Гасилин Андрей. Быть

Быть

Я смотрю на муху, таранящую окно моей палаты и спрашиваю себя: "А что, если муха -- это такой летательный аппарат, которым управляют два или даже три пилота. Да, скорее всего именно три: капитан, штурман и радист. Только со связью у них, видимо, сейчас проблемы, поэтому от радиста мало толку.

Основной груз ответственности, конечно, на капитане. Это он принял решение во чтобы то ни стало выбираться отсюда. Должно быть, сейчас он пытается найти брешь в этой дьявольской стене, которую не видят ни он сам, ни его команда, ни приборы.

Прямо по курсу залитый солнцем яблоневый сад. Разгар июля, зелень в самом соку, полуденный треск кузнечиков и сладковатый запах скошенный травы. Но раз за разом аппарат врезается в невидимую стену: гладкую, холодную и чертовки твердую. Каждый раз корпус трещит по швам, выходят из строя датчики, глючит система навигации, и судно уходит в крутое пике.

Но капитан снова и снова разворачивает машину к заветному саду и пытается отыскать слабое место в этой невидимой преграде.

Идиотская муха!" Вскоре мне становится противно наблюдать эту бессмысленную борьбу слепой органической воли с неумолимой плотностью мертвой материи. Я беру со спинки кровати свое вафельное полотенце, замахиваюсь, прицеливаюсь и обрушиваю его на муху.

- Спи спокойно, дорогой товарищ! - цежу я сквозь зубы, - "...ваши с окном шансы уровнялись. Теперь ты также спокойна и равнодушна, как и твой недавний противник."

Я где-то читал, что бодхисаттва, убивший человека, не загрязняет своей кармы этой смертью. Более того, он действует на благо свой жертве, делая ее загробное существование более удачным, чем то, которого она заслуживала.

В соседней палате бубнит портативный телевизор. Там живет один параноик. Он сидит в своей конуре круглые сутки и каждый день сжирает по семь упаковок китайской заварной лапши. По-моему, он больше ничего не ест. По крайней мере, я ни разу не видел его в столовой и никогда не засекал в нашем общем мусорном ведре ничего, кроме упаковок от лапши.

Он заселился сюда пару недель назад, и с тех пор его разнесло, словно кусок теста на дрожжах. Его бледные небритые щеки надулись и стали мерзко лосниться, прозрачные жабьи глаза заплыли жиром, а брюхо стало выпирать из майки, словно у беременной. Никогда бы не поверил, что человек может превратиться в бесформенный шмат сала всего за пару недель. Впрочем, в этих стенах случаются и не такие метаморфозы.

От полуденного марева тянет в сон. Здесь это лучшее употребление времени, если, конечно, можешь заснуть. У некоторых без снотворного не получается. А снотворное, обычно, дают только после ужина. Вот и приходится весь день мучиться от неусидки.

"Неусидкой" у нас называют побочное действие психотропных препаратов, когда организм пытается противостоять Формуле, заменяющей в наше время смирительную рубашку. Формула действует по принципу гидравлического пресса, с одной стороны, выталкивая психику из депрессии при помощи антидепрессантов, а с другой -- придавливая ее седативными средствами. В результате, снимаются как угнетенные состояния, так и излишняя активность; пациент стабилизируется и входит в чрезвычайно удобное для окружающих состояние равнодушного анабиоза. Но, пока твой организм сопротивляется железной хватке Формулы, ты мечешься по больничному коридору взад-вперед, словно тигр в клетке.

В первые дни пребывания в клинике меня, помнится, смущали эти мрачные сомнамбулы, молча курсирующие по коридору в своих клетчатых пижамах.

Но примерно через неделю я и сам столкнулся с неусидкой, ощутив характерную нервную дрожь, чувство необъяснимой тревоги, смешанной со смертельной скукой, мерзкую ломоту во всем теле и неспособность сохранять одно и то же положение тела более двух минут подряд. Однако больше всего меня угнетала тогда полная потеря способности к концентрации. В таком состоянии нельзя сосредоточиться на тексте -- через пять минут теряешь интерес к любой книге, вне зависимости от содержания.

Неусидка превращает каждое мгновение в мучительное ожидание следующего мгновения, и само время оказывается орудием пытки. Лежать нельзя, сидеть нельзя, стоять нельзя -- тело не терпит статики. Остается только кружить по коридору в тщетном стремлении унять эту разъедающую тревогу, впитавшуюся в кровь и разлившуюся по всему телу.

К счастью, для меня теперь все это позади. Мое тело больше не бунтует. Формула сделала его своим.

