Аннотация: Эта история произошла более пятисот лет назад. В одном городе жила девушка, известная свой набожностью. Она готовилась уйти в монастырь, но внезапно всё переменилось...
Грехопадение Инессы
Эта история произошла более пятисот лет назад. Смутные упоминания о ней остались в хрониках города, где это случилось, причем, хрониста больше интересовала мораль, извлеченная из неё, чем сами факты. Начиналась новая эпоха, прежние представления о жизни претерпевали серьёзнейшие изменения, и общество сотрясали бурные споры. Мы не будем вдаваться в их суть:нас занимает произошедшее тогда, как оно было.
Инесса росла в богобоязненной семье, где с детства внушались любовь к Господу и соблюдение заповедей. С заповедями было всё ясно, но с любовью к Господу у Инессы были проблемы: она никак не могла понять и полюбить Святого Духа, а Бога-отца - такого, каким он был изображен на фресках в церкви, - побаивалась, ибо он выглядел строгим угрюмым стариком, похожим на местного городского главу, перед которым трепетали все жители города.
Не в силах справиться с собой, она перенесла всю свою неразделённую на три ипостаси любовь к Господу на одного Бога-сына, которого любить было легче всего, поскольку была известна трогательная история его жизни, и сам он был привлекательным молодым мужчиной. Особенно нравилось Инессе его изображение на свадьбе в Кане Галилейской - Иисус сидел за столом такой весёлый, с лучезарным взглядом голубых глаз; он был мил и приветлив, и гости с восторгом поднимали чаши в его честь.
Со временем, когда Инесса уже получила первое причастие, любовь к Иисусу из детской влюблённости перешла в более глубокое чувство, в котором она не признавалась никому. Иисус постоянно был в её мечтах: она обращалась к нему так, будто он жил где-то по соседству и мог в любой момент навестить её. Ночью же он приходил к ней во снах, и сны эти были иной раз столь сладостны и греховны, что она стыдилась признаться в них даже священнику на исповеди. Сердце бедной Инессы разрывалось пополам: и утаить что-то на исповеди было очень плохо, и открыться она не могла, тем более, что её исповедник, чрезвычайно любопытный толстый священник с маслеными глазками, вызывал у неё сильное неприятие.
Внешне, однако, Инесса была образцом благочестия, - её ставили в пример всем девушкам города.
- Целые дни она не отходит от распятия, - говорили соседки, - а если не дома, так в церкви молится Христу... У других девушек одни женихи на уме, и даже во время службы в храме эти девицы с парнями перемигиваются, а эта - ни-ни! Никаких глупостей, все мысли о Господе, - и грамоте обучена, священные книги читает... Она не от мира сего, прямая ей дорога - в монастырь! Может быть, станет новой святой, заступницей нашей перед Богом...
И лишь старуха Севериора, известная своей ворчливостью, ехидно возражала:
- Ну да, святая! Размечтались! Разве вы не видите бесовского огня в её глазах? Эта девчонка создана не для монастыря, а для греховных страстей - когда-нибудь она вас сильно удивит!
Но кто слушает Севериору? Она вечно недовольна и ни о ком не скажет ни одного доброго слова, такой уж её нрав. Зато родители Инессы были горды своей дочерью; их огорчало, конечно, что мирские радости чужды ей, а о замужестве нечего и разговор заводить, это не для неё, - но путь служения Господу не является ли лучшим из всех земных путей? Аббатиса из монастыря Святой Агнессы, что был возле города, именно так разъяснила отцу и матери девушки. Спасение души и место в Царствии Небесном - вот высшая цель человека! И если Инесса идёт к этой цели, возрадоваться следует за сию дщерь человеческую, превзошедшую многих мудрецов в их гордыне и пустых умствованиях.
Сама Инесса тоже готовилась уйти в монастырь, где её любовь к Иисусу будет столь естественной, не омраченной никакими посторонними мыслями. Оставалась сделать последний решительный шаг и принять постриг, но Инесса медлила, будто предчувствуя удивительные изменения в своей судьбе.
***
Как-то утром Игнаций, отец Инессы, сказал ей:
- Я пригласил на завтра мастера, который должен расписать наш домашний алтарь. Дела идут хорошо, и мы можем себе позволить собственный алтарь в доме. Беда в том, что я ничего не смыслю в житии святых, да и про жизнь Христа далеко не всё знаю, а твоя мать, хоть и набожная женщина, но разбирается в Писании не лучше меня. На тебя одна надежда - пригляди за этим богомазом, как бы он чего лишнего не написал... Жить он будет у нас в доме, у парня ни кола, ни двора.
- Хорошо, - выдохнула Инесса, чувствуя, как её сердце почему-то остановилось на мгновение. - Но будет ли прилично мне общаться с ним без вашего участия? - спросила она.
- Ерунда! Он всего лишь ремесленник, которого мы наняли! - пренебрежительно махнул рукой Игнаций. - Таких нынче много, живопись и прочие искусства становятся прибыльным дельцем. А ты - хозяйская дочь, и имеешь полное право отдавать ему распоряжения. Не церемонься с ним, пусть работает на совесть, - ну а я, само собой, тебе помогу.
Весь остаток дня Инесса думала, какой он, этот мастер? Умен или глуп? Как себя ведёт? А вдруг он груб или грязен, или имеет неприятные привычки, подобно тому мастеру, что расписывал стены в церкви? Он был знаменитым живописцем, но неделями не менял бельё, спал, не снимая сапог, никогда не мылся и дурно пахнул.
