Вагон дребезжал, поправляя железными тоннами непараллельные российские рельсы. Несмотря на с трудом приоткрытые окна, воняло: перегаром, футболочным потом, домашней едой. Дюк ловил сквозняки, только так можно было немного дышать. Поезд оставил окраины города и шел в неизвестность - куда их везут, не знал никто.
По вагону мелькали срочники - высоченные, в морпеховской форме, сопровождение.
- Эй, командир, - смело крикнул неугомонный Андрюха, - а куда нас везут?
Солдат не ответил, быстро глянул и ушел в противоположный конец. Дюк поднялся:
- Пойду, подышу.
Морпех стоял в тамбуре, курил с удовольствием и ненавистью одновременно. На него посмотрел через дым - застоявшийся и густой.
- Выжрать успеем?- спросил его Дюк.
- Начинайте. Время в пути двадцать часов.
- Есть коньяк,- Дюк достал из-за пояса флягу, уважительно подал.
- Соображаешь,- одобрил морпех, и сделал глоток. А если точнее - глубоко присосался.
- Как зовут,- выдохнул он алкоголь, - я Александр. Куришь че?
- Марков Егор,- он отдал непочатую пачку. - Мурманск, что ли?
- Типа того. Водку выжрать успеете. Не тренди там.
- Спасибо, - и Дюк развернулся обратно.
А вагон уже булькал, позвякивал и колыхался - пацаны накрывали "поляны", добывая припасы, расставляли нестойкие пластиковые стаканчики, ломали нажаренных мамами кур - наступала великая дорожная пьянка, последняя перед суровыми армейскими буднями. Все понимали, что тормозить их не будут - водка стояла стеклянными теплыми литрами в каждом пакете.
Так полагалось.
Жизнь отчеркнула от старой налаженной жизни, и детские страхи полагалось топить-заливать по старинной привычке. Через пару часов вагон превратился в орущий и беспощадный к интеллигентному уху оркестр, через пять в полузаблёванном туалете перестали стесняться - дверь была нараспашку; бутылками завален был тамбур.
Пили Андрюхино - коньяк Дюк запрятал обратно. Еще пригодится.
- В армию кто идет? - пьяно качался Андрюха,- гопота. У кого бабла на откос не хватило. Вот у тебя не хватило, и ты тут.
- А у тебя чего не хватило,- спросил его Дюк, - ты тоже тут. Или, блин, это твой клон?
- У меня папа идейный,- ответил Андрюха,- он меня вообще раньше в кадетку хотел, только я не пошел. Даже ногу сломать хотел, специально. Мать просила-просила... а он затянулся реально. Пусть, говорит, служит, как все. У нас все мужики в семье служили, у всех всё нормально прошло. Ну по первости погоняют, конечно.
- Нда, - сказал Дюк. Говорить вообще не очень хотелось. В мозг, сквозь гудящий, орущий исключительно матом вагон, молоточком, словно колеса по рельсам, стучало:
" To-do-it-today. To do it today"
Что сделать-то, мучился Дюк от этой скороговорки, что сделать-то надо?
Эта фраза всегда была Лаповой - когда Дюк, обленившись, откладывал что-либо на потом, он начинал повторять, подражая стучанию поезда: ту-ду-ит- ту-дей...
Как правило, своего добивался - раздраженный и замученный, Дюк садился за книги.
Андрюха, тем временем, разошелся. Дюк прислушался.
- ... дядька в восемьдесят девятом,- рассказывал парень.- Так их с призывного в автобусах привезли в ДК Газа, и там на двое суток закрыли, человек сто. Ну они там бухали... за двое-то суток озверели, лишь бы уйти! Все съели, жрать было охота. А потом купцы пришли...
- Покупатели, - понял Дюк, - и что дальше?
- Ну, когда мареманы на сцену полезли... списки выкрикивать, кого и куда, так народ как ломанулся из зала - а нет! Все ж перекрыто. На флоте тогда три года,- пояснил он. -Можно было не отзываться, конечно, а толку-то, не уйти. Нам еще повезло - вон, родаков на платформу пустили...
