Натан Штремвель, прикованный к инвалидному креслу седовласый старик, вздрогнул и открыл глаза после привычного полуденного сна.
Что именно произошло, он пока не знал - то ли очередной тягостный сон, то ли заныли сырые кости - однако внутренние механизмы забили тревогу. Такое случалось и прежде - старость успела изрядно поглумиться над ним, и бывало, что чувства пускались в дикие пляски, порождая совсем неуместные ощущения.
Но в этот раз, помимо смутной тревоги, старик Штремвель явственно ощутил что-то новое, незримо витавшее в пространстве. Запах! - едкий, царапающий горло, немного одурманивающий аромат, который могло породить лишь одно явление в природе - огонь!
Натан стряхнул с себя последние крохи дремоты, крепкими руками взялся за стальные обручи ведущих колес инвалидного кресла и выехал в центр комнаты, старательно обнюхивая воздух. Стариковское обоняние, чудесным образом сохранившее свои способности на столь долгий срок, разом выдало на анализ разнообразный спектр ароматов. Среди тонкого благоухания угасающих орхидей на тумбочке возле кровати, запахов древесной пыли и застоялых, но приятных носу вековых книг, пробивался грубый и острый привкус тлеющего зловония: горящей древесины, лака и еще чего-то - здесь, к сожалению, нюх Штремвеля наталкивался на тупик и покорно отступал без боя и без единой толики дополнительной информации.
Впрочем, этого было вполне достаточно, и старый Натан понял, что где-то в доме начался пожар.
Он едва подкатил кресло к двери, вцепившись в латунную ручку, как на долю секунды его захлестнуло хмурое предчувствие, что дверь предательски не откроется, однако ручка покорилась стариковской ладони - мягко щелкнул замочный язык, как он щелкал тысячи раз дотоле, и человек в инвалидном кресле покинул комнату.
Воздух в коридоре оказался девственно чистым. Это немного успокоило старика, правда, он не мог оставить без внимания заметно усилившийся запах гари.
Штремвель жил не один в доме, а со своей внучкой - Дорой. С того момента, как в прошлое Рождество произошла не совсем приятная история - достаточно неприятная, чтобы Натан был в силах хранить ее в воспоминаниях, лишь маленькая Дора разделяла с ним жизнь под кровлей старого особняка. Двадцатидвухлетняя, не по возрасту молчаливая, не в меру мягкая и задумчивая девочка, подрабатывающая ассистентом у одного кичливого археолога - владельца незамысловатой фирмы по продаже спецоборудования для раскопок, Дора являла собой образ, достаточно далекий от академической науки. Но ее рвение воодушевлялось исключительной силой воображения, что пробуждало нездоровые толки у окружающих, как обычно бывает. Блуждали пересуды о ее предпочтении укрыться от реальности за фолиантами, испещренными мировой историей, и что в итоге ничего хорошего из этого не выйдет, а безрассудным родителям надлежало как следует поддать по девичьим мозгам, чтобы раз и навсегда обратить на путь истинный. В действительности она просто была влюблена в молчаливое прошлое, поэтому ластилась ко всему былому больше, чем к шумному настоящему.
Такой знал ее Натан. Такой он помнил ее всегда. Видимо, поэтому в его голове не укладывалась причина, из-за которой именно Дора - из числа огромного семейства Штремвелей, оказалась подле него. Кадрики того дня Натан бережно хранил в архивах памяти и не раз прокручивал у себя в мозгу: вот бегающие глаза дочери; губы, которые принадлежат зятю, тщательно отыскивают слова оправдания; снимок общего плана - в комнате любящие родственники, которые всегда искали и с успехом находили предлог, чтобы оставить его в стороне, словно продукт из холодильника, у которого вышел срок годности.
Это - семейство Штремвелей. И хотя сам старик Штремвель не смел возражать открыто против подобного вероломства, тем не менее он был вооружен феноменальным даром, присущим всем людям пожилого возраста - талантом виртуозного обвинения. Не было предела радости Натана, когда он обнаружил у себя этот навык, чтобы не раз прибегать к нему впоследствии.
