Глядя на Леонардо, можно подумать, что тридцатилетний чувак сей вылупился минут пять назад из гигантского ово, чья скорлупа не давала ему разогнуться. По веской, должно быть, причине, он сам продырявил ее ударом каучукового каблука, скорлупа и развалилась; Леонардо недовольно обрушился на кухонный кафель, распрямив ноги - пришлось! - остальной его организм продолжал сохранять эмбриональную позу. В полосатом, свалявшемся свитере белели прилипшие осколки - да, он был в катышках и скорлупе, на локтях и спине.
Разливал Леонардо профессионально, орудуя исключительно большими кистями - видали? - держа руки прямо перед собой.
- Ну, за встречу, - говорит Леонардо и глотает, не чокаясь.
- Что за водка, - ломается пока Шамбала, - бульбашская?
Шамбала свежевыстиран. Из его плеч торчат бельевые прищепки, эполеты домашней заботы. Рубаха поглажена спереди, там, где карманы, а на спине Шамбалы мятый след от продольной веревки.
"Хорошо, не на горле", - вот что думает Леонардо об этом.
Шамбала все еще не спешит, осторожно принюхивается .
- Нормальная водка, - говорит Леонардо, - нано. Видишь, написано - "нановодка", и даже ГОСТ стоит. У бульбашей с этим строго.
Шамбала кивает и пьет, сильно затем тянет воздух, трясет головой - иээх!
Леонардо внимательно наблюдает, улыбаясь немного:
- Не пьешь, говоришь?
- Ну и че, - признается Шамбала и сминается вперед, ослабляя наглаженное. - Рыба не пьет, сказать не умеет.
История первая.
Случилась она, когда родители Леонардо и Шамбалы собрались покутить, а именно - выпить две жалких бутылки , наивно принимаемых ими за грузинскую амброзию Ракомдоцели. Водрузивши чудесный напиток на парадную, не ко времени, скатерть и нажарив картошки на сале, четверо нищих родителей Леонардо и Шамбалы принялись пьянствовать, смакуя букет и куря прямо в комнате, чего не позволялось до сих пор никогда, никому.
А что это вообще был за праздник? Ни Шамбала, ни товарищ не знали. Не знала и Ляленька, маленькая сестра Шамбалы. Детям велено играть в комнате, вот что знали дети; Ляленьке было безумно тоскливо от того, что мальчики уже почти два часа резались в шашки, в чапаева, и не обращали на неё никакого внимания.
- Хочу писать, - говорила иногда Ляленька, а потом говорила - Хочу какать!
Брат вел ее в туалет, где она, не снимая штанишек, садилась на крышку и рассматривала большой календарь с голой тетей, спускала по многу раз, плюя в серединку водоворота.
Еще Ляленька говорила: дайте конфетку! Или еще что- нибудь важное для девочки пяти с лишним лет.
Ляленьке было скучно - и она, возможно, прилегла бы, да и уснула на довольно большом диване, но там возились и немножко ругались мальчики; Ляленька просилась к маме, но не поверила в неё из-за вонючего воздуха залы - мама держала в руках дымящуюся белую палочку и каждый раз кричала Ляленьке - уйди! Не дыши!
Ляленька сделала так, но вмиг потемнело в глазах, и ей заплакалось.
- Конфетку тебе? - сказал, наконец, Леонардо и подмигнул. - Будет тебе конфетка.
Леонардо ушел на балкон, где жили белые кролики- такие белые, что даже розовые - Ляленька их боялась - так вот, Леонардо быстро вернулся, катая в горсти много круглых, чуть тусклых шоколадных конфет.
- Держи, Ляленька, кушай, это специальные такие конфеты, - добро сказал Леонардо, - с орешком внутри.
Ляленька сунула в рот - конфетка была вовсе не сладкая, однако скатилась вовнутрь, не задерживаясь. На это Леонардо сказал ей, что все они разные - бывает, попадаются кислые, а то и вовсе соленые - ты , главное, Ляленька, кушай.
