Аннотация: Чесслово, буду рада даже комментам типа "Аффтар аццкая сотона" или "Убейся апстену" =) Мнение каждого человека ценно для моей работы
Глава 4
Серый Свет
Удивительно - мы проезжаем море! Рельсы пролегают всего в трех метрах от берега. Море замерзшее, занесенное снежной пылью. Оно всегда застывает неровно, маленькими частыми складками. Но приглядевшись, я вижу огромные валуны и бугры, точно схваченные холодом волны... Нет, это какие-то существа. Страшно на них смотреть - гигантский десятиметровый змей с большой шипастой головой замер, наполовину выпрыгнув из воды в стремительном прыжке. А рядом с ним выглядывает пучеглазая рыба. Чем дальше от берега, тем больше этих странных уродливых гадов, больших рыб, застывших в причудливых позах под зеленоватой коркой льда. У некоторых в распахнутых пастях лежит снег, а совсем рядом с берегом высится двухметровый хвост по-видомому кита, на половину сломанный. Как они все могли замерзнуть? Для этого потребовался один миг, может, несколько секунд, чтобы сделать из этих исполинских животных ледяные статуи. Какое странное море... Я где-то видела другое, бирюзовое, теплое...
Вдоль берега разбросаны лодочные станции и какие-то домики. Все это выглядит мертвым и разрушенным. В тумане виднеются массивные плиты пирса, завалившегося на бок, его мощные бетонные опоры вмерзли в воду. Возле него замерла небольшая яхта. Серые обрывки паруса трепещут на холодном ветру, уцепившись за тонкую мачту. Несколько дачных домиков провожают неспешно идущую электричку черными провалами выгоревших окон. Все абсолютно пустынно... Неудивительно, что над этим морем нет ни одной чайки.
За морем следуют скалы. Кое-где видны черные провалы пещер, на вершине одной горы стоит здание - видимо, там рудник, о чем свидетельствуют кучи породы. Фиолетово-бурые гряды камней тесно обступают железную дорогу с двух сторон неровными слоистыми стенами. Через некоторое время их ряды заканчиваются, и электричка останавливается на еще одной станции. На ровном участке земли, окруженном лысыми холмами, высятся постройки из черного камня, похожие на заводы. Одна из пяти труб сломалась посередине, и ее упавшая часть разрушила крышу длинного двухэтажного корпуса. В первом крыле здания даже видны признаки жизни - там окна заделаны досками, на стенах непонятные грубые рисунки масляной краской. Во дворике, между тремя чахлыми берёзами на веревке сушится белье, рядом бегают дети в толстых шубах. На этой станции электричка стоит долго. Тетя Ида общается с кем-то из местных на перроне. Даже сквозь пустое окно вагона я вижу, что взгляды этих людей бессмысленны, равнодушны и пусты. Станция называется Хмурово. Когда электричка начинает двигаться, тетя Ида заходит в вагон и бормочет себе под нос:
- Вот и хорошо, закрыли этот завод проклятый.
- Почему проклятый? - спрашиваю я.
- Беда от него, - отвечает она. - Дети от дыма. Тут его столько было, что даже неба не было видно, и туман такой тяжелый стоял. А какая вода в речке!.. Люди мучились. Это как-то так по-научному зовется - то ли соль в той воде вредная была, то ли еще что-то.
Я откидываюсь на жесткую деревянную спинку и вытягиваю ноги. Надоело сидеть.
- Тетя Ида, скоро мне выходить?
- Да уже скоро. Сейчас Слезная, потом Вечнобденная, Пустово, Грусть, две Холодных и Скорбница. А там уж Осенняя, - говорит проводница, роясь в сумке.
Меня ничуть не удивляют названия станций. Они как раз подходят к этому миру... Серому Миру...
***
Я закрываю глаза и нахожусь между реальностью и легкой дремой. Спать на дощатом сидении крайне неудобно, но я, видимо, все-таки отключаюсь. Меня будит тетя Ида:
- Не проспи, через пять минут подъезжаем.
Поблагодарив проводницу, я что есть силы вытягиваю руки и ноги, разгоняя кровь. Тут же я замечаю, что мой сосед смотрит на меня, и мне становится немного неловко. Я поправляю косу и одергиваю свитер. Парень зачем-то обращается ко мне:
- Вы уйдете? Вам повезло.
- А... Вы? - спрашиваю я. - Что Вам мешает?
Молодой человек улыбается уголком изящно очерченных тонких губ. Но его миндалевидные глаза слегка прищурены, точно от боли, и грустны. В руках он вертит какую-то ярко раскрашенную картонку... Нет, это открытка с забавными летучими мышками.
- Можно сказать, что отсутствие билета. Но скорее - цели. А вообще - я был умерщвлен, но жил против всех законов природы за счет чужих жизненных сил. Я хотел жить вечно... А попал сюда.
- По своей воле?
Опять легкая усмешка на вытянутом бледном лице. Парень опускает темные ресницы и зачем-то теребит кружева на манжетах черной рубашки.
- Да. Я любил. Безответно. А потом она умерла... О, чего я только не делал, чтобы избавиться от своей ненавистной жизни!
Все оказалось так просто - пузырек с нитратом серебра, взятым из школьной лаборатории, и пять часов палящего солнца. Пять часов мучений, и полное избавление от них. Только, - он поднимает на меня свои странные темные глаза, не то карие, не то черные. - Здесь скучно. Я не думал, что попаду сюда.
- Мне жаль... Но неужели Ваша любовь была настолько сильна, что Вы не вынесли ее смерти?
- Не знаю, - почти шепчет парень, сжимая руки. - Я не помню ее.
Да, он очень несчастен. Мне искренне жаль этого человека. Любить и не знать, кого, но помнить только ее смерть...
От раздумий меня отвлекает усиливающийся скрип и дрожание вагона. Значит, мне пора. Я поднимаюсь и прощаюсь с соседом:
- Не скучайте. И не мучайтесь напрасно. Всего доброго!
- Прощайте...
