- Папа. А сегодня не будет дождя? - спросила Мира и наклонилась смахнуть целлофановый пакет, прижатый ветром к ее ноге.
- Что ты, доча... смотри, какое пекло - почти не разжимая губ, сказал я.
По тому, как напрягалась ее рука в моей ладони, я понял, что сразу избавиться от маленькой неприятности ей не удалось.
Мы шли среди заброшенных алюминиевых павильонов с блестящими слезами солнца на полукруглых крышах. Все павильоны находились на равном расстоянии друг от друга и были одинаковой формы, наподобие мертвых металлических китов выброшенных на берег или застывшей техники на параде. И куда бы мы ни поворачивали - нам постоянно казалось, что мы здесь проходили. Дочка принимала все как должное и старалась поглубже запускать ботинки в горячий песок. Я потянулся за сигаретой. Но найти ее оказалось так же сложно, как вспомнить то, что Мира ночью видела во сне. А ведь для меня это стало так важно - знать, о чем она думает, что ей снится, что ее пугает.
- А они с нами идут.
- Кто?
- Они.
Палец детской руки указывал на две черные тени, вырезанные на песке. Я хмыкнул.
- Наверно попали в петельку, когда ты утром завязывала шнурки, а теперь выпутаться не могут.
- Правда? - Мира виновато заулыбалась.
- Угу.
электромагнитная волна проходит сквозь зазевавшиеся девятые этажи
сквозь пластмассовые игрушки на витрине скользя по линии горизонта
и тень одного дома семенит вниз по стене другого
быстрее оголяя рыжие кирпичи
волна проходит амплитудой огибая углы сонных улиц
сквозь ткани пассажиров трамвая
выделяя главное на уровне ощущений на уровне взгляда.
никто ничего не замечает она выбирает девять из десяти
наиболее слабых организмов в составе большинства
лишь рельсы и булыжники что всех дальше
на которых она остановилась узнали
мы видоизменились картина завтра переписалась.
на высокой травинке муравей замер
Через минут сорок мои глаза устали от термального ада и моря синей акварельной краски разлитой над головой. Оторвать бы немного ваты, чтобы сделать одно облако. Но такой ваты не было. Так же, как в радиусе нескольких километров не было и намека на присутствие людей.
Я решил выйти с Мирой с заводских территорий через широкий проход, мимо высокого бетонного забора серого цвета. Проход оказался длинным настолько, что нельзя было отчетливо рассмотреть его противоположный край.
- Пап...
Мои плечи горели, а пот липким зловонным медом склеивал кожу спины с рубахой.
- Пап... а, пап...
- Да, милая. Что такое?
- А где все тети и дяди?
Я невольно отвернулся в другую сторону и продолжал делать шаги.
- Жарко, Мирочка, вот тети и дяди спрятались где-то, боятся обгореть. Может быть, они дома отдыхают. Спят. И вставать лень. Ты же ведь любишь днем поспать?
Мира закивала.
- Ну вот. Ты пить еще не хочешь?
- У-у.
- Смотри. Потом не капризничай. Давай подышим немножко. Тебе пора подышать.
- Хорошо.
Слово "хорошо" она всегда очень интересно выговаривала. Иногда мне казалось, что она просто чихнула, - так оно легко и хулиганисто у нее получалось.
Подстанция, соединенная с высокой опорой линией электропередач и находившая справа от выхода, имела довольно удручающий вид: невысокий проволочныйзабор в качестве ограждения, сорняки, предупредительный знак, поржавевший с одного края, и черные нити проводов, уходящие вдаль на границу между землей и небом. Мы стали рядом с забором.
Мои руки сомкнулись на левом боку, и я достал из небольшой походной сумки кислородную маску. Размер маски подходил только Мире. Дочка знала, что я буду делать и поэтому сразу заправила черные волосы за уши и вытянула шею чуть вперед, помогая мне лучше закрепить ремни на ее затылке. Пустая канистра плюхнулась рядом с моей ногой. Я никогда не говорил Мире, что она больна, - эта тема всегда была для меня запретной.