Но почему к ней приходят подобные мысли? Почему этот, как сказал отец, "ремесленник" не выходит у неё из головы? Что за наваждение, - и это перед тем, как она вот-вот примет постриг!.. Пав на колени перед большим распятием в комнате, предназначенной для алтаря, Инесса стала горячо молиться, но таинственный незнакомец вновь и вновь представал в её воображении.
Это было невыносимо. Встав с колен, она попросила у Иисуса прощение и поднялась в свою комнату. Взяв книгу видений блаженной Хильдегарды, она открыла её на первом попавшемся месте и прочла: "Я узрела огромную звезду, сияющую и бесконечно прекрасную, и вокруг неё множество падающих звёзд; все вместе они двигались на юг... И вдруг все звёзды исчезли, сгорели дотла, обратились в чёрные угли, растворились в бездне и стали невидимы".
То было видение о падении ангелов. Инесса невольно вздрогнула: почему этот отрывок попался ей? Сидя за столом и подперев щёку рукой, она предалась ещё более горестным, чем прежде, размышлениям о грехах вообще, от которых не могли спастись даже ангелы, и своих грехах, с которыми она не может справиться. В конце концов, с тяжёлым вздохом она сказала себе, что все наши судьбы в руце Божией, и нам остаётся лишь исполнять волю его.
Отчасти утешившись, Инесса ещё раз помолилась, но теперь перед распятием, что висело у неё над кроватью, и решила лечь спать без ужина, дабы сим смирением плоти наказать себя. Тем не менее, она долго не могла заснуть, а потом ей снились сны, в которых не было ни связи, ни смысла, лишь странные движущиеся картины, где всё вспыхивало и перемешивалось, - и это было тревожнее, чем если бы снились кошмары, потому что чувствовалось приближение чего-то, что нельзя было понять.
Инесса обычно вставала до рассвета, чтобы час-другой помолиться перед тем, как начнётся день, но в этот раз она проспала. Открыв окно, она увидела, что солнце уже высоко поднялось над крышами, а внизу в доме раздавались голоса, слышались шаги и звуки чего-то тяжёлого, что передвигали с грохотом и стуком. Поспешно одевшись, Инесса спустилась по лестнице и встретилась с отцом, который, гордо подбоченившись, смотрел в открытую дверь алтарной комнаты, где стояли весь испачканный красками стол с банками и кистями, три широкие и высокие, почти до потолка доски и лестница, прислонённая к стене.
- А, проснулась! - весело и ласково сказал отец, обратившись к Инессе. - А мы решили тебя не будить: в кои-то веки поспишь подольше, грех небольшой! Иди завтракать, а после приходи сюда. Мастер пришёл, скоро возьмётся за работу.
***
Когда Инесса, наскоро поев, вошла в комнату, там никого не было. Она взяла одну из кисточек, лежавших на столе, чтобы рассмотреть необычную красную краску на ней.
- Осторожно, это киноварь, в старину её называли "драконья кровь", - раздался голос за спиной Инессы. - Испачкаете платье, не отмоете - так и останется кровавое пятно.
Инесса живо обернулась и увидела высокого молодого мужчину, который с ласковой усмешкой смотрел на неё. Мешковатая рабочая одежда не только не скрывала, но, наоборот, подчёркивала стройность его фигуры; из-под мягкого берета выбивались пряди густых чёрных волос, а глаза были небесно-голубыми, - точь-в-точь такими, как у Иисуса на фреске в церкви.
Дыхание Инессы перехватило, и она едва смогла произнести:
- Я осторожна, я не испачкаюсь.
- Давайте знакомиться, - сказал мужчина. - Меня зовут Мариус, я буду расписывать здесь алтарь. А вы, конечно, дочь хозяина? И зовут вас?.. - он вопросительно посмотрел на неё.
- Инесса, - ответила она.
- Какое необыкновенное имя, - улыбнулся Мариус. - Оно имеет двоякое значение: по-латыни: "Бурная, как стремнина быстрой реки": а если по-гречески: "Кроткая, как агнец". Какое же значение подходит вам?
- Я собираюсь принять постриг в монастыре Святой Агнессы, - с вызовом, будто защищаясь от чего-то, сказала она.
- Жаль, что такая красота увянет за монастырскими стенами, но, может быть, этого не случится? - он пристально поглядел на неё. - Мне кажется, первое значение вашего имени важнее второго.
- Откуда вам знать? - всё так же вызывающе сказала Инесса.
- Хороший живописец обязан видеть внутреннюю сущность того, что изображает, иначе ему не облечь это в надлежащие формы. А я - хороший живописец, смею вас уверить, - усмехнулся Мариус.
- Надеюсь! - воскликнул Игнаций, входя в комнату. - Иначе за что я плачу тебе столько?.. Ну, рассказывай, как ты собираешься рисовать?
- Вас интересует, как я буду растирать и смешивать краски, как наносить их, и прочие подробности? - вежливо спросил Мариус, пряча усмешку в глазах.
- Да зачем мне это?! - возмутился Игнаций. - Меня не интересуют секреты твоего ремесла... Расскажи, что ты хочешь тут намалевать.
- С вашего позволения, я буду писать алтарные изображения вот на этих трёх досках, - Мариус показал на них. - На центральной я напишу, то есть намалюю, как вы выразились, нашего Спасителя.
