|
|
||
Когда-то очень давно, когда Гумилева еще не печатали, я выучил несколько его стихотворений "со слуха". Я никогда не видел их написанными. Прошли годыи Гумилева издали. Тут я с удивлением обнаружил, что я выучил немного "подправленного" Гумилева. Причем, мои "версии" стихов мне нравятся больше. Здесь в левом столбце приведены мои варианты, а в правом официальные. Разницы отмечены красным шрифтом. А вам? Какие варианты больше нравятся вам? | ||
| Он поклялся в строгом храме
Перед статуей Мадонны, Что он будет верен даме, Той, чьи взоры непреклонны. Но забыв о тайном браке, Всюду ласки расточая, Ночью был зарезан в драке И пришел к преддверьям рая. "Ты ль в Моем не клялся храме, -- Прозвучала речь Мадонны, -- Что ты будешь верен даме, Той, чьи взоры непреклонны? Но, печальный и упрямый, Он припал к ногам Мадонны: "Я нигде не встретил дамы, Той, чьи взоры непреклонны". |
Он поклялся в строгом храме
Перед статуей Мадонны, Что он будет верен даме, Той, чьи взоры непреклонны. И забыл о тайном браке, Всюду ласки расточая, Ночью был зарезан в драке И пришел к преддверьям рая. "Ты ль в Моем не клялся храме, -- Прозвучала речь Мадонны, -- Что ты будешь верен даме, Той, чьи взоры непреклонны? Отойди, не эти жатвы Собирает Царь Небесный. Кто нарушил слово клятвы, Гибнет, Богу неизвестный". Но, печальный и упрямый, Он припал к ногам Мадонны: "Я нигде не встретил дамы, Той, чьи взоры непреклонны". |
|||
| Из города Киева,
Из логова змиева, Привез не жену, а колдунью. Думал забавницу, Угадал -- своенравницу, Веселую птицу-певунью. Потрогаешь -- морщится, Обнимешь -- топорщится, А выйдет луна -- затомится, И плачет, и стонет, Как будто хоронит Кого-то, -- и хочет топиться. Твержу ей: крещеному, С тобой по-мудреному Возиться теперь мне не в пору; Снеси-ка истому В Днепровский омут, На грешную Лысую гору. Молчит -- только ежится, И все ей неможется, И жалко ее, виноватую, Как птицу подбитую, Березку подрытую Над очастью, Богом заклятою. |
Из логова змиева,
Из города Киева, Я взял не жену, а колдунью. А думал забавницу, Гадал -- своенравницу, Веселую птицу-певунью. Покликаешь -- морщится, Обнимешь -- топорщится, А выйдет луна -- затомится, И смотрит, и стонет, Как будто хоронит Кого-то, -- и хочет топиться. Твержу ей: крещеному, С тобой по-мудреному Возиться теперь мне не в пору; Снеси-ка истому ты В Днепровские омуты, На грешную Лысую гору. Молчит -- только ежится, И все ей неможется, Мне жалко ее, виноватую, Как птицу подбитую, Березу подрытую Над очастью, Богом заклятою. прошвстью свободными, лилб их не бывает вовсе. ЧИТАЙТЕ,ЕСЛИ КОМУ-НИБУДЬ ИНТЕРЕСНО: http://zhurnal.lib.ru/l/landau_i_l/9landau.shtml но не просто чита ... НГ |
|||
|
На утре памяти неверной, Я вспоминаю пестрый луг, Где царствовал высокомерный, Но обожаемый индюк. Была в нем злоба и свобода, Был клюв его как пламя ал, И за мои четыре года Меня он остро презирал. Ни шоколад, ни карамели, Ни ананасная вода Меня утешить не умели В сознаньи моего стыда. Но вот пришла беда большая, Забыто горе детских лет: Ты, обожаемая, злая, Мне гордо отвечаешь: "Нет!" Но всё проходит в жизни зыбкой -- Пройдет любовь, пройдет тоска, И вспомню я тебя с улыбкой, Как вспоминаю индюка! |
На утре памяти неверной,
Я вспоминаю пестрый луг, Где царствовал высокомерный, Мной обожаемый индюк. Была в нем злоба и свобода, Был клюв его как пламя ал, И за мои четыре года Меня он остро презирал. Ни шоколад, ни карамели, Ни ананасная вода Меня утешить не умели В сознаньи моего стыда. И вновь пришла беда большая, И стыд, и горе детских лет: Ты, обожаемая, злая, Мне гордо отвечаешь: "Нет!" Но всё проходит в жизни зыбкой -- Пройдет любовь, пройдет тоска, И вспомню я тебя с улыбкой, Как вспоминаю индюка! |
|||
| Взгляни, как злобно смотрит камень,