У него вошло в привычку одним своим видом или поведением, колким словом или каменной строптивостью заставлять их ощутить себя плохими родственниками, запамятовавшими об обязанностях заботы и любви. Натан конечно же знал - а как же иначе! - что каждый безотчетно улавливает суть этого дьявольского подвоха. Он также понимал причину, из-за которой никто не стремился разделить с ним свою жизнь. Нет, дураков в семье Штремвелей не было... Инвалид в доме, особенно такой инвалид, как Натан Штремвель - чудовище с личиной страдальца, восседающее в инвалидном кресле - этом главном аргументе обвинений и священной реликвии, с помощью которой можно заткнуть рот каждому. Это его триумфальный трон с двадцатичетырехдюймовыми алюминиевыми колесами по бокам! Это он, седовласый Натан Штремвель - всемогущий Натан Штремвель! - и самое беззащитное существо в одном лице. Каждый исполнял свою роль, а языческие трубы Азатота создавали гармонию, которая неожиданно была разрушена маленькой Дорой.
Дора была молода, но достаточно благоразумна, чтобы догадываться о своей участи. Этакий первообраз леди Джейн Грей, покорно ступающей за своими палачами... Когда же мать после ее слов вновь попыталась вмешаться и образумить дочь, уверенный голос девочки известил о твердом решении, развеяв оставшиеся сомнения. Больше к этому вопросу не возвращались, а Натан узнал обо всем лишь в самом конце.
Последующие дни ознаменовались скороспелым отъездом большинства родственников из фамильного особняка Штремвелей. Некоторые исчезали внезапно, другие учтиво откланивались Натану, чтобы, выйдя за дверь, вдохнуть, теперь уже спокойно, этот осенний воздух, не лишенный жизни, и поскорее забыть обо всех невзгодах, парящих вокруг старого дома на "Мондей Стрит". А в самом доме медленно угасал в объятиях инвалидного кресла старик Натан. Вскоре ему суждено было остаться совершенно одному, не считая юную скудоумку подле себя...
Сейчас, преисполнившись скорее гнева, нежели страха, Натан подкатил кресло к лестнице, ведущей на первый этаж - к границе, где заканчивается дозволенный путь для инвалида, и, вобрав побольше воздуха в легкие, крикнул:
--
Дора! Я хочу, чтобы ты поднялась сюда, Дора! Я сдохну, и никому из вас не будет до этого дела! Почему ты не поднимешься, слышишь?
В доме царила каменная тишина, куда безвозвратно канули слова Натана. За низкими старомодными окнами серел обычный дождливый день, где-то наверху стенала душа старого дома, запертая, по всей видимости, на чердаке.
Сама тишина, наполнившая оболочку строения, заставила его охладить пыл и ощутить тонкий холодок тревоги. Натан поспешил обратно к себе в спальню, надеясь развеять дурные мысли, которые имели вполне обоснованные корни. Они черпали силу в определенном факте: сегодня кажется, была пятница, то же подтверждал и маленький календарик с обведенным красной гелевой ручкой числом.
Пятница - единственный день недели, когда Дора возвращалась домой только под утро.
2
Заколоченная комната
Ему показалось, что он провел четверть дня в томительном ожидании. Погода за окном переменилась - дождь перестал бросаться в окна, впервые за последние дни показались лучи бледного солнца, которые отражались с поверхности луж на улице. Блики гуляли по всей комнате. Где-то тикали часы. Запах гари стойко держался в воздухе. Натан сидел около окна, и когда, случалось, его взгляд падал на зеркало у противоположной стены, то он видел нечто, очень похожее на дородную сову с колпаком седых волос поверх огромных глаз. Сова имела загорелую, смуглую кожу, изборожденное морщинами лицо и длинный клюв, примостившийся в центре головы, служивший видимо носом. Существо восседало в инвалидном кресле, раскинув длинные руки в стороны, которые висели словно плети.
Однако долго любоваться отражением не получалось. Телефонный аппарат при кровати, рядом с вазой с орхидеями, обращал все внимание на себя.
Натан испытывал благоговейный трепет перед этим чудовищем. Он боялся телефона, как можно бояться какой-нибудь мерзости в виде сочного насекомого или скользкой змеи, обвивающей ступни холодными кольцами.
Телефон - результат стараний Грега, а Грег являлся его зятем, который несмотря на открытые протесты Натана, умудрился таки протянуть линию на второй этаж и установил аппарат в непосредственной близости от кровати.
Мысль о том, что за ним ухаживают, вынужден был признать Натан вопреки воле, ему нравилась, но все же пришлось для вида проворчать весь день и даже утро следующего дня. В дальнейшем он сетовал на якобы беспокойство от постоянных звонков. Был недоволен, когда звонили, был недоволен, когда забывали позвонить. Если раздавался звонок, прибегала Дора, и Натан притворялся спящим. В часы, когда она работала, Натан попросту снимал трубку, а после ссылался на беспамятство. Впрочем, со временем телефон все больше праздновал, пока наконец не заглох вовсе.
