяло и отпаивала чаем с малиной. Через несколько дней к Баженову приехал Новиков.
   - Вы позволите, сударыня, навестить Василия Ивановича? - услышал Баженов знакомый голос. - Я ненадолго, мне необходимо с ним поговорить.
   - А нечего говорить, сударь! - сердито возразила Аграфена Лукинишна. - Он едва от трясучки избавился, но ещё слаб. Вы, поди, о строительстве беспокоитесь? Так он сам туда рвётся, еле удерживаю. Дайте ему в себя придти!
   - Нет, я не о строительстве, - во всяком случае, не о том строительстве, о каком вы думаете, - Баженов почувствовал, что Новиков улыбается. - Обещаю, что никуда не стану его призывать, и разговор наш будет коротким.
   - Грушенька, впусти Николая Ивановича! - через силу крикнул Баженов. - У нас важное дело.
   - Твои дела все важные, - отвечала Аграфена Лукинишна. - Зря я, что ли, тебя лечила? Опять хочешь заболеть?
   - Впусти и закрой дверь плотнее, у нас важный разговор, - повторил Баженов строже.
   - О, господи, и когда это закончится? - возмутилась Аграфена Лукинишна, но подчинилась приказу мужа.
   - Суровая у вас жена, - сказал Новиков, войдя в спальню. - А ещё утверждают, что русские жены смиренные и безответные.
   - Моя не такая, - улыбнулся Баженов. - Зато на неё всегда положиться можно.
   - Это хорошо, - согласился Новиков. - Простите, Василий Иванович, что тревожу вас в болезни, - извинился он, - но не терпится узнать, как вы съездили в Петербург. Надеялся поговорить с вами после очередного заседания нашей ложи, однако вы не пришли. Братья встревожились, да и я тоже - мало ли, что могло случиться. Признаться, известие о том, что вы заболели и поэтому остались дома, даже обрадовало меня: лучше дома болеть, чем... - он не закончил фразу.
   - Я вас понял, Николай Иванович, - кивнул Баженов. - Присаживайтесь на стул, у нас обстановка простая, сами видите.
   - Полно, какие пустяки! Я знаю, вы честным трудом живёте, а этим сейчас в России не разбогатеешь, - ответил Новиков. - Так как ваша поездка в Петербург? Виделись с цесаревичем?
   - Виделся и говорил. Павел Петрович просил передать, что намерения его соответствуют замыслам нашего братства, и, заняв престол, он осуществит их, - сообщил Баженов.
   - Отлично! Я на это и рассчитывал! - радостно воскликнул Новиков. - Как приятно осознавать, что наши идеи так сильно овладели обществом, что проникли в самые его верхи!
   - Людское мнение изменчиво и капризно, как избалованная девица, - возразил Баженов. - Что же касается Павла Петровича...
   - Да, я слушаю, - насторожился Новиков. - Что вас смущает, Василий Иванович?
   - Когда я был в Италии, я посетил там Сан-Марино, крошечное государство размером меньше Москвы, - вместо ответа начал рассказывать Баженов. - Однако именно там многие идеи нашего братства нашли себе надёжное пристанище, - что, впрочем, не удивительно, ибо основателем сего государства был каменщик и провидец Маринус. Тамошние люди живут свободно; правителей избирают всем народом на короткий срок, так что власть находится под полным контролем народа и никакие злоупотребления ею невозможны. Свобода - святая святых жителей этой страны: "Человек свободен и никто не вправе подчинить его", - эта надпись у них начертана на главнейших зданиях.
   Таковые порядки воспитывают в людях гордость, уважение к своей стране и своим согражданам. Я не заметил там ни лжи, ни хитрости, - напротив, решительно во всём видны честность и порядочность. Признаюсь, я наблюдал всё это с восхищением и горечью: восхищением - за сие благословенное государство, горечью - за Россию. Сколько ещё должно пройти времени, чтобы и у нас, в России, люди стали столь же возвышенны и благородны? - спрашивал я себя. - Чтобы власть наша перестала калечить людские души, стирать людей в порошок своим жестоким давлением? Вы правильно давеча заметили, что жестокость порождает лишь ответную жестокость, а Церковь, которая могла бы стать очагом добра и справедливости, сама впала в большие грехи и лишь подливает масло в огонь. Уж я-то знаю, что говорю, мой отец был священником, и я могу подтвердить, что от истовой веры до крайнего неверия - всего один шаг; они побратимы и подают друг другу руки.
   - Всё это так, - согласился Новиков, - однако какое отношение это имеет к Павлу Петровичу?
   - Он раздавлен и искалечен властью не меньше, - а может быть, больше! - чем любой другой из несчастных наших граждан. В нём есть что-то нездоровое, больное, в прямом смысле слова. Я боюсь, что став императором, он явит нам нового Нерона или Калигулу российского образца. У них ведь тоже были благие помыслы в начале царствования - достаточно сказать, что воспитателем Нерона был сам Сенека... Кстати, вы знаете, я взялся строить дом господину Пашкову на Ваганьковском холме, - так при закладке фундамента мы...
   - Мне кажется, вы преувеличиваете, - не слушая его, возразил Новиков. - Павел Петрович...
   - Сударь, вы обещали, что разговор будет коротким, - перебила его вошедшая в спальню Аграфена Лукинишна. - Василию Ивановичу надо отдыхать.
   - Виноват, сударыня, уже ухожу, - заторопился Новиков. - Выздоравливайте, Василий Иванович, и тогда мы с вами договорим.
  

Разгром

   Екатерина II прожила три жизни. В первой она была немецкой принцессой Софией или Фике, как её называли домашние. Княжество, в котором она родилась и выросла, было таким маленьким, что его границы можно было разглядеть в подзорную трубу с балкона княжеского дома, а отец Фике, несмотря на то, что состоял в родстве с половиной правящих семейств Европы, был таким бедным, что должен был поступить на службу к прусскому королю комендантом небольшой крепости.