В нем щели странно глубоки, Под мхом мерцает скрытый пламень; Не думай, то не светляки! Давно угрюмые друиды, Сибиллы древних королей Отмстить какие-то обиды Его призвали из морей. Он вышел черный, вышел страшный, И вот лежит на берегу, А по ночам ломает башни И мстит случайному врагу. И редко кто бы мог увидеть Его ночной и тайный путь, Но берегись его обидеть, Случайно как-нибудь толкнуть. Он скроет жгучую обиду, Глухое бешенство угроз, Он промолчит и будет с виду Недвижен, как простой утес. Но где бы ты ни скрылся, спящий, Тебе его не обмануть, Тебя отыщет он, летящий, И дико ринется на грудь. И ты застонешь в изумленьи, Увидев блеск его огней, Услышав шум его паденья И жалкий треск своих костей. Горячей кровью сытый, пьяный, Лишь утром он оставит дом И будет страшен труп забытый, Как пес, раздавленный быком. И, миновав поля и нивы, На берег он вернется вновь, Чтоб смыли верные приливы С него запекшуюся кровь. |
Взгляни, как злобно смотрит камень,
В нем щели странно глубоки, Под мхом мерцает скрытый пламень; Не думай, то не светляки! Давно угрюмые друиды, Сибиллы хмурых королей Отмстить какие-то обиды Его призвали из морей. Он вышел черный, вышел страшный, И вот лежит на берегу, А по ночам ломает башни И мстит случайному врагу. Летит пустынными полями, За куст приляжет, подождет, Сверкнет огнистыми щелями И снова бросится вперед. И редко кто бы мог увидеть Его ночной и тайный путь, Но берегись его обидеть, Случайно как-нибудь толкнуть. Он скроет жгучую обиду, Глухое бешенство угроз, Он промолчит и будет с виду Недвижен, как простой утес. Но где бы ты ни скрылся, спящий, Тебе его не обмануть, Тебя отыщет он, летящий, И дико ринется на грудь. И ты застонешь в изумленьи, Завидя блеск его огней, Заслыша шум его паденья И жалкий треск твоих костей. Горячей кровью пьяный, сытый, Лишь утром он оставит дом И будет страшен труп забытый, Как пес, раздавленный быком. И, миновав поля и нивы, Вернется к берегу он вновь, Чтоб смыли верные приливы С него запекшуюся кровь. |
|||
| В том лесу белесоватые стволы
Выступали неожиданно из мглы, Из земли за корнем корень выходил, Словно руки обитателей могил. Никогда сюда тропа не завела Пэра Франции иль Рыцаря Стола, И разбойник не гнездился здесь в кустах, И пещеры не выкапывал монах. Только след в песке видали рыбаки Шестипалой человеческой руки. И однажды в темныый вечер грозовой Вышла женщина с кошачьей головой, И в короне из литого серебра, И рыдала и стонала до утра, Это было, это было в те года, От которых не осталось и следа, Это было, это было в той стране, О которой не загрезишь и во сне. Я придумал это, глядя на твои Косы, кольца огневеющей змеи, На твои зеленоватые глаза, Как персидская больная бирюза. |
В том лесу белесоватые стволы Выступали неожиданно из мглы, Из земли за корнем корень выходил, Точно руки обитателей могил. Под покровом ярко-огненной листвы Великаны жили, карлики и львы, И следы в песке видали рыбаки Шестипалой человеческой руки. Никогда сюда тропа не завела Пэра Франции иль Круглого Стола, И разбойник не гнездился здесь в кустах, И пещерки не выкапывал монах. Только раз отсюда в вечер грозовой Вышла женщина с кошачьей головой, Но в короне из литого серебра, И вздыхала и стонала до утра, И скончалась тихой смертью на заре Перед тем как дал причастье ей кюрэ. Это было, это было в те года, От которых не осталось и следа, Это было, это было в той стране, О которой не загрезишь и во сне. Я придумал это, глядя на твои Косы, кольца огневеющей змеи, На твои зеленоватые глаза, Как персидская больная бирюза. Может быть, тот лес -- душа твоя, Может быть, тот лес -- любовь моя, Или может быть, когда умрем, Мы в тот лес направимся вдвоем. |
|||
| Не семью печатями алмазными
В древний рай закрыт извечный вход, Не манит он блеском и соблазнами, О нем не ведает народ. Это просто дверь в стене, давно заброшенной, Камни, мох, и больше ничего, Рядом -- нищий, словно гость непрошенный, И ключи у пояса его. Мимо бродят рыцари и латники, Трубный вой, бряцанье серебра, И никто не взглянет на привратника, Светлого апостола Петра. |