Вдавившись в кресло, старик Штремвель уверял себя, что скорее откусит себе язык, прежде чем поднимет трубку и сделает звонок. Сама причина его мало волновала или, скорее, он не смел задуматься над ней. Нет, звонить он не станет. Он будет продолжать сидеть и ждать Дору - без тревог, без лишних дум. Уверенность покоилась на зыбкой почве, а тревога росла по мере того, как усиливался запах, и комната, поначалу светлая и прозрачная, погружалась в серый полумрак, теряя очертания.
Поставец расположился на стезе его внимания, где незадолго до этого блестела латунная ручка и виднелась вмятина, оставленная когда-то неловким движением инвалидного кресла. Но минутами позже, когда Натан взглянул на поставец, вмятины уже не было, а ручка едва угадывалась. Старик подкатил кресло немного вперед - картина восстановилась. Правда, очень скоро все вновь поплыло.
Еще Натан остерегался предательского кашля, что откроет ему глаза на страшный факт. Он сидел, глотая слезы, пропуская воздух осторожно через горящее горло, и крепко сжимал кулаки каждый раз, когда легкие были готовы взорваться в груди. В конце концов Штремвель сдался - он сделал два глубоких вдоха и разразился сухим кашлем, и вместе с тем перестал тешить себя ложью. Комната была полна дыма!
Старик почувствовал инстинктивное желание кинуться к окну, отворить его, но вовремя остановился.
Телефон. Притаившийся демон в черном балахоне безмолвно следил за каждым его движением. За каждым сомнением. Блеск черной эбеновой трубки отождествлялся с мерзким оскалом.
Старик больше не мог выносить этой пытки, он спешно выкатился из комнаты, но стоило ему оказаться в коридоре, как глаза взорвались болью, раздраженные до слез. Белый ад царил за пределами спальни - дым обволакивал все вокруг, огромными клочьями свисал со стен. Клубни мгновенно сгустились вокруг кресла, Натану показалось, будто он провалился в сизо-молочный океан без конца и края. Маленькая лодка под ним слепо неслась по волнам. Но все же неприметный свет спасительного маяка искрился в глубине коридора. Это было окно. Там же, поблизости, располагалась ванная, и сразу - заколоченная спальня. Одному Богу известно, сколько лет эта комната не видела свежего воздуха - ее заколотили еще до того, как Натан познакомился с инвалидным креслом. И дым, видно, шел именно оттуда. Это означало, что справиться с огнем без посторонней помощи ему вряд ли удастся.
Старик воспользовался краем майки, чтобы стереть слезы, накопившиеся в глазах, затем мужественно пустился в плавание по необъятному чадному морю, держа курс на клочок слабого света вдали коридора. Еще несколько раз он погрузиться с головой в пучину ядовитого океана, а взбунтовавшиеся легкие осыплют его бранным кашлем, прежде чем он, наконец, пришвартуется у порога заколоченной комнаты.
Что бы ни горело, оно действительно скрывалось за непреодолимой дверью. По белизне дыма старик догадался, что пламя еще не разыгралось, возможно, тлело старое постельное белье. Но огонь мог пробудиться в любую минуту - нельзя было уповать на удачу.
Трезвая, как некогда его молодость, мысль заерзала под лобной костью Штремвеля. Но он возненавидел эту трезвость всей душой.
"Почему бы не вернуться и не позвонить этому Грегу? Или дочери? Да Боже - кому угодно! Хоть самому вызвать пожарную бригаду. Пора покончить с глупостями!"
"И что же тогда? - Просыпалась вторая часть его мозга. - Существует на свете такое понятие, как соседи с глазами-подзорными-трубами и ушами-локаторами. Они-то прекрасно знают, что в доме кроме Натана и молодой девчушки никто больше не обитает, и едва мелькнет пожарная машина, как эти поганцы бросятся к телефонам, дозваниваясь ко всем Штремвелям подряд. И позже, когда пожар будет потушен, когда про эту неприятность никто не вспомнит, Штремвели останутся. Останутся надолго, прямо как сборище сектантов в Вальпургиеву ночь. И вновь это напомнит прошлое рождество, когда... Именно! Эти еретики воскресят воспоминания, подобно смраду близ разрытой могилы"...
--
Нет! - Вырвалось у старика.
Он уже знал, что следует предпринять. Поэтому, отыскав дорогу в ванную, Натан с трудом протолкнул кресло меж узких дверей, не мешкая наполнил водой ведерко и, вернувшись, поставил его около заколоченной двери. Если из этого забытого мира попытается вырваться чудовище, он будет готов встретить его целым ведром холодной проточной водички! Финальным актом стали мокрые полотенца, разложенные у нижней щели, препятствующие выходу дыма. Завершив задуманное, Штремвель отчалил обратно в свою спальню.