Ищи свой орешек, Ляленька - так сказал Леонардо и подмигнул Шамбале;тот был красный, очень красный и даже задохнувшийся, так, что плакал немного - кто обидел его, мельком подумала Ляленька. Мельком, потому что в её маленькую голову вошла уж большая идея.
Ляленька тихо присела, стараясь не смять шоколадки в потном кулачке, подождала, пока мальчики отвлекутся, и тихонечко двинулась в сторону залы.
- Мамочка, - звонко крикнула Ляленька, выскакивая на середину, - мамочка, я угощение принесла!
- Вломит,- согласился Шамбала и спрыгнул следом. - До гаражей?
- Ага, - сказал Леонардо.
2.
Пил Леонардо быстро, не мучая глотку - водка, предполагал Шамбала, нерушимою каплей упадала в желудок, там разбивалась о дно и стекала по стенкам холодными струйками, впитываясь. Никаких вариантов, ибо все, что делал и говорил Леонардо, привыкло быть точным и окончательным, как бы ни возражал Шамбала.
Была выпита третья, атмосфера смягчилась. На стол с собеседников размагниченно сыпался мусор - перхоть, домашняя пыль, скорлупа; Шамбала прекратил переваривать лом, холодивший его пищевод , обрел равнодушие и впервые спросил:
- Так ты по УДО?
- Сбежал, - и Леонардо заржал, пугая газель - собутыльника, - а ты, Шамбала, не изменился. Помнишь, каким хулиганом ты был, а, Шамбала?
История вторая.
Дело случилось в мороз, после того, как все же - все же! выпал в Веселом Поселке снег. Вовсе не так, что слегка забелил городское дерьмо, а плотно, уравняв проезжую часть и поребрики, могилы и памятники, арматуру - атрибут непременный ленинградских дворов - и ту завалило, и синие облезлые лавочки. Сгинуло все, что торчало из земли не по делу.
Ночи шатало метелями, густо, слоями укладывая - на удивление расчетливо; хитро схватывалось с утра морозцем. К рассвету стихало; заводясь низовым сквозняком, заметало последние плеши - дни же стояли студеные, мутные, и солнце уныло пыталось в дымчатом, вроде бы, небе.
В Ленинграде наступила деревня, и все потому, что люди из спальных районов добыли откуда-то валенки, серые, старые - где хранятся такие, не помнит никто, но всегда обнаруживает, если приспичит.
Валенки ставят у выхода, их надевает любой, отправляясь куда-то поблизости; и если не лезет при этом в грязный от талого снега троллейбус. В валенках можно вразвалку хрустеть до ларька, в магазин, в детский сад и на почту, еще черт знает куда, повстречав два десятка таких же, и даже с санями. Сообща протоптать краткий путь, не зачерпнув через край, перекинуться все-таки словом - деревня ж, да и личность знакомая, вроде.
Мужики у гаражей жгли костры из поддонов, говорили про Путина и праздник жестянщика, пили из банок - " не поеду сегодня ,не чистят нигде ни хера" - от костров вдоль высоток полз деревянный дымок, будто печи топили, и глухо брехали собаки.
Приближались каникулы, и Шамбала появился для физики, которой у Леонардо и не было вовсе, и зачем было списывать, если в четверти точно трояк? Осознавать в одиночестве получалось тоскливо, и Шамбала, надев именно валенки, явился к товарищу, не зная пока ничего.
Момент неудачный, просек Шамбала, чуть было разувшись - Леонардо сидел перед включенным немым телевизором и размышлял.
- Я вот тут думаю, - сказал Леонардо без всяких преамбул, - Винник Серега мне должен, потом они в Московский переехали. Но скажи, Шамбала, куда девается долг, если чел переехал с района? Правильно, Шамбала, никуда.
- Никуда, - подтвердил Шамбала. - На фига давал?
Леонардо грыз худых леденцов; обдирал им присохшие клифты зеленого цвета с нарисованной грушей, а тельца забрасывал в рот - там уже корчилось штуки четыре, сосчитал Шамбала. Настрой Леонардо имел деловой, что вызывало предчувствия.
