Маленький Димка, скрестив искривлённые рахитом ножки, сидел на поросшем сизой травой холмике. Во дворе маленькой церквушки с облупившимся куполом Ваня и Юрка, ученики местного батюшки, гоняли импровизированными клюшками из пластиковых швабр картонную упаковку из-под супа "Доширак".
Димка представлял, что купол - это воздушный шар, привязанный где-то внутри серой церкви. Вечерами, когда в затянутые картоном и железными листами окна комнаты пансионата, в котором жили родители Димки и он сам, стучал ветер, мальчику казалось, что шар взрёвывает горелкой и пытается улететь в пасмурное небо.
Уставившись на ограду церковного двора - некогда крашеные бледно-зелёной эмалью, а теперь почти облезшие завитушки и звёзды - Димка только в самый последний момент почувствовал тень на своём лице. Не фокусируя взгляда, он медленно опустил руки на землю и попятился задом. Ноги в латаных мешковиной ползунках смешно заелозили за его спиной, как ласты тюленя или морского котика. Тень не отставала, с такой же медлительностью следуя за ним. Пыхтя и вздыхая, Димка приподнял лодыжки и пополз так же, задом, но на четвереньках. Перед глазами мелькала земля - серо-коричневая, сухая, покрытая осколками стекла и обрывками бумаги. На одном обрывке, пожелтевшем от старости, чья-то чёрно-белая рука указывала на слово "Спасе". Димка запыхтел сильнее, как древний паровоз, который папа показывал ему на видео в американском центре. Ноги и кусочки головы за ушами ныли от напряжения. Димке очень хотелось остановиться, но, чтобы сделать это, надо было снова сесть на ноги, и тогда бы он увидел лица этой тени - лица Вани и Юрки, обрамлённые давно не мытыми клочьями волос, лица, искажённые злобными гримасами. Они уже несколько раз били Димку, называя его "атеюгой проклятым" и "сатанистским отродьем".
Димка полз, разглядывая свои искривлённые пальцы, движущиеся помимо его уставшей воли. Ноги пытались бастовать, цепляясь за жёсткую траву, но руки неизменно побеждали. Руки, закутанные в огрубевшую желтоватую кожу, пальцы, утыканные грязно-розовыми ноготками, сосредоточили в себе всю силу воли Димки. В краях глаз замелькали синие и зелёные волчки, а руки всё ползли и ползли, преодолели полосу белой краски и заставили Димку присесть на ноги.
Ваня и Юрка, вооружённые швабрами, стояли перед полосой, одинаково ухмыляясь объеденными герпесом ртами. Юрка - он был ниже и худее Ваньки - сделал вид, что замахнулся шваброй на Димку. Ванька тем временем жевал губу, собираясь что-то обидное сказать.
- Сиди там, антихрест, - выдал он в конце концов, злобно прищурив маленькие глазки. Почесав зад широкой пятернёй, продолжил, едко ухмыляясь: - Сегодня вы подохнете, проклятые антихресты, так и знайте.
Юрка дёрнул Ваньку за руку, кивая на здание санатория. Бросив швабры, они побежали к церкви, высоко прыгая через кустики травы.
Внезапно земля улетела далеко вниз, и чьи-то руки обвили Димку. Хмурые облака, мёртвые туши многоэтажек со слепыми окнами, земля, седая земля, кое-где курчавящаяся облезлыми кустами и травой, - и, одна за одной, ступеньки, грязные стены, лупящаяся штукатурка.
Димку опускают на пол перед рыжей дверью, перед вылезшим половичком с надписью "Христос воскресе". Дверь открывается внутрь, выглядывает грязноватая голова с макияжем, изображающим глаза и губы:
- Чего надо, Марь Славна?
Несшее Димку существо - самое нежное на свете - ответило высоким, испуганным голосом:
- Посмотрите за Димкой, Елизавета Васильевна, будьте добры. Он вам совсем не помешает, мне надо на собрание, вы понимаете, - голос сминает слова.
- Нет, Марь Славовна, никак не могу, - с довольным видом качается голова. - Я вступила в ряды Церкви, не могу начать с такого проступка. Простите, Бога ради.
- Елизавета Васильевна, но что ваша церковь может иметь против маленьких, больных детей? - умоляюще, почти срываясь в слёзы, спрашивает мама. - Вы же знаете, что я не виновата, что он такой. Ваш племянник - тоже не самый здоровый ребёнок! - уверенно выпалила она последний аргумент.