   Жизнь княжества подчинялась раз и навсегда установленному распорядку: всё здесь было посчитано и учтено, доходы и расходы аккуратно записывались в приходно-расходные книги, и нельзя было потратить ничего лишнего без обсуждения и тщательной проверки необходимости этого уважаемыми господами из княжеского Совета.
   Поскольку отец Фике всё время находился на службе, воспитанием дочери занималась мать. Главной целью воспитания было подготовить Фике к замужеству с каким-нибудь из принцев из такого же маленького княжества, то есть научить её вести домашнее хозяйство, достойно исполнять семейные обязанности и растить детей в соответствии с обычаями протестантской веры. К огорчению матери, Фике имела слишком живой характер и совершенно не нужную для будущего замужества любознательность; возможно, это объяснялось влиянием французских учителей, которых, по требованию времени, мать должна была нанять. Другим поводом для огорчения было чрезмерное влечение Фике к мальчикам, чью компанию она явно предпочитала девичьей; таковое поведение также могло создать проблемы в будущем браке.
   Строгостью, бдительным надзором и неизменной требовательностью мать пыталась направить дочь на путь истинный, и, вероятно, это удалось бы, если бы Фике действительно вышла замуж за одного из соседних принцев: наверно, она не стала бы идеальной немецкой женой, но вряд ли сильно отличалась бы от прочих. Однако всё перевернул невероятный случай: российская императрица Елизавета вдруг выбрала её в невесты своему племяннику Петру, наследнику престола, - таким образом, Фике из принцессы крохотного немецкого княжества сделалась наследницей бескрайней Российской империи и начала свою вторую жизнь.
   Эта жизнь оказалась намного труднее первой, и дело даже не в том, что, приехав в Россию, Фике почти ничего не знала об этой стране, её народе, вере и обычаях, и ни слова не говорила по-русски, - тут она как раз справилась. С большим прилежанием взявшись за изучение русского языка, Фике уже через год сносно объяснялась на нём, хотя так и не избавилась от немецкого акцента, а при письме допускала немало ошибок. С таким же старанием она стала перенимать русские обычаи, познала православную веру и перекрестилась в неё, получив новое имя - Екатерина. В России её стали считать за свою, и редко кто вспоминал, что в жилах Екатерины нет ни капли русской крови.
   Со всем этим она справилась, однако её жизнь при дворе была невыносимой. Императрица Елизавета, полюбившая жену своего племянника, тем не менее досаждала ей своими капризами, а порой - открытой грубостью. Елизавета, в сущности, была добродушной женщиной, но взбалмошной, вспыльчивой и непостоянной. Она жила одним днём и обижала окружающих её людей, ничуть не задумываясь об их переживаниях. Положение усугублялось тем, что власть императрицы никем и ничем не была ограничена, никто не смел остановить Елизавету, указать на причиняемые ею обиды и сделанные ошибки.
   Много чего вытерпела Екатерина от своей царственной тётушки, но ещё хуже была жизнь с мужем. Пётр, немец по отцу, выросший в немецких землях, говоривший по-немецки лучше, чем по-русски, любил, однако, русских женщин, причём, простоватых, недалёких, толстых и уютных, как домашняя перина. Екатерина, милая, общительная, любознательная, стремящаяся жить полной жизнью, вызывала у него величайшую неприязнь; к тому же, он был капризен не меньше Елизаветы, и вступление в брак не по своей воле изначально настроило Петра против жены. В первую брачную ночь он пренебрёг своими супружескими обязанностями, вместо этого издевательски заставив новобрачную играть с ним в солдатики. На протяжении последующих нескольких лет он по-прежнему избегал близости с женой, выказывая Екатерине полное пренебрежение. Лишь когда Елизавета, отчаявшаяся заполучить внука, приказала запереть племянника в спальне с Екатериной и не выпускать его оттуда, пока он не исполнит супружеский долг, брак окончательно свершился.
   Последствиями ненормальной семейной жизни стали для Екатерины, во-первых, нелюбовь к родившемуся от Петра сыну, в котором она видела повторение его отца; во-вторых, амурные приключения на стороне - всегда испытывая сильное влечение к противоположному полу, Екатерина открыла теперь для себя целый мир восхитительных наслаждений.
   Императрица Елизавета, в молодости сама весьма расположенная к любви, к старости сделалась святошей и ханжой. Похождения невестки раздражали Елизавету, былая привязанность к ней сменилась едва ли не ненавистью: императрица подумывала о том, чтобы заточить Екатерину в монастырь. В довершение всего, запутавшаяся в долгах Екатерина вступила в тайные сношения с англичанами и пруссаками, с которыми Россия враждовала, так что заточение в монастырь могло произойти в любую минуту.
   И опять помог счастливый случай: императрица Елизавета скончалась в возрасте 52 лет. Правда, власть перешла к Петру, от которого Екатерине тоже не приходилось ждать ничего хорошего, но он был настолько нелюбим в России, что свергнуть его с престола не составило большого труда. Григорий Орлов, очередной любовник Екатерины, поднял гвардию, и Пётр должен был отречься от власти, а вскоре Алексей Орлов, охранявший свергнутого императора, отправил его на тот свет.