В последний миг, когда он поднимает глаза, я замечаю, что они у него не карие, а темно-бордовые. Надо же, а ведь это красиво! Я не успеваю попрощаться с тетей Идой, которая опять кого-то успокаивает, и выхожу в заплеванный грязный тамбур. Здесь холодно. Будто вздыхая и причитая, электричка останавливается и, шипя, распахивает серые створки. Я спрыгиваю на низкую платформу. Вокруг все та же сухая трава, обступающая полосу асфальта. Только впереди видно скопление домишек - тетя Ида говорила, что эта станция представляет собой небольшой городок, здесь живет человек пятьсот. На платформе бродят какие-то люди, но они не замечают меня, да и мне нет до них дела. Куда больше меня интересует проблема: что мне делать дальше? Куда идти и зачем? Не буду же я просто стоять здесь в ожидании электрички! В билете указано, что сегодня - суббота, электричка пришла за мной в семь вечера. Сейчас, получается, уже десять, но никаких видимых изменений я не вижу. Кажется, нет разницы между днем и ночью. Небо по-прежнему белое с серыми пятнами, только ветер стал чуть холоднее и резче. Натянув на ладони рукава свитера, я решительно направляюсь в сторону города, к которому ведет узкая дорога, покрытая побитым асфальтом. Все равно в билете стоит дата моей второй поездки - воскресенье, восемь вечера, так что надо где-то скоротать время. Что ж, Юля Неизвестно-кто-и-какая-не-понять-откуда, пойдем узнаем, что это за место!
***
По побитой дороге, перепрыгивая лужи, я приближаюсь к более-менее похожей на обитаемую улице. Кончились низкорослые кривые деревья, точно замученные ревматизмом, их сменили заросли высокой полыни, растущей прямо через разбитый асфальт. Сквозь белесый туман виднеются впереди желтые квадраты окон. Я подхожу к скоплению двухэтажных домов с обваливающимися крышами. Дома своей деревянной обшивкой напоминают мне что-то очень древнее, какую-то ушедшую эпоху (в голове вертится непонятное слово "советское"). Я в замешательстве стою в стороне от дороги, на узкой глиняной полосе, раскисшей от дождя. Становится холодно, туман превращается в противную морось, а вокруг нет ни души и никакого укрытия. Идти в любой дом и попросить: впустите?
Я иду к одному из домов, который меньше всех похож на развалины и даже выкрашен серой краской. Я прохожу один дом, треть его сгорела, стены развалились. Другие постройки выглядят не лучше - потемневшие, трескающиеся доски, побитые стекла, подъезды без дверей. Все это так мрачно и ветхо, что не верится, будто здесь живут люди.
Но вдруг, возле серого домика, появляется высокая темная фигура. Кто-то медленно идет к подъезду, сгорбившись и неся в руках тяжелые сумки. Я ускоряю шаг.
- Извините, пожалуйста, - обращаюсь я к неизвестному. - Вы здесь живете?
Человек глядит на меня с высоты своего немалого роста. Туман становится таким плотным, что я вижу только седые пряди его волос и лицо. Его бархатный баритон звучит без капли удивления:
- Добрый день. Идемте со мной, Вы обратились по адресу. Я - Генрик Стрегович. Вы - Юлия, верно?
- Э... Да. Вам помочь?
Я беру одну из его доверху наполненных сумок и иду вслед за ним по темному, пахнущему сыростью подъезду. Лестница скрипит деревянными ступенями, на площадке между этажами сверкает глазами кошка. Странный человек быстро поднимается и отпирает дверь своей квартиры - правую на площадке. В подъезде так темно, что я ничего вокруг не вижу, только ощущаю запах сырости и стряпни и слышу чьи-то сердитые крики. В прихожей отпертой квартиры вспыхивает свет, я вхожу вслед за хозяином и закрываю дверь.
- Проходи, - говорит он, снимая старомодное серое пальто с большим капюшоном. - Я сейчас поставлю чай, а ты посиди в комнате у камина.
Хозяин квартиры оказывается высоким человеком средних лет с рыжеватыми усами и бровями и крупными чертами лица. Меня немного удивляют его абсолютно белые волосы, спускающиеся почти до плеч аккуратными волнами. Глубокие черные глаза мужчины смотрят строго и внимательно, поэтому он кажется немного сердитым. Но, приветливо кивнув, он проводит меня в комнату и уходит на кухню. Пока я отогреваю руки у погнутого металлического электрокамина, сидя в старом потертом кресле, хозяин молча приносит поднос с чаем и кое-какой едой и ставит его на журнальный столик. Сам он устраивается в кресле напротив и говорит:
- Наверное, у тебя ко мне тысяча вопросов? Я думаю, что сначала тебе следует прийти в себя и подкрепиться, а затем я объясню тебе, зачем и почему ты попала в Серый Свет и нашла меня. История долгая, и еще дольше мне надо будет объяснять тебе, что такое Магия Хаоса.
- Нет, лучше Вы расскажите мне все прямо сейчас, уважаемый...
- Генрик Владиславович, - подсказывает хозяин квартиры. - Профессор прогрессивной паралогии, сторонник теории слияния магий. Нынешний обладатель самого молодого и неизученного магического искусства - Магии Хаоса. Поверьте, мой рассказ займет немало времени, так что выпейте чаю, пока он не остыл.
Я спешно проглатываю несколько бутербродов и опустошаю пару кружек чая. Удивительно, но будучи, как тетя Ида, не живым телом, а его ментальной частью, я испытываю самый настоящий голод. Пока я ем, Генрик Владиславович подходит к небольшому книжному шкафу и достает несколько книг, потрепанных тетрадей и альбомов. Их он кладет на столик.
-Скажите, пожалуйста, когда электропоезд идет обратно?
-В восемьвечера, в воскресенье, - отвечаю я.
Профессор смотрит на большие напольные часы рядом с зашторенным окном, не спеша помахивающие маятником. Они показывают двадцать минут двенадцатого.
-Замечательно. Времени предостаточно. Ну, что ж, Юлия, - думаю, ты не возражаешь, если я буду обращаться к тебе на "ты" - для начала, расскажи мне, что ты поняла и узнала за время твоего недолгого пути сюда.
Я отставляю пустую чашку.
Согревшись и подкрепившись, я начинаю соображать быстрее.