После обеда чаевничаем у Миши-Кришнаита. Он обитает в трехместной палате с двумя милейшими психами. Первый -- программист с перманентным дежавю на тему фильма "Гостья из будущего". Он все время спит, бодрствующим я видел его всего пару раз. Второй мишин сосед -- низенький, коренастый калмык с широким добродушным лицом и хитрыми щелками глаз. Мы зовем его Сидящий Будда, так как он все время сидит на своей койке со скрещенными ногами, улыбается и почти не говорит.

Сам Миша-Кришнаит примечателен трогательной неловкостью слона и густыми черными бровями, нависающими над магнетической глубиной темно-карих глаз. Еще у Миши весьма запутанное вероисповедание и занятная биография.

В ранней молодости его угораздило косить от армии в клинике "На восьмого марта"[1].

Взяли его туда охотно, но за месяц стационара превратили из совершенно здорового человека в законченного психа. Так что, получив вожделенный белый билет, Миша вынужден был обращаться к помощи психиатров уже взаправду.

Не знаю, как врачам удалась эта метаморфоза; сам Миша уверяет, что ему, в буквальном смысле слова, испортили всю кровь, делая бесконечные переливания. Честно говоря, мишина версия не кажется мне правдоподобной, но факт остается фактом: по выходу из клиники у него начались внезапные приступы жуткой головной боли с резким обострением восприимчивости всех органов чувств. И эти приступы нередко заканчивались кризами неконтролируемого бешенства.

Мило беседуя за чашечкой чая с этим тишайшим и добрейшим существом, я с трудом мог себе представить, что на пике приступа оно крушит мебель и занимается членовредительством.

-- А какой ураган был ночью, слышал? - спрашивает Миша, разливая по чашкам кипяток.

-- Ага, дождь лил сплошной стеной. Из щелей в окнах воды налило -- все подоконники мокрые, - соглашаюсь я, отправляя в свою чашку два кусочка рафинада.

-- В окна деревья стучали, так, что я полночи уснуть не мог, - жалуется Миша.

-- И не только деревья, - с усмешкой добавляю я.

-- А кто еще?

-- Новенького ночью привезли.

-- Он что, буйный?

-- Что-то вроде... Суицидальный. Ему, видимо, помешали на тот свет отравиться, вот он и ломился в окно, чтобы закончить начатое, - ухмыляюсь я, вылавливая набухший пакетик и выжимая его содержимое о край чашки.

-- Что, угомонился? - буднично интересуется Миша.

-- Да, лежит в первой палате в полном отрубе с полной задницей галоперидола, - киваю я, выкладывая на блюдце использованный пакетик.

-- Это он только денька через три на ноги встанет, и то полным зомби, - в свою очередь усмехается Миша.

Мы с удовольствием потягиваем бурую жидкость со вкусом веника и мечтательно смотрим в окно, где мерцающая зелень яблоневого сада окаймляет лазурные ломтики неба, разрезая бархатистую гладь облаков на тысячи маленьких кусочков.

Сидящей Будда, излучающий счастье и благополучие, тоже потягивает содержимое своей миниатюрной пиалы.

Он делает небольшой глоток и бережно ставит пиалу на тумбочку у изголовья кровати. Потом его пухлая ручка тянется вниз и короткие цепкие пальцы крепко обхватывают металлическую ножку стула, стоящего рядом с кроватью.

Испуганный стул издает легкий скрип, отрываясь от пола. Сидящий Будда поднимает его на вытянутой руке без видимого усилия, как будто он бумажный. На лице у него все та же добродушная полуулыбка, в глазах -- хитрый блеск.

На мгновение стул зависает в воздухе, беспомощно поблескивая на солнце черной гладью граненых ножек. А затем, со стремительностью снаряда, разрезает плотное марево застоявшегося воздуха и, спугнув толпы песчинок, закружившихся в солнечных лучах, обрушивается на оконное стекло.

Гладкая поверхность отвечает мощным грохотом, но остается такой же цельной и неприступной, как и раньше. Железный стул отскакивает от стекла словно мячик, не оставив на нем ни единой царапины.

-- Бронированная! - весело констатирует Сидящий Будда, удовлетворенно соскребая с пола оглушенный стул.

Мы Мишей продолжаем задумчиво потягивать чаек, прислушиваясь, не доносится ли из коридора бодрая поступь санитаров. Но нет, в коридоре слышно только ритмичное шарканье сомнамбул да отдаленное журчание телевизора, работающего в комнате отдыха.