- А, распятие! Понимаю, - сказал Игнаций. - Но у нас в этой самой комнате уже было большое распятие, - кстати, где оно?
- Я отнёс его в подвал, - сказал Мариус. - Ведь распятие или, скажем, картина Страшного суда больше подходят для церкви, где собирается много людей. Они должны помнить о муках, которые принял за них Спаситель, и последнем суде, который он совершит по приказу Отца небесного и вынесет окончательный приговор всем когда-либо живущим на земле. Но для домашнего алтаря лучше подойдёт изображение Христа в окружении его близких на небесах, ведь они все попали на небеса. Справа стоит Пресвятая Дева и две её сестры - родная, тоже Мария, и двоюродная, Елизавета, а слева - его бабка с дедом, Иоаким и Анна. Некоторые знатоки Священного Писания говорят, что у Иисуса были ещё родные братья и сёстры, общим числом не менее шести, но мы не станем их изображать, ибо это вопрос спорный.... Зато за спиной Пресвятой Девы мы поместим Иосифа, земного отца Иисуса, о котором нет сомнений.
- Как тебе это? - Игнаций взглянул на Инессу.
- Такого я нигде не видела, но это не противоречит Писанию, - ответила она.
- Ладно, будь по-вашему, - охотно согласился Игнаций. - У всех, у кого есть домашние алтари, в центре - распятие, а у нас будут Христос с близкими на небесах - пусть люди удивляются!.. Ну, а по краям?
- Сцены из земной жизни Иисуса. Скажем, свадьба в Кане Галилейской и остальное, - ответил Мариус.
- Ага! Как в церкви! - воскликнул Игнаций. - Что же, это можно... А ты чего вздрагиваешь? - спросил он Инессу.
- Ничего, знобит, - повела она плечами.
- В такой тёплый день? Уж не простыла ли ты? Пойди к матушке, пусть она даст тебе вина с имбирём и лимоном, - встревожился Игнаций.
- Я здорова, отец, - ответила Инесса. - Так, пустяки.
- Она здорова, - подтвердил Мариус. - Посмотрите, какие у неё румяные щёки, какие алые губы, как блестят глаза, - можете не беспокоиться, ваша дочь в полном здравии.
- Тоже мне, лекарь! - презрительно фыркнул Игнаций. - Хотя, по правде говоря, я и им не доверяю ни на грош... Нет, ты, всё-таки, выпей вина и ляг в постель; иди, не спорь со мной! - упрямо повторил он, обращаясь к Инессе. - Ну а ты приступай к работе, - приказал Игнаций, повернувшись к Мариусу. - Помни, если не закончишь алтарь к зимнему Николе, вычту деньги из твоего вознаграждения.
***
Инесса провела в постели три дня, отец и мать не разрешали ей вставать. На четвёртый день она, поднявшись по обыкновению до восхода солнца, помолилась и поспешила в алтарную комнату. Мариус был уже здесь; он покрывал доски, предназначенные для алтарных изображений, какой-то едко пахнущей жидкостью.
- Доброе утро, мадонна. Вы, как я вижу, ранняя птичка: подобно жаворонку просыпаетесь с первыми лучами солнца, - сказал он. - Пришли посмотреть на мою работу? Смотреть пока нечего - готовлю доски под роспись. Это не интересное, но очень важное дело: если не приготовить доски как следует, изображение может потускнеть со временем или, ещё хуже, потемнеть так, что не разберёшь, что тут написано.
- Но вы уже знаете, что напишете? - спросила она. - Кроме свадьбы в Кане Галилейской...
- Вы спрашиваете по велению отца? Он боится, как бы я не написал чего-нибудь лишнего? - усмехнулся Мариус.
Инесса невольно рассмеялась:
- Да, он так и сказал! Но я спросила, потому что мне самой хочется узнать.
- Тогда ответьте: почему вы вздрогнули, когда я упомянул о свадьбе в Галилее? - спросил Мариус.
- Мне кажется, этот один из лучших моментов в жизни Иисуса - счастливых моментов. Ему так мало счастья выпало в земной жизни, - удивляясь своей смелости, ответила Инесса.
- Верно, - кивнул Мариус, - его жизнь уж никак не назовёшь счастливой. Однако были в ней и другие кое-какие радости - любовь, например.
- Любовь? - Инесса снова вздрогнула. - Какая любовь?
Мариус слегка улыбнулся:
- Я имею в виду Марию Магдалину. А вы о чём подумали?
- Разве это правда? - вместо ответа спросила Инесса. - Священник объяснял нам, что Магдалина была обращённая Христом грешница - и только.
- Насчёт обращённой грешницы ваш священник прав, но истинная правда заключается в том, что Магдалина была женой Иисуса, - сказал Мариус. - Мне доводилось бывать во Франции, куда бежала Магдалина со своими сыном и дочерью, детьми Иисуса, после конца его земной жизни; туда же его ученики переправили свекровь Магдалины, Пресвятую Деву. Там до сих пор втайне показывают могилы обеих, а Пресвятая Дева пользуется в этой стране особым почитанием - в честь неё выстроены главные соборы Франции, в которых хранятся её вещи, ставшие реликвиями. В Шартре вы даже можете увидеть её покров, в котором она рожала Иисуса.
- Я слышала об этих реликвиях, но... - замялась Инесса.