3
Рождество Штремвелей
--
Правда, что у термитов есть своя собственная армия под землей?
Маленькая ладошка обхватила большой палец руки, нетерпеливо его теребя.
--
А правда, что еще у них свои командиры, еще - города, улицы, площади и церковь? А термиты тоже молятся Богу по воскресеньям, как мы? А правда, что у них свои кладбища?
Ответа не последовало. Пара доверчивых глазенок внимательно следили за каждым движением седовласого старика, а тот почему-то никак не просыпался, только громко храпел. В комнату вошла женщина. Было между ней и стариком отдаленное сходство, хотя трудно сказать в чем именно.
--
Не мешай дедушке спать. Пошли вниз, малышка, - сказала она, увлекая за собой девочку.
--
Я не мешаю, мама. А почему дедушка всегда спит, когда мы приходим?
--
Спроси его сама, моя милая, если он когда-нибудь пробудится, пока ты здесь. Пошли.
Последние слова были выговорены громче обычного.
Издали еще долетели еле уловимые клочки разговора, которые старик ухватил с жадностью.
--
...мама, а правда, что у термитов свои города, свои коровники и доярки тоже есть? А сапожники? Королевы?..
Натан продолжал сидеть с закрытыми глазами. Безотчетная тоска объяла его. Ему захотелось всплакнуть, но слезы не шли. Старания ни к чему бы не привели, он давно это усвоил и не пытался более выжать рыдания из себя. Наверное полегчало бы. Ведь обида давно гнездилась внутри. Это была обида, очень напоминающая хорошо знакомое состояние во время праздников, когда на гребне всеобщего веселья вдруг зарождается желание ускользнуть в какой-нибудь безлюдный и темный угол. Это была обида, схожая с колкостью, какую любят отпускать взрослые в адрес детишек за общим столом перед высокоуважаемыми гостями, сопутствуя свою находчивость хохотом ли, хихиканьем ли - да чем угодно! Чем только нельзя сопроводить собственное ячество?.. Это была обида со множеством лик, многие из которых подчас предпочитают дремать глубоко под пеленой мыслей, чтобы к закату жизни, когда человек замедляет шаг, напасть на него. Болезненные воспоминания. Вот что это было.
Натан открыл глаза, напряженно вглядываясь сквозь побледневший дымок в сторону заколоченной двери. Мокрые тряпки оказались хорошей задумкой, коридор явственно очищался. Дверь также никак не свидетельствовала о наличии огня. Неужели все кончено? Финальная проверка перед тем как он откинет копыта или просто Бог решил напомнить о себе таким чудовищным образом? Старый Штремвель позволил себе облегченно вздохнуть.
Вскоре он почувствовал голод, поэтому решил направиться к себе в комнату, туда, где под окном стоял маленький холодильник. Недра ее таили в себе склянки с лекарствами, всевозможные банки и бутылочки кипяченой воды, а на верхней полке громоздились пакеты с фруктами, к которым Натан никогда не притрагивался. Содержимое пакетов медленно портилось, и однажды их просто выбрасывали. На нижней полке выстроились пиалы с поднадоевшей овсянкой. За ними громоздились коробочки с фруктовым пудингом. Дора сама готовила эти коробочки, после того, как однажды Натан порезался. С тех пор ему перестали доверять даже такую мелочь, как кухонный нож.
Он достал одну коробку, надеясь, что ему попался кусок с черничной начинкой... Этот вкус ему нравился, видимо потому, что напоминал время, когда Натан мальчишкой в канун Рождества пробирался на холодный чердак и таскал оттуда припрятанные для праздничного стола сласти, устраивая свой маленький праздник, наедаясь до боли в животе... В коробке оказался яблочный. То ли лень, то ли, скорее, усталость воспрепятствовали Натану, чтобы он продолжил поиски черничной порции.
Старик вернулся в коридор. На свой пост.
______
В характерных чертах Штремвелей не было ничего примечательного. Но вместе с тем члены семьи обладали неординарным качеством, что несомненно было замечено посторонними людьми, замечено не без зависти, надо сказать. Присущие Штремвелям отношения - в первую очередь друг к другу, можно откопать лишь в произведениях далеких классиков, либо натолкнуться на подобное в романтических фильмах, удостоенных Оскара. Со стороны такие связи могут казаться затейливыми, кое-где даже привлекательными, но на деле они омерзительны. Так считал Натан.