Мутное марево снова затягивает палату; рана, нанесенная ему стулом, быстро зарубцовывается. Уже через несколько минут мы забываем о произошедшем, впадая в свой привычный анабиоз.

Впрочем, вечером оказывается, что меня этот железный стул все-таки задел. Он рассёк кокон моего анабиоза, обнажив давно созревшую тоску.

После ужина я ворочаюсь в своей койке и не могу сосредоточится на книге.

За стеной обмениваются репликами призраки из портативного телевизора, разыгрывая свой спектакль перед парой рыбьих глаз. Тоже своего рода окно.

Окно в мир телевизионных иллюзий.

Я думаю: "У каждого свое окно и за ним его персональное зазеркалье, где его ждет исполнение всех желаний. Кто-то верит в свою счастливую звезду, кто-то в светлое будущее, кто-то в царствие божье, кто-то в жизнь после смерти. Кто-то верит в силу прогресса, в открытое общество, в либеральные ценности, а кто-то -- в закон, порядок и священность семейных уз.

А вдруг все это лишь манящие призраки, порожденные человеческим воображением? Может быть человеку просто одиноко и страшно в этой гигантской, непонятной и равнодушной Вселенной, вот он и выдумывает себе сказки о добре, свободе, боге, любви, красоте, правде... Может быть там, за стеклом, вообще ничего нет? А мы все пытаемся прорваться на другую сторону в тщетной попытке убежать от гнетущей недостаточности нашего повседневного существования, хотим оправдать непреодолимую абсурдность нашей жизни.

Но, в сущности, чего мне не хватает? Разве не достаточно того, что я просто есть, что я существую? Зачем мне гоняться за этим призрачным успехом, сомнительным спасением, туманным пробуждением и эфемерным благополучием, разве не достаточно просто быть?

Да, я всего лишь жалкий псих, прозябающий в компании таких же психов в унылых интерьерах столичной психбольницы. Моя воля сломлена, мое тело отравлено нейролептиками, мои мечты оказались карточными домиками, для общества я никто и ничто: человек без статуса, без собственности, без заслуг и амбиций.

Но все-таки я есть и понимаю это; а значит моя жизнь уже оправдана. Я владею искусством быть, и нет для человека ничего важней этого искусства."

Отбой. В палате гаснут лампы дневного света -- их выключают в диспетчерской. Санитар приходит по коридору, закрывая на ночь двери в палаты. Холодный больничный мрак заполняет комнату. Только мертвенно-бледный свет, просачивающийся из коридора через щель в двери, отрезает от него узкую полоску линолеума.

За окном в почерневшей листве зажглись голубые шары уличных фонарей. Мне они кажутся загробными светляками, освещающими душам дорогу в подземном лабиринте.

Тоскливо. Лучше закрыть глаза, вздохнуть поглубже и слушать протяжно-напевный речитатив, шёпотом скользящий по самой кромке сна:

"Это мой последний мир. Последний из созданных.

В нем скрыты все задушенные перспективы времени.

Так много узоров соткано этими лунными глазами.

Не всякий может поверить в их совершенство.

Это и не требуется, если есть ребенок, чтобы просто играть с ними.

Яркие поляны, словно плюшевые мячики, скрываются в его утробе, где можно жить и плясать.

Там у него и стоянки старых авто, уже проданных и жаждущих полного разрушения.

Их сиденья обиты войлоком, и каждый день какой-нибудь военный приходит, чтобы отполировать до блеска их гладкие крыши.

Ведь однажды может найтись Хозяин, который придет, сверкая перламутровым набалдашником трости.

Он явится как забытый друг и станет петь над их потемневшими скелетами, вспоминая те минуты, когда они были ему близки.

И солнце будет светить уже не так озабоченно.

Оно примкнет своим холодным лучЕньем к глубокой скорби распавшейся души."

[1]-Московская областная центральная клиническая психиатрическая больница.

Комментарии: 34, последний от 13/10/2012. © Copyright Гасилин Андрей Размещен: 07/09/2012, изменен: 15/05/2015. 13k. Статистика. Рассказ: Философия Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: "Да, я всего лишь жалкий псих, прозябающий в компании таких же психов в унылых интерьерах столичной психбольницы. Моя воля сломлена, мое тело отравлено нейролептиками, мои мечты оказались карточными домиками, для общества я никто и ничто: человек без статуса, без собственности, без заслуг и амбиций. Но все-таки я есть и понимаю это; а значит моя жизнь уже оправдана. Я владею искусством быть, и нет для человека ничего важней этого искусства."

Гасилин Андрей : другие произведения.

Быть