- Но не осмеливаетесь поверить? - закончил за неё Мариус. - Отчего? Вам известно, конечно, что жизнь Иисуса покрыта многими тайнами, - или есть иная причина того, что вы не хотите верить в его земную любовь?
Инесса смутилась, боясь, что он разглядит то, что было в её душе.
- Так что же вы собираетесь написать на досках по краям? - перевела она разговор на прежнюю тему.
Мариус улыбнулся и отвёл взгляд.
- С левой стороны будут эпизоды детства и юности Иисуса, - стал он рассказывать. - Самые простые эпизоды: на первой картине Мария кормит новорожденного Иисуса грудью; на второй - Мария и Иосиф купают младенца Иисуса, а он смеётся и поджимает ножки. Далее - Иисус, уже научившийся сидеть, играется в колыбели, а мать умиляется, глядя на него. А вот он, подросший, шалит на улице с мальчишками, а на следующей картине Мария шлёпает его за шалости.
Ещё далее - Иисус в плотницкой мастерской помогает отцу, подает ему рубанок и слушает наставления, а на следующей картине отрок Иисус проповедует в храме, и седобородые старцы с Писанием в руках, учёные-книжники, священники - все стоят вокруг мальчика и внимательно его слушают.
Наконец, он прощается с родными и уходит в мир для проповеди своего учения; собралась вся семья: отец с матерью, дед с бабкой, тётки - в общем, все кто будут потом вместе с Христом на небесах. Иосиф опечален Мария плачет - она знает, что должно свершиться предначертанное, сына её ждёт великая судьба, но она предчувствует и страшную участь, которая ему уготована. Иисус просит у неё прощения, ему жаль расставаться с матерью, но он не может по-другому.
- В нашей церкви ничего этого нет, - сказала Инесса. - Единственный эпизод детства Иисуса - это он, совсем маленький, сидит на коленях матери, но у него лицо взрослого человека и он очень серьёзен, а Мария как-то странно улыбается и смотрит куда-то вдаль.
- Это наследие былых времён, когда изображать Спасителя и его семейство можно было лишь по строгим канонам, - кивнул Мариус. - Сейчас, слава Богу, правила смягчились, и мы можем показать Иисуса-человека. В этом же ключе я напишу картины из последних лет его жизни; эти картины будут на досках по правую сторону.
На первой из картин Христос начинает проповедовать на рыночной площади в Коразиме, но на него не обращают внимания, все заняты своими делами. Единственные его слушатели - это блаженный с лицом идиота, удивлённо вытаращивший глаза, да компания молодых повес, которые смеются над Христом.
На другой картине он с Петром и Андреем, - которые, как известно, были рыбаками, принявшими учение Христа, - жарит рыбу на берегу Галилейского озера. Берег пустынен и тёмен, никого вокруг нет, лишь эти трое сидят у костра и беседуют.
Дальше он ведёт за собой по улице толпу оборванцев и калек; они невероятно грязны, одеты в рубище и покрыты язвами - к тому же, ругаются и спорят между собой. Городские жители с отвращением сторонятся их, а один почтенный старец укоряет Христа за то, что тот привёл в город этот сброд.
Ещё на одной картине Христа ругают уже в его родном городе, в Назарете, где никто не верит, что он пророк, а тем более, сын божий. Горожане пришли на его проповедь как на представление; они хохочут над его словами и подталкивают друг друга локтями, показывая на него.
На следующей картине будет та самая свадьбе в Кане, что так нравится вам. Здесь он отдыхает от всех забот и огорчений: пьёт, ест и веселится. На фреске в вашей церкви он изображён милым и приветливым, таким он будет и у меня, но я покажу ещё его слегка пьяным, а гостей - даже очень пьяными, и оттого-то они в особом восторге от чуда с превращением воды в вино! А что же, свадьба есть свадьба, чего нам стесняться?
Вино будет и на картине Тайной вечери - в Писании ведь прямо сказано, что оно там было. Дело происходит на захудалом постоялом дворе; Христос с учениками сидит за деревянным столом грубой работы, на котором лежит дешёвая снедь, и стоят простые глиняные кувшины с вином. Рядом собрались местные пьяницы, учуявшие дармовую выпивку, а под столом бродячие собаки готовы подхватить упавший кусок.
Разговор с Пилатом я тоже покажу, но пока не знаю, каким образом. Ясно одно, здесь будут представлены два мира, Пилат из одного, а Христос - из другого. В первом - богатство, власть, роскошь, довольство собой и презрение к низшим; во втором - бедность и бесправие, но видна высшая духовная сила.
Последней картиной будет распятие - страшные муки человека, которого большими железными гвоздями прибивают к кресту. Лицо Иисуса обезображено от боли, голова запрокинута вверх, рот ощерился, губы покрыты кровавой пеной. Солдаты, которые распинают его, не обращают на это никакого внимания: они просто выполняют приказ...
- Где же счастье? - сдерживая слёзы, спросила Инесса. - Вы говорили, что он был счастлив.
- В этом-то во всём и было его счастье, - сказал Мариус, - но вы, конечно, имеете в виду любовь? Я не осмелюсь написать любовную сцену здесь, на алтаре - могу представить, что сказал бы ваш отец, увидев её. Однако когда-нибудь я напишу эту сцену на отдельном полотне, и это будет не обращение грешницы, о, нет! Любовь, великая земная любовь станет смыслом и содержанием картины. Правда, мне понадобится натурщица для образа Магдалины - прекрасная, совершенная, жаждущая любви и всецело отдающаяся ей. Где мне найти такую женщину? - он посмотрел на Инессу.