- Пустили, - машинально повторил Дюк, - лучше бы не пускали.
- Это точно, - Андрюха заухмылялся, - такая подстава.
-Какая?
Молоточки вдруг стихли, определив себе цель. Тихо выплыло очень знакомыми буквами: безопасность.
- Ну как же, - лицо собеседника поплыло в понимающей и похабной усмешке, - пацан у тебя сразу понятно какой и зачем. Всё сказал, все догнали. Кстати, - будто бы вспомнил Андрюха, - гомосеков в армейке чморят не по-детски... мне вот дядька рассказывал...
- Покурим, - Дюк встал, - по-взрослому.
- Покурим, - согласился Андрюха, - так вот, у них в части...
Туалет был свободен, дверь в тамбур распахнута. Воняло спиртным, табаком и помоями - пакеты зевали полуобъеденными бутербродами, пачками из-под сока, огуречными жопками, мелкой яичной трухой. В проеме виднелась знакомая уже фигура морпеха.
Сильным рывком Андрюха был закинут в загаженный поездной туалет.
- Эй!! Ты чего?!
Но был сразу повернут и приплюснут щекой к стене, руки Дюк заломил ему в болевой.
- Слушай внимательно, балаболка,- сказал ему в ухо,- насчет гомосеков. Зря помнишь.
Резко сдёрнул с него зеленые, на широкой резинке, штаны.
Он оглянулся. На стенке увидел позабытое кем-то казенное белое полотенце - серенький поездной штамп, ткань типа "вафля". Обернул себе руку, и быстро, с силой, воткнул.
Андрюха завыл, хотел соскочить с крепко вбитых в упругую задницу пальцев. Руки скребли по стенке, не доставая до Дюка, парень визжал и лягался.
- Будешь дергаться - всю руку засуну,- сообщил ему Дюк, ощущая своё возбуждение,- теперь слушай.
Андрюха затих.
- Вякнешь хоть слово - лопату забью. Усек? Если хоть кто-то узнает - прицепом пойдешь. Ты теперь вроде как тоже.
- Я понял, - заливался слезами пацан, -я всё понял...
- Покурим,- сказал ему Дюк, - идем и спокойно жрем дальше.
Он вытащил руку из Андрюхиной задницы - полотенце было в дерьме.
Он вышел из туалета, вымыв тщательно руки. Андрюха, забившись в углу, на толчке, потихонечку всхлипывал.
Дюк успокоился сам, уперевшись на выходе в широченную спину морпеха.
- Чего это,- ровно спросил Александр.- Парами гадите, что ли?
- Да блюет,- легкомысленно отозвался он,- пить не умеет. Помог.
Андрюха явился тогда, когда Дюк уже развалился на верхней своей боковой. Молча убрал со стола, выкинул мусор. Наверх косился испуганно, вел себя тихо.
До самого Мурманска его не было слышно, а потом он и вовсе исчез из сознательной жизни, был где-то там, в другой роте, кажется, Дюка это больше не волновало.
To do it today - хорошая скороговорка.
***
Армия вымела всё - от физических сил начиная и кончая ненужными мыслями. Это было именно то, что желалось - чем хуже, тем лучше, думалось Дюку. Раздражали лишь чувство вечного голода и неудобная обувь - ноги саднило. Тело болело от непривычных нагрузок, от недосыпа слипались глаза, от тычков старшины иногда подмывало как следует развернуться и врезать... Это мелочи, определил себе Дюк, все это мелочи, нужно привыкнуть. Это было и правда спасение - подчиняться приказам, не думать о будущем, не разговаривать много.
Он плотно закрылся, тем не менее, быстро наладив основные контакты - Александр из сопровождения его не забыл. "Дедом" он оказался совсем не последним - особенно Дюка не трогали, армейские штуки коснулись его незначительно: только раз его брили при помощи зажигалки, да однажды избили. Он чутьём понимал, что все это так, для проформы, потому что - положено. Со старшими не препирался - не шел на конфликт, но и особо услужить не старался.