Он давно подозревал, что члены его семьи, включая его самого, носят невидимый, но хорошо ощутимый нимб над головами, ибо сам Господь поцеловал каждого Штремвеля перед рождением. Поэтому когда за праздничным столом вдруг вылупился вопрос касательно дома престарелых, Натан не особо был удивлен.
К материализации этой мысли он подготовился давно, однако силы покинули его в самый ответственный момент - скверно вышло, ничего не скажешь! Ему не оставалось другого, чем прибегнуть к старой уловке - вновь притвориться спящим. А разговор жил своей жизнью - рожденный в осторожных нотках, он наращивал темп: гармонирующий визжащий пафос, которым было нафаршировано каждое слово дочери, и ритм, который поддерживала холодная невозмутимость зятя. Оркестранты - чавкающие чудовища - судачили о его персоне, точно решали, в какой угол будет лучше отодвинуть пианино. Симфония, достойная слуха праотца всех лицемеров.
Натану ничего не оставалось, как сидеть во главе стола и с каждой минутой стариться на десять лет.
Он заметил, что два человека на протяжении всего разговора сохраняли каменное молчание. Одним из них был он сам, а вторым - Дора.
Существует ли точная грань, способная провести черту между воспоминанием и воображением? Даже если существует, Натан не ведал о ней. Он вспоминал фразы того дня, но сомневался про себя, были они произнесены на самом деле или же это постарался его мозг? Помнил он запах снеди за столом. Еще - момент, когда пришлось открыть глаза, так как к нему обратились:
--
Проснись, пап! Так вот, мы долго думали, прежде чем прийти к решению, надеюсь, ты это понимаешь. Решили, что тебе не достает хорошей заботы. Нужен кто-то, или точнее - место, где тебе смогут уделить больше внимания.
--
Клара, уточни, что это делается для его же блага.
--
Да, пап! Это в первую очередь делается для тебя. Я говорю о приюте. Не вижу ничего страшного в этом, успокойся! Периодически будут заглядывать наши. Я с детьми... И Грег тоже! Правда, Грег?
--
Правда. Передайте мне цыпленка.
--
Так что, пап? Только без сентиментальности, прошу тебя, это нынче не модно.
Натан ответил коротко и как можно громче. Он всеми силами попытался скрыть свое волнение, но дрожащий голос, и сладковатый аромат обиды живо выдали его. Впрочем, короткий ответ отнял у него почти все силы, и дальше он мог лишь безмолвствовать, обозревая стол пред собой.
--
..Нет? То есть, как это нет? Вы слышали? Хотя, чего удивляться, я именно это и ожидал услышать от нашего милого короля!
--
Грег прекрати!
--
А зачем? Я слишком устал! Устал и от вас, и от вашей тишины. Может, пришло время мне первому заговорить и сказать то, о чем все думают? Когда ЭТОМУ надо угодить, все встают на карачки, а в ответ ничего, кроме ворчания, не доноситься. В чем проблема, я не понимаю? - один звонок, и через полчаса все закончится. Приют в двух кварталах отсюда.
Воцаряется тишина. Редкий шепот под аккомпанемент столовых приборов о фарфоровые тарелки. Звуки, которые доставляли удовольствие когда-то всем.
--
Я все-таки, сомневаюсь. Как-то неправильно это, Клара.
--
Это неправильно, да! Грег, молчи! Я сказала, молчи! А теперь, душечка, тебе следует подумать вот над чем: дедушке с каждым днем все труднее поднимать ложку, не за горами день, когда придется менять простыни под ним, по нескольку раз в день стирать белье, стричь ногти на ногах, чистить уши...
--
Может, дадите мне поесть наконец, изверги?
--
Мам, что такое "изверги"?
--
Хе!..
--
...а кто собирается заниматься этим? Я работаю, у Грега новый проект на носу. Лично ты, сестра моя, готова взять его к себе?..
--
Хе!..
--
Ну, тогда о чем речь? Я не вижу ничего, кроме решения, к которому мы все пришли после долгих размышлений.
В тот момент за столом раздался голос человека, на которого мало кто обращал внимание не только за рождественским столом, но, в принципе, всегда. Голос был воплощением твердости, заставивший замереть в изумленном молчании жующих людей за столом - голос, принадлежащий робкой и маленькой Доре Штремвель...
Натан открыл глаза. Он был в коридоре. На его коленях покоилась пустая коробка, где недавно лежал яблочный пудинг. Странно, что он не может припомнить, как его съел, и теперь на дне подсыхали крошки.
Заколоченная дверь была в порядке. Дым почти рассеялся.
Старик снова сомкнул веки и надсадно втянул в себя воздух, устроившись поудобнее в кресле.
