Галимов Брячеслав Иванович : другие произведения.

Трагическая история острова Пасхи

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В книге рассказывается об острове Пасхи, - ныне представляющий собой унылую пустыню, некогда он был цветущим райским садом. Какие страшные секреты хранят его огромные каменные идолы; что погубило людей этого острова, какие демоны поселились в их душах и привели к такому трагическому исходу? В книге делается попытка реконструкции этой истории: злая колдунья, владеющая тайнами черной магии, властолюбивый вождь, мудрый верховный жрец и его дочь, полюбившая гордого и смелого сына рыбака, вопреки обету целомудрия, который она дала богам, - оказываются втянутыми в водоворот фатальных событий, из которого не может быть спасения.

Трагическая история острова Пасхи

Исход

   Коралловые змеи выпили всё молоко у коров. Змеи были очень красивы - когда они ползли в траве, их разноцветные тела переливались и мерцали. От быстрого движения яркие поперечные полосы сливались и плыли в обратную сторону, так что казалось, что змея ползет назад, а не вперед. Однако коровы видели приближение опасности; они тревожно мычали, а иногда пытались бежать, но это было бесполезно. Змеи настигали их, цеплялись к сосцам и выпивали молоко до последней капли. Это повторялось изо дня в день, и, в конце концов, коровы падали от истощения. Избавиться от такой напасти было нельзя: сколько люди не убивали коралловых змей, тех не становилось меньше.
   Между тем, урожай батата уменьшался с каждым годом, хотя люди упорно рубили леса для расширения полей. Лесов почти уже не осталось, повсюду раскинулись бескрайние поля, однако съедобных клубней собирали так мало, что голод убивал не только бедных, но и богатых. Засуха, болезни, грызуны и насекомые уничтожали батат еще до того, как он успевал вырасти.
   Насекомые стали бедствием для людских жилищ: жуки и термиты ползали по полу, стенам, потолку разрушая их. Было уже немало случаев, когда дома падали от дуновения ветра и погребали под своими обломками мужчин, женщин и детей.
   В добавление ко всем бедам исчезла вода; реки пересохли, а бездонное озеро обмелело настолько, что стало похоже на ничтожный грязный пруд. Дожди прекратились - за пять лет на небе не появилась ни одна туча. Жертвоприношения Богу Дождя не помогали, он был равнодушен к ним и оставался безжалостен к людям.
   Было ясно, что наступают последние времена: многие видели, как из земных недр выходят безобразные чудища, - и все слышали, как по ночам жутко воет и рычит страшный зверь Рекуай. Когда-то его загнали на Луну братья-близнецы, - воспитанные мудрой лягушкой сыновья ягуара и женщины, - те, что научили людей добывать огонь, выращивать батат, заниматься ремеслами. После того как старший брат вознесся на небо, а младший по приказанию богов должен был вечно держать земной свод в наказание за своевольство, зверь Рекуай еще долго не решался покинуть свое убежище на Луне, но ныне он осмелел и вновь спустился на Землю. От него не было спасения: все знали, что он не успокоится, пока не сожрет всех людей до единого.
   В тоске и слезах проводили люди бессонные ночи; бессильны были вожди, бессильны были жрецы...
   Но боги не дали погибнуть людскому роду, они явили свою безграничную милость, - и неведомо откуда пришел Спаситель. Он был бородатым и белолицым, от него исходило сияние, и люди поняли, что перед ними Сын Солнца. Его избрали вождем над вождями и поклялись повиноваться ему безоговорочно.
   Сын Солнца сказал людям, что место, где они живут, проклято, и жить тут больше нельзя. Он велел им построить большие плоты из базальтового дерева, сшить крепкие паруса и изготовить надежные весла. В назначенный день люди погрузились на эти плоты и отправились в долгое плавание по океану.
   Дважды они попадали в шторм; ветер дул так сильно, что обнажилось дно океана, а волны были похожи на горы. Плоты проваливались в бездну и ударялись об грунт, но тут же вздымались на такую высокую волну, что прорывали облачную пелену, взлетали к небу, и людям трудно было дышать от недостатка воздуха. Пять плотов бесследно исчезли во время этих штормов - то ли остались на дне океана, то ли застряли на небе в густых тучах.
   В период затишья золотые макрели, резвые дельфины и жирные тунцы плыли около плотов; стаи летучих рыб пролетали над головой. Ночами темная гладь океана покрывалась таинственными огнями; кроме того, люди видели круглые светящиеся глаза чудовищ, поднимающихся из морской пучины. Как-то ночью такое чудовище влезло на один из плотов, схватило своими щупальцами трех человек и утащило в океанскую глубину. Никто не посмел сразиться с ужасным монстром: все застыли, охваченные ужасом.
   Еще несколько человек сожрала громадная зубастая рыба, в брюхо которой влезли бы десять плотов с мачтами и парусами, но она проглотила только один, предварительно раздробив его своими мощными челюстями.
   Два плота сгорели, столкнувшись с неведомой тварью, которая лежала, как скала, у самой поверхности моря. Ее задели ненароком, не успев обойти; она испустила синие всполохи пламени, в мгновение ока испепелившие эти плоты вместе с находившимися на них людьми.
   Но самый страшный час плавания настал, когда появился морской змей. Его ящероподобная голова была выше ста домов, поставленных друг на друга, а чешуйчатое туловище тянулось до горизонта, так что хвоста не было видно. Люди поняли, что пришла их смерть; они упали на плоты и замерли в ожидании близкого конца. Лишь Сын Солнца не дрогнул и не растерялся: громовым голосом он приказал змею удалиться, и тот подчинился, с шипением погрузившись в море.
   На четвертое полнолуние люди достигли берега. Земля, на которую они ступили, была прекрасна и изобильна. Здесь были леса и луга, озера и реки; хищных зверей не было вовсе, зато водилось множество дичи, - не говоря уже о рыбе, озерной и морской.
   Сын Солнца сказал людям, что это остров, который лежит в самой середине океана. Здесь не бывает засухи, почва плодородна, и можно собирать два урожая батата в год. Многие тысячи людей могут жить на этом острове в течение многих тысяч лет, не зная нужды. Им можно ничего не бояться: ни голод, ни жажда, ни болезни не страшны им, - так же как не страшны нашествия врагов. Тут можно не ставить стены, не ковать оружие, и не надо приносить жертвы Богу Войны.
   Мир и процветание да пребудут с вами во веки веков, сказал еще Сын Солнца, но помните, что всё теперь в вашей власти. Там где вы жили раньше, вы были слабы и беспомощны; здесь же вы сильны, почти как боги.
   Сказав так, он взошел на плот и покинул остров. Люди с плачем проводили Сына Солнца, они спрашивали его, когда он вернется. Он же, утешая их, говорил, что придет обратно, но прибавил - это будет нескоро.
  

Через тысячу лет. Праздник Птиц

  
   Птицы почитались на острове с незапамятных времен. Из поколения в поколение передавалась легенда о том, как первые поселенцы обратились с просьбой о покровительстве к Большой Птице - богине многочисленных птиц острова. Большая Птица благосклонно приняла их просьбу: она стала оберегать людей.
   В честь этого события каждый год проводился Праздник Птиц. На краю плато, на прибрежных скалах строили святилище -- площадку круглой формы с алтарем, обнесенную деревянной изгородью. В первый день праздника люди надевали свои лучшие наряды и шли к этому святилищу. Там верховный жрец возносил благодарственную молитву, обращаясь сначала, по обычаю, к Сыну Солнца, а затем к главной героине сегодняшнего дня - Большей Птице. Жрец напоминал Птице, как ее любят островитяне, и просил не оставлять их без покровительства и впредь. Затем он разбрасывал на алтаре корм для Большой Птицы, - на следующее утро по остаткам пищи можно было судить, благосклонно ли относится богиня к островитянам или гневается на них: если она поела хорошо, значит, благожелательно настроена к людям; если богиня поела плохо, значит, за что-то сердится на них.
   В последнем случае, надо было умилостивить Большую Птицу. Чем именно - знал верховный жрец, носящий гордое имя Баира: на древнем языке первых поселенцев "Ба-и-раа-а" означало "Любимец богов". Обязанности Баиры были тяжелыми и многообразными: помимо того, что он был посредником между богами и людьми, помимо того, что он должен был следить за погодой и движениями звезд, - верховный жрец являлся одновременно предсказателем будущего, врачевателем человеческих душ и тел, лекарем домашней птицы, и прочее, прочее, прочее.
   В своей жизни верховный жрец был связан строгими правилами воздержания, но в определенные дни к нему приводили красивейшую молодую девственницу. Если она через положенный срок после этого рожала сына, он впоследствии становился желанным женихом для любой девушки острова; если рождалась дочь, она давала обет служения богам, что подразумевало безбрачие.
   ...После того как на Празднике Птиц верховный жрец произносил молитвы и оставлял на алтаре пищу для богини, начиналась вторая часть действия. Самые храбрые, самые ловкие, самые сильные юноши, собравшиеся со всего острова, вступали в борьбу за право добыть яйцо из гнезда морского орла.
   Для того чтобы достичь гнезда орла, надо было спуститься по скалам к морю, пересечь бурлящие воды залива, подняться на каменную гряду одного из его трех островов; а потом, с яйцом морского орла в руках, проделать весь этот путь обратно. Смельчаков, решившихся на такой подвиг, ждало множество опасностей: можно было сорваться со скал, утонуть в море или погибнуть от ударов железного клюва орла, - ведь эти птицы яростно защищают свои гнезда. Но зато победителя в нелегком соревновании чествовали как героя и прославляли его имя целый год.
   Понятно, что каждый молодой человек на острове мечтал победить на Празднике Птиц. В этом году двое из них могли всерьез рассчитывать на удачу: Тлалок - сын вождя, и Кане - сирота, сын рыбака. У Кане был друг Капуна: они держались вместе, - а Тлалок стоял поодаль от юношей, готовившихся к испытанию, и поглядывал на них с презрением. Он был уверен, что ему нет равных, потому что никто не мог противостоять ему в поединке, опередить в беге или плавании.
   Капуна, между тем, сильно волновался. Он решился участвовать в борьбе за яйцо морского орла за компанию со своим другом, но в глубине души чувствовал, что не готов к этому.
   - Как ты думаешь, скалы высохли после дождя? Они не очень скользкие? - спрашивал он.
   - Скоро узнаем, - отвечал Кане.
   - Да, скоро мы узнаем, - повторил Капуна, переминаясь с ноги на ногу. - А как ты полагаешь, морские орлы уже вернулись к своим гнездам? - продолжал он вопрошать.
   - Скоро мы выясним и это, - сказал Кане. - Смотри, твоя Мауна пришла на праздник.
   - Где она? - оживился Капуна.
   - Вон там, около святилища. Вместе с другими девушками.
   - Вижу, - довольно улыбнулся Капуна. - А говорила, что не придет. Мы с ней вчера поссорились.
   - Опять? Вы с ней ссоритесь по десять раз на дню.
   - Это она со мной ссорится. Я с ней не ссорюсь. Хорошо тебе, Кане, у тебя нет девушки, и ты не знаешь, что это за штука - любовь.
   - Да, любовь - пустое и бесполезное чувство, - согласился Кане. - Когда придет время жениться, я просто выберу себе крепкую девушку с большой грудью и крупными бедрами, которая нарожает мне много детей, выкормит их и вырастит здоровыми. Ну, и конечно, чтобы она могла вести хозяйство и выполнять все работы, которые обычно выполняет женщина. Причем здесь любовь? Боги велят мужчине создать семью, а любовь посылают нам демоны, стараясь сбить нас с истинного пути. Если хочешь быть настоящим мужчиной, Капуна, гони любовь прочь!
   - Попробуй, прогони ее, - еле слышно пробормотал Капуна, но слова его были услышаны теми юношами, которые стояли рядом, и показались им очень забавными. Они громко рассмеялись; тогда Тлалок, сын вождя, прокричал:
   - Эй, вы, не забывайте, что находитесь на священном Празднике Птиц, а не на сельской вечеринке! Я не понимаю, зачем вы вообще сюда пришли, и какой вам прок участвовать в этом соревновании, но уж коли пришли, стойте тихо, не гогочите и не издавайте диких воплей!
   Кане задрожал от ярости; Капуна схватил его за руку и прошептал:
   - Сейчас нельзя задевать драку. Молчи, прошу тебя.
   Кане несколько раз глубоко вздохнул, чтобы справиться с гневом, а после проговорил:
   - Каков наглец! Он забыл, что он такое. Впрочем, так же как и его отец Аравак. Можно подумать, что вождь выбирает себе народ, а не народ - вождя. В древние времена Аравака уже давно убили бы за подобное поведение. Народ имеет право убить вождя, если вождь плохо обходится с народом. Мы многое даем вождю и многое ему позволяем, но и спрос с него будет особый.
   - Молчи, молчи, прошу тебя, молчи! - шептал Капуна. - Ты накличешь на нас беду.
   - Все беды мы вызываем сами, учил нас великий Сын Солнца.
   - Молчи, прошу тебя... Гляди, уже показались носилки с верховным жрецом.
   На поле перед святилищем установилась полная тишина. Баире помогли спуститься на землю, устланную пальмовыми листьями, а возле него встал Аравак. Вождь был в праздничном одеянии, но лицо его было грозным. Люди боялись смотреть ему в глаза: взгляд Аравака был тяжелым и непереносимым.
   Баира сказал:
   - О, народ острова! Только что я говорил с Большой Птицей перед ее алтарем.
   По толпе прошел благоговейный трепет.
   - Дух Большой Птицы явился мне. Он был грозен и прекрасен, - продолжал Баира. - Он поведал, что богиня птиц довольна нами: мы чтим ее, как должно. Она готова защищать нас, как защищала до сих пор. Так вознесем же благодарственную молитву Большой Птице, все вместе, сообща, - Баира воздел руки к небесам. - О, величайшая богиня птиц! Мы, твой народ, взываем к тебе. Будь милостива к нам, защити и спаси нас; прости народ твой, если по неразумению он творил недоброе!
   Люди хором повторяли эти знакомые всем слова. Закончив молитву, Баира опустил руки, повернулся к юношам, выстроившимся в ряд около святилища, и торжественно сказал:
   - А теперь пусть лучшие из лучших отправятся за яйцом морского орла. Их состязание угодно Большой Птице, которая благоволит смелым и сильным. Самому достойному она дарует победу, и мы воздадим должное храбрецу... Готовы ли вы, молодые герои?
   - Да, мы готовы, - отвечали юноши.
   - Тогда приступаем. Пусть бросят вверх копье, и как только оно коснется земли, отправляйтесь в путь.
   Копье было брошено; вот оно упало на землю, и юноши побежали к прибрежным скалам. Народ бросился за ними: встав на краю обрыва, люди кричали, поощряя смельчаков. Баира и Аравак поднялись на специально сооруженный для них помост, и оттуда наблюдали за состязанием.
   Многие хотели, чтобы победил Тлалок. Он с самого начала обогнал своих соперников: быстро спустился к морю, ни разу не оступившись, в то время как один из юношей сорвался со склона горы и погиб, разбившись о камни. В море погиб еще один из молодых людей; он вдруг вскрикнул и скрылся под водой, - возможно, попал в водоворот, которые часто возникали в этом месте.
   Достигнув маленького острова, Тлалок стал ловко карабкаться наверх, туда, где были гнезда орлов, но в этот момент люди увидели, что его настигает другой юноша: он полз по скале чуть в стороне от Тлалока.
   - Кто это? Что за человек? Откуда он? - раздались возгласы в толпе.
   - Он из нашей деревни, - сказал кто-то. - Сын рыбака, Кане.
   - О-о-о! Сын рыбака! Он, что, хочет победить Тлалока? Лишь напрасно погубит свою жизнь. Но пусть попытается. Увидим, чем все закончится.
   Тлалок подобрался к гнезду, и Кане подобрался к гнезду; Тлалок схватил яйцо морского орла, и Кане схватил яйцо орла; Тлалок пустился в обратный путь, и Кане пустился в обратный путь. Всё теперь зависело от того, кто скорее вернется назад.
   На берегу послышались изумленные возгласы: сын рыбака явно опережал сына вождя. Симпатии людей мгновенно перешли к Кане:
   - Что за молодец! Вот так сын рыбака! Его избрала Большая Птица, он победит, можно не сомневаться!.. Кане, быстрее! Ты почти уже победил!
   Когда Кане поднялся на плато, - мокрый, грязный, с ободранной кожей на локтях, коленях и животе, - десятки рук подхватили его и понесли к помосту, где стояли Баира и Аравак. Там Кане поставили на землю, и он, окруженный плотным кольцом ликующих людей, поднял над головой яйцо орла и показал верховному жрецу.
   Баира покосился на Аравака; вождю, конечно, не понравилось, что его сын проиграл, но по виду Аравака этого нельзя было понять: он растянул губы в улыбке и ласково кивнул Кане. Тогда Баира громко произнес:
   - Слава победителю! Объявляю его Сыном Большой Птицы, и до следующего Праздника Птиц пусть прибавляет это имя к своему собственному имени!.. Как тебя зовут юноша? Кане?.. Слава Кане, Сыну Большой Птицы, победителю на Празднике Птиц!
   - Слава победителю! Слава Кане! - подхватили в народе.
   - Слава Кане, - повторил Аравак, глядя поверх толпы на своего сына Тлалока, который появился на краю обрыва. Услышав, как люди славят Кане, Тлалок бросил с таким трудом добытое яйцо в море. Аравак нахмурился и чуть качнул головой, предостерегая сына от ненужных действий. Тлалок развернулся и побежал прочь; его никто не видел - все с нетерпением ждали, когда появится прекраснейшая из девушек, посвятивших себя богам, и возложит на голову победителя убор из драгоценных перьев гигантской птицы Моа.
   Ударили звонкие барабаны, раздался трубный рев больших морских раковин, и из ворот святилища вышла Парэ - любимая дочь Баиры. Толпа восторженно выдохнула: Парэ, без сомнения, была самой красивой девушкой острова. Красота ее была столь ослепительна, что, случалось, люди теряли зрение, завидев Парэ. Голос ее был нежен, как журчание тихой речки; походка так легка, что ноги Парэ не мяли траву, по которой она шла; тело было гибким и стройным, как молодой бамбук.
   В белых одеждах, с венцом на волосах, Парэ была похожа на юную богиню, прекрасную, как розовое облако на рассветном синем небе. Она подошла к Кане и улыбнулась ему; он застыл и перестал дышать, - яйцо орла выпало бы из его руки, если бы не молодой жрец, успевший перехватить этот почетный трофей.
   Парэ возложила на голову Кане убор из перьев птицы Моа и поклонилась ему. Толпа возликовала пуще прежнего, один лишь Кане продолжал стоять безмолвно и неподвижно.

***

   Вечером Кане вел Капуну в деревню. Капуну был сильно пьян, перебрав хмельного напитка на пиру в честь победителя.
   - Кане, ты лучший мой друг, - говорил он. - Ты лучший из всех друзей, которые только есть на свете. Я горжусь, что ты мой друг... Нет, неправильно, - я не могу гордиться, сказав "мой" друг. При слове "мой" мне становится стыдно: всё что относится ко мне - плохо. Да, да, не спорь, для тебя позор иметь такого друга, как я.
   Капуна всхлипнул.
   - Перестань, - Кане потряс его за плечо. - Хорошо, что нас не видят.
   - А если бы и видели, пусть знают, какой я нехороший! - ударил себя в грудь кулаком Капуна. - Баба я, а не мужчина! Ведь тебе не известно главное - я бросил тебя во время состязания. Мне самому нечего было и думать о победе, но я обязан был помочь тебе. Вместо этого я спрятался в камнях у моря, - я даже не входил в воду. Никто этого не заметил, а после я вылез, облился водой и поднялся наверх, будто бы отстав от остальных. В опасном соревновании тот, кто вернулся живым, уже достоин уважения: если бы ты видел, как меня встретила Мауна! Она повисла у меня на шее, плакала и шептала трогательные слова. А я, куриный помет, - принимал всё это как должное... Кане, прошу тебя, не дружи со мной, брось меня одного здесь, в темноте, на растерзание злым демонам! А лучше убей меня... Хотя нет, не оскверняй своих рук убийством такого ничтожного червя.
   Капуна совсем расстроился и залился горькими слезами. Кане, посмеиваясь, утешал его:
   - Ты просто выпил лишнего, и от этого несешь невесть что. Если тебе сегодня не хватило мужества, это еще не значит, что ты не мужчина.
   - Но я бросил тебя, моего лучшего друга, - сквозь рыдания произнес Капуна.
   - Я не просил тебя о помощи.
   - Но Мауна, Мауна! Как я мог обмануть ее! - продолжал плакать Капуна.
   - Ты ее не обманул: ты вернулся живым. Это для Мауны важнее твоей победы в состязании. Ты должен радоваться, что она так любит тебя.
   Кане вдруг тяжело вздохнул. Капуна сквозь слезы посмотрел на него; в лице Кане было что-то странное.
   - Помнишь, что я говорил перед состязанием? Я смеялся над любовью, - сказал Кане. - Богиня любви отомстила мне. Я наказан за гордыню, - я полюбил.
   - Кого? - спросил Капуна, сразу забыв о своих бедах.
   Кане еще раз вздохнул и коротко ответил:
   - Парэ.
   - О, боги! - испугался Капуна. - Выбрось из головы мысль о ней! Любая девушка с радостью примет твою любовь, а мало ли красивых девушек на нашем острове!
   - Но мне нужна только Парэ.
   - Забудь, забудь о ней, Кане! Она посвящена богам; ты хочешь отнять ее у них? Боги покарают тебя за святотатство! - закричал Капуна.
   - Тише, - зажал ему рот Кане. - Я всё знаю сам. Но я люблю ее, остальное - ничто по сравнению с моей любовью... А боги велики и мудры, они не станут карать за то чувство, которое сами даровали людям. Но если даже боги думают иначе, я все равно не отступлю; или Парэ станет моей женой, или я погибну.
   - Ох, ох, ох! - причитал Капуна. - От твоих слов у меня ноги отнялись. Не могу идти, хоть убей.
   - А может быть, это хмельной напиток подкосил тебя? - с усмешкой спросил Кане, прогоняя прочь мрачные мысли.
   - Хмельной напиток? Хе-хе! Когда он сбивал меня с ног? - возмутился Капуна. - Вспомни, как на Празднике Урожая в прошлом году я выпил большой кувшин, который едва могли поднять два человека. И после этого я еще танцевал в честь великой Матери-Земли. Вся деревня видела, как я танцевал.
   - Да, вся деревня видела это, - подтвердил Кане.
   - А, ты помнишь? - обрадовался Капуна, не заметив подвоха. - Я и говорю, хмельной напиток не способен свалить меня с ног, - а значит, я потерял способность ходить из-за твоих слов... Хоть убей, Кане, но мне не дойти до дома. Давай, заночуем здесь, под кустами, ибо дух этих кустов добр и охраняет путников, - а утром пойдем в деревню.
   - Но нас ждут. Они наверняка уже прослышали о моей победе. Нехорошо заставлять людей ждать, - сказал Кане.
   - О, не беспокойся! Они решат, что после пира ты остался ночевать в Священном поселке. Сейчас уже ночь, они легли спать. И нам надо спать. Да, спать, спать... - Капуна широко зевнул и улегся под кустом.
   Кане в нерешительности постоял еще немного, а потом лег рядом с другом и скоро заснул.
   Сон Кане оказался, однако, недолгим. Присутствие посторонней силы разбудило юношу. Он открыл глаза и осмотрелся. Странное сияние озарило темный луг за кустами: присмотревшись, Кане разглядел белую фигуру, которая приближалась сюда. Его сердце дрогнуло - то была Парэ. Она не шла, а летела над травой, не касаясь земли. Парэ была прекрасна, - прекраснее, чем днем, когда он видел ее, - и она светилась, как звезда в небе.
   Кане было известно, что девы, посвятившие себя богам, могут совершать всякие необыкновенные вещи, но, с другой стороны, он знал также о проделках демонов, смущающих людей призрачными видениями. Кане прочел заклинание, прогоняющее призраков, однако девушка не исчезла: стало быть, это действительно была она.
   Парэ приблизилась к нему, и Кане понял, что она не только светится, но еще излучает тепло, которое было приятнее тепла солнца или костра. Тело Кане согрелось, но еще больше согрелась его душа, - так хорошо ему еще никогда не было. Тут Парэ заговорила, и он почувствовал внеземное блаженство.
   - Ты полюбил меня, Кане, а я полюбила тебя, - сказала девушка. - Для любви нет преград, и вот я здесь. Мы будем счастливы, Кане. Мы будем счастливы, но прежде нас ждут тяжелые испытания. Я расскажу тебе историю, которая случилась давно. Жила на свете прекрасная девушка по имени Парэ. Она полюбила юношу, но затем отвергла его. Глубоко уязвленный ее отказом, он убежал прочь. Когда Парэ поняла свою потерю, она умерла от горя. Парэ спустилась в страну ночи, где находятся мертвые и где правит Хина, первая женщина на земле. А юноша тосковал о Парэ и с помощью Хины тоже последовал за Парэ в подземный мир. Почему Хина помогла ему? Потому, что она тоже познала муки любви.
   Но Парэ затерялась среди множества духов мертвых, и юноша не мог разыскать ее. Наконец, он привлек к себе ее внимание, согнув молодое деревце и подпрыгнув высоко вверх. Так Парэ увидела своего любимого и стала играть вместе с ним. Они раскачивались на дереве, взлетая все выше и выше, и, наконец, смогли ухватиться за корни растений, спускавшиеся из верхнего земного мира. Так они смогли выбраться из страны мертвых.
   Но никто не может жить в земном мире без души - за исключением времени сумерек, когда день встречается с ночью, или ночь сменяется днем. Только вечером или на рассвете влюбленные были счастливы. Однако юноша сумел вернуть душу Парэ в ее тело; когда же тело девушки ожило, Парэ и юноша поженились и стали родоначальниками большого племени... Откуда у юноши взялась волшебная сила, чтобы заставить душу Парэ войти в ее тело? Просто любовь сильнее смерти...
   - Как звали юношу? - спросил Кане, не слыша своего голоса.
   Парэ вместо ответа взглянула на него, и он зажмурилась от ее лучистого взгляда. Открыв глаза, Кане уже не увидел Парэ, - она исчезла. Но в небесах воссияли звезды бесчисленными огнями, и Кане возрадовался их свету. Он понял, что на земле не исчезнет любовь, пока на небе не угаснут звезды.

***

   В Священном поселке праздничный пир продолжался до утра. По обычаю, еды и питья было заготовлено столько, что хватило бы всем жителям острова, вздумай они прийти сюда. Такое расточительство оправдывалось заботой о единстве островитян - ведь на праздниках люди сближаются. И действительно, раньше на пирах в Священном поселке собиралось множество людей: здесь совершались примирения, здесь отказывались от мести; здесь делили имущество и договаривались о женитьбе. Немощных стариков - и тех привозили в Священный поселок их родственники, дабы они порадовались напоследок, глядя на веселящийся народ.
   Но теперь на пирах было немноголюдно, жители острова предпочитали справлять праздники в своих деревнях: страх перед великим вождем Араваком заставлял их сидеть дома. Аравак пугал людей свирепостью нрава и неимоверной силой. Был случай, когда вождь в гневе разметал все дома в деревне, - а один раз случилось поспорить с вождем некоему жителю острова, так Аравак закинул его на вершину горы, и бедняге пришлось два дня спускаться с нее.
   Мало того что вождь был самым могущественным человеком на острове, - он был еще и святым. Взять, к примеру, верховного жреца Баиру, - уж кто свят, как не он, однако и Баира признавал святость Аравака и относился к вождю с неизменным уважением. А если вспомнить, как Аравак умел предугадывать будущее, как он управлял жизнью островитян, как ловко он распоряжался их доходами, и многое, многое, многое другое, - то отпадали последние сомнения в его богоизбранности. Еще и поэтому люди избегали посещать Священный поселок без особой надобности: святость вызывает трепет, ведь неизвестно, чем она обернется для соприкоснувшегося с ней, - добром или худом...
   В ночь после Праздника Птиц на пиру в Священном поселке остались лишь те, кто был приближен к Араваку. Вождь был строго и с ними, но не через меру; уже само по себе это свидетельствовало о милости вождя. А сегодня они особенно ценили его доброту, потому что вождь был в плохом настроении: его сын Тлалок проиграл в состязании сыну рыбака.
   Тлалок тоже был на пиру, и все видели, как он злится. Сын вождя сидел насупленный, то и дело стискивал кулаки и бормотал что-то сквозь зубы. Еда, стоявшая перед ним, осталась нетронутой.
   Аравак хмурился, глядя на сына, и, наконец, не выдержал и сказал ему:
   - Очень плохо, что ты проиграл состязание, но еще хуже показывать всем, как это плохо. О твоем поведении на пиру станет известно завтра всему острову, и тогда считай, что ты проиграл во второй раз. Но ты сын вождя, и то, что прощается другим, не простится тебе. Два проигрыша за один день - это слишком много для тебя. Люди начнут терять веру в Тлалока, а если они потеряют веру, как ты будешь править, когда меня уже не будет на свете?
   - Проклятый сын рыбака, - процедил Тлалок. - Ему просто повезло, а болтают, что он сильнее меня, и Большая Птица покровительствует ему.
   - Пусть болтают, - отвечал Аравак. - Рано или поздно мы заткнем рот болтунам. Они пожалеют о том, что распустили языки. Но пока смирись с их болтовней; если не можешь покарать их, сделай вид, что согласен с ними. Да, в этом году Большая Птица выбрала сына рыбака, - что же, в том ее воля, а возможно, ее каприз. Но в следующем году победителем будешь ты, в чем нет никаких сомнений. Так и говори всем, и не будь мрачен. Я могу быть мрачным, переживая за тебя, но не ты. Ты проиграл, но обязан выглядеть как победитель. Не серди меня, Тлалок, ешь и пей, как подобает на пиру.
   - Хорошо, отец, - Тлалок взял кусок куриного мяса и принялся жевать.
   - Баира, верховный жрец, расскажи нам что-нибудь о богах. В день святого праздника следует не только веселиться, но и вспомнить о божественном, - сказал Аравак.
   Баира вздохнул и начал говорить, нараспев и заунывно:
   - Наш мир - часть Вселенной, а Вселенная была всегда. Когда-то она являлась просто большим Хаосом, сущим, но не существующим, а потом разделилась на две половины, и стала существовать. Одна ее половина - свет, Небо-Отец, мужское начало; другая - тьма, Мать-Земля, женское начало.
   Боги родились от союза Неба-Отца и Матери-Земли, чей брак был счастливым: они породили семьдесят детей-богов. Но тогда еще не было места, чтобы эти дети могли расти, потому что земля и небо еще не отделились друг от друга.
   Один из богов, Бог Войны, предложил своим братьям и сестрам убить отца. Другие боги пришли в ужас от этого предложения. Но Бог Войны ничем не отличался от жестоких людей, которые считают, что убийство - это решение любой проблемы.
   Ласковый Бог Лесов, предложил более разумную мысль, - как и полагалось тому, кому хватает терпения, чтобы дождаться, пока крошечные семена прорастут и превратятся в огромные деревья, достающие до небес. Он предложил своим младшим братьям и сестрам просто разъединить Отца-Небо и Мать-Землю. Это предложение понравилось всем богам, кроме Бога Ветра, который заревел громким голосом в знак несогласия.
   Бог Земледелия попытался отделить небо от земли, но смог отдалить их друг от друга лишь на высоту растения таро. Этого было недостаточно. Бог Моря тоже попытался, но поднял небо от земли лишь на высоту волны, но и этого было мало. Потом за дело взялся Бог Диких Плодовых Деревьев, но расстояние от земли до неба получилось не больше высоты бананового дерева.
   Терпеливый Бог Лесов смотрел на тщетные усилия своих братьев. Наконец, он решил отделить небо от земли, встав на голову и оттолкнув небо ногами. Медленно и неторопливо бог лесов начал отталкивать небо от земли. Именно так деревья до сих пор разделяют небо и землю.
   Родители богов закричали и застонали, отделяясь друг от друга. Но когда пространство между ними стало больше, тьма и свет разделились. Теперь стало достаточно места для богов, деревьев, людей и животных.
   Но Отец-Небо до сих пор печалится в разлуке с Матерью-Землей, и его слезы каждое утро падают на землю росой, а иногда проливаются дождем.
   - Твой рассказ очень хорош, Баира, верховный жрец, - сказал Аравак. - Он показывает, что и у людей те же мысли, которые посещают богов. Сыновья завидуют своим отцам, им тесно вместе. Когда я вошел в силу, мне нестерпима стала власть моего отца. Когда мой сын войдет в силу, ему станет нестерпима моя власть. Отец должен уйти на небо, чтобы освободить место своим сыновьям, - так велят боги.
   - Но я не хочу, чтобы ты уходил! - воскликнул Тлалок.
   - Пока ты слаб, ты этого не хочешь. Но придет время...
   - Но отец!..
   - Мой сын Тлалок будет сильнее всех на этом острове! - не слушая его, закричал Аравак.
   - Да, он будет сильнее всех! Он будет сильнее всех на острове! - подхватили пирующие.
   - И тогда он станет вождем, - резким не терпящим возражений тоном проговорил Аравак и обвел людей своим невыносимым тяжелым взглядом. Сидящие за столом потупились и съежились, а Баира пробормотал:
   - Кому же еще и быть вождем, как не самому сильному...
   - Проклятый Кане, - сжал кулаки Тлалок, а глаза его налились кровью.
   - Молчи, - прошептал Аравак. - Боги помогут нам восстановить справедливость.

***

   Небольшая деревня, в которой жили Кане и его друг Капуна, находилась в двух часах ходьбы от Священного поселка. Мужчины деревни охотились на птиц в дремучих лесах и ловили рыбу в озерах и в море; женщины занимались выращиванием батата, - и даже те из них, которые имели грудных детей, выходили работать на поля.
   Под палящими лучами солнца, положив детей в котомки за спиной, женщины засеивали, пропалывали и собирали батат. Так было надо, ведь женщины умеют рожать и знают, как сделать, чтобы семя принесло плоды; в этом деле мужчинам с ними не сравняться.
   Кроме того, женщины разводили птиц для продажи и для еды, а также ради перьев, чтобы делать свои нарядные одежды. Женщины также ткали и пряли, и расплачивались этими работами друг с другом, причем, ткать и прясть было удовольствием для них, потому что за этими занятиями можно было всласть посплетничать.
   В деревне строго соблюдались все старинные обычаи, и за этим следили опять-таки женщины, ибо мужчины, по своему легкомыслию и привычке ломать и переделывать старое, могли нарушить привычный порядок, и тогда наступил бы хаос. Женщины были набожны и религиозны, они очень почитали своих идолов, возжигая им курения и принося в дар одежду, кушанья и напитки; но при всем этом они не имели права проливать кровь в жертву богам и никогда не делали этого.
   На праздничных пирах женщины пили хмельной напиток, подобно мужчинам, но не в таком количестве, - и скоро уходили с пиршества, покидая мужское общество. В семейной жизни женщины были благоразумны, но подвержены ревности: они не могли вытерпеть, когда мужчина, поддавшись искушению демонов, начинал домогаться другой женщины. Случалось, что жены налагали руки на тех, кто вызвал ревность, - и часто замужние женщины были столь гневны и раздражительны, что некоторые имели обыкновение драть за волосы мужей, делая это, впрочем, с ними изредка.
   Мауна, которая по праву считалась невестой Капуны, была из лучших девушек деревни: она отличалась крепким телосложением, неутомимостью в работе, выносливостью и зычным голосом. Все деревенские парни завидовали Капуне, и сам он не понимал, почему Мауна полюбила именно его, а не Кане, например, - но то, что творится в девичьих сердцах, всегда было тайной.
   Полюбив Капуну, Мауна быстро прибрала его к рукам, и он подчинялся ей не меньше, чем подчинялся своей матери и своему отцу. Когда после Праздника Птиц он не вернулся ночевать в деревню, а заявился лишь на следующее утро, Мауна встретила Капуну с грозным видом, который не предвещал ничего хорошего.
   Она как раз несла воду из родника, и Капуна робко попросил, чтобы она дала ему напиться. Не глядя на него, Мауна молча протянула ему кувшин. Капуна отпил глоток и попытался взглянуть ей в лицо; Мауна отвернулась. Тогда Капуна зашел с другой стороны и повторил свою попытку; Мауна отвернулась.
   - Мауна! - позвал он.
   Она не ответила.
   - Мауна, - сказал он и тяжело вздохнул.
   Ответа не было.
   - Мауна... - произнес Капуна уже безнадежно.
   - Разве ты не знаешь, что девушке неприлично разговаривать с мужчиной наедине, и тем более, на улице, - строго проговорила Мауна, выдержав паузу.
   Услышав ее голос, Капуна обрадовался.
   - Я знаю это, - выпалил он, - но мы с тобой... мы - жених и невеста!
   - Кто тебе сказал такое? - холодно спросила Мауна.
   - То есть как? - опешил Капуна. - Но ведь наши родители уже сговорились, а вчера, на празднике, ты сказала мне...
   - Я?! - перебила его Мауна. - Я ничего не говорила.
   Капуна открыл рот от удивления.
   - Но как же? Когда я вернулся после состязания, ты плакала и шептала мне на ухо...
   - Зачем сейчас об этом вспоминать? - снова перебила его Мауна. - Ты бы еще вспомнил, что было десять лет назад! Сегодня всё переменилось.
   - Но почему? - с отчаянием воскликнул Капуна.
   - Тебе лучше знать! - отрезала она.
   - Так ты сердишься на меня за то, что я не вернулся вчера домой? Но мы с Кане были на пиру, а после заночевали в поле, потому что уже поздно было возвращаться, - поспешно принялся объяснять Капуна. - А утром я сразу пошел к тебе, - я так соскучился!
   - Уши вянут от твоего вранья! - Мауна выхватила кувшин из его рук, так что вода пролилась Капуне на грудь. - Вы должны были прийти вчера. Я бежала всю дорогу от Священного поселка, чтобы рассказать нашим деревенским о победе Кане и о том, что вы с ним вот-вот придете. Вас так ждали, но вы не пришли, - а теперь ты являешься ко мне один, на другое утро, и кормишь небылицами!
   - Клянусь богами, что всё было так, как я сказал! - закричал Капуна, для пущей убедительности обращаясь к небесам. - Ни одного слова лжи не вылетело из моих уст!
   - Не кощунствуй! - сурово проговорила Мауна. - Не призывай богов в свидетели твоего обмана. Подумай сам, можно ли тебе верить: ты говоришь, что вы заночевали в поле? Ха-ха... Зачем это вам понадобилось? Никто не ночует в поле без крайней нужды; ночью злые духи так и норовят овладеть неприкаянными людскими душами... Зачем вам надо было ночевать в поле? Уж наверное вы нашли себе приют в Священном поселке; слышала я о бесстыдстве тамошних женщин!
   - Клянусь, что мы ночевали в поле, под кустами, - ну, ты знаешь те кусты на повороте дороги, - под защитой доброго духа этих кустов, - Капуна умоляюще смотрел на Мауну.
   - Вы, что же, решили вознести духу кустов ночную молитву? - ехидно спросила она.
   - Нет, тут дело в другом... - замялся Капуна.
   - В чем же?
   - Ладно, я скажу тебе правду...
   - Давно пора.
   - Я был...
   - С кем ты был?
   - Я был... Я был... Я был сильно пьян, - сказал Капуна, закрыв лицо рукой от позора.
   Мауна внимательно посмотрела на него, и взгляд ее смягчился.
   - Значит, ты напился на пиру, напился настолько, что не смог дойти до деревни? - в ее глазах промелькнули искорки смеха.
   - Да, - понурившись, отвечал Капуна.
   - Хорошо, - продолжала допрос Мауна. - Предположим, что ты говоришь правду... Но почему Кане не вернулся с тобой в деревню? Он, что, по-прежнему сидит под кустами?
   - Нет, он пошел назад в Священный поселок.
   - Это еще зачем?
   - Понимаешь, Мауна... Нет, я не могу тебе сказать.
   - Как я могу верить тебе, если ты от меня что-то скрываешь?
   - Кане - мой друг. Я не имею права открыть его тайну.
   - Тайну? У тебя есть тайны от меня?
   - Но это не моя тайна! Это тайна моего лучшего друга! - вскричал Капуна.
   - Ладно. Если твой друг ближе тебе, чем я, здесь и говорить не о чем, - Мауна подняла кувшин, делая вид, что собирается уходить.
   - Подожди! Подожди, Мауна! Не уходи! - Капуна схватил ее за руку, которую она немедленно отдернула. - Ладно, так и быть, я скажу. Но поклянись, что никто не узнает об этом.
   - Клянусь всеми богами, какие только есть в на свете! - Мауна поставила кувшин на землю. - Говори же, я слушаю.
   - Кане... Он... Понимаешь, он пошел к Парэ, - со вздохом пробормотал Капуна.
   - К Парэ? Это к какой Парэ? - переспросила Мауна. - Уж не к дочери ли верховного жреца?
   - Да, к ней.
   - Зачем?
   - Он полюбил ее, - шепотом произнес Капуна, оглядываясь по сторонам.
   Мауна так и подпрыгнула на месте, чуть не опрокинув свой кувшин с водой.
   - Да ты что?!
   - Увы, это так, - горестно подтвердил Капуна.
   - Вот так Кане! - Мауна всплеснула руками. - Нашел, кого полюбить! Дочь верховного жреца, посвятившую себя богам! Разве у нас мало хороших девушек, которые с радостью пошли бы за Кане замуж!
   - Вот, вот! Я ему так и сказал, слово в слово! Но он, будто одержимый, только о Парэ и говорит. Едва мы проснулись, он побежал в Священный поселок; я пытался было его удержать, но куда там!
   - Сумасшедший Кане. Что же теперь будет? Такого святотатства наши люди не прощают никому, - а главное, он навлечет на себя гнев богов. Не вселился ли в него демон? Не овладела ли им нечистая сила? О, боги, спасите нас от беды! - Мауна поцеловала священный амулет, висевший у нее на шее.
   - Что ты стоишь? - обратилась она затем к Капуне. - Пошли в деревню. Там и так уже судачат о вашем отсутствии.

