Галина Мария Семеновна : другие произведения.

Покрывало для Аваддона

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

   Мария ГАЛИНА
   ПОКРЫВАЛО ДЛЯ АВАДДОНА
  
   Она взяла с собой пластиковый мешочек с цементом, мешочек с хорошим, белым песком и пять кирпичей. А вы знаете, сколько весят пять кирпичей? Больших, сахарных, белых... Не каждый нынешний мужик поднимет. Но она справляется.
   Остальное - шпатель, лопаточку и тазик, который на самом деле был не тазик, а плоская жестянка с надписью "сельдь североатлантическая, пряного посола" должна была прихватить Августа.
   Сельдь - самая мягкая рыба. Потому что в ней два мягких знака, ну, вы понимаете.
   Сумки оттягивали обе руки, но правую сильнее, и оттого она припадала на симметричную ногу. Даже когда сумок в руках не было,она так и передвигалась - чуть скособоченно.
   Еще предстояло заехать на рынок, в хозяйственный ряд, и купить черную краску и растворитель. А шкурку должна была взять Августа. Если разбавлять как следует - хорошо ложится. Особенно там, где ограда сварена из рифленых железных прутьев - иначе, без растворителя, там и не закрасишь. Только краску изведешь.
   Еще она засунула в сумку веник. Он торчал оттуда, как букет.
   А список адресов должна была взять Августа.
   Августа вела все записи, ведала географией и бухгалтерией. Потому что она дотошная. И всю тонкую работу, требующую тщания и творческого подхода, тоже делала Августа. Обновляла надписи, например. А она, Ленка, производила первичную обработку. Лопату в руки - и вперед.
   ... Августа уже ждала у южного входа. Солнце начинало потихоньку припекать и на затылке у напарницы громоздилась бесформенная панама, отчего скрытое в тени лицо казалось загадочным и изможденным. В руке у нее пламенел реквизитный букет - не веник, самый настоящий букет, который клали на подотчетные надгробья, прежде чем сфотографировать результат работы.
   - Ну что же ты, - произнесла она укоризненно.
   - Краску искала, - говорит Ленка. - Ты же нитру просила. А там сплошь масло...
   Она опустила сумки на землю и перевела дух.
   Августа нетерпеливо переступила с ноги на ногу.
   - Пойдем, а то придется носиться по аллеям в самую жару.
   - Воду... - говорит Ленка, - водички бы набрать...
   - Напротив четырнадцатого участка есть колонка.
   - Ладно, - Ленка подгибает колени, подхватывает сумки и с натугой выпрямляется. - Кто у нас сегодня?
   - Гершензон. Четырнадцатый.
   - Ну, пошли.
   Они бредут по раскаленным аллеям, мимо сторожихи, которая дружески кивает им, увидев знакомые лица.
   - Много же у вас родственников, - сочувственно говорит сторожиха.
   - Да уж, - соглашается Августа.
   Сторожихе они по барабану, она живет с другого, но рано или поздно вполне можно напороться на конкурентов.
   У колонки Ленка останавливается, чтобы набрать воды в пластиковые бутыли и заодно побрызгать себе за шиворот. Над раскаленными плитами могил, над гранитом лопарская кровь и черным лабрадором плывет марево.
   - Ну где он, твой Гершензон Четырнадцатый? - устало спрашивает Ленка. - Долго еще?
   - Это у южной стены, - говорит Августа, вглядываясь в аккуратно вычерченный план, - пятая линия.
   - Ох, не люблю я этот участок, - говорит Ленка, - безлюдный он какой-то...
   - Зато тихо, - возражает аутичная Августа. - Тихо, спокойно...
   - Там пролом, в южной стене. И если через него полезут насильники, никто даже и не почешется...
   - Да кто на нас польстится? Ты только посмотри - мы же хуже попрошаек кладбищенских... морды в пыли, одежда в краске... в черной... Ты лучше смотри внимательней. Это где-то здесь.
   Этот участок особенно заросший и запущенный. Над ним витает кладбищенский дух запустения, материализуясь в сухом бурьяне и расползшемся колючем шиповнике.
   - Ага, - говорит Ленка, - вот и он. Гершензон Моисей Самуилович. Девяносто восьмой-восемьдесят восьмой.
   - Михаил Семенович, - уточняет Августа, сверяясь с гроссбухом.
   - А даты?
   - Даты те. Крепкий был старик. Но меня смущает имя.
   - Августа, - говорит Ленка, - обычное дело. Веяние времени.Не он первый.
   - Да, но они же ясно написали...
   - Они впали в маразм и забыли, как его звали на самом деле.
   Ты чего хочешь? Четырнадцатый участок. Пятая линия. Все путем. Доставай секатор. Будем прорубаться.
   ... Прореженный шиповник постепенно приобретает пристойные очертания. Ветки Ленка сносит на кучку в углу могилы. На руках у нее шерстяные варежки. Августа, присев на корточки, обновляет надпись колонковой кисточкой.
   - Ты прочла "Улисса"? - спрашивает она не оборачиваясь.
   - Нет еще, - виновато говорит Ленка. На самом деле она честно пыталась, но осилила два первых абзаца. Но ей неудобно признаваться в этом перед Августой.
   - Это великая вещь. - говорит Августа. - Великая. И великолепно структурирована. Столько аллюзий...
   - Ага, - Ленка нагибается за очередной охапкой. - Я обязательно.
   "Улисса" обсудить не получается, но Августа гнет свое, потому что обстановка располагает к задушевной беседе о высоком;
   - Давно хотела тебя спросить, Лена, каббала - это что такое?
   - Мистическое учение, - отвечает Ленка.
   - Без тебя знаю. Но что оно может? Конкретно?
   Ленке очень хочется проявить себя с лучшей стороны, но понятия о мистике у нее весьма смутные.
   - Ничего она не может, - говорит она наконец, - она это... дополнительная инструкция по чтению других священных книг, вот в этом роде. Потому что евреи они, знаешь ли, такие начетчики...
   - Чего?
   - Ну, она, каббала вроде инструкции по решению кроссвордов. Скажем, если взять каждую вторую букву каждого второго слова, то получится...
  -- Ага, - кивает Августа, - Ясно. А что?
  -- - Что - что?
   - Что получится-то?
   - Может, какие-то действенные пророчества. Полезные советы. Инструкции. Или, скажем, имя Бога.
   - А что, разве никто не знает имя Бога? Я думала, Ягве, там, то-се... Эло...хаим...
   - Это - не имя, - говорит Ленка, утирая черной рукой пот со лба. - Это - заменитель. Описывающее слово.
   - Приятно вас слушать, дамы, - говорит сторонний голос.
   Ленка подпрыгивает и выглядывает из кустов. Но сгорбленный человечек в кипе отнюдь не тянет на насильника.
   - Так редко можно услышать культурную речь, - гнет свое человечек. - и увидеть людей, которые чтят закон. Вон, дама, как и положено порядочной еврейке, с покрытой головой. - Он кивает на бесформенную панаму Августы. - А вы, - оборачивается он к Ленке,- постыдились бы, дамочка.
   Августа открывает и закрывает рот, но человечек уже удаляется странной подпрыгивающей походкой, то ли осуждающе, то ли одобрительно покачивая головой.
   - Пся крев! - говорит, наконец, Августа. - Опять... Я что, похожа на еврейку больше, чем ты?
   - Я похожа на негритянку, - говорит Ленка. - А ты приличная, аккуратная. Опять же, в панаме. Ладно, давай кончать. А то свет уйдет. Я кладу букет?
   - Валяй. И осторожно. Краску размажешь...
   Августа достает из сумочки фотоаппарат и делает несколько снимков - сначала крупный план, потом общий. Ленка льет растворитель на пальцы и тщательно протирает их ветошью, но ногти все равно остаются черными.
   - Мне тоже оставь, - говорит Августа, - а то, что студенты подумают?
   - Подумают, что ты красила, - отвечает Ленка.
   Солнечные лучи незаметно приобрели тоскующий багровый оттенок и дорожку между участками пересекли лиловые тени. Они идут
   налегке и даже не разговаривают, потому что нету сил.
   - Лена, - говорит Августа, - а если мы вылезем в пролом? Может, так ближе до остановки.
   - Нет, - говорит Ленка, деловито оглядывая задворки участка,- там - тупик. И потом...
   Она замирает с открытым ртом. Потом убито произносит.
   - Там...
   - Что - там?
   - Плита. Серая. Гершензон. Михаил Семенович.
   - Обычное дело, да? - спрашивает Августа.
   - Два! - трясет головой Ленка. - Два Гершензона. И даты...участок... Ты какую линию записала?
   - Пятую. - говорит Августа. - Пятую... или шестую... нет, пятую...
   - День работы! По пятьдесят баксов на рыло! Совершенно постороннюю могилу!
   - Ладно, - примирительно говорит Августа, - завтра придем. Этот Гершензон не так запущен, как тот.
   - Августа, завтра не выйдет. Завтра суббота.
   - Ну и что?
   - Ты представляешь, что такое суббота на еврейском кладбище? Тут же не будет ни одного живого человека!
   - Ну и что?
   - А то! Придется в воскресенье, что поделаешь.
   - В воскресенье, - возражает Августа, - у меня пересдача.
   - Брось, пожалей своих студентов. Поставь автоматом... И вообще - завтра я на концерт иду. На литературный вечер. Лохвицкая выступает. В дубовом зале.
   - Еще чего, автоматом... А что, Лохвицкая свои стихи читает?
   - Нет, чужие.
   - Повезло, - комментирует Августа.
   - Да как тебе сказать... Она поэта Добролюбова читает. Под белый рояль...
   - Ну, тогда не знаю, - теряется Августа.
   - Дамы? - раздается давешний голос, - прошу прощения... Где здесь четырнадцатый участок?
   То ли это тот посетитель, то ли уже другой... не разглядеть в сгущающихся сумерках.
   - Направо, - любезно говорит Августа.
   - Огромное вам спасибо...
   Человек поворачивается и медленно, неуверенной походкой бредет по аллее.
   До Ленки долетает тяжелая волна удушливого запаха.
   - Господи! - говорит она шепотом, - ты видела?
   - Что я должна была видеть? - в полный голос спрашивает Августа.
   - Он же весь синий!
   - Лена, - холодно говорит Августа, - ты сошла с ума.
   * * *
   - А она хорошо выглядит, - одобрительно говорит Сонечка Чехова.
   - Да никак она не выглядит, - говорит Ленка, - как обычно!Это коллективное внушение. Магия образа. Как выйдет, как охнет, как глаза закатит...
   - Брось, ты просто ей завидуешь, - говорит Сонечка Чехова, -Ты вон, тоже что-то там пишешь, а она Добролюбова читает.
   - Знаю я, почему она его читает...
   - Ты все сводишь к пошлости... А она - чистый, культурный человек. Ее имидж тебе недоступен. Вон, у тебя под ногтями грязь.
   - Это не грязь, - защищается Ленка, - это краска...
   - Какая разница? Тише, не мешай слушать.
   Вероника Лохвицкая выходит на возвышение. В воздушном лиловом платье, с вдохновенным бледным лицом стоит она рядом с белым роялем. Она глубоко вздыхает и по рядам проносится ответный трепет.
   - Комопозиция, - говорит она с придыханием.
   - Это не женщина, - шепчет поэт Добролюбов, ерзая на бархатной табуретке, - это Примавера...
   Девочка с телевидения берет на перевес камеру.
   ...мы вышли в сад, - задушевно, интимно начинает Лохвицкая и голос ее постепенно набирает силу, - и ночь текла меж нами...
   - Из какого сундука она извлекла это старье? - возмущается Ленка, - оно же нафталином воняет! Она же твои должна была читать...
   - Это и есть мои, - сухо произносит Добролюбов. - Лирический цикл.
   - Ох, я хотела сказать...
   - Да тише вы, - шипят сзади.
   - ...и страсть звенела стременами...
   Лохвицкая вдруг замолкает, и строго оглядывает притихший зал.
   - Паузу держит, - поясняет поэт Добролюбов.
   - Послушайте, - вдруг звучным артистическим голосом произосит Лохвицкая, - кто испортил воздух?
   Напряжение достигло высшего накала.
   - Но... - нерешительно бормочет Добролюбов.
   Лохвицкая упирает руки в бока и мрачно оглядывает зал.
   - Молчи, Додик. Кто пукнул, спрашиваю? Ах ты, фраер засраный, чем тут сидеть в приличном месте, воздух портить, поди, скажи спасибо своей маме, что она во-время аборт не сделала...
   - Но, Верочка...
   - Что - Верочка? Я уже тридцать лет Верочка.
   - Сорок пять, - машинально поправляет Добролюбов.
   Господи, думает Ленка, да что творится?
   - Занавес, - выкрикивает поэт Добролюбов, - скорее дайте занавес.
   - Господь с тобой, - говорит Ленка, - тут занавеса сроду не было...
   Лохвицкая тем временем продолжает возмущаться:
   - ... и ты, - это уже девочке с телевидения, - Чего вылупилась-то? Убери свою пукалку, пока я ее сама не убрала - ноги отдельно, объектив отдельно... Чего тут снимать? Как я стишки читаю? Да это не стихи, а дерьмо собачье. Додик на коленях умолял - прочти да прочти... Пишет сам не знает что, а я стой, читай...говнюкам всяким... да пошли вы...
   И она, надменно подняв голову, шествует между рядами к выходу. Все молча провожают ее глазами. Поэт Добролюбов делает неуверенное движение, точно собирается кинуться следом, но остается сидеть на месте.
   - У нее нервный срыв, - объясняет Ленке Сонечка Чехова.
   - Ты думаешь? А по моему, она еще никогда не была до такой степени нормальна. Просто, она нарушила конвенцию. Знаешь, иногда так хочется высказаться, ну, наболело....но что-то мешает... Потому что ведь тут кто-то действительно...
   - Я тоже почувствовала. Но я же об этом не говорю.
   - Ну, а она не выдержала. Может, ей мы все уже до такой степени опротивели...
   Ленку грызет непонятное чувство вины...
   * * *
   С утра прошел нежный осенний дождь и аллеи еще не просохли. Над асфальтом клубится легкая сизая дымка, тонкие серебристые нити плывут в воздухе - перелетные пауки запускают свои монгольфьеры. Ленку ничего не радует.
   - Опять все сначала, - вздыхает она. - Гершензон за Гершензоном... опять тащить эту тяжесть... корячиться...
   - Ладно, - говорит Августа, - все-таки последняя могила в этом сезоне...
   - По крайней мере с погодой повезло, - Ленка одобрительно оглядывает по-летнему буйную зелень, кое-где сбрызнутую желтым. - Уж лучше тут, на свежем воздухе, чем в институте гнить. А я боялась, мы сегодня не выберемся. Ты же говорила, у тебя студенты...
  -- А они не пришли, - отвечает Августа.
   - Это как? Никто не пришел?
   - Никто. непонятно... один позвонил вчера, что у него желудочное расстройство, у другого бабушка в больницу попала. С ветрянкой, представляешь? третья вообще... Слушай, а почему у тебя на щеке синяк?
   - Потому что я упала, - злобно говорит Ленка. - Чертов троллейбус - занесло на повороте, а я как раз в дверях висела. Вот я и выпала. Хорошо, куча листьев подвернулась. Я в нее и вмылилась.
  -- Повезло. - замечает Августа.
   - Можно и так считать, - неуверенно отвечает Ленка.
   Они движутся осторожно, поминутно сверяясь с планом. Наконец Августа решительно останавливается у покореженной ограды.
   - Это точно наш Гершензон? - спрашивает Ленка.
   - Уверена.
   - А может, опять?
   - Нет. Этот - наверняка наш. Смотри, как зарос. Этого тоже подстригать придется. Ну, ничего.
   Августа хозяйским глазом окинула запущенную могилу. Внезапно она напрягается и хватает Ленку за руку.
   - Смотри... что это там, под кустом? Приличные ботинки...
   - Августа, - тихо говорит Ленка, - это не ботинки. Вернее, ботинки. Но в них - ноги.
   - Может, это пьяный?
   - Даже если так... но это не пьяный. Августа, умоляю, пошли отсюда!
   Они разворачиваются и несутся по дорожке. Кусты у них за спиной шевелятся сами по себе.
   - Он нас преследует, - пыхтит Ленка.
   - Кто?
   - Тот Гершензон.
   - Брось, это паранойя.
   Наверняка паранойя, думает Ленка, но на обратном пути им не встретилось ни одного человека. Может, они с Августой каким-то образом ухитрились все перепутать и сегодня все-таки суббота? Нет, тогда бы главный вход был бы закрыт.
   - Что, - жалобно говорит она, уже оказавшись за воротами, - ну что мы ему сделали? Мы же убрали его могилу. Между прочим, задаром...
   - Лена, - устало говорит Августа, - мне это немножко тошно слушать. Ты, видите ли, паришь на крыльях воображения, а тошнит почему-то меня. Я все-таки математик, не то, что некоторые...с литературным уклоном... Логика должна быть.
   - Если следовать твоей прямолинейной логике, то у четвероногих должно быть по две жопы, - сердито говорит Ленка. Но ей тут же делается стыдно - вид у Августы сегодня какой-то особенно измученный.
   - Августа, что-нибудь не так?
   - Нет, - говорит Августа. - Нет. Ничего.
   Она явно мнется, потом все же решается:
   - Послушай, а что ты вечером делаешь?
   - Вроде ничего, - говорит Ленка.
   - Может, зайдешь ко мне? А я тебя чаем напою...
   Господи, да что стряслось-то? - думает Ленка - она же замкнутая, до ужаса просто.
   На всякий случай она забрасывает пробный камень:
   - А альбомы покажешь?
   У Августы неодолимая тяга к прекрасному и квартира у нее забита альбомами с репродукциями. Но показывать она их не очень-то любит, потому что все так и норовят ухватить нежнейшие типографские шедевры грязными руками.
   - Покажу, - покорно говорит Августа, и Ленка пугается.
   - Ладно, - говорит она, - договорились...
   * * *
   - Печенье возьми, - Августа пододвигает Ленке вазочку.
   - Да я уже, - мнется Ленка.
   - Ничего, - говорит Августа, - бери, бери еще...
   Господи, думает Ленка, я же сейчас лопну. Она кидает тоскующий взгляд за окно. Море неслышно, но как-то ощутимо дышит за двумя рядами пятиэтажек, гостиницей "Ореанда" и санаторием "Жемчужина Молдавии", за перистой листвой акаций и лапчатой - каштанов, мерцающая осенняя тоска переливается в теплом сумраке...
   - Так я пойду? - говорит она.
   - Посиди еще немного, - просит Августа. - Я тебе еще Модильяни не показала...
   - Да я его как-то...
   - Ну, Матисса... кстати, ты не знаешь, говорят, с Лохвицкой какая-то странная история вышла?
   - Ну, вышла, - неохотно говорит Ленка, перелистывая глянцевые страницы.
   - А что там случилось?
   - Да так...
   Вдруг Августа напряженно подняла голову и расширенными глазами уставилась во мрак за окном.
   - Ты что?
   - Ничего, - мертвым голосом произнесла Августа.
   И тут только Ленка услышала мягкий стук в дверь - старую, поцарапанную дверь, рядом с которой торчали проволочки от вырванного с мясом звонка.
   - Вот, - тихо сказала Августа, - вот он. Опять.
   Так значит, думает Ленка, прошлой ночью...
   Августа вцепилась в ленкину руку так, что у той побелели
   пальцы.
   - Кто это? - недоумевает Ленка.
   - Никто... потому что... этого нет... не может быть... Не открывай!
   - Да я и не собираюсь.
   Они застыли, молча, не отводя глаз от двери.
   Стук прекратился...
   - Царапается, - шепчет Ленка.
   - О, Господи! Нет...
   Тихие удаляющиеся шаги, молчание.
   - Августа, - наконец говорит Ленка, - а что, вчера тоже...
   - Не было ничего вчера! - кричит Августа. - Говорю тебе, не было! Ты это... заночуй у меня, ладно?
   * * *
   - А, привет, - говорит доцент Нарбут. - Чем обязан?
   - Я Августу ищу, - Ленка приоткрывает дверь и боком протискивается в щель.
   - Августа на занятиях. А ты мне Лотмана обещала.
   - Будет тебе Лотман, - Ленка садится на стул с рахитичными ножками, - Я тут подожду, ладно?
   - Ладно, - доцент Нарбут рассеянно складывает бумаги в стопку, - Что, опять могилки перекапывать? Говорят, на американскую клиентуру работаете...
   Нарбуту всегда все известно, потому что у него хорошие источники информации. Но никто не знает, какие именно, потому что он своих информаторов не выдает.
   - Бывает... - говорит Ленка.
   - И как же вы так прислонились? Наверняка та, черненькая, которая с тобой на курсе училась, а потом в Штаты дернула... Небось, с ее подачи...
   - Если знаете, зачем спрашиваете?
   - Так, проверяю одну гипотезу. До чего мы докатились, а? Доцент наук, могилки за эмигрантами убирает. Раньше мы были за железным занавесом, как за каменной стеной, а теперь - на тебе, пожалуйста! Любой космополит может тебя на кладбище отправить! Сходи-ка, юноша - это он уже заглянувшему в дверь унылому студенту, - позови Пшебышинскую.
   - А она уже сама сюда идет, - мрачно говорит студент. - занятия отменили.
   - Это еще почему?
   - Бомбу подложили. Всеобщая эвакуация.
   - Бомбу, наверное, второму курсу подложили, - говорит доцент Нарбут, - у них как раз пересдача. Эй, что с тобой?
   Вдоль стены тянется ряд портретов - мрачные братья-близнецы в наглухо застегнутых сюртуках, последние в ряду - в пиджаках и при галстуках.
   - Кто это? - тихо говорит Ленка, - вон там, пятый слева?
   - Это... - приглядывается Нарбут, - да черт его знает, все они на одно лицо. Математики...
   - А, это ты, - говорит, влетая в комнату, Августа. Она уже оправилась от вчерашнего потрясения. На ней потрясающий замшевый пиджак и очень элегантная юбка.- Ты слышала про бомбу? Занятия отменили. Пошли в Пале-рояль, там сейчас музыкальный праздник какой-то. За одно и кофе попьем. Да что это ты, в самом деле?
   Ленка стоит с раскрытым ртом и тычет пальцем в табличку под портретом.
   - Гершензон, - говорит она. - Гершензон, Моисей Самуилович.
   - Самойлович, - поправляет доцент Нарбут.
  -- Один черт. Августа, говорю тебе, это он...
  -- - Брось! Мало ли в Одессе Гершензонов...
   - Даты... даты смотри! Все сходится!
   Строгий старик в ермолке укоризненно смотрит на нее.
   - Ты что, - спрашивает доцент Нарбут, - нашла пропавшего родственника?
   Ленка тихонько качает головой.
   - Послушай, - говорит она наконец, - а он всегда тут висел?
   - Не помню, - неуверенно говорит Августа, - кто же смотрит на портреты?
   Ленка приподнимает пыльную раму. Под ней ярко-розовый квадрат обоев.
   - С незапамятных времен... - бормочет она, - надо же...
   - Послушай, Юра, - Августа оборачивается к Нарбуту, - кто это, не знаешь?
   - Понятия не имею, - холодно говорит Нарбут.
   Ленка тянет Августу за рукав.
   - Выйдем... - говорит она шепотом.
   Они оказываются в полумраке коридора, в стрельчатое окно заглядывает зеленое дерево.
   - Ты чего? - спрашивает Августа.
   - Врет. Он знает. Он всегда все знает.
   - Тогда почему не говорит? Что, личность какого-то настенного Гершензона такая потрясающая тайна? Вот же он, висит, на всеобщем обозрении...
   - Так ли уж на обозрении... - сомневается Ленка. - Что ж мы его раньше не замечали?
   - Опять за свое, да? Он что, по твоему, сам тут повесился? Снял со стены я не знаю, Гаусса, и повесился?
   - А ты можешь дать гарантии, что это не так?
   - Я даю гарантии только нормальным людям, - холодно говорит Августа.
   - Это ты своим студентам скажи... Ты вот что... Сколько у тебя при себе денег?
   - А тебе какое дело?
   - А такое. Давай сюда. Все давай...
   - Лена, ты точно сошла с ума. - шипит Августа, покорно выбирая из бумажника радужные купюры.
   - Вот... видишь, я свои докладываю. Все, какие есть. - Ленка пересчитывает наличность. - Достаточно. Пошли. Говорить буду я. А ты молчи. Молчи и кивай.
   Они вновь входят в комнату. У Августы лицо вытянутое, Ленка сохраняет фальшивую жизнерадостность.
   - Юрий Игоревич, - говорит она несколько заискивающим голосом, - Мы тут с Августой подумали... раз бомба, чего тут сидеть...
   - Да она не взорвется! Я уже столько таких бомб пережил...
   - Как знать, - загадочно говорит Ленка, - Но я бы на вашем месте все же переждала где-нибудь в безопасности. Скажем, на Гоголя - там такое хорошее кафе, на Гоголя. Интеллигентные люди туда ходят.
   - Тоже мне, нашли безопасное место, - в глазах Нарбута появляются проблески интереса, - там недавно на одного интеллигентного человека кусок штукатурки упал. Потом, пиво там никуда... житомирское пиво. Житомирцы им оптом, за бесценок свою бурду сбывают.
   - А мы не будем пиво. Мы будем коньяк. Верно, Августа?
   Августа молча кивает.
   - Я угощаю.
   - Ты что, наследство получила? - удивляется Нарбут.
   - Нет... я получила послание... Так пошли?
   - Ну что с вами поделаешь, - говорит доцент Нарбут.
   * * *
   - С другой стороны, - говорит доцент Нарбут, - если взять например Хайдеггера...
   - Не надо, - говорит Ленка.
   - Или Шестова. Вот он пишет - "Метафизика есть взвешивание вероятностей". Как вы думаете, дамы, а вдруг кроме доходящей до нас действительности существует еще одна, хаотическая и не знающая закона?
   - Это вы бросьте, - говорит Ленка, - Материя есть объективная реальность... ик... суче... существующая сама... ик... по себе...
   - Это идеализм, Юра, - укоризненно произносит Августа. - Лена, тебе хватит.
   - Идеализм? А зачем это вам, скажите на милость, срочно понадобился Гершензон? Только честно?
   - Он нам не нужен, - говорит Ленка. - На фиг не нужен. Это мы... ик... ему зачем-то срочно понадобились. Верно, Августа?
   Августа молча кивает.
   - Убр... надо было убрать могилу Гершензона. Мы и убрали. А их оказалось два.
   - Кого?
  -- Гершензонов. Пошли убирать второго Гершензона и...
  -- - Погодите. У вас что, общество друзей мертвых Гершензонов?
   - Да нет же. Один был ошибочный. Но ведет себя так, как будто он и есть правильный Гершензон...
   - Она хочет сказать, что против нас ополчилась эта самая объективная реальность, - пояснила Августа.
  -- Будь на моем месте кто-нибудь другой, - сказал доцент Нарбут, - он бы уже вызвал санитаров. Но поскольку объективная реальность, девочки, отнюдь не всегда материя, я вам, в общем-то, верю. Еще коньяк, Люсенька. Да не переглядывайтесь, теперь плачу я. Так вот... Гершензон... не нравися мне, что у них тут темно-вато... Гершензон эмигрировал из Праги в тридцать девятом. В страну советов. И его, заметьте, не посадили. Как вы думаете, почему?
  -- - Их человек, - уверенно говорит Августа.
   - Я этого тебе не говорил. Но очень, очень толковый математик. Еще Бар Хилел на его работы ссылался... Одно меня только смущает... откуда у него могила? Он же не умирал. Он просто отошел от дел.
   Тусклый свет под потолком мигнул. Ленка затрясла головой.
   - Что? - переспросила Августа.
   - А я что-то сказал?
   - Про то, что он... - она с трудом выговаривает, - не умер.
   - Да в жизни я такого не говорил. Но лично я на похоронах не был.
   - Юра, но ведь это совсем недавно было... Лет десять назад, не больше...Ты же в месткоме тогда был... или в профкоме.
   - Да он к тому времени уже четверть века, как в институте не появлялся. Хоть и числился. И в институтских сборниках публиковался - Дополнение к теории множеств, например... Жил затворником, никого к себе не допускал. Мы и пропустили похороны - не знали... Говорят, за гробом шли два каких-то цадика из синагоги, и все. Нет у него родственников. И если вы надеетесь слупить с кого-то бабки за то, что лопухнулись и подчистили его могилку, то ничего вам не обломится.
   - А на что... - убитым голосом произосит Ленка, - на что же нам надеяться?
   Доцент Нарбут поглядел на нее очень внимательно.
   - Мне кажется, я вас понял. Так вот... Есть такой Боря. Он тоже бывший математик. И тоже отошел от дел. Теперь пишет историю синагоги. Рукописи, архивы... Попробуйте к нему. Только он никого к себе не допускает. Он даже из дома не выходит. И говорят, - голос его упал до шепота, - говорят, что он никогда не раздергивает занавеси. Не срывает покровы, одним словом.
   - Если он никого к себе не допускает, - резонно замечает Августа, - то что он, извиняюсь, жрет...
   - Если бы он совсем никого к себе не допускал, он бы уже стал чистой сущностью. А он пока еще физическое тело. К нему ходит Генриетта Мулярчик. Знаете такую?
   - Кто же ее не знает. Но она странная немножко.
   - Он тоже. Он - ее кузен. Так что попробуйте через Мулярчик. Найдите к ней подход. Только учтите - я вам этого не говорил.
   - Почему?
   - Этого я тоже сказать не могу. Но он общается с миром только через Мулярчик.
   - Что он о себе думает? - вдруг возмущается Августа, - он кто?!
   - Никто... тень во мраке... Через Мулярчик, Лена.
   - Ик...
   - Ей пора на воздух... - виновато говорит Августа.
   Доцент Нарбут широким жестом взмахивает Ленкиной курткой. Какое-то время они балансируют - он пытается прицелиться, а Ленка - попасть в рукава. Наконец, совместными усилиями им это удается, но куртка почему-то все равно сидит перекошенно.
   На улице почему-то уже темно. Темнота невнятная, какая-то мутная, фонари плавают в ней как рыбьи глаза...
   - Августа, - стонет Ленка, - мне плохо...
   - Меньше пить надо было, - зловеще говорит Августа.
   - Если бы я не пила, пришлось бы тебе. А так я весь коньяк...
   - Ты пила не коньяк. Ты пила мою кровь. Неделю жизни ты высосала.
   - Я и своей не пожалела... ик...
   - В подворотню... не блюй посреди улицы, умоляю... Господи, увидят меня с тобой, что подумают?
   - Что ты сестра милосердия... Послушай, только честно... ты любишь своих студентов?
   - А?
   - Ну, любишь, радуешься, хочешь их видеть?
   - Иди к черту, - устало говорит Августа.
   Подворотня совсем темная, черные железные ворота приглашающе распахнуты, точно пасть Левиафана. Далеко, во мраке, горит одинокая, тусклая лампочка.
   - Ты давай-давай, - приглашает Августа, - не стесняйся...
   - Отвернись... ик!
   - Вот наказание...
   - Двери лица его... - бормочет Ленка, прислоняясь лбом к сырой стенке, - пламенники пасти его...
   - Тебе уже лучше?
   - Ага... лучше. Знаешь, кто тут живет, в этом доме?
   - Кто?
   - Актриса Лохвицкая тут живет.
   - А ты, значит, блюешь у нее в подворотне. - задумчиво комментирует Августа, - Это что, подсознательный акт? Или волевой?
   - Это вообще никакой не акт, дуреха, - говорит Ленка, отдуваясь, - Это процесс. Непроизвольный. Ясно?
   - Ясно... вот только... как ты к ней относишься, к актрисе Лохвицкой? В принципе...
   - Замнем, - говорит Ленка, утираясь носовым платком.
   - Может, ты и права, - задумчиво говорит Августа. - Может, в твоем безумии есть какая-то система... Порвалось покрывало реальности, говоришь?
   - Я этого не говорю...
   - Все равно... Значит, это он... Но зачем? почему? Если бы он только внятно сказал, что ему от нас нужно!
   - А он не может, - говорит Ленка, осторожно переводя дух. - Он невербален.
   - Чего?
   - Невербален! Он, может, и не человек был вовсе! Дух! Элементаль!
   - Чего?
   - Элементаль, ясно?
   - Откуда ты этого нахваталась, - устало говорит Августа.
   - Нарбут иногда дает кое-что почитать... то Гегеля... то Хайдеггера... То Дика Фрэнсиса... - Она вглядывается во тьму подворотни. - Смотри-ка... там какой-то человек сидит!
   - Где?
   - Да вон же... только что - никого, и вон тебе!
   - Лена, он не сидит, - вдруг тихо говорит Августа. - И это не человек...
   - Мамочки! - завизжала Ленка, - Бежим!
   Они ринулись из подворотни прочь, в клубящийся туман, мимо выплывающих из мрака мокрых черных деревьев, мимо сонных фонарей...
   На углу Гоголя, у светофора, мигающего рубиновым пламенем, они остановились.
   - Чуть под машину не бросилась, - укоризненно говорит Августа, - совсем обезумела... Это все твое пьянство...Удержу не знаешь.
   - Ты же сама сказала, - защищается Ленка.
   - Что я сказала?
   - Августа...
   - Ты совсем сошла с ума со своим тетраграмматоном!
   - При чем тут тетраграмматон?
   - Понятия не имею!
   Они молча смотрят друг на друга.
  