Сидя на корточках и вглядываясь в широко открытые голубые глаза дочери, я, как и всегда, пытался отгадать, что она мысленно себе представляет. Но боже, этот отвратительный хобот, скрывавший половину ее лица, был словно нарочно придуман, чтобы уродовать ребенка. Ангелы всегда испражняются на красоту.
Вот она делает глубокий вдох. Пауза. Выдох. Грудь медленно поднимается. Опускается. Новый вдох. Пауза. Выдох. Снова. И снова. Начала частить. Промежутки между вдохами и выдохами стали короче. На этот раз без паузы. Вверх. Вниз. Вверх. Вниз. Я напрягся. Мира слегка прищурилась, и через секунду ее глаза странно заблестели. Даже в маске она не могла скрыть от меня свое жульничество и улыбку.
- Ой, артистка... ой, артистка.
Мира только больше засияла.
- Слоненок, ты прямо как летчик?
Она вытянула руки в стороны под прямым углом к земле и изобразила звук мотора.
- Бпппппп.
Я расхохотался и ещё раз с грустью провел пальцами по её волосам.
- Моя девочка.
Парень в белой рубашке с аппетитом выгрызает кусок мяса из бедра мужчины. Рядом с остановкой трое бегут за одним. Сбивают ногами. Набрасываются. Подростка лет 13-ти сносит пятерка, несущаяся на 120-ти, моментально раздрабливая нежные коленные чашечки. Всмятку. Студентке прямо на дороге скручивают руки, прижимая нос к асфальту, и втроем по очереди насилуют. Серебристый восьмиметровый автобус плавно выворачивает на тротуар и мясорубит плотной резиной кишащих у киоска людей. Дает крен вправо. Чья-то черепная коробка раздавлена как гнилой картофель. Агрессивно замешивает. Глухой удар и тела отлетают кеглями. Несколько ожидающих неподалеку катятся как набитые овощами чучела. Впрыск топлива, и машина вновь наслаждается игрой. На колеса наматываются разорванные сухожилия и жир. Из овощей брызгает сок. Пожилую женщину на газоне безостановочно рвёт жалобным криком. Из ее живота вылезают кишки, похожие на ворох толстых червей. Кто-то сзади рожает бесов. Легковушку вдесятером поднимают с левого края, переворачивают и поджигают. Проезд загораживает огонь и смерчеподобный дым. У лежащего под сломанным светофором таксиста жадно доедают лицо. Сплёвывают куски. Слышны стоны. Рабочие бегут к бутику на углу. Начинается дождь из стекла. Продавцов-консультантов тащат за волосы на улицу и раздирают в клочья. На автомобили с подъемного крана срывается бетонная плита. Лопаются конструкции. Включается сигнализация. Около банка мальчишку с сигаретой охранник 17 раз яростно бьет дубинкой. Внутреннее кровотечение. Добивает. Наивно открытая дверь квартиры, становится началом личной трагедии. Вопит пенсионерка с отвисшей желтой кожей. Стайка школьников пластилинит ее грязными кулаками по ребрам и по верхнему ряду зубов. Сперма пятерых человек, только что умертвивших тихую семью, харчком размазана по полу. Раздается топот ног и грохот посуды. Бензоколонка вспыхивает вместе с шакалящими на ней водителями. Пахнет палеными волосами. В 8 шагах от желтого таксофона хрупкой девочке ставят ногу на грудную клетку. После длительных усилий ее руку вырывают из плечевого сустава. Под подошвами лужи оставшиеся после дождя из крови. Из вертолета на высоте восьмисот метров видно, как люди маленькими черными точками по стратегии муравьев скапливаются у таких же точек-жертв, загрызают их и разбегаются в разные стороны искать "еду" дальше. Такие скопления есть на каждом углу. На каждом перекрестке. На перекрестках есть ещё и крупные насекомые: легковые, грузовые. Грузовые сами нападают и за раз могут положить до пятидесяти муравьев. Но и крупные насекомые живут недолго. Либо пропадают в черноте точек либо неподвижно лежат на спине и горят. Муравьев больше. Их даже уже никто не считает. Они отламывают друг другу лапки, в панике срываются с окон, боясь сгореть в многоэтажных муравейниках заживо, их челюсти работают без перерыва. Муравьи везде. На дорогах, на крышах. И до заката солнца они принесут матери ещё одно потомство.