Дюк был крепкий, накидавший за год в автосервисе тонны разного автожелеза; дворово уверенный, он дрался жестоко - в нем не виделась жертва, а выпендриваться он не спешил.
Затравленно не смотрел, оскорбленной невинности не демонстрировал, и, когда наступил подходящий момент, просто дал сдачи. Последняя вроде ответка за то, чтобы от человека отстали.
Он не повелся на "пидора" и "отсосать всему взводу" - расхожий набор для любого. Он просто сказал:
- Терпите до дембеля,- и на дальнейший обидный глагол среагировал адекватно - развернулся и врезал по самому главному.
На него навалились втроем, но приготовленный остро заточенный штырь, который крепился неширокой резинкой к руке в рукаве, послужил там, где надо - оказался у горла одного из троих. Без этой штуковины Дюк в расположении и не ходил - железка была незаметной, короткой - и вот, пригодилась. От него отступились, наградив погонялом "Егор-Эспебе", и статусом "бешеного", как и надеялся Дюк.
Вся эта возня и остальные события никак не затронули глобальной апатии - жизнь он не чувствовал, чувствовал лишь отупение, которое, впрочем, спасало. И было у него ощущение, что армия - это что-то навечно понятное, очень логичное - не думать о хлебе насущном, валиться на койку в изнеможении, бежать марш-бросок в полной выкладке, слушать ор ротного, чистить сортиры привязанным к шее изломанным лезвием "Спутник". Все это было нормально и правильно, лучше, чем белый конверт, который ему принесли за два дня до присяги, и лучше, чем все те десятки конвертов, которые он потом получил.
Буквы были печатные, а отправитель был неизвестен, какая-то женщина - Егорова М.
- Это не мне,- хотел сказать Дюк, но потом передумал.
- Дай почитать,- сказал ротный, - что за бабец. Девчонка твоя? Симпатичная? Фотку покажешь?
Дюк не успел ничего предпринять - ротный уже углубился в бумагу. Но через минуту сказал:
- Ботаничка какая-то замудреная. Ни хера не понятно. По английскому, что ли.
Смутился и отдал письмо.
Лап писал по-английски, но только первый абзац - ничего не несущий и содержащий приветствие. Дальше лился обычный интернетный транслит, но ржавый от армии мозг включился лишь на третьем его предложении.
"Деградирую, блин", - Дюк удивился себе самому.
Лап писал:
"Погода обычно-нелетная, сам понимаешь. Хотя, это, может быть, глупости и у тебя там такая же, и не надо об этом писать. Но не писать не могу, потому что купил сто четыре конверта и тратить их некуда. Эпистолярщина зря отмерла, между прочим - ты точно оценишь и будешь читать, потому что ты любопытный. Письмо - это тайна, в которую хочется сунуть. Я имею в виду твой нос".
Переворачивало - со страниц улыбался привычный насмешливый Лап.
"Я подумал, - продолжал читать Дюк,- что до нормального чтива ты там доберешься не скоро, а я тебя развлеку. Раз в неделю, железно. Ты, наверное, сейчас офигенно суровый и запаренный армией воин, и тебе не до разных материй. Про них и не буду, я про то, как у нас"
Бисерный почерк окатывал свежим дождем и кидал прямо в детство. Дальше захлестывало возбуждением - нереальным, жестоким. Читать было трудно, хотя Лап писал о простом, а в целом вообще ни о чем.
"Город готовится к спячке, и вообще захандрил - сыро, и листья гниют. Пахнет вкусно - как в Пушкинском парке. Я там вчера кошку кормил - или это был кот, я не знаю, но он почему-то напомнил тебя. Я примерно представил, каково это - хотеть постоянно жрать, и подумал, что кота я из этой участи выручу. А ему наказал, чтобы он помолился своим самым главным Кошачьим Богам, и они бы тебе передали - да хоть бы таких же сосисок в тесте, какие их подданный слопал ".
- Было бы очень кстати, - Дюк сглотнул, - вот скотина.