- А сколько он тебе должен, - снова спросил Шамбала, заранее тоскуя, - и когда это у тебя деньги были.
- Пять тыщ, - многозначительно сказал Леонардо , исключив недоверие, - с третьего класса натикало. Я с процентами посчитал. Представляешь, как можно зажить? На пять тыщ!
Шамбала заморгал, припоминая Серегу - кажется, это тот высоченный чувак, из одиннадцатого. Пару раз Шамбала отдавал ему мелочь, всегда безвозмездно.
- Если разобраться, он всем должен, - сказал Шамбала. - Я тоже могу посчитать, толку-то. Где его искать, во-первых, он, небось, в армии. Во - вторых, он пошлет, если че. Табло тебе ка-ак включит, неделю будешь мигать.
- Никого искать не надо.
Шамбале стало ясно, что мысль уже яростно пучит леонардову сущность, прорастая стремительней любого гриба. В такие моменты Шамбала замирал, ожидая рождения идеи, точно он сам был рожеником, а не простым акушером. Состояние - что, блин,опять? - было самым ужасным и тягостным в чувствах Шамбалы к Леонардо, и скорее бы настала развязка, думал он каждый раз, может, и не придется ничего взрывать.
- Машину заберем, - без леденцового хруста сказал Леонардо, - видел шестеру дырявую? У детской площадки второй год стоит.
- На Большевиков?
- На Большевиков. Это бати его тачила, к тому же без номеров. Надо только до разборки дотолкать, деньги там обещали.
- Не, - сказал Шамбала, - мать меня убьет.
- Само собой, - и Леонардо расцвел неоднозначной улыбкой. - Ты тут вообще ни при чем. Сам все сделаю. Самое трудное из дома свалить, остальное ерунда.
Решили в субботу, в четыре утра - тихое время, когда засыпают менты и залипают на хатах активные гопники. У кособоких ларьков исчезают гонцы, светлая набережная облегченно безмолвствует, отдыхая спиной: с четырех до семи субботы в Веселом Поселке - ни машин, ни людей, святая сиеста, четкий режим. Сон-тишина, и вообще перемирие. С собой Леонардо взял молоток.
**
"Шестерка" росла у обочины,в одиноком сугробе, странно смятом с багажника.
- Вовремя мы, вовремя, - запричитал Леонардо, прорубаясь к окну молотком, - вишь, люди тоже присматривались, номера проверяли. Не мы, так другие, что деньгам пропадать, не ссы, Шамбала. Счас дотолкаем, утром сдадим, все нормально будет.
Примерзшую дверь отодрать не смогли, слишком громко, страдал Шамбала, может, не будем ? А она поедет? На одних дисках, вон, стоит...
- Лобовое почисти, - приказал Леонардо, ныряя в машину через разбитое окно. Стащил с ручника, попробовал руль и вылез обратно. - Сзади толкай, - посоветовал он. - Че стоишь-то, раскачивай! Погнали!
Погнали не сразу, с трудом отодрав уж приросшую к месту машину - Леонардо толкал впереди, чуть подруливая, Шамбала налегал - валенки упирались в колени, оказавшись совсем неудобными, и вспотевшего Шамбалу то и дело прокручивало на алмазно подмерзшей дороге, и роняло на стучащий багажник.
Минут через пять они все-таки приноровились, разогнались, пробежав перекресток, не переждав светофора - проспект лежал восхитительно белой, свободной и мерцающей трассой для них, бобслеистов возле ржавого боба.
- С баблом! - закричал Леонардо, - будем , Женька, с баблом! Четкая же идея! Главное, что просто все в этом мире, деньги, они под ногами валяются. Видишь, как просто!
Леонардо болтал без умолку, хоть и задыхался от тяжести, был прекрасен и влажно взлохмачен. Он зорко следил за тенями пятиэтажных домов, откуда мог выпасть случайный свидетель; кроссовки Леонардо буравили лед на дороге, тонкие руки неожиданно мощно толкали железо - Шамбала пыхтел сзади, потея и не слыша почти ничего из того, что кричал рулевой. Вдобавок он треснулся - сильно и несколько раз, все из-за валенок! - о багажник, и колено болело.