   Началась третья жизнь Екатерины, самая приятная из всех: полная хозяйка необъятной страны Екатерина могла делать, что хотела. Робкие реформы внутреннего управления и хозяйства, предложенные некоторыми прогрессивно настроенными людьми из образованных слоев общества и проводившиеся в первые годы царствования Екатерины, наглядно показали, что они никому в России не нужны. Народ и так благоденствовал, как о том постоянно докладывали Екатерине, и чему она охотно верила, система государственного управления была отлажена. Если и виднелись в этой системе некоторые тёмные пятна, такие как мздоимство и воровство, то их можно было вывести с помощью манифестов и указов; правда, Екатерина скоро убедилась, что какие бы указы не принимались, пятна никак не выводятся - для этого нужна была коренная реформа всего государственного строя, но это уже были опасные и ненужные мечтания. Екатерина ограничилась лишь тем, что убрала с должностей нескольких самых отъявленных мздоимцев и воров, да и то не наказала слишком строго, отправив их доживать век в родовые имения.
   Неприятным и неожиданным событием царствования Екатерины стала пугачёвщина, - неожиданным потому, что было непонятно, как благоденствующий народ мог взбунтоваться, в связи с чем возникло предположение, что это было подстроено врагами России, - однако пугачёвщина была подавлена с божьей помощью, а в это же время присоединены новые земли на Черном море. Их приобретение вызывало бурный восторг в обществе - верховной власти готовы были простить теперь всё что угодно.
   Екатерина, вполне понявшая эти настроения, стала проводить соответствующую политику и не ошиблась. Присоединение к России новых земель привело к обожествлению Екатерины: её изображали в виде богини, ей писали возвышенные оды, каждый почитал за счастье увидеть её воочию, в домах висели портреты Екатерины и стояли её бюсты. Иногда она сама посмеивалась над такими бурными проявлениями верноподданнических чувств, но не стеснялась использовать их для собственного блага. Её потребности ныне не знали границ, она жила в невиданной роскоши и тратила миллионы на себя и своих любовников. Подарки лишь главным фаворитам Екатерины и расходы на их содержание составили 92 миллиона 820 тысяч рублей, что превышало размер годовых расходов государственного бюджета. Кроме того, любовники Екатерины получали ордена, военные и чиновничьи звания, назначались на высокие должности, не имея при этом никаких заслуг, а часто и способностей.
   Точно так же одаривались все, кто был приближен к императрице, а уж они, в свою очередь, не забывали позаботиться о своих родственниках. Этому примеру следовали на всех этажах власти, из-за чего мздоимство и воровство в России скоро достигли запредельных размеров, причём, существовали негласные правила - на каком месте, кому и сколько позволяется брать; любые покушения на этот порядок рассматривались, опять-таки, как происки враждебных России сил.

***

   На протяжении последних десяти лет бессменным фаворитом Екатерины был Григорий Потёмкин. Это не означало, что у неё не было других любовников в эти годы, через постель императрицы прошло немало мужчин, но Потёмкин оставался не только интимным другом Екатерины, но её опорой и советчиком. Ему одному было дано право входить в её личные покои в любое время без доклада; ему одному она доверяла полностью.
   В это утро Потёмкин пожелал выпить кофе с Екатериной. Она за ширмами сняла с лица яблочное пюре, которое наносила для омолаживания, протерла кожу отваром липового цвета, ромашки, шалфея и хвоща, и, выйдя из-за ширм, принялась готовить кофе. Обязанность готовить кофе для мужа входила в перечень того, что должна была уметь принцесса маленького немецкого княжества, и Екатерине нравилось представлять себя ею в домашней обстановке.
   - Доволен ли мой повелитель своим утренним кофе? - шутливо спросила она. - Я очень старалась вам угодить.
   - Такого кофия никто больше не готовит - куда до него турецкому! - ответил Потёмкин. - Тебе, матушка, кофейню открыть бы, отбою не было бы от посетителей.
   - Что же, в молодые годы я могла бы стать хозяйкой кофейни или ресторации - я ведь неплохо умею стряпать. Видно, я зарыла свой талант в землю, променяв место трактирщицы на должность российской императрицы, - всё так же шутливо сказала Екатерина.
   - А мне надо было уйти в священники, тоже были к этому способности, - поддержал её тон Потёмкин. - Сейчас, глядишь, уже архиереем был бы.
   - Значит, мы оба изменили своему призванию, - улыбнулась Екатерина.
   - ...Ох, Гришенька, стара я становлюсь, стара, - жаловалась она, отпивая из фарфоровой чашечки крепчайший кофе. - Скоро пятьдесят шесть исполнится; короток бабий век, - так ведь в народе нашем говорят?
   - Про тебя никто такого не скажет, - возразил Потёмкин. - Ты, Катенька, душой и телом молода: про таких, как ты, в народе говорят "баба-ягодка".
   - Льстец! - погрозила ему пальцем Екатерина. - Умеешь подольститься, верно про Потёмкина таковая молва идёт! Ну, не хмурься, сердечный друг, - это я по своей бабьей глупости чужие измышления повторяю.
   - Вот ты шутишь, а мне часто не до смеха бывает, - сказал он. - Все на Потёмкина зубы точат, всем он мешает, как кость в горле. А отчего? От того, что вижу их насквозь, со всеми потрохами, и каждому настоящую цену знаю. Что они тайно вытворяют, я открыто делаю, - а чего стесняться-то, коли в такой стране живём?
   - В какой это "такой"? Ты, Григорий, подобными словами не кидайся! - оборвала его Екатерина. - Я служу России не за страх, а за совесть, изо всех сил, до изнеможения, чтобы стала она поистине великой державой.
   - Надо, надо было мне в своё время в священники, а лучше того, - в монахи податься, - пригорюнившись, сказал Потёмкин. - Твой любезный кавалер Гришка Орлов удержал: нравилось ему, видишь ли, как я голосам его знакомых подражаю.
   - Что было, быльём поросло, и Григория Орлова уж нет более среди нас, - возразила Екатерина. - Но отчего ты столь печален сегодня, или опять приближение злой ипохондрии почувствовал?