   * * *
   - Ты куда это меня притащила? - Августа почесывает щиколотку, исколотую сухой травой, - Да еще в такую рань... Это же дикое место. Тут одни маньяки!
   - Перестань, - говорит Ленка, - куда надо, туда и притащила. Маньяки водятся в культурных насаждениях. Еще в опере... Они так и кишат в опере. Ты что, кино не смотришь?
   - Почему конкретно в опере?
   - Не знаю. Может, у них тяга к прекрасному... Музыку любят.
   - Музыку? - Августа вдруг настораживается, - А это что?
   Откуда-то долетает слаженное многоголосое пение. Посреди пустыря, заросшего бурьяном и пижмой, оно звучит как-то диковато.
   - Дети Солнца поют, - поясняет Ленка. - Они черпают энергию вселенной. Попирают почву, босые ноги, ну, знаешь...
   - Знаю. Не знаю только, причем тут я. Лично я жизненную энергию в основном из бутербродов черпаю. Завишу от грубой материи. Унизительно, но факт.
   Море начинает мягко серебриться, точно снизу к его поверхности сплываются молчаливые светящиеся рыбы.
   - Сейчас они встретят рассвет, омоются в эфире...
   - И что?
   - И мы совершенно случайно наткнемся на Генриетту Мулярчик.
   - Ты все еще надеешься, что она за ручку приведет тебя к этому своему Спинозе?
   - Посмотрим, - говорит Ленка, - возможно, если кое-кто именно этого и добивается.
   - Ты безумна. А я тебе потакаю. Почему?
   - Потому что порвалось покрывало реальности и ты это знаешь.Нечего головой мотать, наверняка знаешь. А наше предназначение - стянуть зияющие прорехи. Погоди, она уже омылась...
   Генриетта Мулярчик торжественно выступает навстречу по потрескавшейся асфальтовой дорожке - на ней легкомысленный сарафан в горошек, узловатые ступни втиснуты в лаковые босоножки, шляпка затеняет лицо, одухотворенное после приобщения к мировому эфиру.
   Ленку она в упор не видит.
   - Генриетта Давыдовна! - удивляется Ленка, - вот так встреча!
   - Ах, это вы, Леночка, - очнулась Генриетта. Она прицельным взглядом окидывает элегантную блузку Августы, фыркает и вновь поворачивается к Ленке. - А вы, значит, тоже дышите?
   - Систематически, - говорит Ленка, - Практически постоянно.
   Августа молча кивает.
   - А вы как себя чувствуете, - заботливо спрашивает Ленка.
   - В каком смысле? - Генриетта подозрительно смотрит на нее.
   - В энергетическом, разумеется. Поступает? Энергия поступает?
   - В изобилии. В этой точке пространства хороший обмен с космосом. Особенно для посвященных, для тех, у кого чакры открыты. Потенциал астрального тела повышается просто беспредельно. У меня, кажется, начали новые зубы расти... Вот видите?
   Она широко раскрывает рот и тычет подагрическим пальцем в какую-то трудно различимую точку.
   - Вижу, - говорит Ленка, заглядывая ей в рот. На лице у нее написан живейший интерес.
   Наконец, Генриетта вынимает палец изо рта, потому что он мешает ей говорить.
   - Когда мы, затерянные во вселенной души, сливаемся в экстазе там, среди потоков эфира, ощущения просто непередаваемые, - поясняет она.
   - А какие позы вы практикуете? - вдруг любопытствует Августа.
   - Пардон?
   - Лотос? - торопливо подсказывает Ленка? - Позу крокодила?
   - А это... - Генриетта презрительно окидывает взглядом Августу, - И кто это спрашивает? Можно подумать, она вообще способна сесть на лотос - пусть и в ее возрасте.
   - Она не может, - уверенно говорит Ленка, - пыталась, несколько раз пыталась, но не получилось.
   - Ты что...
   - Не отпирайся, я сама видела. Ноги не складываются. Члены потеряли гибкость. Это из-за сидячей жизни. Она пишет труд - результат многолетних изысканий, практически со стула не встает...из-за стола...
   - Она? - Генриетта демонстративно сомневается в способности Августы что-нибудь написать.
   - Лена, ты что...
   - Я ей говорю, Августа, хватит, у этого, как его, Эйлера - даже глаз от такого напряжения вытек, - а она работает и работает. И каков результат? Практически нулевой... творческое бессилие...
   - Ты...
   - Все, понимаете ли, уперлось в труды Гершензона. Они ей позарез нужны. А на кафедре их нет. Сгорели... Последствия грандиозного пожара... Вся надежда на вашего Борю. Говорят, у него весь Гершензон...
   - Ну, - говорит Генриетта, - не знаю... Он никого не принимает...
   - Знаю-знаю. Он отошел от дел. Но, может, в виде исключения?
   - Он доверяет мне одной. А как я вас рекомендую?
   - Самым наилучшим образом... Как достойных людей...
   - Нам надо узнать друг друга получше, - говорит Генриетта, - в другой обстановке. Я доверяю своей интуиции. В домашней обстановке, за чашкой чая и свежим тортом "Птичье молоко". И лучше, чтобы гости были разнополыми. Это располагает. Поэтому если бы вы, скажем, пришли с этим милым юношей... Говорят, он порвал с Лохвицкой...
   Это она поэта Добролюбова имеет в виду! озаряет Ленку.
   - Он, - говорит она, - а как же... всегда.
   - Приходите, - многозначительно кивает Генриетта, - поговорим... Если интуиция мне подскажет... я дам рекомендацию...
   Ленка прижимает руки к груди.
   - Спасибо вам! - выдыхает она. - Спасибо!
   Генриетта подзывает ее согнутым указательным пальцем.
   - А что за труд пишет вот эта? - она кивает на Августу, которая отмахивается от крупного жизнерадостного комара.
   - "Частотное распределение букв "алеф" и "зайн" в первой версии хазарского словаря", - отвечает Ленка.
   - А вы случайно не знаете, где она брала эту блузку?
  