Не семью печатями алмазными
В Божий рай замкнулся вечный вход, Он не манит блеском и соблазнами, И его не ведает народ. Это дверь в стене, давно заброшенной, Камни, мох, и больше ничего, Возле -- нищий, словно гость непрошенный, И ключи у пояса его. Мимо едут рыцари и латники, Трубный вой, бряцанье серебра, И никто не взглянет на привратника, Светлого апостола Петра. Все мечтают: "Там, у Гроба Божия, Двери рая вскроются для нас, На горе Фаворе, у подножия, Прозвенит обетованный час". Так проходит медленное чудище, Завывая, трубит звонкий рог, И апостол Петр в дырявом рубище, Словно нищий, бледен и убог. |
|||
| Наплывала тень... Догорал камин,
Руки на груди, он стоял один, Устремляя взор неподвижно вдаль, Горько говорил про свою печаль: "Я пробрался вглубь неизвестных стран, Восемьдесят дней шел мой караван; "Цепи грозных гор, лес, а иногда Странные вдали чьи-то города, "Мы рубили лес, мы копали рвы, Вечерами к нам подходили львы. "Но трусливых душ не было меж нас, Мы стреляли в них, целясь между глаз. "Древний храм отрыл я из под песка, Именем моим названа река, "И в стране озер пять больших племен Слушались меня, чтили мой закон. "Но теперь я слаб, как во власти сна, И душа моя, тягостно больна; "Я узнал, узнал, что такое страх, Погребенный здесь в четырех стенах; И, тая в глазах злое торжество, Женщина в углу слушала его. |
Наплывала тень... Догорал камин,
Руки на груди, он стоял один, Неподвижный взор устремляя вдаль, Горько говоря про свою печаль: Я пробрался вглубь неизвестных стран, Восемьдесят дней шел мой караван; Цепи грозных гор, лес, а иногда Странные вдали чьи-то города, "И не раз из них в тишине ночной В лагерь долетал непонятный вой. "Мы рубили лес, мы копали рвы, Вечерами к нам подходили львы. Но трусливых душ не было меж нас, Мы стреляли в них, целясь между глаз. Древний я отрыл храм из под песка, Именем моим названа река, "И в стране озер пять больших племен Слушались меня, чтили мой закон. "Но теперь я слаб, как во власти сна, И больна душа, тягостно больна; "Я узнал, узнал, что такое страх, Погребенный здесь в четырех стенах; "Даже блеск ружья, даже плеск волны Эту цепь порвать ныне не вольны..." И, тая в глазах злое торжество, Женщина в углу слушала его. |
|||
| Мой старый друг, мой верный Дьявол,
Пропел мне песенку одну: "Всю ночь моряк в пучине плавал, А на заре пошел ко дну. Кругом вставали волны-стены, Спадали, вспенивались вновь, Пред ним неслась, белее пены, Его великая любовь. Он слышал зов, когда он плавал: "О, верь мне, я не обману"... Но помни,- молвил умный Дьявол,- Он на заре пошел ко дну". |
Мой старый друг, мой верный Дьявол,
Пропел мне песенку одну: "Всю ночь моряк в пучине плавал, А на заре пошел ко дну. ; Кругом вставали волны-стены, Спадали, вспенивались вновь, Пред ним неслась, белее пены, Его великая любовь. Он слышал зов, когда он плавал: "О, верь мне, я не обману"... Но помни,- молвил умный Дьявол,- Он на заре пошел ко дну". |
|||
| Созидающий башню сорвется,
Будет страшен стремительный лет, И на дне мирового колодца Он безумье свое проклянет. Разрушающий будет раздавлен, Опрокинут обломками плит, И, Всевидящим Богом оставлен, Он о муке своей возопит. А ушедший в ночные пещеры Или к заводям тихой реки Повстречает свирепой пантеры Наводящие ужас зрачки. Не уйдешь ты от доли кровавой, Что земным предназначила твердь. Но молчи: несравненное право - Самому выбирать свою смерть. |
Созидающий башню сорвется,
Будет страшен стремительный лет, И на дне мирового колодца Он безумье свое проклянет. Разрушающий будет раздавлен, Опрокинут обломками плит, И, Всевидящим Богом оставлен, Он о муке своей возопит. А ушедший в ночные пещеры Или к заводям тихой реки Повстречает свирепой пантеры Наводящие ужас зрачки. Не спасешься от доли кровавой, Что земным предназначила твердь. Но молчи: несравненное право - Самому выбирать свою смерть. |
|||
|