- Сколько еще, - простонал Шамбала, - целый километр уже пилим! Где твоя разборка уже, заколебался грести.
- На Новоселов, сказал же.
- Где?! Ты че, охуел?!
- Три километра всего! Я считал!
- Да пошел ты! - проорал Шамбала. - Мы туда только утром дойдем! У меня мать в семь встает, в любой день!
- Да успеем, сказал же!
- Да я заебался толкать, заебался бежать, и у меня нога отнимается! И вообще, - психанул Шамбала, - это все воровство.
Он размахнулся и с сердцем ударил по крышке багажника:
- Зачем только я согласился!
- То есть,- сказал Леонардо, - дальше ты не пойдешь и от доли отказываешься? Я тебя правильно понял?
Шамбала не ответил - он оказался невидимым, а все потому, что каким-то неведомым образом у шестерки открылся багажник.
- Ку-ку, Шамбала, я спросил. На фига ты его открыл? Я тебя не повезу, не проси.
Но Шамбала не ответил, так, как он делал обычно - орал, нагнетал - произошла тишина, и Леонардо прислушался. Он не любил слова "нет" и частенько гнобил Шамбалу, если тот кочевряжился. Но сейчас было что-то не то, и он выпустил руль. Необычно.
- И-и-и-и-и, - расслышал он тоненький писк, - и-и-и-и...и-и-и-и...
Когда Леонардо подошел к неподвижному Шамбале, тот стоял и таращился вглубь, подвывая. Леонардо хотел было нагнуться, чтобы рассмотреть, но его сразу отбросило.
В багажнике, плотно забив собой ржавые щели, страшно согнувшись в последнем движении, молчал человек.
Голова была вывернута прямо на них, а глаза человека, лишенные жизни, казались блестящими, но никуда не смотрели.
- ****уться, - только и смог Леонардо. - Вали, Шамбала. Ты не видел ниче. Ты вали.
И Шамбала побежал.
3.
Агеев не выспался в ночное дежурство. Хотелось домой, но Уйманов и Левин стояли вот тут же, напротив дежурки, и таращились сонно и преданно.
- О трупе вы сообщили в час сорок, - сказал Агеев, - так?
- Час сорок пять, - подсказал из-за решетки дежурный, - адрес дом семьсят три по Большевиков.
- Дальше куда он делся, - было так скучно, что желания допрашивать или орать у Агеева не было. -Труповозка пришла, трупа нет.
- Мы ведь как, трищ маёр...
- В семь тридцать утра...
- В семь тридцать пять, - встрял дежурный.
- В семь тридцать утра,- нудно продолжил Агеев, - труп находят на набережной обыкновенные граждане. Шли-шли и нашли, обычное дело. Что характерно, труп по приметам ваш.
- Не, не наш. Наш бомж был, - сказал Уйманов, - в валенках и ушанке.
- Этот тоже в валенках. Его уже опознали, Тимохин Андрей Валентинович, семидесяти пяти лет. Бабулька его ночью весь отдел подняла. Вышел за сигаретами, трезвый, около половины второго. Бессонница, вишь. Скорая говорит, инфаркт прихватил, точнее судмед скажет. Есть рассказать?
Лица Уйманова-Левина решили быть томными.
- Не, наш точно бомж был, - сказал Левин, - наш никакой не Тимохин. Вонял и так далее. Нашли, осмотрели на предмет документов, дали в дежурку, в скорую, скорая сказала - ждите труповозку, надоели со своими бомжами. Сидим, ждем, труповозка отзванивается, кричит, что на Дальняке огнестрел, будут не скоро...
- На Дальневосточном, в "Тортуге" три трупа и два ножевых, - опять влез дежурный.
- А, между прочим, зима! - воскликнул рассказчик. - А у нас бензина йок! И стартер вообще на ладан, товарищ маёр, случись, не заведемся? Кто нам там че, в два ночи ,на Большевиков? Чего нам там мерзнуть, вот и отъехали. Палыч, ну ты че, в самом деле...