   * * *
   Я что-то не поняла, - говорит Августа, отцепляя репейник от подола юбки, - Что ей нужно?
   - Поэт Добролюбов.
   - Зачем?
   - Странный вопрос!
   - Сколько ей и сколько ему?
   - Она омылась в эфире и теперь способна на многое. У нее новые зубы растут!
   - Честно? Ты видела?
   - Уж не знаю, что я там видела... Но раз ей нужен Добролюбов, мы приведем к ней Добролюбова. Пока не знаю, как, но приведем... Жизнь на это положу... А дальше - ее забота.
   - Нет, - мрачно качает головой Августа, - это будет его забота.
   * * *
   - Ну, не знаю... - крутит головой поэт Добролюбов, - что я там забыл...
   - Додик, ради меня. Что от тебя требуется? Сущие пустяки...Посидишь, попьешь чаю... Мы торт купили.
   - Мне нельзя сладкого. У меня тенденция к ожирению.
   - Это диетический торт. Ей тоже нельзя. И вообще - ну что ты капризничаешь? Культурная женщина, приятно пообщаться. Посидишь, поговоришь и пойдешь.
   - Женщина? Мумия это ожившая, а не женщина. Можно подумать, я ее не знаю...
   - Ты и Лохвицкую знал. И весьма коротко. А результат?
   - Не надо про Лохвицкую. Больше не надо.
   - Ну вот, видишь. Тебе нужна перемена обстановки. Развеяться, пообщаться, расширить круг знакомств...
   Поэт Добролюбов упирается, но судьба в лице Ленки неумолимо подталкивает его к старому дому с балкончиками на углу Маразлиевской. Еще один неумолимый рок, на этот раз в лице Августы, тащится сзади, перекрывая дорогу к отступлению.
   - У нее знаешь, какая библиотека? Великолепная библиотека, еще ее дед собирал...
   - Там что, берестяные грамоты?
   - Додик, постыдился бы... ей же не двести лет!
   - Это ты постыдилась бы! Сижу себе спокойно в "Зосе", кофе пью, прихожу в себя после нервного потрясения и вдруг - здрасьте пожалуйста! - ты меня хватаешь и тащишь к какой-то сомнительной особе!
   - Это она-то сомнительная особа?! Чистейшей души человек! Ну вот и пришли, слава тебе Господи.
   - Но я...
   - Додик, всего на минутку!
   Они поднимаются по пропахшей кошками парадной лестнице, мимо таблички "Трусить в парадной воспрещается". Цветные лоскутки солнца пляшут в витражном окне и поэт Добролюбов на миг расцвечивается всеми красками утраченных радужных надежд.
   - Звони, - говорит Ленка Августе.
   - Сама звони. Ты все это затеяла, ты и звони.
   - Господь с тобой, это не я. Это сама знаешь, кто. В любом случае, отступать уже поздно.
   Ленка решительно нажимает на кнопку одного из многочисленных звонков, выстроившихся в шеренгу вдоль дверного косяка. Рядом со звонком табличка - "Г.Мулярчик. Четыре раза".
   За дверью тихо и поэт Добролюбов вздыхает с отчетливым облегчением, и приступает к начальному этапу разворота корпусом.
   - Нет! - Ленка заступает ему дорогу.
   - Я что-то слышу, - замечает Августа.
   Генриетта широко распахивает дверь, ее силуэт колеблется во мраке.
   - Проходите! - низким трепетным голосом говорит она, - проходите. Прошу...
   Они гуськом проходят в мрачноватую комнату с эркером, тускло освещенную свисающим почти до стола красным абажуром. Тяжелый буфет орехового дерева угрожающе нависает над Ленкой, его дверца делает резкий выпад в их сторону и тут же вновь со скрипом захлопывается.
   На круглом столе выстроились на скатерти с бахромой четыре чашки с темными ободками застарелой заварки и ущербными краями и подозрительного вида печенье. В стаканчике из-под карандашей точно по центру стола дымится ароматическая палочка.
   - Вот, - говорит Ленка, - вот тортик, Генриетта Давыдовна.
   Коробку с тортом она держит перед собой, как щит.
   - Ах, какая прелесть, - говорит Генриетта, не сводя при этом глаз с Добролюбова.
   - Enshante, - галантно произносит Добролюбов.
   Августа издает какой-то неопределенный звук.
   - Присаживайтесь, - воркует Генриетта, - присаживайтесь, я сейчас...
   Она, игриво взмахнув подолом, уносится на кухню.
   - За чаем пошла, - почему-то объясняет Ленка.
   - Как можно пить из этих чашек, - стонет Августа. - Ты посмотри! Там же на дне культурный слой!
   - А тут очень мило, - снисходительно замечает Добролюбов.
   - Тут хороший обмен с космосом, - машинально поясняет Ленка.
   - Да, - кивает Добролюбов, - отличная энергетика... Давно уж я так...
   - Вот видишь, Додик, а ты упирался... А библиотека? Ты только погляди...
   В мрачных шкафах, чьи стекляные дверцы задернуты изнутри зелеными занавесками, громоздятся корешки книг. Ленка дергает на себя ближайшую дверцу.
   - Заперто... - бормочет она.
   Она делает еще несколько попыток, и наконец, один из шкафов со скрипом распахивается.
   - "История российского балета" - читает она вслух, - "Энциклопедия моды"; "Четки" Ахматовой, между прочим, Додик, первоиздание... я надела узкую юбку, чтоб казаться еще стройней... "Как избавиться от целлюлита"... ну, правильно. "Раздельное питание","Ева всегда молода", "Кама сутра"...
   - Ага, вот эту открой, - говорит Августа, заглядывая из-за Ленкиного плеча.
   - "При выборе невесты отвергай ту, которая сморкается, плачет или с громким хохотом выбегает за дверь" - Ленка недоуменно пожимает плечами, - это что-то не то. "И еще ту, в имени которой есть буква "Эль". У тебя есть в имени буква "эль", Августа?
   - Дальше, дальше посмотри...
   Входит Генриетта, ухватив обеими руками мрачный пожилой чайник с горбатым семитским носом.
   - Чайку, - нежно говорит она.
   - Да, - кивает Добролюбов, - да, пожалуйста.
   Он рассеянно поправляет локон и не сводит глаз с Генриетты.
   - Варенья? - шепчет Генриетта. - Положить варенья?
   - О, да...
   - Я не могу кормить свой организм вот этим, - бормочет Августа, - он протестует.
   - Мы сейчас уходим... Додик!
   Додик машинально глотает варенье, не отводя взгляда от Генриетты и ее лицо заливает нежный оттенок флердоранжа.
   - Уходите, - Генриетта поворачивает голову к Ленке, кожа на шее у нее натягивается... Она делает резкий выпад корпусом, точно хочет столкнуть Ленку со стула.
   Ленка с грохотом выбирается из-за стола.
   - Генриетта Давыдовна, - говорит она, - так мы...
   Генриетта тоже вскакивает и медленно надвигается на Ленку, вытесняя ее во тьму коридора.
   Августа следует за ними, поминутно оглядываясь.
   Поэт Добролюбов режет торт.
   - Все... - Генриетта дрожащей рукой откидывает цепочку засова, - прошу!
   - Генриетта Давыдовна, - Ленка всем телом наваливается на дверь, не давая ей распахнуться, - вы же обещали...
   - Дорогая, - доносится из комнаты голос поэта Добролюбова, - ты скоро?
   - Что я обещала?
   - Боря... Гершензон...
   - Потом...
   - Нет, - говорит Ленка, - и в голосе ее звучит металл, - сейчас. Иначе я не сойду с этого места.
   - Пусинька, - доносится из комнаты тоскующий зов поэта Добролюбова.
   - Ладно! - говорит Генриетта, - ладно.
   Она поскакивает к черному эбонитовому телефону, водруженному тут же, в коридоре на тумбочку, напоминающую надгробье, и, заслонившись от Ленки всем телом, набирает номер.
   В ватной тишине коридора отчетливо слышны три гудка.
   - Все, - говорит Генриетта, - можете идти.
   - Душа моя, ты скоро?
  -- Но вы же ничего не сказали! - кричит Ленка.
  -- - Я сказала все, что надо. Он вам откроет. Он вас примет.
   Ленка, обреченно вздыхая, высвобождает дверь. Сзади на нее напирает Августа, на которую, в свою очередь, напирает, скрипя суставами, Генриетта Мулярчик. Туманное зеркало над телефоном на миг отражает череду коридоров, и там, из глубины, выплывает мерцающая фигура - юная красавица с лицом нежным и светящимся изнутри точно китайская фарфоровая чашка, со спиной, стройной, точно буква "алеф", волосы ее как туман, глаза - как осенняя вода...
   Они выскакивают из подъезда. Ленка жадно хватает ртом сырой воздух.
   - Она его опоила, - наконец говорит Августа.
   - Чем?
   - Приворотным зельем.
   - Брось, он ни глотка не успел сделать.
   - Ну тогда обкадила этой штукой. Торчала там посреди стола, как этот... Тайное восточное средство...
   - Нет, - говорит Ленка, - не в этом дело... Все дело в том зеркале. Ты видела?
   - Кое-что мне показалось.
   Августа трет ладонями виски.
   - Во-во...
   - Неужели, - наконец произносит Августа, - там была она? В молодости?
   - Не думаю, - рассудительно отвечает Ленка, - в молодости она была точь в точь как сейчас, только моложе... Ты знаешь, - она качает головой, - скорее всего, именно такой ее и увидел поэт Добролюбов. Вот так он ее и увидел...
   - Это же нечестно!
   - Трудно поступить нечестно по отношению к поэту Добролюбову. а потом... какая разница - объективная реальность или субъективная реальность?
   - Ну, знаешь... Это уже шизофрения.
   - Нет, - говорит Ленка, - всего лишь метафизика.
  