***

   Кане второй день ждал, когда Парэ выйдет из дома Посвятивших Себя Богам. Этот дом находился между домом верховного жреца и храмом Бога Лесов в Священном поселке, и был виден издалека. Его окружал высокий забор, а над забором поднималась пирамидальная крыша, устланная пальмовыми листьями. Забор был покрыт густой оранжево-коричневой краской и расписан яркими пестрыми картинками из жизни богов. Тут были изображены Отец-Небо и Мать-Земля, Бог Земледелия и Бог Лесов, Бог Ветра, Бог Моря и Бог Плодовых Деревьев; была здесь, конечно, и Большая Птица, а также много других божеств и духов, - только изображения свирепого Бога Войны не было на заборе, потому что на острове не было войн.
   Каждый из богов обладал своей характерной внешностью: Бог Моря имел клешни и хвост, а с головы его свисали щупальца вместо волос; у Бога Ветра были огромные раздутые щеки, за спиной его росли большие крылья, а ноги были тощими и голенастыми, отставленными назад; Бог Диких Плодовых Деревьев походил на ящерицу, лазающую по деревьям, только личина была человеческая. Много и еще было удивительных признаков, отличающих богов от людей, - ведь если бы боги имели человеческие черты, что было бы в них божественного?
   Существовало, однако, исключение: Мать-Земля обладала, как всем известно, человеческой внешностью (поэтому в ее детях-богах тоже были человеческие черты). Помимо всего прочего, Мать-Земля была покровительницей женщин: она помогала им при родах и защищала от женских болезней, - но благоволила также и непорочным девам, отдавших всю свою любовь богам, ибо такая возвышенная любовь одухотворяла людей и была для них не менее важна, чем любовь земная. Именно Матери-Земле и посвящали себя юные девственницы, решившие отречься от мирской жизни. В числе их была и Парэ, дочь верховного жреца, - первая среди первых.
   Сердце Кане сгорало от любви к ней. Пребывание Кане в Священном поселке было встречено с пониманием: юноше следовало, конечно, отблагодарить богов за свою победу на Празднике Птиц. Но в какой ужас пришли бы люди, узнай они, что Кане полюбил дочь верховного жреца, посвятившую себя богам! Такое не прощали никому...
   Два дня, томимый страстью Кане ждал Парэ, - и вот она вышла из Дома Посвятивших Себя Богам. Она была одна; Парэ шла, видимо, к своему отцу.
   Как красива она была! Кане даже испугался: он вдруг почувствовал свою незначительность по сравнению с этой божественной девушкой.
   Преодолевая робость, он приблизился к ней и сказал:
   - Пусть боги будут добры к тебе, о Парэ, дочь верховного жреца!
   - И к тебе пусть будут они добры, Кане, сын рыбака, победитель на Празднике Птиц, Сын Большой Птицы, - ответила ему девушка. Голос ее был звучен и мелодичен, и слышать его было приятнее, чем лучшую музыку.
   Страх Кане пропал, и он сказал то, что было у него на душе:
   - Прекраснейшая Парэ, я видел красоту земли, я видел красоту неба, я видел красоту моря, но только теперь я понял, что не видел настоящей красоты. Как мне смотреть на землю, как смотреть на небо и море, если повсюду я вижу тебя, - и всё остальное меркнет перед тобою! Ты для меня - воздух, которым я дышу; ты для меня - глоток чистой воды; ты для меня - живительный сок земли, дающий силы. Я не могу жить без тебя, прекрасная Парэ; я люблю тебя, как не любил еще никто на этом свете! Ответь же мне, есть ли у меня надежда, или мне суждено умереть, - но да станет тебе известно, что если я умру от любви к тебе, то смерть моя будет сладостна. Умереть от любви к такой девушке, как ты, великое счастье.
   - Когда ты успел полюбить меня, Кане? Мы виделись с тобою один раз, - улыбнулась Парэ, но взгляд ее был серьезен.
   - А сколько раз надо видеться, чтобы полюбить? - живо спросил Кане. - Сколько времени нужно для того чтобы возникла любовь? Я думаю, что настоящая любовь рождается сразу - или не рождается никогда. То, что приходит со временем, со временем и уходит; то, что не требует времени - не подвластно ему. Я полюбил тебя с первого мгновения, моя прекрасная Парэ; любовь вспыхнула, как молния, но не погасла: она будет гореть во мне, пока я жив.
   - Ты забыл, что я посвятила себя богам, - сказала Парэ.
   - Но разве не боги даруют нам любовь? - возразил Кане. - Любовь - божественное чувство, и если боги позволяют нам любить, то могут ли люди противиться этому? Есть другие посвятившие себя богам девушки, которым не суждено познать земную любовь. Их боги оставили для себя, но ты предназначена для земной жизни.
   - О, Кане, твои речи полны лукавства и соблазна! - с укором произнесла Парэ. - Ты смущаешь мое сердце. Я не должна слушать тебя.
   - Но ты не уходишь. Значит, и в твоей душе есть искра любви? - Кане взял девушку за руки.
   - Пусти! Пусти, увидят люди, - Парэ сделала слабую попытку освободиться.
   - Только это тебя беспокоит? - горячо воскликнул Кане. - Так ты любишь меня? Отвечай, заклинаю тебя всеми великими богами!
   - Да, Кане, да! Я люблю тебя. Как и ты, я полюбила сразу, лишь только завидев тебя, - последние слова она произнесла еле слышно.
   - Парэ! Любимая моя! Сегодня в небе зажжется еще одна звезда - звезда нашей любви, - Кане прикоснулся губами к рукам девушки, а руки ее пахли цветами.
   Где-то скрипнула калитка дома. Парэ вздрогнула и отстранилась от Кане.
   - Ах, Кане, Кане! - вздохнула она. - Ты не представляешь, что нас ожидает. Еще не было случая, чтобы девушка, посвятившая себя богам, стала принадлежать мужчине.
   - Значит, ты будешь первой, - сказал Кане. - Кто-то всегда идет первым по дороге в будущее.
   - Ты говоришь, как мудрец, - засмеялась она.
   - Это любовь сделала меня мудрым.
   - Ты умный, Кане. Умный, сильный и красивый...
   - Как сладки твои слова, моя Парэ! О, боги, благодарю вас за счастье, которое вы мне дали!
   При упоминании о богах на лице девушки промелькнула тревога.
   - Мне нужно поговорить с отцом, - сказала Парэ. - Он верховный жрец, он ближе всех к богам, он рассудит, как нам быть. Иди, Кане, и не приходи сюда ни сегодня, ни завтра. Пусть мой отец рассудит, как нам быть, и примет решение. Нельзя допустить, чтобы боги прогневались на нас.
   Парэ прижалась своей щекой к щеке Кане, а потом повернулась и быстро пошла к дому верховного жреца.
   - Парэ! Парэ! Оглянись! Дай посмотреть на тебя еще один раз! - взмолился Кане.
   Парэ повела плечами, и он понял, что она вот-вот заплачет. Кане ударил себя в грудь кулаком и вскричал:
   - Почему мы не можем быть вместе, когда мы любим друг друга! О, боги, смилуйтесь над нами!

***

   Баира уже сорок лет был верховный жрецом. За это время ему открылось столько тайн, что он более не удивлялся ничему. Вначале, в первые годы своего пребывания жрецом он поддавался глухой тоске, одолевавшей его по мере проникновения в секреты мироздания и людской души: однажды Баира даже хотел от отчаяния броситься со скалы в море, но не смог. После он смирился, и постепенно безразличие овладело им: в мире не было ничего, что заслуживало душевного волнения; мир был спокоен и обычен. К тому же, за долгие годы своего священства Баира почти перестал различать границу между миром сущим и миром потусторонним. Часто общаясь с богами, духами и демонами, Баира начал принимать их за людей, а людей - за них. Так, вождя Аравака верховный жрец считал то обычным человеком, то Богом Войны, кровожадным и жестоким; сына Аравака, Тлалока, он принимал почему-то за куриного демона, вселявшегося иногда в этих птиц и заставлявшего их истошно кричать и носиться по двору.
   Свою любимую дочь Парэ, - а он помнил ее одну из всех своих многочисленных детей, - Баира считал воплощением Матери-Земли. Совершенно забыв ту женщину, с которой он зачал Парэ, и которая выносила и родила ее, Баира, преисполнившись гордыни, полагал свою дочь родившейся от его связи с женским Духом Озера. Но Дух Озера была, в свою очередь, одной из младших дочерей Матери-Земли и Отца-Неба, - значит, в жилах Парэ текла божественная кровь. Это обстоятельство ставило Парэ выше своего отца, который, хотя и был верховным жрецом, но в родстве с богами не состоял. Неудивительно, что в разговорах с дочерью Баира был почтителен и выказывал ей уважение; впрочем, случались моменты, когда он забывался и начинал относиться к ней по-отцовски, то есть строго и требовательно.
   Рассказ Парэ о ее любви был воспринят Баирой с учетом божественного происхождения девушки - она, без всякого сомнения, могла выбрать себе возлюбленного из числа простых смертных, ничего трагического тут не было. Но внезапное озарение, постигшее Баиру, высветило и другую мысль: любовь посвятившей себя богам девушки к земному юноше была неслыханным и ужасным святотатством, которое нарушало спокойствие мира, а главное, нарушало спокойствие души верховного жреца, поэтому он сделал то, что всегда делал в подобных случаях - обратился к отвлеченным предметам.
   - Пять эпох Солнца было на земле, - глубокомысленно изрек Баира, - и первая из них - Солнце Демонов. Мир тогда был окутан тьмой, а людьми владели звериные инстинкты. В итоге демоны вошли в этот мир и съели всех людей. Так закончилась первая эпоха солнца - Солнца Демонов.
   Второе солнце было Солнцем Воздуха. Это была эпоха духов и прозрачных существ, которые могут однажды вернуться на землю. Но люди в то время не понимали, что должны платить за свои грехи, и боги превратили их в обезьян. В результате люди потеряли разум и стали дикими и грязными животными.
   Третьим было Солнце Огня. В это время люди снова забыли о богах. Тогда все реки пересохли, и все живое погибло в огне, кроме птиц, которым удалось улететь и спастись.
   Четвертым было Солнце Воды, и люди снова грешили, и боги снова уничтожили их, наслав потоп.
   Пятый период - тот, в котором живем мы. В нашем пятом Солнце объединились и уравновесились все признаки прежних эпох - животная энергия, воздух, огонь и вода.
   Мы не можем утверждать, что наше солнце просуществует вечно; продолжение нашего существования зависит от того, будем ли мы следовать по лестнице искупления, и соблюдать ритуалы. Если боги снова будут забыты, наше солнце тоже погибнет, а вместе с ним - и все мы.
   - Твоя мудрость велика, отец. Тебе известны тайны людей и богов, - сказала Парэ, привычная к таким речам Баиры. - Но что мне делать? Я люблю Кане, а он любит меня, - мы не можем жить друг без друга. Посоветуй, как нам быть?
   Баира вздохнул и, глядя куда-то вдаль, произнес:
   - Имя "Кане" означает "человек". Созданный богами Кане - первый человек на земле в эпоху пятого Солнца - был вначале совсем диким: он вел себя как обезьяна и совокуплялся с множеством существ. Но он хотел, чтобы у него родился ребенок, похожий на него, поэтому он взял немного красной глины и слепил женщину. Кане придал ей те черты, которые хотел в ней видеть: грудь, которую приятно было ласкать и которой можно было выкормить ребенка; лоно, которое являлось одновременно обителью любви и колыбелью новой жизни.
   Женщина, слепленная Кане, была так прекрасна, что он вознес молитву богам, прося, чтобы они оживили ее. Боги долго сомневались и спорили, надо ли это делать, - ведь пока Кане жил один, без женщины, он был свободным и по-своему счастливым. После длительных раздумий боги все-таки решили оживить женщину: пусть человек получит, что хочет; к тому же, им было интересно, каков будет теперь род людской: таким же, как прежде, в четвертую эпоху Солнца, или все-таки лучше?
   Ожила слепленная из глины женщина, и Кане сделал ее своей супругой. От детей, родившихся у них, родились свои дети, а от тех - свои, а после еще и еще. Чем дальше отдалялись они по родству, тем сильнее становились и плодовитее, - но тем больше не любили друг друга. И тут снова в мир вошли демоны, а боги ужаснулись содеянному и хотели опять уничтожить человеческий род, но, полные сострадания к нему, решили дать возможность людям пройти по лестнице искупления.
   - Да, отец, ты уже говорил о лестнице искупления. Но что значат твои слова? Суждено ли нам с Кане быть счастливыми или мы погибнем в разлуке? - спросила Парэ, с тревогой глядя на Баиру.
   - После дождя образуются лужи. В них тоже возникает жизнь. Маленькие лягушата резвятся и прыгают там, как будто они живут в огромном озере, которое не пересохнет никогда. Но пройдет день, пройдет другой, и солнце высушит лужи. Лягушата погибнут, их существование закончится, но мир даже не заметит этого. Что такое маленькая лужа для большого мира?.. - Баира развел руками.
   - Твоя мудрость безгранична, отец, - повторила Парэ, - но скажи, могу ли я нарушить обет, данный богам? И как объяснить это людям?
   - Тот, кто носит в своей душе божественное, сам подобен богу. Можешь ли ты нарушить обет, данный самой себе? Спроси себя, - проговорил Баира.
   - Я думала об этом, но я не знаю, зачем боги послали мне любовь? Может быть, для того чтобы я отказалась от своего обета? А может быть, они хотят проверить прочность его? Ну, посоветуй же, отец, что мне делать?! - воскликнула Парэ со слезами на глазах.
   - Перестань хныкать! - строго сказал Баира, вдруг вспомнив о своих отцовских обязанностях. - Ты не ребенок, ты прошла обряд посвящения... Что ты от меня хочешь? Я не могу запретить тебе любить, но я и не могу разрешить тебе предать богов, которым ты поклялась в верности. Тебе нужен мой совет? Вот он: тебе и твоему юноше надо пройти через испытания. Они покажут, что овладело вашими душами - божественная любовь или демоническая страсть. Если это любовь, то она угодна богам; если боги даровали тебе любовь, я сниму с тебя обет безбрачия и благословлю на супружество с твоим Кане. Но если это страсть, с ней следует бороться, дабы не отдать душу в цепкие лапы демонов. Возможно, демоны искушают тебя, не желая, чтобы ты принадлежала богам. Мы это выясним.
   - Я уверена, что это любовь, - радостно ответила Парэ, - и я готова пройти через любые испытания.
   - Так и решим... Когда на шестой день после создания мира...
   - Хорошо, отец, - поспешно перебила его Парэ, видя, что он опять возвращается к высоким материям, - я благодарна тебе, однако мне пора возвращаться в Дом Посвященных. Скоро вечерняя молитва.
   - Ступай, ступай, - согласно закивал Баира.
   - Когда на шестой после создания мира... - услышала его бормотание Парэ, выходя из комнаты.

***

   Если верховный жрец Баира был посредником между богами и людьми, то вождь Аравак был главным среди людей острова. Аравак распоряжался полевыми работами, распределял обязанности, делил доходы, разбирал ссоры и назначал кару за преступления.
   Аравак правил жестко, и не было никого, кто осмелился бы перечить ему, - но этого было мало. Он знал, что придет пора, когда люди захотят избрать себе другого правителя, - раньше они убивали вождя, заметив в нем признаки старческой немощи, теперь оставляли ему жизнь, но что такое жизнь без власти? Видя в своем сыне Тлалоке продолжение себя, Аравак готов был передать власть ему, когда придет время, - однако и в этом не было уверенности. Пока Тлалок еще не стал вождем, любой мог бросить ему вызов и попытаться занять его место: случай на Празднике Птиц показал, что такое вполне возможно.
   Нужно было укрепить власть, укрепить ее настолько, чтобы никто не смел покуситься на нее и оспаривать ее решения, а для этого был единственный способ - кровь. Как боги не могут обходиться без нее и не принимают жертвоприношение, не скрепленное кровью, так и люди не верят в силу власти, если она не замешана на крови. Аравак уже многие годы был вождем, и хорошо понял это.
   Беда заключалась, однако, в том, что на острове проливалось мало людской крови. Случались иногда убийства, за которыми следовали казни, но это не укрепляло власть вождя: он всего лишь проливал кровь за кровь, не являясь зачинщиком кровопролития. В редких, исключительных случаях островитяне приносили богам человеческие жертвы, однако и здесь вождь оказывался в стороне, ибо жертву приносили жрецы, а вождь лишь наблюдал за порядком во время жертвоприношения.
   На старой земле, откуда Сын Солнца привел когда-то людей на остров, часто происходили войны, - и там власть вождя была крепкой и нерушимой. Но на острове до сих пор не было ни одной войны, если не считать мелких столкновений между жителями соседних деревень. Островитянам нечего было делить, всего у них было вдоволь: земля дважды в год приносила урожай, леса изобиловали дичью, озера и море - рыбой; домашняя птица отличались редкой плодовитостью. Не от кого было и защищаться: безбрежный океан отделял остров от старой земли, и за многие века сюда каким-то чудом пришли всего две лодки с чужаками, но и эти пришельцы быстро растворились среди островитян.
   Другой человек на месте Аравака впал бы в отчаяние и решил, что власть вождя навсегда останется слабой, но Аравак недаром столько лет управлял людьми. Он узнал важную вещь, - он узнал, что сытость, довольство, покой и мирная жизнь претят людской натуре. Боги даровали людям блаженную жизнь на острове, но люди томятся от такой жизни. Они хотят большего, они хотят запредельного, они готовы встать на опасный путь, на который зовут их призраки души. Следует только подтолкнуть людей, заставить сделать первый шаг, а дальше они пойдут сами все быстрее и быстрее.
   Итак, надо было лишь придумать, каким будет этот первый шаг. Аравак ждал, что судьба придет ему на помощь, - и она пришла. Вождь понял это, когда Баира рассказал ему о любви Кане и Парэ. Верховный жрец был обязан доложить о подобном происшествии вождю, так оно могло нарушить порядок на острове.
   Баира говорил сухо и беспристрастно, однако Аравак сразу почувствовал, что речь идет о таком событии, которое может перевернуть жизнь островитян. Жадно внимал он каждому слову верховного жреца, а когда тот произнес "будут назначены испытания" и вслед за тем закрыл глаза, скрывая их выражение, Аравак не смог сдержать довольную улыбку.
   Впрочем, он тут же согнал ее со своего лица и спросил:
   - Знает ли еще кто-нибудь об этой истории? Кроме тебя, меня, твоей дочери и этого юнца?
   - Если она дойдет до женского слуха, о ней узнает весь остров, - ответил Баира, не открывая глаз.
   - Женский слух чуткий; женщины слышат даже то, что не сказано. К тому же, Парэ, ведь, предстоят испытания, - бесстрастно произнес Аравак.
   Баира приоткрыл глаза.
   - Если островитяне прознают про любовь Парэ, между ними возникнут ссоры. Будет смута, и, может быть, раскол, - проговорил верховный жрец, сквозь полуопущенные веки наблюдая за Араваком. - Нашим людям не хватает ярких событий. А любовь Парэ - это яркое событие; одни станут говорить, что душой Парэ овладели демоны, другие скажут, что боги даровали ей любовь. И тогда испытания, которые предстоят Парэ, станут бессмысленными, - более того, вредными: они только подольют масла в огонь.
   - Но мы же не можем нарушать обычаи и бросать вызов богам, - все так же бесстрастно возразил Аравак. - Твое решение мудрое, ты поступаешь так, как должен был поступить. Воистину, ты великий жрец и духовный отец народа. Твое величие безгранично, твой дух витает так высоко, что его не могут смутить волнения людского моря. Подобно богам, тебя не сотрясают бури, бушующие внизу; и подобно богам, тебя всегда будут чтить люди. Никогда не иссякнет поток желающих поклониться твоей святости; никогда не уменьшится число страждущих твоей мудрости.
   Баира закрыл глаза. Аравак терпеливо ждал, что он ответит.
   - Однако Парэ - моя дочь, - пробормотал Баира через некоторое время. - Любимая дочь...
   - Что может случиться с дочерью верховного жреца? Каковы бы ни были результаты испытаний, Парэ не перестанет быть твоей дочерью, верно?.. Однако если найдутся такие люди, которые замыслят что-либо недоброе против Парэ, они горько пожалеют об этом, - внушительно сказал вождь. - Я сам отец и понимаю твои отцовские чувства. Ты хочешь, чтобы твоя дочь была счастлива, а я хочу того же для моего сына. Ты хочешь, чтобы твоя дочь служила богам, как служишь им ты; я хочу, чтобы мой сын служил людям, как служу им я.
   Баира приоткрыл один глаз и бросил быстрый взгляд на Аравака, а затем, зажмурившись, проговорил:
   - Пусть все будет так, как велят нам боги. Да свершится их воля.
   - Да свершится их воля, - повторил за ним Аравак и после паузы сказал: - Большая Птица благосклонна к нам, - ведь пища, оставленная ей на алтаре, съедена?
   Баира молча кивнул.
   - Это хороший знак, Праздник Птиц удался на славу. Надо объявить об этом по острову, а в Священном поселке устроить еще один пир. Первый пир был скучен, второй будет веселее, - сказал Аравак, усмехнувшись. - Ты давно не давал себе роздыху, о, верховный жрец! Наполни радостью свое сердце, а телу предоставь удовольствия. Мы пригласим красивейших девушек, и они будут танцевать перед нами. А после, по обычаю, любую из них ты возьмешь себе в наложницы. В такой большой праздник верховному жрецу дозволяется все.
   - Я стар, вождь. Пусть молодые веселятся, а я буду молиться богам, - Баира пожевал губами и погладил морщинистой рукой свою седую голову.
  

Обряд любви

   В древности мужчины собирались у большой реки, играли на музыкальных инструментах и танцевали священный танец Журупари. Так могло продолжаться несколько дней подряд, а женщины в это время скучали в одиночестве, - не удивительно, что они решили украсть музыкальные инструменты у мужчин. Однажды женщины остались на ночь около реки, чтобы посмотреть, каковы все-таки эти инструменты, под музыку которых мужчины танцуют Журупари. Мужчины принялись танцевать и танцевали до полуночи. Потом они пошли в лес и положили свои инструменты в дупло дерева.
   Женщины все видели и, когда мужчины повернули обратно в деревню, бросились за инструментами. Они освещали себе дорогу факелами, но инструменты разбегались от них в свете огня. Наконец, женщинам удалось окружить дерево. Инструментам уже некуда было бежать, и женщины схватили их. Обрадованные женщины спрятали инструменты в другое место, - далеко, далеко.
   Наутро женщины собрались вместе, и старшая из них сказала:
   - Ну, теперь у нас тоже есть свои инструменты. А чтобы мужчины не догадались, кто это сделал, мы сегодня же уйдем к водопаду и нарвем там съедобных стеблей для еды.
   Так и сделали.
   Вечером мужчин опять охватило желание танцевать, и они отправились к реке, но когда стали искать свои инструменты, то не нашли их. Мужчины принялись искать повсюду, но все напрасно. Женщин они не заподозрили, так как те ушли с утра к водопаду.
   Через день женщины сами собрались танцевать Журупари. Придя к реке, они взяли инструменты и пытались играть на них, но ничего не вышло. Женщины переворачивали их так и сяк, но все равно ничего не получалось.
   Тогда одна из женщин сказала:
   - Мы можем заставить юношей научить нас играть на этих инструментах.
   Женщины вернулись домой, накрасили лица соком растений и начали заигрывать с юношами. Не могли устоять слабые юноши перед женскими уловками, - они согласились научить женщин играть на музыкальных инструментах. В тот же вечер юноши пошли к берегу реки и там стали играть на своих инструментах в присутствии женщин.
   Но старики в деревне услышали звуки инструментов и принялись испуганно спрашивать друг друга:
   - Кто это играет на наших инструментах? Слушайте!
   В полночь музыка прекратилась, но женщины уже знали все секреты Журупари.
   И тогда женщины стали приказывать мужчинам работать вместо них. И мужчины опечалились, ибо им приходилось теперь выращивать батат, собирать урожай - да еще качать детей, как раньше делали женщины...
   Один из стариков был колдуном. Каждую ночь он гадал, чтобы узнать, кто причинил мужчинам такое зло. Его тень уходила искать виновников, но не могла поймать их. Тогда он собрал мужчин и сказал:
   - Мы должны обольстить женщин, и они нам расскажут, кто открыл им секрет Журупари.
   Мужчины так и сделали. Они обольстили женщин, те смягчились сердцем и сказали им:
   - Когда вы станцуете перед нами танец Журупари, мы вам скажем, кто открыл нам секрет ваших инструментов.
   Мужчины согласились и попросили вернуть им священные инструменты, чтобы играть на них во время танца. Женщины принесли инструменты, и в тот же вечер мужчины отправились к реке и начали танцевать.
   В разгар танца пришли женщины. И вдруг они с ужасом увидели, что у всех мужчин были теперь одинаковые лица. Казалось, что все они - один и тот же человек. От страха женщины онемели и тут же лишились рассудка. Тогда старик, который был колдуном, вышел на середину круга и сказал:
   - Посмотрите, что вы сделали с нами, отняв у нас наши инструменты; посмотрите, во что вы превратили нас. Отныне не пытайтесь отнять у мужчин то, что принадлежит им по праву, - а мы не оставим вас без своего внимания...
   С тех пор секрет Журупари снова перешел к мужчинам, и женщины больше не выражали недовольства по этому поводу.
   Прошли века, но каждый год, вскоре после Праздника Птиц на острове отмечали праздник Журупари.
   Его сценарий в точности соответствовал событиям многовековой давности. С наступлением вечера мужчины отправлялись на реку, где играли на музыкальных инструментах, танцевали и пели. Женщины, оставшиеся в деревне одни, громко выражали свое недовольство и проклинали мужчин. Проклинать их надо было отчаянно, не жалея выражений, - считалось, что это пойдет мужчинам на пользу и сделает их более внимательными к своим женам. Затем, около полуночи, женщины шли к реке и там, затаившись, наблюдали за мужским танцем.
   Исполнив танец Журупари, мужчины прятали музыкальные инструменты в дупло какого-нибудь дерева, - после чего возвращались в деревню. Тогда женщины зажигали факелы и приступали к поискам спрятанного. Они делали вид, что инструменты не даются им в руки, суетились, бегали и толкались, а потом радостными криками возвещали окончание погони. На рассвете женщины прятали инструменты в надежное место, набирали в лесу съедобные стебли и шли по домам.
   Весь следующий день жители деревни занимались обычными делами, как будто ничего не случилось. А вечером мужчины вновь отправлялись на реку и здесь обнаруживали пропажу своих инструментов, - после чего возвращались в тоске и унынии.
   Еще один день проходил в повседневных заботах, затем наступала очередь женского действия на празднике. Женщины облачались в лучшие наряды, красили лица, навешивали на себя украшения - и приступали к обольщению деревенских юношей. И тут уже женщины показывали всю силу своей красоты: их приемы были проверены временем и так хороши, что не только зеленые юнцы, но и многоопытные мужчины не могли бы устоять. Конечно, юноши быстро сдавались и сообщали женщинам секрет инструментов Журупари.
   Четвертый день был самым ярким и запоминающимся днем праздника. С раннего утра мужчины нежно ухаживали за женщинами, говорили им ласковые речи, помогали по хозяйству, дарили подарки, были чуткими, заботливыми и внимательными. Женские сердца таяли от подобного обращения, и к исходу дня инструменты Журупари снова переходили к мужчинам.
   Вечером праздник завершался там, где начался - у реки. Мужчины исполняли священный танец, но исполняли его холодно и уныло, одев, к тому же, на лица одинаковые страшные маски. Женщины кричали от ужаса; тогда вперед выходил старейшина деревни и упрекал женщин за похищение инструментом Журупари, говорил о тяжких последствиях этого неразумного поступка, - и заканчивал тем, что прощал женщин, обещая им, в то же время, от лица всех мужчин постоянную любовь и верность.
   Праздник заканчивался веселым пиром, в ходе которого заключались новые брачные союзы. Жениться или выйти замуж на празднике Журупари означало обеспечить себе долгую и счастливую семейную жизнь.
   В брак вступали юноши в возрасте двадцати лет, а девушки - в восемнадцать или чуть позже. На отцах лежала забота отыскать жен для своих сыновей, но считалось неудобным заботиться о замужестве дочерей. Условившись и договорившись о женитьбе, отцы сговаривались о церемонии и приданом, которое было очень невелико. Когда наступал день свадьбы, приходили гости и жрец; жрец освящал бракосочетание молодых, раз к этому хорошо отнеслись родители. Юноше отдавали его жену в эту же ночь, если он был готов к этому, - но он должен был уйти из своего дома и жить у родителей жены. Зять оставался у тестя и тещи, работая на них пять лет, а если он не делал этого, его выгоняли из дома. Правда, он мог уйти и сам, если его плохо кормили, но тут уже все зависело от тещи - она заботились, чтобы жена всегда давала мужу есть.

***

   В деревне, где жили Кане и Капуна, на празднике Журупари ожидалось две свадьбы. С первой все было ясно: Капуна женился на Мауне; по общему мнению, они были подходящей парой друг для друга, их родители не возражали, в деревне об этом знали давно, - в общем, здесь не было никакой загадки. Но зато вторая свадьба вызывала много толков и предположений: все ждали, что в день праздника Журупари женится и Кане, но не могли угадать, кого он выберет в невесты. В самой деревне девушки подходящего возраста для него не было, но в окрестных деревнях было много подобных девушек, и каждая из них с удовольствием пошла бы замуж за Кане.
   Если бы Кане не был сиротой, в деревне скоро узнали бы от его отца и матери, кто его избранница,. Но мать Кане умерла, когда он был совсем маленьким, а потом умер и его отец, рыбак. Так что Кане сам должен был свататься к той девушке, на которой хотел жениться, а поскольку в последнее время он часто где-то пропадал, то в деревне решили, что Кане так и делает. Но кто же она, его невеста? Приведет ли он ее в свою деревню на праздник Журупари или свадьба будет там, откуда родом эта девушка, и куда предстоит уйти Кане на ближайшие пять лет? Попытки выведать что-либо у Кане не дали результатов, и эта загадка мучила деревенских жителей, не давая им покоя...
   Вечером четвертого дня праздника состоялось бракосочетание Капуны и Мауны; его совершил у деревенского алтаря молодой жрец, помощник Баиры. Жених и невеста выглядели очень хорошо: на ней было длинное платье из домотканого полотна, с традиционным пестрым орнаментом, вышитым по подолу и краям рукавов; темные густые волосы были собраны в длинный стоймя стоящий пучок, украшенный бутонами цветов; на шее Мауны висело тяжелое ожерелье из редких больших ракушек, которые свидетельствовали об относительном достатке ее родителей, так как такие ракушки служили на острове деньгами.
   На женихе была белая набедренная повязка, - признак невинности, - достающая до колен; на плечах ярко-желтая накидка с таким же орнаментом, как на платье невесты; на голове причудливой формы шапочка с ушками, завязанная под подбородком.
   Жрец прочитал положенные молитвы, трижды обвел новобрачных вокруг священного огня, горевшего перед алтарем; для изгнания злых демонов помахал на них курительницей, источающей благовония; призвал богов охранять брак Капуны и Макуны, а их самих - любить друг друга и рожать побольше детей. Таким образом бракосочетание совершилось, молодых усадили возле старосты во главе поставленного прямо посреди улицы праздничного стола, - можно было начинать пир.
   Однако староста не торопился: подслеповато щурясь, он смотрел на дорогу за околицей, как будто ожидая кого-то, и жители деревни отлично понимали, кого он ждет. Кане не было на празднике, но он обязательно должен был придти на свадьбу друга и, возможно, привести свою невесту. Жрец, которому уже успели сообщить об этом, не уходил от алтаря, не снимал священные одежды и был готов совершить второе бракосочетание.
   Мауна сидела, как на иголках, - уж она-то знала, кого любит Кане, и знала также, что второй свадьбы сегодня не будет. Много, много дней, с самого Праздника Птиц она хранила тайну, доверенную ей Капуной, но сегодня терпению Мауны пришел конец. Она и ерзала, и кряхтела, и кашляла, - так что ее родители решили, что с ней случилась какая-то неприятность. Мать Мауны тихонько спросила дочь, в чем дело.
   - Ах, мама, я совершенно здорова! - с досадой отмахнулась Мауна. - Но вот Кане...
   Она сделала многозначительную паузу.
   Капуна быстро глянул на нее и незаметно толкнул в бок.
   - Что ты меня толкаешь? - немедленно отозвалась Мауна. - Шила в мешке все равно не утаишь. Сколько можно морочить людей, они же ждут, что Кане придет со своей невестой. И не забывай, у нас с тобой свадьба сегодня, - но скоро ночь, а еще даже не начался праздничный пир!
   Услышав слова Мауны, люди вытянули головы и навострили уши. Староста, умирая от любопытства, потер ладонью об ладонь, поглядел зачем-то на небеса и безучастно спросил:
   - Мауна, ты, вроде бы, произнесла имя Кане? Или я ослышался? Тебе известно о нем что-то, неизвестное нам?
   Капуна снова глянул на Мауну и поднял руку в предостерегающем жесте. Но остановить ее было уже нельзя.
   - Да! - выпалила она. - Да, мне известно кое-что о Кане! Он не приведет сегодня к нам свою невесту, и второй свадьбы не будет. Может быть, ее не будет никогда, потому что до сих пор ни одна девушка, посвятившая себя богам, не выходила замуж!
   - Что ты наделала, Мауна! - отчаянно вскричал Капуна, а староста переспросил с ужасом:
   - Девушка, посвятившая себя богам? Неужели Кане полюбил одну из них?
   - Не просто одну из них, а саму Парэ, дочь верховного жреца, - сказала Мауна, выделив имя Парэ.
   Все присутствующие на свадьбе оцепенели, а лицо старосты сделалось белым, как брюхо озерной рыбы.
   - Ты уверена в том, что говоришь? - почти беззвучно произнес он после длительного молчания.
   - Еще бы! - отвечала Мауна. - Да вот и Капуна может это подтвердить.
   Все посмотрели на Капуну; он, не поднимая глаз, пробурчал что-то невнятное в знак согласия.
   - О, боги, за что вы прогневались на нас! - воскликнул тогда староста. - Добром эта любовь не кончится. Я знаю Кане с колыбели, мы все знаем его: он не остановится ни перед чем; даже проклятье богов не остановит его. А люди на острове будут винить нас - ведь он из нашей деревни и вырос на нашем попечении.
   - Но, может быть, Парэ отвергнет его любовь? Она все-таки дочь верховного жреца, - заметил кто-то за столом.
   - Хотел бы я посмотреть на девушку, которая могла бы отвергнуть любовь Кане! - хмыкнул староста. - Убежден, что на всем острове такой девушки нет.
   - Нет, она не отвергла его любовь, - сказала Мауна с легкой издевкой в голосе. - Она полюбила его и готова стать его женой... Верно, Капуна? Кане ведь рассказывал тебе, как Парэ откликнулась на его любовь?
   Капуна вновь пробурчал что-то непонятное.
   - О, боги! - схватился за голову староста. - Что же теперь будет?! Что же теперь будет?..

***

   Великая милость богов, проявленная ими к островитянам, была видна даже в очертании их острова. Он был правильной треугольной формы, и в углах его находились три потухших вулкана; если от каждого из них провести линию, направленную в центр острова, то эти линии сходились там, где возвышалась самая большая гора. Эта гора была входом в царство Матери-Земли, и островитяне знали, что когда-то отсюда извергалось пламя яростной Богини Огня, дочери Матери-Земли. Обманутая своим возлюбленным, земным мужчиной, разгневанная Богиня Огня вышла из царства Матери-Земли и хотела спалить земной мир. Но снисходительный к людям Бог Дождя, один из сыновей Матери-Земли и Неба-Отца, заставил свою сестру вернуться в материнский дом. Бог Дождя заполнил впадину на вершине горы водой, - и так появилось Священное озеро. Незримая божественная сила витала здесь: она была в воде, земле и воздухе, - и не было нигде другого места, подобного по святости этому. За исключением верховного жреца и его молодого помощника никто из островитян не смел приходить сюда, как из-за строжайшего запрета, так и из-за страха перед богами; да что люди! духи и те избегали этого места, хотя остров густо был населен ими. Даже верховный жрец приходил к Священному озеру в редких случаях, при крайних обстоятельствах. Перед тем как подняться к озеру он молился в вековой роще, ниже по склону горы, где под корнями могучего дерева была вырыта пещера. Она затворялась толстой дверью, не пропускающей света и звуков; эта пещера были идеальным местом для уединенных молитв.
   Решив назначить своей дочери испытание, Баира подумал, что лучшего места, чем пещера под корнями дерева, для этого не найти. Дождавшись окончания легкомысленного праздника Журупари, Баира повел туда Парэ, и с ними пошел еще только один человек, молодой жрец.
   Сначала все они вознесли молитву богам: земным, подземным, небесным, лесным, озерным, морским, - ведомым и неведомым. Затем в пещере был зажжен огонь, в пламя которого были брошены благовония, любимые богами, услаждающие их обоняние. После этого Баира, Парэ и молодой жрец поднялись к озеру и там совершили вторую молитву, на сей раз направленную исключительно Матери-Земле; в воды Священного озера был пущен венок из прекраснейших цветов, а в специальную нишу в камнях положены дары для великой богини - завернутые в банановые листья куски жареной птицы и вареный батат.
   Наконец, все трое вернулись в пещеру, и Баира сказал, обращаясь к дочери:
   - Итак, Парэ, вот и начинается твое испытание. Ты останешься здесь столько, сколько будет нужно, чтобы убедиться в божественной или демонической природе твоей любви. Еду и воду тебе станет приносить этот человек, но ты не имеешь права говорить с ним, как и он с тобой.
   Баира взглянул на молодого жреца; тот склонил голову, показывая, что понял его приказание.
   - Дверь пещеры запирается изнутри, но не снаружи, - продолжал Баира, - и это станет дополнительным испытанием для тебя, Парэ. Сидя в темноте, в одиночестве, ты будешь знать, что в любой момент можешь уйти, - и соблазн будет велик, поверь мне. Но если ты переступишь порог своей темницы, не дождавшись конца испытательного срока, ты признаешь тем самым, что тебя искушали демоны. Терпение и самоотречение - божественные чувства, слабость и жалость к себе - демонические; выбирая между теми и другими, ты отдаешь предпочтение силам добра или зла. Впрочем, обо всем этом ты читала в таблицах с письменами, что хранятся в Доме Посвященных... Почаще вспоминай о мудрости древних, храни их заветы, - и да помогут тебе великие боги и Мать-Земля!.. Ты поняла меня?
   - Я поняла тебя, отец, - отвечала Парэ. - Я подчиняюсь воле богов, и да свершится то, что предназначено мне!

***

   Кане был похож на безумца; люди, встречавшие его, испуганно шарахались от юноши. По острову уже поползли слухи о наваждении, овладевшем Кане, победителя на Празднике Птиц, об охватившей его преступной страсти к деве, посвятившей себя богам. Самое же ужасное было то, что она - дочь верховного жреца, а значит, внушить любовь к ней могли не просто демоны, а демоны мятежные, рискнувшие бросить вызов богам, которым служил верховный жрец.
   Говорили также, что демоны не могли бы отважиться на подобную дерзость, когда бы за ними не стоял кое-кто посильнее, чье имя было даже страшно назвать. Намеками, иносказаниями островитяне давали понять, кого они имеют в виду, - это был, конечно, зверь Рекуай. Когда-то давно, в незапамятные времена его загнали на Луну братья-близнецы, - воспитанные мудрой лягушкой сыновья ягуара и земной женщины. Но завидуя человеческому благополучию, страшный зверь Рекуай уже однажды спускался с Луны, и тогда люди едва не погибли, - к счастью, Сын Солнца указал им путь к спасению. Но что сталось с теми, кто не переселился сюда? За долгие века лишь две лодки с чужаками прибыли со старых земель, но пришельцы сразу же пожелали принять местные обычаи и быстро растворились среди жителей острова. Это было неспроста: кто захочет отказаться от своего, если оно хорошее, - и вообще, почему эти люди покинули свою родину? Видимо, на старых землях творилось что-то ужасное: может быть, страшный зверь Рекуай давно сожрал там людей, и те, кто приплыли на остров, были последними; может быть, люди на старых землях были порабощены зверем Рекуаем, и он сделался их правителем; а может быть, они сами отдались под власть демонов - верных слуг зверя?
   Как бы там ни было, но островитяне боялись, что зверь Рекуай нагрянет и на их землю. Толки о его пришествии не умолкали: так что не случайно случай с Кане вызвал у жителей острова большую тревогу. Пожалуй, они потребовали бы, чтобы верховный жрец и вождь приняли какие-то меры, но Кане все-таки одержал победу на Празднике Птиц, чего не могло быть без воли Большой Птицы, - а это многое значило.
   Тем не менее, островитяне старались не общаться с Кане, а некоторые бросались наутек, едва завидев его, поскольку, вдобавок ко всему прочему, поведение Кане и впрямь было ненормальным. Он носился по острову нечесаный, лохматый, со щетиной на лице, - и приставал к людям с одними и теми же вопросами: "Где Парэ? Не видели ли вы Парэ? Не встречалась ли вам дочь верховного жреца?".
   Но Парэ пропала бесследно: ее никто не видел, и никто не знал, где она находится. Людям и самим было бы интересно узнать, куда она подевалась, однако, в первую очередь, это касалось ее отца, а он сохранял полное спокойствие, - из чего можно было заключить, что с Парэ ничего страшного не случилось. Именно так Баира ответил Кане, когда тот прибежал к нему, - и сколько Кане не умолял его, Баира больше не сказал ни слова.
   Отчаявшись, в глухой тоске, потеряв счет времени, Кане сидел как-то в рощице невдалеке от своей деревни, когда судьба неожиданно улыбнулась ему. Он почувствовал, что кто-то идет; Кане обернулся и тут же отвел взгляд - Капуна шел сюда.
   Он встал за спиной Кане и тяжело вздохнул. Кане сидел неподвижно. Тогда послышался еще один вздох, и еще. Кане сидел неподвижно.
   - Да, ты прав, совершенно прав, что не хочешь со мной говорить, - послышался голос Капуны. - Какой я тебе друг, как можешь ты мне верить после того, что случилось.
   Кане сидел неподвижно.
   - Подумать только: ты доверил мне тайну своей любви, величайший секрет, а я разболтал его Мауне, - как будто не зная, что рассказывая ей, рассказываю всему острову! - горячо воскликнул Капуна. - Ну, и кто я после этого?! Могу ли я зваться мужчиной?..
   Кане сидел неподвижно и молчал.
   - Молчи, молчи, Кане, не говори ни слова! Я нарушил самое святое, что есть на свете, я нарушил священные узы товарищества. А что такое товарищество, - разве не выше оно любви? Ты, конечно, скажешь мне, что отец и мать любят своего ребенка, а ребенок любит отца и мать. Но это не то, Кане - нет, не то! Любить может и зверь, но породниться душой может один только человек, - у зверя же нет души! Вот что я предал, предав тебя: я предал родство душ, а поскольку душа дарована нам богами, значит, я предал самих богов. Бывали и раньше предатели, но такого, как я, - не было такого предателя!.. О, убей меня, Кане, убей! Я недостоин жить на земле, - Кане услышал громкие рыдания Капуны.
   - Перестань, - сказал Кане, по-прежнему не оборачиваясь. - Ты действительно становишься похожим на бабу.
   - Так, так! Ругай меня, избей меня, я все приму с покорностью, я это заслужил! - вскричал Капуна, продолжая всхлипывать.
   - Сказано тебе - перестань. Мне сейчас не до тебя, - угрюмо проговорил Кане.
   - Понимаю! О, как я тебя понимаю! - поспешно отозвался Капуна. - Но ведь с тем-то я к тебе и пришел: чтобы хоть как-то загладить свою вину (а искупить ее невозможно), я разузнал, где спрятана Парэ.
   Кане оглянулся и впился в него взглядом.
   - Ты разузнал, где спрятана Парэ? Ты шутишь?
   - О, Кане! Я, конечно, предатель и распоследний человек, но я люблю тебя и не стал бы шутить так жестоко, - отвечал Капуна с некоторой обидой в голосе.
   - Так где же Парэ? Ну же, не тяни, говори скорее! - Кане вскочил и принялся трясти Капуну за плечи.
   - Вот она, любовь, до чего доводит. Уж я-то знаю, - ох, как знаю! - сказал Капуна с глубокой печалью и прибавил:
   - Перестань меня трясти, Кане, я все тебе расскажу... Слушай же. Вчера я охотился на лесных птиц... Мауна еле-еле меня отпустила, да мне и самому не хотелось уходить от нее, но не могу же я безвылазно сидеть дома. В деревне и так надо мною уже смеются... Охотился я, стало быть, на лесных птиц. А их меньше и меньше остается, - ты, наверно, тоже это заметил. Раньше можно было за один день штук сто добыть, а старики говорят, что во времена их молодости и по триста и по четыреста штук добывали. Представляешь, сколько птицы тогда в лесах водилось?
   - Где Парэ?! - возопил Кане. - После об охоте, после! Где Парэ?
   - Так я и рассказываю о ней, - удивленно возразил Капуна. - Пошел я, стало быть, на охоту; долго ходил по лесу, и все без толку. Хотел уже возвращаться домой, как вдруг вижу - между деревьев пробирается молодой жрец, помощник Баиры, а в руках у него котомка. Идет осторожно, озираясь по сторонам, явно не хочет, чтобы его заметили. Мне стало ужасно интересно, куда это он направляется; крадусь, значит, за ним, он меня не видит, и так мы поднимаемся постепенно в гору, к Священному озеру. Место запретное, жуткое, повсюду носятся духи, - я уже ощущал их присутствие за своей спиной, а один раз мне отчетливо сказали на ухо: "Берегись"... О, Кане, что я перенес! Если бы я пришел туда с дарами, - и то страшно! а прийти в запретное место вот так запросто, без ничего - беда, просто беда!..
   - Ты скажешь, наконец, где Парэ? - Кане снова тряхнул его за плечи.
   - Да я только об этом и говорю, а ты меня перебиваешь, - возразил Капуна. - На чем я остановился?.. Ах, да, пришли мы в запретное место... Я решил, что жрец собирается совершить здесь какой-нибудь обряд и принес подношение для богов; мне стало стыдно, что я крался за ним. Гляжу, однако, жрец подходит к огромному дереву, в корнях которого проделан лаз, и этот лаз акрыт дверью. Жрец стукнул в дверь, положил свою котомку на землю, поклонился несколько раз, прошептал что-то, наверно, молитву, - и пошел обратно. А я затаился и жду; трясусь от страха, но жду: до смерти хочется узнать, кто же там живет, под корнями большого дерева. И вот открывается дверь, оттуда протягивается рука, и я на один миг вижу лицо... Кого бы ты думал? Да, ты угадал, - Парэ!
   - Ты уверен, что это была она? - быстро спросил Кане, боясь поверить своему счастью.
   - Я ее видел, как тебя!
   - Ты разговаривал с ней?
   - Нет. Она даже не вышла из своего убежища: взяла котомку, оставленную жрецом, и тут же закрыла дверь. Я, правда, хотел спросить Парэ, что она здесь делает и почему прячется в пещере, но не решился. Конечно, все это неспроста, и если жрец ни словом не перекинулся с Парэ, то и мне нельзя. Кто знает, может быть, я вообще потерял бы дар речи, если бы попытался заговорить с Парэ, а то, еще хуже, превратился бы в какое-нибудь животное! Нет, Кане, нельзя вмешиваться в дела богов, - Капуна поднял взор к небу и сложил руки на груди.
   - По какому склону ты поднимался к Священному озеру? - Кане посмотрел вдаль, туда, где возвышалась большая гора.
   - По тому, который обращен к нам, - ответил Капуна и встревожился: - Уж не собираешься ли ты...
   - А большое дерево, под корнями которого вырыта пещера, находится прямо на пути к Священному озеру? - продолжал вопрошать Кане.
   - Да... Но я тебе не для того рассказал, чтобы ты...
   - Спасибо тебе, друг! - Кане обнял его. - А сейчас иди к своей жене Мауне, и если в деревне будут спрашивать обо мне, скажи, что Кане ушел на охоту, будет не скоро.
   Он помчался в чащу леса.
   - Кане, Кане! - крикнул ему вслед Капуна, но тот даже не оглянулся.
   - Бедный Кане, - пробормотал Капуна. - Да, наш староста прав - добром это не кончится.