- Не знаю, - смутилась она. - Мне кажется, вы переходите границы приличия.
Мариус засмеялся:
- Поэты, художники и сумасшедшие - одного поля ягоды, так что будьте снисходительны. Но мы заговорились, а мне надо работать, извините... Вы не обидитесь, если я продолжу возиться со своими досками?
- Это я должна просить прощения за то, что отвлекаю вас, - возразила Инесса. - Я ухожу.
***
На следующий день она сказала отцу и матери, что хочет какое-то время пожить в монастыре. Они не удивились: готовясь к постригу, Инесса уже не раз так делала.
Монастырская жизнь с богослужениями и трудами заставляла забыть всё мирское, и это было отрадно Инессе. Для того чтобы ещё больше отдалиться от мирских мыслей, она почти совсем лишила себя сна, читая по ночам священные книги, а днём с особым рвением выполняла поручаемую ей работу, дабы изнурить плоть.
Монахини с удивлением наблюдали за Инессой; большинство из них хвалили её, но были и те, кто осуждали, говоря, что эта послушница либо сильно согрешила в миру, либо хочет показать всем, какая она святая. Впрочем, подобные слова тоже были грехом, и аббатиса наложила епитимью на болтуний.
Сама она с интересом присматривалась к Инессе, пока не решила, что настало время для откровенного разговора. Приведя её в свою келью, мать-настоятельница плотно затворила дверь, перекрестилась на распятие, висевшее над простой деревянной кроватью, знаком предложила Инессе сесть на скамью у стены, и уселась рядом.
- Милая моя дочь, сколько лет я знаю тебя и радуюсь на тебя, и горжусь тобою, - начала она. - Когда ты решила принять постриг в нашем монастыре, это был праздник для меня: вот дщерь человеческая, которая во всех отношениях достойна служить Господу, сказала я себе! Чего греха таить, многие попадают к нам от безысходности, или отчаяния, или иных земных причин, но в душе этой отроковицы горит священный огонь, она отмечена божьей благодатью: путь служения Богу - её истинный путь, думала я... Да что там! Признаюсь, в мыслях своих я заходила так далеко, что уже видела, как отходя в мир иной, тебе вверяю обитель нашу, ибо к тому времени - если Господь не призовёт меня раньше, - ты будешь пользоваться всеобщим почётом и уважением.
- Матушка! - смутилась Инесса.
Аббатиса взяла её за руку.
- Суетные мысли и гордыня - каюсь! Моя вина, моя вина, моя вина!.. Но что поделать, все мы грешницы: не можем до конца отречься от земных привязанностей, а ты за эти годы стала дорога мне, как родная дочь.
- Матушка! - повторила Инесса со слезами на глазах.
- Твоя мать в муках произвела тебя на свет, выкормила и вырастила тебя, за что ты ей вечно должна быть благодарна, но и я тебе не чужая, правда? - аббатиса погладила её по голове.
- Иногда мне кажется, что вы и есть моя настоящая мать! - сказала Инесса.
- Как приятно слышать! - аббатиса поцеловала её в лоб. - Но до конца ли ты откровенна со мной? - вдруг спросила она. - Ты истово молишься, смиренно трудишься, трепетно читаешь священные книги, - всему этому можно было бы только радоваться, но есть нечто настораживающее в твоём поведении. Я многое повидала в жизни, и многое видела в монастыре: подобное рвение можно объяснить лишь двумя причинами - истовой любовью к Богу, или... - она сделала паузу и пристально посмотрела на Инессу, - ... или любовью к земному человеку.
- Нет, матушка, нет! - горячо возразила Инесса. - Я едва знаю его.
- А, значит, он существует! - воскликнула аббатиса. - Так я и думала! Кто же он? Ну, ну, не стесняйся, мне ты можешь признаться во всём.
- Да я почти не знаю его! - повторила Инесса. - Он живописец, его пригласил мой отец, чтобы расписать наш домашний алтарь.
- Он молод, твой живописец? Хорош собой? - спросила аббатиса.
- Он молод, а насчёт хорош собой... - Инесса не договорила и покраснела.
Мать-настоятельница слегка улыбнулась:
- Ну, и конечно, он умен и умеет вести приятную беседу... Бедная моя девочка, как же тебе было не влюбиться? О, я давно замечала в тебе этот огонёк: даже Иисуса ты любишь по-особенному! Я надеялась, что рано или поздно твоя жажда любви утолится через обретение любви надмирной, небесной, но извечный враг рода человеческого попутал все планы. Я не хочу сказать, что твой живописец - слуга Сатаны, но дьявол хитёр, и мы сами порой не замечаем, как попадаемся в его сети... Дочь моя, ты ни в чём не виновата, не казни себя, - ты просто поддалась зову своего сердца и женского естества. Однако ты не сдалась, ты боролась и продолжаешь бороться, и я верю, что дьявол будет побеждён!
- Матушка! - Инесса припала к её рукам.
-- Милое моё дитя, - растрогалась аббатиса. - Мы справимся с искушением, не сомневайся. Жаль, что ты не можешь принять постриг прямо сейчас, но уже близок июль: в день почитания святой Агнессы ты станешь монахиней.
***
Дабы не поддаться искушению, Инесса решила остаться в монастыре до пострига. Родителям она послала весточку через одну из монахинь - каждые субботу и воскресенье они ездили на городской рынок продавать выращенные в монастырском саду овощи и фрукты.