Палец руки рисует над головой три круга, и стрекоза летит дальше.
- Ангелы всегда испражняются на красоту.
- Я знаю.
Врач мягкой поступью вышел из комнаты, и осторожно закрыл за собой дверь.
- Что с ней? - прошептал я, вставая с кушетки
- Сколько раз в день девочка ест? - сходу спросил доктор.
Увидев мое явное замешательство, он уверенно продолжил:
- Так вот, у вашей дочери голодный обморок. Я сделал ей укол глюкозы, и она сейчас спит. Но вы, как отец, должны позаботиться о том, чтобы она нормально питалась. Три-четыре раза в день. Обязательно в рационе должны быть фрукты и витамины. Если вы не хотите плачевных последствий, выполняйте все, что я вам напишу, и постарайтесь больше не доводить до таких крайностей...
Он продолжал говорить, водя ручкой в блокноте, и каждое его слово решетило мое сознание. Я потупил глаза, словно мне выносили приговор. Жаловаться было бесполезно, а объяснять, в какой ситуации мы находились, мне не хотелось. И хотя врач был ни в чем не виноват, я на всю жизнь запомнил черты его лица, и ненавижу его образ до сих пор.
Первую рельсу переступаю сначала я, потом Мира. Со второй то же самое.
С другой стороны железной дороги небольшая возвышенность, заросшая высокой травой. Что впереди - не видно. Мы поднимаемся по ней наверх, и нашему взору предстают застройки, издали напоминающие спичечные коробки.
- Папа, смотри... Там город.
- Вижу, милая.
Зная, что дети намного лучше и острее чувствуют многие вещи, на которые взрослые с их логикой и уверенностью не обращают внимания, я спрашиваю:
- Тебе он нравится?
Мира неуклюже морщится и лишь пожимает плечами.
- И мне не очень, - я беру ее за руку и потихоньку начинаю спускаться.
Мы входим во дворы на окраине района. Старые качели слегка поскрипывают на игровой площадке рядом с девятиэтажным зданием. Легкий ветер то и дело меняет направление. По ноге меня привычно постукивает канистра. Людей не видно.
Если ты знаешь больше, ты и боишься больше. Я предполагал, что так и будет. Еще когда только увидел первые выпуски газет, мне стало ясно, чем все это закончилось. "Бешенство", "Конец света", "Зона смерти".
Тот город после трагедии поставили на карантин, эвакуировав людей с прилегающих к нему территорий. Причину внезапной вспышки преступности, так и не нашли. Застряв в момент происшествия в дороге, мы с дочерью постепенно встретились лицом к лицу с последствиями этого кошмара.
Город же, по которому мы сейчас идем, заражен неприятием, и будто собран из тысячи гнетущих панорамных видов, когда-либо мелькавших в его жутких снах. Город, по которому мы сейчас идем, тих и нелюдим. Ощущение, будто его не просто покинули, но и подготовили на снос. Город, по которому мы сейчас идем, не вызывает у меня никакого доверия. И, похоже, это взаимно.
Прямо по улице почтовое отделение. Ветки, подступивших к нему деревьев, пальцами прокаженных забираются в черные глазницы окон. Все мое внимание направлено на поиски бензина, но пока я не вижу ничего, что указало бы на его местонахождение.
Мы проходим "почту" и упираемся в детский сад. Из него НЕ выбегают дети, НЕ доносятся звуки. От него веет страхом. Во всю стену изображено гигантское женское лицо, выложенное из мозаики. Желтой, красной, зеленой. Полутораметровые губы в некоторых местах потрескались. Мире они кажутся смешными - она даже прикладывает к ним ладонь.
Заходящее за крыши солнце покрывает наши лица янтарным лаком. С минуту постояв, мы идем дальше.
Здание администрации. Дорого сделанная табличка с описанием режима работы красуется слева от входа. На служебной парковке ряд из нескольких автомобилей. Новенький форд в середине выглядит нетронутым. То, что нужно. Я достаю из пустой канистры шланг, открываю пробку бензобака и, повозившись немного, слышу, как жидкость начинает наполнять емкость. Мира кривляется и корчит рожицы, заглядывая в боковое зеркало. Город тоже играет. Играет с нами в молчанку. И до некоторых пор, он выигрывает.