***

   Вождь Аравак вместе с верховным жрецом Баирой совершал обряд, посвященный сбору урожая. Так повелось издревле: верховный жрец и вождь вместе совершали ритуалы, касающиеся плодородия Матери-Земли.
   Перед началом праздника все жители острова запаслись новой одеждой, а старую одежду вместе со всяким хламом сожгли. Женщины тщательно убрали свои дома, починили старые очаги и почистили кухонную утварь. Делалось всё это для того, чтобы подготовиться к принятию плодов нового урожая.
   В Священном поселке погасили огонь у алтаря в храме Всех Богов, кроме того, из храма вынесли все сосуды, в которых на протяжении уходящего года держали пищу для жертвоприношений. После этих приготовлений глашатай возвестил, что мужчины и женщины, которые не пренебрегали принесением даров богам и не нарушали супружеской верности, могут выйти на площадь перед храмом и начать ритуальный пост. Он длился два дня, - ни крошки еды нельзя было брать в рот, а воду разрешалось пить только после заката солнца, - в последний же день вечером глашатай приказал всем разойтись по домам, не совершать ничего дурного, а главное, сохранять полное молчание: вождь Аравак наблюдал, чтобы это соблюдалось неукоснительно. Воцарилась мертвая тишина; тогда верховный жрец добыл новый огонь путем трения двух деревянных палочек и водрузил его на алтарь в храме Всех Богов.
   Затем внесли корзину с первинами урожая. Баира и Аравак вынули из нее несколько молодых клубней батата и вместе с куриным мясом принесли их в жертву щедрому, святому Духу огня в отпущение прошлогодних грехов. Люди, находившиеся снаружи, окружили храм тесным кольцом, и верховный жрец держал речь, в которой увещевал островитян соблюдать древние обряды и обычаи и провозгласил, что новый священный огонь очистил народ от прошлогодних грехов.
   Затем из храма вынесли новый огонь, женщины радостно зажгли от него факелы и унесли частицу этого огня домой, для своих очагов; тем, кто жил далеко от Священного Поселка, приходилось нести факелы всю ночь и следить, чтобы огонь не погас.
   На следующее утро батат из урожая этого года готовили на новом огне и ели, приправив густым соусом из пряных семян. Днем наступила пора праздничного пиршества, а вечером во всех селениях разожгли костры, и все танцевали вокруг священного огня. Наконец, люди обмазали себя белой глиной и купались в проточной воде; из воды они выходили в уверенности, что теперь чисты перед богами, - так что расходились участники праздника в мире и радости...
   Баира и Аравак удалились от людей еще до того, как началось массовое купание: верховному жрецу и вождю не пристало являть свою наготу перед народом. К ним присоединился и Тлалок, который хотя и был только сыном вождя, то есть по старым понятиям простым обычным человеком, но согласно новой утверждающейся традиции считался возвышающимся над прочими людьми. Это подтвердил, в сущности, и Баира, допустив Тлалока в ту часть храма, куда могли входить лишь верховный жрец с помощником, а также, в редкие праздники, вождь. Молодой жрец, помогающий Баире снять тяжелые праздничные одеяния, удивленно покосился на Тлалока, но не сказал ни слова. Расставив на особом столике праздничные кушанья и хмельные напитки, он удалился; Баира, Аравак и Тлалок остались одни.
   Вождь принял на себя обязанности распорядителя за столом: наполнив чаши своих сотрапезников и свою чашу, он произнес:
   - Славься Мать-Земля, прародительница богов и самая могущественная из богинь! Да не иссякнет вовек твое плодородие!
   - Славься Мать-Земля! Славься вовек! - повторили Баира и Тлалок.
   - Позволь мне, верховный жрец, положить что-нибудь из этих яств? Их вид и аромат восхитительны, нигде кроме Дома Посвященных не умеют так хорошо готовить. Это ведь оттуда принесли? - сказал Аравак, зная, что вкусная еда - слабость верховного жреца и одновременно его увлечение: Баира просто не мог устоять перед ней, и, мало того, сам придумывал новые способы приготовления пищи.
   - Мы готовились разговеться после воздержания, - пробормотал Баира, не понимая, упрекает ли его вождь за чревоугодие, или это искренняя похвала.
   - Все правильно, так того и требует обычай, - согласился Аравак, и верховный жрец не уловил в его голосе и тени насмешки. Тогда Баира оживился и сказал, указывая на стоящие перед ними миски:
   - Здесь тушеный батат, а к нему полагается густой соус из протертых овощей и кореньев. Но это не тот соус, что готовят в деревнях; сказать по правде, наши люди вообще не умеют готовить соус: то что получается у них, страшно взять в рот, по вкусу больше напоминает рвотное средство. У меня же настоящий соус; отведай Аравак, отведай и ты, Тлалок, - и вы сразу почувствуете разницу. А в тех мисках курятина и дичь разного вида, зажаренная на угольях, запеченная в глине, сваренная в бульоне. А там, дальше рыба, озерная и морская, - и тоже приготовленная различными способами; кроме того, отведайте нежное мясо морских моллюсков и луговых улиток. А еще вы найдете на нашем столе сочные плоды, - они делают еду вкуснее и помогают утробе справиться даже с самой обильной трапезой... Берите, берите больше! Период воздержания закончился, мы можем позволить себе поесть, как следует.
   - Благодарю тебя, верховный жрец. Твое угощение достойно богов: в своих жилищах они, наверно, едят так же, как мы сейчас, - проговорил Аравак, накладывая себе того и другого.
   - Что же, - прибавил он, вновь наполняя чаши, - теперь воздадим хвалу всем им. Пусть славятся все боги, которые существуют на свете, ведомые и неведомые нам. Пусть они славятся, и да не оставят нас своими милостями!
   - Пусть славятся! Да не оставят они нас своими милостями! - подхватили Баира и Тлалок.
   С улицы послышались возбужденные голоса людей; искупавшись в реке, жители Священного Поселка возвращались домой.
   - Воздержание закончилось, - повторил Аравак слова Баиры, и странная гримаса исказила его лицо. Баира удивленно взглянул на вождя, но Аравак был уже холоден и невозмутим, как всегда.
   - Позволительно ли будет мне задать вопрос верховному жрецу? - сказал в это время Тлалок как бы в некотором смущении.
   - Мне задают вопросы все кому не лень, и часто эти вопросы таковы, что от них хочется смеяться или плакать, - вздохнул Баира. - Отчего же ты не можешь спросить меня? Спрашивай, я постараюсь ответить.
   - Сегодня на острове будет ночь любви, бурная ночь; так бывает каждый год после воздержания. Почему любовь имеет такую силу над людьми? - проговорил Тлалок, потупившись.
   - Ах, молодежь, молодежь! - покачал головой Аравак. - Одна любовь у них на уме.
   - Так и должно быть, - возразил Баира. - У нас, - у тех, у кого жизнь уже клонится к закату, - любовь подобна огню светильника, который горит ровно и постоянно, но озаряет лишь малое пространство вокруг себя. Но у молодых любовь - это пламя, которое бушует во Вселенной, и свет его страшен, но живителен. Многие сгорают в этом пламени, но угаснет оно - и не будет нашего мира. Любовь молодых позволяет миру жить.
   - Выпьем, - сказал Аравак. - Выпьем за огонь любви!
   - Расскажи мне еще что-нибудь о любви, о, верховный жрец, - попросил затем Тлалок.
   - Охотно, - ответил Баира. Его взгляд слегка затуманился, но речь была по-прежнему тверда. - Мне часто приходится говорить о любви: больше всего вопросов мне задают о ней... Любовь - божественное чувство, оно начало всех начал. Боги даровали нам любовь из милости к нам, дабы мы познали, что есть счастье. Любовь добра, велика, справедлива, красива и нежна; она подобна песни небес. Кто не любил, тот не знает, что такое упоительное блаженство, чистейшая отрада, безудержный восторг. Любите и будьте любимы, если хотите, чтобы ваша душа воспарила над землей.
   - О, верховный жрец, на нашем острове никто не может сказать так, как ты! - Аравак налил чашу Баиры до краев. - Твои слова мудры и прекрасны. Выпьем за мудрость и красоту!
   - Благодарю тебя, вождь, - Баира выпил, не дожидаясь своих сотрапезников.
   - Есть, правда, и другая любовь, демоническая, которая представляет собой влечение страсти, - вдруг загрустив, сообщил он. - Ярким выражением демонического в мужчине является, например, вожделение, которое само по себе околдовывает, соблазняет женщину, если она увлечена этим мужчиной; в противном случае у нее возникает отвращение.
   Подобное проявление демонического наблюдается и у женщины; оно необходимо ей, чтобы испытывать откровенное влечение к мужчине, чтобы хотеть его и чтобы исподволь дать ему понять, что она его хочет. И мужчина, и женщина нуждаются в этом самоутверждении, чтобы перебросить мост через разделяющую их пропасть и прийти к единству. Но это единство призрачно, оно вскоре исчезает, и тогда беда! Демоническая любовь опасна, зла, жестока и коварна. Бойтесь, бойтесь демонической любви, если не хотите навек погубить свою душу!
   - Как ужасно то, что ты сказал, о, верховный жрец! - воскликнул Тлалок, а его отец немедленно налил всем в чаши хмельной напиток, приговаривая:
   - Да не войдет страх в наши сердца, и демоны пусть обходят нас стороной!
   - Чтоб им, поганым, не жить на нашем острове! - подхватил Баира и осушил свою чашу одним махом.
   - Я вам поведал о любви божественной и любви демонической, - продолжал он, и язык уже плохо слушался его. - А теперь я расскажу о любви призрачной; я редко говорю об этом, ибо люди не понимают меня или не хотят понять... В призрачной любви каждого из нас охватывает влечение к чему-то иному, непохожему; это новое может быть предугаданным нами и страстно желанным, но никогда не осуществимым. Как только мужчина и женщина, околдованные призраком любви, открываются друг другу, они еще долгое время испытывают искреннюю симпатию. Но эта симпатия, увы, не имеет ничего общего с настоящей, божественной любовью, - она полна мелких обид, постоянной досады, которую, как правило, пытаются скрыть. То, что мы любим призрачной любовью, схоже со светом звезд, далеких от нас; мы любим то, что есть и чего одновременно нет. Луч угасающего света - вот что такое призрачная любовь.
   - О, да, я уже слышал все это от одной из посвященных дев, - сказал Тлалок.
   - Мудрые мысли приходят во многие головы. Мудрость существует для всех, глупость - для каждого в отдельности, - изрек Баира, сам налил себе хмельной напиток в чашу и выпил.
   Аравак, наблюдавший за ним, решил, что пришло время для главного вопроса:
   - А твоя дочь Парэ, где она? Она уже проходит испытание своей любви?
   - Несчастная Парэ! Как могла она поддаться любовному влечению?! - запричитал вдруг Баира, обхватив голову руками. - Несчастная Парэ, она теперь томится в лесу; в лесу, в который и войти-то страшно!
   - Ты говоришь о лесе около Священного озера? - быстро спросил Аравак.
   - Да, о нем, о чем же еще? - Баира утер слезу. - Моя несчастная дочь, моя Парэ!
   - Выпьем за благополучный исход ее испытания, - Аравак вновь наполнил чашу верховного жреца до краев. - Выпьем, и пусть все плохое останется в прошлом.

***

   В лесу около Священного озера шла своя повседневная жизнь, и она была наполнена любовью, - по крайней мере, так казалось Кане. Большие пестрые бабочки парами кружились и порхали в воздухе, и было ясно, что они не могут налюбоваться друг другом; попугаи сидели по двое на ветках, томно прижимаясь головами; в ручье разноцветные рыбки сближались и касались друг друга плавниками и хвостом. Великий дух любви носился повсюду, и все сущее вздрагивало и вздыхало от прикосновения его легких крыльев. О любви говорил шелест листвы, о любви напоминал запах цветов, о любви пел ветер в верхушках деревьев, о любви свидетельствовал свет солнца в небесах...
   Сколько времени Кане находился у Священного озера, он не знал. Кане прибежал сюда сразу после того, как Капуна сказал ему, где спрятана Парэ. Найти пещеру под корнями большого дерева не составило труда, но дверь была заперта изнутри, и как Кане ни стучался, как ни умолял открыть, Парэ не впустила его. С тех пор он жил в лесу; каждый день Кане ходил к пещере, в которой жила Парэ, и слова лились потоком из его уст.
   - Моя красавица, моя Парэ! Мои глаза, мое сердце и моя душа тоскуют без тебя! - говорил он ей как-то утром. - Глаза льют слезы, не видя тебя, а если ты являешься им во сне, они мучаются еще больше, ибо при пробуждении горше чувствуют свою потерю. Сердце стонет от огня, сжигающего его, - он все разгорается и разгорается от разлуки с тобою, о, моя несравненная Парэ! Мой ум и моя душа день и ночь гадают, почему ты оставила меня, о, моя Парэ, и казнят меня за то, что я, возможно, тому причиной!
   Но дни шли за днями, а дверь пещеры по-прежнему оставалась закрытой. Неужели Парэ разлюбила его? Нет, такого не могло быть, с отчаянием восклицал Кане.
   Наступил момент, когда молодой жрец принес для Парэ припасы. Приносил ли он их раньше, пока Кане был здесь? Или Парэ жила старыми запасами? Как могла она жить в темной пещере, одна, не выходя оттуда, без самого необходимого? В голове Кане все так смешалось, что он не смог бы ответить на эти вопросы, но готов был поклясться - молодого жреца у пещеры он еще не видел. Вспомнив рассказ своего друга, Кане затаился неподалеку, надеясь, что Парэ покинет свое убежище хотя бы на миг.
   Жрец стукнул в дверь, положил свою поклажу на землю, поклонился несколько раз, прошептал молитву, - и пошел обратно. Теперь надо было ждать, когда Парэ заберет припасы. Кане боялся вздохнуть лишний раз: вдруг девушка не захочет выйти, если будет знать, что он рядом?
   Ждать пришлось долго, Парэ не торопилась открывать дверь, опасаясь, видимо, что Кане где-то неподалеку. Но в конце концов, дверь все-таки отворилась, и тонкая, худая рука девушки протянулась к узелку, оставленному молодым жрецом. В одно мгновение Кане оказался перед пещерой и широко открыл дверь.
   Парэ вскрикнула от испуга, впрочем, при виде Кане любой бы испугался: юноша так одичал, что мало походил на человека.
   - Это я - Кане! - поспешно произнес он. - Умоляю, дай посмотреть на тебя. Только посмотреть, а потом и умирать не страшно!
   Девушка затрясла головой и попыталась закрыть дверь, - но не тут-то было! Никакие силы на свете не смогли бы заставить Кане опять разлучится со своей любимой Парэ.
   - К чему эти глупые испытания?! - закричал он, и голос его эхом разнесся по лесу. - Разве нашу любовь надо испытывать? Кто мог придумать такое?
   Парэ глядела себе под ноги и молчала.
   - Почему ты не отвечаешь мне? - Кане осторожно тронул ее за плечо.
   Парэ отстранилась и сделала знак, показывающий, что она не может говорить.
   - Тебе запретили разговаривать? Какая жестокость! - возмутился Кане. - Кто это сделал? Кто привел тебя в этот лес, где живут одни лишь духи, демоны и призраки? Неужели твой отец? Неужели он придумал все это?
   Парэ вздохнула.
   - Но если твой отец так жесток с тобой, то я-то не дам тебя в обиду! - вскричал Кане. - Пошли, пошли скорее отсюда, моя любимая, моя дорогая Парэ! Нам не нужны никакие испытания, мы любим друг друга, и наша любовь - навечно!
   Парэ отчаянно замахала руками и развернулась, чтобы уйти в глубь пещеры.
   - Нет, я не дам тебе уйти! - сказал Кане, преграждая путь. - Ничего не бойся - я отвечу перед богами и людьми за тебя и за себя. И пусть кто-нибудь только попробует помешать нашей любви! Ему не поздоровится; это говорю тебе я, Кане, - тот, кто любит тебя больше жизни!
   И не тратя больше времени на слова, он подхватил девушку и понес ее прочь от ненавистной пещеры.
   - Ах, Кане, что ты делаешь? - воскликнула Парэ. - Нас постигнут проклятие богов и ненависть людей, - а сама прижималась к нему все сильнее...

***

   Все хорошее, что люди получили в пользование, став людьми, было краденным. Как, например, люди добыли огонь? Украв его у великих богов. Раньше хранительницей огня была богиня подземного мира - дочь Матери-Земли. Но один из первых людей, гордый Мауи подумал, каким сильным он станет, какими сильными станут люди, если они будут владеть огнем.
   Он нашел дыру в земле, которая вела в подземный мир, и отправился в гости к богине подземного царства, Богине Огня. А она, хотя и богиня, но сердце-то у нее женское: настолько очаровал ее красивый Мауи, что она потеряла из-за него голову. День и ночь богиня не разлучалась с ним, водила его за собой по всему подземному миру, все показывала и не скрывала ничего.
   Так Мауи узнал, где хранится огонь: в самом сердце земли был круг, в котором неугасимо горело пламя, зажженное по велению богов. Но как взять лепесток этого пламени и донести его до верхнего мира? Долго думал Мауи, и, наконец, решил воспользоваться любовью к нему Богини Огня, - ведь она готова была сделать все что угодно для Мауи.
   Уговорил ее Мауи пойти к нему в гости, на землю, но сказал, что жилище его темное и холодное; вот если бы осветить и обогреть его дом маленькими язычками огня, тогда совсем другое дело. Богиня послушалась Мауи, взяла в руку лепестки пламени, и пошла вслед за своим любимым в верхний мир.
   А Мауи только того и надо, - привел он Богиню Огня к большой реке и сказал, что дом его на другом берегу. Как же богине перебраться туда? В реку она войти не может, вода погубит ее, превратит в пар. Ничего, утешил Богиню Огня хитрый Мауи, он построит плот, и на нем переправит ее через реку.
   Когда плот был построен, Мауи, взошел на него и протянул Богиня Огня шест, дабы она опиралась на него. Но в одной руке ее были лепестки пламени, и не знала она, как быть, ведь на шест надо опираться обеими руками; и тогда Мауи сказал ей, чтобы она положила эти лепестки на плот, а потом взошла сама. Однако, как только пламя оказалось на плоту, Мауи быстро оттолкнул его от берега, и Богиня Огня осталась в одиночестве. Напрасно взывала она к Мауи, напрасно плакала и стенала: он был безучастен к ее мольбам, и вода все дальше и дальше отделяла ее от любимого.
   И поняла Богиня Огня, что Мауи - просто обманщик, который перехитрил ее. В ярости она вернулась в свое подземное царство, и оттуда опалила верхний мир огромным языком пламени, воскликнув: "Если ты хотел огня, так получай его!".
   Но Мауи спрятался с людьми под огромным водопадом, а после задобрил Бога Дождя, обещая ему щедрые жертвоприношения. Поскольку этот бог был не в ладах со своей сестрой, Богиней Огня, - он вызвал дождь, загасивший пожар повсюду и заливший сам вход в подземное царство. Люди же, по совету Мауи, спрятали языки огня внутри сухого дерева, и после зажгли новые огни, и еще, и еще. Таким образом, кража помогла людям обрести свет и тепло.
   Каждый островитянин знал эту историю, как знал и то, что без краж невозможна жизнь на Земле; пища, дома, одежда, знания, навыки и прочее, - все это было кражей у природы или у других людей. Поэтому к хищениям на острове относились снисходительно, - однако нужно было понимать, что можно красть и у кого можно красть. Одно дело - стащить курицу у соседа, но совсем другое - похитить деву, посвятившую себя богам. Остров, и без того взбудораженный слухами о любви сына рыбака к посвященной деве, дочери верховного жреца, содрогнулся до основания и зашатался, готовый взорваться.
   В Священном поселке вождь Аравак срочно созвал собрание старейшин. Не все они, правда, пришли сюда, что не осталось незамеченным Араваком.
   - Запомни тех, кто не явился, - шепнул он своему сыну Тлалоку. - Запомни и запиши. Мы не должны забывать своих врагов.
   - Вы знаете, уважаемые старейшины, честь и ум нашего народа, зачем мы вас призвали, - обратился он затем к пришедшим. - Вопиющее неслыханное дело заставило нас собраться вместе. Кане, сын рыбака, похитил дочь верховного жреца, посвященную богам, - и похитил ее из рощи у Священного озера. Совершено величайшее святотатство. Я хочу услышать, что вы скажете, о, старейшины!
   Вперед выступил самый трусливый от них, который из страха перед вождем не мог больше отмалчиваться.
   - Позволь мне говорить, о, великий вождь, и позволь я начну с притчи... Рассказывают, что однажды камень и бамбук сильно поспорили. Каждый из них хотел, чтобы жизнь человека была похожа на его собственную. И вот как они говорили.
   Камень: "Жизнь человека должна быть такой же, как моя. Тогда он будет жить вечно". Бамбук: "Нет, нет, жизнь человека должна быть такой, как моя. Я умираю, но сразу рождаюсь снова". Камень: "Нет, пусть лучше будет по-другому. Пусть лучше человек будет, как я. Я не склоняюсь ни под дуновеньем ветра, ни под струями дождя. Ни вода, ни тепло, ни холод не могут повредить мне. Моя жизнь бесконечна. Для меня нет ни боли, ни заботы. Такой должна быть жизнь человека". Бамбук: "Нет. Жизнь человека должна быть такой, как моя. Я умираю, это правда, но я возрождаюсь в моих сыновьях. Разве это не так? Взгляни вокруг меня - повсюду мои сыновья. И у них тоже будут свои сыновья".
   На это камень не сумел ответить. Больше ему нечего было сказать, и он ушел мрачный. Бамбук победил в споре. Вот почему жизнь человека похожа на жизнь бамбука.
   Старейшина замолчал; Аравак спросил:
   - Так какое же твое мнение? Что ты посоветуешь?
   - Если бы мы были похожи на камень, то не знали боли и заботы, но не знали бы и ничего другого, хорошего. А боги даруют хорошее каждому: нет ни одного человека на свете, которого они не одарили хотя бы раз. Поэтому я считаю, что люди должны свято соблюдать обычаи и не нарушать волю богов. Таково мое мнение, - выпалил старейшина, расхрабрившись настолько, что на мгновение глянул на Аравака.
   - Понятно, - кивнул. - Кто еще возьмет слово?
   - Я скажу, о, великий вождь, - выступил второй старейшина. - Я расскажу о человеке золотом и человеке из плоти... В древние времена на небесах жили четыре бога, и каждый из них сидел на троне, наблюдая нижний мир. Однажды желтый владыка предложил создать человека, чтобы он радовался жизни на земле и восхвалял богов. Остальные трое согласились. Тогда желтый бог взял комок желтой глины и вылепил их нее человека. Но его создание оказалось слабым: оно размокало от воды и не могло стоять прямо. Тогда красный бог предложил сделать человека из дерева, и остальные боги согласились. Красный бог взял ветку с дерева и вырезал из нее человека. Когда боги бросили его в воду, он поплыл; они поставили его, и он смог стоять прямо. Но когда они испытали его огнем, деревянный человек сгорел.
   Четверо владык решили предпринять еще одну попытку. Черный бог предложил сделать человека из золота. Золотой человек был прекрасен и сиял, словно солнце. Он прошел испытания огнем и водой и даже стал еще красивее. Но золотой человек оказался холодным на ощупь; он не мог ни говорить, ни чувствовать, ни двигаться, ни поклоняться богам. Впрочем, боги все равно оставили его на земле.
   Четвертый бог, бесцветный владыка, решил сделать людей из своей собственной плоти. Он отрезал себе пальцы на левой руке, и они запрыгали и соскочили на землю. Четверо богов даже не успели рассмотреть, на что похожи люди из плоти, так быстро они убежали. С высоты, где восседали четверо владык, люди казались маленькими суетливыми муравьями.
   Но люди из плоти стали поклоняться богам и приносить им жертвы. Они наполнили радостью сердце четырех владык. Однажды люди из плоти нашли золотого человека. Когда они коснулись его, он оказался холодным, как камень. Когда они заговорили с ним, он промолчал. Но доброта, присущая людям из плоти, согрела сердце золотого человека, и он ожил и восхвалил богов за доброту, которую они даровали людям из плоти.
   Слова похвалы были приятны богам, и они в восторге взглянули на землю. Они назвали золотого человека "богатым", а людей из плоти - "бедными", распорядившись, чтобы богатый заботился о бедных. После смерти богатого человека о нем будут судить, смотря по тому, как он заботился о бедных. И с тех пор по сей день ни один богатый человек не может взойти на небеса, если его не приведет туда бедный.
   - Мы терпеливо выслушали твою историю, - спокойно проговорил Аравак, но взгляд его стал еще тяжелее, - однако мы не услышали от тебя мудрого совета.
   Старейшина страшно смутился; его глаза забегали, а руки задрожали.
   - Я хотел сказать лишь одно, - сумел он выдавить из себя, - на нашем острове нет бедных, все живут в довольстве и сытости, - так зачем нам искушать богов? Если они разгневаются на нас, мы пропали.
   - Кто еще будет говорить? - спросил Аравак, отвернувшись от этого старейшины.
   - О, великий вождь, позволь мне? - подал голос третий староста.
   - Говори, - произнес Аравак, а взгляд его смягчился, ибо третий старейшина был единомышленником вождя.
   - Поскольку все у нас сегодня рассказывают притчи, то и я не нарушу этого правила... Некогда человечество было жестоким, диким и кровожадным. Люди творили все, что им вздумается, и ничего не боялись. Они были так заняты войнами и воровством, что совершенно забыли о богах. Единственной частью земли, не затронутой упадком, оставались высокие горы, где жили два праведных брата. Однажды они заметили, что звери в горах как-то странно себя ведут. Звери перестали есть и ночи напролет печально глядели на звезды. Когда братья спросили у зверей, что происходит, те ответили, что звезды сказали им о приближении великого наводнения, которое уничтожит все живое на земле.
   Братья со своими семьями решили укрыться в пещере на самой высокой горе, с ними пошли и звери, сделавшиеся совсем ручными. Едва все вошли в пещеру, как начался дождь. Он продолжался много месяцев. Глядя вниз с горы, братья понимали, что звери оказались правы: весь мир погибал. Братья слышали крики несчастных, умиравших внизу. Горы же волшебным образом становились все выше и выше по мере того, как поднималась вода. И все же через некоторое время воды стали плескаться у самого входа в пещеру. Но тогда горы сделались еще выше.
   Однажды братья увидели, что дождь прекратился и воды отхлынули. Бог Солнца появился на небесах, улыбнулся, и вся вода испарилась. Братья заглянули вниз и увидели, что земля высохла; горы снова уменьшились до первоначальной высоты, и братья со своими семьями спустились с них и возродили человечество.
   - Что я хотел сказать, поведав вам эту притчу, о, великий вождь, о, мудрые старейшины, - продолжал третий староста. - Я хотел сказать, что если мы не покараем Кане, нас ждут большие несчастья. Доселе мы не знали, что такое святотатство, не было у нас и вопиющих случаев воровства, - поэтому боги были милостивы к нам. Страшно представить, что они с нами сделают, если мы оставим совершенное Кане преступление безнаказанным. Может быть, наш остров погрузится в пучину океана, может быть, расколется надвое, а возможно, боги сожгут его огнем небесным или подземным. И в довершение всех бед с Луны спустится на землю страшный зверь Рекуай, - и тогда горе тем, кто еще останется в живых!
   Собрание молчало, пораженное этими ужасными картинами.
   - Итак, какое решение мы примем? - спросил Аравак. - Оставим ли мы поступок Кане без последствий или сын рыбака понесет заслуженное наказание?
   - Наказание! - хором прокричали старейшины. - Мы должны вернуть себе милость богов! Да минует нас их гнев! О, великий вождь, приказывай нам, повелевай нами, веди нас по дороге отмщения! Мы будем покорны твоей воле, как дети покорны воле родителей.
   - Да свершится то, что должно свершиться! - торжественно и грозно произнес тогда Аравак. - Преступники понесут жестокую кару. Пусть объявят об этом по всему острову. Согласны ли вы, старейшины?
   - Мы во всем согласны с тобой, великий вождь, - отвечали они.

***

   Деревня, в которой раньше жил Кане, внезапно стала многолюдной. Жители других деревень зачастили сюда, едва по острову разнеслась весть о похищении дочери верховного жреца. Они приходили под разными предлогами - поменять дичь на рыбу, или рыбу на дичь, прикупить батат или продать его, подарить или принять в дар мелкие домашние вещицы; наконец, просто узнать, что нового делается на острове. Но все приходящие, рано или поздно и как бы невзначай, просили показать им хижину Кане, а когда им показывали ее, долго рассматривали эту хижину снаружи, а потом и внутри, и на лицах их появлялось трепетное выражение робости и почтения.
   Односельчане Кане быстро смекнули, что из такого паломничества можно извлечь выгоду. Обмен и купля-продажа, совершаемые в деревне, за одну лишь неделю превзошли свои обычные годовые размеры; сельчане стремительно богатели, - таким образом, ужасный, святотатственный и богохульный поступок Кане пошел им на пользу. Боги явно не собирались карать деревню за то, что она породила и воспитала Кане.
   Пока мужчины с радостью подсчитывали барыши и пили веселящий хмельной напиток, женщины очень ловко поставили паломничество на широкую ногу. Они встречали гостей еще за околицей и сразу предлагали что-нибудь купить или выменять; затем они вели их от дома к дому, опутывая, как цепкой паутиной, разговорами о Кане, о его жизни и приключениях, - и продолжая при этом свои выгодные торговые операции. Только убедившись, что с гостей больше получить нечего, они подводили их к хижине Кане, но и здесь удивительные истории не прекращались: напротив, они достигали своего высшего развития, обрастая потрясающими душу подробностями.
   Выяснялось, например, что Кане с детства дружил с духами и демонами. Будучи сиротой, он добился их сочувствия и покровительства, и они помогали ему во всех делах. Рыба сама шла к нему на крючок, лесные птицы сами лезли в силки; батат, который сажал Кане, давал стократный урожай. Не зная ни в чем нужды, Кане проводил время в забавах и колдовстве: одна из женщин рассказывала, как он научил ее кур говорить по-человечески, - когда женщина давала им корм, они просили ее о добавке и даже ругали за то, что она кормит их отбросами. Другая женщина вспоминала, как посуда в ее доме начала петь и танцевать, а после вдруг перессорилась между собой и подралась, так что остались одни черепки. Третья женщина жаловалась, что Кане опутал саму ее колдовскими чарами, и она стала прыгать по двору и свистеть, как весенняя птица, до смерти испугав своего мужа, решившего, что его жена обезумела.
   Много, много еще другого рассказывали женщины пришедшим в деревню гостям: и о способности Кане летать по воздуху, и о том, как он морочил односельчан, оборачиваясь деревом или камнем, и о его общении с демонами в своей хижине (вот, в этой самой). Потрясенные гости уже не решались подойти к хижине и осматривали ее издалека; возвратившись домой, они пересказывали все эти истории о Кане, приукрашивая их кое-какими подробностями. В итоге, по острову скоро стали ходить легенды о невероятной силе колдовства Кане, но это не отпугнуло желающих посетить его родную деревню и поглазеть на его хижину, - наоборот, поток гостей возрастал, на что и рассчитывали хитрые женщины.
   Мауна, молодая жена Капуны, как-то незаметно взяла на себя руководство жизнью всей деревни: староста никогда не вмешивался в женские дела, по опыту зная, что это чревато неприятностями; он довольствовался своей ролью деревенского правителя и не стремился к большему. Но Мауна желала полной власти, хотя и не могла управлять на законных основаниях - никогда на острове не правили женщины, это было запрещено. Власть имела священный характер, также как жречество, и женщинам не было доступа ни к тому, ни к другому; девы, посвятившие себя богам, не шли в счет, ибо они отреклись от мирской жизни, - нельзя же было отречься от мирской жизни и управлять ею! Таким образом, женщины были бесправны во власти и в священстве, но у них оставался верный способ воздействия на эти мужские дела - воздействовать на самих мужчин.
   Конечно же, Мауна начала с самого близкого и доступного для нее мужчины - со своего мужа.
   - Послушай, Капуна, - говорила она ему утром за завтраком, - объясни мне, почему наш староста не пошел в Священный поселок на собрание старейшин, которое созывал вождь Аравак?
   - Ну, как же ты не можешь понять, - снисходительно отвечал ей Капуна, - ему нельзя было идти. На собрании он оказался бы в неприятном положении: за что ему подать свой голос - за оправдание или за осуждение Кане? Если за оправдание, то подумали бы, что он выгораживает односельчанина; если за осуждение, подумали бы, что наш староста выгораживает себя.
   - О, боги, как трусливы мужчины! - возмущением воскликнула Мауна. - Если он наш староста, то должен был прежде всего подумать о нашей деревне!
   - Как это? - не понял Капуна.
   - Ему следовало решительно высказаться за осуждение Кане! - отрезала Мауна.
   Капуна с изумлением уставился на жену.
   - Как ты могла вымолвить такое?! Осудить Кане?! Которого он знает с пеленок? Которого воспитывала вся деревня? Которого мы все знаем и любим? Осудить моего лучшего друга?! Как у тебя язык повернулся такое сказать!
   - О, боги, мужчины не только трусливы, но и глупы! - вскричала Мауна, взмахнув руками от досады. - Неужели ты не понимаешь, что Кане сам осудил себя, похитив посвященную деву, дочь верховного жреца, - да еще похитив ее из Священной рощи?! Разве я не говорила тебе с самого начала, что все это добром не кончится? Я сперва жалела в глубине души Кане, но после поняла, что его нечего жалеть, если он решился на такое преступление. Те, кто защищают его, тоже становятся преступниками! А нашему старосте следовало бы признать свои ошибки и попросить деревню, чтобы его переизбрали. Он, знающий Кане с пеленок; он, заботящийся о его воспитании, - кого он воспитал?.. Нет, нам нужен другой староста! Нам нужен староста, который не побоится сказать прямо, что Кане - преступник, и мы отрекаемся от родства с ним и проклинаем его! Тогда мы заслужим уважение всех почтенных людей острова, тогда великий вождь Аравак окажет нам свою милость... Нет, нам обязательно нужен другой староста, - повторила Мауна, - и почему бы тебе не стать им? Разве ты хуже нынешнего старосты, разве у тебя нет ума и воли? Есть, - да побольше, чем у этого старика! Ты лучший мужчина в деревне!
   Капуна закряхтел и почесал голову.
   - Пожалуй, ты права... Но как мне осуждать Кане? Он мой друг, он мне как брат. Сколько раз он выручал меня... Неужто я должен отплатить ему черной неблагодарностью?
   - Ну, тогда ты до седых волос будешь на побегушках у кого-нибудь, кто посмелее тебя и не побоится обвинений в неблагодарности! Он станет помыкать тобой, он заберет себе лучшее из того, что ты добудешь на охоте, на рыбной ловле или вырастишь на своем поле, а ты даже не посмеешь возразить ему! О, боги, - зачем я вышла замуж за этого человека?! Какой из него муж, какой отец моих детей? - Мауна опустилась на землю и зарыдала, закрыв лицо руками.
   - Детей? - растерянно переспросил Капуна. - Уж не хочешь ли ты сказать...
   - Да! - перебила его Мауна, продолжая плакать. - О, я несчастная, я понесла в чреве моем от этого слабого и безвольного человека! Лучше мне умереть, - умереть прямо сейчас, - чем всю жизнь страдать с таким мужем! О, сын мой, лучше тебе не появляться на свет, лучше тебе никогда не увидеть солнца, чем мучиться так, как мучаюсь я!
   - Милая моя Мауна, не плачь, прошу тебя, мое сердце разрывается на части от твоих рыданий! - Капуна неуклюже попытался обнять жену, но она с гневом отбросила его руку. - Подумай, хотя бы, о нашем ребенке, вдруг у тебя случится выкидыш от огорчения? Я так рад, что у меня родится сын! Дорогая моя Мауна, не плачь, прошу тебя, - я сделаю всё что ты пожелаешь.
   - Это правда? - спросила Мауна сквозь слезы.
   - Да, да, да, сто раз - да! - Капуна приложил правую руку к груди. - Клянусь, я исполню все твои просьбы.
   - Ты станешь старостой?
   - Да... Но как мне стать им? А если меня не изберут?
   - Это не твоя забота! Тебя изберут. Так ты станешь старостой?
   - Да!
   - И тогда ты вынесешь Кане приговор?
   - Да. Нет, погоди!.. Но как же?..
   - Бессовестный обманщик! Ступай прочь от меня! Как я могла тебе поверить?!
   - Не плачь, не плачь, умоляю тебя!.. Да, я вынесу Кане приговор! Видишь, я согласен.
   - Поклянись всеми богами, какие только есть в мире!
   - Хорошо. Клянусь.
   - Поклянись моей жизнью и моим здоровьем!
   - Клянусь.
   - Поклянись жизнью и здоровьем нашего сына!
   - Клянусь.
   - Поклянись жизнью и здоровьем всех наших будущих детей!
   - Клянусь.
   - Поклянись жизнью и здоровьем всего потомства твоего до скончания веков!
   - Клянусь.
   - Ладно. Теперь я тебе верю... Глупенький ты мой, иди ко мне, я тебя приласкаю! И зачем было противиться, зачем было так расстраивать меня, и расстраиваться самому? Я ведь тебе плохого не посоветую: ты же мой муж, любимый муж, и ты - отец моего ребенка. Ты только не спорь со мною, ты только делай, как я говорю, и все будет очень, очень хорошо, - гладя Капуну по голове, говорила Мауна.
  

