Если поезд остановится перед той стрелкой, будет пережидать проходящего товарища, то я, может, спрыгну с вагона на высокую насыпь. Отсюда ведь намного ближе до моего дома, чем от станции.
Можно просто добежать - через высокую траву, через ручей-реку по перекатам, а там - дорога: желтая песчаная полоска посреди шепчущего с ветром зеленого поля. Дорога упирается в огромные сосны, а те - в горы - то ли синие, то ли зеленые, но там лишь, где не белые; над горами же тучи, всегда тучи, даже если здесь, в полях, ослепительное солнце.
Легкие ноги, босые уже, понесут меня к полоске сосен под горами; красная кровля моего дома замелькает среди деревьев.
В сосновом бору ничего не изменилось за годы: строгие стволы так же уходят в загадочную высь, белки все скачут по веткам и - беззаботно - по крыше. По той крыше, на которой я сидел вечерами, высматривая уходящие поезда. Было время, когда я смотрел на железную дорогу, было время, когда я хотел оказаться в одном из тех маленьких, как они виделись отсюда, вагонов.
То была юность. Время собираться в дорогу, время торопить жизнь.
Но когда-то наступает черед иному. Например, смотреть с вожделением не на уходящий поезд, а обратно. Назад.
***
- Слушай, а отсюда никак до Поливаево? А?
- Не. Только с пересадками. Вам легче вернуться в город, там на самолет до Ярска, а вот оттуда уже... А что у вас там?
- Да дом.
- А-а. Родительский?
Двое мужчин в машине перед маленькой железнодорожной станцией этим ранним утром. Все, что можно было обсудить по делу, уже на сто раз переговорено. Оставалось только молчать, перебрасываться ничего не значащими фразами.
И ждать.
...Марья - начальник станции, дежурная по станции, кассир станции, вышла из своего домика, удачно примостившегося к месту ее работы, потянулась, зевнула, подошла к машине, постучала в водительское окно.
- Чаю будете? Михаил Дмитриевич, берите своего друга и пойдемте внутрь, я вам там налью.
- Не, хозяйка, - отозвался тот, что хотел уехать в Поливаево, - не можем.
Этот разговор повторялся уже второе утро. Двое видных мужика - а здесь-то, в этом захолустье, любой мужик моложе семидесяти - видный. И все сидят в своей машине. Смотрят на проходящие поезда. И только.
Служба.
- И зря. Сегодня-то все проходящие. А, нет - на шестнадцать который будет, вот он остановиться. Ну а до того-то что? Пойдемте, Дмитрич, а? - и, увидев знакомое вежливое "нет" в улыбке собеседника, чуть вспылила. - Ну, и сидите тут. Отсидите себе все, не с чем к жене возвращаться будет!
И пошла открывать станцию.
Молчавший все это время напарник Михаила Дмитриевича, по-видимому, разделил возмущение станционной начальницы, позволил себе чуть больше, чем можно было:
- Правда, Дмитрич, а, сколько мы еще тут? - но, увидев строгое лицо напарника, тут же попытался исправиться, - Да я не о том. Может, по окрестным деревням проедем? А? Может, он спрыгнул не доезжая...
И ему ничего не ответили. Дмитрич отвернулся к окну, показывая свое отношение к обсуждению приказов.
***
Как я ушел из дома?
Плохо. Нехорошо ушел.
Отца не было с нами с моих одиннадцати лет. Война? Долгая поездка по делам? Это не обсуждалось. Нам было сказано, что он вернется и все.
Дом был на матери, мы были на ней: и я с сестрой, и бабушка, и две наши тетки, и дочки теток.
Нельзя мне было уходить, конечно.
...Я часто возвращался из соседней деревни домой ночью, пешком. По шпалам.
Идущая посреди белой ли равнины зимы или темной колыхающейся травной летней, железная дорога приводила меня к сосновому бору, под горами. К моему дому. После таких походов, я бессовестно спал чуть не до полудня, нисколько не заботясь обо всех важных домашних делах.
Однажды, весной, после такого похода, меня разбудила испуганная сестра. Я спустился с ней вниз.
Мать стояла на крыльце со служителем закона. Этот ее взгляд... Заранее раздавленный им, заранее виноватый под ним, я шел четыре шага от лестницы до распахнутой входной двери бесконечно...
Не успел ничего спросить.
Она ударила меня по щеке.
Накануне шумная компания деревенских спалила сарай на окраине. Пустой, слава Богу. И я, как будто, их возглавлял.
Чего, конечно, не было.
Моей злости не было границ. Я отдал часы - те, что остались мне от отца, а ему - от его отца - в оплату за сгоревший сарай, в оплату не за свой грех.
И ушел из дома.
***
...Ждущие дождались.
Из остановившегося ненадолго - на пару минут - поезда, кто-то сошел на той стороне - противоположной от станции.
Марья, единственная свидетельница прибытия незнакомца, лихорадочно завертела головой: "Где там этот Дмитрич?" Неизвестно же чего можно ожидать от...
Станционная начальница решила действовать сама, коль скоро те, кому полагалось это по службе, прохлаждались в своей машине.