С верхушки кирпичного дома, неумело спрятанного между мусоркой и магазином, аплодисментами срываются обеспокоенные голуби. Небольшая стая птиц описывает дугу и нервно сворачивает на соседнюю улицу.
Их нездоровое ворчание постепенно становятся тише, и переходит в легкий шелест откуда-то сверху. Я поднимаю голову. Ветер выдергивает бумагу из офисов администрации через окна. Сотни одинаковых листов медленно разлетаются по парковке густым конфетти, создавая искусственный белый ковер. Мне вдруг становится так одиноко, словно мы с дочерью единственные выжившие люди на Земле. Через минуту цепочку шорохов продолжает слабый скребущий звук где-то поблизости. У меня острый слух. Я не понимаю, что этой такое, но источник точно рядом. Звук непонятный и напоминает отрывистое вождение мелом по школьной доске.
Из-за угла появляется дворняга с коричневой встопорщенной шерстью. Собака еле передвигается рывками - у нее наполовину нет передней лапы; видно торчащую кость. Из зажмуренного глаза вытекает какая-то мутноватая жидкость, с открытой пасти вовсю течет слюна. Мира вскрикивает от страха и прячется за мою ногу. Мне тоже непосебе от такого зрелища - я интуитивно отступаю назад, закрывая канистру и надеясь, что собака пройдет дальше. Поцарапанная морда поворачивается в нашу сторону, и я невольно вижу ее желтые глаза, которые при виде нас моментально вспыхивают бешенством. Недобитая тварь принимает позу, начиная угрожающе скалиться, и пускает новую порцию слюны. Только я успеваю прийти в себя, как из-за того же угла возникает худая, загорелая женщина. Она резко хватает задние лапы дворняги и в мгновение ока выламывает их в обратную сторону. Собака жалобно скулит на брюхе, но вырваться не может. Мира взрывается плачем с такой силой, что у меня кровь стынет в жилах. Лицо безумной женщины перекошено: глаза на выкате, высунутый язык прилип к нижней губе, громкое рычащее дыхание. И она тут не одна. Надвигается еще кто-то. Два силуэта отделяются от полуразбитого магазина и приближаются к нам. Я быстро беру дочь в охапку и стремительным шагом отхожу к другому углу здания администрации, то и дело оборачиваясь на мародеров. Тяжелый груз не позволяет быстро бежать. Безумная уверенно ползет к нам на четвереньках, все так же высовывая язык. Ее механичные движения неестественны. Грязные тощие руки отгребают офисные листы один за другим.
Мы поворачиваем за угол в узкий проход, из которого тянет сыростью. Но то, что я там вижу, через секунду вызывает у меня почти рвотный рефлекс.
Бритоголовый мужчина лежит у стены на трупе женщины, (я не вижу ее лицо, только волнистые волосы) давит пальцами на ее веки и вырезает трахею. Тонкий фонтан крови бьет прямо ему в рот. Пытаясь очнуться от этого кошмара, я краем глаза замечаю его спущенные джинсы и бледные полушария ягодиц. В паре метров от них лежит тело мальчика испещренное юрким опарышем.
Я чувствую, как меня ведет в сторону, как голова кружится от отвращения. Мои ноги сами несут меня. Мимо клумб, мимо загаженных окон. Дальше. Мира орет мне в ухо, пытаясь залезть на плечо и вырваться. Я понимаю, куда попал.
Впереди виднеется перекресток и фрагмент кабины какой-то большой машины. С горем пополам я добегаю до нее. Это самосвал. К нему пристроился желтый бульдозер. Боже, лучше бы я не смотрел на то, что лежит рядом с ковшом. Фаланги пальцев окурками валяются в красно-черных лужах вместе с детскими игрушками. Широкий кровяной след тянется по всей дороге.
- Мразь ебаная! Стой где стоишь, мразь ебаная! Тебе конец сука и твоему щенку тоже, мразь!
Я оборачиваюсь. Позади нас в окне белой постройки изрыгает проклятия какой-то сумасшедший. Он мечется, точно запертый зверь в клетке и, не мигая, следит за моими движениями, расшатывая прутья решетки поставленной на окно. Его крик подхватывают с верхних этажей.