Райский сад

   Было на острове ущелье, равного которому по красоте не существовало в мире. Ущелье это располагалось в седловине Северной горы и спускалось к океану, а по дну здесь бежал ручей с чистейшей водой. По берегам ручья росли дивные нежные цветы, которые больше нигде на острове не встречались; по склонам горы стояли необыкновенные деревья, чьи могучие белые стволы были скручены, как жгуты, а высокие кроны покрыты густой широкой листвой; в древесной тени по плотной зеленой траве стелился кустарник с оранжевыми ягодами, - и повсюду причудливо свивались плети золотисто-коричневых лиан.
   Именно сюда Кане привел Парэ; где ползком, где на четвереньках, они пролезли через огромные папоротники, закрывавшие вход в ущелье, - и Парэ, никогда прежде не бывавшая тут, застыла, пораженная великолепием этого прекрасного места.
   - Здесь нет злых духов, - сказала она, оглядывая все вокруг и прислушиваясь к собственным ощущениям. - Духи этого ущелья добры и приветливы, время в нем течет легко и безболезненно для всего живого. Здесь можно прожить сотни лет, не состарившись.
   Кане громко расхохотался:
   - Этого я и хочу: чтобы мы прожили с тобой сотни лет, оставаясь вечно молодыми! И каждый день будет для нас праздником!
   Парэ улыбнулась ему в ответ. Она не спрашивала его, как и чем они будут жить, - Кане был мужчина и подобные вопросы могли оскорбить его: мужчина всегда найдет пищу и кров для своей семьи. И сам Кане был уверен в этом, поэтому быстро и бодро он взялся за дело; на следующее утро он построил шалаш из ветвей деревьев и лиан, покрыл его травой и широкими листьями, а землю в нем устлал мягкими лепестками цветов. Парэ показалось, что у нее никогда не было такого чудесного жилища, - Дом Посвященных был ничто перед ним.
   Закончив постройку, Кане позаботился о еде: уже к вечеру перед шалашом горел костер, а на нем запекались вкусные земляные клубни, которые Кане нашел в лесу. А еще через два дня у Кане и Парэ еды было в изобилии: разведав окрестности, Кане принес в ущелье и дичь, и сочные плоды, и жирную морскую рыбу, и съедобных улиток.
   Парэ в эти дни тоже не сидела сложа руки: как всякая девушка на острове она умела изготавливать одежду из вымоченной и размягченной древесной коры, так что вещи получались мягкими и прочными, - а потом расписывать их яркими узорами, добывая краску из земли, сажи, сока растений и плодов; таким образом, не прошло и двух недель, как у Кане и Парэ появилась новая красивая одежда.
   К концу месяца Кане и Парэ настолько обжились в своем ущелье, что им казалось, будто они провели здесь много-много лет. На рассвете птичье пение будило влюбленных, и они просыпались с улыбками на устах; птицы совсем не боялись их, садились на кусты возле шалаша и насвистывали свои песни, как будто стараясь превзойти друг друга в мастерстве. А потом, во время завтрака, пир звуков, запахов и красок гремел по всему лесу: солнечные блики, свет и тени, птичий свист, шелест листьев, журчание ручья, ароматы цветов, земли и воды, - все сливалось в одну чудесную мелодию. Она продолжалась до самого заката, постепенно стихая с наступлением темноты, и на смену ей приходил лунный гимн волшебной ночи.
   Кане и Парэ не было скучно без людей: ведь скучают те, кому не нравится жизнь, те кто хотят чего-то другого, - а для Кане и Парэ не было ничего лучшего, чем жить так, как жили они сейчас.

***

   Если в прекрасном ущелье царили мир и покой, то на острове бушевали нешуточные страсти. Островитяне разделились на две враждующие группировки: одна, более многочисленная, поддерживала вождя Аравака и требовала суровой расправы с Кане; другая, меньшая по числу, выступала в защиту сына рыбака. Никогда прежде островитяне не расходились по своим взглядам столь непримиримо, - дело дошло до того, что обе партии начали готовиться к войне.
   Аравак торжествовал, хотя никак не показывал этого, - его власть росла день ото дня. Он становился настоящим повелителем, а не просто посредником в тяжбах и распрях островитян; повелителем, от одного слова которого зависела жизнь многих людей; повелителем грозным и беспощадным, подобным не знающим жалости разгневанным богам.
   Приближающаяся война, - явление на острове необычное и новое, - должна была еще больше закрепить власть Аравака, поэтому он тщательно готовился к ней. Однако что-то в этой подготовке было не так: собравшиеся в Священном поселке молодые воины упражнялись в беге, метании камней и в рукопашных схватках, укрепляли свою силу и выносливость, - но чего-то не хватало, чего-то самого главного. И не к кому было обратиться за советом, - Баира, с которым пытался поговорить вождь, долго рассказывал о жизни богов; Аравак терпеливо дослушал его до конца, но не узнал ничего нового и не нашел ответа на свой вопрос. Тлалок, с которым хотел посоветоваться вождь, немедленно вспомнил прошлые обиды, нанесенные ему, Тлалоку, сыном рыбака, и, распаляясь от гнева, пообещал жестоко рассчитаться с Кане, - большего от Тлалока вождь не добился. Со старейшинами беседовать было бесполезно: они теперь думали лишь о том, как бы угадать желания Аравака, и боялись предлагать что-то от себя.
   Таким образом, на острове оставался единственный человек, к кому мог обратиться вождь, - старая колдунья Кахинали. Она жила в полном одиночестве на вершине Западной горы и водила дружбу с демонами. Могущество старухи было так велико, что даже Баира редко отваживался выступить против ее колдовских чар. Все островитяне, от мала до велика, вздрагивали от ужаса при одном упоминании имени Кахинали; они обращались к ней за помощью только в самых крайних случаях, когда даже боги были бессильны помочь. Решившись пойти к ней, Аравак, не признаваясь в этом даже себе, тоже испытывал страх, но все же отправился на Западную гору, ибо отступать с выбранного пути не собирался.
   Западная гора была начисто лишена растительности. Ее подножье покрывала сухая бурая земля, а далее начинались скалы, но не твердые и прочные, а готовые обрушиться в любую минуту в любом месте, - и часто обрушивающиеся, от чего получались непроходимые завалы. Если бы Кахинали не ставила вешки, обозначающие тропу, по которой можно было пройти к ней, никто не смог бы подняться к жилищу колдуньи.
   Хижину колдуньи трудно было назвать подходящим для человека жилищем. С первого взгляда она казалась хаотическим нагромождением камней и веток, и лишь присмотревшись, можно было разглядеть что-то похожее на стены и крышу, а также лаз у самой земли, служивший входом в этот странный дом. Около хижины были расставлены шесты и между ними протянуты веревки, на которых висели засушенные ящерицы и лягушки, шкурки летучих мышей, куриные лапки, какие-то диковинные корешки и длинные вязанки клубней неизвестных растений.
   Сама колдунья тоже выглядела странно. С полуголого черепа Кахинали свисали редкие пряди волос; покрытая пятнами кожа старухи высохла и огрубела до такой степени, что одежда была уже не нужна, и длинная рваная накидка, закрывающая тело, являлась лишь жалкой данью приличию, - подобно покрову мертвецов, в котором сами они не нуждаются. Одни лишь глаза колдуньи сохраняли живость: они горели в темных глазницах, как угли в остывающем очаге. Взгляд Кахинали прожигал людей насквозь, поэтому все, кто приходили на встречу с ней, всегда смотрели в сторону, - но не Аравак. Он глядел прямо в глаза старухи, не мигая и не отводя взора.
   Так прошло несколько мгновений; Аравак по-прежнему смотрел на Кахинали, а она - на него. Наконец, колдунья хрипло рассмеялась и сказала:
   - Ты словно сделан из камня, вождь Аравак. Горе тому, кто ударится о тебя.
   Аравак ничуть не удивился, что колдунья узнала его, хотя раньше они никогда не встречались: если бы она не узнала его, он бы, пожалуй, усомнился в ее сверхъестественных способностях.
   - Прости, что пришел к тебе без даров, Кахинали, - ответил он. - Я подумал, что глупо идти с дарами к тому, кто может всё добыть сам. Впрочем, если тебе что-нибудь нужно, ты скажи, и тебе это доставят.
   - Пусть мне принесут молодость, - откликнулась колдунья. - Ты можешь приказать, чтобы мне принесли молодость, Аравак?
   - Ты хочешь напомнить о том, что я не всесилен? Но я и без тебя знаю границы своей власти, - жестко проговорил вождь.
   - Каков вопрос, таков и ответ, - так же жестко сказала старуха.
   Аравак вперился в нее своим тяжелым взглядом; глаза старухи сверкнули нестерпимым огнем.
   Прошло несколько мгновений; Аравак растянул губы в неестественной улыбке и спросил:
   - Тебе, конечно, ведомо, зачем я пришел?
   - Я давно ждала твоего прихода, - отвечала она.
   - Тогда не будем терять время. Мне нужен совет.
   - Ты мог бы обойтись и без меня, Аравак, если бы твердо встал на тот путь, который выбрал. Но твое сердце еще полно сомнений: они мешают тебе увидеть дорогу. Если ты не отбросишь их, тебе придется худо. Сомнения истерзают твою душу, ты станешь блуждать там, где надо идти прямо, и ослабнешь, не достигнув и половины пути.
   - Какие сомнения, Кахинали? О чем ты? Я не собираюсь отступать, - сказал Аравак, но у старухи это вызвало лишь новый приступ хриплого смеха.
   - О, вождь, ты не можешь признаться даже мне, - мне, к которой пришел за помощью, и в сочувствии которой ты был уверен заранее! Где же твоя смелость?
   - Не смей оскорблять меня, старуха! - с угрозой проговорил Аравак. - Я никому и никогда не прощаю оскорблений.
   - Я не сомневаюсь в твоей мужской отваге, вождь, - Кахинали подняла свою сухую руку. - Я не сомневаюсь, что ты готов в одиночку сразиться с десятком врагов; я не сомневаюсь, что нет такого чудища, которое испугало бы тебя; я не сомневаюсь, что ты не дрогнешь даже перед яростью богов. Но мужская храбрость и храбрость человеческая - не одно и то же. Я на своем веку видела многих мужчин, которые были сильны, отважны и смелы, но при этом они были слабыми людьми. Я скажу тебе больше: сильные мужчины часто слабы, как дети. Не смотри на меня так грозно, вождь Аравак, к тебе это не относится. Твоя человеческая сила скоро сравняется с силой мужской, - и тогда весь мир задрожит перед тобою.
   - Мне приятно слышать, что я вырасту, наконец, из пеленок, - саркастически произнес Аравак, - но я пришел к тебе вовсе не для того, чтобы узнать свое будущее...
   - Твое будущее сейчас связано только с твоим настоящим и нисколько не зависит от твоего прошлого, - перебила его Кахинали. - О, вождь, имей терпение! Ты так долго ждал, - так подожди еще немного, выслушай до конца болтовню безумной старухи.
   - Говори, Кахинали, и обещаю, что пока поток твоих слов не иссякнет сам собой, ни одно мое слово не преградит его течение, - торжественно сказал Аравак, в душе проклиная себя за горячность, недостойную зрелого мужчины и, тем более, вождя.
   - Прошлое не всегда уходит безвозвратно, - с непонятной усмешкой изрекла Кахинали, - бывает, что оно возвращается. Кто-то радуется этому, кого-то это огорчает, - но тут уж ничего не поделаешь, время имеет особенность менять свое направление. Хуже всего приходится тем, кто идет против течения - они изнемогают, падают и разбиваются насмерть; хорошо тем, кто движется по течению - они быстро достигают желаемого. А ты, вождь, не просто движешься вместе с течением времени, - ты прокладываешь русло для него. Поэтому тебя ждет удача, можешь не сомневаться, - всё задуманное тобой сбудется. Другое дело, - насколько тебя это порадует: ведь осуществленная мечта часто оказывается сущим кошмаром. Да, да, сущим кошмаром!..
   Колдунья громко расхохоталась, и эхо от ее хохота далеко разнеслось по горам. Аравак не дрогнул, он холодно ждал продолжения рассказа.
   - В одном ты можешь быть уверен: вспять время на нашем острове уже не пойдет, - проговорила старуха, перестав смеяться. - Боги даровали нашим людям покой и счастье; отринув этот дар, люди нанесли неслыханное оскорбление богам. Ты сказал вождь, что не прощаешь оскорблений, но что такое твоя обида по сравнению с обидой богов! Отец-Небо и Мать-Земля, их сыновья и дочери, - все заботились о людях нашего острова, а если кто из богов и сердился на людей, то другие боги заступались за них. И вот люди решили отринуть заботу богов и обратить свои сердца к злым демонам. Что же остается богам? Уничтожить род людской или забыть о нем... Не знаю, что лучше; да, да, не знаю!
   Старуха снова рассмеялась, и снова гулкое эхо разнесло ее хохот по окрестностям. Аравак невозмутимо ждал.
   - Но мы не думаем о проклятии богов, когда соблазн наполняет наши души, - продолжала колдунья. - О, вождь, как ты мудр, ты понял это! Тебе нужна безграничная власть, а она может держаться лишь на соблазне! Впусти его в наш мир, вождь, впусти, - и ты добьешься, чего хотел! Но не останавливайся на полпути: открой ворота настежь перед соблазном...
   Ты разжигаешь пламя войны - это хорошо, война - раздолье для демонов. Однако ты плохо подготовился к ней; прежде всего, тебе надо дать оружие своим воинам. До сих пор наши люди не знали боевого оружия, поэтому нужно будет изготовить его для них. Получив оружие, человек становится жестоким и неумолимым, - он теперь сильнее тех, у кого оружия нет; он может распоряжаться их жизнями, он может отнять у них жизнь. Смерть, жестокость, насилие и кровь, - что может быть лучше для господства демонов? И тогда на простор выйдут самые низменные человеческие чувства, и найдется много людей, желающих насаждать их. Честность и порядочность будут осмеиваться и никому не станут нужны; ложь и обман, животный страх друг перед другом, беззастенчивость, предательство, -- все это расцветет махровым цветом. Да, да, махровым цветом, - это говорю тебе я - Кахинали, старая колдунья, хорошо знающая жизнь!..
   Кахинали опять хотела рассмеяться, но лишь закашлялась, отплевывая слюну. Аравак поморщился, но не произнес ни слова.
   - И лишь немногие, очень немногие будут догадываться или даже понимать, что происходит. Но таковых ты, вождь, уничтожишь, а других, слабых, поставишь в беспомощное положение, превратишь в посмешище, объявишь отбросами людского общества. Берись за людей с юношеских, - нет, с детских лет! - сделай из них верных служителей демонов, и мечты твои исполнятся. Власть твоя будет так велика, что люди станут чтить тебя, как раньше чтили одних только богов, - даже больше, чем богов. В камне, в камне будут почитать тебя!..
   Старуха, боясь кашля, тонко захихикала. Аравак терпеливо ждал; Кахинали замолчала.
   - Ты всё сказала? - спросил он тогда у нее.
   - Разве тебе что-нибудь еще не ясно?
   - Если будет так, как ты предрекла, во что превратится моя власть, и кем я стану править? Ничтожная власть над ничтожными людьми; ничтожный правитель над ничтожным народом, - таково мое будущее?
   Высохшее лицо старухи расцвело от удовольствия; она пригладила пряди волос на своем полуголом черепе и воскликнула:
   - Но ты же не откажешься от этого будущего?! Ведь для тебя хуже смерти тихая скромная старость, когда ты будешь всего лишь одним из многих! А твой сын? Ты хочешь власти и для него, - но уж он-то точно сможет править только ничтожным народом, потому что только ничтожный народ подчинится ему. Послушай же меня: отбрось свои сомнения, раз ты не собираешься отступать. Ты сколько угодно можешь обманывать других, но не надо обманывать себя. Ты взялся служить демонам - так и служи им! Честно выполняй условия договора, и награда твоя будет велика.
   - Благодарю, Кахинали, - сухо сказал Аравак. - Я получил совет, за которым пришел. Чем мне, все-таки, отблагодарить тебя?
   - Молодость! Верни мне молодость, вождь!.. Не можешь? Тогда уходи; других даров мне от тебя не надо, - проскрипела старуха.

***

   Вскоре после сбора первого урожая батата наступала счастливая пора, когда можно было решительно ничего не делать. Островитяне охотно предавались блаженной лени, занимаясь лишь самыми необходимыми делами и большую часть времени посвящая неспешным разговорам и приятной дремоте. Умиротворенность и расслабленность охватывали весь остров, - казалось, что и природа отдыхает в эту пору: лениво плескались морские волны у берегов, ветер дул ласково и нежно, как дует мать на личико спящего ребенка, чтобы отогнать от него дурные сны; деревья тихо шелестели листьями, нашептывая колыбельные песни.
   В эти дни отдыхали даже великие боги; населяющие остров духи занимались невинными забавами, а души умерших предков с умилением смотрели из загробного мира на земную жизнь. Люди, в свою очередь, старались ничем не тревожить обитателей высших сфер: по всему острову после окончания праздника Первого Урожая запрещалось разжигание костров, дабы не беспокоить богов, духов и умерших предков едким дымом и запахами еды. Возбранялось также ходить в лес, в луга, в горы и приближаться к берегу океана, - то есть посещать все те места, где жизнь высших существ протекала наиболее активно.
   Через несколько дней сухомятки и холодной пищи островитяне устраивали пиры, которыми заканчивался следующий великий праздник - Праздник Прародителей. Накануне женщины тщательно убирали жилища и раскрашивали их сочными красками красноватого оттенка. Нехитрая мебель красилась в зеленые или синие цвета, на земляной пол хижин обязательно клались домотканые циновки с полосатым рисунком, а стены завешивались кусками тканей, покрытыми замысловатым орнаментом.
   Особое внимание уделялось очагу, который вычищали и выкладывали камнями, если старая кладка пришла в негодность; кроме того, над ним вешали связки душистых трав. Столь же тщательно вычищалась посуда и заменялась, если в этом была необходимость, - все это делалось для того, чтобы предкам не было стыдно за жилища своих потомков.
   Праздник Прародителей начинался с почитания младших предков, то есть недавно умерших, отличительной чертой которых являлось состояние полета. Специально для них расширялось дымовое отверстие в крыше, чтобы через него можно было беспрепятственно влететь в жилище, - и ставилось на особых подставках поминальное угощение. В отличие от младших, более древние старшие предки обладали возможностью хождения по земле, и по этой причине таковым отворяли вход в хижину, а угощение ставили прямо на циновки.
   Именно открытый дымоход для младших предков и открытый вход для старших, - а не устный призыв - являлись приглашением для прародителей. При устном призыве они могли счесть приглашение неискренним, и, как следствие, отказаться от визита к своим потомкам. Это было бы, конечно, большой бедой для последних, которые лишились бы в таком случае покровительства и защиты своих могучих предков: важность этого праздника заключалась отнюдь не священных премудростях, а в простом почитании собственных высших хранителей.
   Стремлением угодить предкам объяснялся и богатый пир, устраиваемый в конце Праздника Прародителей, на котором каждая хозяйка стремилась перещеголять остальных в мастерстве приготовления пищи и в разнообразии кушаний. Учитывая скудное количество продуктов, производимых на острове, женщинам приходилось проявлять чудеса изобретательности, - но тем лучше проявлялось их искусство и тем ценнее были похвалы участников пиршеств.
   Мауна по праву считалась в своей деревне непревзойденной мастерицей по приготовлению еды. Она могла из батата приготовить более двадцати вкусных блюд, из курицы и дичи более тридцати блюд, а из трав, водорослей, растений и кореньев - более сорока; кроме того, она умела делать особо любимые женщинами и детьми сладкие кушанья из застывшего сока фруктов и цветочных лепестков.
   На Празднике Прародителей Мауна решила показать всё на что способна, и причиной этого были не только желание задобрить предков и честолюбие, но и твердое ее намерение добиться избрания Капуны старостой деревни. Поскольку сам Капуна не отличался качествами, позволившими бы ему стать старостой, его жене приходилось полагаться в основном на себя в таком важном деле; следовательно, укрепление ее авторитета в деревне было необходимо.
   Забыв о своем недомогании, связанном с беременностью, Мауна с раннего утра принялась жарить, парить и варить. По ее просьбе Капуна сложил около хижины второй очаг, и Мауна успевала готовить сразу на двух огнях - на том, который в доме, и на том, который на улице. Капуна сбился с ног, выполняя распоряжения жены, подавая ей то одно, то другое, но Мауна не знала усталости: кушанье за кушаньем поспевали у нее, и скоро весь двор около дома был заставлен горшками, мисками и плошками с едой, а были еще яства, разложенные на широких листьях деревьев, похлебки, налитые в кувшины, и густые горячие соусы, булькающие в глубоких деревянных поддонах.
   Капуна пришел в отчаяние: ему предстояло отнести все это на общий деревенский стол, да еще позаботиться, чтобы ничего не пролилось, а также чтобы не остыло то, что должно было быть горячим, или не согрелось то, что должно было быть холодным. Мауне и здесь пришлось брать бразды правления в свои руки, - и, следуя ее указаниям, Капуна справился со своей нелегкой задачей.
   Успех их совместного предприятия был полным: на пиру Мауна единодушно была признана лучшей хозяйкой деревни, а Капуна вскоре после Праздника Прародителей был без каких-либо осложнений избран старостой. По обычаю, ему следовало теперь отблагодарить односельчан, принести дары богам, а после явиться в Священный поселок к вождю Араваку для представления.
   - Что и говорить, мужчины умны, решительны и полны отваги, когда дело касается охоты, рыбной ловли или иных чисто мужских занятий, - говорила Мауна, посадив Капуну рядом с собой на циновку и держа его за руку. - Но вы ничего не смыслите в жизни, не разбираетесь в самых простых вещах и постоянно делаете глупейшие ошибки. Вот скажи мне, к примеру, какой злой демон надоумил тебя вчера устраивать пирушку по поводу твоего избрания старостой? А?..
   - Но я хотел сделать приятное нашим деревенским, - оправдывался Капуна.
   - О, да, ты сделал им приятное! - ехидно улыбнулась Мауна. - Особенно тем, кто любит хмельные напитки. Остальные же подумали, что Капуна и сам склонен к выпивке, и может быть, они зря избрали старостой такого человека. Одновременно ты настроил против себя всех женщин, которые страдают от склонности своих мужей к пьянству. В результате, когда ты завтра выйдешь перед всей деревней, чтобы поблагодарить людей за твое избрание, одни будут прятать улыбки, другие подмигивать тебе, а третьи будут слушать тебя с мрачными лицами. Значит, в будущем тебе придется немало потрудиться, чтобы тебя считали за настоящего старосту, - а ведь ты мог бы с самого начала заставить уважать тебя. Помни, Капуна, если ты не можешь заслужить настоящего, глубокого уважения, то добейся, хотя бы, внешнего. Для этого не сходись с людьми слишком близко, но и не отдаляйся от них: будь, как горная вершина, которая всегда близко и всегда далеко. Говори с людьми просто и приветливо, но чтобы каждое твое слово было крепким и тяжелым, как каменная глыба; никогда не торопись с ответом, если не можешь поразить им, как копьем; делай вид, что ты знаешь какую-то тайну, и не знаешь известное всем; будь загадочен и непостижим, как глубины морские, - и главное, никогда не показывай свои слабости, но почаще выставляй свою силу, чтобы люди знали ее. И тогда тебя станут не только уважать, но и бояться, а ты, для закрепления страха, будь милосерден в мелочах, потому что страх подкрепляется милосердием: каждый будет знать, что ты, подобно великим богам, волен карать, а волен и миловать!
   - О, Мауна! Не была ли ты великим вождем в прошлой жизни? - засмеялся Капуна. - Твоя душа, должно быть, не захотела жить с нашими предками в ином мире, и вернулась на землю, где по ошибке попала в женское тело.
   - Мой дед рассказывал мне, что такое случается: мужские души, вернувшись из мира предков, попадают в женские тела, а женские души - в тела мужчин. Иначе как объяснить, что многие мужчины ведут себя, как женщины? - мгновенно нашлась Мауна.
   Капуна насупился и отвернулся. Тогда Мауна улыбнулась ему уже ласково:
   - К тебе это не относится, мой милый Капуна, мой дорогой муж. Ты настоящий мужчина, ты умен и силен, - и таким же будет твой сын, которого я рожу тебе. Мой милый, мой любимый Капуна, - она потерлась носом об его нос и шепнула: - Я бы хотела провести с тобой ночь любви, но боюсь, что это повредит нашему ребенку. Однако обещаю, после того как чрево мое освободится, мы проведем с тобой много любовных ночей, и я стану так ласкать тебя, что все мужчины острова позавидовали бы тебе и восхотели, чтобы и у них были такие любящие жены.
   - О, Мауна! - воскликнул Капуна, схватив ее за руку.
   - Тише, мой милый, тише! Я очень устала за эти дни, у меня болит низ живота, - как бы не было беды... Слушай же, что я тебе еще скажу. Когда ты придешь в Священный поселок, обойди все святые места, поклонись изображениям в храмах, изваяниям и истуканам; не забудь ни одного дерева, ни одного камня, о которых известно, что они - прибежище духов. Везде молись подолгу, не жалея себя, и сопровождай молитвы обильным подношением духам и богам. Они любят, когда их ублажают, и будут милостивы к щедрому человеку, прощая ему даже кое-какие провинности...
   - О, боги так похожи в этом на вас, женщин! - перебил ее Капуна.
   - ...Не забудь также посетить Баиру и вручи ему лучшее из того, что ты возьмешь из дома. Я сама уложу тебе в особый мешок дары для верховного жреца, - продолжала Мауна. - Не спеши уходить от Баиры; он стал очень разговорчивым к старости, рассказывает длинные притчи, - так ты дослушай их до конца. Уходи лишь тогда, когда увидишь, что он устал от разговора... Да, и не вздумай упоминать Парэ, когда будешь у Баиры! Веди себя так, как будто ты ничего не знаешь обо всей этой истории.
   - Ну, это понятно! К чему расстраивать старика, - согласился Капуна.
   - Зато обязательно упомяни о Парэ и Кане в беседе с Араваком, - Мауна со значением посмотрела на мужа.
   - А это еще зачем? - насторожился он.
   - Перед домом Аравака широкий двор. На нем собирается теперь много воинов. Попроси кого-нибудь из них сообщить о твоем приходе вождю и только потом иди к нему, - сказала Мауна, будто не слышала вопроса мужа. - Низко поклонись Араваку, перед тем как представиться...
   - Низко поклониться? Но этого никто не делает, - возразил Капуна.
   - Ничего. Ты будешь первым, за тобой так станут поступать и другие. Будь почтителен, очень почтителен с Араваком, и несколько раз повтори, что ты, будучи старостой, с радостью готов следовать всем указаниям вождя. А после, как бы невзначай, упомяни о Кане и Парэ, как я тебе уже говорила. Скажи, что ты возмущен поступком Кане, скажи, что этот поступок ужасен, скажи, что так думают все жители нашей деревни, и ты, выполняя их волю, предаешь Кане проклятию, осуждаешь его на вечное изгнание из родных мест и поддерживаешь любое другое наказание, которого, по мнению вождя, заслуживает Кане.
   - Но Мауна... Ведь Кане - мой друг, - пробормотал Капуна.
   - Ты опять за свое?! Ты хочешь меня расстроить? Ты хочешь со мной поссориться? - голос Мауны напрягся и зазвенел.
   - Не, я не хочу, но как же...
   - Ты клялся, что став старостой, вынесешь приговор Кане? Клялся или нет? - на глазах Мауны появились слезы.
   - Да, конечно, но...
   - Ты клялся всеми богами, какие только есть в мире; ты клялся моей жизнью и моим здоровьем; ты клялся жизнью и здоровьем нашего сына, жизнью и здоровьем всех наших будущих детей, жизнью и здоровьем всего нашего потомства до скончания веков, - и ты решил нарушить клятву?! Клятвопреступник! Жестокий и неблагодарный Капуна! Уходи с глаз моих! Пусть я останусь без мужа, пусть мой ребенок не знает своего отца! - Мауна заплакала.
   - Нет, нет! Ты не поняла меня, Мауна! - в отчаянии закричал Капуна. - Я не отказываюсь, я исполню свою клятву! Я сделаю все, как ты хочешь! Ах, Мауна, любовь моя, не плачь! Все будет так, как ты сказала.
   - Тебе можно верить? - спросила Мауна, вытирая слезы.
   - Я поклялся всеми богами, твоей жизнью и твоим здоровьем, жизнью и здоровьем нашего сына и наших будущих детей, жизнью и здоровьем всего своего потомства! Как я могу нарушить такую клятву?.. А кроме того, я очень люблю тебя. Не плачь, я сделаю все, как ты хочешь, говорю тебе!
   - Не расстраивай меня больше, Капуна, ладно? - произнесла Мауна с глубоким вздохом. - Подумай, хотя бы, о нашем сыне, - он ведь тоже плачет, когда плачу я... Значит, я могу тебе верить? Ты сделаешь все, как я сказала?
   - Сделаю! И пусть меня покарают боги, если я отступлю.

***

   В Священном поселке Капуна целый день молился богам и духам, и подносил им богатые дары. Когда он стоял на берегу океана, воздавая должное морскому богу, начался дождь, но Капуна не ушел с берега, пока не закончил молитву. Рвение Капуны не осталось незамеченным: старики в поселке с удовлетворением говорили, что религиозное чувство не угасло в молодом поколении.
   Баире тут же рассказали о благочестии Капуны, а чтобы окончательно задобрить верховного жреца Капуна вручил ему дорогие подарки: в мешке, собранном Мауной, лежали украшения из ракушек и редких разноцветных камней, расписные куски ткани для одежды, украшенная перьями высокая шапка и посох с набалдашником из застывшей горной смолы. Отдельно были увязаны вяленая рыба, жареные на углях цыплята, нежное мясо морских моллюсков, а также лежала большая корчага с выдержанным, крепчайшим хмельным напитком. Помимо того, Капуна передал верховному жрецу плошки с яркими красками для обновления рисунков храма и ароматические травы для воскурения их во время богослужений.
   Однако Баира равнодушно принял дары; он был мрачен и задумчив.
   - Ты молод, а уже избран старостой, - сказал Баира, глядя на Капуну. - Ты слушаешь чьих-либо советов или живешь только своим умом?
   - По правде говоря, я иногда советуюсь со своей женой, - ответил Капуна, несколько смутившись. - Ну так просто, на всякий случай...
   - Смущаться того, что советуешься с женой, не надо. Что такое мужчина без женщины, - как и женщина без мужчины? - произнес Баира, будто читая проповедь. - С тех пор, как первый человек на земле слепил для себя женщину из красной глины, и она ему понравилась, и он умолил богов оживить ее, мужчинам и женщинам не жить друг без друга. Иногда это приносит им радость, иногда горе, - но так уж заведено на земле! Однако нельзя забывать богов, иначе в мир врываются демоны... Да, демоны... А первого человека на земле в нашу пятую эпоху Солнца звали Кане... - Баира еще больше помрачнел.
   - Но ведь боги милостивы к людям? - спросил Капуна для того, чтобы направить мысли верховного жреца в другую сторону.
   - Боги милостивы к людям? - повторил за ним Баира все еще в задумчивости, но тут же оживился:
   - О, да! Боги добры и милосердны, они любят людей. Случается, конечно, что боги гневаются на нас, порой они бывают несправедливы, но все это преходящее, а любовь богов к нам - вечная. Сколько они прощают нам, сколько наших желаний исполняют, - балуют нас, как любящие родители своих детей, - и сколько зла не желают замечать! А какую прекрасную землю они нам дали, чтобы мы жили на ней и радовались! Вот как велика милость богов, - Баира смахнул слезу со щеки.
   - Но почему же тогда, о, верховный жрец, боги допускают существование демонов? - не давая старику опомниться, выпалил Капуна. - Почему не истребят их и не изгонят с земли?
   - Всё из-за той же любви, а еще из-за того, что боги ценят людей, - я бы сказал даже, уважают их, - и хотят видеть их сильными, могучими, возвышающимися над другими существами земного мира, - произнес Баира с внезапным юношеским задором.
   - Мне не понятны твои слова, верховный жрец. Ведь от демонов одни беды, от них ужасы и зло: как нам было бы хорошо, если бы демонов не было, - изумился Капуна, подлив масла в огонь.
   - Было бы хорошо? - Баира издал какое-то бульканье, похожее на смех. - Но подумай сам, староста деревни, чем мы стали бы, во что превратились, если бы боги лишили нас всех забот, - да если бы мы, к тому же, не могли различать добро и зло? Когда-то так на земле и было: в самом начале эпохи четвертого Солнца. В своей великой любви к людям боги ограждали их от болезней и напастей, давая, в то же время, чудесную еду, услаждая людской слух пением птиц, а обоняние - благоуханием великолепных цветов. Боги тогда запросто ходили между людьми, а они воспринимали это как должное. Людей было в ту пору немного, - не больше, чем сейчас живет их в твоей деревне, юноша, - и они были бессмертными, молодыми и красивыми, какими их создали великие боги. Все свое время люди проводили в невинных забавах, не зная ссор и распрей; не было между ними и вожделения, ибо любовь их друг к другу была бестелесной. Так шли дни за днями, - и вот боги стали понимать, что такое существование превращается в ничто: пройдут годы, пройдут столетия, пройдут столетия столетий, но все будет по-прежнему, без изменений, а чем тогда эта жизнь отличается от смерти? Люди, созданные богами по подобию богов, были только внешне похожи на них, однако не имели главного - воли. Той воли, которая правит всем в нашем мире, - и большим и малым.
   Собравшись на совет, боги стали думать, что делать дальше. Долго думали они, и, в конце концов, каждый из них решил передать людям часть своей силы и своей власти над миром. Кроме того, Отец-Небо должен был дать людям понятие о свете, а Мать-Земля - о тьме, вместе с тем разделив мужское и женское начало в людской природе.
   Как боги задумали, так и сделали, - и люди в тот же миг прозрели: увидели они, что мир безбрежен, как океан, и много в нем есть такого, о чем они не знали раньше. Жить, как прежде, они уже не могли, потому что возымели дерзость и желание познать этот мир и даже изменить его, проявив волю, которая теперь была у них. И тут же потеряли они бессмертие, так как изменились сами, а любое изменение уничтожает вечность. Эта потеря сильно огорчила людей, но боги дали им утешение, даровав бессмертие в соединении мужского и женского, - так как это происходит со всеми живущими. Но в том таилась и большая опасность, ибо к людям пришла страсть, а ее боятся даже боги, потому что она открывает дорогу таким темным силам, с которыми трудно совладать...
   Уподобившись богам почти во всем, люди возомнили себя настолько могущественными, что перестали слушать голос совести, глас божий, - а ведь демонам только этого и надо! Напрасно боги старались образумить людей, напрасно посылали им предостережения - ничего не желали слушать возгордившиеся люди, а демоны, между тем, становились сильнее и сильнее. Людей одолели звериные инстинкты, демоны же были близки к тому, чтобы захватить власть над всем миром, как в первую эпоху Солнца. И тогда во имя спасения мира боги уничтожили людей, вызвав на земле потоп.
   Но боги не могли допустить, чтобы род людской канул в вечное небытие: что-то в людях богам нравилось, чем-то богам они были интересны. Может быть, тем, что люди были похожи на богов, и боги видели в них повторение себя, пусть и в искаженном виде?.. Так наступила пятая эпоха Солнца. Боги сотворили нового человека, Кане, а ему позволили создать женщину, которую он собственноручно слепил из глины, и оживили ее... Да, Кане, первый человек на земле в нашу пятую эпоху Солнца...
   Баира прервал свой рассказ, думая о чем-то и покачивая головой.
   - Что же было дальше? - терпеливо слушающий верховного жреца Капуна был настороже.
   - Дальше? - вздрогнул Баира.
   - Да, дальше, в пятую эпоху Солнца?
   - Род человеческий воскрес, но вместе с ним на землю опять вернулись демоны, - со вздохом отвечал Баира. - Что же, богам опять уничтожать род людской? Нет, полные сострадания к нему они решили дать возможность людям исправится, пройти по "лестнице искупления". Вот как добры боги к людям, как милостивы они к нам! Благодарить богов и слушать голос совести - вот и всё, что от нас требуется.
   - Я всегда благодарю богов и ничего не делаю вопреки их желаниям, - сказал Капуна. - И все жители нашей деревни поступают так же.
   - Ты благочестивый и богобоязненный молодой человек, - согласился Баира. - Если останешься таким и впредь, великие боги будут защищать тебя до конца твоей жизни.
   - Я никогда не отступлю от богов и не поддамся демонам! - воскликнул Капуна. - Клянусь тебе, о, верховный жрец!
   - Хорошо, - пробормотал Баира, - я тебе верю. А теперь ступай; я устал и хочу побыть один.

***

   Раньше, для того чтобы улаживать споры и ссоры, которые возникали на острове, вождю Араваку достаточно было всего нескольких человек, составлявших его личную дружину, - да и то они по большей части занимались своим хозяйством, чем службой вождю. По правде сказать, Аравак мог бы обойтись и без них: его сила и власть были безграничными, и никто не отваживался прекословить ему, если не считать отдельных смутьянов, конечно, но с ними вождь легко справлялся сам. По острову ходили известные истории о том, как Аравак забросил одного из таких смутьянов на высокую гору, а другого вогнал в землю, а за проступки третьего разрушил его деревню, разметав дома, как стога высушенной травы.
   На стороне вождя, помимо прочего, неизменно выступали высшие силы, которые действовали как сами по себе, так и при посредничестве верховного жреца Баиры, - а уж он-то был способен легко вызывать милость или гнев богов, и пуще того, напускать на ослушников демонов. Последних островитяне боялись до смерти, поэтому рассказы о демонических проделках передавались исключительно шепотом, без упоминания, чьи это проделки: вместо слова "демоны" употреблялись другие слова - "темные", "проклятые", "поганые", или просто "они".
   Один из последних рассказов на эту тему был таков. Некий человек постоянно нарушал обычаи, мало почитал богов, оказывал неуважение верховному жрецу и вождю. Попытки усовестить его успеха не имели, а применять в отношении его силу было нельзя, так как он не нарушал порядка на острове. Как же поступить с ним? Баира решил напустить на дом нечестивца "поганых". Опасное и страшное это дело - вызывать "поганых", - но Баира знает, как с ними обходиться, и они покорны ему.
   И вот, в доме этого человека поселились "проклятые" и начали выделывать всякие нехорошие штуки. Огонь в очаге перестал разгораться: как ни старался его разжечь нечестивый человек, ничего не получалось, - однако время от времени огонь вспыхивал сам собой, без причины, и был так силен, что пламя, вырываясь через дымоход, доставало до неба.
   Вода также оказалась заколдованной. Пока ее несли из родника, она была чистой и прозрачной, но стоило внести кувшин в дом, как вода мутнела, покрывалась тиной, и в ней начинали квакать лягушки. Бывало и хуже: вода превращалась в нечистоты, запах от которых был настолько зловонным и сильным, что жители деревни, заткнув носы, убегали в лес.
   Спать в доме, где поселились "поганые", было невозможно: они сгущали ночную мглу до такой степени, что не видно было ладони, поднесенной к глазам. И в этой непроглядной тьме "поганые" устраивали дикие шабаши: от заката до рассвета швырялись посудой, разбрасывали съестные припасы, портили вещи, ломали домашнюю утварь и жутко завывали, показывая из тьмы свои гадкие рожи.
   Таким образом этому человеку житья не стало. Раскаявшись, он прибежал в Священный поселок и целый день простоял на коленях под дождем у дома верховного жреца, пока Баира не смилостивился над грешником. Верховный жрец загнал "проклятых" обратно в их темный мир, заклятие с жилища раскаявшегося нечестивца было снято.
   Подобных рассказов островитяне знали много, и такие рассказы должны были служить предостережением смутьянам и грешникам, но в последнее время, когда люди разделились на два враждебных лагеря, в каждом из них смутьянами и грешниками считали представителей противоположной стороны. На святость Баиры по-прежнему никто не посягал, но святость Аравака его враги ставили под сомнение и говорили также, что и сила вождя преувеличена. Аравака ничуть не смущали эти разговоры, потому что он собирался в ближайшем будущем показать свою силу грозно и жестоко, - так, чтобы содрогнулись людские души и воплем наполнилась земля.
   Между тем, число воинов Аравака стремительно увеличивалось. Вождь во всеуслышание объявил, что каждый, кто придет к нему и станет сражаться за него, получит в награду всё что будет отобрано у врагов, - и даже жены и дочери врагов станут наложницами победителей. Пришедшим к вождю воинам раздавали боевое оружие - палицы, копья и длинные ножи - и обучали владеть ими. Получившие оружие преисполнились грозным боевым духом и сделались безжалостными. Можно было выступать в поход, но Аравак медлил, ибо люди продолжали приходить к нему...
   Двор вождя был беспорядочен и сумбурен: по нему бесцельно бродили давние соратники Аравака, которым он доверял больше, чем вновь прибывшим, и потому велел постоянно находиться возле себя; служившие вождю жители поселка перетаскивали с места на место какие-то тюки и свертки, а в дальнем углу мастера продолжали изготовлять оружие.
   Когда Капуна вошел во двор, на молодого человека сначала не обратили внимания; он терпеливо стоял в сторонке, и к нему подошел, наконец, старый воин, спросивший, как его зовут и зачем он пришел. Капуна назвался и объяснил цель своего прихода, после чего был обыскан (что вызвало его удивление), и лишь затем препровожден к Араваку.
   Помня наставления Мауны, Капуна низко поклонился Араваку, - и теперь уже пришел черед удивиться старому воину, приведшему молодого человека; Аравак, однако, и глазом не повел, восприняв поклон Капуны как должное.
   - Кто ты? - спросил вождь.
   - Мое имя Капуна. Я только что избран старостой деревни, - той, что находится у опушки Большего Леса, между двумя реками, впадающими в океан. Я пришел представиться тебе, великий вождь, и сказать, что я готов... что мы все готовы слушаться твоих приказаний, и ни в чем не отступим от них, - почтительно ответил Капуна, не поднимая взора на Аравака.
   - Старостой? Тебя избрали старостой? Но ты еще так молод, - услышал Капуна голос вождя. - Впрочем, твои слова и твое поведение достойны зрелого и мудрого человека. Видимо, жители твоей деревни знали, кого выбирать. Бывает, что боги даруют мудрость юноше и отнимают ее у старика. Мы знаем примеры этого, - произнес Аравак с едва заметной усмешкой. - Скажи мне, Капуна, много ли молодых людей из вашей деревни стали моими воинами?
   Капуна испугался этого вопроса, но в тот же миг вспомнил Мауну, и ответ нашелся сам собой:
   - Нет, великий вождь, наши люди еще не пришли к тебе. Не подумай, что мы не поддерживаем тебя: мы полностью на твоей стороне. Однако мои односельчане опасаются твоего гнева, великий вождь.
   - Моего гнева? - переспросил Аравак. - Но за что мне гневаться на вас?
   - Ну как же... Ведь этот преступник... Кане... родился и вырос у нас. И зачем боги допустили такое? - вскричал Капуна.
   Взгляд Аравак сделался тяжелым, и Капуна почувствовал это даже сквозь опущенные веки.
   - Кане - из вашей деревни? Я и забыл. Деревня у опушки Большего Леса: он родом оттуда... И как же вы относлесь к тому, что сделал ваш односельчанин?
   - Мы проклинаем Кане и молимся богам, чтобы они покарали его, - твердо проговорил Капуна, снова вспомнив свою жену, и прибавил: - Мы возмущены поступком Кане, этот поступок ужасен. Так думают все жители нашей деревни, и я, выполняя их волю, осудил сына рыбака на вечное изгнание из родных мест.
   - Славно сказано. А теперь подними глаза.
   Капуна с замиранием сердца выполнил приказ вождя. Взгляд Аравака был непереносим; Капуна обмер и почти перестал дышать, но глаз все-таки не отвел.
   Губы Аравака дрогнули в усмешке.
   - Твои слова идут от души. Нет, жители твоей деревни не ошиблись, избрав тебя старостой. Передай им, пусть не боятся моего гнева. Если вы враги Кане и враги его друзей, значит, вы мои друзья. Я не буду мстить вашей деревне за то, что она вырастила этого преступника.
   - О, великий вождь! Твоя милость безгранична! - с неподдельным чувством воскликнул Капуна. - Бери нас, распоряжайся нами, - мы все твои!
   - Хорошо сказано, - повторил Аравак, подошел к Капуне и потрепал его по щеке.
   - Такие люди, как ты, юноша, будут достойными жителями нашего острова при новых порядках, которые мы установим, разбив наших врагов... Тлалок! Эй, Тлалок, подойди сюда! - затем позвал он. - Вот это - Капуна, староста деревни у опушки Большого Леса.
   - Из деревни, откуда родом Кане, сын рыбака, наш главный враг? - Тлалок злобно взглянул на Капуну.
   - А, ты помнишь, откуда родом Кане? - удивился Аравак.
   - Я все помню, - ответил Тлалок, продолжая зло смотреть на односельчанина ненавистного ему Кане.
   - Тогда запомни и его, Капуну, - сказал Аравак. - Он на нашей стороне. Он и жители его деревни осудили сына рыбака и приговорили к изгнанию. Отныне Капуна - наш друг и помощник. И не важно, что он еще так молод, это даже хорошо: пройдет время, вождем станешь ты, Тлалок, и тебе нужны будут верные люди. Один из них стоит перед тобой... Капуна, ты ведь будешь так же слушаться приказаний моего сына, как моих?
   - Клянусь! - с восторгом вскричал Капуна. - Я и все жители моей деревни принадлежим теперь тебе, Аравак, великий вождь, - и тебе, Тлалок, сын великого вождя и великий вождь в будущем.
   - Вот видишь, - сказал Аравак сыну. - Люди готовы служить нам; сколько их пришло, сколько еще придет... И если даже родная деревня Кане восстала против него, - значит, мы обязательно победим! Каждый получит от нас по заслугам: мы покараем врагов и наградим друзей... И ты, Капуна, можешь рассчитывать на награду, - прибавил вождь. - Ты совершил мужественный и смелый поступок, осудив Кане. Мы не забудем тебя.
   - Мы не забудем тебя, Капуна, - вслед за отцом повторил Тлалок.