   - Нет, не ипохондрия, есть чего посерьёзнее, - Потёмкин замолчал, глядя на Екатерину.
   - Господи, помилуй! - усмехнувшись, перекрестилась она. - Что же ещё за болезнь тебе угрожает?
   - Да мне, а тебе, матушка, - заговор у нас обнаружился, вот какое дело, - со значением сообщил Потёмкин.
   - Так уж и заговор? - насторожилась Екатерина. - Почему же ты мне об этом говоришь, а не начальник Тайной канцелярии?
   - Я при твоей особе состою не для одних развлечений, но и чтобы охранять твоё царское величество от различных напастей - так я свой долг понимаю! - вскинул голову Потёмкин. - Может, ты по-другому считаешь, - так прости меня, дурака!
   - Полно, Гришенька, сердиться, - Екатерина погладила его по руке. - Я равного тебе во всём мире не вижу, и ты про то ведаешь... Ну же, расскажи всё по порядку.
   - Масоны московские и здешние, петербургские, хотят всю империю твою перевернуть... - начал Потёмкин.
   - Масоны? Только-то! А я уж подумала, что действительно заговор образовался! - засмеялась Екатерина. - Эти чудаки, право же, не опасны: пусть себе помышляют о новом храме Соломона и постижении высшей истины.
   - Ты, матушка, их недооцениваешь, - возразил Потёмкин. - Масоны провозгласили своей задачей разрушение всех мировых религий и монархий, а также и народностей, чтобы не было больше ни границ, ни наций. Вот тогда они создадут своё правительство, всемирное, а мы все будем ему подчиняться, аки бессловесные рабы.
   - О едином надо всеми правительстве писал ещё старик Платон, а вслед за ним и другие мудрецы, да что толку? Всё это одни пустые мечтания и неосуществимые проекты, вроде строительства Вавилонской башни, - чтобы её до небес выстроить, нужно все народы объединить, но такого никогда не будет, - тонко улыбнулась Екатерина. - А от наших доморощенных мечтателей мы никакого вреда не видим, - напротив, они о просвещении народа заботятся и тем большую пользу государству приносят.
   - Просвещение?! Как бы ни так! - зло ухмыльнулся Потёмкин. - Они пагубный дух сомнения, неверия и разрушения в народ вносят и против законной власти его настраивают. Посмотри их сочинения: ядом они исходят, всё, де, худо на Руси, ничего хорошего нет - правление никудышнее, повсюду воровство и мздоимство, власть прогнила и смердит. Злопыхательство сие многие неискушённые умы отравляет.
   - Недостатки наши мы и сами изобличаем, а я - прежде всех. Даже журнал сатирический издавала, ты помнишь? - продолжала улыбаться Екатерина. - Но мощь и расширяющиеся пределы державы нашей гораздо более для общества значат, чем внутренние неустройства, - так что пусть себе злопыхатели болтают, кто их слушает? "Собака лает, ветер носит", - верно в народе говорят.
   - Однако ныне они прямо вступили на путь измены и заговора - против тебя, матушка, злоумышляют, - упрямо продолжал Потёмкин. - Посланец их, Баженов, приезжал на днях сюда, в Петербург, и имел тайную беседу с Павлом Петровичем.
   - Вот даже как... - улыбка сошла с лица Екатерины. - О чём же они беседовали?
   - Известно о чём: Павла на престол, а тебя - в монастырь, или в крепость под строгую охрану. Павел сам в масоны подался, и они на него большие надежды имеют, - злорадно сказал Потёмкин.
   - Вот уж поистине, яблочко от яблоньки недалеко катится! - не сдержавшись, вскричала Екатерина. - От отца его России один вред был, и этот уродец по отцовским стопам пошёл! Выносила я своём чреве змеиное семя, теперь расплачиваюсь.
   - Всё в твой власти, матушка, - сказал Потёмкин. - Вся Россия дивится, что ты так долго это голштинское отродье терпишь и его дружков зловредных. Вот бы разом с ними теперь и покончить!
   - Но Баженов каков! - продолжала негодовать Екатерина. - Я ли не закрывала глаза на его выходки, на художества его немыслимые, кои у столь многих людей справедливое возмущение вызывали?! Сколько раз мне на него жаловались, но я не слушала, наоборот, ограждала от нападок и планы его поддерживала. Вот, дворец в Царицыно нынче строит...
   - Который гнездом Павла Петровича и масонов должен сделаться, - подхватил Потёмкин. - Для Павла помещения возводит больше и богаче, чем для тебя, императрицы всероссийской, и все строения украшает множеством символов масонских. Но бог бы с ними, символами, сие малый грех, а великий - в другом: господин Баженов строит Царицыно, как обычно монастыри строят, да только с издёвкой. Вместо собора он означил увеселительный дворец, вместо часовен и церквей - беседки для кавалеров и дам. Это прямое есть издевательство над святынями православия, что, впрочем, не удивительно, ибо для масона непременной обязанностью является.
   - Скажи на милость, а мне это в голову не пришло! - поразилась Екатерина. - Видно, впрямь, на всякого мудреца довольно простоты... Спасибо тебе, Гришенька, милый друг, - ты хоть и одним глазом на мир глядишь, а больше всех видишь, - Екатерина перегнулась через стол и осторожно поцеловала Потёмкина в единственный его глаз. - Я им покажу, как заговоры плести, с Павлом тайные беседы иметь! - гневно продолжала она. - Собиралась я в Москву ближе к осени поехать, но откладывать нечего: надо раздавить тамошнее масонское гнездо без промедления, пока ядовитые гады из него по всей России не расползлись.

***

   - ...Понравится государыне наше творение? Как думаешь, Прокопий Елизарыч? - спрашивал Баженов подрядчика, вновь и вновь окидывая взглядом Царицыно в день приезда императрицы.