Димка поднимает подбородок и видит, что округлое личико мамы печально склонилось. Дверь захлопывается, с потолка сыпется штукатурка.
- Что ж, маленький, и без них обойдёмся, верно? - шепчет мама на ушко Димке. Он щурит от удовольствия глаза - может, и не совсем понятно, что она говорит, но сами нежные вибрации, тёплое дыхание, пахнущее мятной жвачкой - они говорят Димке, что всё хорошо.
Мама несёт его в комнату, где вдоль стен до самого потолка громоздятся книги. В углу, возле закопченной горелки, лежит грязноватое верблюжье одеяло, а на нём разбросаны деревянные грубые кубики с неровными буквами, выведенными красным маркером, - это место игр Димки. Мама опускает его на одеяло, долго копается среди книг. Корешки той стопки, что ближе к Димке, покрыты малиновой плесенью. Когда их принесли, мама зачем-то долго ругала батюшку Кирилла - хотя его самого не было рядом. Просто перекладывала книги с деревянной тележки, забрызганной белой краской, на газету - и ругательски ругала батюшку.
В конце концов, мама находит что-то, суёт в потрёпанную сумочку, меняет Димке подгузник - желтоватую кожу живота стягивает весёленький поясок с голубыми мишками, - перехватывает сына поудобнее и несёт, несёт, несёт далеко, опять по лестнице и по городу. Мимо выжженной травы на газонах, мимо трещин на краске заборов, облупленных плиток домов и разорванных глоток подъёздов с зубной крошкой бутылок и какого-то мерзкого мусора; под опасно накренившимся оранжевым подъёмным краном, вдоль железной дороги с навеки остановившимися вагонами и локомотивами, - и через жуткую, всепроникающую, липкую вонь канализации. Пару раз она чуть не оскальзывается на помоях - и хорошо, что идёт вне жилых кварталов, иначе бы их точно окатило хорошим тазиком смердящих испражнений человеческих.
Ну вот, почти пришли, - шепчет мама на ушко сонному Димке. Пару раз в краешке глаза мелькнули покореженные скелеты деревьев, а потом всё застилает оранжевой дымкой. Димку сажают на вдруг появившийся стул.
Вокруг - матерчатые своды цвета апельсинового желе с маленькими круглыми окошками-пузырьками, за большим круглым столом, заваленным картами, бумагами и ноутбуками настолько, что стола-то не видно, сидят серьёзные дядьки с колючими щеками. Лопочут что-то быстро и непонятно, щёлкают языками и клавишами. Мама, с видом усталым и виноватым, стоит перед ними и кивает.
Димке надоедает сидение на стуле, с огромным трудом он сползает на краешек его, и, перебирая руками по ручкам, плюхается на пол - довольно чистый, застеленный зелёным ковром, похожим на мягкую редкую травку. Скрюченные пальцы Димки перебирают травинки, всё ближе потягивая своего обладателя к столу. Тихо, стараясь не шуршать, он подкрадывается к ногам мамы и присаживается на корточки, разглядывая зелёное пятно водорослей на блестящем армейском ботинке.
- Зе хоул трак? Во дую мин - зе холл трак? - испуганно рвутся слова сверху, гораздо выше ботинка, Димка опирается руками на пол за спиной и поднимает голову - насколько может. И видит один глаз, неестественно широко открытый, и рот, обкусывающий нижнюю губу.
- Ю гата речек ит, айм щёр итс джаст а мистейк!
Мама тяжело опирается на стол, локти нервно подрагивают. Колючие люди что-то лопочут и яростно колотят по клавишам. Димка слышит, как поскрипывают о кожу мамины ногти в сжатых кулаках.
Внезапно нос Димки пронзает лёгкая судорога, крылья слегка трепещут, а пальцы неловко сжимают клок пыльной серой шерсти. Из тенистого подстолья, между грубых сапог светит пара жёлтых круглых глаз. Потрясённый, Димка смотрит на чуть очерчивающиеся в полумраке контуры кошки - почти такие же, как на картинке в одной из книг, которую мама время от времени читала ему. Кошка внимательно смотрит в ответ, а потом, изящно развернувшись, удаляется куда-то за стол. Взволнованный, Димка ползёт за кошкой, сбивая дыхание и кряхтя. Под пальцы попадаются какие-то провода, ручки, клочки бумаги, - кошачий пушистый хвост соблазнительно мелькает впереди. Кошка, видимо, не понимая, что её преследуют, останавливается, грациозно изгибает тело и лижет бок. Хвать - правая рука Димки сжимает чуть подёргивающийся кончик хвоста. Левая рука не выдерживает и роняет Димку на ковёр, и кошка истошно орёт. На два голоса - визгливый кошачий и испуганный человеческий.