***

   А в ущелье, где жили Кане и Парэ, по-прежнему царила мирная, счастливая любовь. Она не проходила, не становилась меньше, - она укреплялась день за днем. Кане не мог уже понять, почему он сразу, как только увидел Парэ, не взял ее в жены и не увел с собой; Парэ не могла понять, почему она не пошла с ним в тот же день, когда увидела и полюбила его. Все препятствия, которые были на их пути, выглядели теперь для Кане и Парэ не просто незначительными и несущественными, - они казались счастливой паре просто смешными.
   Парэ особенно забавным казалось предположение, что их с Кане любовь вызвана демонами: со смехом вспоминала Парэ свое испытание и то, чем оно закончилось. Ее отец был неправ, назначив это испытание, - и она была уверена, что он и сам понял это. Люди острова тоже, без сомнения, поняли, что любовь посвятившей себя богам девы к сыну рыбака не была демонической: разве могли великие боги отдать деву, посвятившую себя богам, во власть демонов?.. Странно, однако, что к Парэ и Кане никто не приходил, - остров был не так велик, чтобы на нем нельзя было отыскать место, где нашли прибежище влюбленные, - но подумав, Парэ решила, что люди попросту стыдятся своих былых нехороших мыслей и поэтому не приходят сюда...
   Как то раз, когда Кане ушел на охоту, Парэ сидела на берегу ручья и смотрела, как весело играют в воде мелкие пестрые рыбки: они то носились друг за другом наперегонки, то застывали, сбившись в стайку и подрагивая хвостиками. На этих рыбок можно было смотреть часами, - так красивы они были, так беззаботна и легка была их жизнь. Вдруг Парэ услышала шаги за своей спиной, и вздрогнула: она знала шаги Кане, но это был не он. Парэ повернулась и увидела своего отца - он шел по берегу ручья, опираясь на посох и тяжело дыша.
   Парэ встала и склонила голову; уверенная в своей правоте она ждала, тем не менее, со страхом и смущением приближения Баиры. Старик молча подошел к ней и устало уселся на камень.
   - Вот я и нашел тебя, - сказал он безо всякого выражения. - Трудно было дойти до вас.
   - Да хранят тебя великие боги, отец, - Парэ опустилась перед ним на колени, поцеловала его руку и неожиданно для самой себя заплакала.
   Баира знаком показал ей, чтобы она села возле него, и спросил:
   - Как тебе здесь живется? Ты нашла свое счастье?
   Парэ улыбнулась сквозь слезы:
   - Прости меня, я не знаю, почему плачу... Да, я очень счастлива, и мне очень хорошо здесь.
   - А где твой муж? - Баира огляделся по сторонам. - Он ведь муж тебе теперь.
   - Кане ушел на охоту, - сказала Парэ. - Да, он мой муж, хотя у нас и не было свадьбы. Я люблю его, а он любит меня. У нас настоящая любовь, отец. Она никакая не демоническая, она - от богов. Ты, наверно, и сам убедился в этом.
   - Я убедился в том, что от судьбы нельзя уйти, а от любви - спрятаться. Я знал это и раньше, но мне хотелось спасти тебя от ярости людей, а наш остров - от буйства демонов, - произнес Баира все так же. - Но я всего лишь немощный старик, - что я могу?
   - О, не говори так, отец! - воскликнула Парэ, вновь целуя его руку. - Ты верховный жрец, ты ведаешь тайны богов! Боги любят тебя, они дали тебе силу и святость.
   Баира посмотрел на нее, а после нерешительно погладил по щеке.
   - И в тебе есть божественная сила, Парэ. Твоя мать - женский Дух Озера, младшая дочь Отца-Неба и Матери-Земли. Или мне это пригрезилось?.. Но ты и моя дочь, и я сильно тебя люблю. Я только сейчас понял, как сильно. Пока ты была рядом, пока ты была вне опасности, я не понимал, что так люблю тебя. Сейчас понимаю.
   - И я люблю тебя отец, - Парэ в третий раз поцеловала его руку. - Но скажи мне, отчего ты так печален? Разве ты не рад моему счастью?
   - Ах, Парэ, Парэ! - тяжело вздохнул Баира. - Ты молода, и еще не знаешь, что за счастье надо платить. Всегда надо платить. И чем больше счастье, тем больше плата за него; твое счастье велико, - и плата за твое счастье будет великой.
   - О чем ты говоришь, отец? - рассмеялась Парэ. - Кому я должна платить? Пожалуй, лишь богам, даровавшим мне любовь!
   - Богам... - Баира покачал головой. - Боги-то как раз не потребовали бы платы. Они добры к людям и, как ты правильно сказала, даруют им свои милости, - даруют, а не продают. Если бы боги продавали свою милость, ее можно было бы купить, но во что тогда превратился бы наш мир? Одни люди купили бы себе много всего у богов, другие - мало; да и что это за милости, которые можно купить? Нет, боги именно даруют нам то, что хотят подарить. Купить у них ничего нельзя, - мы можем только благодарить их за милость и, в свою очередь, приносить им дары, которые они могут принять, а могут и не принять. Боги добры к нам. Добры... Да, добры...
   Баира впал в глубокую задумчивость. Парэ, привычная к подобному поведению отца, ждала, когда он продолжит свой рассказ. Ждать пришлось долго, - до тех пор, пока какая-то птица на дереве не запела над их головами, и тогда Баира очнулся от раздумий.
   - Однако люди сами должны выбирать между добром и злом: в этом они подобны богам, - какая честь! Но стоит людям выбрать зло, как демоны входят в наш мир, вырвавшись с восторгом из адской бездны... На острове будет война, - продолжал Баира без малейшей паузы. - Вождь Аравак и его сын Тлалок собрали воинов, а противники Аравака готовы дать отпор.
   Парэ переменилась в лице:
   - Великие боги! У нас никогда не было войны! Чего же хотят эти люди?
   - Одни хотят покарать Кане и тебя, другие - выступили в вашу защиту. Одни обвиняют вас в святотатстве, другие говорят, что такова воля богов: Кане, победитель на Празднике Птиц, Сын Большой Птицы, имеет право взять в жены деву, посвятившую себя богам.
Однако первые возражают, что, нарушив святость девы, Кане перестал быть божественным любимцем, и заслуживает суровой кары... Примирения между первыми и вторыми быть уже не может, - люди готовы драться.
   Парэ была так поражена, что не могла вымолвить ни слова.
   - А я-то думала... - пробормотала она, наконец. - Я-то надеялась... Я хотела... Но если люди хотят воевать из-за нас, мы вернемся в Священный поселок и отдадим себя на суд вождю, - сказала она через мгновение, и ее голос отвердел. - Пусть нас накажут, пусть даже убьют, но войны не будет!
   - Как ты наивна, - с горечью произнес Баира. - Ты полагаешь, что всем этим людям есть до вас дело? Если бы вы были нужны им, вас бы давно нашли. Но тебя и Кане никто и не ищет; когда речь заходит о вас, люди говорят: "они бежали" или "они спрятались" - и всё! Вы существуете, но одновременно вас нет - вот и прекрасно! Если вы придете в Священный поселок, суда не будет, потому что ни Араваку, ни его врагам этого не надо. Суд устранит повод для войны: вы понесете заслуженную кару, - а может быть, вас оправдают, - но повод для войны в любом случае исчезнет. Зачем воевать, если суд, согласно обычаям вынесет свой справедливый приговор? Поэтому Кане и тебя не станут судить, вас спрячут где-нибудь и приставят надежную охрану, - а скорее всего, просто тайно убьют; по острову же пустят слухи, что вы снова бежали, испугавшись в последний момент суда.
   Нет, Парэ, война начнется не из-за вас. Долго, долго на нашем острове царили мир и спокойствие, потому что мы не пускали демонов в свой мир и боролись с ними, как только они появлялись у нас. А ныне люди с нетерпением ждут прихода демонов. Что стало причиной тому: жажда власти и богатства, и вызываемые ими злоба и зависть; неуемная гордыня, и обидчивость, ее вечный спутник; злопамятность, и идущая вслед за ней мстительность, - или иные темные страсти, таящиеся в глубинах человеческой души? Я не знаю, я не знаю... Любая из этих причин, или все они вместе взятые вызвали демонов. Я бессилен в борьбе с ними, - я стар, я слаб, я немощен... Люди сделали свой выбор, - теперь свершится то, что должно свершиться. Добро показалось нам пресным, вкусим же остроту зла!
   - Что же делать нам, что делать мне и Кане? - спросила Парэ в тоске и печали.
   - Вы оставили мир, и вам не надо возвращаться в него. Ты говорила, что ваша любовь - от богов. Да, это так. Я ошибался, считая, что вами овладело плотское влечение или вы поддались соблазну призрачной страсти. Страсть принижает и рано или поздно разъединяет людей; любовь, настоящая любовь, соединяет и возвышает их, ибо она - божественное чувство. Но все, что божественно, несовместимо со злом. В мир сейчас пришло зло, а значит, в нем нет места божественной любви, - любовь гибнет в мире зла. Вы создали свой мир, и он прекрасен, - так и живете в нем. Не возвращайтесь в наш мир.
   - Разве о нас забудут навсегда? Сколько мы так проживем? - прошептала Парэ.
   - Сколько вам отпущено великими богами. Благодарите их за каждый миг жизни и не просите большего, - Баира с кряхтением поднялся с камня. - Я пойду. Я сказал в Священном поселке, что ухожу молиться Богине Огня, к озеру на вершине Большой горы; не хочу, чтобы меня хватились и стали задавать ненужные вопросы... Прощай, Парэ.
   - Я провожу тебя до выхода из ущелья, - сказала она, подавая ему посох, и, не сдержавшись, опять заплакала. - Увидимся ли мы еще?
   - На все воля богов...

***

   В то время, когда Парэ разговаривала со своим отцом, Кане, охваченный охотничьим азартом, гнался за птицей Моа. Он обнаружил ее следы в густом лесу, недалеко от ущелья, и шел по ним. Найти птицу Моа было редкостной удачей для охотника, потому что на острове почти не осталось этих птиц. Их убивали не только из-за вкусного мяса, но и из-за яркого, красивого оперения. Перья птицы Моа были лучшим, дорогим украшением, - головные уборы, изготовленные из них, носили исключительно жрецы и вожди.
   Бескрылая птица Моа была вдвое выше человеческого роста, отличалась большой силой и быстро бегала, но имела недостатки, делающие ее легкой добычей охотников: Моа была слишком любопытной, самонадеянной и забывчивой, - а кроме того, она была большой сладкоежкой. Последнее выражалось в том, что, хотя в лесной чаще было множество сочных листьев и побегов, которыми питалась Моа, она не могла обойтись без сладких фруктов, растущих на деревьях по опушке леса. Будучи птицей далеко не глупой, Моа понимала, конечно, что при ее огромном росте появляться на лесной опушке чрезвычайно опасно, однако бороться с искушением у нее не хватало сил, - к тому же, она была уверена, что сумеет убежать, если почует неладное. Начав же поглощать сладости, она уже забывала обо всем на свете, и становилась, таким образом, беззащитной и уязвимой.
   Много птиц Моа погибло из-за страсти к лакомствам, но еще больше этих птиц умерло из-за неумеренного любопытства. Беда, если Моа замечала что-то новое и необычное в лесу, - любопытство начинало жечь ее изнутри, как яд съеденного по ошибке гигантского муравья. Напрасно Моа пыталась победить это болезненное жгучее любопытство, - напрасно старалась отвлечь себя чем-нибудь, напрасно уходила подальше, чтобы избежать искушения, - ее будто притягивало к необычному предмету. Вначале она наблюдала за ним издали, то вытягивая свою длинную шею, дабы рассмотреть его сверху, то наклоняясь до земли, чтобы взглянуть на него снизу. Затем она медленно приближалась к нему, держась несколько боком и делая вид, что занята совсем другим. В конце концов, Моа не выдерживала такой пытки и стремглав пускалась к тому, что так мучило ее, - и не важно, что это было: кусок древесной коры, болтающийся на ветру, огромная бабочка, отдыхающая на нагретом солнцем камне, - или чучело для приманки, поставленное хитрым охотником...
   Птица Моа, которую выслеживал Кане, тоже лакомилась на опушке леса сладкими плодами, но потом убежала в чащу: что-то вспугнуло ее, - чем меньше оставалось птиц на острове, тем пугливее они становились. Моа сперва бежала быстро, а после замедлила шаги; Кане улыбнулся, поняв, почему - засохшая лиана скрутилась здесь причудливым клубком, ветер набросал на него листья, землю и перья попугаев, так что получилось подобие толстой взъерошенной птицы, которую Моа просто обязана была тщательно изучить.
   Кане понял, что Моа близко. Он стал ступать осторожнее, стараясь не производить ни малейшего шума, - и в этот самый момент раздался чей-то приглушенный возглас:
   - Кане, Кане! Остановись, прошу тебя!
   Кане оглянулся: к нему несся, тяжело дыша, его друг Капуна.
   - Капуна! - Кане бросился ему навстречу, вмиг забыв об охоте. - Как ты здесь очутился? Как ты меня нашел?.. Друг мой Капуна, до чего я рад тебя видеть!
   - Я с раннего утра блуждаю в этом проклятом лесу, - пожаловался Капуна, вытирая пот со лба. - Лесные духи заморочили меня, я все хожу и хожу кругами. А недавно я видел птицу Моа. Вот страшилище! Ростом чуть ли не выше деревьев, а ноги у нее такие, что если ударит человека, переломает ему все кости. О, боги, как я испугался!
   Капуна засмеялся:
   - Она не такая страшная, как тебе показалось. Я как раз охотился на нее, - ну да ладно, пусть живет, в лесу дичи много... Но расскажи мне, зачем ты пришел и откуда узнал, что я здесь?
   - Дай перевести дух... Присядем, - да вот хоть на это поваленное дерево! Вот так... Что ты спрашивал? Откуда я узнал, что ты здесь? Догадался... Помнишь, ты когда-то приводил меня сюда и показывал ущелье, вход в которое закрывают папоротники? Я и подумал: где Кане может еще спрятаться, как не в этом ущелье. На острове не много мест, где можно скрыться... Я и шел в это ущелье, но духи застлали мне глаза, закружили и сбили с пути. Я бы пропал, наверное, если бы не встретил тебя.
   - Твои предки были охотниками, они бы не допустили, чтобы ты погиб, заблудившись в лесу, который можно трижды обойти за один день, - весело сказал Кане. - Но все равно хорошо, что мы встретились. Ты первый человек, которого я вижу с тех пор, как мы с Парэ стали жить тут. Нам живется прекрасно и мы готовы остаться в нашем ущелье до конца жизни, однако мне все-таки хотелось бы знать, как там у нас в деревне, а главное, - чего скрывать, - как люди отнеслись к нашему с Парэ побегу?
   - Так за этим-то я и пришел! - вскричал Капуна. - Ах, Кане, Кане, мой бедный друг!..
   Кане насторожился:
   - Нас осуждают? Наш поступок не одобрили? Говори же, плохие новости надо сообщать сразу!
   - Ах, Кане, если бы просто не одобрили... - горестно протянул Капуна. - Все гораздо хуже: вас объявили преступниками, прокляли и осудили на вечное изгнание. И это еще не все, - на острове вот-вот начнется война. Нашлись люди, которые выступили в твою защиту, воспротивились воле вождя, и тогда Аравак и Тлалок собрали воинов, чтобы покарать непокорных.
   - Великие боги!.. - только и смог произнести Кане, у которого перехватило дыхание.
   - Да, да, будет война, - подтвердил Капуна. - Никогда еще на нашем острове не было войны.
   - Нет, этого допустить нельзя! - решительно произнес Кане, придя в себя. - Пойдем скорее, - он вскочил и потянул Капуну за руку. - Я пойду в Священный поселок, предстану перед Араваком, отдам себя ему на суд. Только я виноват во всем; пусть Аравак убьет меня, но другие люди не пострадают.
   - Отпусти мою руку, ты сломаешь ее, - сморщился Капуна. - Опомнись, тебе незачем идти в Священный поселок.
   - Почему? - изумился Кане. - Я не понимаю тебя.
   - Потому что твоя смерть ничего не изменит, - правда, я не думаю, что Аравак убьет тебя. По обычаям, он обязан созвать общее собрание, которое должно решить твою участь и вынести приговор. Не забывай, ты ведь у нас не простой человек, ты победитель на Празднике Птиц, Сын Большой Птицы. Убив тебя без приговора, Аравак, сам станет святотатцем и преступником. Но кому сейчас нужно это собрание; видел бы ты, что творится на острове! Все будто обезумели, все хотят войны, - и никто не хочет мира. Жив ты или мертв, война будет в любом случае; говорю тебе, люди сошли с ума, - даже моя Мауна... Кстати, она беременна. Вот так вот - с первого захода, - Капуна довольно улыбнулся. - Боги явно благоволят нам. А твоя Парэ? Еще не ждет ребенка? Нет?.. Молись почаще, тогда боги и вас не оставят без потомства... Но я про свою Мауну хотел сказать. Она у меня добрая, хотя и любит покомандовать, показать себя. Но зла она никому никогда не желала, а тут ее как будто подменили. Я не хочу вспоминать, чего она добивается теперь, чего требует от меня. Да что, Мауна!.. Я должен перед тобой покаяться, Кане! Ты называешь меня другом, а я - подлый предатель! Я снова предал тебя. Меня избрали старостой нашей деревни, - опять-таки Мауна постаралась, - и я, именно я, осудил тебя на вечное изгнание из родных мест... Не перебивай меня, я еще не закончил! Кане, нет конца моему падению, я вообще недостоин называться человеком: не говорил ли я тебе, что я - сын стервятника и куриный помет! Перед тем, как придти сюда, к тебе, я был у Аравака: я проклял тебя перед ним и поклялся в верности ему и Тлалоку, твоему злейшему врагу. Прогони же меня, Кане, прогони меня пинками, - я заслуживаю этого!
   Потрясенный всем услышанным Кане не выдержал, он выхватил нож и занес его над Капуной.
   - Я не буду тебя прогонять, я убью тебя! - закричал Кане. - Мало того, что ты мерзкий предатель, - ты сделался слугой Аравака и его ничтожного сына! Ничтожество тянет к ничтожеству; недаром возле Аравака и Тлалока вечно крутились все подлецы и негодяи острова. И ты теперь в их компании, - что же, это самое подходящее место для тебя! Но я не дам тебе позорить нашу землю, я убью тебя, - пусть у нас будет хотя бы одним мерзавцем меньше! - и Кане замахнулся, готовясь нанести удар.
   Капуна бросился наутек.
   - Не убивай меня! Не убивай, Кане! - завопил он на весь лес. - Кане! Я же сам пришел к тебе! Я предупредил тебя о смертельной угрозе! Кане, я не хотел причинить тебе зла, - это все Мауна, она сбила меня с толку, глупая женщина! Кане, не убивай меня, я люблю тебя, ты мой друг, мы росли вместе! Не убивай меня, Кане!...
   В мгновение ока Капуна скрылся из виду, и его крики, удаляясь, затихли вдали.
   Кане и не собирался его преследовать. Отбросив нож, он уселся на поваленное дерево и обхватил голову руками. Раскачиваясь и стеная, он проклинал себя и молил великих богов спасти людей острова; молился он и о Парэ, убеждая богов, что он один виноват, если обидел их, а она всегда была чиста перед ними помыслами и душой.
   Дрожа от внезапного озноба, он думал, как можно предотвратить войну, вернуть на остров мир и спокойствие. Планы, один безумнее другого, приходили ему в голову; несколько раз он вскакивал, собираясь бежать к людям, чтобы сделать какую-нибудь невероятную, но спасительную вещь, - однако, поразмыслив хорошенько, понимал, что это не поможет, а, пожалуй, лишь ухудшит положение. К вечеру он впал в полное отчаяние, - приходилось признать, что Капуна прав: спасения нет.
   В безысходной тоске Кане отправился назад, в ущелье, - и при этом он должен был принять радостный и бодрый вид, чтобы Парэ ничего не заподозрила и не была сражена ужасными известиями.

***

   По берегам ручья, бегущего по ущелью, распустились сотни новых благоухающих цветов. По белым, скрученным, как жгуты, стволам необыкновенных деревьев ползли молодые лианы, образуя живые, золотисто-коричневые столбы, поднимающиеся до неба; внизу, на мягких кустах без колючек созрели сочные оранжевые ягоды, вкус которых был сладок и приятен. Птицы звонко пели в листве; их пение сливалось в одну чудесную мелодию вместе с шелестом листьев и журчанием ручья. А ночами над ущельем открывалась синяя, безбрежная глубина небес, в которой сияли тысячи звезд, - и гимн неба торжественно звучал над благоговейно внимающей ему землей.
   Все было, как раньше, когда Парэ и Кане пришли сюда, но счастье их стало хрупким. Ни один из них, храня покой своего любимого, не рассказал другому о том, что поведали Баира и Капуна. Влюбленные старались жить в своем маленьком мирке так, будто большого мира не существовало, но мысли о происходящем там отравляли их жизнь. Случалось, что Парэ вдруг становилась рассеянной и печальной, и глаза ее увлажнялись слезами; бывало, что Кане неожиданно сжимал кулаки, а взгляд его делался грозным. Каждый из них, замечая эти изменения в поведении своего возлюбленного, приписывал себе причину этого. Парэ думала, что она огорчает Кане своими слезами, а он ругал себя за то, что пугает ее вспышками своей необъяснимой ярости.
   Чувство вины, не покидавшее теперь влюбленных, заставляло их относиться друг к другу с особым вниманием и нежностью: их отношения стали трепетными и тонкими, а каждый миг общения обрел огромную ценность. Если бы верховный жрец мог видеть Кане и Парэ, он был бы доволен: они жили теперь в полном соответствии с его советами.
  

Бог Войны

   Когда люди, впоследствии переселившиеся на остров, еще не покинули Большую Землю, одним из их главных богов был Бог Войны. Едва появившись на свет, он доказал, что не намерен отступать ни перед чем: он запятнал себя кровью собственной семьи - отрубил головы двум своим братьям, которые поспорили с ним, и сестре, не угодившей ему. В левой руке он носил колчан с огненными стрелами, а в правой лук; пущенная им стрела поражала врага и производила пожары. На бедре бога висела палица, и удар ее был страшен - она разбивала горы и дробила камни. Бог Войны был жестоким, упрямым и несговорчивым: он не признавал никаких договоров, потому что надеялся на свою несокрушимую мощь. Он терпеть не мог мира, считая истинным счастьем только бой и уничтожение врагов. Неизменными спутниками Бога Войны в бою были его жена Сила и дочери - Бледность и Ужас.
   Бог Войны любил кровавые жертвы: весной в его честь проводились празднества, заканчивающиеся человеческими жертвоприношениями. Празднества начинались с шествия жрецов; после того как процессия приходила в храм этого бога, вперед выступал вождь племени. Он призывал: "Не оставь нас, Бог Войны, мы - твои дети". Затем процессия поднималась наверх, на плоскую крышу храма; туда же приводили пленников, захваченных в боях, или похищенных из других племен. Одного за одним их кидали на алтарь бога, лицом к небу, и верховный жрец разрезал им грудь священным ножом. Потом он вынимал еще бьющееся сердце жертвы, давал стечь крови в богато украшенную чашу, после чего бросал сердце в огонь, а тело сбрасывал вниз, на землю, к ногам толпы. С алтаря вниз струились потоки крови, омывая стены храма красным дождем.
   Когда чаша наполнялась до краев, жрец отливал из нее половину в разверстую клыкастую пасть идола Бога Войны, а вторую половину теплой крови давал выпить вождю. Жертвенная кровь усиливала воинственный дух вождя, и этот дух передавался затем всем мужчинам племени, делая их неистовыми в бою и страшными для врагов.
   Сын Солнца, открывший людям путь на чудесный остров, запретил им приносить жертвы Богу Войны. Тысячу лет на острове не воевали; на нем не строили крепостные стены и не изготовляли оружие. Бога Войны почти забыли, предания о нем были похожи на сказки, а правду знал лишь верховный жрец. Накануне своего выступления в поход Аравак пришел к Баире и попросил его рассказать о древних обычаях, связанных с воинственным богом. С большой неохотой верховный жрец поведал вождю о кровавых жертвоприношениях - те сведения, что хранили тайные записи предков.
   В глазах вождя появился жестокий блеск, а на лице промелькнула хищная улыбка.
   - Мы обязаны снова почитать Бога Войны, - сказал он. - Мы будем воевать, мы должны разбить наших врагов, а для этого нам необходимо покровительство этого бога.
   - Но Сын Солнца строго наказал нам забыть о Боге Войны.
   - Когда это было? - возразил Аравак. - Времена изменились, и нам следует измениться. Если бы Сын Солнца вернулся к нам, он отменил бы сейчас свой запрет, - я уверен в этом.
   - Ты думаешь, он разрешил бы нам проливать человеческую кровь?
   - Ты забыл, верховный жрец, про великую засуху. Ты тогда принес в жертву Богу Дождя лучшего юношу и лучшую девушку острова, - Аравак не сводил взгляда с Баиры.
   - Верно, - отвечал Баира, опустив веки. - Однако эти юноша и девушка сами, добровольно, захотели отправиться к этому богу для того чтобы напомнить ему о нашем острове, рассказать о постигшем нас бедствии и просить милости для нашего народа. Бог Дождя снизошел к их просьбам: засуха закончилась, наступили благодатные годы. А души благородных молодых людей присоединились к душам наших предков; предки с уважением приняли их и дали достойное место в своих чертогах... Ты же предлагаешь, великий вождь, возродить жестокий обычай древности, когда людей приносили в жертву, не спрашивая их согласия. Но даже в те времена в жертву Богу Войны приносили иноплеменников, а кого ты собираешься приносить в жертву? Наших братьев и сестер?
   - У меня нет братьев и сестер среди святотатцев и богохульников, - возразил Аравак. - Они прокляты и обречены на страдания в потустороннем мире, их смерть угодна богам.
   - Кто знает, что угодно богам? - сказал Баира. - Я служу им вот уже более сорока лет, но все равно не стал бы утверждать, что знаю их помыслы. А ты, конечно, знаешь все тайные мысли богов, великий вождь?
   - Твое замечание глубоко и остроумно, верховный жрец, - Аравак недобро усмехнулся. - Ты указал мне на мою гордыню, - благодарю тебя за это. Ты прав, я не могу знать волю богов: так пусть же они сами явят нам ее так, чтобы не оставалось сомнений! Ведь боги не допустят, чтобы осуществилось то, что им не угодно? Попробуем завтра принести жертву Богу Войны, - и если нам будет дан знак остановиться, мы немедленно остановимся и больше уже никогда не попытаемся вернуться к древнему обычаю. Пусть боги явят нам свою волю, верховный жрец!
   - Но где ты собираешься приносить эту жертву, и кто будет ею? - Баира поднял веки и пронзительно взглянул на вождя.
   Аравак сухо рассмеялся.
   - Пока у нас нет храма, посвященного Богу Войны, мы используем храм Бога Лесов. Я прикажу своим мастерам, и они за ночь изготовят изображение Бога Войны, которое мы установим в этом храме. Мы подарим Богу Войны самый крепкий щит, самую тяжелую палицу, самый острый нож. Этим же ножом мы заклаем жертву богу, - а жертвой станет вражеский воин. Его схватили вчера, он разведывал наш лагерь у Священного поселка. По словам этого лазутчика, враги собираются напасть на нас первыми, еще до того как мы выступим в поход. Видишь, верховный жрец, они хотят убить нас, но Бог Войны не даст им этого сделать, раз он отдал в наши руки их разведчика. Разве не обязаны мы отблагодарить бога кровью этого человека? Кем мы будем, если не отблагодарим; тебе же известно, что неблагодарность - самый тяжкий из людских пороков.
   Баира опустил веки.
   - Но не обидим ли мы Бога Лесов, потеснив его в собственном храме, отдав предпочтение Богу Войны? - это было последнее возражение верховного жреца.
   - Мы и ему принесем жертву - лесных птиц. А вернувшись из похода, построим храм для Бога Войны, и Бог Лесов не будет потеснен. Я не могу, конечно, знать его помыслы, - язвительно сказал Аравак, - но мне кажется, что Бог Лесов не обидится на нас.

***

   На следующий день рев труб, сделанных из больших ракушек, возвестил о начале жертвенного праздника в честь Бога Войны. Все жители Священного поселка, все пришедшие к Араваку воины хотели собственными глазами увидеть возрожденный древний ритуал. Места в поселке не хватало; народ толпился вдоль улицы, которая вела к храму Бога Лесов, оставив узкий проход для участников процессии; для того чтобы избежать давки Аравак приказал оттеснить лишних людей в поле, за поселок. Они были недовольны, но им обещали, что после совершения жертвоприношения каждому будет дана возможность войти в храм и посмотреть на принесенную жертву.
   Процессия вышла из дома вождя Аравака, что сразу вызвало оживленные толки: раньше главные участники праздников всегда выходили из дома верховного жреца Баиры. Вождь давал понять, что он - основное действующее лицо в празднике Бога Войны, и, следовательно, этот бог является, в первую очередь, покровителем вождя.
   Второе обстоятельство, вызвавшее пересуды народа, - участие в процессии Тлалока. Сын вождя был никем, если исходить из обычаев и традиционных представлений островитян. Тлалока могли избрать вождем после смерти его отца, но могли и не избрать; в любом случае, пока Аравак был жив, Тлалок ничем не выделялся из числа прочих жителей острова, - по какому же праву он шел во главе процессии вместе с вождем? Или теперь вождь будет сам назначать себе преемника? Но что скажут старейшины, что скажет Народное собрание? Впрочем, никто из толпы не посмел открыто выступить против Тлалока, потому что это означало выступить против Аравака; что же касается старейшин, то они шли в процессии за вождем и его сыном, тем самым признавая верховенство их обоих.
   Третье обстоятельство, поразившее народ, было связано с поведением Баиры. Верховный жрец присоединился к процессии, лишь когда она поравнялась с его домом. Почему? Может быть, Баира не хотел участвовать в празднике? Может быть, у него были какие-то сомнения? Была и еще одна непонятная вещь: присоединившись к шествию, Баира занял место перед старейшинами, но после Аравака и Тлалока. Верховный жрец идет за спинами вождя и сына вождя?! Немыслимое дело! Что бы это значило? То ли Баира был согласен с Араваком в том, что Бог Войны является, в первую очередь, покровителем вождя, - то ли он намеренно показывал, что Аравак не считается с верховным жрецом. Что же это было: самоуничижение или вызов? Ответа на эти вопросы не было, поэтому, пошептавшись, люди скоро замолкли, поглощенные происходящим действием.
   Молодой жрец, помощник Баиры, низко поклонился Араваку (еще одно новшество!) и передал ему щит, на котором лежали палица и нож.
   - Мы дарим их Богу Войны! - громко провозгласил Аравак. - Да будет он милостив к нашему народу! Да поможет разбить врагов!
   - Что вы молчите? - зашипели старейшины, обращаясь к людям. - Кричите: "Славься, Бог Войны! Мы чтим тебя; мы - дети твои, ты - отец наш"!
   - Славься, Бог Войны! - дружно закричали воины.
   - Мы твои дети, ты наш отец! - вразнобой подхватили жители поселка.
   Аравак торжественно понес щит, палицу и нож к храму Бога Лесов. Двери храма были широко открыты, и находившиеся поблизости счастливцы с изумлением, восторгом и страхом рассматривали деревянное изваяние Бога Войны, которое было поставлено здесь сегодня утром впереди изваяния Бога Лесов.
   Бог Войны был ужасен: его жестокое лицо было искажено яростью, клыкастая пасть ощерена, в руках он сжимал лук, целясь в людей, - было ясно, этот бог не знает жалости и милосердия. Боги островитян тоже были грозными, но они не были жестокими, - даже те из них, которые имели звериные черты в своем облике. А Бог Войны, хотя и был похож на людей, но от него не приходилось ждать ничего доброго.
   Процессия вошла в храм. Аравак приблизился к богу и почтительно возложил к его ногам свои дары.
   - Прими это оружие, величайший из всех богов, - сказал вождь. - Твой народ чтит тебя. Даруй нам свою милость; да будет благосклонна к нам также твоя жена Сила; да помогут нам твои славные дочери - Бледность и Ужас!
   Аравак опустился на колени перед богом, и тут же опустились на колени Тлалок и старейшины; последним последовал их примеру Баира.
   Пробыв несколько мгновений в коленопреклоненном состоянии, Аравак поднялся и дал знак своим воинам. В храм втащили связанного вражеского лазутчика: он дрожал всем телом и испуганно озирался по сторонам.
   Аравак взглянул на Баиру, - тот, не поднимая глаз, продолжал стоять на коленях. Тогда вождь оборотился к молодому жрецу и кивком головы указал ему на нож, лежащий у ног бога. Жрец взял этот нож, а воины Аравака бросили наземь вражеского разведчика и обнажили ему грудь.
   - А-а-а! - пронзительно закричал он, только теперь поняв, что его ожидает.
   Народ на улице замер; молодой жрец заколебался и нерешительно посмотрел на вождя. Взгляд Аравак был непереносим; жрец побледнел и со всей силы ударил жертву в сердце. Из раны потекла кровь: убитый издал странный звук, похожий одновременно на всхлипывание и стон, и забился в агонии. Старейшины дрогнули, Тлалок жадно глядел на страдания умирающего человека, Баира еще ниже склонил голову.
   Молодой жрец выпустил нож из рук.
   - Ну же, вытащи его сердце, - тихо сказал ему Аравак.
   На бледном лбу жреца выступили крупные капли пота; он трясся, не двигаясь с места.
   Арак презрительно прищурился. Наклонившись к убитому, он провел ладонью по ране, а затем размазал кровь по клыкастой пасти Бога Войны.
   - О, величайший из богов, вот пища, которую ты любишь, ибо для тебя нет ничего слаще крови врага! - громовой голос Аравака был слышен далеко за пределами храма. - Обещаем, что дадим тебе много вражеской крови, если ты поможешь нам победить! - Народ мой, - прибавил вождь, обращаясь к людям на улице, - приди к Богу Войны и восславь его!

***

   Жители острова боялись звезд. Богов можно было разжалобить, уговорить, умилостивить, - но влияние звезд на людские дела не зависело ни от чего, звезды двигались по своему установленному пути, и бесполезно было пытаться его изменить.
   Явления, происходившие на небе, были во вред людям - одним из самых ужасных было, безусловно, затмение Солнца. Оно наступало вдруг, - и это вызывало еще больший ужас. Бывало это так: ясный день, на небе ни облачка, - ярко светит высоко поднявшееся Солнце. Люди занимаются своим повседневным трудом, не обращая внимания на привычное дневное светило. И вдруг среди бела дня происходит что-то необъяснимое: сначала какое-то странное ослабление солнечного света. Может быть, облако набежало на Солнце? Нет, небо чистое, да и когда облако набегает на Солнце, то на земле видна движущаяся тень, а ее как раз и нет. Но солнечный свет явно ослабевает, - и тогда, взглянув на Солнце, люди видели, как на него справа надвигается что-то черное, и дневное светило имеет не привычный круглый, а серпообразный вид, как стареющая Луна.
   Вот уже от Солнца остается узенький яркий серпик; солнечные лучи уже почти не согревают, становится прохладно. Еще несколько мгновений, и Солнце совсем исчезло: наступили сумерки. День внезапно превратился в ночь, на небе появились яркие звезды, а на месте Солнца виден черный круг, окруженный растрепанным серебристым сиянием.
   В панике разбегались люди по домам, стремясь укрыться от солнечного затмения. Но милость богов была безгранична: вскоре на небе снова появлялся узкий солнечный ceрп, исчезали звезды, лучистое сияние светлело, - и Солнце принимало свой обычный вид...
   Так же вдруг наступало и затмение Луны. Оно было менее страшным, чем солнечное, как по виду, так и по последствиям. Если солнечное затмение предвещало большие несчастья всем людям вообще, то лунное оказывало дурное влияние только на некоторых из них, - но кто мог знать, что он не попадет в число несчастных? В лунное затмение зверь Рекуай, живший, как известно, именно на Луне, скрывая ночное светило, насылал на землю своих слуг - демонов, и они вредили людям. Дабы уберечься от их дурного влияния, в день затмения нельзя было начинать ничего важного, - а дела, которые все же были начаты, могли нехорошо отозваться даже через многие годы.
   Но хуже всего приходилось тем людям, которых демоны задевали своими крыльями. У женщин после этого могли быть выкидыши, неудачные или опасные роды; у стариков наблюдалось ухудшение здоровья; вожди или жрецы могли внезапно погибнуть.
   Помимо затмений Солнца и Луны страх жителям острова внушали появлявшиеся иногда в небесах хвостатые звезды, которые подолгу блистали в вышине. Впрочем, находились люди, которые считали, что хвостатые звезды посланы богами и предупреждают о несчастьях, - однако большинство островитян сходились во мнении, что эти звезды предвещают тяжкую кару, медленную, но суровую, ужасную и жуткую. Одни говорили, что хвосты таких звезд наполнены кровью; другие утверждали, что звезды эти - огромные небесные головы с распущенными волосами, веяние которых смертельно для всего живого...
   Жители деревни, где Капуна был старостой, отличались особенной, упрямой верой в знамения и приметы. Они замечали такие вещи, которые другие жители острова оставляли без внимания: веял ли ветер на закате солнца, набежала ли туча на молодую луну, скрыл ли туман утреннюю звезду, - всё это было важно для них и наполнено глубоким смыслом.
   Точно так же - осмысленно и глубоко - воспринимали односельчане Капуны вообще все явления окружающего мира, не пропуская никаких, даже самых мелких деталей. Если петух вдруг прерывал свой крик поутру - днем следовало ждать неприятностей; если вода проливалась из кувшина - надо было готовиться к болезням; если дверь открывалась сквозняком - в доме наступала проруха. Были, разумеется, и хорошие приметы, но в них было мало проку, потому что прихода добра не нужно было опасаться; приметы же, предвещающие беду, были важнее и полезнее, ибо помогали не только предвидеть будущее, но иногда изменить его в лучшую сторону.
   В целом, от злых сил можно было получить защиту или, по крайней мере, достигнуть с ними приемлемого соглашения. Но поскольку вызывать по каждому случаю, связанному с предзнаменованием, верховного жреца или его помощника, было, к сожалению, нельзя, - приходилось полагаться на себя. Например, были три ночи в году, когда глава каждой семьи проводил обряд изгнания злых духов из своего жилища: ровно в полночь он вставал, босиком обходил все помещения и выходил за порог. Омывшись родниковой водой, он девять раз бросал через плечо, не оглядываясь, сушеные древесные плоды или земляные клубни. Каждый раз он повторял: "Эти плоды (или клубни) я даю вам и этими плодами (или клубнями) выкупаю себя и своих близких". Затем глава семейства вновь совершал омовение и девять раз ударял одним глиняным сосудом о другой, каждый раз прося злых духов покинуть его дом.
   Для защиты от злых сил подходили и другие древние способы: использование талисманов, татуировки, магических жестов и прочего. Никого в деревне не удивляло, если кто-нибудь из ее жителей вдруг расписывал свои щеки и нос таинственными знаками, или прыгал на одной ноге, высоко подняв руки, или обматывал разноцветными ниточками большой палец правой ноги, или надевал на шею веревку, на которой висели две скрещенные палочки, или просто плевал то и дело через левое плечо, - каждый человек знал, что все это отвращало злых духов.
   Никто в деревне не удивился, поэтому, увидев однажды утром Капуну со свежей татуировкой на лице, с несколькими амулетами, висящими на груди, и с перьями в волосах, - однако жители деревни сильно встревожились, ибо подобные меры предосторожности свидетельствовали о серьезной опасности. Но кому она угрожала: одному лишь Капуне или всем, - вот что волновало его односельчан.
   Кругами ходили они около дома старосты, перебрасываясь пустыми словами, и, в конце концов, решились расспросить Капуну о причинах его беспокойства.
   - Так ты говоришь, Капуна, что вождь Аравак благосклонно принял тебя? - сказал один из жителей деревни, считавшийся большим хитрецом.
   Капуна, постигающий искусство общения с людьми, решил отвечать так, как его учила Мауна. Он поднял глаза к небу, потом посмотрел на землю, потом куда-то вдаль, - и лишь после этого вымолвил:
   - Великий вождь выказал благосклонность всей нашей деревне.
   Все жители уже слышали рассказ о посещении Капуной вождя, - тем не менее, издали дружный вопль "О-о-о!" и вздели руки.
   - Великий вождь обещал нам свое покровительство, - ведь мы прокляли Кане, святотатца и колдуна, и приговорили его к изгнанию, - продолжал Капуна.
   - Пусть боги покарают Кане! - громко вскричали жители деревни, заглушив чье-то невнятное бормотание: "Но люди приходили к нам из-за него...".
   - Безгранична милость богов, но и ярость их велика, - сурово произнес Капуна, кстати вспомнив слова Баиры.
   - Воистину так! - поддержали Капуну односельчане.
   Тут человек, считающийся большим хитрецом, решил, что настал момент для главного разговора.
   - Боги, заботясь о нас, посылают предупреждения, дабы отвратить опасность. А еще есть амулеты, особые знаки и поступки, помогающие спастись от беды, - хитрец многозначительно поглядел на татуировку, амулеты Капуны и на перья в его волосах.
   Люди замерли, с трепетом ожидая, что скажет староста.
   Капуна опять поднял глаза к небу, потом посмотрел на землю, потом куда-то вдаль, - и не издал ни звука. Пауза становилась зловещей; Капуна по-прежнему молчал - тишина сделалась непереносимой.
   - Я надел амулеты, покрыл лицо татуировкой и вставил перья в волосы для того, чтобы спасти нашу деревню от демонов войны и смерти, - мрачно сообщил, наконец, Капуна, пронзив своим взглядом того, кто задал вопрос.
   - А-а-ах! - выдохнула толпа, и в ней раздался истерический женский смех.
   - Да, демоны войны, разрушения и смерти вырвались на волю, - проговорил Капуна еще мрачнее, чем раньше. - Колдун Кане и его сообщники вызвали их из ада.
   Капуна покосился на Мауну; она с одобрением смотрела на него.
   - Но наш великий вождь, наш Аравак призвал на помощь Бога Войны, - а что такое демоны перед богами? - возвысил голос Капуна. - Аравак сокрушит колдунов и демонов, ведь Бог Войны на нашей стороне! Аравак и его сын Тлалок - наши защитники и покровители, а мы их народ. Возблагодарим же богов за то, что у нас такие вожди и поклянемся, все как один, служить Араваку и Тлалоку! Повторяйте за мною. Клянемся служить Араваку и выполнять все приказы его...
   - Клянемся служить Араваку и выполнять все приказы его, - послушно подхватили жители деревни.
   - Быть покорными ему, как покорны мы богам...
   - Быть покорными ему, как покорны мы богам.
   - А также клянемся служить сыну его Тлалоку и подчиняться ему...
   - А также клянемся служить сыну его Тлалоку и подчиняться ему.
   - Никогда не выйдем мы из повиновения им, потому что... потому что... - Капуна запнулся и беспомощно взглянул на Мауну.
   Она досадливо сморщилась и свистящим шепотом подсказала:
   - Потому что власть Аравака и Тлалока...
   - Да, да! - обрадовался Капуна. - Потому что власть Аравака и Тлалока подобна власти божеской, и ослушаться вождей - все равно что ослушаться самих богов.
   - Никогда не выйдем... Не выйдем из ослушания... Потому что власть вождей подобна богам... Подобно богов... - сбивчиво повторяли в толпе.
   - А того, кто нарушит эту клятву, пусть поразят громы небесные, пусть отсохнут у него руки и ноги, пусть затреплет его лихорадка и замучают демоны ночи!
   - А того, кто нарушит, пусть убьет громом... Пусть руки и ноги отвалятся у него... Пусть его демоны затреплют и лихорадка замучает в ночи... - повторяли люди.
   - Помните же, что теперь мы не можем отступать, - сказал в заключение Капуна, - и радуйтесь, что отныне душой и телом мы принадлежим великому вождю Араваку.
   - ...Ты уж извини меня, Мауна, что я забыл слова клятвы, - говорил Капуна жене, когда они остались вдвоем. - Как будто обухом из головы вышибло: помню, что мы не выйдем из повиновения Араваку и Тлалоку, - а дальше, хоть убей, не помню! Что-то с богами связанное, с громами небесными и демонами ночи, - и почему-то отвалившиеся руки и ноги вспоминаются, - но как оно воедино звучит, не могу понять. Хорошо, что ты мне подсказала.
   - Вчера целый день с тобой разучивали, а ты забыл, - с неудовольствием отвечала Мауна. - Думаешь, мне легко было клятву составить? А тебе оставалось только выучить ее, как следует, да произнести с чувством, - а ты и этого сделать не смог! О, великие боги, за что вы так мужчин покарали, за что вы отняли у них ум? Эх, Капуна, Капуна, - ну что бы ты без меня делал, если ты даже с моей помощью не можешь справиться с простым заданием... Ладно, не расстраивайся, я тебе и дальше буду помогать. Кое-что у тебя уже получается: про демонов войны ты очень хорошо сказал, про колдуна Кане тоже неплохо, а про Аравака с Тлалоком, что они наши защитники и покровители, просто замечательно! Ничего, ничего, Капуна, не расстраивайся, - ты еще у меня таким старостой станешь, что другого, похожего на тебя, на всем острове не найдешь! Наши дети будут гордиться, что у них такой отец.
   Капуна улыбнулся и осторожно погладил Мауну по животу.
   - Не брыкается пока? - спросил он, имея в виду будущего ребенка.
   Мауна засмеялась.
   - Рано ему брыкаться, срок маленький! А вот интересно, когда он родится, Аравак уже наведет порядок на острове? Хорошо бы к тому времени война закончилась.
   - Конечно, закончится, - уверенно сказал Капуна. - Аравак быстро разобьет своих врагов. Да и по всем приметам выходит то же, - сама знаешь.
   - Да, это так, - согласилась Мауна. - Видишь, как правильно ты поступил, послушавшись моих советов, - а спорил, сопротивлялся и даже обижал меня... Зато теперь какой ты у меня молодец; и я буду не я, если ты не сделаешься со временем первым помощником Аравака, а затем и Тлалока!