В следующее воскресенье она получила неожиданный ответ от отца. Он просил передать, что как и раньше не станет мешать Инессе в служении Господу, но просит её прийти домой хотя бы ненадолго: он заболел и, не зная, выздоровеет ли, хочет повидать дочь. Сколько себя помнила Инесса, отец никогда не болел, поэтому она сильно встревожилась; получив благословение матери-настоятельницы, она тут же отправилась в город.
С дурными предчувствиями она вошла в свой дом и вдруг увидела Игнация, который оживлённо беседовал с Мариусом.
- Ага, прибыла! А мы заждались, - сказал Игнаций. - Что это ты решила вот так вот, не попрощавшись, навсегда уйти в монастырь? Разве так поступают с родителями? Мать все глаза проплакала.
- Так вы здоровы, не заболели? - спросила Инесса отца, ощущая сильный жар во всём теле и стараясь не смотреть на Мариуса.
- Вот ещё, болеть! - фыркнул Игнаций. - Я не бездельник и лекарей к себе не подпускаю, - с чего мне болеть?
- Зачем же вы велели передать мне, что заболели? - с укором сказала Инесса.
- А как ещё было тебя вытащить? Пришлось обмануть, - простодушно признался Игнаций. - Ну да это грех небольшой, Бог мне его легко простит, и ты прости.
- Отец очень вас любит, - вмешался Мариус. - Он всё время вас вспоминает; вы должны простить его.
- Не мне судить вас, - сказала Инесса отцу, - но если вы здоровы, я возвращаюсь в монастырь.
- Куда он денется? Успеешь закрыться за его стенами, а пока побудь дома, - возразил Игнаций. - И не спорь со мной, а то вообще не отпущу!.. Иди к матери, обрадуй её...
Поговорив с матерью, Инесса заперлась в своей комнате. "Мне нет никакого дела до Мариуса, - твердила она себе. - Я просто поживу у родителей, а потом уйду в монастырь. Жизнь во имя Господа важнее для меня всего остального. Я стану служить ему". Стук в дверь прервал её размышления:
- Дочка, выходи! Успеешь помолиться! - раздался голос отца. - Иди, погляди, что получается у нашего богомаза, нужен твой совет.
"Мне нет никакого дела до Мариуса", - повторила Инесса, а вслух сказала:
- Иду! Только переоденусь.
Надев своё платье из дымчатой парчи, которое очень шло ей, она спустилась в алтарную комнату.
- Мадонна! - поклонился ей Мариус. - Извольте взглянуть на мою работу: я успел расписать центральную часть алтаря, пока вас не было дома.
- Я вижу, - сказала Инесса. - Всё, как вы говорили: Иисус в окружении своей семьи на небесах. Очень хорошо написано и цвета яркие, особенно, синий.
- Лазурит. Дорогая вещь, его привозят с Востока, - цвет действительно необыкновенный, - кивнул Мариус.
- Ты спроси её о том, о чём хотел спросить меня, - подтолкнул его Игнаций.
- Лицо Иисуса ещё не закончено, как вы можете заметить, - сказал Мариус. - Я сомневаюсь, какое выражение ему придать: полагалось бы просветлённое и немного отрешённое - он на небе, земные страдания кончены, больше уже ничего плохого для него не случится. Но мне хочется, чтобы в лице было сожаление о земной жизни: как бы ни была она тяжела, в ней есть много привлекательного.
- Это верно! - ухмыльнулся Игнаций.
- Главное, о чём он жалеет, - о любви. О простой земной любви, которой уже не будет на небесах, - продолжал Мариус. - Да, там будет вечная небесная, бестелесная любовь, но ведь это совсем другое, как вы считаете? - он посмотрел на Инессу.
Она почувствовала, как вспыхнули её щёки.
- Да, другое... - прошептала она.
- Что? - не расслышал Игнаций. - Чего ты шепчешь? Скажи громко!
- Я вас понял, мадонна, - сказал Мариус, а взгляд его значил больше чем слова. Инесса не отвела глаз.
***
- ...Я полюбил тебя с первой минуты, едва ты вошла в комнату, - страстно говорил он ночью, покрывая поцелуями её руки. - Какое мучение было знать, что я могу потерять тебя навсегда!
- И я, и я полюбила тебя! - восклицала она, прижимая его голову к своей груди. - Я хотела убежать, спрятаться, - какая глупая! Если бы ты не пришёл ко мне сегодня, я не смогла бы жить, я умерла бы! Мы никогда не расстанемся, - никогда?
- Никогда! - он обнял её, целуя щёки и губы.
- Любимый мой, единственный мой, - шептала она, трепеща всем телом...
Когда утренней свет озарил комнату, Инесса, усталая и счастливая, с улыбкой спросила:
- Мы грешники? Нас искусил дьявол?
- Нет, - засмеялся Мариус. - Дьявол это зло, а какое зло может быть в любви? Не тревожься, всё будет хорошо.
- Я теперь ничего не боюсь, - возразила она. - Лишь бы быть с тобой рядом.
- Мы всегда будем вместе. Я попрошу твой руки, мы женимся; у нас будет свой дом и много детей, - сказал он, прижимая её к себе. - Ты думаешь, твой отец не отдаст тебя за меня? Отдаст, он человек практичный - он знает, что живописцы сейчас хорошо зарабатывают, и, в конце концов, ему же надо кому-то передать своё состояние? Кому же ещё, как не родным внукам?