- Погреться пошли, - подтвердил Уйманов, - к Аслану в "24 часа".
- А труп?
-Так мы его в эту, - замялся Левин, - короче, там подснежник стоял...шестерка дырявая. Ну мы его туда засовали. Чтобы поздно ходящие граждане не шокировались, мало ли. Бомж все-таки.
- Что сделали, - Агеев почувствовал в воздухе перхоть. Перхоть кружилась в отделе, оседая в дыхалке, забивала ему носоглотку, отмершими клетками накрывала его, не сильно уже молодого и сильно не борзого. - Засовали? В чужую машину? Вы придурки или как?
-Палыч, да она брошенная была! Два года там ездим, два и года стоит. Бомж замерз, ни документов, ниче. Первый раз, что ли? Ну а что, не к себе же грузить... Мы буквально минут на пять. Труповозка отзвонилась, мы подъехали, а их нет.
- Кого - их?
- Машины и трупа.
- Бомжа свои забрали, - предположил дежурный. - на жарёху, Новый год скоро.
- Все бы ничего, - сказал Агеев,- только Тимохин проживал..., - он понюхал листок с заявлением, - в доме семьдесят три, откуда и шел до ларька. Что скажем, орлы?
- Люди без мяса на праздники, че, - сказал Левин. - Точно говорю, давайте на опознание, не наш он. Там вообще темно было.
- На опознание дуйте. Если не он, то ищите,- сказал Агеев, - и машину, и бомжа. До понедельника.
- А че вы менжуетесь, - помог напоследок дежурный, - сказали бы, что ваш. Что так, что этак убийства нету. Спишут рапортом. А вам дисциплинарное максимум, работать все равно некому...
История третья, последняя.
Леонардо появился с утра в понедельник, в момент, когда Агеев еще только пытался организоваться в пространстве. Воскресенье его получилось дурным, замутненным скандалом с женой, в результате которого Агеев привычно и тяжко напился.
Пацану было лет пятнадцать по виду, он мог оказаться и шпаной, и не очень, кем угодно. В лице и одежде его не содержалось никаких отличительных признаков для составления хоть сколько-нибудь примечательного портрета.
Единственное, что могло бы запомниться - детская и какая-то уж слишком наивная физиономия при росте в сто, скорее всего, восемьдесят.
- Заявление хочу написать, - твердо сказал Леонардо, - мне сказали, что к вам. Дайте листочек и ручку, а то вдруг передумаю.
- Э-э-э, - не понял Агеев, забывая выпить воды.
- Это я машину угнал, - объяснил Леонардо. - Но я не знал, что там человек. Про человека я вообще ничего не знаю, он к тому времени умер. Вытащил и положил на обочину.
Бумаги у Агеева не было, кончилась. Что-то подсказало Агееву, что, если он немедленно побежит в канцелярию, то в кабинете уже никого не найдет. Поэтому Агеев сказал:
- На Большевиков?
- Нет, - стал объяснять Леонардо, - то есть да, тачку взял с Большевиков. А на набережной багажник открылся, там я его и увидел. Вытащил, положил на обочину, дальше поехал.
- Понятно, - сказал Агеев. - Чем докажешь? С кем был?
- Чего докажу, - Леонардо аж встал, - что положил? Один я был. Ребята на районе говорят, что нашли и забрали. Все чики.
- Чем докажешь, что не ты его, - сказал с удовольствием Агеев. - Рассказывай, как дело было. Небось, присмотрел машину, решил украсть, тут бац - дедушка. А дедушка правильный оказался, слово за слово, обмен мнениями, а он взял и упал. И ты в одиночку его запинал. Богатырь.
Произнеся эту речь, Агеев резко , как в советском кино, вперил пронзительный взор в мальчугана. И опешил: морда мальца находилась в неподдельном к нему, Агееву, восхищении.
- Ну вы даете! - сказал Леонардо. - Я бы не додумался. Ну, можно и так, конечно. Но сами подумайте - зачем бы мне париться, грузить, толкать, на дорогу выкладывать. Там бетонный завод напротив, скинул бы за забор по концовке. И к вам бы не пришел.