***

   Жители острова не были жестокими. Конечно, им случалось убивать: во-первых, на охоте, но птицы, которых они убивали, тоже охотились и убивали, чтобы жить - они убивали других птиц, червяков, букашек или плоды и семена растений. Ни одно существо на свете не могло прожить без убийства, ведь даже деревья убивают себе подобных, чтобы вырваться к солнцу. Так было заведено в мире - убивать, чтобы жить - нечего было и задумываться об этом.
   Во-вторых, изредка на острове совершались ритуальные убийства: например, чтобы задобрить богов, когда те гневались на людей и насылали на них стихийные бедствия. Однако и эти убийства были вызваны необходимостью, что понимали даже жертвы, предназначенные для заклания.
   В-третьих, иногда происходили убийства, вызванные злобой, завистью, ревностью или иными понятными причинами. Убийц осуждали и проклинали, но все же и это не вызывало ужаса, ибо было объяснимо недостатками человеческой натуры и слабостью людей.
   Труднее поддавались объяснению случаи непредвиденной злобы, приводящие к тяжелым последствиям. Все помнили, как несколько лет назад на одном из праздников подрались жители двух деревень. Повод для драки был незначительным: зашел спор о том, в чьей деревне умеют лучше плести сандалии. Вначале разговор сопровождался шутками и смехом, затем начались крики, потом вспыхнула ссора, в ходе которой кто-то ударил кого-то кулаком, - и не успели опомниться, как три десятка человек ожесточенно молотили друг друга, не останавливаясь ни перед чем. Исход драки был печален: одного мужчину забили насмерть, семерых покалечили. Долгое время спустя люди с недоумением вспоминали об этом побоище, не понимая, как ссора, возникшая из-за сандалий, могла закончиться смертью и увечьями.
   Другой подобный случай произошел при обряде посвящения во взрослые. Подростки, проходившие этот обряд, подвергались всевозможным испытаниям, которые должны были доказать умение молодых людей терпеть боль и лишения, - то есть готовность к взрослой жизни. В специально отведенном месте юношей и девушек, достигших половой зрелости, заставляли голодать, терпеливо переносить дневной зной и ночную прохладу; им делали надрезы на теле, прокалывали уши и ноздри, вгоняли острые шипы под кожу, прижигали раны огнем и натирали едкими мазями. Молодые люди обязаны были переносить все эти испытания хладнокровно, не выдавая своих страданий; тех, кто издавал крики и стоны, или, хуже того, молил о пощаде, - изгоняли с места испытаний, что было большим позором, так как следующая проверка на готовность к взрослой жизни проводилась только через год, и в течение этого времени над слабаком издевались все кому не лень.
   И вот при очередном подобном обряде одного молодого человека замучили до смерти, причем, опять-таки никто не мог понять, как это произошло. Привязанный к дереву юноша стойко переносил мучения, но на лице его порой отражалось страдание, а на глазах появлялись предательские слезы, - казалось, еще немного, и он не выдержит. Это заставляло испытующих удваивать свои усилия и применять новые, более жестокие средства. Юноша, однако, продолжал терпеть, и тогда тех, кто испытывал его, обуяло какое-то странное чувство, похожее на страсть, - они стали получать удовольствие от истязаний, и пришли в себя лишь после того, как обнаженное тело молодого человека безжизненно обвисло на веревках.
   Убившие юношу люди после говорили, что ими завладели демоны. Страсть, охватившая испытующих, явно имела потустороннее происхождение, с ней невозможно было бороться, она подчиняла себе полностью, наполняя душу человека диким, зверским, неистовым восторгом. Многие жители острова были согласны с этим, они и сами попадали под власть демонов; было замечено, что иной раз не только взрослые, но и дети совершают поступки, несовместимые с божественным пониманием человеческой природы.
   Но всё же за тысячелетнюю историю острова демонам не удавалось еще вырваться на свободу: великое милосердие богов, разумные порядки, установленные здесь, и неустанные заботы жрецов хранили людей от нашествия злых сил. Старая колдунья Кахинали, одиноко жившая в своей хижине, предрекла когда-то, что такой порядок вещей будет нарушен - грядут новые времена, страшные и грозные, - однако ей не поверили. Но начавшаяся на острове война подтвердила слова колдуньи. Войско Аравака и войско его противников сошлись для боя на широкой равнине между Священным поселком и лесом у подножья Расщепленной Горы. Число воинов с той и другой стороны было невелико, но люди Аравака имели оружие: дротики, палицы, луки с тугой тетивой и длинные острые ножи, а также прикрывали себя щитами, - в то время как воины, выступившие против вождя, несли простые дубины и короткие луки, применявшиеся на охоте; щитов же не было у них вовсе.
   Накануне битвы воины и той, и другой стороны горячились, обещая покарать своих врагов, и были полны решимости силой доказать свою правоту. Однако когда два войска встали друг напротив друга, люди растерялись: ведь многих из тех, с кем им предстояло сразиться, они очень хорошо знали, а с некоторыми даже находились в родстве. Мысль о том, что сейчас им придется драться насмерть, показалась всем настолько дикой и нелепой, что они устыдились своего намерения. Чувствуя себя неуверенно и неловко, они переминались с ноги на ногу, говорили ни о чем и не сводили глаз со своих предводителей, надеясь, что те предпримут что-нибудь такое, от чего битва закончится, не начавшись.
   Аравак уловил это настроение и понял, что действовать надо немедленно и решительно, иначе войско его попросту разбредется по домам. Он обвел своих воинов грозным, непереносимым взглядом и, потрясая палицей, закричал:
   - Вот там стоят бросившие вызов богам! Они пришли сюда, чтобы убить нас, чтобы завладеть нашими жилищами, нашими женами и детьми! Они - слуги проклятых демонов, они несут смерть и разрушение! Но боги на нашей стороне; с нами Бог Войны, и мы победим! Бей слуг демонов, бей их! Вперед!
   И он с яростным воплем бросился на врагов, а за вождем побежал его сын Тлалок, а за ним - воины из личного отряда Аравака, увлекая за собой и всех остальных.
   Эта ярость передалась врагам, которые, в свою очередь, страшно закричали и кинулись им навстречу. В одно мгновение закипел ожесточенный бой; теперь никто уже не мучился сомнениями, но каждый дрался с такой ненавистью, от которой туманился рассудок. Состраданию, жалости и благородству не было места в этой битве: здесь наносили удары в спину, нападали втроем на одного и добивали раненых.
   Аравак чувствовал себя в своей стихии в этом жестоком, кровавом бою: он крушил своей палицей направо и налево, и стоны поверженных врагов услаждали его слух. Вождю не уступали и его воины: оружие в их руках будто само по себе, неотвратимо и неумолимо, уничтожало противников. Устоять перед такой страшной и безжалостной силой было невозможно, и битва вскоре закончилась: враги Аравак обратились в бегство. Их преследовали, пятерых поймали, остальные скрылись в лесу.
   Аравак, весь забрызганный кровью убитых, гордо опираясь на палицу, озирал место сражения. Он заметил, что некоторые лежавшие на земле вражеские воины еще живы. Подозвав к себе своего сына, вождь сказал, показывая на них:
   - Добейте их!
   Тлалок, возбужденный боем, засмеялся и хищно оскалился:
   - Мы перебьем всех, кто еще шевелится! Смерть им!
   - Но позаботься о наших, - с улыбкой заметил ему Аравак. - Нашим раненым надо оказать помощь.
   - Все сделаем, отец, - ответил Тлалок и, собрав людей, пошел с ними по полю битвы. Обнаружив раненого врага, они начинали с ожесточением бить и колоть его, пока тот не переставал подавать признаков жизни, - и такое занятие не только не было противно им, но доставляло удовольствие. Они и не знали раньше, что убивать людей так приятно.
   Аравак внимательно наблюдал за ними; в его прищуренных глазах промелькнуло что-то странное, - похожее и на торжество, и на презрение.

***

   Односельчане Капуны с нетерпением ждали его возвращения из Священного поселка. Страх одолевал их: слухи о произошедшем между Араваком и его противниками сражении уже дошли сюда, и деревенские жители боялись, как бы вождь не принялся теперь за других своих врагов, - ведь Кане был родом отсюда. Для того чтобы успокоить себя люди напоминали друг другу слова Капуны о том, что Аравак не держит на них зла и не будет мстить им, но тревога не покидала их, - а вдруг вождь передумает?
   К тому же, были нехорошие знамения: два дня назад тряслась земля, и в то же время солнечный диск как будто уменьшился; правда, потом он восстановился, и земля больше не сотрясалась, однако что было, то было, и просто так отмахнуться от этого было нельзя. Помимо того, одна из куриц в деревне высидела черного цыпленка, который вел себя странно: только что вылупившись из яйца, он молча вышел на улицу и проследовал до самой околицы, останавливаясь у каждого дома и поворачивая голову и так, и этак, чтобы лучше все рассмотреть. Дойдя до последнего дома цыпленок издал гортанный крик, похожий на орлиный, но с отчетливо слышимыми звуками "е" и "а", - те жители деревни, которые слышали этот крик, уверяли, что птенец прокричал "беда!". Издав этот вопль, цыпленок свалился на землю и испустил дух, что еще более озадачило деревенских жителей, ибо они не знали, как поступить с телом птенца, - зарыть ли его в землю, сжечь, или бросить в воду? После длительно совещания было решено мертвого цыпленка все-таки сжечь, дабы душа его могла легко отлететь к небесам, не привязанная ни к какой земной сущности. Так и сделали, однако в ту же ночь черный цыпленок снова бродил по деревне, о чем-то разговаривая сам с собой, - нашлось три человека, которые видели и слышали это.
   Утром все люди, от мала до велика, собрались у деревенского алтаря, чтобы возложить дары богам и молить их о заступничестве. В самый разгар церемонии Мауна, стоявшая в первом ряду, воскликнула:
   - Глядите, люди, а вот и Капуна идет! Он поспел как раз вовремя - кому же, как ни старосте подносить дары богам? Это хороший знак, что Капуна успел к началу подношения, - значит, боги милостивы к нам и спасут нас от демонов.
   В толпе раздались тяжелые вздохи: всем хотелось верить сказанному Мауной, но и страх не оставлял людей.
   Капуна, хорошо знавший своих односельчан, в один миг понял, какие чувства их обуревают; он хотел было ускорить шаг, чтобы поскорее дойти до алтаря и успокоить людей, но вспомнил наставления Мауны. Вспомнив же их, он пошел медленнее, делая вид, что занятый своими мыслями он не замечает скопления людей у деревенского святилища. Мауна оценила достойное поведение мужа и была очень довольна им.
   Подойдя к алтарю, Капуна будто бы только теперь увидел собравшихся здесь жителей деревни. Он провел рукой по лицу, вроде бы отгоняя какое-то наваждение, и со вздохом проговорил:
   - Привет вам, люди. Вы, что же, решили поднести дары богам? Это благое дело. Продолжайте, продолжайте, я не хочу вам мешать.
   - О, Капуна, но ты же наш староста, - ты должен поднести дары богам! - послышался голос Мауны.
   - Да, да! Ты наш староста, и тебе надо воздать им это подношение! - подхватили и другие жители деревни.
   - Вы оказываете мне огромную честь, люди, - склонил голову Капуна, и, взяв дары, со словами молитв возложил их к алтарю.
   Закончив церемонию, Капуна собирался продолжить свою игру, то есть пойти домой, оставив любопытство односельчан неудовлетворенным, а беспокойство - не снятым, но взгляд Мауны, который он поймал, дал ему понять, что такой поступок будет неправильным. Тогда Капуна повернулся к людям и сказал им, просто и сердечно:
   - Я хочу поведать вам о том, что произошло в Священном поселке. Кстати, вождь Аравак наказывал мне передать вам его лучшие пожелания. Вождь подтверждает, что не держит зла на нас, на нашу деревню, и по-прежнему будет оказывать нам покровительство.
   После этих слов в толпе раздался шумный вздох облегчения.
   - Слава великому вождю! - закричали люди. - Да хранят его боги! Да отвратят они от него несчастья, да не покинет его удача!
   - Слава великому вождю, - повторил и Капуна. - Боги хранят его, они даровали ему победу над врагами. Вы уже слышали о том, что Аравак наголову разбил тех, кто стал служить демонам? Бесчисленное множество этих нечестивцев убито, кое-кого удалось захватить живьем, остальные разбежались и прячутся по лесам, дожидаясь неминуемой смерти.
   - Да, мы слышали об этом, - сказали люди, - но не знали, что победа Аравака так велика. Неужели он вот так, разом, покончил со всеми служителями демонов?
   - Не сомневайтесь, их осталась жалкая горстка, да и тех не сегодня-завтра переловят, - подтвердил Капуна. - Однако вы, наверно, не знаете главного; не знаете, что схваченных служителей демонов наш великий вождь принес в жертву Богу Войны.
   - Он принес их в жертву? - послышались удивленные восклицания.
   Капуна, стараясь подражать Араваку, обвел своих односельчан тяжким взглядом.
   - Разве не справедливо такое воздаяние для служителей зла? - произнес он фразу, услышанную в Священном поселке. - И разве не должен был Аравак отблагодарить Бога Войны за победу? Или вы жалеете тех, кто отринул богов и отдал свои души демонам?
   - Будь они прокляты! - раздался голос Мауны. - Вождь сделал всё как надо.
   - Слава вождю! Будь прокляты служители демонов! - немедленно поддержали ее жители деревни.
   - Но как же произошло жертвоприношение? Расскажи, Капуна! Ты был там, ты видел? - стали вопрошать люди своего старосту.
   Капуна с важностью отвечал:
   - Да, я был там и видел все от начала до конца собственными глазами. Вы хотите узнать, как произошло жертвоприношение? Хорошо, слушайте, я расскажу вам... Еще до того, как отправиться на битву, Аравак принес в жертву одного из пленников, которого, как говорят, случайно захватили воины вождя. Этого я, понятное дело, не видел, так как был тогда с вами, в деревне, но в Священном поселке мне сказали, что жертвоприношение было совершено плохо, наспех, без должного почтения к Богу Войны. Однако когда Аравак вернулся после сражения, он воздал богу, как следовало. О, это было страшное и величественное зрелище, которого мне никогда не забыть! Начну с того, что для Бога Войны переделали храм, который раньше принадлежал Богу Лесов. Вы, конечно, видели этот храм, заходили в него и молились, когда бывали в Священном поселке, - но вы не представляете, каким он стал теперь. Изваяние Бога Лесов из него убрали, - вождь сказал, что для этого бога после построят новый храм, - но зато поставили статую Бога Войны, такую красивую и грозную, что и передать нельзя! Люди, говорю вам, что это самый грозный и самый великий из всех богов! Внешне он похож на нас с вами, но его взгляд беспощаден, лицо яростно, а в руках он сжимает лук; этот бог не знает жалости и милосердия к врагам.
   Аравак устроил великолепный праздник для этого бога. В первый день праздника за час до рассвета из Дома Посвятивших Себя Богам вышли девушки в белом, с украшениями в волосах и на одежде, при том щеки их были выкрашены в красный цвет, а руки от локтей до запястий покрыты перьями попугаев. Затем юноши Священного поселка, во всем красном, в венках из пальмовых листьев присоединились к девушкам, - и все они вместе, возглавляемые нашим молодым жрецом (верховный жрец Баира был болен и не выходил из дома), проследовали в храм и возложили к ногам Бога Войны жареное мясо дичь и печеный батат. Выстроившись в определенном порядке вокруг статуи бога, они совершали обряды, сопровождаемые пением и танцами.
   Посмотреть на это зрелище собрались все жители Священного поселка, так что мне едва удалось пробиться к храму, - да и то вряд ли я рассмотрел бы что-нибудь, если бы не великая милость Аравака: он узнал меня и велел своим воинам расчистить мне место в толпе, в первом ряду.
   - О-о-о! - раздались восклицания жителей деревни. - Великий вождь ценит тебя, Капуна.
   - Да, он меня уважает, - подтвердил Капуна с гордостью. - Итак, в первый день праздника лучшие юноши Священного поселка и девы, посвятившие себя богам, воздали почести Богу Войны. На следующий день настал черед жертвоприношений. Из числа пленников вождь Аравак выбрал наиболее подходящего; на этого человека надели такие же украшения, которые были накануне на избранных юношах и девах, посвятивших себя богам, - а лицо его закрыли маской, повторяющей черты Бога Войны. Этому человеку надлежало изображать бога, который должен был умереть, чтобы воскреснуть. Ведь бог ослаб за долгие-долгие годы, когда его не почитали у нас, а значит, ему следовало возродиться, дабы наполниться силой. Аравак сказал, что смерть богов - это начало их новой жизни. Боги должны умирать время от времени, чтобы стать еще сильнее.
   Так вот, Аравак выбрал из числа пленников юношу, который должен был изображать Бога Войны. Тело этого юноши не имело ни малейшего порока; роста он был не высокого, но и не низкого, стройный, как тростник, с прекрасной осанкой. На нем был роскошный наряд - плетеная мантия и набедренная повязка из расписной ткани; на голову ему надели пышный убор из орлиных перьев, который обычно носят только верховный жрец или великий вождь; в волосы юноши вплели петушиные перья, лоб украшал венок из цветов, а на шее висели ожерелья из раковин.
   Этому юноше оказывали такое почтение, что и рассказать невозможно: сам великий вождь Аравак преклоняся перед ним, а вслед за вождем - его сын Тлалок, старейшины, жители Священного поселка; склонился перед ним и я, и было у меня такое чувство, будто я кланяюсь богу!
   Юноша был весел и приветлив со всеми, потому что ему дали выпить хмельной напиток и вкусно покормили; он благословлял всех нас и желал счастья, здоровья и процветания. С песнями и танцами привели его к храму Бога Войны, где был сооружен помост с жертвенным алтарем; там встретил юношу молодой жрец и под руку возвел его наверх, также оказывая уважение и внимание.
   У алтаря ожидали два помощника жреца, добровольно вызвавшиеся из числа жителей поселка. Схватив юношу, они сорвали с него одежду и распластали на алтаре. Молодой жрец вспорол юноше грудь, погрузил в рану руку и вырвал его сердце. Говорили, что на том жертвоприношении, что было перед битвой, он не смог этого сделать, но теперь вынул сердце так ловко, будто часто этим занимался.
   - А что же Баира? - раздался чей-то голос. - Неужто он был так болен, что не мог сам совершить жертвоприношение?
   Капуна покосился на жену. Мауна поднесла палец к губам, и тогда Капуна сказал:
   - Да разное болтают... Я думаю, что это не нашего ума дело; мы не должны обсуждать поведение верховного жреца.
   - Да, да, конечно, - испуганно согласился вопрошающий.
   - На чем я остановился? - Капуна с досадой и укором посмотрел на любопытного односельчанина. - Ах, да, на жертвоприношении!... Даже после смерти юноше продолжали выказывать уважение: помощники жреца не сбросили его тело, а снесли вниз на руках. Там у трупа отрубили голову и насадили на копье, а сердце юноши сожгли перед изображением Бога Войны, которого, к тому же, обильно полили кровью... Что же вы молчите? Радуйтесь, люди, бог умер и бог воскрес! Он вновь пришел в наш мир, он наш защитник и спаситель!
   - Он наш защитник и спаситель! - закричали жители деревни. - Слава воскресшему богу!
   - То-то же, - сказал Капуна. - Но праздник в Священном поселке на этом не закончился: остальные пленники тоже были принесены в жертву Богу Войны, но прежде был проведен обряд изгнания злых демонов большой величины. Происходило это так. Вначале пленников, обнаженных, провели через весь поселок; при этом их секли прутьями колючего кустарника и приговаривали: "Пусть уйдут прочь несчастья, болезни и лишения! Пусть будет у нас здоровье и богатство". Прутья колючего кустарника - отличное средство против демонов, которые не выдерживают избиения и убегают прочь, унося с собой наши беды.
   Прогнав пленников из конца в конец Священного поселка, их доставили, опять-таки, к храму Бога Войны и здесь сожгли живьем - из веток и травы сделали огромные плетеные чучела, в которые поместили этих злодеев, а затем чучела подожгли. Как сказал вождь Аравак, сожжение заживо - это самый надежный способ избавиться от таких вредоносных и опасных существ, какими являются демоны...
   Что же вы опять примолкли, люди? Радуйтесь, ведь великий вождь позаботился о вас - после жертвоприношения, устроенного им в Священном поселке, демоны долго не смогут прийти в себя! Ваши жизни, ваше здоровье, ваши дети теперь надежно защищены!
   - Слава великому вождю! Слава ему! Слава Араваку! - послышались возгласы, но были они лишены должного воодушевления, и Капуне пришлось еще раз тяжелым взглядом обвести своих односельчан...
   - В чем дело, Мауна? - спрашивал Капуна жену, оставшись с ней наедине. - Разве плохо я говорил? Разве жертвоприношение Аравака не было грозным и величественным?
   - О, говорил ты очень хорошо! - отвечала ему Мауна. - Я была поражена красотой твоей речи. Когда ты успел выучиться так говорить?
   Капуна засмеялся.
   - Правда, здорово? А ты думаешь, что я ни на что не способен? А я в Священном поселке ловил каждое слово вождя, слушал, как говорят старейшины, - и учился. Говорить-то, ведь, каждый из нас умеет, да только не каждый слагает слова правильно, так чтобы они подходили друг к другу и выстраивались рядком, как бусы на ниточке. О, Аравак умеет говорить, - его слова это даже не бусинки, а камни, увесистые, крепкие: они складываются в прочную стену, которую невозможно прошибить! Слова старейшин послабее будут, но и они крепкие и гладкие; у меня еще так не получается, но все равно не плохо выходит, да?
   - Да, не плохо, - подтвердила Мауна. - Наши люди были поражены твоей речью.
   - Так-то вот, - улыбаясь, произнес польщенный Капуна. - Но отчего тогда лица их были угрюмыми?
   - Люди испугались. Они испугались именно потому, что твой рассказ был слишком хорош. Ты мог бы не рассказывать о некоторых вещах, Капуна. Пойми, на нашем острове не было еще таких жертвоприношений.
   - Но они же нужны! - перебил ее Капуна. - С их помощью мы располагаем к себе богов, искупаем грехи, изгоняем злых демонов, - неужто это не понятно?
   - Со временем все это поймут, но пока не надо было тебе так стараться. Я и то испугалась, хотя не показывала виду, - Мауна хлопнула себя руками по щекам и покачала головой. - Ой, как убивали этих пленников! Представить страшно; неужели тебе самому, когда ты видел все это, не было жутко?
   - Ну, может быть немного, - замялся Капуна. - Но чем дальше это продолжалось, тем больше меня охватывал восторг. Да разве я один такой? Посмотрела бы ты на жителей поселка: к концу церемонии они кричали и выли, словно помешанные!
   - Капуна, прошу тебя! - замахала руками Мауна. - Не забывай, я вынашиваю ребенка: как бы не скинуть его от этаких впечатлений.
   - Пусть боги спасут нас от беды, - Капуна поднял глаза к небесам, а потом, после некоторой паузы добавил:
   - А все-таки, Мауна, деревня наша захудалая, живем мы в глуши, и сами подобны диким птицам, что пугливо прячутся в лесной чаще. Вот в Священном поселке совсем другая жизнь, и люди там другие... Э-хе-хе, и повезло же нам с тобой родиться в этом бедном и унылом месте!

***

   В последнее время в мире, в котором жил верховный жрец Баира, происходили неприятные события, имеющие сильное влияние на настоящее и будущее. От них следовало удалиться и переждать, пока они уйдут в прошлое и перестанут вызывать душевное волнение; надо было дождаться того момента, когда мир снова станет спокойным и обычным.
   Ныне спокойствие мира нарушали два злых существа: вождь Аравак, который, как совершенно ясно было теперь Баире, являлся воплощением жестокого Бога Войны, - и Тлалок, без сомнения являющийся куриным демоном, тем самым, что вселялся иногда в этих птиц и заставлял их истошно кричать и носиться по двору. Молитвы и обряды совершенно не помогали в борьбе с Араваком и Тлалоком, поэтому, удалившись от людей, Баира общался исключительно с высшими силами.
   Смутные начертания будущего занимали внимание верховного жреца; с помощью гаданий, а также пророчеств, записанных в древних таблицах, Баира пытался узнать, что ожидает островитян впереди. "Что нам предстоит? Какие радости и огорчения ждут нас в будущем; как избежать нам несчастий и неприятностей?" - вопрошал верховный жрец, пытаясь отодвинуть завесу времени.
   Верховный жрец разложил перед собой древние таблицы, дабы вчитаться в их текст и понять смысл пророчеств. В первой таблице рассказывалось о Великой Матери Сущего, которая не есть Мать-Земля, известная людям прародительница богов, но высший дух, пронизывающий все, что только существует в земном, небесном и подземном мире. Люди часто путали Великую Мать Всего Сущего с Матерью-Землей, не понимая, где царит дух, а где - прародительница богов, но Баира прекрасно разбирался в этом, руководствуясь священными текстами. Вот как, например, Сын Солнца рассказывал своим ученикам о Матери Всего Сущего:
   "Я открою вам дверь жизни, говорил Сын Солнца. Счастливы вы, что хотите сбросить власть злых демонов, ибо я приведу вас в царство демонов добрых, которые служат нашей Матери; в царство, где нет места злу.
   И в изумлении спросили люди Сына Солнца:
   - Кто наша Мать и кто ее добрые демоны? И где ее царство?
   - Ваша Мать в вас, и вы в ней, - отвечал им Сын Солнца. - Она носит вас: она дает вам жизнь. Именно она дала вам ваше тело и настанет день, когда вы вернете его снова ей. Счастливы вы будете, если подчинитесь ее законам. Кто сделает это, никогда не увидит болезни. Ибо сила Матери превосходит все. Того, кто придерживается законов Матери, того сама Мать будет также держать. Она исцелит все болезни его, и никогда он более не будет недомогать. Она защитит от огня, от воды, от укуса ядовитых змей... Счастлив тот, кто любит Мать, и кто мирно прильнул к ее груди. Ибо Мать ваша любит вас, даже когда вы отворачиваетесь от нее. Велика ее любовь, выше горных высот, глубже морских глубин. И тех, кто любит Мать, она никогда не оставляет. Как курица защищает своих цыплят, а женщина - своего новорожденного младенца, так и Мать Всего Сущего охраняет людей от любой опасности и от любого зла... Слушайте меня, люди! Когда вы отринете злых демонов, обитающих в вас более, чем где-либо, и прекратите выполнять волю их, в тот же самый миг и дыхание ваше, и кровь ваша, и плоть ваша будут едины с дыханием, кровью и плотью Матери Всего Сущего, - и дух ваш сможет стать единым с духом великих, милостивых и совершенных богов. Ибо никто не может достичь божественного кроме как через Мать Всего Сущего".
   Мать Всего Сущего, говорилось далее в священных тексах, находится за пределами трех составляющих бытия - прошлого, настоящего и будущего или, по-другому, - желания, действия и реальности. Но это не надо понимать как отстраненность Матери от бытия, ибо она, Мать, также является и матерью этих трех составляющих...
   Тут Баира отложил таблицы и блаженно откинулся назад, на подушки лежанки. Простой и ясный текст священного писания всегда умилял верховного жреца и доставлял наслаждение, - да и как можно было не восторгаться столь доступным и предельно прозрачным изложением!..
   Отдохнув, верховный жрец продолжил чтение. В таблицах далее говорилось о втором пришествии Сына Солнца. Он будет преисполнен мудрости и великодушия, радости, знания обо всем на свете - обо всей вселенной с ее мирами, ее богами, добрыми и злыми демонами. Лучше всего, однако, он знает людей, он видит их насквозь; в таблицах так и было сказано: "знаток людей, непревосходимый". Понятно, что с таким знанием людей и с такой силой Сын Солнца во втором своем пришествии станет "укротителем буйных, а для всех прочих - учителем". Он преподаст всем людям наиглавнейший урок нравственности, - и не простой обыденной, а высшей божественной, которая "прекрасна в начале, прекрасна в середине и прекрасна в конце; она благая по смыслу и выражению, полная и законченная, совершенно чистая, ведущая к просветленному и безгрешному житию".
   С помощью своей чрезвычайной силы Сын Солнца разрушит все варварское и воровское и победит всех тех, кто творит беззаконие. Он восстановит справедливость на земле, и души живущих в конце эры Пятого Солнца людей пробудятся и сделаются чистыми, как горное стекло. Люди, претерпевшие подобное изменение, станут как семя для будущих поколений и положат начало рождению расы, которая будет следовать законам богов. В конце концов, люди и сами уподобятся бессмертным богам, - и тогда телесное существование людей прекратится, а их души, став легкими и совсем тонкими, поселятся между небом и землей. В созерцании богов они обретут истинное знание и блаженство и уже никогда не расстанутся с ними...
   Баира вытер слезы на глазах: сколь велика мудрость богов, сколь велика их милость к людям! Расчувствовавшись, верховный жрец долго вздыхал и бормотал что-то невнятное, глядя в потолок.
   Потом он взялся за последнюю таблицу из тех, что выбрал сегодня на прочтение, и по лицу Баиры пробежала тень. Эта таблица давно не давала покоя верховному жрецу, ибо ее текст противоречил текстам других таблиц. Священное писание обещало спасение людям, но в этой последней злосчастной таблице утверждалось, что они погибнут до единого человека, сгинет и Земля в том виде, в каком она была до сих пор. Собственно, гибель людей верховный жрец не считал чем-то необычным, - они уже гибли в наказание за свои грехи в предыдущие эпохи Солнца, - однако в таблице говорилось об окончательной и бесповоротной гибели всего рода людского.
   Сказано же было так: "Четвертого Ахаута Третьего Канкина прольется внезапный ливень, непременно прольется ливень... А затем опрокинутся небеса, опрокинутся на землю, когда четыре бога низвергнутся на них", - и смысл этого пророчества далее подробно разъясняли древние мудрецы. Четвертого Ахаута Третьего Канкина прольется не обычный ливень, но огненный, который сожжет всю растительность без остатка, превратит воды реки озер в пар, а над океаном поднимется такой густой туман, что земля покроется непроницаемым мраком. Спасутся лишь те люди, животные и птицы, которые укроются в глубоких пещерах, но и там многие умрут от жара и духоты. Оставшиеся в живых не успеют еще прийти в себя от ужаса, как зашатаются небеса и со страшным грохотом обвалятся вниз. Это произойдет от того, что четыре бога не удержатся на своих высотах, а низвергнутся на небеса, и небеса рухнут под их тяжестью. Почему же низвергнутся четыре бога, и какие это будут четыре бога? Те боги падут, которых перестанут чтить люди - умный поймет, о чем идет речь, говорилось в тексте.
   Когда небеса опрокинутся на землю, случится непоправимое. Все смешается, - вода, земля и воздух, - и не будет уже ни земли, ни воды, ни воздуха, но наступит Хаос, какой был до начала времен. В это время погибнут не только люди, но и все боги, потому что пропадет то, на чем основана их жизненная сила: не станет моря, - значит, не станет Бога Моря; исчезнут деревья, - значит, исчезнут Бог Леса и Бог Плодовых Деревьев; не будет земли и неба, - значит, погибнут Мать-Земля и Отец-Небо. В Хаосе останется лишь одна Мать Всего Сущего, для которой и Хаос - сущее, но она навеки замкнется в себе и больше ничего не сотворит...
   Баире всегда было жутко и тоскливо читать это пророчество, но он утешался тем, что в остальных таблицах о светопреставлении не упоминалось. Мучительно размышляя о причинах такого расхождения в священных текстах, Баира пришел к выводу, что древние мудрецы хотели, скорее всего, просто предупредить людей о последствиях неправедной жизни. Таким образом, конец света был вероятным, но не обязательным, ведь в других таблицах прямо было сказано, что люди поселятся между небом и землей, где и обретут блаженство в созерцании богов.
   Тем не менее, впечатляющая картина конца света по-прежнему не давала Баире покоя, сколько бы он не старался отыскать объяснение, почему такого не может быть. Теперь же, в нынешних обстоятельствах, сложившихся на острове, верховный жрец даже находил в этой картине некоторое утешение: что же, если люди не хотят следовать божественным законам, не хотят добра и справедливости, а вызывают злых демонов и подчиняются власти, воплощающей зло, - пусть наступит конец света.