   * * *
   - Лампочки в подъезде нет, - бормочет Августа, - почему лампочки в подъезде нет?
   - А ты хочешь, чтобы мы ввалились к мистику и аскету в сиянии электического ореола? Так не бывает... Тайна должна твориться во мраке.
   - Я знаю, что творится во мраке. Срет по углам кто ни попадя. Это же клоака какая-то... понюхай только...
   - Не хочу.
   - Почему, ну почему мистик должен жить на шестом этаже без лифта?
   - Так ближе к небу.
  -- С лифтом было бы еще ближе...
  -- - Это его дверь?
   - Да тут вроде другой нет.
   Августа водит по двери руками, ощупывая ее.
   - Таблички нет, - говорит она наконец, - краска облазит. Зашкурковали плохо.
   - Не твоя проблема - ты не на кладбище... Ага, вот звонок.
   Ленка отчаянно наваливается на звонок, но изнутри не слышно ни одного звука.
   - Нажми сильнее, - говорит Августа.
   - Жму. Не работает.
   Дверь распахивается неожиданно, словно человек все это время стоял за ней.
   - Проходите, - говорит он сухим, точно наждачная бумага, шепотом.
   В прихожей - если это вообще прихожая, - совершенно темно,сам хозяин маячит на неопределенном расстоянии трудноразличимым тусклым силуэтом.
   - Почему такая темень? - Августа еле шепчет, но хозяин услышал.
   - Я не выношу света, - теперь голос у него высокий, дребезжащий, - свет разрушает материю...
   - Чего?
   - Сетчатка, - шепотом сказал хозяин, - моя сетчатка.
   - А-а, - глубокомысленно тянет Ленка, - ясно.
   - Что тебе ясно?
   - Он не выносит света...
   - Мы от Генриетты, - Августа произносит это многозначительно, точно пароль.
   - Знаю. Она мне сказала.
   - Как это - сказала? - оторопела Августа.
   - По телефону. Она же мне позвонила.
   В комнате, слава тебе Господи, чуть светлее. Бесформенные нагромождения на полу оборачиваются сваленными в кучу книгами,еще книги громоздятся вдоль стен, пыльный луч, просачиваясь сквозь щель в тяжелых занавесках, подсвечивает их корешки...
   - Проходите, - шепотом говорит хозяин, - я сейчас.
   Теперь видно, что он сутул до крайности, шея его уходит резко вперед, увенчавшись небольшой головой в ермолке.
   - Что там написано, - интересуется Августа, разглядывая корешки.
  -- Не знаю...
  -- - А кто хвастался, что умеет читать на иврите?
   Хозяин с неожиданной прытью бросается к книжным россыпям и, втиснувшись между Августой и пыльными фолиантами, набрасывает на них какую-то тяжелую темную ткань.
  -- Нельзя, - говорит он, - это нельзя читать... все равно там написано совсем другое... И вообще, это не для женщин. Это не каждый мужчина вынесет. Говорите, что вам надо...
  -- - Будто вы не знаете, - мрачно говорит Ленка.
   - Положим. Но вы назовите. Неназванное не существует.
   - Нам нужно получить сведения о некоем Гершензоне... - четким преподавательским голосом произносит Августа.
   Хозяин делает рукой резкое движение и какой-то фолиант падает с вершины, листы рассыпаются по полу, точно бледные ночные бабочки.
   - Тише, - говорит он, - умоляю, тише...
   Ленка бросилась было подбирать листы, но хозяин резко завизжал и затопал ногами и она в ужасе отшатнулась.
   - Не трогайте... Нельзя этого трогать...
   Августа не двинулась. Она лишь опустилась на кстати подвернувшийся стул и приподняла ноги, точно по полу ползали скорпионы.
   - Дело в том, - шепотом говорит Ленка, - что мы посетили его могилу.
   - Разве он уже умер? Он не может умереть. Никак.
   - Ну, могила-то была...
   - Значит, он просто захотел покоя. Ушел во тьму. Свет плохо воздействует на его сетчатку.
   - Рабби Барух... Умоляю. Заклинаю Торой - кто он такой, этот Гершензон?
   - Рабби Моше?
   - Рабби Моше.
   - Он был математик. - почти нормальным голосом сказал хозяин, - блестящий математик. И за последние пятьсот лет освоил все тонкости каббалы. Он изучил Зогар. Он постиг Сферот. Для него не было тайн ни на земле, ни на море... Он насквозь пронизал все слои небес. И он, чтоб вы знали, - один из лучших за всю историю потомков Авраамовых специалист в области мнимых чисел.
   - Вы хотите сказать, - Августу неожиданно осеняет, - что он вычислил что-то вроде тетраграмматона?
   - Тетраграмматон? Абулафия? Это имя Господа и так известно -к чему его вычислять? В застывших областях мира, где время течет во все стороны сразу, Вечный Первосвященник произносит его под звуки шофара в Вечный день страшного суда и серафимы хлопают крыльями в своих заоблачных жилищах... Нет, он вычислил несуществующее имя Бога. Самое страшное, самое могущественное.
   - Несуществующее?
   - Семьсот двадцать имен доступны людям на земле... А он нашел семьсот двадцать первое. Привлек теорию мнимых чисел - и нашел.
   - И...? - услужливо подсказывает Ленка.
   - Что - и? Он обрел полную власть над смертной материей, понятное дело. Он сумел прочесть тайные письмена, он видел Скрижали Завета. Дело о Колеснице и Дело о Творцах были для него так же ясны, как для вас - поваренная книга.
   - Я не стала бы так огульно...
   - Погоди, - прерывает ее Августа, - я не поняла. Зачем при таком удачном раскладе было ложиться в эту могилу?
   - А что еще делать человеку, который может все? Суетиться? Стоять в очередях за кошерной колбасой? Он подумал-подумал, и погрузился во мрак. А вы его потревожили.
   - Каким это, интересно, макаром?
   - Вы разомкнули запирающие узы. Камешки с могилки смахивали? С надгробной плиты? Когда тряпками своими по ней шкрябали...
   - Черт, - говорит Ленка.
   - Все равно не понимаю, - упрямо твердит Августа, - подумаешь, запирающие узы! Да любой алкаш... расстелил бы газету, камешки смахнул да и уселся бы на плиту, колбасу некошерную резать...
   - Алкаш и не заметил бы этой могилы. А человеку ученому камни эти тяжелее плиты надгробной показались бы. А вы, извиняюсь, ни то, ни се. Порождение финансового кризиса. Позлали там, могилку подчищали, да еще и о каббале рассуждали. Может, еще и какое-нибудь из имен Бога произносили?
   - Произносили, - уныло подтвердила Ленка.
   - Узы и распались. На краткий миг, но вам хватило. И вот какая-то шикса возьми их в этот миг, и смахни.
   - Что ему стоило их обратно положить, эти камни?
   - Да не мог он, - выкрикнул рабби Барух и голова его мелко затряслась, - он же ограничен сам в себе. Он упокоился и свои желания запер. Могущество свое он ограничил, понятно, дуры вы безграмотные? Может, там, где касается других, он еще не утратил силы...
   - Так вот зачем он нас преследует, - говорит Августа, - обратно упокоиться хочет...
   - Он уж намекал-намекал, - уныло кивает Ленка.
   - Откуда же нам знать...
   - Мог бы сказать и пояснее, а не напускать на нас кадавров...
   - Вы сами виноваты, - хозяин пожал острыми плечами, - он всего лишь извлекал из тьмы на свет ваши страхи и тайные желания... Ибо он достиг небывалого могущества и сумел погрузиться во тьму преисподней и лишил Аваддона его покрывала. Но могущество - это одно, а умение пользоваться им - совсем другое. Чем, скажем, лично вам Лохвицкая так не угодила?
   - Да так... - качает головой Ленка.
   - Вот именно.
   Семисвечник в углу сам по себе вспыхивает тусклыми бледными огоньками и тень хозяина комнаты начинает стремительно разрастаться.
   - Что это? - взвизгивает Августа.
   Темная занавеска на груде книг начинает шевелиться, в ней образуются движущиеся прорехи. Ленка с ужасом понимает, что то, что она приняла за ткань на деле было живым покровом из сотен тысяч насекомых, которые сейчас стремительно расползаются в разные стороны.
   Хозяин взмахивает руками, тень повторяет его движения, точно огромная дрессированная птица.
   - Убирайтесь отсюда, - говорит он мощным голосом и пламя в семисвечниках вздрагивает. - Вон!
   Августа стоит, приоткрыв рот и зачарованно глядя на стекающую вниз ручейками массу насекомых.
   - Скорее, - шипит Ленка.
   Она хватает Августу за руку и они выбегают из комнаты. За их спиной слышится шорох сотен крошечных ног.
   * * *
   - Мне стыдно, - говорит Ленка.
   Они стоят, облокотившись о парапет и смотрят на мерцающие внизу огни, на насекомоподобные силуэты портовых кранов, на маяк,вспыхивающий чистым белым пламенем и вдыхают сумеречный ветер дальних странствий.
   - Зримый мир, как камень, - говорит Августа, - белый, чистый, вымытый дождями. Надежный. Но стоит лишь его поднять - и там такой клубок червей... Убежище личинок, слизняки, мокрицы...Он извлек на свет наших мокриц. Мы их прятали-прятали... Понятное дело, что тебе стыдно. Кстати, что такое шикса?
   - Нееврейка. Молодая. - уныло говорит Ленка.
   - Это он кого же имел в виду?
   - Ох, да какая теперь разница!
   - Ну, и нам теперь делать?
   Ленка задумчиво бьет ладонью по низкому парапету.
   - Послушай... Он ведь, как сказал, этот самый Боря? Ограничил сам себя... Иными словами, он не может действовать напрямую,как бы он ни хотел обратно, в эту свою могилку... Но чужие-то желания он пока выполняет. Так что, если просто взять и захотеть...
   Ветер пробегает по черным деревьям и оттого кажется, что дальние огни, просвечивающие меж веток, шевелятся.
   - А, - говорит Августа, - поняла.
   - Ну, давай! - Ленка притоптывает ногой от нетерпения.
   - Желаю, - громко говорит Августа, - чтобы он... э... Михаил Семенович... Моисей Самуилович... упокоился обратно.
   - Рабби Моше...
   - Рабби Моше.
   - Ну?
   - Что - ну? - сердито спрашивает Августа.
   - Получается?
   - Откуда я знаю...
   - Ты плохо желаешь.
   - Пожелай ты.
   У Ленки от натуги краснеют уши. Потом она шепотом говорит:
  -- По-моему, не выходит.
   Августа отталкивается от парапета и резко поворачивается к ней.
   - Я знаю, почему не выходит! Ты этого не хочешь! Говоришь одно, а думаешь другое. Ты хочешь чуда! Лично для себя! Чтобы как Генриетта!
   - Да на кой мне сдался этот чертов Добролюбов?!
   - Ну, не Добролюбов... Но что-то же очень нужно! Ну, признайся! Хоть мне признайся! А!?
   - Иди ты!
   - Таскаешься на кладбище, могилки вылизываешь. Триста баксов в сезон. Стишки свои дурацкие рассылаешь по редакциям, а они тебе в конвертах обратно приходят, приходят! Или - не приходят. Одна радость - что у Лохвицкой на твоих глазах крыша поехала! Замуж не вышла! Почему ты замуж не вышла, скажи пожалуйста? Что у тебя не так? Три ноги, что ли? А ты попроси! Он тебе Майкла Дугласа в постель за руку приведет! Он может!
   - Иди в задницу, - устало говорит Ленка, - Сама-то... сама... На себя посмотри! Ты сколько лет на кафедре? Двадцать? Двадцать пять? Тебя скоро на пенсию спровадят и даже спасибо не скажут. Ну пожелай же что-нибудь толковое!
   - Не хочу, - шепотом отвечает Августа.
   - Почему?
   - Не знаю.
   Ленка вздыхает.
   - Тогда, - говорит она, - нужен другой подход.
   - Камни! - спохватывается Августа, - Где эти чертовы камни?
   * * *
   - Ты думаешь, - спрашивает Ленка, - Они по-прежнему лежат рядом с могилой?
   - Понятия не имею. Но, знаешь, - говорит Августа, - что-то мне не хочется лишний раз...
   - Придется, - сурово отвечает Ленка.
   - А вдруг их там нет? Что, если... они тоже... разбрелись сами по себе.
   - Странная гипотеза. И где же теперь, по-твоему, их искать?
   - Не знаю, - говорит Августа, - но может... если ему так уж нужно, он их как-нибудь нам подбросит?
   - Он что, жонглирует ими, что ли? Завтра с утра поедем на кладбище, подберем эти камешки и положим их... Делов-то...
   - А вдруг...
   - Не боись. Все будет путем. По идее он должен нам обеспечить все условия. Ты домой идешь, или нет? Мы тут уже полчаса торчим столбом. Как жены Лота...
   - Ох, - спохватывается Августа, поднимая руку и пытаясь разглядеть циферблат в сгущающейся тьме, - да что же это я... Мне к семинару готовиться надо. Завтра семинар.
   - Уверяю тебе, - Ленка осторожно ощупывает ногой ступеньку, - Никакого семинара завтра не будет. Гершензону семинары не нужны.
   - Это, - сурово говорит Августа, - мы еще посмотрим...
   - Ты лучше под ноги смотри.
   Черные акации на холме покачиваются под ветром, сухие стручки на ветках слабо потрескивают... Далеко внизу, под тусклым фонарем, за масляно-черной лентой шоссе, просвечивает стеклянная будка троллейбусной остановки.
   - А транспорт ходит? - вдруг начинает беспокоиться Августа.
   - Гершензон пригонит...
   - Ну, знаешь... Это ты его гоняешь. В хвост и в гриву.
   - Нет у него гривы. Насчет хвоста я бы еще подумала. А грива - вряд ли.
   - Ох, неспокойно мне... - стонет Августа, - это же такой криминальный район. Сплошные насильники...
   - Это она из-за соли, - неожиданно говорит Ленка.
   - Господь с тобой! Ты о чем?
   - Да жена Лота. Когда эти... вестники... у них загостились, она подумала - сожрут все в доме на фиг, и вообще - нелегалы, кто их знает. Ну и пошла по соседям... Одолжите, мол, соли, вся соль в доме вышла, а у нас, понимаешь, как раз гости... какие-такие гости? А чужеземцы. Подозрительные, между прочим, чужеземцы...Похоже, из верховной полиции нравов. и заложила их... вестников.
   Соседи побежали, стукнули местной охранке... Те говорят - ничего не знаем, разбирайтесь сами... Они и разобрались.
   - Все ты выдумываешь... Черт, поставили парапет... Придется в переход лезть. Не люблю я эти переходы.
   - Брось, вон ребенок идет. Со скрипочкой. Из школы Столярского, наверное. И ничего. Не боится.
   - Дитя невинное... - стонет Августа, пристраиваясь за маячащей в полутьме хрупкой фигуркой.
   В переходе стены выложены бурым кафелем, отчего он напоминает общественный туалет. И пахнет примерно так же. Эхо шагов гулко разлетается в затхлом воздухе, отчего Августа каждый раз вздрагивает.
   Мальчик со скрипочкой уже добрался до подножия лестницы, за которой клубится ватный туман.
   - Вот видишь, - говорит Ленка, - А ты боялась.
   - Девушки, - раздается веселый голос, - закурить не найдется?
   Ленка оборачивается: сзади маячат две темные фигуры.
   - Какая я тебе... - машинально бормочет Августа, но тут же спохватывается, - ох, бежим!
   Они припускают вперед. Мальчик со скрипочкой немножко вырастает в размерах, и Ленка понимает, что это еще и оттого, что он пятится назад - еще две фигуры перегораживают выход.
   - Опять его шутки! - возмущается Ленка.
   - А вдруг нет? Что, сами по себе, без мистического вмешательства, хулиганы уже не нападают?
   - Тогда о чем он себе думает? Мы, посредники меж тьмой и светом, последняя надежда Гершензона, бежим, как две самые заурядные дуры...
   - Куда мы бежим? - стонет Августа. - Бежать-то некуда...
   - Эй, фраер, скрипочку одолжи...
   - Тетя, а вы им скажите, что я ваш сын, - ноет ребенок, пристроившись рядом...
   - Какая я тебе тетя?
   Взгляд Августы затравленно мечется по пустому коридору, как мячик отскакивая от стен.
   Облупленная, когда-то зеленая дверь в подособку неожиданно приоткрывается, из нее на кафельный выщербленный пол падает яркая полоса света.
   - Скорее, - Ленка кидается навстречу неожиданному спасению.
   - Это, наверное, трансформаторная будка, - визжит за ее спиной Августа. - Там напряжение...
   - Сейчас тут тебе такое напряжение сделают! На двести двадцать...
   - И меня возьмите, - хнычет ребенок.
   Они, напирая друг на друга протискиваются в дверь, которая захлопывается у них за спиной.
   - Ну и ну! - говорит Ленка.
   Августа ошеломленно вертит головой.
   Освещен только вход в подземелье - дальняя стенка его теряется во мраке. В полутемном, неожиданно просторном помещении на конторских стульях сидят молчаливые фигуры.
   - Тайное общество! - драматическим шепотом говорит Августа.
  -- Интересно только, какое, - задумчиво говорит Ленка, -
  -- За Гершензона или против?
   - А они вообще живые? - тихонько спрашивает мальчик со скрипочкой.
   - Ох, не знаю... пусть сами скажут...
   - Они скажут...
   - А этого зачем? - строго говорит человек в черном костюме и хорошем сером галстуке, - этого не надо.
   - Мне страшно, - ноет ребенок, - они меня сейчас обратно вытолкнут... Те-то точно живые...
   - Это мой племянник, - говорит Августа, - как тебя зовут, мальчик?
   - Изя...
   - Это мой племянник Изя. Я его из школы Столярского провожаю...
   - Встречаешь...
   - Ну да... Оберегаю от влияния улицы.
   Глаза Ленки начинают привыкать к полумраку и она видит, что еще один сидящий одет в какой-то черный балахон, а макушку его прикрывает кипа. Еще один - в хасидском лапсердаке и лихо сдвинутой на ухо шляпе. Что касается четвертого, то его одежда здорово смахивает на саван. Впрочем, тут она не уверена.
   - Шалом, - вежливо говорит она.
   - Приветствую вас в нашем собрании, - говорит человек в галстуке, видимо исполняющий роль председателя, - собственно, мы уже больше двухсот лет не собирались, но кто-то так сильно дергает за ткань мироздания, что она трещит по швам...
   - Да ладно, хоть есть повод встретиться, - весело говорит
   хасид, - а то все недосуг...
   - Тебе бы все повеселиться, - кисло замечает человек в саване.
   - Да хватит вам, коллеги... - Председательствующий хлопает ладонью по стулу - звук получается сухой и гулкий, - Послушайте, дамы, вы тут такого натворили...
   - А вы, - осеняет Ленку, - какой-нибудь тайный и мистический Совет Девяти, да?
   - Не ваше дело, - холодно говорит председатель.
   - Наблюдаете за человечеством, чтобы оно не постигло страшных тайн мироздания...
   - Нам что, делать больше нечего? И не надо мне зубы заговаривать. Я о вас говорю. За вами тянется, извиняюсь, астральный след вот такой ширины...
   - Мы что, нарочно?
   - Куда я попал? - ноет Изя. - Я домой хочу.
   - Помолчи, мальчик.
   - Это, - объясняет Ленка, - из-за Гершензона.
   - Без вас знаю.
   - Если вы такой умный, - неожиданно громко и веско говорит Августа, - почему бы вам самим не уложить его обратно?
   - Да, - Ленка невольно перенимает противную ноющую интонацию Изи, - мы-то простые смертные...А вы-то...
   - Мы пытались... - неохотно говорит председатель.
   - И?
   - Что - и? Над ним мы не властны.
   - Над одним каким-то Гершензоном, - фыркает Августа.
   - Вот этого не надо...
   - От нас-то вы чего хотите?
   - От вас требуется уложить его в могилу. Тихо и аккуратно.
   - Подожди, рабби, - неожиданно вмешивается человек в кипе, - ты упустил из виду одну мелочь. Они сейчас облечены силой и ничем не ограничены.
   - Да, - подхватывает человек в саване и Ленка видит, что ногти на его руках длинные и черные, - может быть, наконец...
   - Вечную субботу? - говорит за их спинами еще кто-то, невидимый в темноте.
   - А, - кивает Ленка, - знаю... это когда все мертвецы начнут самовосстанавливаться из своих сезамовидных косточек. И что это, по вашему, получится?
   - Ну, нет, - твердо говорит Августа. - Через мой труп.
  -- Что тут творится? - бормочет Изя. - Я уже сошел с ума? Или еще нет?
   - Я, конечно, дико извиняюсь, - вступается хасид, - но это, цадики, не наше дело. И даже не Гершензона.
   - Всем же будет лучше...
   - Хаверим...
   - Панове...
   - Везде одно и то же, - безнадежно машет рукой Августа, - ты у нас на заседании кафедры когда-нибудь была?
   - Через труп? - задумчиво бормочет хасид, - а может их это... изолировать... ну, до вечной субботы? Его-то дух не упокоится, но без медиумов он все-таки немножко потеряет эффективность?
   - Поглядите на нас, - успокивающе говорит Августа, - ну разве мы можем устроить что-нибудь глобальное? Даже с помощью Гершензона?
   - Да-да, - подхватывает Ленка, - мы же такие маленькие, такие жалкие... Ну отпустите нас, а? Что с нас толку?
   - Да еще немного, и вы напустите на город тьму египетскую, - брезгливо говорит председатель, - вам дай только воли... Вот вы пришли к рабби Баруху, растревожили его, а там теперь такое творится...
   - Мы тут причем? Вот и ограничьте рабби Баруха... А мы завтра, с утра пораньше, пойдем себе на кладбище, упокоим Гершензона...
   - Ничего себе, - неожиданно говорит Изя, - Это что же выходит? Будешь лежать, и не будет устрашающего; и многие будут заискивать у тебя...
   - Вот именно, - кивает Ленка.
   - Книга Иова, - мрачно говорит кто-то из темноты. - Одиннадцать тире девятнадцать.
   - Культурный мальчик, - неодобрительно замечает председатель.
   - Я в хедер хожу, - объясняет Изя.
   - Наш человек, - бормочет в полумраке хасид.
   - Честно говоря, - замечает председатель, - я отнюдь не уверен, что эти камни лежат там именно так, как вы, две шаи, их оставили. Я вообще не уверен, что они там лежат. Они прожгли материю мира. Полагаю, они сами вас найдут.
   - Ребе, - говорит человек в саване, - я не уверен, что это лучший выход...
   - Тебе просто надоело ждать вечной субботы, дружище, - миролюбиво замечает председатель.
   - Еще бы. В моем-то состоянии...
   - А я тебе еще при жизни говорил - следить за собой надо...
   - Теперь-то что толку... - уныло говорит человек в саване.
   - А вы правда каббалисты? - с интересом вдруг спрашивает мальчик Изя, просовывая голову между Ленкой и Августой? - Или кто?
   - Или кто, - сухо говорит председатель, - Вы уберетесь или нет?
   - Как же мы дойдем? - укоризненно говорит Августа, - когда на улице тьма египетская. И кругом сплошные насильники.
   - Такси им вызови, - подсказывает человек в саване.
   - Вот навязались на мою голову, - председатель извлекает из кармана пиджака сотовый телефон, - деньги-то у вас есть?
   - У меня десятка, - говорит Изя, - мама на дорогу дала. А вам куда?
   - В Аркадию через Французский бульвар.
   - Ой, - говорит мальчик, - а я на Гамарника живу. По дороге получается.
   - Еще бы, - бурчит Августа.
   - Тут, - зловеще отвечает человек в саване, - все по дороге.
   - Але, диспетчерская, - тем временем говорит председатель, - девушка, нам бы такси по вызову. К переходу на морвокзале. Через десять минут? Хорошо...
   - Ну и чего? - интересуется Ленка, - что дальше-то делать будем?
   - Что собирались, то и делайте.
   - Ох, - зловеще говорит хасид, - не той дорогой идете, товарищи...
   - Уймись, геноссе. Набрали вас, радикалов, на свою голову...
   - Он дело говорит...
   - Пошло-поехало, - бормочет Ленка.
   - Валите отсюда, - шипит председатель, - пока не передумал.
   - Пошли, - взвизгнула Августа, - а то они нас сейчас упокоят!
   Дверь медленно раскрывается, за ней клубится сырая приморская мгла...
   Августа хватает Ленку за локоть и выталкивает ее из трансформаторной.
   - Хоть на что похожи эти камни-то? - умоляюще вопит Ленка, продвигаясь к двери.
   Свет у нее за спиной начинает меркнуть, фигура председателя блекнет и расплывается...
   - Буквы на них начертаны, - замогильным голосом говорит председатель.
   - Сколько всего их-то?
   Дверь с треском захлопывается, оставляя их снаружи.
   - Четыре, - несется из-за двери. - А вам сколько надо?
   - Ну и ну, - говорит мальчик Изя. - Вот это цирк!
   - Тебе все цирк, - злобно говорит Августа.
  -- Ой, - вдруг обрадовался Изя, - а я вас знаю. Вы у нас в лицее информатику вели. Когда Шендерович заболел.
  -- - Ты же в хедер ходишь.
   - Я и в лицей тоже хожу. Одно другому не мешает...
   - Черт знает, что за дети. Послушай, а что он тут толковал про тьму египетскую? Что там у Бори творится?
   - Акриды, - зловеще говорит Ленка, - тучи злобных акридов...
   - Акриды?
   - Ну, саранча.
   - А я думала, это тараканы были. Думала, он просто квартиру запустил - знаешь, как бывает? У меня у самой однажды...
   - Брось, тебе до него далеко. Знаю я, как это бывает. Сначала акриды пожрут все живое... а потом начнут воскресать мертвые. Из сезамовидной косточки.
   - Армаггеддон! - голос Изи замирает от восторга. - А сезамовидная кость - это где?
   - На большом пальце ноги, - говорит Ленка. - Маленькая такая косточка, и неподвержена тлению.
   - Вроде как матрица, - с пониманием кивает Августа.
   - Он свое дело знает, - благожелательно кивает Изя.
   Такси подкатывает бесшумно, на его крыше мерцают желтые шашечки.
   - А это точно такси? - вдруг сомневается Августа.
   - Он же его при тебе вызывал.
   - А шофер - живой?
   - У мертвого были бы большие неприятности с автоинспекцией. Пошли, хуже быть не может...
   - Дамы, - спрашивает шофер, высовываясь из окна, - вам ехать или как?
   - Вроде, живой, - неуверенно говорит Августа.
   - Ехать, ехать, - Ленка, отдуваясь, хлопается на сиденье.
   Машина вспыхивает фарами и мягко трогается. Мимо проносится черный зев подземного перехода, стекляная шкатулка остановки и за ней, вдали, сияющее огнями здание морвокзала, а дальше, до невидимой во тьме черты горизонта, мерно, почти бесшумно дыша, громоздится молчаливая черная масса соленой воды.
   Потом такси выезжает на сумрачные городские улицы, скупо освещенные фонарями. Туман давно сполз в море, жестяная листва грохочет в конусе света, меж ней вьется одуревшая осенняя мошкара.
   - Так что, - говорит Ленка, - завтра с утра - на кладбище?
   - Ох, не знаю, - Августа поджала губы.
   - Что такой красивой даме делать на кладбище? - кокетничает
   шофер с Августой.
   - Я тоже хочу, - ноет Изя.
   - А ты-то тут причем? - Ленка свирепо таращит глаза, - отвали, дитя хедера...
   - Во дают! - восхищается шофер. - Лучше бы в зоопарк сходили. Все веселее. Слониха недавно родила...
   - Зачем нам слониха, - говорит Ленка, - у нас своих слонов полно. Розовых.
   Они проносятся мимо освещенного огнями кафе, на террасе, на белых кружевных стульях сидят нарядные люди, музыка окатывает их как волна...
   - Вот, - говорит мальчик Изя, тыча пальцем в стекло, - видели, как покрашено?
  -- Плохо покрашено, - говорит Августа, - небрежно...
  -- - Да не в этом дело. Те кафе, которые под белыми тентами с
   желтой полосой, те Али-Бабы. А те, которые под белым с синим - это Зямы. Это чтобы те не трогали этих... А то путанница выйдет.
   - На нем написано "Ротманс" - говорит Ленка.
   - Это для отвода глаз, - уверенно говорит Изя. - Те, кому надо, знают.
   - Ты что, малый, - удивляется шофер, - чушь порешь... Ты хоть раз в жизни Али-бабу видел? Тихий такой мужик, небольшого роста, культурный. Будет он тебе ларьки красить...
   - Да не он же их красит...
   - Еще бы. Тоже мне, придумал занятие для Али-Бабы. Да он в теннис на корте каждое утро играет. В белом костюме.
   - Остановите тут, - говорит Ленка.
   - Завтра-то как?
   - Завтра, - решительно говорит Ленка, - жду тебя на остановке восьмого. Ровно в девять.
   - Пожалей! Опять в такую рань...
   - Я-то пожалею. Гершензон не пожалеет.
   - Ладно-ладно.
   - Через Гамарника проедем, - решительно говорит Изя.
   - Пятерку надбавите, поеду, - отвечает шофер.
   - Пусть она платит. Она и так на мои деньги катается.
   - Поехали, - говорит Августа, - кровопийца.
   Такси трогается с места и Ленка остается стоять у мигающего светофора.
   * * *
   Клубится над морем мгла, тянет с залива теплым ветром, дикие маслины выворачивают наизнанку узкие серебрянные листья, но никто не видит их в ночи... Кто провел черту над поверхностью воды до границ света со тьмою? Кто распростер север над пустотою, повесил землю ни на чем? Ленке не до того. Ленка спит. Она спит, повернувшись лицом к заливу, где когда-нибудь займется холодная заря, повернувшись спиной к пустому, темному городу. Где-то там, в притихшей пятиэтажке не спит Августа, прислушиваясь к шагам на лестнице - не царапается ли кто в дверь... Не постучится ли в черное окно... а в старом доме с эркером спит Генриетта, и возможно не одна, и рабби Барух, накинув талес, читает во тьме Тору и буквы пылают, как огненные скорпионы...
   Ленка спит. Ей снится романтический Али-Баба в белом теннисном костюме и с ведерком краски в руке. Он выводит на белом павильоне желтую полосу, а Августа в новой блузке, стоя у него за спиной, раздраженно качает головой: неаккуратно он красит... И грустно уставился в небо своим пустым моноклем крохотный бронзовый Рабинович, водруженный на парапет Литературного кафе, и где-то высоко, в шестой сфере, плещут крылами серафимы, а ниже, меж тьмой и светом, парит над сероводородным морем местного разлива неприкаянный дух Гершензона... Но Ленка спит. И что ей до того, по какому пути разливается свет и разносится восточный ветер по земле?
  