- Иди сюда говно, иди сюда!
Вклинивается третий вопль, четвертый, пятый. Голоса складываются в стадионный гул. Мира с силой обнимает меня и втягивает воздух, чтобы еще раз залиться слезами. Мне совсем плохо. Сил больше не осталось - ни физических, ни моральных. Я панически верчу головой по сторонам. Переулок справа кажется пустым. В голове единственная мысль: "Только бы выбраться отсюда".
Я выбегаю на пустую проезжую часть широкой дороги. Наш мостик надежды - разделительная полоса. Держаться и не отклонятся от нее - что-то вроде приметы спасения. Внутри меня застыл образ лопаты врезающейся в рассыпчатый керамзит, который потом отправляется в ведро. Чщщ, фуф. Чщщ, фуф. Чщщ, фуф. Не знаю почему, но этот образ и этот монотонный грохот неотделимый от него, неожиданно возникшие перед глазами, задают ритм моему бегу.
Не смотри вправо. Его расчленяют спиной к тебе. 5 шагов. Чщщ, фуф. Чщщ, фуф
Не смотри туда. Человеческая кисть. 7 шагов. Не смотри. Чщщ, фуф. Чщщ, фуф
Не смотри на ограду. Ей уже не помочь. 4 шага. Чщщ, фуф. Чщщ, фуф.
Беги. Еще один труп. Все равно беги. 8 шагов. Разделительная полоса. Чщщ, фуф.
Торчащие ребра. От груди почти ничего не осталось. Отвернулся. Чщщ, фуф. Еще 5 шагов. Слышишь, как бьется жизнь рядом? Спаси ее. Нет. Не свою.
Дочери. 5 шагов.
"Боже, если ты меня слышишь. Знай. Я отрекаюсь от тебя первый раз. Я отдаю себя на съедение бесам".
"Боже, если ты меня слышишь. Знай. Я отрекаюсь от тебя второй раз. Моя душа отныне будет навечно проклята перед тобой".
"Боже, если ты меня слышишь. Знай. Я отрекаюсь от тебя в третий раз. Мне не нужно твое спасение".
Почтовое отделение. Как раз то самое, мимо которого мы и проходили. Память выбирает отдельные детали из пространства. Высокие тополя, качели, девятиэтажка. А там, за небольшим полем находится ржавая железная дорога. Я оборачиваюсь еще раз, проверить, не бегут ли за нами, собираюсь и делаю последний рывок.
Я знал, что дочку травят в детском саду ровесники. Видел, как ее старые сандалии рвались и постоянно слетали. Как в сотый раз, спотыкаясь, она уже не могла плакать и только с досадой терла колени. Знал, но ничего не мог поделать.
Новый генератор электромагнитных колебаний должен был обладать колоссальными преимуществами: практически абсолютной проницаемостью и неограниченной дальностью.
Воспитательницы не упускали случая пожаловаться мне на сложности в общении с Мирой. Говорили о том, насколько она замкнута, неактивна, мало играет с другими детьми, и все больше забивается где-нибудь в углу и рисует дельфинов. Постоянно рисует дельфинов и море.
От этого излучения невозможно было бы укрыться за какими-либо стенами, а современные системы защиты в виде металлических, железобетонных или скальных сооружений были бы совершенно не способны противостоять этому потоку, в том числе - его психотропной составляющей.
Я обрекал дочь на роль изгоя. Девочка еще не успела ничего сделать, но к ней заранее относились с пренебрежением. Могла ли Мира в свои три года понимать причины такого отношения? Вряд ли.
Юридических оснований для привлечения к ответственности лиц, виновных в его использовании и взыскании с них причиненного ущерба, не нашли бы.
Денег не хватало даже на самое необходимое. В лучшем случае на завтрак, обед и ужин были макароны или хлеб. Положение осложнялось тем, что меня очень долгое время не брали на работу из-за судимости, и нам приходилось жить на пособия. Впервые в жизни я чувствовал серьезную ответственность, по-настоящему начинаяпонимать, что от меня зависит жизнь ребенка, которому я не в силах был помочь, но который, так же как и остальные, хотел любви и внимания, а не мучений от недоедания и собственной ненужности.