***

   На острове знали много историй о любви. В одной из них рассказывалось, например, как девушка и юноша полюбили друг друга, их любовь росла и крепла, и вот наступил тот миг, когда юноша должен был впервые переступить порог дома, где жила девушка. Юноша постучал в дверь; девушка спросила: "Кто там?". Он ответил: "Это я", - и она не впустила его.
   Юноша пришел на следующую ночь и снова постучал. "Кто там?" - спросила девушка. "Это я", - ответил он, и девушка снова не впустила его.
   Весь день юноша мучился, не зная, что делать, размышлял, советовался с мудрецами... И вот, наконец, наступила третья ночь. Снова он постучал, и снова она спросила: "Кто?" Юноша ответил: "Это... ты". И тогда она впустила его к себе...
   Другая история гласила следующее. Жил когда-то на острове молодой охотник. Он был силен и красив, и многие девушки мечтали выйти за него замуж. Но охотник не обращал на них внимания, потому что сердце его было таким холодным, что в нем не мог зажечься огонь любви.
   Однажды, когда охотник шел по лесу, он увидел девушку, которая стояла у тонкого деревца.
   - Кто ты, и почему ты в лесу одна? - спросил охотник.
   - Я дух этого дерева, - отвечала девушка. - Ты всякий раз проходишь мимо, не замечая меня, а я трепещу, лишь только заслышав твои шаги. Я полюбила тебя так сильно, что меня не радует ни яркое солнце, ни теплый дождь. Посмотри, как сохнут мои ветви, - еще немного, и я погибну... Вот я и решила показаться тебе, ведь без твоей любви я все равно умру.
   - Но ты мне не нужна, - сказал ей охотник. - Я никого не люблю, и живу счастливо.
   - Как жестоки твои слова... Знай же, что ты погубил меня, - печально произнесла девушка. - Когда-нибудь ты вспомнишь обо мне, вспомнишь о моей любви, но будет уже поздно.
   - Посмотрим, - беспечно отвечал охотник. - Я слышал такое не раз от других, земных девушек, но никто из них до сих пор не умер.
   И юноша пошел дальше своей дорогой.
   Много дней он охотился, а когда направился обратно, в свою деревню, снова увидел то самое тонкое деревцо. Оно и впрямь засохло, хотя все остальные деревья украсились свежими побегами и листьями. Юноша подивился этому, но сердце его даже не дрогнуло, а придя домой он спокойно заснул, не думая о духе дерева, также как и о других несчастных девушках, которых заставил страдать от неразделенной любви.
   Боги были возмущены жестокостью и холодностью молодого охотника. Мать-Земля, прародительница всех богов, сказала: "Мир создан любовью, и мир держится любовью. Кто отвергает любовь, тому не место в мире. Пусть же этот молодой охотник, чья душа подобна бесчувственному камню, и станет камнем".
   Так и было сделано. Юноша окаменел, превратившись в утес. Ни травинки, ни деревца не росло на этом утесе, и ничто живое не приближалось к нему. Но утром, когда начинали петь птицы, цветы раскрывали свои бутоны навстречу солнцу, звери выходили из убежищ на божий свет, а люди с улыбкой начинали новый день, - на стенах утеса появлялись капли росы. Это были слезы юноши, которого так страшно наказали боги. Он хотел бы жить, радоваться солнцу и любить, как все живущие в мире, но не мог. Если бы кто-нибудь полюбил его, заклятие исчезло, - но кому нужен безжизненный камень?..
   В третьей истории говорилось о злом демоне, который воспылал адской страстью к юной девушке. Он хотел овладеть ее душой и ее телом, - а демоны очень искусны в этом деле, многих женщин погубили они, - но девушка не поддавалась ни на какие уловки. Сопротивляться демону ей помогала любовь. Избранником этой девушки был добрый и славный юноша, и не было для нее никого лучше его на свете.
   - Ах, так ты любишь его! - закричал однажды злой демон, потеряв терпение. - Не мудрено любить того, кто здоров и строен телом. А вот полюби-ка его такого!
   И демон наслал на юношу порчу, от которой тот стал сохнуть и чахнуть. Но девушка не оставила своего возлюбленного, она лишь спросила его:
   - Любишь ли ты меня, как прежде?
   - Да, - ответил юноша, - но ведь я теперь...
   - Молчи, - сказала она, - пока я нужна тебе, я буду рядом.
   Тогда демон поразил юношу слепотой, и тот совсем перестал видеть. Однако девушка и тут не покинула его.
   - Любишь ли ты меня? - спросила она.
   - Да, - ответил юноша, - но я даже не могу посмотреть на тебя...
   - Зато я тебя вижу, и ты так же прекрасен для меня, как раньше.
   Все более распаляясь злобой, демон принялся угрожать девушке, что он и впредь будет вредить ее возлюбленному.
   - Ты можешь искалечить его тело, - сказала девушка, - но пока бьется его сердце, в нем будет жить любовь; любовь, которая живет и в моем сердце. С этим ты ничего уже не сделаешь, потому что любовь победить нельзя.
   - Любовь живет в сердце? - прошипел злой демон. - Пусть же это сердце замолкнет навсегда!
   И в тот же миг дом юноши загорелся сразу со всех сторон. Напрасно девушка пыталась погасить пламя и спасти своего возлюбленного. Дом полыхал, как большой факел, а сзади раздавался дикий хохот демона.
   - Любишь ли ты меня, как прежде? - закричала девушка, надеясь, что юноша еще жив.
   - Люблю, - раздался в ответ его слабый голос. - Прощай...
   - Нет, я не отпущу тебя одного! - воскликнула девушка. - И в другом мире мы будем вместе, также как в этом, - и она бросилась в огонь.
   - Будь ты проклята! - завопил демон и лопнул от бешенства, ибо не мог перенести того, что любовь побеждает ненависть, а добро - зло...
   Эту историю часто вспоминала Парэ по вечерам, когда Кане уже спал, а она не могла заснуть. Их шалаш из ветвей деревьев и лиан, покрытый травой и широкими листьями, устланный внутри мягкими лепестками цветов, был хорош и удобен, но Парэ он перестал нравиться. Ее не покидали мысли о хаосе, воцарившемся на острове, о войне, которая, вероятно, уже началась. Наставления отца, его совет оставаться здесь, в ущелье, и ни в коем случае не возвращаться в Священный поселок, казались ей все более и более неубедительными. Как можно было жить в спокойствии, вдали от всех бед и несчастий, постигших остров, если она и была причиной этих несчастий! Парэ ни на одно мгновение не пожалела, что полюбила Кане, но она проклинала себя за то, что не вернулась к людям. Чем больше она размышляла, тем крепче становилось ее желание вернуться: вопреки словам Баиры, она надеялась, что ее возвращение восстановит порядок на острове.
   Парэ давно бы ушла из ущелья, но ее останавливала любовь к Кане. Что будет с ним? Он, конечно, пойдет за ней, и тогда его могут убить. Люди скажут, что Кане - главный виновник ужасного святотатства, он соблазнил деву, посвятившую себя богам. Парэ не помнила, чтобы когда-нибудь на острове случалось подобное, - но тем хуже для Кане, его поступок становился просто неслыханным по своей дерзости. Если бы Парэ могла убедить людей, что это только она виновата, а Кане всего лишь был очарован ею! Пусть покарают ее, а его простят!.. Но Кане, как быть с ним, он не согласится, чтобы она приняла всю вину на себя и понесла наказание... Как убедить Кане, - вот вопрос, который мучил Парэ, и она не находила на него ответа.
   Но напрасно Парэ полагала, что Кане спит и не слышит, как она вздыхает и ворочается по ночам. Кане притворялся спящим, а сам думал о том же, о чем и она, - только он себя считал единственным виновником несчастий, постигших остров. Точно так же, как Парэ готова была отдать себя на суд людей, это готов был сделать и Кане; точно так же, как Парэ удерживало беспокойство за судьбу своего возлюбленного, Кане не давали покоя мысли об участи своей любимой. Когда Кане слышал в ночной тишине тяжелые вздохи Парэ, то приписывал себе их причину: без сомнения, Парэ сочувствовала ему, сама не понимая, почему он переживает.
   В один и тот же день Кане и Парэ приняли одно и то же решение: уйти из ущелья незаметно друг от друга. Сердце Кане сжимала смертельная тоска, когда он представлял, что покинет Парэ, и, возможно, им уже не быть вместе в этой жизни; сердце Парэ разрывалась от невыносимой боли, когда она думала, как уйдет от Кане, может быть, навсегда. Утро этого дня нелегко им далось: Кане делал вид, что отправляется, как обычно, на охоту; Парэ говорила, что собирается приготовить сегодня необыкновенный обед. Однако оба они роняли слова невпопад и избегали прямых взглядов, а при расставании обнялись и застыли, скрывая друг от друга слезы на глазах.
   Покинув ущелье, Кане быстро пошел в сторону Священного поселка, но у большого поваленного дерева остановился, как вкопанный: старуха Кахинали сидела тут, будто поджидая его.
   - Остановись, Кане, Сын Большой Птицы, куда ты торопишься? - скрипучий голос безобразной старухи был исполнен иронии. - Подожди свою любимую Парэ, она тоже скоро будет здесь.
   - Кахинали, старая ведьма, зачем ты пришла? - вымолвил пораженный Кане.
   - А, ты узнал меня! - хриплый смех старухи смешался с кашлем. - Странно, мы никогда не виделись.
   - Есть ли хотя бы один человек на острове, который не узнал бы тебя? - сказал Кане.
   - Да, меня помнят, обо мне рассказывают и ко мне приходят за помощью в трудных делах. Ко мне, не к кому-то еще, - произнесла колдунья, осклабившись, от чего стала еще безобразнее.
   - Я не просил у тебя помощи и не прошу. Зачем ты пришла? - повторил Кане. - И почему Парэ должна, как ты говоришь, быть здесь?
   - Не торопись, Сын Большой Птицы; послушай меня, не торопись. Тебе не надо торопиться, у тебя еще есть время, - глаза старухи сверкнули. - Я тебе обо всем расскажу, - и как знать, не получишь ли ты помощь от Кахинали, даже не желая этого... Ты идешь в Священный поселок? Не ходи, не надо, - этим ты не остановишь войну. Вождь Аравак уже познал прелесть безграничной власти; его уже опьянил запах крови, и Аравак превыше всех богов почитает теперь Бога Войны. Ты не в силах ничего изменить, Сын Большой Птицы, - не думаешь ли ты, что твоя смерть что-нибудь значит для вождя Аравака? Раньше ты был нужен ему живым, чтобы начать войну, - а сейчас он принесет тебя в жертву богам, и это только поднимет дух его воинов. Твоя смерть укрепит Аравака, сделает его войско еще сильнее; ты умрешь для того, чтобы Аравак одержал окончательную победу. Ты хочешь умереть во имя победы вождя Аравака, Сын Большой Птицы? - старуха захихикала, прикрывая рукой беззубый рот.
   - Но разве у нас нет народного суда? Разве слова старейшин больше не имеют веса? - с возмущением спросил Кане.
   Старая колдунья так развеселилась, что даже подпрыгнула.
   - Народный суд? У народа нет нынче права судить. Народ отдал себя демонам, они и вершат суд. Ты отстал от жизни, Сын Большой Птицы, - если бы ты взглянул на лица судей, то увидел бы, как на них проступают демонические черты. Чего же ты хочешь от суда демонов, - правды и справедливости?.. А старейшины, - старейшины, ты сказал? О, они прекрасно устроились! Они так хорошо обслуживают демонов, что получают много больше, чем получали раньше, когда были связаны с народом. Слова старейшин по-прежнему весомы, но вес этим словам придается вождем Араваком. Тебя раздавят, Сын Большой Птицы, ты задохнешься под тяжестью слов... Я смотрю, ты растерян, твоя решимость поколеблена? Правильно, правильно... Не ходи в Священный поселок, я научу тебя, что делать. Слушай меня.
   - Я слушаю, Кахинали, но не думай, что ты меня убедила, - Кане презрительно прищурился. - Как я могу поверить, что ты желаешь добра мне и людям? Ты, которая всю жизнь сама служила демонам?
   - Ты умен, Сын Большой Птицы, тебя не обманешь, - вкрадчиво проговорила колдунья. - Если бы я была молода, я бы полюбила тебя. Не морщись, сын рыбака, ты не можешь знать, какова была моя любовь. Мужчины сходили с ума от моих ласк, исполняли все мои желания, становились моими слугами. Ах, если бы ты встретился мне тогда! Ты бы позабыл свою Парэ, - эту недотрогу, посвятившую себя богам.
   - Не смей так отзываться о ней! - воскликнул Кане с угрозой.
   - Хорошо, успокойся, - примирительно произнесла старуха. - Я вовсе не хотела обидеть твою возлюбленную. Речь у нас идет о другом: ты спрашиваешь, почему я взялась помогать тебе? Просто ты мне нравишься, Сын Большой Птицы. Нет, нет, не кривись, ты нравишься мне не как мужчина, - о мужчинах я давно забыла и думать, - ты нравишься мне как хозяин всего нашего острова. Ты удивлен? А почему ты удивляешься? Чем ты хуже Аравака и уж тем более его сына Тлалока? Ты достоин стать великим вождем, Сын Большой Птицы. Разве боги не показали свою благосклонность к тебе дважды, в важных делах? В первый раз, даровав тебе победу на празднике, а во второй раз, позволив увести посвятившую себя им деву? Это не просто так дается, сын рыбака, это знак судьбы, нити которой плетутся на небесах... И в третий раз боги будут милостивы к Сыну Большой Птицы: они помогут ему уничтожить Аравака и занять его место. Не ходи в Священный поселок, Сын Большой Птицы, иди к противникам вождя; они повержены, но не погибли, они готовы драться дальше. Твой приход воодушевит их; ты возглавишь войско и сокрушишь Аравака... Что я никак не могу понять, почему они сами до сих пор не пришли к тебе? После их поражения ты для них был бы спасителем. Впрочем, люди поразительно беспечны в своих поступках и постоянно упускают из виду главное: вождь Аравак, ведь, тоже не прислал еще своих воинов, чтобы схватить тебя. А может быть, боги отняли у него память? Поистине, ты - любимчик богов, сын рыбака! - колдунья разразилась лающим кашлем.
   Кане, дождавшись, когда она успокоится, сказал ей:
   - Напрасно ты стараешься, Кахинали. Ты называешь меня умным, а разговариваешь со мной, как с безумцем. Ты хочешь, чтобы я на жестокость вождя Аравака ответил еще большей жестокостью, чтобы я пролил больше крови, чем вождь, чтобы я внушил людям ужас, больший, чем Аравак, чтобы я проявил больше злобы и коварства, чем он - а так оно и будет, по-иному нельзя победить в этой неправедной войне. Но я не желаю быть злым, коварным и жестоким, и никогда не стану преклоняться Богу Войны. Демоны, которым ты так преданно служишь, не овладеют мною; у меня есть мои добрые боги, у меня есть мой народ, у меня есть моя любовь, моя Парэ.
   - Да, да, твоя Парэ, - перебила его старуха. - Так позаботился бы о ней: как считаешь, что сделают с девой, которая сначала посвятила себя богам, а потом предала их? Ты готов, как я вижу, погибнуть за людей, - а ее тоже обрекаешь на гибель? О, она умрет не сразу, - Аравак заставит ее долго мучиться, дабы показать всем, как он карает клятвопреступников и святотатцев! И отец ей не поможет: Баира ослаб настолько, что не сможет помешать вождю... Так ты отдашь свою Парэ в руки Араваку?
   - Но я надеялся, я думал... - растерянно проговорил Кане.
   - Ты надеялся, что она не узнает, где ты находишься, не забеспокоится, когда ты вечером не вернешься к ней, не побежит тебя разыскивать? - лицо колдуньи расплылось от удовольствия. - Ох, сын рыбака, я так давно живу на свете, что уже умерли все черепахи и попугаи, которые родились со мной в один день, но мне по-прежнему не скучно в этом мире! Да и можно ли скучать, видя, как человек усердно заделывает щели в стенах своего дома, чтобы спастись от сквозняка, но оставляет при этом настежь распахнутыми окна и двери. И так всегда, и так всегда... Ну, не смотри на меня с такой ненавистью, Сын Большой Птицы, пожалей старуху, не обращай внимания на ее болтовню! Что касается Парэ, знай, - ей известно обо всем, что произошло в Священном поселке в ваше отсутствие. Я не буду выдавать ее тайну, но кое-кто наведывал твою Парэ, - также как кое-кто наведывал тебя... Сегодня настало время вам обоим покинуть ваше ущелье; ты принял решение отдать себя на суд, и она приняла такое же решение, - а что тут удивительного, сердца влюбленных бьются рядом и в разлуке, - а уж когда они вместе, то наполнены одной болью и одной радостью... Ага, вот я слышу, как Парэ идет сюда. Я удаляюсь, Сын Большой Птицы, а ты обдумай все хорошенько. Хочешь верь, хочешь не верь, но ты мне нравишься, и я не хочу, чтобы Аравак убил тебя... Смотри, твоя Парэ бежит по тропинке, там, за кустами!
   Кане оглянулся, и в тот же миг уловил еле ощутимое движение за своей спиной. Он посмотрел на поваленное дерево, на котором сидела Кахинали: колдунья исчезла, но ему показалось, что над лесом вспорхнула черная птица. Кане потряс головой, чтобы избавиться от наваждения, - и еще через мгновение услышал голос Парэ:
   - Ты здесь? Как же так... А почему ты не охотишься?
   - Парэ! Моя Парэ! - вскричал он и заключил ее в объятия.
   - А я... Я хотела... Я собиралась... - жалобно залепетала она и заплакала.
   - Не говори ничего, я все знаю. Ты шла в Священный поселок, чтобы предстать там перед судом и тем самым окончить войну на острове, - сказал Кане, гладя и утешая ее. - Ах, Парэ, Парэ, на что же ты надеялась?
   - Но откуда тебе известно про войну на острове и про все остальное? - спросила она, утирая слезы.
   - Пусть это останется нашей маленькой тайной, - отвечал он. - Я знаю, что кое-кто наведывался к тебе, и могу сказать, что кое-кто наведывался и ко мне... Сегодня ты решила, что не можешь отсиживаться больше в ущелье, и я решил так же. Что удивительного, - ведь наши сердца наполнены одной радостью и одной болью.
   Парэ прижалась к нему и замерла.
   - Может, останешься? - сказал Кане, поглаживая ее волосы.
   - Нет, я с тобой, - возразила она. - Мы будем вместе, до конца.
   - Ну, до этого еще не скоро! - бодро произнес Кане. - Боги не дадут нам погибнуть. Ты, дочь верховного жреца, дева из Дома Посвященных, должна это понимать.
   - Я понимаю, - Парэ улыбнулась ему и крепко взяла Кане за руку. - Что же, пошли?
   - Пойдем, и ничего не бойся, все будет хорошо.
  

Каменные идолы

   Второй посев урожая был связан с очередными праздниками на острове. Их первые дни были посвящены воде. Плодородной земли на острове не хватало: большая его часть была покрыта лесами, прибрежные и центральные области занимали скалы и горы, а на остальной территории плодородные участки почвы чередовались с теми, которые состояли из песка и камней. Поля, поэтому, находились в разных местах, иногда в безводных; между тем, Бог Дождя имел капризный характер и поливал землю из своих небесных источников не сообразуясь с потребностями хорошего урожая. Островитянам приходилось брать воду из родников и ближайших рек, для этого существовали оросительные канавы. Но их приходилось постоянно поддерживать в порядке, так как они осыпались, размывались бурными дождями, а бывало, что вода просто уходила из родников, или быстрые реки вдруг меняли свои русла.
   Отсюда на острове существовал старый обычай: перед посевом второго урожая батата собираться соседям и помогать друг другу в ремонте старых оросительных канав или в сооружении новых. При этом каждый хозяин, к которому приходили на помощь, в благодарность устраивал угощение для соседей, - и оно перерастало в общий праздник, праздник воды.
   Распорядок его был следующий: вначале женщины приносили работникам разные легкие кушанья; хмельного не брали в рот до того, как выроют канаву. Когда она была выкопана, хозяин с молитвами отводил воду из источника на поле, - и лишь после этого все соседи, высказав хозяину поздравления и добрые пожелания, садились вокруг разложенных на земле скатертей с пищей и хмельными напитками. После пиршества юноши играли на флейтах из кости горного орла, а все остальные пели и танцевали.
   Праздник второго посева начинался после праздника воды. Рано утром люди собирались в гостях у какой-нибудь семьи, и женщины готовили в складчину обильное угощение, которое должно было показать, как хорош был первый урожай, и что того же ждут и от второго. Пока гости кушали, женщины бесшумно выходили во двор и с наполненными кувшинами залезали на крышу жилища или на стену ограды. Едва мужчины покидали дом, как женщины поливали их водой, - это должно было очистить земледельцев от грехов, без чего сажать батат было нельзя. Все селенье наполнялось смехом и весельем, особенно радовались дети.
   Облитые водой мужчины готовили мотыги, лопаты и грабли, а хозяин дома выносил поднос, наполненный перетертым бататом, и посыпал бататную муку на правое плечо старосты деревни, чтобы благополучие и счастье не покидали ее жителей. Затем все шли строем, храня торжественное молчание, на поля, а впереди шествовал староста, который нес в руках вылепленную из глины фигурку Матери-Земли. Ее помещали на особом столбе посреди полей, молились ей, просили о покровительстве, подносили дары, - и потом дружно приступали к посадке батата. Работа кипела и быстро подходила к концу; затем начинался праздник - вновь играла музыка, звучали песни, а танцы не прекращались до поздней ночи.
   Наутро после этого проходила последняя, заключительная часть праздничной церемонии, главную роль в которой играли женщины, являющиеся олицетворением великой силы плодородия. В этот день первыми пробуждались замужние женщины; в лучших нарядах, они шли к храму Матери-Земли в Священном поселке, или к деревенскому алтарю в селениях острова, и совершали жертвоприношение богине цветами. Женщины молили ее о продлении молодости, красоты, о достижении супружеского счастья и здоровых детях; по возвращении домой они получали подарки от своих мужей.
   В это же время девушки сходились вместе в одном из домов, чтобы погадать о замужестве. Каждая из девушек клала в кувшин какую-нибудь из своих безделушек, а другой кувшин наполняли перьями от рыжего петуха и белой курочки. Потом одной из девушек завязывали глаза, и она вытаскивала сперва чью-нибудь безделушку, а потом перышко. Если оно было белым, куриным, то владелица безделушки не могла рассчитывать выйти замуж в будущем году; если перышко было от рыжего петуха, то год обещал супружество.
   Девицы, на чью долю выпадало скорое замужество, хотели узнать, конечно, кто будет их суженым, поэтому продолжали гадание. На маленьких плоских камнях они ставили углем особую метку - точку, линию, кружочек, крестик, петельку, галочку и тому подобное - каждая из которых обозначала юношу, прошедшего обряд посвящения в мужчины и имеющего право жениться. Девушки запоминали, какая метка к какому юноше относится, затем снова клали свои безделушки в один кувшин, а камни с метками бросали в другой, - и предоставляли судьбе выбор женихов, вытаскивая поочередно свои вещицы и камушки с обозначением имен юношей.
   Надо сказать, что гадание на празднике второго посева было исключительно точным: многие из девушек выходили потом замуж именно за того юношу, за которого было предсказано; в частности, на предыдущем празднике Мауне, согласно гаданию, выпало выйти замуж за Капуну, - так оно и получилось.

***

   В Священном поселке праздник второго посева прошел на этот раз по-иному. Началось всё с того, что Аравак нарушил древнюю традицию, по которой вождь должен был накануне празднества принести жертву перед храмом Всех Богов, а после уйти домой, предоставив власть народу на все время праздничных дней.
   В этом году Аравак, совершив жертвоприношение, поднялся на помост посреди площади и уселся там на циновках, под навесом. По одну сторону от вождя встали старейшины, по другую - его сын Тлалок, который был облачен в богатую одежду, украшенную перьями, и имел головной убор из перьев птицы Моа: так доныне одевались только верховный жрец и великий вождь.
   Далее народу было объявлено, что Аравак и Тлалок при помощи старейшин будут руководить всеми празднествами; люди сперва удивленно переглядывались, но затем бурно выразили свой восторг. Он был искренним: действительно, кому же и распоряжаться на празднике, как не великому вождю, - победителю врагов, грозе злых демонов, защитнику народа, - и сыну великого вождя, плоть от плоти его, - да еще мудрейшим и опытнейшим старейшинам? Странно, что раньше этот праздник проходил иначе; странно, что вождь и его сын не участвовали в нем, - люди недоумевали, как это могло быть?
   При этом окончательно определилась роль верховного жреца Баиры; двусмысленное положение, которое он занимал в последнее время, принижение Баиры в ходе обряда поклонения Богу Войны и отсутствие верховного жреца при принесении в жертву пленников - наконец объяснились. Было сказано, что Баира общался с богами, и они указали ему, что старому и мудрому верховному жрецу следует обратиться исключительно к божественному, оставив суетные земные хлопоты и доверив совершение молитв и обрядов своему молодому помощнику.
   Оба они, Баира и его помощник, находились здесь же, - и тотчас верховный жрец передал своему помощнику некоторые важнейшие предметы, необходимые для совершения обрядов, а после обратился с кратким словом к народу. Баира напомнил людям, что верой и правдой служил богам в течение всей своей жизни, молил их о благополучии островитян и просил о защите от демонов. Если что-то получалось у меня не так как надо, простите меня, проговорил верховный жрец, - и глаза его увлажнились.
   Не удержавшись, Баира тут же поведал притчу, на которые, как все знали, он был большой охотник:
   - Послушайте, люди, историю о солнце в капле росы... Давным-давно к одному мудрецу, жившему на земле, пришел рыбак. "Не знаю, что случилось со мной, о, великий мудрец, - сказал он, - но я не хочу больше выходить в море: меня перестали радовать его просторы, не веселит свежий ветер, дующий в лицо, и не смешат танцы дельфинов около бегущей по волнам лодки. Однако и жизнь на берегу меня отталкивает. Что мне делать?". "Для начала приходи ко мне наутро на завтрак", - ответил ему мудрец. "Но я болен, о, великий мудрец, я не в состоянии ничего есть и пить! Еще один день, и я умру от тоски и отчаяния". "У меня есть целебный напиток для тебя", -- сказал мудрец и попрощался с рыбаком.
   Рыбак явился на следующее утро к мудрецу раздраженным, не надеясь особенно на помощь, но ожидая услышать длительные поучения.
   Мудрец поприветствовал своего гостя и пригласил в дом.
   Он усадил рыбака за стол и протянул ему пустую чашку. Рыбак в недоумении посмотрел на мудреца: "Но что это значит?". "Ты должен научиться пить из пустой чашки", - ответил мудрец. "Но я не понимаю", - все так же недоумевал рыбак. "Учись видеть смысл там, где другие ничего не видят, и ценить то, что для других просто не существует, - и ты избавишься от своего недуга. Тогда и в капле росы увидишь солнце".
   - О, люди! - продолжал Баира. - И я познал вкус отчаяния, но мудрые книги древних просветили меня. Истинно говорю вам, если человек не видит в капле росы солнца, то душа этого человека в опасности, ибо слепа она к тому, что озаряет ее и наполняет светом! И тогда демоны во тьме войдут в душу человеческую и завладеют ею. Люди, стремитесь к прекрасному, к вечному, к доброму даже в самом малом, потому что из малого складывается большое. И еще хочу сказать вам...
   Тут Аравак, настороженно слушавший верховного жреца, перебил Баиру:
   - А еще верховный жрец хотел сказать вам, что он всегда готов выслушать вас и поговорить с вами! Мы ценим его доброту, но не должны забывать, что он стар и болен... О, верховный жрец, наш народ благодарен тебе! Ты получишь от нас все, чего заслуживаешь; твоя старость будет окружена почетом и уважением... Проводите верховного жреца в его дом, - и да начнется наш праздник!

***

   В течение всех праздничных дней Аравак оставался с народом и только утром последнего дня, когда замужние женщины отправились в храм Матери-Земли, а девушки гадали о женихах, вождь удалился в дальнюю комнату своего большого дома и остался там наедине с Тлалоком.
   - Ты будешь на нашем острове первым вождем, которого не станут избирать, но признают его власть только потому, что он сын прежнего великого вождя, - говорил слегка во хмелю Аравак, скинув с себя праздничные одеяния и блаженно вытянувшись на толстых циновках, устилавших пол. - Я делаю всё, чтобы вышло именно так. Правда, наши враги еще живы, они прячутся в горах и рассчитывают отомстить нам за свое поражение, но Бог Войны поможет истребить их всех до единого. А после не пройдет и года, как на острове будут почитать и бояться великого вождя так, как не почитали и не боялись самих богов. Я покажу людям, что такое настоящая власть, они узнают, как тяжела и крепка ее длань., - и они будут рады этому, Тлалок, поверь мне! Ты заметил, как они радуются уже сейчас, едва ощутив крепость власти над собой? Запомни, Тлалок, люди слабы, они мечтают, чтобы ими управляли, - поэтому стоит им почувствовать истинную силу какого-нибудь человека, как они немедленно и охотно подчиняются ему. О, я давно это понял, - не зря же никто не осмеливался перечить мне за все годы моего правления! Будь и ты таким, Тлалок, не позволяй никому брать верх над тобой, хотя бы и в мелочах: Баира сказал правду - большое складывается из малого.
   Лицо Тлалока вдруг затуманилось.
   - Проклятый Кане! Проклятый сын рыбака! - злобно прошептал он.
   - А? Что ты сказал? Кане?.. А я ведь о нем позабыл, - недобро усмехнувшись, произнес Аравак. - До сей поры его появление у нас было нежелательно, - как бы мы с ним не поступили, всё было бы плохо. Но теперь - другое дело; теперь для еще большего закрепления своей власти нам необходимо казнить этого человека. Преступник, святотатец, смутьян - он стал причиной многих бед на нашей земле, и ныне сама справедливость требует, чтобы он понес кару. Его наказание послужит назиданию и устрашению всех, кто хотя бы в мыслях, хотя бы на мгновение усомнится в нас, поэтому казнь Кане будет долгой и ужасной, - ее запомнят навсегда. А его подругу, - деву, посвятившую себя богам, а потом предавшую их, - мы вернем тем, кому она должна принадлежать, то есть богам. Она станет нашей искупительной жертвой, и мы принесем ее особым, небывалым образом, - так чтобы жертвоприношение стало еще страшнее и необычнее, чем проступок... Я когда-то обещал ее отцу, Баире, что Парэ не пострадает, - но времена меняются, и слова, имеющие смысл вчера, делаются бессмысленными сегодня.
   - О, отец, ты воистину - великий вождь! - Тлалок, сидящий возле Аравака, склонился и поцеловал его руку.
   - Я знаю, - ответил Аравак на этот раз без тени улыбки. - А скажи мне, Тлалок, - прибавил он после короткой паузы, пристально глядя на сына, - хватит ли у тебя терпения дождаться, пока предки призовут меня к себе? Не захочешь ли ты стать вождем прежде, чем старость и болезни убьют меня? Сыновья всегда хотят оттеснить отцов, заняв лучшие места, а дом власти, который я строю, красив и притягателен, - не возникнет ли у тебя желание овладеть им ценой моей жизни?
   - Что ты, отец! - вскричал Тлалок. - Мне и подумать страшно, что когда-нибудь я лишусь тебя. Пусть боги даруют тебе долгую-долгую жизнь!
   - Когда-нибудь ты все равно лишишься меня, но если это произойдет слишком рано, то, боюсь, и тебе скоро придется последовать за мной в долину предков, - произнес Аравак, не отводя от Тлалока своего тяжелого взгляда. - Ты сейчас лишь моя бледная тень, - нравится тебе это, или нет, - и еще долго будешь тенью. Ты будешь ею многие годы даже после моей смерти, поэтому тебе нужно заботиться, чтобы у тени был хозяин, - ведь без хозяина она попросту исчезнет... Перестань хмуриться, Тлалок, я говорю это не для того чтобы тебя обидеть, я хочу предостеречь от опасности. Соблазны опасны для человека, нет ничего опаснее соблазнов, потому что они рождаются в нашей душе, исходят от нас самих, а борьба с самим собой - тяжелейшая борьба на свете, и мало кому удается одержать в ней победу.
   - Клянусь, отец, я буду твоим преданным слугой и верным помощником до последних мгновений твоей жизни! - горячо сказал Тлалок, вновь целуя отцовскую руку. - А когда наши предки призовут тебя в свою страну, я заставлю всех людей воздавать тебе уважение, подобно одному из богов. - Я знаю, что я сделаю! - закричал он, хлопнув себя по лбу. - Я прикажу, чтобы люди из камня сложили твое изображение, и чтобы оно было огромным, видным издалека.
   - Такое изображение лучше всего остального будет свидетельствовать о божественной природе власти и внушать трепет перед ней, - живо подхватил Аравак, приподнявшись с циновок. - Какая отличная мысль, - это боги вложили ее в твою голову, Тлалок!.. А может быть, и демоны, - тут же произнес Аравак со странным смешком, вспомнив старуху Кахинали. - Но не важно. Мысль хорошая, и знаешь, что еще надо будет сделать? Приказать, чтобы отныне и до веку всех вождей острова - меня, тебя, всех наших потомков - изображали в камне. И пусть эти изображения высятся вдоль пути, ведущего от входа в царство Матери-Земли к берегу морю, куда вступили в первый раз люди, прибывшие сюда с Сыном Солнца, и куда Сын Солнца вернется вновь. Все это будет означать, что вожди - дети Сына Солнца и посредники между ним и Матерью-Землей.
   - Отец, отец, как ты велик! - Тлалок в третий раз поцеловал его руку. - Живи вечно, без тебя мы все осиротеем.
   - Жить вечно я не буду, рано или поздно освобожу тебе место, - Аравак шутливо похлопал сына по плечу. - Однако тебе придется пока подождать: мы с тобой должны довершить начатое. Вот, я подумал, не пора ли снять запрет с вырубки леса на острове? Зачем нам столько лесов, - от них только один вред: они создают сырость, мешают передвигаться; в них прячутся злоумышленники. В то же время народу на острове все прибавляется: наши женщины плодовиты и рожают много детей. Значит, нам нужны новые поля для того, чтобы сажать больше батата, нам нужны бревна на постройку домов, нам нужна одежда из лубка. Хватит уже нам испрашивать разрешение на порубку каждого дерева!
   - Так, так, так! - вскричал Тлалок. - Сколько будет полей, сколько будет жилищ!
   - А насчет Кане...
   - Великий вождь, великий вождь! - послышался голос из передней. - О, помилуйте нас боги!
   - Кто там? - спросил Аравак, встав с циновки и поспешно накидывая верхнее одеяние. - Да входи же ты, - что кричишь, как помешанный.
   В комнату вбежал один из прислужников Аравака.
   - Великий вождь! О, боги! Это невозможно!..
   - Если ты не перестанешь кричать, я вырву тебе язык, - грозно произнес Аравак. - Говори внятно. Что произошло?
   - Женщины пошли в храм Матери-Земли молиться, - глядь, а он там ... - прислужник выпучил глаза и замахал руками.
   - Кто? Страшное чудище, злой демон, или сам зверь Рекуай? - с иронией спросил Аравак.
   - Хуже, великий вождь! Там порождение ада - Кане, а с ним Парэ, отдавшая свою душу нечистой силе. Наши женщины, как увидели их, так сразу и разбежались, - а я помчался сюда, чтобы доложить тебе, великий вождь!
   - Ты храбрый человек, - сказал Аравак, - я тебя награжу. Ступай, собери всех моих воинов, передай им, чтобы окружили храм Матери-Земли и выставили дозоры вокруг поселка. Я скоро приду.
   - Ну что? - Аравак поворотился к сыну. - Боги ли нам помогают, демоны ли, - не знаю, но ясно, что высшие силы - на нашей стороне.

***

   Аравак решил созвать народный суд для определения наказания для Кане и Парэ, потому что по такому важному делу именно народ должен был изъявить свою волю, а вождь и старейшины лишь выполнить ее. Из всех деревень, подчиненных Араваку, были вызваны в Священный поселок представители народа: каждому из них сообщили, когда явиться, и напомнили о святой обязанности судить честно и беспристрастно, сообразуясь с древними традициями и божественными установлениями.
   Капуна тоже был в числе вызванных на суд народных представителей. Пришедший в его деревню посланник Аравака вызвал там жуткий переполох - люди решили, что Капуна предстанет перед судом в качестве обвиняемого, наряду с Кане, а значит, и все они обвиняются в пособничестве святотатцу. Плач и вопли раздались в деревне, а бледный, дрожащий Капуна долго не мог понять, что от него требовалось. Но зато когда выяснилась, наконец, истинная цель вызова Капуны в Священный поселок, радости не было предела. Жители деревни стали наперебой давать своему старосте советы, как вести себя на суде, которые сводились к тому, что следует отнестись к Кане сурово и жестко, поскольку односельчане этого преступника в первую очередь должны были показать степень своего возмущения его неслыханным, злодейским поступком.
   Мауна хмурилась, недовольная недостаточно почтительным отношением жителей деревни к Капуне, но не прерывала этот поток словоизлияний: умная женщина, она понимала, что людям надо дать выговориться после испытанного ими испуга. Не пеняла она и мужу за то, что он допустил такое панибратство; напротив, вернувшись с ним домой, Мауна была ласкова с Капуной и принялась заботливо собирать ему одежду и еду для похода в Священный поселок.
   - Ты наденешь завтра все самое лучшее, из белого лубка дерева махуте, - сказала она Капуне.
   - О, эти наряды достались мне от отца, а ему от деда! - отвечал он. - Может быть, поберечь их? Когда еще нам разрешать использовать дерево махуте для изготовления одежды?
   - Скоро мы не будем знать недостатка в лубке, а также и в бревнах для постройки домов, - уверенно произнесла Мауна. - Разве ты не слыхал, что наш великий вождь Аравак вскоре снимет все запреты на порубку леса?
   - Слыхать-то, я слыхал, но можно ли этому верить? - протянул Капуна.
   - Не сомневайся. Великий вождь мудр и знает, что нужно людям. В самом деле, не глупо ли нам ходить полуголыми и жить в старых домах, когда на острове полно леса? Скоро мы ни в чем не будем знать нужды! - Мауна засмеялась от удовольствия.
   - Хорошо бы, - вздохнул Капуна.
   - Так и будет. Пусть боги во всем помогают великому вождю, пусть продлят они его дни! - воскликнула Мауна.
   - Пусть боги помогают ему! - охотно подержал ее Капуна.
   - Затем я приготовлю для тебя краску из сока растения, которое старухи называют "ти", - продолжала Мауна.
   - А это еще зачем?
   - Раскрасишь лицо, шею и грудь.
   - Но я же иду на суд, а не собираюсь отгонять злых демонов.
   - Вот именно потому, что ты идешь на суд, ты и раскрасишься. Пойми, Кане и Парэ предались демонам, и ты, раскрасившись соком растения, которое демонов отгоняет, тем самым покажешь всем, что для тебя нет сомнений в демонической силе Кане и Парэ. Не сказав еще ни слова, ты уже одним своим видом обвинишь преступников.
   - Как ты умна, - Капуна с уважением посмотрел на жену. - Я бы до этого не додумался.
   - Боги дали мужчинам силу, а женщинам - сообразительность. И еще много чего боги разделили между мужчинами и женщинами, чтобы не жили они порознь, а были вместе. Поэтому, когда муж и жена живут в любви и согласии, - вот, как мы с тобой, - они соединяют дары богов. Понял, глупенький ты мой? - Мауна потерлась носом о щеку Капуны.
   - Ты хочешь сказать, что у меня нет ума и нет сообразительности? - Капуна отстранился от нее.
   - Конечно же, есть, - Мауна положила голову к нему на плечо. - Ты очень умен, но твой ум - мужской. Мужчины думают по-иному, чем мы, женщины, и мир видят иным, чем видим его мы. В детстве мне всегда было смешно смотреть, как отец лепил кувшины из глины. Он брал кусок, примеривался к нему, разглядывал со всех сторон, нюхал и даже пробовал на вкус; затем долго размышлял о чем-то и только после этого начинал делать кувшин. Так вы, мужчины, относитесь и к окружающему вас миру: вы разглядываете его, примериваетесь к нему и пробуете на вкус, чтобы потом изготовить из него нужные вам вещи. Мир для вас - заготовка на будущее. Совсем не так оцениваем мир мы, женщины: нам надо, чтобы от него была польза сейчас, мы готовы взять то, что он нам дает, и приспособить это для себя; нам нужно взять от него необходимое для нас, нашего дома и нашей семьи... Понимаешь? Вот, объясни мне, например, зачем Аравак хочет покарать Кане, зачем устраивает суд над ним?
   - Ну, как это - зачем? - удивился Капуна. - Великий вождь заботится о порядке на острове, он защищает наши обычаи и наказывает преступников. Кане - преступник, поэтому вождь хочет наказать его.
   - Видишь, ты рассуждаешь по-мужски, то есть непонятно о чем! - улыбнулась Мауна. - А по-моему, суд над Кане нужен для того, чтобы мы стали жить лучше.
   Капуна изумленно уставился на жену.
   - Опять не можешь понять меня своим мужским умом? - спросила Мауна. - Ну, какой смысл и какой толк во всех законах, в наших порядках и обычаях, если они не служат нам? Много ли было проку во всем этом при прежних вождях? Да, мы почитали богов, соблюдали законы и обычаи, но жили-то не очень хорошо! Но при Араваке мы заживем по-другому: его порядки и законы в чем-то отходят, может быть, от божественных заповедей, - простите мне, великие боги, если я грешу, - но они принесут нам пользу. Мы получим новые вещи, новые одежды и дома - и не когда-то в будущем, а скоро.
   Знаешь ли, Капуна, мне кажется, что у великого вождя женский склад ума - ведь Аравак не придается бесполезным и бессмысленным мечтаниям, но примеряется, что можно взять от мира уже сейчас. Поэтому все женщины будут на стороне Аравака, поверь мне, и большинство мужчин тоже поддержат его, так как сами мечтают о том же, о чем мечтают женщины. Да что тут толковать! Даже враги Аравака выступили против него только потому, что завидуют ему и хотели бы оказаться на его месте.
   А твой Кане - просто безумный, я всегда тебе об этом говорила. Он свихнулся окончательно: мало того, что похитил Парэ, нанес оскорбление богам, бросил вызов вождю, - так еще и заявился в Священный поселок вместе с ней! Будь я великим вождем, я бы наказала их обоих так, чтобы все навеки это запомнили! И наши люди думают так же, - ты слышал, что они тебе говорили.
   Ты, смотри, не осрамись там, в Священном поселке, на суде, - будь потверже, покажи, что ты настоящий мужчина. Обещаешь?
   - Можешь быть уверена! - воскликнул Капуна. - В конце концов, я староста, я выражаю волю наших односельчан, и, к тому же, я люблю и уважаю нашего великого вождя, нашего Аравака.
   - Какой ты у меня молодец! Действительно, настоящий мужчина, - с гордостью глядя на мужа, сказала Мауна, - и вдруг схватилась за живот. - Ой-ой-ой! Он шевельнулся. Наш ребенок в первый раз пошевелился! Дай руку, положи сюда... Чувствуешь?
   - Шевелится, - подтвердил растроганный Капуна. - Ого, да еще как шевелится!
   - Ох, даже дыхание перехватило! - Мауна тяжело опустилась на скамью. - Будет мальчик, точно тебе говорю, мальчишки такие неспокойные... Ну, вот, Капуна, теперь ты должен заботиться о нас двоих - о своей жене и своем сыне. Не подведи нас, мы на тебя надеемся.