- Во-первых, я нахожусь в неком подобии Междумирья, куда попадают заблудившиеся между жизнью и смертью души. Наверное, в противовес живому миру, который древние назвали Белым Светом, это мир зовется Серым, - Генрик Владиславович улыбается и кивает. - Во-вторых, попадая сюда по разным причинам, люди, точнее, их души, утрачивают большую часть земной памяти, - снова кивок. - В-третьих, меня здесь явно ждали. Зачем?
- Затем, что ты являешься самым подходящим кандидатом на то, чтобы получить новую силу, уникальную и почти никому неизвестную, и тебе необходимо заранее научиться ею управлять. С этим магу Хаоса может помочь только предшествующий ему, ибо носителей магии Хаоса есть всегда ограниченное число.
- Один? - предполагаю я.
- Именно. Я стал магом Хаоса в 30 лет, - начал свой рассказ профессор Стрегович. - В середине XIX столетия я был молодым, подающим надежды, но, как выражался мой научный руководитель профессор Доймахер, излишне радикально мыслящим сотрудником Ингольштадта. (Есть такой известный университет в Мире Магии, более древний, чем его тезка в мире людей). Я со школьной скамьи был одержим идеей управлять всем и сразу, неразделенной магией. Я доказал в своих первых работах, что черная и белая магия по отдельности представляют собой деградировавшие виды их прародителя, единой силы созидания и разрушения, которая сотворила все сущее - начиная временем и пространством и заканчивая человеком. Когда исчезла необходимость в создании новых форм бытия и жизни, то эта разумно творящая сила - я назвал ее Magna Creatia - впала в состояние покоя и разделилась на две противоположности. Таким образом, появились черная и белая магия и стали существовать только за счет своего противостояния - в этом их слабость. У каждой изначально есть свои возможности и пределы, так как пути их использования четко очерчены - этим они несовершенны.
За эту теорию, названную "Теорией единой силы", мне пожаловали вторую ученую степень, что у людей, кажется, зовется "кандидат". Нашлись, разумеется, десятки противников, старых и молодых, особенно среди магов мира людей. Они выступали против роднения магий, что было, в принципе, логично и ожидаемо - каждому хочется уникальности и оригинальности, даже на коллективном уровне. Тем более, что своей диссертацией я вмиг разрушил вечный спор о том, какая же магия возникла первой, какая существовала изначально... Знаешь ли, - Генрик Владиславович невесело усмехнулся, - множество ученых веками получали степени, дипломы, награды, славу и почет, расписывая самые невероятные доказательства в пользу каждый своей магии, черной или белой. А теперь, вдруг, представь себе, является молодой выскочка, пусть и из знатной семьи, и превращает все предыдущие труды, трактаты и энциклопедии в бессмысленную пыль! Тогда армия "традиционных магических исследователей", как они себя называли, буквально затравили меня, по большей части далеко не научными остротами, насмешками и хулами. Не раз между учеными разных стран и миров проводились консилиумы и дебаты в стенах Зала Вечности Ингольштадта, самого большого и старого зала. Их гневные оскорбления брали числом, мои холодные доводы, факты и аргументы - точностью, логичностью и беспристрастностью. Из уважения к моим прежним заслугам и хорошей учебе и к моему родовитому семейству у меня не отобрали степень, и признали теорию, но сделали все, чтоб о ней забыли. Я стал одиноким и безопасным чудаком, которого больше не пускали ни на один ученый совет или конференцию. Я прекратил упорствовать, ведь мне не нужны были ни слава, ни солидные материальные средства, прилагаемые к степени. Конечно, мне было нелегко поддерживать статус ученого, но я нашел выход из ситуации - я просто заперся в своем доме на 5 долгих лет. Я работал со своей диссертацией, словно поэт, творящий внушительную поэму, или художник, рисующий шедевр. Я пытался подробно и логически обосновать существование магии Хаоса. Я подбирал факты из истории и предыстории исследований, чтобы прояснить возникновение магии в мире, найти ее истоки. Но, тем не менее, я чувствовал, что описываю лишь историю, будто этой Магии Хаоса уже не существует. А интуиция, самое верное из всех чувств мага, подсказывала мне, что это не самый верный путь моих исследований.
Все прояснилось неожиданно просто и быстро. В один вечер - как сейчас помню, это был первый по-зимнему холодный ноябрьский день, когда падал мокрый снег, - я вышел во двор своего дома по просьбе сторожа. Мне доложили, что какая-то неизвестная молодая особа требует ее впустить. За воротами дома я увидел сгорбленную под напором ветра женскую фигуру. Как ни возмущался мой дворецкий столь бесцеремонным вторжением, странная гостья все-таки вошла в мой дом. Когда она ступила на ковер гостиной, и яркий свет озарил ее фигуру, я был немного удивлен ее видом. Это была девушка лет двадцати, высокая и стройная, внешностью походившая на уроженку Восточной Европы. Одета она была крайне бедно и не по погоде, в поношенное черное шерстяное платье и серый крестьянский передник. Ее голову описывал темный вышитый странными узорами платок, из-под которого выбивались русые пряди. Глаза девушки, большие, внимательные, смотрели прямо и напряженно. Я пригласил ее сесть, и она, поблагодарив, опустилась в кресло и тут же начала свой рассказ. Милорада, как ее звали, жительница Польши, преодолела немалое расстояние, чтобы найти меня. Это девушка была потомственной колдуньей с изначально белой магией. Не вдаваясь в подробности, она рассказала, что имела неосторожность связать свою жизнь с опасным и жестоким черным магом. Помогая ему в его противозаконных делах, она изучила черную магию и сама не заметила, как стала пользоваться ее постоянно. Но однажды, уже потеряв всех близких и разрушив себе жизнь, она нашла в себе силы прекратить отношения с этим магом. Оставшись одна, она попыталась снова стать белой волшебницей и вернуться к прежней жизни. Почти невероятный переход от одной магии к другой ей удался, и после этого Милорада получила дар магии Хаоса. Как именно, колдунья умолчала... Я слушал ее и не желал верить. Неужели все мои идеи в один миг стали реальными фактами? Неужели магия Хаоса существует? Поняв мой изумленный взгляд, девушка достала из своей холщовой котомки книгу, сняла с шеи веревочку с камнем и все это протянула мне:
- Маг Хаоса всегда знает, когда ему умирать. Настал и мой час. Вы - единственный, кто подходит для того, чтобы хранить самый сильный в мире дар - магию Хаоса, - сказала она.