Инесса тоже засмеялась:
- Ты такой же практичный, как он, а мне всё равно, что скажет отец, лишь бы быть с тобою.
- Мы всегда будем вместе, - повторил Мариус. - А сейчас мне надо идти: в доме скоро проснутся.
- Побудь со мной немного, - Инесса ещё крепче прижалась к нему. - У нас ещё есть время...
- ...Плохо спала? Круги под глазами, - встретил её отец, когда она сошла вниз. - Нельзя так много молиться, ты себя погубишь... А я уезжаю: прибыл посланец от моих друзей, намечается выгодное дельце, - надо срочно ехать. Обещай, что ты не уйдёшь в монастырь до моего возвращения, а не то прокляну!
- Обещаю, - Инесса покорно склонила голову.
- Вот и умница, - он поцеловал её в лоб. - И не спускай глаз с богомаза: пока тебя не было, он работал ни шатко, ни валко. Вот, где он сейчас? Спит, бездельник!
- Не беспокойтесь, отец, я придумаю, как его занять, - сказала Инесса.
...Мариус быстро рисовал что-то грифелем на небольшом листе.
- Ты мне покажешь? - спросила Инесса, сидевшая перед ним.
- Какая ты нетерпеливая! - ответил он. - Подожди немного, последние штрихи... Смотри, - он снял лист с подставки и повернул к ней.
- Это я? - выдохнула она. - Как красиво!
- Какая красивая, - поправил он её. - Тебя надо писать в цвете: твои золотые волосы, синие глаза, алые губы, нежную просвечивающую кожу. Когда-нибудь я напишу твой портрет.
- Мне и этот нравится, - сказала она. - Ты мне подаришь его?
- Бери, он твой. Нос только немного не получился - твой чудесный, слегка вздёрнутый носик, - Мариус шутливо дотронулся до него.
- Щекотно!- засмеялась Инесса. - Но ты совсем забросил алтарь.
- Скучно, - я уже знаю, как всё будет выглядеть, осталось изобразить, а это скучно, - пожал он плечами. - Замысел всегда интереснее его воплощения.
- А со мной? Со мной тебе тоже скучно теперь? - спросила она.
- О, нет! - возразил он. - В тебе столько загадочного, волнующего, необыкновенного - я никогда не перестану восхищаться тобой.
- Ах ты, проказник! - она погрозила ему пальцем и добавила, спуская платье с плеч. - Я награжу тебя за портрет...
- Что, прямо здесь? А если кто-нибудь войдёт?.. И это скромная послушница, которая готова была похоронить себя в монастыре? - воскликнул он, целуя её вновь и вновь.
- Не вспоминай, - прошептала Инесса. - Я большая грешница, но мне ничуть не стыдно...
В другой раз она сидела и смотрела, как Мариус пишет Деву Марию, кормящую маленького Иисуса.
- Ты волшебник, как тебе это удаётся? Пресвятая Дева совсем как живая, - говорила Инесса. - Сколько в ней радости, сколько умиления, с какой любовью она смотрит на своего ребёнка! Ты будто сам познал радость материнства - ты, случаем, не вынашивал и не рожал дитя?
- Каждый мой герой - это я, - отвечал Мариус совершенно серьёзно. - Я Дева Мария, я Иосиф, я апостолы, я Спаситель, - и я Иуда, прости Господи! Я должен стать каждым из них, чтобы понять, какие они, и написать правдиво. Иной раз я настолько вхожу в образ, что действительно становлюсь тем, кого изображаю: вот сейчас мне кажется, что это я кормлю своё дитя - посмотри, мои соски не набухли, из них не сочится молоко? - он шутливо обнажил грудь.
- Дай попробую, - она прильнула губами к его соскам. - Молока нет, но они очень чувствительные; как напряглись!
- Не искушай меня, - взмолился он. - Погоди, руки помою, они в краске...
Когда он писал сцену ухода Иисуса из отчего дома, Инесса была печальна.
- Отчего ты грустна? - спросил Мариус.
- Мне жалко Марию, - вздохнула Инесса. - Какая она несчастная - расстаться с тем, кого любишь больше всех, зная, что его ждёт ужасная судьба! Нет ничего хуже для женщины, чем это.
- "Если пшеничное зерно, пав в землю, не умрёт, то останется одно; а если умрёт, то принесет много плода", - прочитал по памяти Мариус.
- Это верно! - Инесса осенила себя крестом. - Но мне всё равно жалко её; я бы так не смогла... Мы никогда не расстанемся, - никогда? Скажи мне ещё и ещё!
- Никогда! Верь мне, - он неловко обнял её, стараясь не испачкать краской.
- Иди ко мне! - прошептала она. - Дай я сама сниму с тебя одежду...
***
Игнаций приехал домой в прекрасном расположении духа. За столом он хвастался, какое удачное дельце ему удалось провернуть, и Мариус решил, что настал благоприятный момент для объяснения. Дождавшись, когда Игнаций, сытый и довольный, зашёл в алтарную комнату, чтобы посмотреть, как продвигается работа, Мариус сказал:
- По-моему, лучше всего у меня вышли семейные сцены. Семья - великая вещь, вы не находите?