   * * *
   - Наконец-то! - говорит Ленка, - Я уж думала, ты проспала...
   - С тобой проспишь, - шипит Августа. - Кто мне звонил в полседьмого утра и трубку бросал? Три раза, между прочим...
   - Да это не я.
   - Так я тебе и поверила.
   - Да ладно, скоро все кончится. Подойдет троллейбус, поедем, найдем эти камни.
   - Я что-то не совсем понимаю... причем тут камни?
   - Я тоже не понимаю, - говорит Ленка. - Вообще-то, по традиции на могилу обычно кладут горсть камешков. В знак памяти...что-то в этом роде.
   - С буквами?
   - В том-то и дело, что нет. Откуда там буквы? Их просто с земли подбирают, эти камни...
   - Ну?
   - Предположим, эти самые цадики положили камешки на могилу Гершензона и ушли. А он решил с их помощью себя запечатать. И мистическим образом выжег на них буквы...
   - Странный способ, - пожимает плечами Августа. - А какие буквы?
   - Понятия не имею, - грустно отвечает Ленка.
   - Это должно быть запирающее слово, - деловито говорит кто-то. - Тайное, мистическое запирающее слово, которым он сам себя упокоил...
   - А что, вполне, - рассеянно замечает Августа, но тут же подскакивает и гневно шипит, - А ты что здесь делаешь?
   Прислонившись к потрескавшемуся стволу акации стоит мальчик Изя, на этот раз без скрипочки.
   - Пошел вон, - говорит Ленка, - лингвист недорезанный.
   - Я тоже хочу, - голос мальчика Изи автоматически приобретает противные ноющие интонации, - у вас вон что... а у меня вон что... мне велели "Плач Израиля" разучивать... а я что... он сложный, зараза...
   - Шнитке, - поясняет Ленке Августа, опять же автоматически.
   - Ага... Как помрет человек, так сразу такой шум поднимается.. Разучивай его теперь... а я что...
   - Вот же зараза... Ну, что ты будешь делать?
   - Подождем, - может, к тому времени, как троллейбус подойдет, он сам передумает...
   Мальчик Изя вновь отошел в тень акации и принялся задумчиво ковырять в носу.
   - Слушай, - говорит Августа, - похоже, троллейбусы вообще не ходят... Может, обрыв на линии?
   - Зачем?
   - Что - зачем?
   - Зачем Гершензону устраивать обрыв на линии?
   - Господь с тобой, причем тут Гершензон? Можно подумать, раньше они ходили как часы! Против нашего транспортного управления ни один Гершензон не выстоит... Гляди, что это?
   Черный лимузин со слепыми стеклами бесшумно подкатывает к кромке тротуара, из него выходят двое - молчаливые, широкоплечие,они мягко берут Изю под руки и влекут его в машину.
   - Изю отловили, - с облегчением комментирует Августа.
   - Крутой малый, - уважительно замечает Ленка, - а кто у него
   родители?
   Дверца захлопывается, но Изя делает какое-то отчаянное движение, и на миг высовывается наружу.
   - Тетя, - кричит он, - Тетя!!!
   - Что-то не то, - говорит Августа. Она делает нерешительный шаг вслед отъезжающей машине, но та, вильнув задом, уже скрылась за поворотом.
   - Ну? - Ленка растерянно чешет в затылке, - И что нам теперь делать?
   - А теперь, - раздается чей-то вежливый голос, - вам нужно идти к стоянке и аккуратненько садиться вон в ту вольву...
   Ленка оборачивается. За их спиной вырастают два амбала - точные копии предыдущих.
   - Позвольте, - возмущается Августа, - это еще зачем? Нам на кладбище надо!
   - Именно туда, если вы будете упираться, мы вас и отвезем.За свой счет.
   - Не понимаю...
   - Дамочка, я вам доступным русским языком объясняю - если вы хотите увидеть своего племянника...
   - Да никакой он мне...
   - Молчи, - шипит Ленка, толкая Августу локтем в бок.
   Неохотно переставляя ноги, они бредут к стоянке. Сопровождающий услужливо распахивает перед ними дверцу. Второй садится за руль и серый "Вольво" трогается с места, выворачивает на трассу и мчится в неизвестном направлении.
   Ленка ерзает на сиденье.
   - Это Али-баба, - говорит она свистящим шепотом, - Недаром он мне снился.
   Августа издает какой-то определенный звук, но сопровождающий неожиданно оживляется:
   - Удивляюсь на вас, - говорит он, - можно подумать, кроме Али-Бабы уже и людей в городе нет? Мы едем к Зяме...
   - А, - пытается сориентироваться Августа, - Это у которого ларьки с синей полосой?
   - Сама ты с синей полосой...
   Трасса остается позади, машина кружит тихими переулками, выбирается на неприметную дорожку над морем, какое-то время едет по ней и, наконец, въехав в услужливо распахнувшиеся ворота, останавливается у белого домика с параболической антенной на крыше.
   - Прошу, - говорит сопровождающий.
   - А я-то думала, - удивляется Ленка, - что это дом приемов городского головы...
   - Это дом приемов городского головы. Вылезайте.
   Они покорно бредут по дорожке, на которую осыпаются подсохшие лепестки роз.
   В прохладной комнате с наглухо закрытыми слепыми окнами сидит в плетеном кресле маленький круглый человечек в белом костюме.
   - Вот они, Зяма, - вежливо говорит сопровождающий.
   - Претензий нет? - спрашивает Зяма.
   - Каких? - тупо говорит Ленка.
   - Ну, как доехали?
   - Спасибо, - говорит Августа, - хорошо. А где...
   - Покажите им малого, - кротко говорит Зяма, утирая лысину батистовым платком.
   Еще один амбал с красным от натуги лицом заносит в комнату стул, на котором восседает Изя. Руки у него заведены за спинку стула, рот заклеен липкой лентой. Изя извивается и мычит.
   - Ах, вы... - возмущается Августа.
   - Спокойно, - говорит Зяма. - С ним пока еще ничего не сделали.
   - Чего вам надо? - спрашивает Ленка.
   - Или вы не знаете? - Зяма делает какое-то неопределенное движение рукой и очередной амбал (то ли давешний, то ли совсем незнакомый) вносит на небольшом серебряном подносе плоский серый камешек.
   - Ой, - говорит Ленка, - это наш. Откуда он у вас?
   - В натуре, с кладбища.
   - А где остальные?
   - Там был только этот, - объясняет Зяма.
   - Ну и? - услужливо посказывает Августа.
   - Что - и? Передайте вашему Гершензону, что он получит свой камень, если мы договоримся.
   - Не понимаю, - упирается Августа, - как можно договориться с духом?
   - А то... Вы же при нем типа переводчики. Так вот, если не хотите, чтобы я порезал пацанчика на мелкие кусочки, начиная с его музыкальных пальчиков, передайте вашему шефу, что мне от него кое-что нужно...
   - Э... - Ленка очумело мотает головой, - А чего нужно-то?
   - Имя Бога, разумеется, - говорит шепотом Зяма, доверительно наклоняясь к ним.
   - О, черт, - устало бормочет Августа, - и этот туда же.
   - Послушайте, Зяма, он ведь может поинтересоваться - а зачем - 36 -
   вам? - спрашивает Ленка. - Зачем такому уважаемому человеку еще и
   имя Бога.
   - Так я же не для себя. Я для людей стараюсь. Дело в том, -
   тем же интимным тоном говорит Зяма, - что я, типа, машиах...
   - Чего? - таращится на него Августа.
   - Мессия я. Понятно? Рука Божия на мне. Я тут, понимаешь, в
   Израиль ездил, ну, по делам, и пошел, ну, на гору сионскую и тут
   слышу - этот... Бар-Тов?
   - Бат-кол, - услужливо посказывает амбал.
   - Во, Бат-кол... короче, Глас Небесный... Ты, мол, муж в За-
   коне и потомок Давидов, так иди, установи на земле царство спра-
   ведливости и храм Иерусалимский восстанови... Кроме тебя, Зяма,
   говорит, и некому... Похоже, возложил он на меня... Так что пусть
   и Гершензон ваш озаботится. Ради племени Авраамова. Я не просто
   так пришел на эту землю, ясно, чувырлы?
   - Опять вечная суббота! - бормочет Августа, - опять сезамо-
   видные косточки!
   - Он, - неуверенно говорит Ленка, - по-моему, не ведет пере-
   говоры такого характера.
   - Поведет, если вы захотите. Есть у меня сведения, что он
   пляшет под вашу дудку, сучок сикоморин.
   - Зяма, - говорит амбал, - позвольте, я с ними немного побе-
   седую.
   - Давай, - позволяет Зяма, поудобней откидываясь в кресле, -
   проясни ситуацию.
   Амбал берет Ленку под один локоть, Августу под другой, и вы-
   волакивает из комнаты в холл. Изя мычит им вслед.
   - Ну, чего? - устало спрашивает Августа.
   - Послушайте, - шепчет амбал, - ну что вам стоит? Уважьте
   старика. Он, понимаешь, после того, как в израиловку съездил,
   немножко, блин, тронулся, ну, так на делах это пока не отражает-
   ся. А мальца он в натуре на куски нашинкует - Зяма шутить не лю-
   бит...
   - Я что, - жалобно говорит Августа, - это как Гершензон...
   - Как Зяма захочет, так и будет. Зяма - он такой человек...
   - Не понимаю, - удивляется Августа, - откуда он узнал...
   - У Зямы везде своя рука.
   - Ну, я понимаю, еще может быть своя рука на еврейском клад-
   бище... Но чтобы наша мафия да в Совете Девяти, или как он там...
   - Полегче, дамочка. Какая мы мафия...
   - Ну, - говорит Августа, - что делать будем?
   - Пойдем, - вздыхает Ленка, - попросим... Иначе он Изь-
   ку-паршица нашинкует, слышала, нет?
   - А может, пусть себе...
   - Да за что ж ты их так не любишь, учеников-то своих?
   - Довели, - мрачно говорит Августа. - Ладно, пошли. Но за
   результат, - угрожающе оборачивается она к амбалу, - я не отвечаю.
   - 37 -
   - Это забота Зямы, - отвечает амбал.
   Они вновь входят в комнату.
   - Ну, - Зяма поворачивается к ним? - И как?
   - Будем просить, - говорит Августа.
   - Правильное решение, - одобрительно замечает Зяма.
   - Сейчас... - Августа заводит глаза к небу и замогильным го-
   лосом завывает, изнывая от нелепости происходящего, - Гершензон...
   - Рабби Моше, - посказывает Ленка.
   - А черт, забыла! Рабби Моше! Посмотри на ребенка.
   - На этого невинного агнца.
   - На агнца. Жалко же паршивца! Может, это какой-нибудь Рост-
   ропович будущий сидит тут, связанный, в доме приемов городского
   головы...
   - Хорошо просишь, - одобрительно кивает Зяма, - с душой...
   - Что тебе мучиться? Сообщи ты ему это имя и пусть он теперь
   мучается?
   - Позвольте...
   Стекло в окне вдруг покрывается мелкими мутными трещинками.
   В холле слышна какая-то возня. Ленка в ужасе видит, каке в комна-
   ту вваливается какой-то окровавленный человек.
   - Зяма! - орет он, - шухер, Зяма!
   - Ангелы-истребители! - взвизгивает Зяма, как мячик подска-
   кивая с кресла.
   - Какие, на хрен, ангелы? Али-баба это!
   - Блин!
   Зяма куда-то выносится на своих коротеньких ножках. Слышна
   автоматная очередь.
   Изя отчаянно извивается на стуле.
   - Веревку! - кричит Ленка.
   Они с Августой лихорадочно распутывают веревку. Изя валится
   со стула на бок, потом вскакивает.
   - Рот не растыкай, - торопливо говорит Августа.
   Еще какой-то тип вваливается в комнату - с автоматом напере-
   вес.
   Ленка истошно визжит.
   - Валите отсюда, - говорит он, - Быстро!
   И делает неопределенное движение стволом автомата.
   - Пошли! - Августа кидается к двери. Изя за ней, прихватив
   по дороге свой рюкзачок.
   - Погоди! - орет Ленка, - камень!
   Она хватает с подноса камень и, сжимая его в кулаке, выска-
   кивает в холл. На полу, раскинув ноги, кто-то лежит, - они проно-
   сятся мимо, выбегают на крыльцо и спрыгивают в траву. Какое-то
   время сидят, пригнувшись и прислушиваясь к отдаленной возне в до-
   ме и саду, потом кидаются к распахнутым воротам, перепрыгивают
   через ограждение за асфальтовой дорожкой, валятся в кусты, скаты-
   ваются вниз по склону и оказываются в зарослях бурьяна над обры-
   вом. Тут на удивление тихо. Внизу голубеет море, в траве жужжит
   - 38 -
   одинокий шмель.
   - Ну и ну! - говорит Августа. - С меня хватит!
   - Кто тебя спрашивает? - уныло отвечает Ленка.
   Изя мычит и пытается отодрать с лица липкую ленту.
   - Не помогай, - говорит Августа, - пусть помолчит...
   Изя злобно смотрит на нее и опять мычит.
   Ленка наконец разжимает судорожно стиснутую руку.
   - Вот он, - говорит она, - Гляди. И все ради чего - ради вот
   этого?
   На ее ладони лежит обычный плоский голыш, обкатанный волнами.
   - Тьфу!
   - Смотри-ка! - замечает Августа, - на нем и вправду что-то
   написано! Какие-то каракули!
   - Это не каракули, - презрительно говорит Изя: он, наконец,
   избавился от ленты. - Это буква "тав".
   - Ну, - отвечает Августа, - тогда понятно.
   - По-моему, - замечает Ленка, - нам нужно сматываться. Мало
   ли...
   Они сползают по обрыву и оказываются в пустой ракушке кафе
   "Шехерезада".
   - Пошли ко мне домой, - говорит Августа, - Тут недалеко. За-
   лечим раны. Хватит с меня этой восточной экзотики...
  