Это была первая попытка Доры, завершившаяся неудачей. О дальнейших событиях Натан не ведал, и, разумеется, последующие дни провел в ожидании отъезда. Не существовало разницы, где находится приют: в двух кварталах или на другом континенте. Он был готов!
Натан не терял времени даром и при первом удобном случае тайком собрал все необходимые ему вещи в доме, отложил несколько фотографий своей супруги, которая умерла около десяти лет тому назад... или, может - пятнадцати, если не целых двадцати. К своему стыду, старик Штремвель забыл точную дату ее кончины, и хотя ему несколько раз напоминали, он по-прежнему забывал. В дальнейшем об этом забыли остальные, и Лена Штремвель исчезла полностью. Натан запамятовал черты ее лица - это обстоятельство он считал ужасным, но зато хорошо помнил день, когда встретил ее в Шанхайском госпитале.
Тот далекий образ имел мало общего с женщиной, почившей много лет назад. Образ молоденькой девочки с темно-каштановыми локонами, выступающими из-под белоснежной санитарной шапочки, казался призрачным и неестественным рядом с оплывшей женщиной, лицо которой обычно утопало под толстым слоем пудры и от тела которой разливался аромат приторного до тошноты косметического масла. Временами, правда, мелькало напоминание о той задорной девочке, особенно когда полноватая напивалась, и ее, словно судорога, отпускала эта навязчивая старость.
Натан был уверен в одном - все что происходит, естественно. И естественно, что в семье Штремвелей созрел вопрос богадельни, подобно семени дикого огурца, извергнувшегося в один прекрасный момент на свет божий. И естественно еще, что он - Натан Штремвель превратился в жалкое напоминание себя самого - живая карикатура на главу семейства с ввалившимися щеками и кустами седых бровей поверх глаз. Ах да, еще один, самый красноречивый атрибут - инвалидное кресло.
И старик гордился своим проклятьем. Да! - взаправду он старая развалина, как вековой сарай. Но он пока здесь и все еще в здравом уме. Если остальные сочли удобным похоронить его живьем, с какой стати ему принимать это обстоятельство себе во вред? Желал бы он увидеть умиротворяющую картину их старости, жаль однако, что этому не бывать.
Время текло. К своему удивлению Натан стал замечать, что изо дня в день за ним никто не приезжает. Ожидание раздражало, ему чудилось, будто что-то пошло не так. Тревога, закравшись в его мысли, заставила обуздать гордыню и задаться вопросом. Вот тогда-то он понял, что Дора выиграла первую и возможно последнюю битву в своей жизни, получив в награду совместную жизнь со старым полудохлым патриархом в особняке Штремвелей на "Мондей Стрит".
Последствия разговора оказались катастрофическими. Старик Натан почувствовал, как ярость захлестнула его с головой. Нелепая шарада, зло проигранная над ним, вот что было это!
Он поспешил скрыться в своей комнате, где под кроватью лежал готовый к отъезду чемоданчик. Глядя на него, Натан чувствовал себя так, словно его разбили на тысячи маленьких осколков и теперь с каждого из них выглядывал он сам - одураченный седовласый пень!..
Одолжение разжигало злобу, что толкает на провокации. Натан сам не ожидал, каких успехов достигли его старания. Он наконец-то увидел их падение и свой триумф! Он терзал их днями, чтобы по ночам хихикать во сне, проезжая на своем инвалидном кресле по мерзким трупикам Штремвелей. Да! Он их отделал, как провинившихся детей. Ба! - эти даже попросили пощады! Разумеется, больше всех должна была страдать девушка, несмотря на то, что она с готовностью взялась справляться со своими обязанностями. Дора! Беспрекословная молчаливая джинья, горячее звено в цепи заговора. И отмщение выразилось в числе постоянных стариковских капризов, жестокого брюзжания, которыми старик наполнил жизнь своей внучки до самих краев. Жалость? Об этом не было и речи! Чем больше Натан преисполнялся к ней жалости, тем больше испытывал сладострастное желание нанести ей болезненную, долго не заживающую рану. Она не заслуживала никакого снисхождения, эта чертова лицемерка.
Заиграла музыка. Ошибки быть не могло - старый граммофон в заколоченной комнате, порождал тихую мелодию - мерно потрескивала пластинка, как некогда камин в старую добрую эпоху... Натан смутно осознал, что спит.