Без проведения радиотехнической экспертизы факт дистанционного психофизического воздействия доказать невозможно.
Зачитывая в суде свой вердикт, судья скажет: - На основании статьи ...
Но на какую статью в Уголовном или Гражданском кодексе может сослаться судья, рассматривая конкретное дело по факту скрытого дистанционного психофизического воздействия на человека?
Я с ума сходил от бессилия. Мне хотелось развернуть вектор безразличия и презрения, направленный на нас, в обратную сторону. И когда в одну из самых обычных пятниц ко мне пришли из ГЦП с предложением в новом качестве применить свой опыт и знания, я оборвал майора на полуслове и сразу сказал "да".
Предварительные расчеты для совокупности установок (передвижные станции "Молот") показали, что можно облучать город площадью 150 квадратных километров с расстояния до 90 километров от передатчика.
Такие деньги до того момента я мог видеть только во сне, а лучшей возможности отомстить и придумать было нельзя. Но в первую очередь для меня с дочерью эта встреча стала настоящим спасением от голодной смерти.
Люди в момент облучения ничего не ощущали. Через два дня агрессия увеличивалась в сотни раз, и они начинали расчленять все что движется.
Если значение Миры с молчаливого согласия приравнивали к нулю, то я имел все основания ответить тем же. И не просто ответить, а взять и разом обесценить в своих глазах жизни сотен тысяч людей, которые могли пострадать от моей работы.
Увидеть вживую подобный эффект - все равно, что попасть в Ад.
- С какого дня вы можете приступить?
- Прямо завтра.
Утро. Открываю глаза. Тихо.
Вчерашний кошмар отпечатался в памяти, как самый страшный день в моей жизни. Эта собака, эта женщина, эти трупы, крики. Мира спит на своей кроватке, как будто ничего этого не было и на самом деле мы у себя в родном доме, все еще ленимся начать новый день. Но реальность говорит об обратном. Реальность возвращает меня к мысли, о том, что нужно проверить обстановку. Я никогда не нарушал это самое главное правило выживания. Все время на новом месте, ранним утром и поздним вечером, я выходил из нашей четырехэтажки и направлялся к смотровой площадке, с которой можно было просмотреть не только прилежащую территорию под заводские помещения, но и пустынную местность за ее пределами. Будучи очень наблюдательным, я мог заметить малейшие изменения, появившиеся за сутки.
На второй день нашего пребывания, километрах в пяти, появилось движение. Еле различимые вдали фигуры мотоциклистов молнией расстегивали одежду пустыни, неторопливо вспарывая ее брюхо. Я с напряжением следил, не повернут ли они в нашу сторону. Когда их группа через пятнадцать минут скрылась за небольшим холмом, мое тело все еще дрожало от волнения. Уверенности в том, что они не вернутся, не было.
Через час я спустился со смотровой площадки и, напряженно вслушиваясь в звуки округи, аккуратно пошел обратно. На всякий случай машина была отогнана на задний двор, который из наших окон отлично просматривался, а дверь в квартире закрыта на два замка.
Но сегодня все мысли были о другом.
- Котенок, мы уезжаем. Собирай быстрее все вещи... что тебе нужно. Куклы, карандаши, там... я не знаю... Помогай папе.
Мира начинает бегать по комнате, видимо зараженная моим страхом и в точности повторяет часть моих движений, дергаясь, то в одну, то в другую сторону. К счастью она не хнычет, и послушно достает свои игрушки из-под кровати и кладет в сумки. Ее и мои документы, спрятанные на верхушке шкафа, отправляются в задний карман брюк.
- Все? Ничего не забыли? - я озираюсь по сторонам. - Ты точно ничего не забыла?
- Неть - Мира спокойно и внимательно смотрит на меня снизу вверх своими большими голубыми глазами.
Я провожу ребром ладони по ее лбу и говорю усталым голосом:
- Ох, неть, неть... Прости меня, милая, что нам опять приходится переезжать. Все никак не заживем спокойно. Ничего. Вот увидишь, все будет хорошо. Через денек другой проедем границу, и я куплю тебе самую большую и красивую куклу. Много сладкой воды, сахарной ваты, пряников. Что захочешь, - то и куплю. Да, ты и так мне почему-то никогда не жалуешься... Главное не переживай.