   - Отчего же не понравится? - спокойно отвечал он. - Чай, не хуже других дворцов.
   - Ну, спасибо, Елизарыч! "Не хуже"! - усмехнулся Баженов. - А я хотел, чтобы это было моей лучшей постройкой.
   - Можно и так сказать, Василий Иванович, - согласился подрядчик. - Уж точно - самое большое наше с тобой строительство. Неплохо получилось - сразу видать, что не костромичи строили. В Костроме ведь строить не умеют; в Костроме...
   - Эй, дядька Прокопий, вон карета едет! - закричал крутившийся возле них Еропка. - Кажись, сама царица!
   - Я тебе дам царицу! - щёлкнул его по лбу Прокопий Елизарович. - Чего ты здесь околачиваешься, других дел нету?
   - А чего я - хуже прочих? Мне тоже охота на царицу поглядеть, - обиженно протянул Еропка.
   - Нет, Еропка, это не царица, - сказал Баженов. - Царица в таком скромном экипаже не ездит. Сдаётся мне, что это моя Аграфена Лукинишна катит: она хотела со всем семейством сюда пожаловать, - и попробуй её отговори!
   - ...Вот и мы, - вылезши из кареты сама и помогая вылезти детям, говорила Аграфена Лукинишна. - А дядюшка Афанасий Иванович не захотел ехать ни в какую! Коли он упрётся, его с места не сдвинешь.
   - И тебе незачем было приезжать, - возразил Баженов. - Ещё неизвестно, как оно всё обернётся, как государыня это оценит...
   - Как же это - не приезжать? Ты, что, бобылём живёшь? - возмутилась Аграфена Лукинишна. - У тебя жена есть, без которой ты как иголка без нитки ничего не сошьёшь. Да и детям хочется посмотреть на дело рук отцовских - смотрите, это всё отец ваш придумал и построил, - обратилась она к детям. - Он первейший в России строитель!
   - Ещё неизвестно, как государыня это оценит, - повторил, невольно улыбаясь, Баженов.
   - Матушка-государыня не обделит тебя своей царской милостью, - уверенно сказала Аграфена Лукинишна. - Разве она слепа? Такой красоты, в Москве никогда не было: истинный ты чудотворец, Василий Иванович, прости меня Господи! - не сдержавшись, она неуклюже чмокнула мужа в щёку.
   - Спасибо, Грушенька, - растроганно ответил Василий Иванович, вытирая нечаянно выступившие слёзы. - Правильно ты сказала - и твоя заслуга во всём этом есть.
   - А уж это точно - царица! - закричал Еропка, показывая рукой на большой кортеж, приближающийся к усадьбе. - Кареты из чистого золота, и на всадниках одежды золотом блестят! Ура, царица едет, ура! - подбросил он шапку в воздух.
   - Да, это царица, - кивнул Баженов, всматриваясь на дорогу.
   - Ну, помогай нам Бог! - снял картуз и перекрестился Прокопий Елизарович.
   ...Оставив его и Аграфену Лукинишну с детьми на входе в усадьбу, Баженов пошёл показывать Царицыно императрице. С самого начала он почувствовал что-то неладное: Екатерина была холодна с ним и слушала его объяснения невнимательно, разговаривая на посторонние темы с Потёмкиным, с которым ходила под руку. Видя такое её отношение к показу царицынских дворцов, придворные также перестали обращать внимание на Баженова, громко переговаривались между собой, шутили и смеялись.
   С всё более неприятным чувством, Баженов продолжал показывать свои постройки, пока Потёмкин грубо не прервал его.
   - Ты пьян, что ли, был, господин Баженов, когда строил вот это, - он кивнул на дворец, предназначенный для Павла Петровича. - Мало того, что архитектура твоя не пойми чего, мешанина какая-то, так ты сей дворец будто для императора выстроил - ишь, какой огромный! Ты перепутал, господин Баженов, - в России сейчас правит её величество государыня-императрица Екатерина Вторая, - Потёмкин низко склонился пред Екатериной, - а станет ли императором Павел Петрович - всё в руце Божией.
   - Я строю так, как мне подсказывают искусство и умение, а Господь, величайший зодчий Вселенной, руководит мною, - вспыхнул Баженов. - А если ваше сиятельству не нравятся мои творения, то, может быть, дело в вас, а не в них, тем более что вы сами весьма подвержены тому пороку, в котором меня упрекнуть изволили.
   - Дерзок ты, господин Баженов! Кому вздумал возражать?! - с угрозой сказал Потёмкин.
   - Тише, господа, успокойтесь, никто никого не хотел обидеть - вмешалась Екатерина. - Что же касается ваших построек, господин Баженов, позвольте сказать прямо: они никуда не годятся. Деньги на строительство затрачены понапрасну; лестницы узки, потолки тяжелы, комнаты и будуары тесны, залы, будто погреба, темны - здесь невозможно жить. Наш мудрый народ в таких случаях говорит: "Коль груба работа - не скрасит и позолота".
   Придворные расхохотались. Екатерина улыбнулась и продолжила:
   - Так что не обессудь, Василий Иванович, но придётся здесь всё сломать до основания. Видимо, твои почтенные года уже не позволяют тебе вести столь большое строительство - ничего, позовём кого-нибудь другого, хотя бы твоего достойного ученика Матвея Казакова, который не раз уже явил своё мастерство при переделке твоих произведений.
   Придворные снова рассмеялись, а Баженов сказал:
   - Ваше величество, я надеюсь, что мои почтенные года не являются истинной причиной отставки, потому что если бы это было так, нашлось бы немало людей, которые давно должны были получить её.