   * * *
   - А без приключений он не может? - спрашивает Августа, - у
   меня растяжение связок. И синяк на голени. И, возможно, еще один,
   но в недоступном мне для обозрения месте... Нужен ему камень -
   пусть скажет. Побоище-то зачем было устраивать?
   - Да не может он сказать! - в отчаянье говорит Ленка, - Он
   может только направлять события...
   - Куда-то не туда он их направляет... Вот, замочили Зяму...
   - Он, что ли его мочил? Его Али-Баба мочил.
   - А навел кто? Гершензон и навел...
   - Что значит - навел? Нечего делать из нашего Гершензона ка-
   кого-то заурядного марвихера... Просто случайность...
   - Случайностей, - сурово изрекает Августа, - не бывает.
   - Надо же! Кто бы говорил... Послушай, а что если...
   - Ну?
   - Да нет... Это ерунда...
   - А вдруг не ерунда? Валяй.
   - Может, погадать на книге? Знаешь, как духа вызывают? Он же
   дух все-таки, нет?
   - А что, - говорит Августа, - это мысль. А на какой книге?
   - На Библии, понятное дело. Библия у тебя есть?
   - Есть, - говорит Августа, - Лео Таксиля. "Для верующих и
   неверующих".
   - Тьфу! Настоящая мне нужна...
   - Ну нет у меня настоящей... Попер кто-то...
   - 39 -
   - А может, у малого? Эй, Изя...
   Изя выходит из кухни.
   - У вас варенье заплесневело, - говорит он. - Но я верхний
   слой снял... есть можно...
   - Тора есть у тебя? С собой?
   - Есть, - говорит Изя, - но она задом наперед.
   - А, извиняюсь, русский текст?
   - Он тоже задом наперед. А вам зачем?
   - Гадать будем...
   - Ох, если в хедере узнают, чем я тут с вами занимаюсь...
   - Не узнают. Давай ее сюда.
   Изя роется в рюкзачке и извлекает небольшой черный томик.
   - Ты, - говорит Ленка Августе, - называешь два числа: от од-
   нозначных до трехзначных. Мы условно считаем их страницей и сло-
   вом на странице. И смотрим... Он должен нам дать наводку...
   - И все-таки это чушь, - ворчит Августа.
   - Тебе жалко? давай...
   - Ну, восемь, - неохотно говорит Августа, - одиннадцать...
   - Ворожеи, - мрачно говорит Ленка, - не оставляй в живых...
   - Ты видишь! Это он на нас намекает... На меня непосредс-
   твенно.
   - Тогда я. Возьму грех на душу. Сто тридцать три, пятьдесят
   восемь... Давай...
   - Знаю я, - говорит Августа, - все мысли и ухищрения, какие
   вы против меня сплетаете...Это уже слишком! Он все время угрожает.
   - Да ничего мы не сплетаем, - успокаивающе бормочет Ленка в
   пространство, - мы расплетаем. Вы что, толком сказать не можете -
   хотите упокоиться? Или нет?
   - Ты ему не нравишься, - говорит Августа, - я ему не нрав-
   люсь. Может ему этот шкет понравится? Изя! Эй, Изя!
   - Не хочу, - пятясь бормочет Изя, - мне страшно...
   - Зачем тогда с нами шел? Поздно отступать, дружочек, - зло-
   веще говорит Ленка.
   - Изенька, ну что вам стоит... Две цифры...
   - У меня живот болит. Я вареньем вашим отравился.
   - А вот я сейчас как вызову скорую! Как увезут тебя в инфек-
   ционку!
   - Лучше я в инфекционке полежу. Там хоть спокойно...
   - Изенька, ну пожалуйста...
   - Пусть контрольную мне напишет, - Изя угрожающе тычет паль-
   цем в сторону Августы, - по информатике...
   - Напишет...
   - Да ни за что! Это же шантаж!
   - Напишешь. Куда денешься.
   - Черт с тобой, паршивец! Говори!
   - Триста восемьдесят восемь... одиннадцать! - выкрикнул Изя,
   шмыгая носом.
   - "И все тело их, и спина их, и руки их, и крылья их, и ко-
   - 40 -
   леса кругом были полны очей - все четыре колеса их"!
   - Ну и ну! - говорит Августа. - А что это?
   - Иезекииль. Бог его знает, что он там в виду имел...
   - Нет, Гершензон на что намекает?
   - Не знаю... четыре колеса... Что-нибудь передвижное... мо-
   жет, такси? таксопарк?
   - А мне кажется, - говорит Августа, - тут все дело в гла-
   зах... Клиника Филатова?
   - Так я пойду? - спрашивает Изя, тихонько пятясь к двери, -
   а то мама волнуется.
   - Э, нет, - спохватывается Ленка, - так дело не пойдет...
   Завтра с утра встречаемся... будем колеса с глазами искать - он
   же ясно сказал! Где мы встречаемся, Августа?
   - Может, э... Мне что-то больше не хочется на остановке...
   - У памятника Пушкину? На бульваре?
   - Ну, это подойдет. Там проезд закрыт.
   - Ты слышал, Изя? У Пушкина, в десять утра.
   - Ну, нет, - мальчик Изя всем телом налегает на дверь, - это
   уж без меня. Мне на сольфеджио надо. И вообще...
   - Изенька, ну ты же сам видишь... без тебя он не хочет. Мы
   ему уже вот так... ну хоть разик еще... это же уже безопасно...
   - Безопасно! Как же!
   - Ты же сам напросился...
   - Так это с утра было.
   - В лицей, - замогильным голосом говорит Августа, - можешь
   больше не приходить.
   - Да что вы, тетя...
   - Какая я тебе тетя, выродок! Я вот прямо сейчас маме твоей
   позвоню...
   - Ладно-ладно, - шмыгает носом Изя. - Не надо маме... Приду
   я к Пушкину, приду. Только сейчас выпустите.
   - Выпусти его, Августа, - говорит Ленка.
   Августа молча вынимает ключ из кармана и идет отпирать две-
   ри. Ленка воровато открывает книгу, тычет наугад пальцем в строч-
   ку и осторожно заглядывает:
   "Женщина безрассудная, шумливая, глупая и ничего не знающая".
   - Да ладно тебе, - бормочет она, - что ты прицепился, в са-
   мом деле... мы же для тебя стараемся...
  
   * * *
   - Без Изьки мы не сможем, - говорит Августа, - Он же ясно
   намекал...
   - Дался ему этот паршивец...Долго его еще ждать, кстати?
   - Если он не придет... ох, я ему...
   - Неужто правда из лицея выгонишь?
   - Зачем - выгоню? Сам уйдет...
   На бульваре приятный, не раздражающий слух, гомон - совокуп-
   - 41 -
   ность плеска голубиных крыльев, возбужденных голосов туристов и
   лязг дальних портовых кранов. И над всем этим шумит листва и сол-
   нечные пятна пляшут по залитому зеленоватым сумраком асфальту,
   как тени по морскому дну. Иногда трудно понять - где солнечные
   пятна, а где желтые опавшие листья.
   - Типичный женоненавистник Гершензон этот, - неожиданно го-
   ворит Августа. - Все эти его намеки...
   - Да просто мы его достали... Лично мы его раздражаем...
   - Не скажи... Ага, вот и малый. Со скрипочкой.
   Изя приближается к ним, с явной неохотой передвигая ноги.
   - Я с уроков сбежал, - укоризненно говорит он.
   - Ну и молодец, - непедагогично замечает Августа, - а теперь
   давай, думай...
   - Еще и думай... - ноет Изя, - а о чем?
   - Насчет колес с глазами. Какие ассоциации они у тебя вызы-
   вают?
   - Какие еще ассоциации? Полный шиз...
   - Наркоманил этот Изекеиль по-черному, - уныло говорит Лен-
   ка, - разве нормальному человеку такое в голову придет? Херувимы
   на колесах...
   - Уверена, это какая-то конструкция.
   - Космический корабль это, - авторитетно говорит Августа, -
   космический корабль пришельцев. Я в "Науке и религии" читала.
   - Во-первых, это не оно, а птица Гаруда... А во-вторых, нам
   теперь что, на Байконур ехать?
   - Да не наш, а пришельцев...
   - Тем хуже. Где мы пришельцев возьмем?
   - Музей морского флота? - с надеждой предполагает Изя.
   - На модельки посмотреть хочешь, - догадывается Августа.
   - Мы же все равно не знаем, куда идти. Так какая разница?
   - Я там была недавно, - печально говорит Ленка, - приятель-
   ница из Москвы приезжала, я ее водила. Нет там колес с глазами...
   - Что-то новое, неизвестное науке...
   - А кому известное?
   Они бредут по бульвару. Изя нервничает и поминутно оглядыва-
   ется.
   - Не боись, - утешает Ленка, - ты за Гершензоном как за ка-
   менной стеной...
   - Да-а... как же!
   - Монетку бросим, - говорит Августа, - если орел - троллей-
   бусный парк, а если решка - клиника Филатова...
   - А музей морского флота? - упорствует Изя.
   - Если станет на ребро...
   - Маловероятно...
   - А совет Девяти - вероятно? А саранча египетская?
   - Ну так что? Кидаем?
   Августа достает из кошелька монетку и широким жестом подбра-
   сывает ее в воздух. Монетка летит по крутой дуге и, вместо того,
   - 42 -
   чтобы упасть обратно в ладонь, падает на землю и откатывается к
   забору.
   - Вот дура неуклюжая, - сокрушается Августа, наклоняясь.
   - На ребро! - вопит Изя, - что я говорил!
   Августа нагибается, подбирает монетку, но, вместо того, что-
   бы распрямиться, стоит в согнутом положении и таращится на стен-
   ку. Рот у нее полуоткрыт.
   - Ты что? - беспокоится Ленка, - радикулит прихватил?
   Августа издает какое-то туманное восклицание и тычет в
   пространство кулаком, в котором зажата монетка.
   - Колеса! - тихо говорит Ленка, - с глазами!
   Там, на желтой облупленной стене висит яркая афиша. На фо-
   тографии изображена какая-то неопределенная конструкция, ниже,
   черным по белому:
   Василь МАКОГОНЕНКО
   ЖЕЛЕЗНЫЕ ЛИКИ ВЕКА
   выставка работ
   Одесский художественный музей.
   все дни, кроме понедельника
  
   * * *
   - Оно, - говорит Ленка, - точно оно...
   - Знаю я этого Макогоненко, - холодно говорит Августа, -
   Пошел в гору... а ведь бездарность. Эти его метаконструкции -
   чистейшей воды эпигонство.
   - Колеса с глазами уж точно эпигонство. Но нам-то какая раз-
   ница? Если тебе Иезекииль русским языком сказал...
   - Изенька, - говорит Августа, - мы идем на выставку...
   - А модельки...
   - Ну, после сходим и к моделькам... Сначала - работа. Потом
   - развлечения.
   - Нашли себе работу...
   - Изька, - твердо говорит Ленка, - закрой рот...
   Небольшой выставочный зал подозрительно переполнен народом -
   сначала Ленка натыкается на журналиста Нюму Дзержинского, со сво-
   ей женой Белозерской-Члек, потомственной дворянкой в первом поко-
   лении, потом на психоаналитика Кишиневского, окруженного кольцом
   бледных одухотворенных пациенток...
   - А ты знаешь, - говорит она удивленно, - похоже, мы попали
   на самую презентацию.
   - Ох, - Августа смущенно пятится к выходу, - неудобно.
   - Брось, мы ведь не халявщики. У нас миссия.
   - Да, но...
   Изя пытается смыться, но Ленка крепко держит его за локоть.
   Августа вдруг охает:
   - Гляди! Гляди!
   В дверях появляется поэт Добролюбов под руку с Генриеттой.
   Она в новой блузке - точная копия той, что на Августе, в воздуш-
   - 43 -
   ной полупрозрачной шляпке... На них все оборачиваются. Поэт Доб-
   ролюбов гордо поглядывает по сторонам...
   - Ну, Гершензон, - очумело бормочет Ленка, - ну, дает!
   - Держит марку, - уныло говорит Августа.
   - Дамы! - восклицает доцент Нарбут, пробиваясь к ним сквозь
   толпу, - и вы тут?
   В руке у него бокал с шампанским. Ленка делает неуверенное
   движение по направлению к угловому столику, но Нарбут останавли-
   вает ее.
   - Не торопись, уже все расхватали.
   - Юра! - удивляется Августа, - какими судьбами?
   - Да вот, зашел... А кто этот юноша?
   - Это мой племянник, Изя.
   - Не знал, что у тебя племянник... Слышали новости? Зяму-то
   вчера замочили...среди бела дня... Говорят, люди Али-бабы...
   - Надо же! - удивляется Августа.
   Интересно, думает Ленка, а вдруг киоски и впрямь перекрасят?
   - Понравилась выставка? - благожелательно спрашивает Нарбут.
   - Да мы еще не смотрели, - Ленка озирается вокруг, но из-за
   обилия народу собственно выставку разглядеть почти невозможно.
   - Ну, тогда пардон... Не буду мешать, - и Нарбут исчезает в
   толпе.
   - Вот, - говорит Августа, раскрывая проспект, - "работы мо-
   лодого скульптора отличаются тонким лиризмом и экспрессией. Им
   свойственно смелое соединение традиционной пластики и нетрадици-
   онных материалов".
   - То есть? - спрашивает Ленка.
   - Ну, вот - Августа кивает в сторону дрейфующей группы с
   психоаналитиком Кишиневским в качестве организующего элемента, -
   видишь, там в углу - куча песка, а из нее торчит целлюлоидная ру-
   ка. Ну, куклу он закопал...
   - Подумаешь...
   - "Последний призыв" называется.
   - Не годится. Нам камни нужны.
   - Вон там, - говорит юркий Изя, ныряя за спины собравшихся.
   - Вот она... гвоздь программы.
   Они боком протискиваются сквозь толпу и оказываются перед
   огромной непонятной конструкцией, похожей на сцепившиеся в экста-
   зе велосипеды: над четырьмя ржавыми ободьями с намалеванными бе-
   лой краской глазами возвышаются мрачные фигуры с торчащими наружу
   ребрами и чудовищными масками вместо лиц.
   - Лицо львиное, - комментирует Изя, восхищенно огибая конс-
   трукцию, - лицо орлиное... лицо человечье... Как вы думаете, те-
   тя Августа, вот этот - херувим?
   - С такой-то будкой? - сомневается Августа.
   Скульптура водружена на груду плоских камней.
   - Который? - деловито спрашивает Ленка.
   - А почему ты думаешь, что тут должен быть только один? Мо-
   - 44 -
   жет, тут все они...
   - Не ищи простых путей. Точно - один. Но - который?
   - Вон тот, - уверенно говорит Изя, - видите, на нем буква
   "шин"?
   - Сейчас я его...
   - Господи, что люди-то подумают, - стонет Августа, - мы же
   как вандалы какие-то...
   - Не боись. Зато это безопасно. Никакой тебе мочиловки, ни-
   какой мафии - ну, подумает кто-то, что мы слегка не в себе. А мы
   скажем, это такая акция - обычное дело на таких вот сборищах...
   отколупнем камень и порядок...
   Ленка пытается выдернуть камень из конструкции, но он зак-
   реплен на редкость надежно.
   - Ну, как вам понравилась скульптура? - раздается доброжела-
   тельный голос.
   Ленка торопливо прячет руку за спину.
   К ним походит художник Макогоненко с початой бутылкой конь-
   яка. За ним, влекомый неодолимым порывом, следует молодой коррес-
   пондент Сахаревич из "Южной мысли" с пустой рюмкой в руке.
   - Очень экспрессивная композиция, - деловито говорит Августа,
   - и материал оригинально скомпонован. Скажите, а что символизиру-
   ют эти камни?
   - Канувшую цивилизацию, - уверенно говорит Макогоненко, -
   мечту о золотом веке, рухнувшую под напором хтонической мате-
   рии... Я взял их с еврейского кладбища. По-моему, символично.
   - А то, - говорит корреспондент Сахаревич, рассеянно посту-
   кивая рюмкой о бутылку.
   - "Железные лики века" называется, - продолжает пояснять
   скульптор, - Буквально вчера последнюю планку припаял.
   - Это интрепретация видений Иезекииля? - любезничает Авгус-
   та.
   - Чего? Нет, это мое...
   - Ну... - Августа в затруднении переводит глаза на скульпту-
   ру, - А... Скажите пожалуйста, это мобиль?
   - Мобиль? Я не делаю мобилей. Впрочем, это мысль...
   - Не мобиль? А что там тогда тикает?
   В наступившей внезапно тишине слышны отчетливые щелчки часо-
   вого механизма.
   - Бомба! - орет журналист Сахаревич, - мужики, там, в этой
   хреновине бомба...
   Присутствующие с нездешней скоростью устремляются к выходу,
   сталкиваясь и застревая в дверях.
   Поэт Добролюбов, мужественно сдерживая напор, спасает пере-
   пуганную Генриетту.
   - А мы-то... - в ужасе бормочет Ленка, блуждая меж скульпту-
   рами и натыкаясь спиной на постаменты, - мы-то...
   - Скорее! - кричит Августа. - Бежим! Спасаем ребенка! Где
  
   - 45 -
   этот чертов ребенок?
   - Да он давно уже смылся, - Ленка выбирается на открытое
   пространство. Августа изо всех сил толкает ее к двери, но Ленка
   упирается...
   - Да, но камень...
   - Плевать на камень!
   Доцент Нарбут, застряв в последних рядах отступления, отча-
   янно машет рукой.
   - Дамы! - кричит он, - вы что, под шумок музей решили огра-
   бить?
   С улицы доносится вой сирены. Вдоль ограды выстраиваются
   черные машины, из них выскакивают люди, рассыпаясь цепью по пери-
   метру здания.
   - Всем отойти на безопасное расстояние, - доносится чей-то
   голос, усиленный рупором.
   - Это завистники, - кричит встрепанный Василь Макогоненко,
   прижимая к груди какую-то причудливую конструкцию - пацюки-конку-
   ренты...
   - Нет, - задумчиво говорит Изя; он с неменьшей нежностью об-
   нимает футляр от скрипки, - это радикальное крыло УНА УНСО... или
   нет... это Совет Девяти... или...
   - Уберите этого шибздика, - стонет Василь.
   - Изька, - машинально говорит Ленка, - закрой рот.
   - Ложись! - орет мегафон, - всем - ложись!
   - А, черт!
   Августа с размаху плюхается на землю. Ленка едва успевает
   укрыться за каменный стобик, как раздается глухой чавкающий звук
   и из окна вырывается волна горячего воздуха вперемежку со стек-
   лом. Какие-то обломки, грациозно вращаясь в небе, разлетаются по
   самым причудливым кривым.
   - Во дает! - восторженно бормочет Изя.
   Августа медленно поднимается на колени. В волосах у нее за-
   путался строительный мусор.
   Публика тоже постепенно встает, отряхивается, озираясь по
   сторонам. Поэт Добролюбов хлопочет рядом с Генриеттой, которой
   мешает подняться застарелый артрит.
   - Пусенька, ты не пострадала?
   Деловитые люди опутывают место проишествия яркой желтой лен-
   той, оттесняя всех за пределы улицы.
   Августа напряженно смотрит себе под ноги.
   - Ты что, - говорит Ленка, - каблук сломала?
   - Должен быть здесь, - бормочет Августа, - Ага...
   Она наклоняется и поднимает с земли плоский камень.
   - Изенька, посмотрите, это та самая буква?
   - А то сами не видите, - мрачно говорит Изя, пиная ногой
   обод - тот откатывается в сторону, мигая белыми глазами.
   - Ах ты, - говорит Ленка, укоризненно качая головой и глядя
   в пространство, - ах ты, злобный сукин сын...
   - 46 -
   За углом они натыкаются на скульптора Макогоненко. Он отхле-
   бывает коньяк из бутылки, которую дрожащей рукой поддерживает
   корреспондент Сахаревич, и стонет:
   - Полный абзац! Десять лет! Десять лет бессонного труда.
   - Да, - соглашается Сахаревич, - но какая реклама!
   - И верно, - задумывается Макогоненко. - Пошли, выпьем, что
   ли... я угощаю.
   - И как ты думаешь, - горько спрашивает Ленка, - все затеял
   этот неупокоенный мерзавец?
   - Кто его знает... - уныло отвечает Августа. - Может, наобо-
   рот... не вмешайся он, весь одесский бомонд бы сейчас летал по
   воздуху, как эти дурацкие колеса. А потом, так или иначе, он сво-
   его добился - камень-то у нас...
   - Да, но где остальные? Если и дальше так пойдет...
   - Вот это, - мрачно говорит Августа, - меня больше всего и
   пугает...
   - Ладно, - вздыхает Ленка, - что поделаешь... пошли отсюда...
   - А завтра куда? Опять на Торе гадать придется?
   - Он нам не скажет. Он Изьке скажет. Эй, Изька!
   - Фигушки! - кричит Изя, отбегая на безопасное расстояние, -
   Обойдетесь без меня! Вчера чуть не зарезали, сегодня чуть не
   взорвали... мама узнает, ее удар хватит!
   Августа делает угрожающий шаг в его направлении, но Изя, как
   затравленный заяц, петляя между деревьями, несется по бульвару и
   пропадает из вида.
  