Последний вагон уже миновал платформу. Вот он, незнакомец.
Высокий очкарик, кудрявая голова. Дорожная сумка на плече. На лице растерянная улыбка: "Я наконец-то прибыл, но не знаю куда идти".
- Мужчина! Идите сюда!
Тот, продолжая улыбаться, пересек пути, ступил на платформу.
- Вас как зовут? Вы к кому? А? Пойдемте со мной, - Марья сыпала вопросами, не ожидая ответов. Главное что-то говорить, не давать опомниться.
Неизвестно что у него в сумке.
- Я - Максим, да? Я приехал. Да?
Постоянно переспрашивал. Явно ненормальный. И в сумку свою вцепился.
Станционная начальница аккуратно положила руку на локоть незнакомца и повела за собой.
- Максим, конечно, Максим. Конечно, приехал. И тебя встречают. Пойдем. Максим - хороший. Вот тебя и встречают...
С этими словами они и подошли к машине.
Михаил Дмитриевич стряхнул с себя дрему, недовольно глянул на похрапывающего, в свое дежурство, напарника, и, по возможности несуетливо, на сонных ногах вышел на улицу.
И совсем не бросился, против ожиданий начальницы станции, скручивать незнакомца, поэтому:
- Вот, привела. Максим, говорит, зовут, - Марья поставила незнакомца перед тем, кто его так долго ждал, как пятилетнего малыша ставят перед Дедом Морозом. Бросила укоризненно-злорадный взгляд на сонного Дмитрича. И отошла шагов на семь, к станции. Вроде и делом занимается - дежурит. И слышно все.
...- Здравствуйте, я - ...
- Михаил Дмитриевич, да? А ту строгую женщину зовут Мария Алексеевна, да?
- Да.
Если не знаешь, как реагировать на сказанное, открой уши и слушай. И не отрицай очевидное.
- Я, собственно говоря... Вот, - Максим дернул за шнурок на своей сумке.
Затем все произошло одновременно: Марья тихо исчезла за зданием станции; сонный напарник, только открывший глаза от шума голосов снаружи, толкнул от себя дверцу, вывалился наружу, заорал, нащупывая за пазухой:
- НА КОЛЕНИ! РУКИ В ГОРУ!
И все изменилось.
Станция с домиком смотрительницы исчезла. Исчезла дорога на деревню, машина...
Эти трое - Максим, все копошащийся в своей сумке, Саня, заблудившийся правой рукой в пространствах своего пиджака и Михаил Дмитриевич, с растопыренными, к тем двоим, руками, в попытке их остановить - все они оказались в сосновом бору.
Рядом с домом с красной крышей.
- Что? - напарник, наконец-то, дотянул до черной рукояти, но не вытащил, застыл парализованный.
Хлопнула входная дверь, из дома вышла женщина с тазом в руках и, не обращая внимания на троих незнакомцев, начала развешивать белье на веревках.
Дмитрич опустил, наконец, руки, шагнул вперед, к женщине и растеряно-испуганным голосом, которого меньше всего можно было ожидать от него:
- Мама?
Женщина не услышала или не обратила внимания, продолжила встряхивать, расправлять очередную простыню. Потом наклонилась, заметив что-то в траве, подняла.
Кролика.
- Ты чего, бедовый вылез? А?
...но перекрывая ее, пространство разорвал грубый женский:
- А ну, падлюка, - лицо Максима дернулось от смачного удара из неизвестности, - ЛЕЖАТЬ!
Все исчезло.
Сосны, дом, женщина, белье на веревках.
Все реальное вернулось: станция, машина, домик смотрителя. И сама Марья, оседлавшая поваленного ею Максима.
***
Когда-то в эфире - во времена, когда ко всему тому, что происходит в эфире относились с особым вниманием, обнаружили странный радиосигнал.
Мужской голос на русском языке называл цифры. А так же фамилию, имя отчество.
Выяснили, что несколько цифр - дата. Один из летних дней будущего века. Другие же - координаты. Место - на территории Советского Союза, маленькая железнодорожная станция. Третье же....
А вот фамилия, имя, отчество - этого человека нашли.
Ему было четырнадцать лет.
Эта радиопередача принималась в течении года, а затем прекратилась. Опросы и проверки ни к чему не привели.
И тогда было принято решение. Того пацана, четырнадцатилетку, "взяли на контроль". Когда он достиг нужного возраста, привлекли к сотрудничеству - он поступил на службу. Сделал карьеру. Чего-то добился, а чего-то нет. Ушел на пенсию.
И все эти годы приказ номер такой-то, утверждающий инструкцию номер такой-то, "лежал на исполнении".
Поэтому когда дата, названная в сообщении, стала близиться, пенсионеру поступили новые указания.
Конечно, пришли другие времена, никто уже не придавал всему этому первоначальное значение. Но приказ есть приказ, его никто не отменял, пусть он и издан в каком-то там давнем году.
А потому пенсионер и его напарник - где-то, в чем-то "пролетевший" молодой сотрудник - выехали на место.
Это мероприятие - не "операция", а всего лишь "проверочное мероприятие" - не имело названия. Тем не менее, сотрудники, когда-то им занимавшиеся, придумали для себя шуточное название: "Звездный мальчик".