Усилием воли он заставил себя открыть глаза. Коридор раскинулся перед ним. Ощущения от недавнего сна еще свежи - по-прежнему раздается треск пластинки. Сквозь душный поток он чувствовал, как по разморенному телу извиваются струйки пота. Воздух чист и прозрачен, а там - на дальнем конце, под окном, за которым сгустились сумерки, прямо на полу пляшут оранжевые тени, и влажные тряпки, разложенные под щелью запертой двери, превратились в дымящиеся сгустки черной слякоти. Сама вспотевшая дверь стонет треском по мере того, как обугливаются филенки, украшенные вензелем готического узора.
4
Пожар в доме
Должно быть Натан не до конца пробудился, потому что он молча сидел в прострации, завороженно глядя, как медленно загорается дверь. Дерево перекрашивалось из темно-коричневого в смольно-черный цвет, а из маленьких трещинок, дразня, вырывались язычки пламени.
Коридор стремительно начал заполняться дымом, который растекался и полз по потолку.
--
Вот дьявол! - Пробормотал Натан.
Он стряхнул с колен коробочку из-под пудинга и направил кресло к горящей двери, перед которой все еще стояло припасенное ведро с водой. Металлическая ручка оказалась теплой. Воздух был раскаленным, так что Натану пришлось слегка отъехать назад, прикрыв рукой лицо от горячих потоков.
Дверь потрескивала, старые обрамляющие обои начали чернеть, медленно отделяясь от штукатурки. Они выглядели тоскливыми, страшно усталыми, однако было в них какое-то ликование, словно они радовались, что сгорят и наконец перестанут существовать.
Натан осторожно приподнял ведро, остерегаясь резких движений, чтобы ненароком не перевернуть кресло. Затем он выплеснул воду - послышалось шипение, нижняя часть двери в отместку исторгнула клубы белого пара.
Взор старика привлекло окно. "Если стекло лопнет, сквозняк сопроводит огонь, и остановить его уже будет невозможно, - подумал он".
Поэтому остатки воды Натан выплеснул на часть стенки между горящей дверью и окном.
--
Это задержит его немного, - выговорил он вслух.
Старик Штремвель вновь подумал о черном телефонном аппарате у себя в спальне. Дора по пятницам уезжала из города вместе с археологической группой, связаться с ней не было никакой возможности. Оставалась дочь. Можно рассказать ей, что возникла маленькая проблема, и попросить срочно приехать. Ведь рано или поздно соседи заприметят горящий особняк. Он был вынужден признать, что последняя мысль вызвала куда больший страх, чем горящая дверь перед ним. Это намного хуже, если заприметят старческую инфантильность. Не обязательно даже говорить дочери, в чем дело. Можно упомянуть о двери, которую забыла запереть Дора перед уходом. Но Натан никогда не звонил из-за подобных мелочей, она сразу заподозрит что-то неладное. Тогда можно сочинить что-нибудь другое... Да Господи, в конце концов - сказать правду, лишь бы она приехала!
Он тяжело сглотнул и развернул кресло в сторону спальни. Мокрая от пота одежда непривычно сжимала тело. Колеса мягко шуршали по полу. За спиной Натан слышал треск дерева, который во сне принял за шум старой пластинки.
Намереваясь сходу въехать в комнату, старик больно ударился плечом о дверной косяк, кресло качнулось назад - он невольно застонал.
Главное не терять присутствия духа. Спешка проглотит больше времени, решил он.
Штремвель заставил себя взглянуть в сторону пожара. Дверь, в которую вгрызся огонь, неестественно скрючившись, выступала из стены, как пивной живот. Заметно погустевший дым у потолка намного опустился, из-за чего коридор приобрел квадратную форму. Старик разглядел, как неистовствовали атласные шторы, тщетно пытаясь вырваться из карниза. Они были готовы вот-вот вспыхнуть.
Телефон вновь напомнил о себе. Но прежде чем рука старика коснулась аппарата, его посетила мысль, что он не помнит номер телефона дочери.
Натан едва удержался, чтобы не впасть во власть смеха. Вместо него сардонически хихикал огонь в коридоре. Старик вспомнил, что все телефонные номера были записаны на обороте какой-то бумажки - то ли чека, то ли квитанции. Он выдвинул верхний ящик тумбы, обнажив ворох всевозможных листков, погрузил руки в эту кипу налоговых платежей, рецептов врачей и коротких записок Доры, напоминающих о тех или иных действиях, которые Натану следовало сделать в ее отсутствие. Старика раздражали эти бумажки, и он хоронил их в своей тумбе, в конце концов похоронив и заветный телефонный номер.
--
Ну, давай же, зараза! - Штремвель выдернул ящик из основания тумбы, водрузив его на свои колени, и теперь сбрасывал содержимое прямо на пол.