   * * *
   - Не понимаю, - говорит Ленка, - чего ты меня сюда притащи-
   ла? Тихо ведь все, спокойно...
   Они сидят дома у Августы. На столе горкой навалены роскошные
   альбомы, тут же - в центре - внутри палехской расписной шкатулки,
   дремлют во тьме камни, прихлопнутые лаковой крышкой с изображе-
   нием красной девицы, несущей коромысло.
   - Потому что я боюсь, - сухо отвечает Августа.
   - Чего?
   - Откуда я знаю? Просто боюсь. Я с этим один на один не ос-
   танусь.
   - Да что он тебе сделает? Физически надругается?
   - Этого еще не хватало. Но извести вполне способен. Он нас с
   тобой терпеть не может.
   - Это потому, что мы его потревожили, - уныло говорит Ленка.
   - Он нас своим мистическим взором в упор бы не видел - а прихо-
   дится. Вот он и злится. Малый ему нравится. Приличный мальчик, из
   хорошей семьи, обрезанный. С малым он согласен дело иметь...
   - Утром подойдем к лицею и выловим. Куда он денется... Пос-
   лушай, что это шуршит?
   - Это жук...
   - Похоже, - угрюмо замечает Августа, - он там не один.
  
   - 47 -
   - Ну, бывает у них массовый выплод.
   - Ты лучше форточку бы закрыла.
   Ленка подходит к окну и вздрагивает. Сначала ей кажется, что
   на мутный фонарь на углу наползает черная пелена, потом она пони-
   мает, что с фонарем ничего не происходит - просто по стеклу пол-
   зет шевелящаяся масса.
   Она судорожно захлопывает форточку.
   - Там...
   - Ну, что еще? - покорно спрашивает Августа.
   - Саранча. Или кузнечики. Нет, саранча.
   Августа подходит к окну и прищурившись, вглядывается в су-
   мерки; по мостовой ползет сплошной поток, он вспучивается, от не-
   го отделяются ручейки и водовороты и все это вместе, медленно и
   неумолимо, движется к их пятиэтажке.
   - О, Господи, - она кидается в кухню и Ленка слышит, как там
   захлопывается окно.
   - Вот паскуда, - сокрушенно говорит Августа. - Это его штуч-
   ки.
   - Может, свет погасить?
   - Ну, гаси...
   Они сидят в темноте, вздрагивая от шуршания кожистых надк-
   рыльев и скрежета по стеклу тысяч крохотных ножек. Резкий звонок
   заставляет их подпрыгнуть.
   - Она что, уже умеет звонить в дверь, эта пакость?
   - Нет, - говорит Ленка, - это телефон.
   Она берет трубку, потому что Августа сидит неподвижно и ку-
   сает ногти.
   - Алло?
   Молчание.
   Длинные гудки, потом кто-то, на другом конце провода, броса-
   ет трубку.
   - Второй день так, - сокрушенно говорит Августа.
   - Думаешь, это Гершензон?
   - По телефону? Ему что, делать нечего?
   Ленка беспокойно дергает головой.
   - Послушай, - говорит она, - что это так воняет? Рыба, что
   ли, протухла?
   - Откуда у меня рыба? - вдруг раздражается Августа, - у меня
   кот второй день пельмени жрет - я до ближайшего магазина дойти не
   успеваю.
   - Может, соседи? Варят?
   - Знаю я, что они варят, - угрюмо говорит Августа, - у них
   спиртовка день и ночь горит - вечный огонь да и только. Нет, это
   что-то другое...
   - Тогда что? Дышать же нечем.
   - Да, - соглашается Августа, - верно. И окна ведь не откро-
   ешь! Эти твари... они же нас сожрут...
   - 48 -
   Запах становится все сильнее.
   - Точно, - уверенно говорит Ленка, - рыба. Трехдневной дав-
   ности, не меньше. Августа, признавайся.
   - Отстань. И так тошно.
   Запах вьется по комнате, как совершенно материальная субс-
   танция. Ленка ощущает, как он просачивается между пальцами - лип-
   кий, тяжелый. На окно напирает черная масса - стекло ощутимо пот-
   рескивает.
   - Вот, - говорит Августа, - опять.
   Ленка берет трубку, но на этот раз телефон начинает говорить
   голосом Генриетты.
   - Леночка? - щебечет она, ничуть не удивляясь, что застала
   Ленку в неположенном месте, - Послушайте, милочка, не знаете, что
   с Борей?
   - Что? - изумлено переспрашивает Ленка.
   - С Борей. Погоди, пусик, не приставай. Он мне сегодня не
   позвонил. Я - к нему, а он дверь не открывает. Я беспокоюсь. И за
   дверью, Леночка, какая-то странная возня. Насекомые какие-то из
   щелей лезут... А потом такой грохот, такой грохот...
   Трубка продолжает что-то говорить, но Ленка уже не слушает.
   Она осторожно кладет ее на рычаг.
   - Вот, - говорит она, - никакой это не Гершензон. Это я же
   нутром чую... Это рабби Барух, будь он неладен. Это его акриды.
   - Да, но зачем?
   - Черт его знает.
   - А запах? Тоже он?
   - Непонятно...
   Они сидят, напряженно глядя во тьму.
   * * *
   - Вот он! - говорит Ленка.
   Изя выходит из дверей лицея, стараясь держаться в самой гуще
   толпы. Он нервно оглядывается.
   - Чует, голубчик, - злорадствует Августа. - Раз, два, взяли!
   Они с двух сторон кидаются к Изе и подхватывают его под руки.
   - Так я и знал, - уныло бормочет мальчик, - и какого черта я
   сюда приперся... лучше прогулял бы...
   - От нас не убежишь, милый мой, - ласково говорит Ленка.
   - Отпустите! - Изя пытается вырваться, но они вцепились в
   него мертвой хваткой. - Я же нашел вам камень!
   - Еще два...
   - Ну уж нет! Дяденька, скажите им...
   Мужчина в дорогом габардиновом пальто смотрит на них в явном
   затруднении.
   - Сыночек, - причитает Августа, - ну не дури... пойдем с ма-
   мой...
   - Теперь еще и сыночек! Дяденька, никакая она мне не мама.
   - Вот, - сокрушенно говорит Ленка, - опять у него припадок.
   - 49 -
   Мужчина сочувственно качает головой и ускоряет шаг.
   - Не пройдет, - внушает Августа. - Ты же знаешь. Какие у те-
   бя права? Никаких! Кому поверят? Мне поверят. Я преподаватель,
   солидная женщина. А ты кто? Ты ведь ребенок... почти не человек...
   - Я на вас в суд подам, - всхлипывает Изя.
   - Пойди-пойди. Пожалуйся своему адвокату.
   - Ну что вам опять нужно? - сдается Изя.
   - Черт его знает... Он на тебя глаз положил. Куда ты - туда
   и мы.
   - На рынок я еду. Понятно? Мама послала. У меня бар-мицва
   завтра.
   - Поздравляю, - кисло говорит Ленка.
   - Чего у него? - пугается Августа.
   - В возраст он вступает. Праздник такой.
   - Нашли что праздновать, - Августа мрачна до невозможности,
   - Плакать надо. Я бы на месте его родственников удавилась бы от
   горя. Ты на него посмотри; трусливый, слабый, мелкий... шибздик!
   - Сама ты...
   - Вы что, - удивляется Ленка, - с ума сошли?
   - А чего она...
   - Ладно. Забыли. Одним словом: ты на рынок - мы на рынок.
   Слияние трех сердец...
   - Мы же тебе не помешаем, - умоляет Августа, - мы же тебе
   сумки понесем...
   - А... тогда ничего, - Изя сменяет гнев на милость, - тогда
   ладно.
   - Ах ты, - шипит Августа, - мелкий, корыстный...
   Ленка пинает ее локтем в бок и та замолкает.
   На рынке Ленка хватает Изю за шиворот - иначе он, не прила-
   гая особых усилий, потерялся бы в людском водовороте. Августа
   идет впереди, прокладывая дорогу локтями.
   - Куда? - деловито спрашивает она, не оборачиваясь.
   - Синенькие мне нужны, - говорит Изя, - баклажанчики синень-
   кие, икру делать... потом рыба.
   - Стоп, - говорит Ленка, одергивая Изю на себя.
   - Ну, чего?
   - Рыба. Точно. "И повелел Господь большому киту поглотить Ио-
   ну. И был Иона во чреве кита три дня и три ночи..."
   - Ты что, Ленчик, свихнулась? Какая это рыба? Это был кит.
   Кит его проглотил. Ну откуда тут киты?
   - Между прочим, имеются разночтения. Кит-то человека ну ни-
   как проглотить не может. Он вообще не глотает. Он фильтрует.
   - Тогда кашалот. Хотя, о чем мы вообще спорим? Можно поду-
   мать, тут есть кашалоты...
   - Нет, - говорит Ленка, - точно, рыба. Проглотила она этот
   камень, он на это вчера и намекал. Потому что имеются историчес-
   кие параллели - помнишь, гиппократов перстень.
   - Поликратов.
   - 50 -
   - Ну, того мужика, который бросил его в море. А потом подали
   ему на стол рыбу, почему-то нечищенную.
   - В том-то и дело, - качает головой Августа, - в том-то и
   дело. Принципиально неверный подход, потому что рыбу, милая моя,
   чистят дома. На Привозе ее только покупают.
   - Ага! - говорит Ленка, - как же.
   Она на миг выпускает Изин ворот, чтобы ткнуть пальцем в нап-
   равлении жестяной вывески с указателем.
  
   НОВАЯ УСЛУГА:
   чистка и потрошение всякой рыбы.
   быстро и недорого.
  
   * * *
   - Так я куплю? - ноет Изя.
   - Стой!
   Они застыли у прилавка, жадно следя за каждым движением ве-
   ликолепного, блестящего ножа резника. Рядом с ними растет куча
   перламутровых и багряных потрохов, над которыми в изобилии вьются
   тяжелые зеленые мухи. Августа отмахивается от мух газетой.
   - Женщины, - говорит резник, - я вас умоляю. Идите отсюда.
   Вы же мне клиентов отпугиваете.
   - А мы что, - защищается Ленка, - мы ничего...
   - Мы просто так стоим, - подхватывает Августа.
   - Тетя Августа, отпустите. Не надо мне рыбы.
   - Надо, - говорит Ленка.
   - Тогда купите и пойдем отсюда. Я домой хочу.
   - Стой, тебе говорят! Ну что там? - оборачивается она к Ав-
   густе, брезгливо копающейся в потрохах.
   - Пока ничего.
   - Ну что вам нужно? - умоляет резник, - рыба вам нужна? Так
   возьмите рыбу. Даром отдам. Только уходите.
   - Не бери, - говорит Ленка Августе, которая смотрит на уз-
   кие, плоские, круглые, черные, зеленые, серебристые тела с ка-
   ким-то задумчивым, глубоководным интересом.
   - Коту есть нечего, - виновато поясняет Августа.
   - Я твоему коту Вискас куплю. Стой, не дергайся.
   - Приличная же с виду женщина, а в требухе два часа подряд
   роется...
   - Дяденька, - неожиданно возникает Изя, - я возьму. Вон ту,
   здоровую.
   - Ребенка бы пожалели, - укоризненно говорит резник, - лица
   на нем нет. Бери, мальчик, бери. Даром бери.
   - Убью мерзавца, - устало говорит Августа.
   - Меня мама и так убьет, если я без рыбы приду - безразлично
   замечает Изя. - Из чего она будет фиш фаршированный делать? Из
   меня, что ли?
   - Такое творится, а ты, - укоряет Августа, - ...нашел, когда
  
   - 51 -
   эту свою бар-мицву устраивать.
   - А я что, виноват? Она меня родила, а теперь хочет, чтобы
   все как у людей было.
   - На! - кричит резник, широким жестом кидая на мокрый, се-
   ребряный от чешуи прилавок здоровенную кефаль, - На, ирод! Только
   убирайся отсюда!
   - Пусть почистит, - шмыгает носом Изя, - мама не так орать
   будет. А то придется ей, на ночь глядя...
   - Сейчас я тебе! - резник взмахивает ножом. Изя пятится на-
   зад, но нож, образовав в воздухе сверкающую дугу, уже врезается в
   белое рыбье брюхо. На Ленку летит чешуя, фонтан икры и один боль-
   шой мокрый камень.
   - Господи! - говорит Ленка.
   Камень откатывается под прилавок.
   - Он? - Августа пытается нырнуть под прилавок, но резник,
   расставив руки, загораживает дорогу.
   - Куда? Куда лезешь?
   - Августа, погоди...
   - Да убери ты от меня эту бабу! - кричит резник Ленке, оши-
   бочно принимая ее за более нормальную.
   - Дайте ей камень забрать, она уйдет, вашей мамой клянусь!
   - Ты мою маму не трогай!
   - Изька!!!
   Резник неожиданно замолкает. Лицо его заливает мертвенная
   бледность и оно делается подозрительно похоже на рыбье брюхо.
   Щель рта открывается и закрывается - совершенно беззвучно.
   - О, Господи! - бомочет Ленка. - Августа!
   - Чего? - хрипит Августа из-под прилавка.
   - Нашла камень?
   - Нет еще. Сейчас...
   - Скорее...
   Августа изворачивается и камень выкатывается из-под прилав-
   ка, сверкая налипшей рыбьей чешуей.
   - Изька, хватай!
   Изя хватает камень и тоже застывает, уставив бессмысленный
   взор в пространство.
   - Мамочка! - наконец выговаривает резник, - что это...
   Между лотками движется темный силуэт. Он еще далеко, но даже
   отсюда видно, какой он огромный. Неуклюжее, громоздкое создание
   слепо тычется по овощному ряду, натыкаясь на грузовики с оптовым
   товаром, переворачивая хрупкие прилавки, путаясь в парусине тен-
   тов, постепенно приближаясь к рыбному ряду. Каждый его шаг сопро-
   вождается глухим чавкающим звуком, словно земля не хочет отпус-
   кать свое порождение.
   - Августа! Скорее!
   - Дамы, - с трудом выговаривает резник, - по-моему, это за
   вами.
   - 52 -
   - Господи, - Августа, наконец, выпрямляется, потирая поясни-
   цу, - что это?
   - Голем! - соображает Ленка. - Кто-то напустил на нас голема.
   - Этот твой... Гершензон! Кому бы еще?
   - На хрен сдался Гершензону голем? Он и так может! Это
   кто-то другой...
   - Чертов кузен! Рабби Барух!
   - Вот те раз! - говорит Изя. Раскрыв рот и сжимая в кулаке
   камень, он медленно пятится в сторону трамвайной колеи.
   Их сметает людской прилив. Торговки из овощного ряда в заля-
   панных зеленью халатах, мясники в окровавленных передниках, пест-
   рые цыгане, солидные дамы в турецких облегающих кофточках, нищие,
   побросавшие костыли - все несутся от молчаливого создания, наты-
   каясь друг на друга...
   - Он передумал, - верещит на бегу Ленка, - он не устоял!
   Оживил это чертово чучело - теперь подгребет под себя наши камни.
   Мы их ему сами на блюдечке поднесем. Кто же такое выдержит?
   Голем медленно поворачивает темное безглазое лицо.
   - Он нас ищет, - визжит Августа. - Нюхом чует.
   - Хрен его знает, чем он чует. Бежим!
   Они выскакивают на мостовую и отчаянно машут руками, но обе-
   зумевшие машины проносятся мимо, обдавая их потоками бензина и
   теплого воздуха.
   - Сюда! - подпрыгивая кричит с противоположной стороны улицы
   Изя, - сюда! Тут проходной двор! Сюда!
   Зачем-то пригнувшись, они кидаются через дорогу. Тормоза от-
   чаянно визжат, где-то слышен глухой звук удара.
   Подьезд воняет кошками, они пролетают его насквозь, выныри-
   вая во двор. Какая-то женщина, лениво развешивавшая белье на га-
   лерее, в ужасе роняет на них мокрую простыню. Тяжелая ткань об-
   лепляет их с головы до ног и они трепыхаются под ней, изображая
   памятник восставшим героям броненосца "Потемкин". Наконец, Ленке
   удается отбросить усеянный прищепками край, и они вновь устремля-
   ются вперед, волоча простыню за собой. За спиной голем колотится
   о дверную раму парадной - проем слишком узок для него.
   Они заныривают под арку, пролетают насквозь несколько дво-
   ров, несутся вниз, по улице, ведущей к морю, мимо пустынной фаб-
  
   рики с выбитыми стеклами, мимо двух кариатид с отбитыми носами,
   мимо покореженной акации, перепрыгивают канаву, разрытую пять лет
   назад и оказываются на краю городского парка. Впереди, за деревь-
   ями, равнодушно синеет море, позади, далеко-далеко, слышится все
   приближающийся тяжелый топот.
   - Ван Дамм... - говорит Ленка.
   - Что? - устало спрашивает Августа, плюхаясь на парапет.
   - Ван Дамм, Жан Клод. В фильме "Некуда бежать".
   - Таки да, - соглашается Августа.
   - Чертов рабби Барух. Я так и думала. Он что, сумасшедший -
   упустить такую возможность? Такую власть?
  