Потому что источник того радиосигнала не установили. Он шел из космоса.
***
Максиму досталось прикладом: Марья сбегала за ружьем, а когда увидела стоящих столбами мужчин, поступила так, как посчитала нужным.
Решительно.
- Простите, я не хотел пугать, да? Хотел, чтобы вы, как это? - поверили, - мужчина сидел на земле, держа руку на пострадавшем затылке.
- Да ничего, Максим, - Михаил Дмитриевич оттаскивал начальницу станции, все еще рвущуюся в бой, - Марья, подождите... да это недоразумение. Не мешайте работать! Саня, да уведи ты ее, черт возьми! Ты, какого хрена здесь делаешь? Ты чего стоишь?
Напарник, наконец, пришел в себя, подхватил женщину за талию и потащил в здание станции.
Дмитрич повернулся к Максиму.
Пришел момент, когда все карты должны быть открыты. Загадка, загаданная в самом начале жизни, наконец, будет разгадана. Показал мать? Так ведь этот Максим знал Михаила Дмитриевича еще сорок лет назад, когда назначал встречу, чему удивляться?
Но кролик?
Почему кролик?
- Что значит "поверили"?
- Да, про это, - и махнул рукой в небо. - Просто мне... Я знаю, что вас обвинили. И потом вы не общались с мама.
- С мамой? Не "с мама", с мамой. Подождите. Что значит, - и он махнул рукой в небо как Максим ранее, - что вы хотите сказать?
- Вы же знаете, Михаил, да? Вы же здесь, поэтому знаете, откуда я. Но вы видели ее? Это через десять лет после того, как вы ушли из дома. Она была с зайцами, да?
- Но как...
- Нет, расскажите, расскажите про зайцев, да?
- Про кроликов. Мы с пацанами строили планер, настоящий планер, большой, чтоб человека мог поднять. Нужны были деньги, и я подбил всех разводить кроликов. Чтобы продать их потом. Там сеновал был пустой, мы его и заняли. Но нас выгнали, и кроликов некуда было девать. А потом сеновал сгорел, все на нас свалили. Я упирался, доказывал, а все попусту... "Отец со стыда провалится, когда вернется..." Я после этого ней так и не разговаривал, она умерла... А сейчас, да, получается... Получается, она забрала тех кроликов, чтобы они были, когда я вернусь. Или новых купила. Стоп. Вы что, утверждаете, что вы оттуда, из космоса... прибыли, только чтобы сказать, что моя мать меня простила?
- Не простила. А поняла, что вы не сгорели сеновал, да? Что она - виноватая, что на вас сказала, да?
- Почему? Зачем? Зачем все это? Все эти годы ради этого?
- Оттуда, - Максим опять махнул рукой на небо, - летит камень. Комета, да? Он упадет сюда. Я давно это знаю. Для вас давно. Поэтому и приехал, чтобы рассказать о вашей мама.
- Комета? Врежется в Землю? Господи, да что вы о кроликах-то... надо срочно... Так, мы срочно выезжаем в город. Саня! Свяжись с...
- Простите, нет, да? Все кто должен знать у вас, уже знают. И давно, да?
- Что?
- Все знают. Я сообщал в радио. Но про это давно уже сами знаете. Поэтому я не еду. Я уже приехал, - и исчез.
Максим исчез. Остались только станция, машина, трое людей - Марья все-таки прибежала обратно.
И голубое небо.
***
Вот и закат на крыше. Как тогда.
Как всегда.
Мой дом. Старый, вросший в землю мой дом.
Я все-таки вернулся.
В просвете между сосновых лап, показался поезд. Другой - те поезда, что манили меня в детстве, выглядели иначе - и все такой же, такая же маленькая аккуратная игрушка.
Товарный. Но везет людей.
Все бегут.
И те, новые хозяева моего старого дома, убежали. Я думал, будет сложно объяснить им чего хочу - с моим-то заплетающимся языком, но нет, они все бросили, двери были не просто не заперты, а открыты нараспашку; в доме разбросанные в поспешных сборах вещи. Даже кошку оставили - вот она дремлет на моих коленях.
Я вернулся, мой путь закончится здесь.
...
Мое путешествие, оно... Сначала это было путешествие, а потом оказалось, что это жизнь. Самая невероятная жизнь, какую только можно себе представить. Она увела меня не просто из дома, она увела меня с родной планеты.
И знаете, что? Это было здорово.
Это было здорово. Вот только я не объяснил ей, что я не виноват. Она ведь так и умерла, считая, что ее сын, в пьяном угаре, спалил тот сарай.
А потом я узнал про комету. И про парня, который так же как я, сидел на крыше, провожая поезда, который вступил на свой путь раньше времени из-за ложного обвинения.
И тогда я понял, как закончится мой путь.
...
Второй закат осветил Землю с востока. Ураган звука еще не достиг моих ушей, волна твердого, как сталь, воздуха еще не растерзала меня вместе с моим домом.
Прости, Дмитрич, меня за то, что я не смог спасти наши с тобой дома, нашу с тобой землю, нашу с тобой Землю.