Агеев смотрел на мальца и не понимал ни черта. Бумажка из СМЭ о смерти гр. Тимохина была вставлена в щель кабинета с утра, толком он посмотреть на неё не успел. Пацанчика никто бы и никогда не нашел, да и кому бы он на хрен нужен...
- Так ты в краже пришел сознаться, - догадался Агеев, - явка с повинной?
- Типа того, - приуныл Леонардо. - Я бы не пришел, если бы не этот дед. Кто-то же его запихал в багажник. Надо поймать, правильно?
Агеев не верил ушам.
- Правильно.
- Думал-думал, целое воскресенье думал. Потом решил - пойду. Там ведь убийство, товарищ следователь. А мне за явку с повинной и помощь следствию условно дадут. Я почитал.
- Чего, - тупо отозвался Агеев, - какое убийство?
Леонардо с сочувствием смотрел на Агеева.
- Я когда его выгружал - ну чтобы дальше толкать - так еле отодрал. Он там, в багажнике это... как сказать... описался. Ну и примерз. Но мертвые же не ссутся, правильно, товарищ следователь? Короче, живого засунули. Поэтому он и замерз.
Агеев схватился за серый исштемпелеванный бланк с размашистой надписью Ниночки -судмедэксперта. Инсульт с последующим переохлаждением, приведшим к смерти потерпевшего, гласило собственноручное заключение Нинули.
Агеев смотрел на пацанчика, и явственно чувствовал: выпить.
- Пиши, - сказал он наконец, - все как есть и пиши. Я сейчас ... три минуты.
Паскудник кивнул, и принялся деловито расписывать ручку у себя на ладони, нанеся между делом контрольный:
- А машину могу показать. Весь багажник обоссан. Не растает, не бойтесь.
Шансов нет, догадался Агеев.
**
- Каждый день об этом думаю, - сказал Шамбала и заплакал. - Почему не пришел, не дал показания... я знаешь, испугался. Я так испугался, что память провалилась в какой-то момент. А когда ты в ментовку пошел, тогда я совсем...
- Потому и не сдал, - сказал Леонардо, - сам решил, сам и влетел, ты тут при чем. У них там что-то было завязано с этим дедом, как свидетель ты ничего бы не сделал. Пристегнули бы, и попыхтел паровозом. Правильно все.
- Так зачем ты пошел, вот скажи! - и грохнул по столу кулаком Шамбала, отчаянно так, словно печень достал из себя, да и выбросил - жрите вы, жрите...
Леонардо курил и не двигался, морщился неизвестно зачем - а может, и улыбался - кто их, с тех мест, разберет.
- Я тогда знал, Шамбала, - сказал он, наконец, - и сейчас знаю одну вещь. Когда отнимается жизнь, то за это должен кто-то ответить. Если невинная жизнь, то ответить вдвойне. Не факт, что она твоя или моя - любая.
- Тебе тогда два года влепили, - Шамбала говорил тихо, в стол, водка закончилась, - а потом? Почему снова?
- Сбежал, добавили, - махнул Леонардо, - потом на дело одно подписался, опять добавили. Там, знаешь, своя движуха. Не сказать, чтобы неинтересная, слышь ты меня, Шамбала...
- Ну а теперь-то? Все?
- Говорю же, сбежал. Могут прямо сейчас зайти.
- Но зачем ты сбежал, зачем? Отсидел бы спокойно, приехал, работа, жизнь бы наладилась, Лёня!
Шамбала верещал, и ему не было стыдно.
- Оперный театр, - сказал Леонардо, - чеж ты голосишь, как молодая жена. Дело у меня тут, сделаю и без сюрпризов в люлю обратно. Я ж теперь там живу.
- Дело?
- Агеева надо убить, - сказал Леонардо, - надо убить, за всё. Но мне помощь нужна.
- Не, не смогу, - протрезвел Шамбала, - свои дела сам решай.
- Само собой, - сказал Леонардо, - где-то я это слышал. Ты тут вообще ни при чем.