   - 53 -
   - Нет, - Августа сегодня на редкость сговорчива, - во всяком
   случае, не настолько...
   - Уж не знаю, что эта его штука собирается с нами делать, но
   что-то очень паршивое.
   - Ага...
   - Изька, а ты как думаешь? Ты, часом, не специалист по голе-
   мам? Чему вас в хедере учат? Эй, ты чего?
   Изя стоит на парапете и что-то шепчет, глядя на судорожно
   сжатый кулак.
   - Смотри-смотри! - Ленка хватает Августу за руку, - он пыта-
   ется...
   - Боже мой! - в свою очередь, кричит Августа, - там! Боже
   мой!
   Полоса тумана над морем начинает уплотняться, пучиться, и
   наконец, из нее выезжает гигантская молчаливая фигура на черном
   коне. Воздух вокруг нее дрожит и колеблется и оттого кажется, что
   пропорции фигуры как-то странно нарушены.
   - Боже мой! - надрывается Августа, - он вызвал Всадника Апо-
   калипсиса! Это же конец света!
   Изя, приплясывая на парапете, начинает отчаянно размахивать
   руками.
   - Нет, - говорит Ленка, у которой зрение получше, - что-то
   не то. Это... Батюшки-светы! Адонаи! Майн Рид!
   - Майн Готт? - услужливо подсказывает Августа.
   - Да нет! Майн Рид! Это же Всадник без головы. Представля-
   ешь! Он натравил на голема Всадника без головы.
   - Наверное, он его в детстве больше всего боялся, - резюми-
   рует Августа, - придумал самое страшное, что только мог.
   Всадник выезжает из тумана, сизые клочья расползаются на
   мощной груди лошади, он молча проезжает мимо них, сжимая в рас-
   пухшей руке голову в сомбреро и, равнодушно глянув в их сторону
   мертвыми глазами и дернув поводья свободной рукой, движется в
   направлении голема. Теперь им видно, какой он огромный - стремена
   болтаются где-то на уровне верхушек акаций. Копыта тяжело цокают
   по булыжной мостовой, вдали раздается глухой шум, словно на землю
   валится что-то огромное и липкое, скрипят, шатаясь акации под
   внезапным порывом ветра и все стихает.
   Ни голема, ни всадника...
   - Ты смотри, как малый-то управился! - восхищается Ленка.
   - Очень хорошо, - Августа осторожно переводит дух, - а те-
   перь...
   Изя поднимает голову и смотрит на них как-то очень задумчиво.
   - А фиг вам "теперь" - спокойно говорит он.
   - Изя! Изька, паршивец! Отдай камень!
   - Не отдам, - орет Изя, отчаянно сжимая кулак, - я теперь
   посредник! Пусть сделает, чего я хочу.
   - Изенька, - медовым голосом говорит Августа, - а чего ты,
   сукин сын, хочешь?
  
   - 54 -
   Земля под ногами начинает мелко трястись, кромка горизонта
   заволакивается мутным дымом.
   - Не ваше дело! Вы... вы две старые, трусливые дуры!
   - Ах, ты!
   - Сю-сю, му-сю... Пусть ляжет, пусть упокоится.
   На всякий случай он отбегает подальше и останавливается на
   холме, что-то приговаривая. До Ленки доносится:
   - ...И перекуют мечи на орала, и копья свои на серпы, не
   поднимет народ меча и не будет более учиться воевать...
   - Что он там бормочет? - тревожно спрашивает Августа.
   - Сукин сын! Они в своем хедере, видно, как раз дошли до
   пророков. Таким нельзя давать Тору в руки...
   - Не поняла.
   - Он царство Божие на земле устанавливает. Ну и размах!
   Море начинает гулко гудеть, будто там, внизу, бьет огромный
   барабан.
   - ...А в народе угнетают друг друга, грабят и притесняют
   бедного и нищего, и пришельца угнетают несправедливо...
   - Господи! - Ленка ни с того ни с сего начинает механически
   бормотать:
   - ... Небеса истреплются как дым, и земля обветшает как
   одежда...
   - Лена, прекрати!
   - Не могу... и побледнеет луна и устыдится солнце...
   На солнце медленно наползает черный круг, по земле проносит-
   ся порыв холодного ветра...
   - И горы сдвинутся, и холмы падут...
   - Леночка, умоляю!
   - Это не я...оно само...И войдут люди в расселины скал и в
   пропасти земли от страха Господа, и от славы величия его, когда
   он восстанет сокрушать землю... Ох, Господи, что же это я!
   - Живые, - орет Изя тем временем, потрясая воздетыми к небу
   кулаками, - отделитесь от мертвых!
   - Оставь, сволочь, - орет опомнившаяся Ленка, осторожно, бо-
   ком надвигаясь на Изю, - Отпусти Гершензона!
   - Сейчас! Оставил! Чтобы вы в камушки играли, две задницы
   бестолковые? Зяма, бандит, и то лучше вас! Он хорошего хотел...
   - Да у Зямы просто крыша поехала! Иерусалимский синдром! Ма-
   ния величия!
   - Изенька, не надо. Это не нашего ума дело!
   - ...И застроят пустыни вековые, восстановят древние разва-
   лины, и возобновят города разоренные, оставшиеся в запустении от
   древних родов...
   Огромное дерево с треском рушится, цепляясь за провода. Во
   все стороны летят искры. Вывороченные корни угрожающе протягива-
   ются в сторону Ленки и начинают медленно шевелиться.
   - Ой, мамочка...
   - ...Проходите, проходите в ворота, приготовляйте путь наро-
   - 55 -
   ду, равняйте, равняйте дорогу, убирайте камни, поднимайте знамя
   для народов!...
   Неожиданно воздух расступается и на парапете возникает
   чья-то фигура. Какое-то время она балансирует, пытаясь удержаться
   на пляшущих камнях, потом с ее протянутых ладоней вырываются сно-
   пы искр и летят в сторону Изи. Изя отпрыгивает, демонстрируя хо-
   рошую реакцию.
   - Смотри! - Ленка хватает Августу за рукав. - Это же тот, из
   Совета Девяти...
   Новоприбывший вновь поднимает руки, но парапет, выгнувшись
   горбом, сбрасывает его на землю. Он откатывается, вновь вскакива-
   ет на ноги.
   - Бабы! - орет председатель, - пригнитесь!
   Еще один сноп искр, на этот раз изумрудно-зеленых, летит на
   Изю. Мальчик застывает с поднятыми руками, потом падает на бок,
   замирает и лежит неподвижно. Земля, охнув в последний раз, успо-
   каивается, ветер стихает, пурпурная мгла над морем расеивается.
   - Вы его убили, - всхлипывает Ленка, бросаясь к Изе.
   - Черта с два, - устало говорит председатель. - Вырубил нем-
   ножко. Сейчас очнется...
   Он нагибается над распростертой на земле фигуркой и носком
   добротного кожаного ботинка отшвыривает в сторону камень, выпав-
   ший из раскрывшейся ладони.
   - Забирайте ваше добро.
   Ленка хватает камень. Он раскален и жжет ладонь, но она
   боится выпустить его из рук.
   Изя постепенно приходит в себя: он медленно поднимается с
   земли и тоненько всхлипывает.
   - Ну, - вздыхает председатель, - что ты тут сотворил, сучок
   сикоморин?
   - Я хотел, как лучше, - плачет Изя, тряся острыми плечами.
   - Все от таких, как ты, - устало говорит Августа. - от таких
   вот маменькиных сыночков с комплексами. Иллюзии у них. Кормят вас
   в детстве манной кашей, а потом у вас появляются идеи. Вы же хуже
   бандитов - у вас размах...
   - Аваддон его подери, - говорит председатель, отряхивая ис-
   пачканные землей колени, - чуть руку не вывихнул.
   Изя плачет.
   - Воинство небесное напустил, проклятущий. Кем ты себя вооб-
   разил? Тоже мне, архангел Метатрон... Ладно, забирайте камень и
   валите отсюда, пока вас не арестовали за нарушение общественного
   спокойствия.
   - А рабби Барух? Голем?
   - Барух вас больше не потревожит. Я с ним разобрался.
   - Как? Как Али-Баба с Зямой?
   - Ну, не совсем... но в общем, да, что-то в этом роде.
   - Все равно, - решительно говорит Августа, - все равно. Не
   - 56 -
   буду я у себя эти чертовы камни держать. Вы чего хотите? чтоб у
   меня дом загорелся?
   - Ничего с вами не будет, - председатель окидывает Ленку с
   Августой презрительным взглядом. - калибр не тот.
   - А...
   Но председатель уже исчезает в вспышке белого пламени.
   - Доволен? - мрачно спрашивает Ленка.
   Изя вытирает рукавом нос и сопит.
   Они медленно идут обратно в город. На месте фабрики - груда
   кирпичей и покореженной арматуры, на земле - пятна липкой зеленой
   слизи... Где-то вдалеке отчаянно воет сирена.
   - Калибр не тот, - фыркает Августа, - А у этого паршивца,
   значит, тот калибр...
   - Тебе мало? Мы и со своим-то делов натворили. Зяму замочили,
   музей взорвали. Теперь вот Привоз разнесли.
   - И фабрику, - подсказывает Августа.
   - Фабрика не в счет. Она и так под снос. Но дальше-то что...
   Город ведь жалко.
   - Жалко. Хороший был город, - меланхолично соглашается Ав-
   густа.
   - Ну почему, - жалобно говорит Ленка, - почему все с таким
   шумом. Почему просто нельзя поднять с земли камень, и...
   Она нагибается, поднимает камень.
   - Вот так поднять... Боже мой! Изька! Изька!
   Изя с опаской приближается.
   - Ну, чего?
   - Это буква, или что?
   - Это буква "алеф", - мрачно говорит Изя. - А где вы его
   взяли?
   - Да вот тут лежал.
   Изя вздыхает.
   - Не иначе как ангелами служения, - комментирует он, - дос-
   тавлен этот камень сюда.
   - Говори по-человечески. Хватит с меня этой мутотени. Такси!
   такси!
   Они вновь выскакивают на проезжую часть, приплясывая перед
   проезжающими машинами.
   - О! - говорит давешний шофер, притормаживая и высовываясь
   из окна, - это опять вы? Куда едем?
   - Сначала в Аркадию, - говорит Августа, плюхаясь на сиденье.
   - Потом на кладбище.
   - Что-то вы туда зачастили, - замечает шофер.
   - В последний раз, - решительно говорит Ленка. - Завязываем.
   - Ну, - шофер нажимает на педаль и машина мягко трогается с
   места, - и как вам это землетрясение?
  
   * * *
   - Скорее, - пыхтит Августа, - клади. Будем упокаивать.
   - 57 -
   - Я-то положу. Но в каком порядке?
   - А что, есть разница?
   - Понятия не имею.
   - В порядке нахождения, - деловито говорит мальчик Изя. -
   Чего тут думать. Он же сам подсказал.
   - А ты молчи, чудовище.
   - Погоди, - говорит Ленка, - а ведь он прав...
   - Ну, валяй в порядке нахождения.
   Последний теплый осенний день плывет над кладбищем и небо
   отливает синевой и пурпуром голубиной грудки, и желтые листья
   блестят на ограде, точно жестяные украшения, и дрожит раскаленный
   воздух над могильной плитой.
   - Вот, - Ленка торопливо выкладывает камешки.
   - Ну, и что получается? - интересуется Августа.
   - Тав - шин - каф - алеф. Изька, это что-нибудь значит?
   - А как же, - говорит мальчик Изя, - это число.
   - Семьсот двадцать один? - догадывается Августа.
   - Точно.
   - Так, выходит, он себя запер числом, обозначающим имя Бога?
   - Вообще-то, - размышляет Ленка, - похоже на правду. Потому
   что, если бы он начертал само имя Бога, тут бы уже такое твори-
   лось...
   Августа отступает, заложив руки за спину и склонив голову на
   бок, любуется на свою работу.
   - И все? - удивленно говорит она, - он оставляет нас в покое?
   - Проверить надо бы, - устало говорит Ленка, - теоретичес-
   ки... они больше не должны сдвигаться с места...
   Она осторожно трогает первый камушек и он медленно отползает
   в сторону.
   - Господи! - тихо говорит Августа, - они не закрепляются.
   - Мы не так положили. Изька, как еще их можно выложить? Что-
   бы со смыслом?
   - Вроде, никак, - задумчиво говорит Изя, почесывая нос.
   - Ты просто не знаешь... Недоучка чертов. Можно попробовать
   другие комбинации.
   - Нет других комбинаций. Бессмыслица получается.
   - Может, последний камень был не тот?
   - Нет. - говорит Августа, - Не в этом дело. Он просто сам не
   знает, что ему надо. Искушение слишком велико.
   - Ты хочешь сказать, - догадывается Ленка, - что он больше
   не может закрепить эти проклятые камни? Не хватает сил себя зак-
   рыть?
   - Совершенно верно. Один раз он уже сделал это, - раздается
   у них за спиной, - и на это ушли все его силы.
   Они оборачиваются. За оградой стоит доцент Нарбут и черная
   тень вьется за ним, как плащ на ветру.
   - Юра, - изумленно говорит Августа, - а ты что здесь делаешь?
   - Ему легче управлять миром, чем собой, - продолжает Нарбут,
   - 58 -
   игнорируя ее вопрос, - чего вы от него хотите? Он ведь не Бог...
   Всего-навсего обычный маленький гершензон... могущество раздавило
   его, как каменная плита...
   - А... - говорит Ленка, - что же нам теперь делать?
   - Пусть покоится с миром...
   - Но эти камни... Они потеряли силу... Они его не сдержат.
   Она в отчаянье кивает в сторону могилы, где лежат в ряд че-
   тыре камня, постепенно раскаляясь на солнце.
   - Нет, - говорит доцент Нарбут, - не так. Не та гематрия.
   В руке его что-то сверкнуло. Еще один камень, но камень, пы-
   лающий точно раскаленный уголь, точно алмаз, извлеченный на свет
   из горных недр, точно золотой самородок...
   - Нужна другая. Не первая буква ее заключает. Вторая. Не
   алеф. Бет.
   - Семьсот двадцать два! - тихо говорит Изя.
   - Что ж, - отвечает доцент Нарбут, - мнимые числа бесконеч-
   ны. И если есть семьсот двадцать первое имя Бога, то должно быть
   и семьсот двадцать второе.
   Он кладет камень на плиту, чуть в сторонку.
   - Теперь дело за вами.
   Ленка подходит к плите, осторожно дотрагивается до камня -
   он обжигает пальцы холодом, колеблется, оборачивается к Августе.
   - Вот и все, - говорит та.
   - Погоди. Ведь все сейчас кончится, и больше уже никогда...
   Ты чего него-нибудь хочешь?
   - В смысле?
   - Августа, подумай. Самое важное, самое заветное. Только по-
   думай...
   Августа сдвигает на лоб панаму. Потом сдвигает ее на затылок.
   - Упущенные возможности, - говорит Ленка, - утраты. Все мож-
   но поправить, все можно вернуть. Ты ведь хотела заняться живо-
   писью... Молодость. Может быть, даже вечная молодость. Подумай,
   Августа, ведь мы скоро будем как Мулярчик. Еще десяток-другой лет.
   Августа молчит. Подозрительно смотрит на Ленку.
   - А ты? - говорит она наконец.
   - Я тебя спрашиваю.
   Августа молчит. Глаза ее, затененные панамой, начинают блес-
   теть все сильнее, потом блеск отделяется от глаз, ползет на щеки.
   - А что я... - ее охватывает непроизвольная дрожь, - я тут
   подумала... Стоит только мне представить... во временной разверт-
   ве... Я же все-таки математик.
   - Угу, - говорит Ленка.
   - Ты умеешь испоганить любую мечту, - сердито говорит Авгус-
   та.
   - А то, - кивает Ленка.
   - Иди ты... нет-нет, - пугается она, - это я так, к слову.
   Выкладываем. Только поаккуратней, ладно?
   Ленка осторожно забирает камень с буквой "алеф" и кладет на
   - 59 -
   его место камень с буквой "бет". Символы на миг вспыхивают чистым
   белым пламенем, потом пламя опадает - теперь буквы видны четче,
   они обуглены, глубоко врезаны в гладкую поверхность.
   - тав - шин - каф - бет, - бормочет мальчик Изя. - А ведь
   что же получается?
   - Семьсот двадцать два, - устало говорит Ленка.
   - Да... но еще и слово "тишкав" получается. А это...
   - Что значит - "ляжешь" - говорит доцент Нарбут. - Вот, -
   продолжает он, и тень его покрывает могильную плиту, и камни го-
   рят в полутьме тусклым золотом, - вот, возложил я на тебя узы, и
   ты не повернешься с одного бока на другой, доколе не исполнишь
   дней досады своей...
   - Как ты думаешь, - шепчет Августа, - кто он все-таки такой?
   - Так он тебе и скажет, - отвечает Ленка.
   - Но если мы встретимся на кафедре...
   - Да он в глаза тебе посмеется. Скажет, что все тебе присни-
   лось. Молчи.
   ... Когда ляжешь спать, не будешь бояться; и когда уснешь,
   сон твой приятен будет...
   ...И будешь спокоен, ибо есть надежда; ты огражден и можешь
   спать безопасно...
   Камни медленно гаснут, погружаясь в толщу плиты, как в гус-
   той ил...
   - Ну, вот и все, - говорит доцент Нарбут, - он вас больше не
   потревожит.
   - А будь я на его месте, - задумчиво бормочет Изя, - уж я
   бы...
   - Это мы знаем, - замечает Августа.
   - Теперь все на своем месте, - говорит доцент Нарбут, - и
   будет все на своем месте, доколе не поднимется из праха по зову
   труб Страшного Суда... Утешительно знать об этом, не правда ли
   дамы? Ну, я пошел, у меня еще куча дел...
   Он поворачивается и неторопливо бредет по аллее, однако фи-
   гура его исчезает, превращаясь сначала в черную точку, а потом и
   вовсе в ничто, с невероятной быстротой...
   - А ты знаешь, я подозревала что-то в этом роде, - задумчиво
   говорит Ленка.
   - Это ты теперь, задним числом... Ну, что, - вздыхает Авгус-
   та, - пошли и мы...
   - Погоди еще немного, я эту чертову плиту цементом замажу, -
   говорит Ленка.
  
   к о н е ц
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"