Я с изумлением смотрел на эту неприметную, потрепанную книгу и маленький серый камень, совершенно ничего не понимая.
-Все, что необходимо знать, Вы найдете в этой книге, - продолжала странная гостья. - И, уверена, как талантливый ученый, Вы ее дополните. Мои часы сочтены, к сожалению, я не успею ничего Вам рассказать. Я хотела бы повидаться со своими близкими и завершить кое-какие дела...
Девушка говорила спокойным и решительным голосом. Но ее ведьминские глаза смотрели, будто сквозь пространство, не видя этого мира, и только этот чуть скорбный взгляд заставил меня верить ей. Когда она поднялась, то протянула руку для прощания. Едва я коснулся ее, как тут же почувствовал легкое теплое покалывание в ладони. У меня закружилась голова, и в глазах словно вспыхнули сотни факелов, но этот приступ быстро прошел. Протерев глаза, я обнаружил, что стою один посреди гостиной. О появлении здесь Милорады свидетельствовали влажные следы на ковре и, самое главное, книга и талисман, лежавшие на столике. Несколько минут я стоял как громом пораженный, но вскоре голос дворецкого вывел меня из оцепенения. Отослав слуг, я заперся в кабинете и принялся изучать попавшее ко мне в руки бесценное сокровище. Все мои идеи и гипотезы подтверждались на практике, и передо мной раскрывались обширные перспективы! И после этого некоторые скептики не верят в судьбу...
Но я отвлекся... Гм... Магия Хаоса не такая уж простая вещь. Есть множество законов ее существования и обладания ею. В частности, из-за ее неизмеримо огромной силы ею может владеть лишь один человек в мире (вернее, во всех обитаемых мирах). Также магия Хаоса может действовать только в руках мага, перешедшего с одной стороны на другую. Я, например, в молодости, был белым магом, но в процессе обучения постигал черную магию и тесно общался с ее представителями. Ты, насколько мне известно, обращена в светлую волшебницу против воли...
Это примерно все, что я хотел тебе поведать. Остальное ты найдешь в книге - извини, что повторяю слова Милорады. Но, отличие от нее, у меня есть время, чтобы ответить на твои вопросы. Итак, я тебя слушаю.
Я прикасаюсь уже теплыми пальцами к вискам. То ли от усталости, то ли еще от чего-то, голова начинает несильно, но неприятно болеть, наполняясь чем-то тяжелым. Слишком все сложно и неожиданно.
- У меня только один вопрос - почему я? Не припомню, кто, но одна старая женщина велела мне не задавать напрасных и глупых вопросов. Еще хотелось спросить - Вы часом не шутите? Хотя, это тоже глупо...
Профессор Стрегович добродушно смеется.
- Знаешь, а ведь я поначалу задавал себе точно такие же вопросы... Не пошутили ли надо мной коллеги или недруги?.. Поверь, это не так. Приняв Магию Хаоса, ты начнешь быстро ее осваивать, а там уже будет не до глупых вопросов.
Без особой цели я разглядываю мебель темного дерева со стеклянными дверцами, контрастирующую с бледно-фиолетовыми стенами. "Фиолетовый - цвет магов, - всплывает в памяти чье-то утверждение. - Истинная сущность магии - это двойственный цвет, таящий в себе какую-то загадку, слияние двух противоположностей - синий и красный, холодный и горячий. Если маг хочет создать рабочую атмосферу вокруг себя, пусть поселится средь фиолетового цвета." Маги... Я ничего не помню о них, кроме того, что я была не такая, как они. Точно, и наставница у меня была такая же...
- Из Ваших слов я поняла, что существование магии Хаоса никто не признает, - произношу я.
- Даже мысли не допускают, - подтвердил Генрик Владиславович.
- То есть, мне придется держать свое умение в тайне от остальных? Смогу ли я жить, как обычная ведьма? Как меня будут видеть другие?
- Хороший вопрос, - замечает профессор с немного грустной и ироничной улыбкой. - Ты знаешь о том, что, для того, чтобы увидеть, надо поверить? Это старый как мир закон "video et credo"*. Буддистские монахи уверены, что если ты пройдешь мимо голодного льва, убедив себя, что его не существует здесь и сейчас, то он не заметит тебя. Не проверял это со львами, но с магами такое действует. Обычные маги не верят ни в какие силы, кроме черной и белой. Их смешение допускается только в древних языческих традициях. Поэтому ты, как носитель универсальной магии, для них просто не существуешь. В тебе они увидят простого смертного, обычного человека.
Такого поворота событий я не ожидала. Заметив мое недоумение, Генрик Владиславович успокаивает меня:
- На самом деле это даже удобно. Я в свое время быстро привык, когда экспертная комиссия по вопросам личной магии и магического статуса постановила, что из-за сильного смешения магий я утратил всякую способность ими управлять. Они даже не видели, что я пользовался заклятиями, и которые работали! Тем не менее, я жил, как и всякий лишенный магии - презираемый и окруженный сочувственным вниманием близких. Хотя, меня это не огорчало, и, думаю, тебе это тоже не доставит неудобств.
- Не знаю, - задумчиво говорю я. - Я не помню обстоятельств своей жизни.
- Ты вспомнишь все, как только вернешься... Правда, в твоей памяти обязательно сотрутся какие-то фрагменты, потому что, для того, что ты запомнишь здесь, нужно будет, так сказать, свободное пространство. А вообще, поверь, уж если тебя угораздило стать "кандидатом" в маги Хаоса, то значит, вся твоя жизнь была расписана под эту роль.
Слишком категоричные слова. От них голова болит еще сильней. Тускловатый электрический свет почему-то раздражает глаза. Я опускаю веки и сжимаю ладонями виски. Тяжело не знать, кто ты, но готовиться стать кем-то другим.