- Это ясно, как день, - кивнул Игнаций. - Вот, говорят, мой дом - моя крепость, а я скажу: моя крепость - моя семья... Эх, что за напасть мне с дочерью! Оно бы, конечно, радоваться надо, что Инесса решила посвятить себя Богу, однако она у меня одна: уйдёт в монастырь, и некому будет скрасить мою старость. А мы-то с женой о внуках мечтали!
- А если не уйдёт? - значительно произнёс Мариус.
- То есть как? Она, что, передумала? - Игнаций недоверчиво посмотрел на него.
- Пока вас не было, многое переменилось, - уклончиво ответил Мариус, а потом, набравшись духу, выпалил: - Мы с Инессой полюбили друг друга; мы хотим обвенчаться и просим вашего благословения.
- Что?! - Игнаций открыл рот и выпучил глаза. - Когда же вы успели?
Мариус улыбнулся и пожал плечами:
- Любовь уходит долго, а приходит в одно мгновение.
- Негодяй! - закричал Игнаций. - Да как ты посмел?! И ты ещё просишь моего благословения, наглец! Уж лучше пусть уходит в монастырь, чем будет твоей женой!
- Но вы только что говорили... - хотел возразить Мариус.
- Я и подумать не мог об эдаком! - перебил его Игнаций. - Стоило мне ненадолго отлучиться - и нате вам! Права пословица: "Если мужчина и женщина остаются наедине, то не для того, чтобы читать "Отче наш""! А моя-то тихоня, смиренница!.. И далеко у вас зашло?
- Боюсь, вы ещё больше рассердитесь, если я отвечу, - сказал Мариус.
- Мерзавец! - заорал Игнаций с такой силой, что у него вздулись жилы на шее. - Я убью тебя! Где мой кинжал?!
Мариус бросился к дверям и выскочил на улицу. Игнаций побежал было за ним, но не догнал; тогда он вернулся в алтарную комнату и принялся громить всё, что попалось ему под руку...
Инессу посадили под замок: Игнаций поклялся, что сам отвезёт её в монастырь ко дню почитания святой Агнессы. Весть о грехопадении Инессы быстро разлетелась по городу: все были поражены этой новостью, и только старуха Севериора злорадствовала:
- Я знала, что так и будет: эта девчонка - сущий бесёнок. А вы твердили, что она святая! Как же, святая, - видали мы таких святых!
***
Чем ближе подходил назначенный день, тем больше сомнений возникало у Игнация: надо ли отвозить дочь в монастырь, ведь это означало похоронить её заживо. Конечно, брак с каким-то безвестным богомазом тоже не был хорошим выходом, но ведь будут внуки, наследники и продолжатели семейного дела, - не отдавать же, в самом деле, всё нажитое монастырю!
Размышляя и так, и эдак, Игнаций должен был признаться себе, что если бы не данная им клятва и не его природное упрямство, он, может быть, согласился бы на замужество Инессы, - однако она должна была сама попросить об этом. Если бы она плакала, умоляла Игнация, валялась у него в ногах, просила прощения, он, пожалуй, простил и благословил её, но Инесса держалась на удивление спокойно, будто была рада такому исходу. Это было обидно для Игнация, и он решил выполнить свою клятву.
Накануне дня святой Агнессы он зашёл в комнату дочери и угрюмо спросил:
- Ты готова? С матерью простилась? Я ей запретил тебя провожать, чтобы не было воплей. Пора ехать.
- Я готова, - ответила Инесса. - Вещей мне никаких не надо, беру лишь этот маленький узелок.
- Да уж, вещей не надо, - буркнул Игнаций. - Всё равно что покойнику.
Они сошли вниз, где во внутреннем дворике стояли два запряженных мула: Игнаций уселся на того, что был повыше, Инесса села на другого.
- С богом! - сказал Игнаций. - Поехали...
Что произошло дальше, никто в городе толком не знал. Сервиора утверждала, что едва Игнаций выехал за городские ворота, на него налетела шайка разбойников, нанятых этим проходимцем, что расписывал алтарь в доме Игнация и обесчестил его дочь. Инесса же, вместо того, чтобы вступиться за отца, переметнулась на их сторону: она ускакала со своим любовником, оставив Игнация умирать в дорожной пыли.
- Но Игнаций жив-здоров, - возражали ей. - Мы его вчера видели.
- Значит, раны оказались не смертельными, - упрямо говорила Сервиора. - Он крепкий мужик, его так просто не убьёшь.
Однако Инесса действительно пропала, а Игнаций на вопросы о ней отвечал что-то невразумительное и прибавлял с большим чувством, что заставит этого проклятого богомаза закончить работу, будьте уверены!..
Через пару месяцев нашёлся человек, который будто бы видел Инессу и Мариуса в соседнем городе: они шли по улице, взявшись за руки, и по виду были очень счастливы.
- Вот тебе и святая! - говорили люди. - Сервиора права.
***
...В маленькой комнатке под крышей небольшого дома, на кровати возле открытого окна лежала обнажённая Инесса: Мариус готовился писать её портрет.
- Вот так бы написать и Магдалину в ожидании Иисуса, своего возлюбленного, - сказал Мариус. - Помнишь, как я хотел: прекрасную, совершенную женщину, жаждущую любви и всецело отдающуюся ей. Где мне найти лучшую натурщицу?
Инесса улыбнулась, томно, призывно, торжествуя и стыдясь одновременно, - и повернулась к нему с необычайной грацией, показывая все красоты своего тела.
- Вот так? - спросила она.
- Стой, стой! Замри! - вскричал он. - Я начинаю...