- А я и не переживаю.
- Ну и умница.
Связка ключей звенит в руке. Мы выбираемся на лестничную площадку и закрываем за собой дверь.
Во дворе как всегда пусто. Я открываю крышку багажника, компактно укладываю вещи и сажусь за руль. Мира запрыгивает на заднее сиденье. С утра еще прохладно и меня успокаивающе обдувает ветер. Как можно тише проехав мимо гаражей, мы останавливаемся возле закрытых ворот. Не выключая мотор, я выхожу и открываю по очереди каждую створку.
За воротами мой любимый скупой пейзаж: голубой лоскут неба, давящий линией горизонта на белое полотно пустыни. Ничего лишнего. Как только мы выезжаем, я останавливаю машину.
Бензин.
Канистра с бензином осталась на тумбочке. Без нее можно застрять через пятнадцать минут езды. Самое главное, ради чего мы чуть не погибли, - так глупо забыто. Каждая капля на счету и раскидываться ими непозволительная роскошь - мне ничего не остается, как пешком вернуться за канистрой назад.
- Посиди здесь пару секунд - снимая ремень безопасности, говорю я Мире. - Сейчас заберу кое-что и вернусь.
Я громко хлопаю дверью и быстрой походкой устремляюсь обратно к дому, в котором мы жили. Дорога в неизвестном направлении, прочь из этого места, обещает быть долгой и неинтересной. С перекошенными знаками и плохо уложенным асфальтом.
Вновь наша квартира на четвертом этаже. Бензин наглым образом находится именно на тумбочке.
Подходя к воротам, я вдруг замечаю, брошенный возле них мотоцикл.
Мой взгляд упирается в мужскую фигуру стоящую рядом с машиной. Я с ужасом осознаю, что оставил дочь совсем одну. Через мгновение этот странный тип несколько раз взмахивает каким-то предметом похожим на кусок трубы и рвется внутрь салона. Громкий визг Миры режет меня изнутри. Я на ходу бросаю канистру, хватаю первый попавшийся камень и бью уродца в шею. Увидев, что он подкосился, ударяю его, что есть силы, в челюсть. Пытаюсь свалить его, чтобы он был не в силах встать, и яростно разрушаю его лицо, пока оно не превращается в кашу из показавшегося красного мяса и кожи. Закончив с ним, я мигом встаю и подбегаю к Мире, которая замерла лежа на песке и руками обхватываю сзади ее голову и спину. Из затылка течет кровь. Моя левая ладонь вся влажная.
- Мирочка, Мира...
Рот дочки остался открытым, запомнив страх и боль в момент ударов, а ноги завалились на бок. Я бросаюсь к машине и достаю аптечку. Аптечка оказывается полупустой. В бешенстве выплевываю маты, мечусь, не зная, за что браться в первую очередь. Вспоминаю, что ничего не соображаю в препаратах и стараюсь сделать хоть что-нибудь.
- Мирочка, пожалуйста, поговори со мной...
Я обреченно смотрю, как бледные руки Миры вянут с каждой секундой, постепенно теряют остатки воли. Как ее глаза, все еще наполненные внутренним светом, словно в стекле отражают проплывающие сверху облака, окончательно застывая преданностью и пониманием.
- Пожалуйста, прошу тебя, пожалуйста...
Кровь не останавливается. Мира умирает беззащитным цветком, сбрасывает лепестки один за другим. Я срываюсь на слезы и безостановочно рыдаю. Я кричу сквозь нее. Кричу в себя. Она молчит и меня покидает. Проваливается все дальше и дальше к смерти, и я, совсем обезумев, впиваюсь пальцами в ее плечи, обнимаю, как будто ей еще не поздно чем-то помочь, но все бестолку. Пытаюсь приблизиться к ее губам, чтобы услышать хотя бы легкое дыхание. К груди, чтобы услышать стук сердца. Но ничего не слышу... Я подбираю под себя ноги и в отчаянии закрываю лицо ладонями. Дочка только беззвучно лежит и смотрит в небо.