- Профессор Стрегович, а почему, попав в этот мир, я все забыла? - спрашиваю я. - Даже свое имя вспомнила с трудом...
- Это особенность Серого Света. Я прожил здесь около полувека, поэтому самостоятельно вспомнил свою жизнь, и то лишь потому, что хотел. Большинство здешних обитателей даже не задумываются, куда они попали - просто живут, машинально повторяют свои прежние действия. Кстати, многие из них, славные люди, сумевшие сохранить характер, харизму, и совсем не похожи на безликие серые тени - а встречается здесь и такое. Вот, слышишь, - Генрик Владиславович делает паузу и поднимает указательный палец к потолку. - Берта Юрьевна, совсем молодая гениальная пианистка. Если б не невежественны врачи, осиротившие ее ребенка, то она, наверное, затмила своим талантом многих музыкантов.
Профессор снова умолкает, и через потолок я слышу музыку, льющуюся откуда-то с верхнего этажа. Эти мягкие нежные звуки струятся плавными переливами, заставляют напряженно и с восхищением ловить каждую ноту. Музыка незнакома, но в ней звучит что-то простое и близкое, будто я уже слышала не раз эту энергичную мажорную мелодию.
- А прямо напротив моей квартиры живет еще одна оригинальность. Дама лет восьмидесяти, но отчаянно молодящаяся на сорок. К сожалению, она прекрасно помнит всю свою жизнь на Земле, потому что до сих пор там живет. Людмила Дмитриевна любит не только сплетничать, судачить и ругаться, но и учить людей правильной жизни. От нее устали жильцы всего дома. Знаешь, есть такие люди, умные и образованные, не больные, но просто ужасные. Почему-то отрицательные сущности могут жить и хранить свою память очень долго... Представь себе человека, который, потеряв душу, продолжает читать всем нотации и рассказывать о собственной замечательной и нелегкой жизни, о своей выдающейся персоне и самоотверженном труде... Но не буду злословить, уверен, завтра ты встретишься с этой... дамой. А пока, - профессор Стрегович поднимается с кресла без старческого усилия и опять подходит к полкам с книгами.
Из отдельного шкафчика со стеклянной дверцей он извлекает пухлую черную папку. Раскрыв ее, Генрик Владиславович просматривает несколько пергаментных листов и кладет ее передо мной.
- Я старался писать свою кандидатскую как можно подробнее и понятнее, а потом дополнял ее информацией из Книги Хаоса, поэтому ты без труда прочтешь ее. Неважно, какая магия, главное - понимать ее действие, возможности и границы. Здесь ты об этом и узнаешь.
Остаток вечера я провожу, внимательно изучая объемистую рукопись профессора. К моему собственному удивлению, я довольно быстро разбираюсь в терминах, потому что в памяти всплывают какие-то аналогии с черной магией, общие законы и правила. Часы показывают час ночи, когда я откладываю в сторону папку с пергаментами и книги. Я подхожу к окну, отодвигаю тюль и в недоумении смотрю на улицу. Там вовсе не темно. Туман рассеялся, небо из грязно-серого стало прозрачно-белым. Поднялся сильный ветер, он ломает хилые ветвистые деревья и теребит сухую траву. Я чувствую, как глаза закрываются сами собой - наверное, на сегодня хватит. Профессор отводит мне небольшую комнату с окном на другой стороне дома. Комнатка обставлена просто: у стены широкая кровать, низкий сервант с хрусталем, книгами и какими-то далеко не простыми статуэтками да продавленное кресло заполняют почти все пространство. Тусклый свет пасмурного неба льется сквозь узорчатый тюль. Я забираюсь под тяжелое одеяло и быстро отключаюсь.
Мне что-то снится. Я вижу всего лишь обрывок, последние кадры сна. Какой-то человек, юноша с грустным лицом и темными глазами. Этот отстраненный глубокий взгляд мне очень знаком, это резкое, чуть смуглое лицо, выступающие скулы, скрываемые прядями растрепанных волос, высокая широкоплечая фигура с двумя неясными тенями за спиной - я вглядываюсь и пытаюсь вспомнить, где я его видела. Сон смутный, заполненный мягким желтовато-белым светом, в котором замер человек. Он протягивает мне руку и одновременно начинает удаляться, его темный силуэт тонет в сплошной массе света. В последний миг, когда за его спиной отчетливо проступают большие, точно у ангела, крылья, я стремительно бросаюсь вперед и с отчаянной надеждой ловлю теплую ладонь, которая крепко стискивает мои пальцы.
Не люблю просыпаться вдруг, резко, за секунду перепрыгивая из фантастических эфемерных миров в реальность. Странно, что я помню свои "люблю" и "не люблю"... Но я не могу вспомнить ни имени, ни точного портрета, ни сущности приснившегося мне человека. Тусклый серый свет, невесомый, прозрачный, робко продирается в комнату сквозь такой же сероватый от старости тюль. Я приподнимаюсь на локте, напряженно вглядываясь в по-прежнему унылое свинцовое небо и, наконец, понимаю, где нахожусь. Потом, сев на слишком мягкой неудобной кровати, я подношу правую руку к лицу и внимательно ее осматриваю, касаюсь пальцами своих губ и сжимаю кулак. Мне чудится, что на коже остался мягкий след тепла от прикосновения человека из сна, и я хочу сохранить этот призрак его прикосновения, чтобы понять, кто же он. Напрасно, голова болит, как будто виски резануло тонкой струной, разорвавшейся от напряжения.
За облупленной коричневой дверью слышно множество звуков. Где-то в глубине квартиры свистит чайник, еще дальше хлопает дверь, раздается противное визгливое тявканье собаки. Встряхнув головой, я распускаю и снова заплетаю волосы. Черная коса играет белыми бликами в приглушенном свете - я смотрю на это, будто вижу впервые. Я выхожу из комнаты, отыскиваю дверь в ванную, и через несколько минут холодная вода окончательно возвращает меня к реальности... Если, конечно, это можно назвать реальностью. Вроде обычная водопроводная вода, обычное зеркало, слегка порыжевшее от времени, обычные звуки простой человеческой жизни... А стоит взглянуть в окно, и понимаешь, что во всем виноват свет. Он и вправду серого оттенка, он приглушает краски и даже звуки, укрывает этот мир мутной пеленой и отнимает ощущение настоящего. Я выключаю воду и выхожу из ванной, так и не избавившись от странного ощущения двойственности.