"А если серьезно, то отпиши, что прислать и куда. Этот адрес мне дали в военкомате, и даже не знаю, дойдет ли письмо. И еще".
Что еще, замерцало пунктиром, заколотилось, ну что же еще...
"Ты помнишь, у Бродского: " я любил тебя больше ангелов и самого"? Ты должен забыть про то, что там у него дальше написано. Стих отправляется на хуй, как бы хорош он ни был. У меня большие запасы особого клея, им я буду заращивать дырки, которые сам и наделал. Может, я до смерти надышусь этой химией и помру, не узнав результата, не знаю. Но я надеюсь успеть. От тебя же мне нужно только одно - просто читай"
В конце строчки висел нарисованный смайлик, провинившийся в чате и сосланный на бумагу. Веселый, несмотря ни на что.
Белый исписанный прямоугольник разнес на куски возведенные стенки коробки, в которую посадил себя Дюк. Он думал, что крепко, а оказалось, что стены - это просто яичная скорлупа, как та, что валялась в загаженном поезде Санкт-Петербург - Мурманск. Осколки хрустели, впиваясь куда-то под сердце, но хуже всего было то, что письмо разбудило воспоминания.
Сразу нахлынуло сексуальное, и это было хуже всего. Несмотря на измотанность и недосып, вставало живое, животное и очень горячее: член раскаленной дубиной лежал вдоль бедра и просил - хоть потрогай ты, что ли...
Подрочить даже негде, сумрачно думал Дюк, вышагивая по плацу, как пацаны справляются? Ночей шевелящихся одеял он не заметил, поскольку всегда засыпал, как убитый. Но сейчас, после Лаповых строчек, оформилась мысль: здесь полно молодых пацанов. Теоретически можно - любому... тому, кто проявит сговорчивость.
Ошеломленный, он старался никого не разглядывать в душе. Удавалось хреново.
" Я думаю, как голубой". Ты и есть, отвечал ему воображаемый Лап, надо быть честным.
Ночами спускал в туалете, в пол-уха прислушиваясь к ночным шевелениям дневального. За переборкой, по звукам, занимались чем-то похожим. Адски тянуло туда посмотреть, но каждый раз в голове предостерегающе кликало и выплывало необходимое: бе-зо-пас-ность...
Горячие точки были не здесь, начинал думать Дюк.
Вскоре жизнь его несколько переменилась - в личном деле обнаружили последнее место работы. Автослесарь, ценнейшая вещь при любом механизме, имеющем двигатель, и жизнь в армии стала значительно легче.
Комдив был фанатом немецких моторов.
- По дешевке купил,- поделился он лично, - из Питера гнал.
Дюк вытянулся по струнке возле черного "шестисотого" "Мерседеса". Эти машины он знал хорошо - чинил и старьё, да и в новых успел разобраться за то время, что работал на сервисе.
- Как "жигуль" обошелся,- хвастливо продолжил комдив,- повезло. Четырехлетка!
- Разрешите обратиться! Машина с проблемой?
- Есть одна,- помедлив, недовольно раскололось начальство,- прежний владелец убит, родственники его продавали. А труп был в багажнике. Три дня там лежал, потом дворник запах унюхал. Обшивку, конечно, сменили, но все равно...
Дюк внимательно рассматривал "мерина". Становилось смешно. Генералу и так наколоться!
- Я багажник не открываю,- закончил комдив, - возить мне там нечего, а в салоне не пахнет. Ну, вернее, не очень.
Дюк открыл багажник. В нос ударил стоялый и приторный запах - его затошнило.
Это был очень, очень знакомый багажник. И обшивка была - знакомая. Её никто не менял. Почистили перед продажей, наверное, но чистка не всегда помогает. На неделю, бывает, не больше.
- Можно убрать,- сказал он,- но мне нужно время.
- Можно? - в детской надежде вздрогнул комдив.- Правда?
- Так точно, товарищ генерал,- сказал ему Дюк.- На нашем сервисе разное было. Это тоже.