   Екатерина, которая была на девять лет старше Баженова, бросила на него уничижающий взгляд, резко повернулась и пошла прочь. Потёмкин крякнул, осмотрел Баженова с ног до головы и зашагал за ней; придворные, обходя Баженова как зачумлённого, бросились за императрицей и Потёмкиным.
   На выходе из усадьбы Екатерине попалась на глаза улыбающаяся, не подозревающая, что происходит, Аграфена Лукинишна в окружении детей.
   - Кто это? - спросила Екатерина.
   - Жена Баженова, - сообщили ей.
   - Вот как, - коротко ответила Екатерина и стала с помощью Потёмкина подниматься в карету.
   - Ваше величество, - сказал подоспевший Баженов, - возможно, я достоин вашего гнева, но жена моя ничего плохого вам не сделала.
   Екатерина остановилась, обернулась к Аграфене Лукинишне и дала ей знак подойти.
   - Ваше царское величество, спасибо вам за все ваши милости к супругу моему! - проговорила Аграфена Лукинишна, целуя ручку императрицы.
   Екатерина, не сказав ни слова, убрала руку, села с Потёмкиным в карету и уехала.
   К Баженову приблизился какой-то человек, видом и одеждой похожий на подрядчика.
   - Не узнаете, господин Баженов? - спросил он. - Я ваш Кремль перестраивал. Павлантием меня зовут, а по отцу - Африкановичем.
   - Помню, - ответил Баженов. - Что ты хочешь?
   - Мне приказано дела у вас принять, снова вас перестраивать буду! - ухмыльнулся Павлантий Африканович.
   - Уже приказали? Быстро, - сказал Баженов. - Или заранее всё решили?..
   - А этому что здесь надо? - к ним подошёл Прокопий Елизарович. - Я его хорошо знаю. Опять решил подряды у нас перебить, Африканыч?
   - Это мой злой гений, - ответил вместо него Баженов. - Я строю, он разрушает.
   - Да что произошло-то? - в один голос спросили Прокопий Елизарович и Аграфена Лукинишна.
   - Царица обозлилась, не понравилось ей, что Василий Иванович вольно себя ведёт, - сообщил подбежавший к ним Еропка. - Я на крышу залез, мне сверху всё было видать.
   - Василий Иванович, как же это?.. Господи, только этого нам не хватало!.. - охнули Прокопий Елизарович и Аграфена Лукинишна.
   - Сдай дела, Елизарыч, и поехали к нам домой, там и поговорим, - сказал Баженов. - И ты, Еропка, давай с нами - будут тебе пряники.

***

   ...Разгром был полный. Царицынские дворцы были снесены до основания, типография Новикова закрыта, изъяты и уничтожены его издания, а сам он был вскоре арестован, вывезен в Петербург и помещён в Шлиссельбургскую крепость. Трубецкой и Тургенев были высланы в дальние их деревни, с запрещением выезда; Лопухин оставлен под надзором в Москве. Идеи "московских братьев" были признаны более вредными, чем идеи французских вольтерианцев. Баженова не тронули: Екатерина сочла, что он уже достаточно наказан и не стала преследовать прославленного зодчего.
   Баженов был подавлен; он запил, что редко с ним случалось. Чтобы не тревожить Аграфену Лукинишну и не подавать дурной пример детям, он переехал на время в трактир "Разгуляй", имевший комнаты для постояльцев. Там Баженова и нашёл Афанасий Иванович, дядюшка Аграфены Лукинишны.
   По грязной, отдававшей затхлым лестнице с плохим узким ковром и обтянутыми красным сукном перилами он поднялся на второй этаж, где в первой комнате был прилавок с водкой и довольно невзрачной закуской; следующая большая комната, "зала", была сплошь уставлена в несколько линий диванчиками и столиками, за которыми можно было устроиться вчетвером; в глубине залы стоял громоздкий орган-оркестрион, на котором угрюмый музыкант исполнял восточные мотивы из модной оперы Пашкевича "Тунисский паша". Из залы имелась дверь в коридор с отдельными комнатами; в одной из них, с окрашенными в серый цвет стенами, потемневшими от времени лавками и резной кроватью в русском стиле Афанасий Иванович нашёл Баженова.
   Сопровождавший Афанасия Ивановича трактирный слуга, "половой", в белых штанах навыпуск и рубахе с косым воротом, указал на Баженова, который спал за столом, уставленным закусками и недопитыми бутылками водки, и сказал:
   - Седьмой день гуляют. Мы уж заходим запросто, без стука, чтобы узнать, не надо ли чего? Может, и вы, господин хороший, выпить и закусить желаете? Могу предложить свиные окорочка с хреном и сметаной, котлеты отбивные телячьи, баранину жареную с зеленью, суточные щи с кашей, селяночку, осетринку, - а под всё это расстегайчики, пироги подовые, блинчики, какие вам будет угодно, с начинкой и без. А водочка у нас первейшая в Москве, а к ней селёдочка-черноспинка с лучком, икорка белужья наисвежайшая, но особо удались груздочки солёные - сам господин генерал-губернатор к нам специального нарочного за ними присылает.
   - Водки здесь и без того хватает, - Афанасий Иванович кивнул на стол. - А из еды принеси щи с кашей, баранину, пироги подовые, блины на твой выбор, - ну и груздочки неси, попробуем... Я сегодня уже отобедал, так что много есть не буду.
   - Понимаем-с, сию минуту, - половой услужливо шаркнул ногой и исчез за дверью.
   Афанасий Иванович подошёл к Баженову и потряс его за плечо:
   - Василий Иванович! Василий Иванович! Пробудись!