На кухне я здороваюсь с хозяином квартиры. Профессор приглашает меня к нехитрому завтраку. За чаем Генрик Владиславович спрашивает:
- Что ты вчера успела изучить? Мне бы хотелось, чтобы сегодня ты попыталась применить новую магию.
- Я прочла Вашу диссертацию, она очень мне помогла во всем разобраться.
Польщенный профессор рассказывает, как его распекали за не по годам заумный стиль написания, попутно ученый раскладывает по хрустальным розеткам три вида варенья и достает ватрушки. Я все не решаюсь задать этому добродушному человеку один важный вопрос - а почему он здесь? Жив или мертв? Или добровольно поселился в Междумирье? Ведь маги Хаоса могут переходить практически в любые миры, где есть приемлемые условия для человеческой жизни.
- Ты должна понять главное - маги Хаоса не боги, но скорее титаны, если мы проведем параллели с мифами. Мы в корне отличаемся от обычных магов. У нас гораздо больший потенциал, наша сила стабильнее и почти неисчерпаема. Но вместе с тем, как и за любой дар, за нее мы несем огромную ответственность, столь же великую, сколь и ее возможности. Каждое твое действие с магией будет влиять на твою жизнь и судьбу, а если рядом с тобой будет еще кто-то другой, то и его это тоже коснется. И, разумеется, магия Хаоса требует самоконтроля и воли к постоянному совершенствованию себя.
Я внимательно слушаю. Эти слова надежно сохраняются у меня в памяти. А вообще, самые интересные мысли и слова почему-то рождаются именно на кухне, в этой обители уюта.
Убрав со стола, мы идем в гостиную. Стрегович включает камин, и его разогревающаяся металлическая решетка разливает сухой жар. Папка с пергаментными листами - диссертация, конспекты и заметки Генрика Владиславовича по-прежнему лежат на журнальном столике. Книга Хаоса - особняком, в кресле. Я сажусь и беру ее в руки. Шершавая обложка, составленная из двух тонких дощечек, обтянутых синим холстом, прочно держит больше тысячи страниц, желтоватых и обтрепанных. Я не решаюсь ее открыть.
-Пока эта книга не знает тебя и не покажет ни одного своего знака, если ты в нее заглянешь. Твой амулет сможет активировать ее, только когда ты вернешься в свой мир. А пока - запоминай. На первых страницах - условия пользования и хранения книги. Уж не знаю, что за достойный бумагомарака это писал, но все формальности придется соблюдать. В конце книги - кодекс магов Хаоса, который желательно выучить наизусть, а также правила передачи Дара. Постарайся как можно быстрей и внимательней прочесть книгу, в ней много полезной теории и еще больше практических советов и приемов. Хотя, магия Хаоса тем и отличается от остальных, что для нее не суть важны всяческие формулы и заклятья. Еще помни, что Талисман Хаоса и книга Хаоса должны всегда быть вместе и с тобой. Не доверяй их чужим людям ни при каких обстоятельствах и не оставляй надолго без присмотра.
Как я уже говорил, для остальных магов ты будешь обычным человеком, лишенным дара управлять магией. Твое право выбирать, как себя вести. Можешь запереться в четырех стенах, как это когда-то сделал я, и не контактировать ни с кем. Но не стоит, разумеется, афишировать свою силу.
Еще два часа я повторяю все, что прочитала вчера и потом перехожу к трем книгам, написанным не Стреговичем, но тоже посвященным магии Хаоса. Они не так интересны и содержат некоторые противоречия с трудами Генрика Владиславовича. Пока я читаю, хозяин квартиры готовит обед. В гостиной снова слышна музыка. Какие-то гаммы - дружные и гармоничные ряды нот - сменяет та энергичная мелодия, которую я слышала вчера. Я даже откладываю в сторону книгу и закрываю глаза, внимая этой необычной музыке. Начинаясь мощным шквалом, затем обрываясь, она постепенно нарастает, повторяет мотив, и наполняется новыми нотами. В ней звучит столько силы, радости и торжества одновременно, что замирает душа, и хочется ловить эту музыку всем телом. Но вот, достигнув пика, она стихает. Воцаряется прежняя тишина... А жаль. И откуда-то у меня такой интерес к классике?
Часы бьют два. Я прерываюсь на обед, благо, Генрик Владиславович - гостеприимный и щедрый хозяин. За столом он просит забыть обо всех делах и науках, чтобы спокойно расслабиться. Действительно, за очень короткий промежуток времени - сутки, кажется, - на меня свалилось очень уж много новой информации.
- Но ты молодец, прекрасно справляешься! Я боялся, что все будет иначе... Ведь люди сейчас совсем другие...
После обеда профессору звонит кто-то из соседей, и он, извинившись, уходит навестить старого больного друга и отнести ему пару пластинок (удивительно, но здесь эти раритеты, похоже, единственные носители музыки!). Где-то час я сижу в гостиной одна, закрыв глаза. Я снова пытаюсь вспомнить сегодняшний сон, но мои холодные руки больше не помнят того теплого прикосновения. Еще одна вспышка в сознании - другие фрагменты сна, как это часто бывает, возвращаются только днем, совершенно случайно. В начале сновидения я стою совсем рядом с этим юношей, даже вижу его смугловатую кожу, контрастирующую с белой рубашкой без ворота. А потом я ухожу, и поэтому он отдаляется, но с мольбой в глазах тянется за мной. Странный сон, весь день он не дает мне покоя.
Когда возвращается профессор, за окном начинает моросить. Что-то напевая бархатным баритоном, Генрик Владиславович входит в гостиную, открывает какой-то ящик в книжном шкафу и долго там роется. У этого человека, несмотря на преклонный возраст, очень энергичные движения и всегда прямая осанка. Наверное, сказывается не только сверхсила, хранящая его, но и дворянское происхождение, почему-то думаю я. Часы, не замедляя мерного движения маятника, бьют шесть вечера.