***

   Суд в Священном поселке начался в дни, когда дул пронизывающий южный ветер. Он дул раз в году, в течение нескольких дней, из неведомой страны, и был очень холодным, - должно быть, страна, где он зародился, не знала тепла и света.
   Небо было чистым и глубоким, солнце светило пронзительно ярко, но жар его не доходил до земли. Люди, собравшиеся на площади перед храмом Всех Богов, кутались в плащи и накидки, время от времени прикрывая лицо рукой, чтобы отогреть щеки и нос. Начало суда затягивалось, ожидание становилось невыносимым; когда, наконец, из дома Аравака появилась процессия, в толпе раздался облегченный вздох. Впереди шел сам вождь, за ним его сын Тлалок, затем молодой жрец, после них старейшины, а позади всех, в окружении воинов, - Кане и Парэ.
   В полном молчании процессия проследовала на площадь, и здесь взошла на приготовленную деревянную площадку. Воины вывели Кане и Парэ на середину, и, сойдя на землю, окружили площадку плотным кольцом. Тлалок, молодой жрец и старейшины уселись на приготовленные для них циновки, а вождь остался стоять.
   Ветер развевал перья на его богатом головном уборе, вздымал полы длинной роскошной накидки, сбивал набок висевшее на шее ожерелье из когтей орла и горных прозрачных камней, но Аравак стоял прямо и недвижно, не обращая на всё это никакого внимания. Известный всем тяжкий взгляд вождя был устремлен на толпу, и люди замерли, боясь пошевелиться.
   - Люди острова! Вы знаете, зачем вас сюда позвали, - загремел над площадью голос вождя. - Вот этот человек похитил Парэ, дочь верховного вождя, посвященную богам, и жил с ней, как со своей женой. Вот она также стоит перед вами. Мы не знаем, насильно ли он удерживал ее при себе, или она жила с ним без принуждения, но в любом случае совершено величайшее святотатство. Ярость богов уже обрушилась на нас: порядок на острове возмутился, нашлись люди, дерзнувшие бросить вызов нашим обычаям. Всесильный Бог Войны помог нам одолеть злодеев, но война не закончена, и сколько еще прольется крови, нам не известно. Не известно и то, удастся ли нам вернуть себе милость богов, простят ли они оскорбление, которое нанес им Кане! На ваш суд, люди острова, я отдаю его, и пусть ваше решение будет мудрым и справедливым.
   Толпа молчала.
   - Кто скажет первым? - спросил Аравак.
   - Старейшины! Пускай скажут старейшины! - раздалось на площади.
   Аравак посмотрел в сторону старейшин; один из них поднялся и выступил вперед.
   - Совет старейшин принял решение сразу после бегства Кане и Парэ. Об этом было объявлено на острове, - вы должны помнить, люди. Но скажу еще раз, здесь, на суде. Совет старейшин постановил, что преступление, совершенное Кане, должно быть строго наказано. Оскорбление, которое он нанес великим богам, должно быть отомщено. Только так мы можем вернуть себе милость богов, - проговорив это, старейшина вернулся на свое место.
   - Таково слово старейшин, - произнес Аравак, - а теперь пусть прозвучит ваше слово, люди острова. Говорите прямо и открыто, никто не пострадает за свою откровенность. - Кто еще хочет высказаться? - Аравак медленно обвел взглядом толпу. Люди застыли в неподвижности, никто не проронил ни звука; слышалось только завывание ветра да стук плохо закрытой двери в храме Всех Богов.
   - Великий вождь... - начал было говорить Кане, но осекся, потому что Аравак сурово оборвал его:
   - Тебе еще рано! Твое слово будет последним.
   На лице Кане отразились гнев и досада, но он сдержался и ничего не ответил вождю. С тревогой посмотрел он на Парэ - как она? Парэ улыбнулась ему, он улыбнулся ей в ответ, - и в это время раздался голос Аравака:
   - Пусть скажет староста деревни, откуда родом тот, кого мы судим. Иди сюда, Капуна!
   Кане вздрогнул и посмотрел на толпу. Из нее вышел съежившийся Капуна, его губы дрожали, а руки подергивались. На его обнаженной груди была раскраска, нанесенная соком растения "ти". Люди боязливо рассматривали эти магические узоры, ведь все знали, что такая раскраска наносится для отпугивания злых демонов, когда они совсем рядом.
   С трудом взобравшись на площадку, Капуна встал возле вождя, отвернувшись от Кане и Парэ.
   - Мы ждем твоего слова, - сказал Аравак.
   - Я - староста деревни, откуда родом Кане, которого мы сегодня судим, - начал Капуна. - Он вырос на наших глазах, а когда остался сиротой, мы всей деревней заботились о нем. Могли ли мы подумать, что он отплатит черной неблагодарностью не только нам, но и всем жителям острова? О, мы давно замечали за ним неладное! Он еще с детства завел дружбу с демонами, и они помогали ему во всех делах. Рыба сама шла к нему на крючок, лесные птицы сами лезли в силки; батат, который он сажал, давал небывалый урожай. Все свое время Кане проводил в недостойных забавах и колдовстве: учил кур говорить по-человечески, заставляя посуду петь и танцевать, принуждал женщин свистеть птичьими голосами и скакать по двору, морочил наших людей, превращаясь в дерево или камень, а то и просто летал по воздуху над деревней.
   Мы виноваты в том, что еще тогда не пресекли эти колдовские выходки, не обратились за помощью к великому вождю, совету старейшин и народному собранию. Но мы и представить себе не могли, до чего доведет Кане его дружба с демонами, - да и кто мог бы себе вообразить такое: похищение девы, посвященной богам, нарушение священных обычаев и вековых законов, внесение смуты и раздоров в мирную, спокойную жизнь нашего благословенного острова! Вот что может сделаться с человеком, который отдал свою душу злым силам, - какое это грозное предупреждение для всех нас!
   Мы, односельчане этого преступника, прокляли его и уже осудили. Я призываю и вас, люди острова, поступить так же. Преступления, совершенные им, столь велики, что за них не должно быть прощения.
   - Капуна, Капуна, что ты делаешь? - воскликнул Кане с горечью и печалью.
   Капуну передернуло, лицо его посерело, руки задрожали еще больше, и он звенящим голосом выкрикнул в холодную пустоту неба:
   - Я люблю наш остров и наш народ, я чту наши священные обычаи, я преклоняюсь перед нашими богами, - я жизнь готов отдать за всё это! Я...
   - Мы поняли тебя, Капуна, - перебил его Аравак. - Мы знаем, что ты верно служишь своему народу. Тебе есть что добавить? Нет? Тогда ступай; твое слово будет учтено судом.
   Капуна на негнущихся ногах стал неловко спускаться с помоста и упал бы, если бы его не подхватили люди, стоящие внизу.
   - Кто еще хочет сказать? - спросил вождь.
   Завывал ветер, стучала незакрытая дверь в храме Всех Богов, - люди молчали.
   - Хорошо, если нет больше желающих, пусть скажут те, кого мы судим, - так велит обычай, - Аравак взглянул на Кане. - Говори, теперь можно.
   Кане подошел к самому краю помоста и с жадным вниманием стал всматриваться в лица людей, стоявших внизу.
   - Говори, - повторил Аравак, и в голосе его прозвучала угроза.
   - За что вы судите меня и Парэ, люди острова? - спросил Кане. - Что мы сделали, в чем провинились перед вами? Разве можно судить любовь? Да, я полюбил Парэ, а она полюбила меня. Я полюбил ее с первого взгляда, как не любил никого на этом свете. Я умер бы, если бы она отвергла меня, и я готов был умереть, потому что сама смерть от любви к ней была бы для меня счастьем. Так я говорил Парэ при нашем первом свидании, и так оно и случилось бы, но великие боги вдохнули любовь и в ее сердце, и мы соединились - сначала душой, а потом и телом. В чем здесь грех, скажите мне? Ведь любовь - божественное чувство, и если боги позволяют нам любить, то могут ли люди противиться этому?
   Я слышал здесь разговоры о том, что демоны вселись в меня; мой бывший друг рассказывал всякие байки и тоже утверждал, что демоны овладели мною, - но вдумайтесь, жители острова, какой вызов богам бросают те, кто говорят такое. Неужели боги отдали любовь во власть демонам, или, может быть, демоны сильнее богов и сами отняли ее у них? Никогда мне не приходили в голову подобные мысли, но наслушавшись ваших разговоров, я мог бы засомневаться в милости или всемогуществе богов... Но, конечно, боги, а не демоны, соединили нас и защищали нашу любовь. А уж было в ней что-то демоническое или не было, - не знаю. Я уверен, что не было.
   Далее скажу вам, люди. Вы все время твердите, что Парэ - дева, посвятившая себя богам, и поэтому не имела права любить мужчину. А я, веря в богов, скажу вам, что если бы они хотели сохранить ее целомудрие, они бы его сохранили. Есть, ведь, другие посвятившие себя богам девушки, которым не суждено познать земную любовь. Их боги оставили для себя, но Парэ была предназначена для земной жизни. Так что же, мы опять будем сомневаться в божественном могуществе или станем сопротивляться божественной воле? В кого же вселились демоны - в меня и Парэ, или, все-таки, в вас?
   А еще Аравак сказал, что из-за меня и Парэ возмутился порядок на острове, началась кровавая война, и она будет продолжаться. Я не понимаю, как это могло произойти. Тысячу лет на нашем острове не было войны; случались споры, случались ссоры, но всегда находилось мирное решение. Что нам делить, из-за чего драться? У нас всего вдоволь; каждый человек может жить, как ему хочется, не нарушая жизнь других людей. И если наш с Парэ поступок возмутил одних, а у других, наоборот, вызвал сочувствие, - то разве это причина для войны? Можно было договориться, можно было устроить раньше этот суд, что идет сейчас, - и войны не было бы. Если мы с Парэ в чем и виновны, так это в том, что не пришли к вам сразу после того как осуществилась наша любовь, - но мы были уверены, что вы поймете и простите нас, а кроме того, мы были счастливы, мы жили в своем прекрасном маленьком мире, забыв о мире большом.
   Однако я думаю, что причина войны - не в нас. Бог Войны - чужой на нашем острове, его воскресили те, кто решил навязать нам чужие порядки и чужие обычаи. Я слышал, что у нас появились люди, которые хотят богатства и власти, и готовы во имя этого обирать и убивать других людей. Вот тут-то и надо вспомнить о демонах; вот таких-то предавшихся демоническому соблазну надо судить в зависимости от степени их вины. Вот такие люди опасны для нашей жизни, - а вы судите нас с Парэ, не совершивших ничего ужасного и ни в чем по-настоящему не виноватых.
   - Правильно! - послышался чей-то одинокий голос на площади. В толпе произошло движение: все старались разглядеть того, кто это выкрикнул, и одновременно испуганно косились на вождя.
   Аравак, хладнокровно слушавший речь Кане, не обратил ни малейшего внимания на крик на площади.
   - Мы выслушали тебя, сын рыбака. Теперь послушаем ту, которая раньше была девой, посвятившей себя богам, - сказал вождь.
   Кане отступил на пару шагов, и его место заняла Парэ. На ней было длинное нелепое одеяние из толстого, плохо обработанного лубка, волосы распущены, никаких украшений, - но она и в таком виде была очень красива. Лицо Парэ было милым и кротким, - казалось, что она стоит не перед судом, который решает жить ей или умереть, а вышла поговорить с добрыми друзьями, любящими ее, как и она их.
   - С раннего детства я служила богам, - сказала Парэ, и тихий ее голос удивительным образом был слышен всем людям. - Я думала, что так будет всегда, и не желала другой жизни. В наших храмах и святилищах мне было хорошо, я молилась там, а боги отвечали мне. Они были со мною ласковы, и я любила их всем сердцем. Земная любовь была мне не нужна; я не могла понять, почему все женщины не отдают себя богам, почему они стремятся к грубым мужским ласкам, предпочитая их возвышенной любви к божественному. Мужчины не вызывали у меня никаких чувств, я относилась к ним не лучше и не хуже, чем к другим живым существам: птицам, рыбам, бабочкам, деревьям и цветам. Я видела, как все живое ищет свою вторую половину и производит потомство, но мне было незнакомо это желание - оно было таким незначительным по сравнению с моим призванием служить богам.
   Так продолжалось до состязания на Празднике Птиц, где я должна была возложить венок на голову победителя. Им стал Кане, и я полюбила его сразу, с первого взгляда, - но не за то, что он победил, а просто моя душа устремилась навстречу его душе. "Это он", - услышала я голос свыше; дыхание мое перехватило, а сердце пронзила острая сладкая боль, от которой не было спасения. Весь мир исчез, остался один Кане; он теперь был моей жизнью, и без него я умерла бы.
   Больше я не могла служить богам, везде я видела только его, и думала только о нем. Я знала, что это тяжкий грех для девы, посвятившей себя богам; я молилась, чтобы боги избавили меня от этой любви, но мои молитвы были неискренними, потому что в душе я не хотела этого.
   Я призналась во всем моему отцу; он мудр и опытен в делах божественных и людских. Он назначил мне испытание: я должна была жить в пещере около Священного озера столько, сколько будет нужно, чтобы убедиться в силе своей любви или победить ее.
   Я старалась, - боги тому свидетели, - старалась терпением и самоотречением победить любовь, однако вышло иначе. Кане разыскал меня; он сгорал от любви так же, как я. Оставалась последняя надежда, что боги образумят его, но нет - они позволили ему быть возле меня, они вложили в его уста такие нежные слова, которые можно слышать лишь на небесах, - и настал миг, когда я не могла больше сопротивляться. Мы ушли из святого места, мы поклялись в любви и верности друг другу, мы стали мужем и женой.
   Я не была похищена, я добровольно пошла с Кане. Если вы считаете, что я совершила святотатство, осудите меня за него, казните меня, - но пусть моя смерть будет последней насильственной смертью на острове. За что вы убиваете людей, которые даже не знали о моем поступке и никак не помогали мне? Зачем вы воюете? Я долго служила нашим богам, однако среди них не было кровавого Бога Войны. Откуда он взялся, почему вы вдруг начали почитать его? Может ли бог хотеть истребления людей, может ли упиваться потоками крови? Наши боги добры: за тысячу лет они приняли от нас в жертву только девять человек, которые сами отдали себя на заклание во имя богов, - никого из них не принуждали расстаться с жизнью. Откуда же взялся этот ужасный Бог Войны? А может быть, он и не бог, а демон, притворяющийся богом? Демоны часто принимают облик высших существ, и за их льстивыми словами скрывается зло. Я читала об этом в наших таблицах с древними письменами, - будьте осторожны, люди!
   - Всё сказала? - спросил Аравак. - Мы, конечно, благодарны тебе за твои поучения, - дева, посвятившая себя богам, и отдавшаяся земному мужчине. Жаль, правда, что мы не услышали, раскаиваешься ли ты в святотатстве и оскорблении богов, - но хорошо, что ты напомнила нам о состязании на Празднике Птиц: сын рыбака действительно стал там победителем и был объявлен Сыном Большой Птицы. Тем тяжелее его преступление: Большая Птица выбрала его среди всех юношей острова, а он предал ее, нашу главную заступницу и покровительницу! Значит, ты и он - оба обманули тех, кто отметил вас своей милостью и кому вы должны были преданно служить.
   Вождь поправил свою накидку, развеваемую жестоким ветром, и обратился к толпе на площади:
   - Народ острова! Ты выслушал старейшин, верховного жреца, старосту деревни, откуда родом сын рыбака; ты выслушал и тех, кого мы обвиняем. Обычай соблюден полностью. Теперь тебе решать, народ острова, чего заслуживают преступники.
   Воины Аравака раздали всем, кто был на площади, по два камня - белый и черный. Потом молодой жрец прошелся с корзиной, и люди бросали в нее эти камни: белые камни за оправдание Кане и Парэ, черные - за их осуждение. Когда корзину вытряхнули перед старейшинами, оказалось, что она полна черных камней, среди которых был лишь один белый. Таким образом, Кане и Парэ были приговорены народом к смерти; старейшины утвердили этот приговор, вождь должен был исполнить его.

***

   Но наступило время, когда нельзя было казнить. После второго посева урожая, на целый лунный цикл на острове объявлялся строжайший запрет на убийство всего, что движется. Это были дни почитания Матери-Земли, а она не терпела убийств и кровавых жертв.
   Оставив Кане и Парэ под крепким караулом, Аравак решил начать то, что было задумано им с Тлалоком: приступить к изготовлению каменного идола, прославляющего вождя. Прежде всего, надо было проложить дорогу от Священного озера, где был вход в царство Матери-Земли, к берегу морю, куда должен был вернуться Сын Солнца. Для этого пришлось рубить деревья в роще у озера, нарушая заветы предков, но островитяне уже не считали это кощунством. Приступая к порубке деревьев с некоторой робостью, они вскоре приободрились и развеселились. С треском падали деревья, и люди встречали каждое падение радостными криками.
   Пока одна группа прокладывала дорогу, другая отправилась на Западную гору за большой каменной глыбой, из которой можно было вытесать изображение вождя. Отправившиеся туда мужчины побаивались старой колдуньи Кахинали, живущей на вершине Западной горы, однако Аравак вначале высмеял их, заявив, что это ребяческие страхи, затем сурово пригрозил, а в завершение дал им несколько своих воинов для охраны, - и мужчины пошли на эту гору.
   Пока тяжелую глыбу волокли через весь остров, в Священном поселке обсуждали, как приступить к работе над идолом. Конечно, изображение вождя должно было изготавливаться по тем же правилам, что и изображения богов, - о них же было известно следующее. Идолы эти были одухотворены: идол изготовлялся как раз для того, чтобы в нем пребывал определенный дух или бог. Человек не властен был, разумеется, над богами и духами, но он мог пригласить их поселиться в сделанных для них изваяниях, которые следовало устанавливать в местах красивых и отдаленных от суеты, чтобы боги и духи чувствовали себя там хорошо. В этом случае можно было надеяться, что они будут посещать сделанные для них изваяния, которые становились, следовательно, самым простым и естественным способом для связи человека с богами: это была как бы дверь, пропускающая в иной мир.
   Понятно, что дверь, куда бы она ни вела, а уж особенно дверь в иной мир, следовало изготавливать тщательно и в строго определенном порядке, - не случайно, идолы вытесывались молча, в тихом уединенном месте, без лишних свидетелей. При этом мастер считал удары и прикосновения резца к дереву: так идол Духа-Покровителя Домашнего Очага вырезался пятьюдесятью двумя прикосновениями резца - по числу недель в году. Дух-Хранитель Деревни высекался трехсот шестьюдесятью пятью ударами резца, - по числу дней. За каждым ударом стояло заклятие; если ошибиться в счете, сделать хоть один лишний удар - идол терял защитительную силу; если сделать меньшее число ударов - на эти дни или недели деревня или домашний очаг окажутся не защищенными. Ограничение на число ударов не позволяло создать идолов красивыми и совершенными, поэтому они выглядели грубыми и как бы плохо отесанными, но в действительности за этой кажущейся грубостью стояло великое таинство. Во время работы над идолом обычно происходило чудо: мастер начинал работать с бревном, но в какой-то момент работы к нему приходило ощущение, что он общается с богом, которому вырубает идол.
   Завершением работы была установка изваяния: множество людей приходило, чтобы передвинуть его на должное место. Несмотря на тяжесть идола, невзирая на препятствия на пути, люди тащили и тащили его туда, где ему было бы хорошо, и где богу было не зазорно посещать свое изображение. А все, кто участвовал в установке идола, могли рассчитывать на благосклонность изображенного в нем бога и покровительство в земных делах...
   Когда каменную глыбу с Западной горы приволокли к проложенной от озера до моря просеке, лучшие мастера Священного поселка пришли сюда и принялись за работу. Поскольку все было обговорено заранее, разногласия у них возникли лишь по одному поводу: сколькими ударами вытесать изображение вождя? До сей поры еще не было случая, чтобы идола ставили в честь человека; не было и опыта резьбы по камню. Понятно, что пятьюдесятью двумя прикосновениями резца вытесать это изваяние было нельзя - как из-за сложности работы с камнем, так и из-за уважения к вождю. В самом деле, что за изображение получилось бы из каменной глыбы после пятидесяти двух ударов; а с другой стороны, неужели вождь равнялся по своему положению только Духу-Покровителю Домашнего Очага, занимавшему не очень видное место в ряду прочих духов, не говоря уже о богах? Триста шестьдесят пять ударов больше подходили для идола вождя, но и тут были сомнения: таким количеством ударов высекался Дух-Хранитель Деревни, но ведь Аравак был хранителем всего острова?.. После долгих раздумий мастера пришли к выводу, что изображение вождя надо делать с помощью не менее тысячи ударов, так как до правления Аравака на острове прошла тысяча лет, и это время, как теперь всем было ясно, было ожиданием появления великого вождя.
   После того, как этот сложный вопрос был решен, работа стала быстро продвигаться; в ходе ее у одного из мастеров возникла прекрасная мысль - увенчать изваяние Аравака каменным убором, похожим на священное украшение из перьев птицы Моа, что будет свидетельствовать о божественном происхождении великого вождя.

***

   Между тем, минули дни почитания Матери-Земли, а вместе с ними был отменен и запрет на убийства. Аравак и Тлалок закрылись в дальней комнате дома вождя, чтобы обсудить, как казнить Кане и Парэ. Эта казнь должна была быть необыкновенной, невиданной, она должна была потрясти воображение островитян, дабы надолго вселить в их сердца трепет перед властью богов и властью вождя. Нужно было найти упоминание о чем-то подобном в древних таблицах с письменами, но Баира, умевший читать их, был тут не помощник. После вынесения приговора его дочери он затворился ото всех и не участвовал даже в церемонии почитания Матери-Земли.
   К счастью, молодой жрец тоже немного разбирался в письменах, и он представил Араваку и его сыну описание одной из казней святотатцев. Вкратце, в пересказе молодого жреца эта казнь выглядела так:
   "В стародавние времена одну девушку, совершившую святотатство, вначале на семь дней поместили в затвор, а потом водили от дома к дому, дабы все люди могли увидеть преступницу и выразить свой гнев и возмущение.
   Вечером люди собрались в храме крылатого Бога Мщения, плакали, молились и просили прощения за прегрешения. В полночь под музыку труб, флейт и рожков верующие отдали Богу Мщения свои подношения и вновь молили о снисхождении. Когда звуки музыки стихли, появилась колонна жрецов; в центре колонны находилась девушка, совершившая святотатство. Жрецы еще раз громко объявили людям, в чем ее вина, и прокляли преступницу от имени всего народа, - после чего, опрокинув ее на спину перед изображением Бога Мщения, отрезали девушке голову. Затем они собрали хлеставшую из горла кровь в большой горшок и обрызгали ею идола бога, стены храма и подношения верующих.
   С туловища девушки содрали кожу, и ее натянул на себя верховный жрец. В таком виде он появился перед собравшимися, которые занимались тем, что отплясывали под барабанный бой, - и присоединился к ним. Став во главе танцующих, жрец совершал магические телодвижения с быстротой, которую позволяла плотно облегавшая его тело липкая от крови кожа девушки".
   Выслушав этот рассказ, Аравак приказал молодому жрецу удалиться и взглянул на сына.
   - Что ты думаешь о такой казни? - спросил вождь.
   - Наши предки умели наказывать святотатцев, - ответил Тлалок.
   - Да, умели, - согласился Аравак. - Мы у себя на острове позабыли многие славные обычаи старины. Однако не вызовет ли подобное наказание отторжение у наших жителей? Не станут ли они проклинать нас за чрезмерную жестокость?
   - Но мы же сами хотели, чтобы казнь была жестокой, - и мы правы, отец! Пусть люди ужаснутся, пусть они трепещут перед властью богов и великого вождя! - возразил Тлалок. - Что касается отторжения, можешь быть уверен: его не будет. Кто-то скажет, наверно, что казнь слишком жестока, но таких будет немного; большинство станут наблюдать ее с тайным восторгом и долго еще будут смаковать подробности. Вспомни нашу битву с врагами: как нерешительно вышли на бой воины, как не хотели убивать, - и как быстро вошла ярость в их сердца, как безжалостны они стали! В каждой человеческой душе скрыто желание убийства, и нет ничего сладостнее, чем убивать, или видеть, как убивают.
   - Ты становишься мудрым, Тлалок. Ты будешь хорошим вождем, ты будешь великим вождем, - Аравак потрепал его по щеке. - Хорошо, ты меня убедил. Иди, скажи молодому жрецу, пусть он все приготовит для казни, даю ему два дня. Парэ будет первая, а Кане пускай посмотрит, как умрет его возлюбленная, а после настанет и его черед...
   В ночь перед казнью Священный поселок усиленно охранялся. Воины Аравака держали караулы возле погребов, где сидели Кане и Парэ, возле дома великого вождя, у храма Всех Богов, в котором должна была пройти сама казнь, на главной улице поселка, у всех входов в него и на окрестных холмах. Всюду горели факелы и костры, зажженные таким образом, чтобы в их свете одни караульные могли видеть других, и никто не смог бы пройти незамеченным.
   Отдельные дозоры были выставлены около жилища верховного жреца Баиры. Он не выходил из дома уже тридцать дней, и несколько раз к нему присылали людей, чтобы узнать, жив ли он и не нуждается ли в чем-нибудь, - ответ был один: "Мне ничего не надо. Я молюсь богам. Они пока еще не призвали меня в страну мертвых".
   Затворничество Баиры было на руку Араваку, он боялся, что верховный жрец может помешать казни своей дочери. Правда, у Баиры было много детей, рожденных от связей с женщинами острова, - однако всем было известно, что Парэ занимала особое место в сердце старика. Если бы Баира захотел помешать казни, вождю пришлось бы вступить с ним в открытое противоборство, а это было некстати. Поэтому к дому верховного жреца были приставлены старые проверенные воины вождя; им было дано распоряжение не выпускать Баиру ни при каких обстоятельствах.
   В этом Аравак совершил ошибку: старые воины с детства привыкли почитать и уважать верховного жреца, и мысль о том, что им придется силой удерживать его, была для них дикой и кощунственной. Когда вскоре после полуночи Баира вышел из дверей своего дома, воины встали было на его пути, но стоило верховному жрецу просто сказать им: "Дайте дорогу", как они подчинились. Впрочем, Баира не спешил уходить: он обошел всех воинов, читая слова молитв и произнося заклинания, затем дал каждому из них священного напитка, а в заключение размеренно и внушительно произнес: "Забудьте о том, что вы меня видели. Продолжайте исполнять свою службу, а если вас спросят обо мне, скажите, что я не покидал дома". "Да, верховный жрец. Мы не видели тебя, и ты не покидал дома", - как завороженные отвечали ему воины.
   Выйдя со двора, Баира направился по главной улице Священного поселка к погребам, где были заключены Кане и Парэ. На улице ему встретился патруль, но и эти воины не посмели перечить верховному жрецу, - тем более что он свободно шел по поселку, а значит, имел на это право. Выслушав заклинания и отведав священного напитка, они покорно повторили за Баирой: "Да, верховный жрец, мы не видели тебя. Мы никого не видели на улице".
   Погреба охраняли молодые воины из пополнения. Разглядев верховного жреца, они сперва растерялись, не зная, можно ли ему находиться здесь, потом хотели послать гонца к Араваку, но замерли, как вкопанные, когда Баира медленно проговорил: "Смотрите и слушайте, воины, - и пусть никто не произносит ни звука". Заклинания и напиток Баиры произвели на молодых воинов действие еще большее, чем на их старших товарищей: они попадали наземь и уснули непробудным сном, так что Баире оставалось только обойти их бесчувственные тела и отодвинуть засовы погребов - правого, где сидел Кане, и левого, где находилась Парэ.
   Оттуда пахнуло холодом и сыростью. Щурясь в непроглядную темь, верховный жрец негромко позвал:
   - Парэ! Кане! Выходите. Это я - Баира.
   - Отец! Это ты? - раздался после короткой паузы слабый голос Парэ.
   - Да, я. Выходи, у нас мало времени... Кане, где ты? Почему молчишь? - спросил Баира.
   - Они держат его связанным и с заткнутым ртом. Боятся, чтобы он не убежал и не подговорил стражников, - сказала Парэ, выйдя из погреба. Вдохнув свежего воздуха, она пошатнулась, и привалилась к двери, чтобы не упасть.
   - О, боги, что с тобой сделали! - Баира с ужасом рассматривал свою дочь, которая была похожа на бледный призрак ночи. - Сможешь ли ты идти?
   - Смогу, - Парэ улыбнулась и прижалась лицом к плечу отца. - Я знала, что ты меня спасешь... Но Кане? Помоги сначала ему.
   - Сейчас. На, выпей пока вот это, - Баира достал из-за пазухи маленький кувшинчик из синего прозрачного камня. - Два-три глотка, не более. А я спущусь за твоим Кане и освобожу его. Где факел?.. Я пошел.
   Через короткое время послышалось тяжелое дыхание, и Парэ увидела в глубине погреба своего отца, который одной рукой придерживал бесчувственное тело Кане, а во второй нес факел, освещая себе дорогу. Парэ, ощутившая после чудодейственного снадобья необыкновенный прилив сил, бросилась навстречу отцу и помогла ему вытащить Кане наверх.
   Переведя дух и вытерев пот со лба, Баира протянул дочери все тот же кувшинчик из синего камня:
   - Влей в рот своему мужу несколько капель. Держи Кане под шею, чтобы не подавился.
   Парэ исполнила все в точности; по телу Кане прошла сильная дрожь, он застонал, выгнулся и открыл глаза.
   - Кане! Мой Кане! - Парэ гладила его голову и плакала. - Ты жив!
   - Парэ? Ты снишься мне? - прошептал Кане, не понимая, где он находится. - Какой чудесный сон.
   - Дай ему еще несколько капель, тогда он окончательно придет в себя. Торопись, нам пора уходить, - сказал Баира.
   - Парэ! Так ты не снишься мне? - вскричал вне себя от радости Кане, глотнув снадобье. - Любимая моя, мы опять вместе? А, тут верховный жрец! Вот кому мы обязаны освобождением! О, Баира, у меня нет таких слов, чтобы выразить мою благодарность! О, верховный жрец...
   - После ты выразишь мне свою благодарность, - прервал его Баира. - Ты можешь встать? Тогда вставай и пошли. Воины, которые сторожили вас, скоро очнутся, и тогда нам всем несдобровать. Пошли же, я выведу вас из поселка так, что никто не заметит этого.
   Баира привел беглецов в укромную бухту у подножья прибрежных скал. Даже Парэ, родившаяся и выросшая в Священном поселке, не знала о существовании этой бухты, - и никто, видимо, не знал о ней, кроме Баиры. Самое удивительное, что здесь оказался плот с веслами и с парусом, а также с большим запасом еды и воды. Кто мог построить его и принести сюда все это? Парэ хотела спросить отца, но он покачал головой, запрещая задавать вопросы, и сказал:
   - Смотрите, небо бледнеет и звезды потускнели. Скоро взойдет солнце, и его лучи осветят один из двух ваших путей. Первый из них - на другую сторону острова. Там среди деревьев и камней прячутся враги Аравака, которые примут вас с радостью. Теперь, когда они разгромлены, вы - их надежда: пострадавшие от жестокости вождя, но спасшиеся от лютой смерти - вы будете живым примером, вдохновляющим людей на борьбу с ненавистным Араваком. Кто победит в этой борьбе, знают лишь великие боги, но если победа будет за вами, ты, Кане, сам станешь вождем, а ты, Парэ, будешь делить с ним власть, ибо все женщины острова с восторгом поддержат тебя. Однако власть ваша будет суровой, потому что демоны овладели душами людей, и вам придется сражаться либо с демонами, либо с людьми, а может быть, с теми и другими одновременно.
   Ваш второй путь - за море. Оттуда привел нас Сын Солнца, и туда он ушел от нас. Тысячу лет назад жизнь там была плохая, но за такое большое время, возможно, она наладилась. В древних таблицах написано, что за тысячу лет люди образумятся, познают добро и справедливость, и станут жить в прекрасном светлом мире, где вождем будет сам Сын Солнца. Кто знает, не попадете ли вы сразу в этот прекрасный мир, когда пересечете океан? Но попасть туда нелегко: четыре полнолуния добирались до нашего острова люди, ведомые Сыном Солнца; морские чудовища подстерегали их и немало людей погубили. Вы же отправитесь вдвоем, вам будет очень трудно; да и найдете ли вы прекрасный светлый мир по ту сторону океана? Не всё, записанное в священных таблицах, сбывается в срок, а люди - везде люди: у нас, на острове, ходили слухи, что на старых землях давно уже правят злые демоны, а может быть, даже зверь Рекуай.
   Но пора принять решение. Какой путь вы выбираете?
   Кане посмотрел на Парэ и прочел ответ в ее глазах.
   - Мы поедем искать счастье за океаном, - горячо произнес он. - Первый путь не для нас. Мы не будем бороться с демонами с помощью демонов; когда со злом борются злом, то где же здесь добро? Когда мы шли в Священный поселок, мы верили, что зло отступит, - теперь веры нет. Нам больше нечего делать на этом острове; пусть боги смилуются над его людьми, - а мы уходим отсюда навсегда. Прости нас, верховный жрец, если ты ждал иного.
   - Прости нас, отец, - повторила Парэ. - Наверно, мы просто слабы, чтобы жить в мире, полном злобы.
   - В ущелье, где вы прятались, растут нежные цветы, которых больше нигде нет на нашем острове. Они могут жить только в этом месте, на мягкой земле, защищенные от палящего жара и пронизывающего ветра. Разве они виноваты в этом? Ведь нежность так хрупка и беззащитна. А люди - глупцы; им бы беречь ее, но они насмехаются над нею... Зло может победить, но оно несет в себе смертельную болезнь, обрекающую его на гибель, - проговорил Баира, поглядывая на светлеющий горизонт. - Я одобряю ваш выбор, - и да пребудут с вами великие боги!
   - Отец! - Парэ бросилась к нему.
   Он обнял дочь, провел рукой по ее волосам и вдохнул их запах.
   - Теперь иди, - сказал он. - Когда взойдет солнце, ваш плот должен быть далеко в море.
   - Верховный жрец... Отец! Не беспокойся за Парэ: клянусь, что я не дам ей погибнуть, - сказал Кане, прощаясь с Баирой.
   - Я верю, - ответил верховный жрец и прибавил с легкой улыбкой: - Как никак, ты - Сын Большой Птицы и она уже не раз защищала тебя своим крылом.

***

   Солнце всходило над океаном. Баира всё стоял на берегу и смотрел на далекий уже парус, едва видный в сияющей лазури. Наконец, смахнув старческие слезы, он побрел по узкой тропинке, ведущей через расщелины скал наверх, к Священному поселку.
   Баира шел, опустив голову, поэтому вздрогнул от неожиданности, когда чей-то хриплый голос прокричал ему чуть ли не в ухо:
   - Ну что, верховный жрец, отправил в никуда дочь и зятя?
   Из-за громадного камня появилась колдунья Кахинали, непонятно как тут очутившаяся.
   Баира нисколько этому не удивился.
   - Уже пронюхала? - спросил он.
   - Как же, как же! - прокаркала старая ведьма.
   - Уж не пришла ли ты проститься с ними? - сказал Баира, безуспешно пытаясь изобразить насмешку.
   - Ты хочешь уязвить меня, верховный жрец? - Кахинали загородила ему дорогу. - Напрасно. Можешь верить или не верить мне, но эти молодые люди мне нравились. Они были просты и благородны, они смело шли вперед, - и, наконец, они не боялись любить и быть любимыми. На нашем острове все хотят любви, от мала до велика, даже вождь Аравак втайне хочет, чтобы его любили, - колдунья захихикала, - но никто не желает нести жертвы во имя любви, отдать за нее всё, что у него есть, даже самую жизнь. В результате любовь превращается в надрыв, вопли, слезы и стенания, - а то еще хлеще: принимает такой вид, что боги ужасаются, а демоны приходят в восторг. Давно я не встречала настоящей любви на нашем острове, поэтому Сын Большой Птицы и дева, посвятившая себя богам, были милы мне.
   - Ты говоришь о них в прошедшем времени, будто Кане и Парэ уже нет на земле, - мрачно заметил Баира.
   - На нашей земле их, конечно, уже нет, - и это к лучшему, - старуха осклабилась и отбросила с лица длинные пряди тонких волос, свисающие с полуголого черепа. - Они чужие в нашем мире, и ты сам это отлично знаешь. В ущелье, где они прятались, растут нежные цветы, которых больше нигде нет на нашем острове. Они могут жить только на мягкой земле, защищенные от жара и ветра, - ведь нежность так беззащитна и хрупка...
   - Ты подслушивала? - Баира взглянул в лицо колдуньи.
   - Я?! - изумилась Кахинали. - Да что ты, верховный жрец. Зачем мне подслушивать, когда я и без того слышу шорох травы на острове, шевеленье водорослей на дне океана и шум ветра в облаках? Тебе ли, верховный жрец, не знать, что весь мир находится в нас самих? Можно ли подслушать самого себя?
   - Пропусти меня, Кахинали, - сказал Баира, - я устал, я иду домой.
   - Так об этом-то я и собиралась с тобой потолковать! - колдунья даже взвизгнула от удовольствия. - Куда ты торопишься, верховный жрец? Зачем ты хочешь прервать свою жизнь раньше времени? Тебе ведь известно, что вождь Аравак не простит побега Сына Большой Птицы и девы, посвятившей себя богам. Вождь Аравак приготовил отличную казнь для них; какой урок для народа, какое зрелище для него! И вот ты, разрушивший планы вождя, явишься в Священный поселок с повинной, совсем как твоя дочь и твой зять! О, верховный жрец, как ты молод и наивен!
   - Нашла мальчишку, - пробормотал Баира.
   - Не обижайся. Я вдвое, а может быть, втрое старше тебя, но и я иногда ощущаю детские порывы, - а порой мне кажется, что я всё еще миленькая хорошенькая девочка, которой я была много десятков лет назад, - скрипуче рассмеялась старуха. - Не обижайся, верховный жрец, и послушай меня: не пытайся повторить поступок дочери и зятя. Как ты сам понимаешь, тебя не предадут всенародной казни, - тебя отравят или удавят тайно. Да, тебе надоела жизнь, тебе надоели люди, но надо ли кончать свое существование подобным образом, раньше срока? Не забывай, в загробном мире не будет многого из того, что есть в этом.
   - Пропусти меня, Кахинали, я устал, - упрямо повторил Баира.
   - Да, да, да, я так понимаю тебя! - торопливо проговорила старуха и зашлась в кашле. - Подожди, верховный жрец, не уходи, я еще кое-что скажу тебе, - Кахинали вцепилась своими корявыми пальцами в одежду Баиры.
   - Хорошо, я выслушаю тебя, - со вздохом произнес он, видя, что от колдуньи не отвязаться. - Но не думай, что твои слова имеют для меня значение.
   - Скажи вождю Араваку, что это я помогла бежать Сыну Большой Птицы и деве, посвятившей себя богам, - переведя дух, выпалила Кахинали.
   Баира взглянул в глаза колдуньи - они горели, подобно углям, и в них нельзя было ничего прочесть.
   - Зачем мне лгать? - спросил он. - Зачем возводить на тебя напраслину?
   - Да уж не для того, чтобы спасти твою жизнь ценою моей! - заклокотала старуха, смеясь и сдерживая кашель. - Ты мудр, верховный жрец, и я не собираюсь хитрить с тобою. Все просто, - очень, очень просто! Многие вещи, которые сегодня нам кажутся сложными, очень просты, если посмотреть на них из завтрашнего дня. Ты вот упрекнул меня за то, что я сказала о твоей дочери и твоем зяте в прошедшем времени, - но они, действительно, уже прошлое для нашего острова. А что у нас в настоящем? Аравак и его сын Тлалок. Теперь-то они легко справятся со всеми своими врагами и установят безраздельную власть над людьми.
   Ты слышал, конечно, о том, что лучшие мастера Священного поселка делают из камня большого идола, изображающего великого вождя? - Кахинали осклабилась, показав свой беззубый рот. - Вождь хочет быть подобен великим богам, а лучше бы даже превзойти их. Возможно, ему это удастся: Аравак давно правит, к нему привыкли, его боятся, и многие искренне уважают вождя. Но Тлалок никогда не добьется славы и могущества своего отца; сын вождя глуп, зол, мелочен, обидчив и болезненно честолюбив. Когда он станет вождем, люди вначале будут слушать и почитать его - из уважения к памяти Аравака, а также по привычке и под давлением власти - но скоро у Тлалока появится много-много сильных врагов. В конце концов, его свергнут, убьют или принесут в жертву богам, - и что тогда? Ни ты, ни я не можем этого предугадать... Может начаться страшная резня, после которой на острове никого не останется.
   Вот зачем ты нужен живым, верховный жрец, - именно тебе нужно уберечь власть от неразумных и гибельных поступков, ведь на твоего молодого помощника нет никакой надежды - он поет под дудку Аравака и Тлалока. Живи долго, верховный жрец, и спаси свой народ от гибели!
   - Ты обещала, что не будешь хитрить, но с каких это пор тебя беспокоит судьба народа нашего острова? - заметил Баира. - Разве ты отказалась от службы демонам, желающим зла людскому роду?
   - У нас с тобой разные понятия о добре и зле, и нам не договориться, - возразила колдунья. - Но в одном мы с тобою схожи: мы не желаем, чтобы люди погибли, - ибо если их не станет, то кто будет служить богам, как бы этого хотелось тебе, или демонам, как этого хотела бы я?.. Поэтому ты должен вернуться в Священный поселок, - но не с повинной, а как человек, раскрывший преступление. Ты должен вновь стать настоящим верховным жрецом, - таким, чтобы твое влияние было не меньше влияния Аравака; ты должен направлять вождя и его сына, не давая им совершать ничего, что имело бы ужасные последствия для людей острова.
   - Опять ты лукавишь, Кахинали, - не поддавался на ее уговоры Баира. - Если я спасу наш народ для того, чтобы демоны овладели им, то можно ли назвать это спасением? Люди отвернулись от богов, а значит, уже погибли; какая разница, когда они погибнут окончательно?
   - Ты ли говоришь такие жестокие слова, о, верховный жрец? - воскликнула старуха. - Разве ты можешь вот так вот, запросто, отказаться от борьбы за спасение людских душ? Давай сразимся - твои боги против моих демонов - и посмотрим, кто победит. Во всяком случае, твоя совесть будет чиста: никто, на земле и на небе, не упрекнет тебя в том, что ты сдался на милость врага.
   - И все-таки, я не пойму: тебе-то зачем это? Твои демоны и так уже почти победили, - сказал Баира, подозрительно глядя на колдунью.
   - Ладно, выложу начистоту. С тобой, действительно, нельзя хитрить, - старуха выпрямилась, усмешка исчезла с ее лица, а глаза яростно сверкнули. - Всё дело в этом "почти", - видишь ли, верховный жрец, на нашем острове еще сохраняются остатки божественного, еще есть люди, для которых боги выше демонов. О чем говорить, когда сам Аравак не решился полностью предаться демонам и сохранил культ богов. Сильные мужчины часто бывают слабы, как дети. Да, да, слабы, как дети, - так я и сказала вождю!..
   Впрочем, демоны не могли бы существовать в нашем мире, не будь на то позволения богов. Видимо, так и должно быть, чтобы люди выбирали между теми и другими, - и мне ли противиться предначертанному? Я не обманывала тебя, когда предлагала честную борьбу: пусть время решит, чей будет верх.
   - Но у тебя времени не будет, - возразил Баира. - Ты скоро умрешь: мне страшно представить, что сделает с тобой Аравак в наказание за побег Кане и Парэ, если поверит в твою помощь им.
   - Ну, ну, ну, верховный жрец! Теперь ты стал лукавить! - колдунья ехидно засмеялась, наклонившись и повернув голову набок. - Ты же понимаешь, что меня убить нельзя. Они будут думать, что это я горю на костре, а гореть будет старая коряга; они вообразят, что это меня скинули в пропасть, а полетит туда тяжелый камень; они увидят, как мое трепещущее сердце вынуто из груди, а это будет всего лишь сердце курицы! Моя смерть придет в свой срок, - и никто из людей не в силах приблизить его.
   - Хорошо, я тоже стану говорить с тобой откровенно, - взгляд Баира вдруг сделался тяжелым, - тяжелее, чем бывал взгляд вождя, - и старуха пригнулась и съежилась под ним. - Ты предлагаешь мне честную борьбу. Но разве честную борьбу ведут нечестными способами? Прежде всего, я должен буду обмануть Аравака: сказать ему, что ты помогла бежать Кане и Парэ. Он примет, конечно, мой обман, потому что это выгодно вождю. Получается, что Сын Большой Птицы и дева, посвятившая себя богам, воспользовались помощью старой колдуньи, верной служительницы демонов. Значит, правы были вождь и все, кто встал на его сторону: Кане и Парэ действительно отдали демонам душу. И наконец, если я останусь верховным жрецом, то тем самым окажу поддержку власти Аравака и Тлалока, освящу ее именем богов.
   Вот чего ты добиваешься, Кахинали, но не жди, что я предам моих богов. Наверно, я был не лучшим их слугой, раз допустил, чтобы на нашем острове творились такие вещи, но я до последнего дыхания не оставлю мою службу. Я пойду в Священный поселок, я расскажу, как и зачем я спас Кане и Парэ - и будь что будет! Пусти меня, старая ведьма, дай мне дорогу!
   Баира взял колдунью за плечи, отодвинул ее в сторону и зашагал по тропинке.
   - Глупец! Глупец! - завизжала Кахинали. - Наивный глупец! Все равно тебе не победить - верх будет мой, мой!
   Затем раздался звук, похожий на крик птицы, хлопанье крыльев, - и когда Баира оглянулся, за его спиной никого уже не было.
   Старик вздохнул, и продолжил свой путь.
  

Через триста лет

   Мелкая колючая трава лезла отовсюду: она покрывала заброшенные поля, прорастала через развалины хижин, густо устилала поверженные каменные идолы. Ее не было только в глубоких пещерах, где прятались люди от других людей, чтобы не быть съеденными ими. Здесь, в сырости и темноте, проводили они долгие часы, и чтобы скрасить свое унылое существование вполголоса рассказывали легенды о былом процветании острова.
   Когда-то, говорилось в легендах, остров не был таким пустынным, как сейчас: густой лес покрывал большую его часть, а в лесу росли чудесные цветы, которые были так красивы, что невозможно себе представить, - их аромат доходил до самого неба и услаждал великих богов.
   Множество птиц водилось тогда на острове, больших и малых, с красочным оперением и вкусным мясом, - а была еще такая птица, которая превосходила три человеческих роста, и мяса ее хватало на целую деревню. В море рыба ходила косяками, и ее вычерпывали корзинами, а речной рыбы было так много, что по ее спинам переходили реки вброд.
   Воды на острове было вдоволь: журчание ручьев и шум водопадов ласкали слух островитян, а Священное озеро было широким, как море, и не имело дна, - это уже позже оно обмелело настолько, что стало похоже на грязный пруд. Но в древние времена земля не знала недостатка во влаге; зеленели луга, и поля давали богатый урожай: дважды в год на них собирали сладкий батат. Не ведали островитяне, что такое голод, все были сыты и довольны, а жили они в просторных домах, построенных из толстых бревен.
   ...Но возгордились люди и отвернулись от богов, обратившись к демонам; зависть, жадность и жестокость пришли на смену благородству, бескорыстию и добру. Сильный стал помыкать слабым, хитрый - обманывать простодушного, злодеи торжествовали над добрыми людьми.
   Лес стал товаром, его срубили до последнего дерева; пересохли родники, ручьи, реки и озера; высохшая земля перестала приносить урожай. И вот тут-то демоны окончательно овладели людьми: злобу и ненависть вселили они в их сердца, брат пошел на брата, сын на отца; не было конца убийствам, а поверженных врагов съедали вместе с их женами и детьми. Власть вождей прекратилась; каменные идолы, сооруженные в их честь, были сброшены наземь и осквернены.
   Так остров превратился в пустыню, а те немногие люди, что выжили на нем, сделались похожи на трусливых земляных мышей, которые не смеют высунуть голову из своей норы...
   Боги были милостивы к нам, говорили рассказчики в заключение. Сын Солнца привел нас на землю, где царило изобилие, где тысячи людей, не зная нужды, могли бы жить тысячи лет. Нам нечего было бояться: ни голода, ни жажды, ни болезней, ни нашествий врагов. На нашей земле можно было не ставить стены, не ковать оружие, - и не надо было приносить жертвы Богу Войны. Но мы отвергли всё это, и боги отвернулись от нас, - вернут ли они нам свою милость, кто знает...
   Изредка, безлунными ночами островитяне робко пробирались к берегу моря, и молились о возвращении Сына Солнца, обещавшего когда-то вновь придти сюда. Но напрасно они ждали какого-нибудь знамения: пуста была мерцающая даль моря, пуста была бездна неба...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   76
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"