   Баженов поднял голову и мутно посмотрел на Афанасия Ивановича. Не поняв, видимо, кто стоит перед ним, он молча налил водку в гранёную рюмку на толстой ножке и пододвинул к Афанасию Ивановичу. Тот отпил глоток и сел напротив Баженова:
   - Выпей, Василий Иванович, вот этого, - он вытащил флягу из кармана и дал ему.
   Баженов покорно выпил и закашлялся:
   - Крепка! Живой огонь!
   - Настойка на мяте, нарочито для таких случаев, - сказал Афанасий Иванович. - Ну, как, легче?
   Взгляд Баженова стал осмысленнее.
   - Афанасий Иванович! Вот не ждал! - воскликнул Баженов. - Вы как сюда попали?
   - Аграфена прислала: говорит, целую неделю Василий Иванович дома не появляется. Я и подумал, что в "Разгуляе" надо тебя искать - сам, бывало, здесь горе заливал, - сказал Афанасий Иванович. - Самое подходящее место, чтобы от трудностей житейских в себя прийти.
   - Эх, Афанасий Иванович, вся жизнь под откос пошла! - тяжело вздохнул Баженов. - Главное, за что, за какие мои грехи? Какой дворец в Царицыно выстроил, ни сил, ни денег не жалел - и вот на тебе! Матушка-императрица слова доброго не сказала, смотрела на меня как на врага - за что, Афанасий Иванович, за что?..
   - Извольте, вот ваш заказец, - вошел в комнату половой с огромным подносом в руках. - Хозяин наш, как узнал, что сам Афанасий Иванович Долгов к нам пожаловали, велел в лучшем виде обслужить. Извините, Афанасий Иванович, что не признал.
   - Ничего, братец, ты, видать, из новеньких? Откуда будешь? - спросил Афанасий Иванович.
   - Из Ярославля. Шурин мой тут работает, он за меня похлопотал. Мы, ярославские, к трактирному делу дар имеем, - ответил половой. - Не нужно ли ещё чего?
   - Нет, братец, иди. Если что, позовём, - сказал Афанасий Иванович.
   - Слушаю-с, - половой поклонился и ушёл.
   - Ешь, Василий Иванович, щи, они у них славные, особенно хороши после хмельного, - Афанасий Иванович налил ему и себе из супницы по большой тарелке. - И пирог возьми, закусывай.
   Баженов принялся есть щи, по-прежнему вздыхая время от времени.
   - Вот ты удивляешься, за что тебя так, - говорил, между тем, Афанасий Иванович. - А я давно предчувствовал неладное. Не над одним тобой гроза разразилась, по всем нам она ударила; посмотри, что с Николаем Ивановичем Новиковым сделали, а его государство должно было беречь как зеницу ока. Где ещё найдёшь такого человека - умницу, подвижника, радетеля об общем благе? В том-то и беда, что не только не нужны такие люди власти нашей, но опасны для неё; ей надобны не честность, правда, благородство, а как раз наоборот: чем подлее народ будет, тем она надёжнее себя чувствует - и чтобы вопреки тому не провозглашали, всё это пустые словеса и лицемерие.
   - И я почти тоже самое говорил Николаю Ивановичу, но что же делать? - мрачно сказал Баженов.
   - Знавал я одного старика, который ещё при Петре Великом служил, - продолжал Афанасий Иванович. - Непростой был царь, много всего в нём было намешано, но взаправду хотел, чтобы народ русский не рабским и лукавым был, но достоинством обладал, честью и совестью. Старик этот, который мне о Петре рассказывал, с умилением вспоминал, как царь дубиной подлецов и лихоимцев охаживал, а то и казнил лютой смертью. А я думал: разве дубиной честность и благородство воспитаешь? У меня сосед был, который чуть не каждый день бил своего сына, чтобы достойным человеком его вырастить, а сын озлобился и, войдя в возраст, зарезал отца и подался в разбойники... Нет, битьём из раба человека не сделаешь, но ещё в худшего раба его превратишь, так что ничего человеческого в нём не останется. А нас веками били и унижали, - так что же удивляться, что мы стали такими, какие есть?..
   Чем мне наше братство понравилось, почему вступил я в него? Потому что оно к человеческому в человеке обратилось, к вышнему свету глаза ему открыть пыталось. Но власти не нужны зрячие, ибо они всё её безобразие увидят и не пойдут более за ней, - вот отчего она нас раздавила, оболгав и ошельмовав. Ты о творениях твоих разрушенных сокрушаешься, а не видишь, что куда более величественное здание рухнуло, и под его обломками многие светлые надежды похоронены.
   - Что же теперь делать? Как дальше жить? - повторил Баженов, берясь за недопитую бутылку.
   - Не надо, Василий Иванович, не поможет. Залил тоску - и хватит, а то так и повеситься можно, - остановил его Афанасий Иванович. - ...Как дальше жить? Как прежде жил - делай, что считаешь нужным, что совесть твоя велит. Если душа чиста, ничто тебя не одолеет, потому что ничего сильнее чистой души на свете нет.
   - Моё дело - строить, - возразил Баженов, - в душевных копаниях я слаб.
   - Каждому свой талант Богом дан, а твой талант чуден и прекрасен, - с искренним уважением сказал Афанасий Иванович. - Не губи его, дай ему волю, и если хоть одно твоё творение тебя переживёт, то и тогда ты предназначенное тебе Богом исполнишь, мир лучше сделаешь.
   Баженов через силу улыбнулся:
   - Спасибо на добром слове, Афанасий Иванович. Редко меня хвалят.
   - Чего там, Василий Иванович, твоё дарование большего стоит, а я, как раньше тебя поддерживал, так и впредь поддержу, - продолжал Афанасий Иванович. - Храмы на Ордынке и Лазаревском кладбище тобою будут возведены: никто тебя от этих заказов отлучить не посмеет, а если тебе препятствия начнут чинить, это уж моя забота; жадность и продажность чиновников наших иной раз пользу принести могут.