- Сейчас - самое важное, - вполголоса говорит профессор, извлекая резную шкатулку, блестящую перламутром.
Бережно смахнув с нее пыль, он приносит ее к дивану.
- Я должен передать тебе дар, - голос Стреговича, ровный и уверенный, сейчас выдает волнение высокими дрожащими нотками.
Я молча наблюдаю за его действиями. Мне не видно содержимое шкатулки, которую открывает Генрик Владиславович, но оттуда он извлекает потемневшее от времени массивное серебряное кольцо. В его плетеный узор вставлены мелкие фиолетовые камни, сверкающие в свете электрической лампочки. Профессор надевает кольцо на средний палец, затем берет амулет в виде амфорки для благовоний и кожаный браслет с разрисованными костяными пластинами. Все это, кажется, хранители магии и обереги, но зачем они профессору Стреговичу?
Правую руку, свободную от кольца и браслета, он протягивает мне через столик.
- Дай свою правую руку. Молчи и слушай, не напрягаясь. Как только увидишь, что свет становится невыносимо ярким и слепящим, то разожми пальцы. Все понятно?
- Нет, - тихо отвечаю я, видя, как на лице Генрика Владиславовича появляется недоумение и озабоченность.- Последние вопросы. Кто Вы есть сейчас, живя в этом мире, и что с Вами станет, когда Вы передадите мне магию Хаоса?
Лицо Генрика Владиславовича еще больше вытягивается от удивления, на лбу проступают горизонтальные морщины.
- Зачем тебе это знать? - растерянно спрашивает он.
- Я должна понимать, на что обрекаю Вас, - спокойно отвечаю я. И откуда у меня такое добросердечие? - Но если Вам трудно, можете ничего не говорить.
- Я стану простым слабым стариком и проживу здесь еще немного. Видишь ли, я и в Мире Магов отжил добрую сотню лет, а потом переместился сюда, чтоб спокойно работать и отсюда искать кандидатов для наследования магии Хаоса. Так как я сознательно пришел в Серый Свет, то, следовательно, я уже умер. Придется мне сделать это еще раз, но меня такая перспектива ничуть не пугает. Сознательная смерть даже приятна. Это как отпуск, которого я никогда не знал в жизни, - Генрик Владиславович ободряюще улыбается и машет протянутой рукой.
Глубоко вдохнув, я вкладываю свою ладонь в его крупную, но аристократическую ладонь, не огрубевшую от работы. Профессор Стрегович низко опускает голову, закрывает глаза и погружается в непонятное мне оцепенение секунд на тридцать. Затем это оцепенение накрывает и меня. Я застываю, сидя с вытянутой рукой и вскоре ощущаю в теле легкое тепло. Не успевая ничего осознать, вдруг зажмуриваюсь от яркого света, резкого и почти осязаемого... Снова в памяти всплывают обрывки какого-то сна, где я так же нахожусь в море слепящего света... Инстинктивно я откидываюсь назад и, высвобождая руку, закрываю лицо. Как только контакт с магом Хаоса прерывается, свет вокруг меня гаснет. Я недоверчиво оглядываю ставшую прежней комнату и свои руки. Вроде все как обычно... Но когда профессор поднимает голову, я вижу, как уплотнилась сетка морщин вокруг его глаз, разом выцветших и приобретших влажный блеск, как тонкие складки очертили его губы, а буроватые пятна проступили на щеках и руках.
Генрик Владиславович тоже с легким недоверием разглядывает себя и почему-то хватается за кольцо. В гостиной царит пустое молчание, мне даже не хочется дышать - я прислушиваюсь сама к себе, пытаясь понять, что же во мне изменилось. По-моему, совершенно ничего. Зрение, слух и осязание те же...
- Поздравляю, коллега! Теперь ты - полноправный владелец этого самого необычного и бесценного сокровища - магии Хаоса. Как ощущения?
- Пока никак, - честно говорю я.
- Ну, это пока... Талисман Хаоса на тебе? Попробуй-ка испытать новую силу... Со временем ты даже сможешь обходиться без Талисмана, но пока он тебе нужен.
Я медлю, раздумывая, что бы сделать, а потом направляюсь к окну. Генрик Владиславович с интересом следит за мной. На белом подоконнике сиротливо жмутся друг к другу короткий толстый кактус в желтых колючках и долговязая герань, давно никем не поливаемая. Ее ствол еще темно-зеленый, но листья засохли, нежные лепестки ярко-сиреневых цветов сморщились и почти все опали. Я вспоминаю, что герань-это цветок, способный очищать пространство и тело не только на физическом, но и на энергетическом уровне. Такое полезное растение не заслужило смерти от человеческой невнимательности... Я провожу пальцем по одеревенелому стволу и его отросткам, мысленно представляя его живым. Мне на миг чудится, что старые листья и веточки опадают с тихим вздохом. А вместо них быстро пробиваются новые, крошечные и складчатые лапки листьев. От корня до макушки растение становится ярко-зеленым, словно оно совсем недавно выросло из молодого побега. Я долго стою около окна, наблюдая, как стремительно, точно на перематываемой пленке, растет герань, как ее покрывает пышная волнистая листва. Только это движение замирает, и я снова рисую в голове картину. На этот раз мне даже не надо касаться цветка - под моим пристальным взглядом из ствола выстреливает новая веточка с маленькими бубенчиками на конце. Из нежно-зеленых они становятся темно-розовыми, затем сиреневыми, поднимаются вверх и, наконец, раскрываются шапкой пламенных махровых цветов. Вот она, живая герань, невероятно яркая и радостная во всем этом тусклом мире.
Я поворачиваюсь к Генрику Владиславовичу с довольной улыбкой. Меня переполняет радость и даже немного детская гордость за саму себя.
- Отлично, - профессор Стрегович кивает мне. - Это одно из лучших проявлений магии Хаоса - возвращать жизнь, еще не совсем ушедшую. Но мне, однако, стоит быть внимательней к моим зеленым друзьям.
Я снова сажусь в кресло и задумчиво произношу:
- Сложно объяснить словами, как и почему работает магия Хаоса. Еще сложнее это почувствовать.