В следующие минуты действие развивается столь стремительно, что Димка тоже начинает орать, прикрыв глаза и суча ногами. Он чувствует, как его вытаскивают из-под стола и опять куда-то стремительно несут, ладони рук, схвативших его, влажны от пота. Димкины глаза открываются уже в машине - и видят спинку кресла, в котором разместился пухлый рыжий бородач. Мама - а несла Димку, несомненно, она - быстро и строго говорит:
- Я сейчас вернусь, веди себя хорошо. Я сейчас. Скоро.
Но скоро мама не вернулась. Скоро в машину сел кто-то второй - тощенький, чернявенький, с бородой клинышком, стал быстро что-то лопотать, и рыжий тоже лопотал в ответ, и машина поехала, приятно урча двигателем. За окном проползали привычные дома, и люди в пятнистой зелёной одежде. Навстречу этим людям - спокойным и уверенным - бежали другие, с бешеными глазами и глубокими провалами ртов. Они кричали зло и били кулаками пятнистых, но пятнистые спокойно что-то делали, отчего бешеные закрывали глаза и падали. Чем дальше ехала машина, тем больше бешеных попадалось - в основном это были женщины в платках. Одна такая попробовала кинуться на лобовое стекло, но рыжий увернулся в последний момент, сильно тряхнув пассажиров.
Наконец, миновав несколько домовых арок, машина доехала до знакомого Димке купола с остатками позолоты. Рыжий бородач остановил машину и вышел, оставив дверь открытой. Чернявый схватил трубку, кудрявым чёрным проводом присоединённую к машине, и стал что-то быстро в неё говорить.
Димка видел в затенённое серой плёнкой окно, что рыжего около дверей церквушки окружили женщины в платках и с угрожающе топорщащимися гвоздями досками, - видимо, от скамеек или забора. Он что-то втолковывал им, но они только злились и орали на него в ответ.
Дверь церкви открылась, и выпустила на свет маму - почти невредимую, если не учитывать большого синего пятна под глазом. Димка задёргал ручку двери, но она не поддавалась, тогда он стал дёргать упорнее, пока что-то не клацнуло, и дверь резко не распахнулась. Димка кубарем вылетел на землю, но не стал хныкать, хотя и ударился спиной, а пополз, уставившись глазами в потрескавшуюся землю - насколько хватало сил пальцев.
Стоило ему достичь переднего колеса машины, его подхватили и понесли, осторожно, но немного грубовато. Пальцы болели от ползанья, и спина противно ныла.
- Как дети малые! - это сердиться мама где-то совсем рядом. - Это же метанол, он не предназначен для питья!
- А это - храм Божий, деточка, - отвечает безумно спокойный голос, чуть потрескивая от старости. - Таинство причастия превратило яд в вино, но потом ваша еретичка отравила его.
- Вы в своём уме?! - кричал мамин голос, срываясь на визг. - Какой нахуй храм? Что за ёбаное причастие? Ядом детей поить - это ваше причастие?!
Димку передали на руки мамы, отчего-то дрожащие. Она поцеловала его и стала что-то нежно шептать на ушко, и вдруг появился третий голос, - только потом Димка понял, что он принадлежал рыжему бородачу:
- Вы понимайт, Мариа Славовна, ми не можем тейк их. Сначал они кормить своих дети говно на причасть, теперь - поить метанол. Они совершенно крейзи, ми вынужден забирать живых детей к себе, а крейзи оставаться тут - у нас очень напряженный ситуация с муслим, два тайп оф крейзи ми не можем. Мариа Славовна? Мариа Славовна?
Мама не отвечала, потому что тихо плакала на ухо Димке. Позже, когда они летели на большом военном самолёте над белыми полями облаков, и мама нервно пила водку из пластикового стакана, а папа долго разговаривал с чернявым из машины, Димка думал. Он думал о том, что заметил в тот день - купол был похож на перевёрнутый воздушный шар, который сверху давит металлический крест, вероятно, играющий роль корзины. Или - на гигантскую облупленную каплю, проливающуюся из неба на землю. Как бы там ни было, Димка сейчас летел - выше облаков, почти у солнца. А купол - купол стремительно падал вниз, в ад, если верить тому, во что верили Ваня с Юркой. Они лежали на сидениях позади него - безмолвные и слепые.