   - Мне бы сперва дом господина Пашкова выстроить. Встало строительство - и Пашкова не можем дождаться, и недосуг было из-за Царицыно, - покачал головой Баженов.
   - Нет худа без добра, ныне время у тебя есть, - спокойно проговорил Афанасий Иванович. - Что же, Василий Иванович, давай перекусим, как следует, и домой! Аграфена тебя заждалась.
  

Эпилог

   Пётр Егорович Пашков вернулся в Москву в дурном расположении духа. В Рыльском и Шацком земельных владениях Пашкова его соседи объединились и подали жалобу на незаконный захват им полей, лугов, пастбищ и лесов. Такие жалобы были и раньше, но не имели последствий благодаря связям Пашкова среди провинциального и столичного чиновничества, однако теперь делу был дан надлежащий ход. Как удалось выяснить Пашкову, это было связано с тем, что жалобщикам удалось собрать достаточные средства, чтобы чаша правосудия перевесилась в нужную сторону; кроме того, нашлись недоброжелатели Пашкова, желавшие подложить ему свинью.
   Самое неприятное, что определённые персоны в Петербурге, на которых он надеялся, бросили его на произвол судьбы: Пашкову ясно дали понять, что не станут из-за него подвергаться опасности опалы, - получалось, что несмотря на свои деньги и своё имя, он оказался всего лишь мелкой сошкой в высоких коридорах власти, и это было обиднее всего.
   ...Выйдя из роскошной кареты, подъехавшей к стройке на Ваганьковском холме, Пашков хмуро оглядел приветствовавших его Баженова и Прокопия Елизаровича и проворчал:
   - Вижу, вы ничего ещё не сделали; за что я вам деньги плачу? За это время могли бы уже дом под крышу подвести.
   - Какой дом? О чём вы говорите? - ответил ему не менее мрачный Баженов. - Проект вами так и не утверждён.
   - Чего же вы ждали? Почему не разыскали меня, не напомнили? - продолжал ворчать Пашков. - Конечно, поди ли плохо: аванс получили - можно жить, ничего не делая.
   - Если вы так о нас полагаете, то деньги я верну, - и ищите себе другого строителя! - вспылил Баженов.
   - С каких средств возвращать будете, милостивый государь? Я слышал, что вы уже свой дом продали и библиотеку? - ехидно спросил Пашков. - А после того, что в Царицыно случилось, доходы к вам ниоткуда не придут.
   - Последнюю рубашку продам, но деньги вам верну, не сомневайтесь, а дом ваш строить не буду! - Баженов бросил приготовленные чертежи на землю и хотел уйти.
   - Постойте, сударь! Какой вы, однако, горячий! - остановил его Пашков. - Думаете, меня не обижают? Нет-с, обижают почище вашего, однако я важными бумагами не разбрасываюсь, - он нагнулся и поднял брошенные Баженовым чертежи. - Нечего сердиться, - простите, если задел ваши чувства; мы ныне оба с вами в немилости... Ну-с, рассказывайте, что вы тут замыслили...
   - ...Постойте, - сказал Пашков, когда Баженов стал объяснять план здания. - Это что же - главный вход будет с переулка? Отчего не со стороны Кремля?
   - А что хорошего в Кремле? Разве не есть он символ несправедливой, жестокой, только себя любящей власти? И если она отвернулась от нас, разве не вправе и мы отвернуться от неё? - резко проговорил Баженов.
   - Ах, вот вы это к чему! - удивился Пашков. - А что, - вдруг усмехнулся он, - пожалуй, так и надо! Она к нам задом - и мы к ней задом!.. Стройте, я согласен.
   - Тут ещё много чего интересного будет, - вмешался Прокопий Елизарович. - Гляньте, как у Василия Ивановича задумано: сад с фонтанами, манеж, оранжереи для заморских цветов, золочёные клетки для диковинных птиц. Это на земле, а на крыше - вроде беседки с колонами, откуда пол-Москвы будет видно.
   - Ну да, это бельведер, понимаю, - кивнул Пашков. - А может, на него ещё статую поставить? Бога Марса, например? Я эдакое где-то видел...
   - Пожалуйста, - пожал плечами Баженов.
   - А герб наш фамильный, рода Пашковых, можно разместить? Чтобы издалека видно было, - сказал Пашков с нескрываемым самолюбованием.
   - И герб разместим, - впервые за день улыбнулся Баженов.
   - Отлично! - Пашков довольно потёр руки. - Ну-с, стройте, Василий Иванович, Бог вам в помощь! В деньгах вас не ограничиваю - если перерасход будет, не страшно. Пусть вся Москва любуется на дом Пашкова!..
   - ...Теперь работа закипит, - быстро построим, не сомневайся, Василий Иванович! - сказал Прокопий Елизарович, когда Пашков уехал.
   -- Ух, какой дом построим! - закричал неизвестно откуда появившийся Еропка. - Мы с дядькой Прокопием и не такое можем!
   - Ты-то хоть не встревай! Наш пострел везде поспел, - дал ему подзатыльник Прокопий Елизарович. - А как быть с тайным подземельем? Где книги спрятаны? - спросил он.
   Баженов задумался.
   - Заделай его наглухо, Прокопий Елизарыч, чтобы ни одна живая душа о нём не знала, - сказал он. - Новикова нет, а без него кому это бесценное собрание доверить можно? Растащат, погубят... Да, и к чему сии книги сейчас, кто их станет читать? Люди золота алчут, не книг - не пришло ещё время для благородной мудрости.
   - Может и так, - согласился Прокопий Елизарович. - Не печалься, Василий Иванович, - может быть, и в России когда-нибудь лучшая жизнь настанет...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   35
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"