- Ты права. Но к этому быстро привыкаешь. Если отработать точность и четкость своих действий, то ты сможешь избежать погрешностей и пользоваться магией беспрепятственно.
Генрик Владиславович умолкает и смотрит на темно-коричневый циферблат часов, разделенный бронзовыми стрелками.
- Однако тебе пора, Юлия. Поезд отходит в восемь, а до станции идти около часа. Не следует опаздывать, потому что достать другой билет будет очень трудно.
Вся моя поклажа - увесистая книга. Накинув поношенную куртку, я проверяю, на месте ли билет. Он лежит в самом глубоком кармане джинсов. Талисман Хаоса - на шее. Вот и все мои сборы. Хозяин квартиры провожает меня до двери.
- Удачи тебе. Я верю в тебя! А за меня не беспокойся... И, надеюсь, у тебя не будет больших проблем с памятью, когда вернешься. Да, насчет проблем - осторожно на вокзале. Там полно всяких жуликов и хулиганов, которыми становятся многие, не имеющие обратных билетов, - я молча киваю на все его советы. - И еще, чуть не забыл! Привет Иде. Передашь? Ну, хорошо... Тогда ступай.
Перед самой дверью я разворачиваюсь, прижимая книгу к груди, и говорю:
- Спасибо.
Профессор Стрегович улыбается, как-то застенчиво и чуть пожимая плечами. Видимо, он не ждал благодарности за то, что обязан был сделать.
Я выхожу из квартиры на темную лестничную площадку. Генрик Владиславович не закрывает дверь, оставляя мне свет до тех пор, пока я не спущусь на первый этаж. На улице значительно потемнело, резкие порывы ветра разбрасывают во все стороны капли, точно из пульверизатора. Я запоздало вспоминаю, что надо было бы хоть чем-нибудь обернуть бесценную книгу. Но потом я замечаю, что она ничуть не намокает - потому, что я пожелала... Я спешно шагаю по знакомой дороге к станции. За время пути я успеваю продрогнуть до зубного стука, наступить в лужу и повстречать милейшую Людмилу Дмитриевну, выгуливающую мелкую и тощую облезлую собачонку, которая кажется мне пародией на живое существо. По уши грязную шавку я легко отгоняю ногой, а вот кликушеские возгласы возмущения востроносой бабули слышны еще долго. Это надо уметь - пересказывать фразу "Это кто тут такой странный ходит?!" в течение пятнадцати минут в разных вариантах... Нет, теперь уже ни ты, иссохшая старуха в длинном плаще, ни твоя собачонка, скалящая гнилые зубы, мне уже не страшны. Я отправляюсь домой!
Добравшись до станции, я останавливаюсь в стороне подождать электричку. Перрон, как ни странно, заполнен людьми - их не меньше сотни. Все встревожены, все двигаются, говорят и взволнованно озираются. Я верно выбрала место подальше от массы народа, и стою, крепко прижимая заветную книгу обеими руками. Однако меня все же замечают. Какая-то компания людей лет 20-25 не спеша и с нарочито наглым видом окружает меня, пока я спокойно стою лицом к рельсам. Я знаю, что ничего плохого они мне не сделают.
- Эй, девушка-красавица, чего тута стоишь?
Когда встречаешься с идиотами, пытающимися вывести тебя дурными вопросами, главное не отвечать по существу.
- На рельсы смотрю, неужели не видно?
Парни недовольно галдят. Вопрошающий, кособокий карапуз ростом ниже меня, со злым, как бы преждевременно состарившимся лицом и заплывшими глазками, подходит ближе:
- Че, не поняла? Билет есть? - растягивая слова в угрожающей манере, блеет он наглым голоском.
Но при слове "билет" что-то меняется в его невзрачных глазах, крошечные искры - то ли надежды, то ли отчаяния - вспыхивают и тотчас гаснут в океане злобы его зрачков.
- А тебе не хватает?
Они все собираются броситься на меня уж разом, обшарить карманы и потом уже решать, кому из десятерых достанется жалкий клочок бумаги. Но я их опережаю. Они просто не приближаются ни на шаг. Они вовсе не садисты, не животные, но уже и не люди, а озлобленные грязные призраки в потертых куртках и стоптанных кроссовках. Другие люди опасливо косятся и обходят компанию стороной, пока не появляются какие-то мужчины в синей форме и с оружием. Отряд быстро обходит платформу, проверяет у всех билеты, лишних уводят прочь, подавляя сопротивление.
Итак, посадка на прибывшую через три минуты после этого электричку проходит быстро и без эксцессов. Я успеваю поприветствовать тетю Иду и передать ей привет от старого профессора, чему она очень рада. Затем я занимаю место в вагоне. Так как на улице сгустились грозовые тучи, под потолком включены желтые лампы в затянутых паутиной плафонах. Мне попадаются два соседа: пожилой мужчина, похожий на европейского буржуа XIX века, и совсем юная девушка. Ее бледное и изможденное лицо с синевой под глазами обрамляют тяжелые золотистые волосы. Такой контраст между богатством волос и болезненным видом смотрится необычно и негармонично. Девушка сидит с кислой миной и время от времени что-то ворчит, глядя на меня.
Опять напряженное затишье полуживых и неживых людей чередуется с шумом возмущающихся, детей, чьими-то бредовыми речами и громкими спорами. Борька-вытрезвитель ковыляет между рядами сидений и, заметив меня, радостно орет:
- А, вернулась! Молодец! Только отодвинься от Чахотки Мэри, а то будешь такая ж... Ишь, цацка!
Это он адресует уже к ней. Бомж грязной рукой хватает шелковое кремовое платье девушки. Та визжит, бранится, бьет гогочущего Борьку кулаком по голове и успокаивается только по прибытии тети Иды. Я слышу обычные жалобы от проводницы и понимающе на них киваю. Мне уже неинтересно разглядывать пассажиров и пейзаж за окном, а думать я не в состоянии. Поэтому я устраиваюсь поудобней на жестком сидении и прислоняю голову к стенке вагона. Под мерный стук колес и скрежет электрички я погружаюсь в легкую дремоту, чувствуя пальцами шершавую обложку Книги Хаоса. Я еду обратно, в свою жизнь... Наверное, я счастлива!