Трудно определить возрадовался или расстроился Натан, отыскав, наконец, нужную бумажку. Не с первого раза ему удалось правильно набрать номер, затем пошли долгие гудки.
--
Это я! - Поспешно проговорил он, едва услышав, как кто-то поднял трубку. Ему показалось, что его выдает дрожь в голосе. Старик гневно закричал, сотрясаясь в кресле:
--
Это Натан! Приезжай сюда немедленно! Тут проблема, кое-что случилось в доме! Слышишь?
--
Да.
Штремвель понизил голос. Кричать не было смысла, если он и выдал свое волнение, ярость уже не скроет его. Он продолжил:
--
Доры нет дома, и она сегодня не приедет домой. Пятница сегодня. А в доме возникла проблема. Я не всегда звоню тебе, и сейчас бы не позвонил, если бы не необходимость. И ты знаешь об этом. Приезжай, по телефону я больше ничего не скажу!
Каменная тишина на другом конце провода заставила его умолкнуть в растерянности. Он неуверенно добавил:
--
Ну, так что же? Приезжай, в доме начался пожар!..
--
Мама... Ее нет дома.
Старик замер с телефоном в руке, узнав голос своей десятилетней внучки.
--
Эми?..
--
Да.
--
Мамы... Мама не дома?
--
Нет.
--
И ты не знаешь, где она?
--
Нет.
--
Грег... Папы тоже нет?
Тишина.
--
Эми, это дедушка Натан. Ты ведь помнишь дедушку?
--
Нет, - раздалось в ответ.
--
Это я, малышка. Я сам привез тебя из родительского дома. Ты жила у меня много-много месяцев. Правда, потом тебе пришлось уехать, потому что мы с твоей мамой немного поругались. Но я помню. Помню, что у тебя глазки были разного цвета сразу после рождения. Ты знаешь об этом?
Тишина.
--
Мама твоя обещала рассказать тебе, когда ты немного подрастешь. А пока ты была маленькой, мы играли с тобой, когда другие уезжали по делам. Ты так напоминала мне мою дочь - твою маму.
Тишина.
--
А как же погремушка из орехового дерева, что я смастерил для тебя? Ты ведь не сломала его? Еще мандарины! Я клал кожуру мандаринов около твоей кровати, чтобы их душистый запах отгонял дурные сны!.. И термиты! Ты же спросила меня, есть ли у них свои города, улицы. Я не спал тогда, все слышал! Да, родная, у них есть города под землей, есть даже церковь, и они ходят по воскресеньям молиться, как мы. У них свои королевы, там - глубоко под землей... Я люблю тебя малышка...
На другом конце провода давно уже никого не было. Но Натан еще долго говорил в трубку, а слезы, впервые за последние годы почувствовав ослабевшие тиски, текли двумя струйками по его морщинистым щекам.
5
Лестница вниз
За окнами сгущались сумерки. Фамильный особняк Штремвелей лежал в конце осенней улицы "Мондей", расположившись в прогалине за небольшим холмом, от подножия до макушки заросшим хвойником. К дому поступала кривая глинистая дорожка, совсем узкая, для того чтобы обслужить даже небольшой автомобиль. Давно пришла пора расширять эту дорожку, как это благовременно сделали у себя соседи. Но к Штремвелям не так часто захаживали, а Дора пользовалась велосипедом, и надобность в широкой дороге отпала сама по себе. Много чего из наличествующих здесь старых построек или канувших в объятия ржавчины вещей утратило свою надобность. Взять к примеру, эту старую изгородь, выполненную из дуба, вконец обветшалую и из года в год рассыпающуюся в прах. Сама изгородь давным-давно пережила собственный смысл, что, впрочем, не мешало ей протянуться вдоль особняка Штремвелей, охраняя то, чего теперь уже не существовало.
Дом созерцал эту изгородь, как созерцал ее старик из окна второго этажа дома. "Мы похожи!" - Думал Натан, сидя в инвалидном кресле.
Нареки эту изгородь Натаном Штремвелем, и мир не заметил бы подмены...
Неожиданный грохот в коридоре заставил его вздрогнуть, затем раздался звон павшего стекла. Старик понял, что окна в коридоре не стало.
--
Без фейерверка никак? - Обратился он к потолку.
Комната начала стремительно обрастать дымом, проникавшим, казалось, отовсюду, где только был лаз. Натан спешно выехал в коридор, не в силах справиться с удушьем. Его взору предстал кошмар гибнущего дома. Все, что он знал, все, что было ему дорого, охватило пламя: горели двери спален, обои на стенах, картины, кое-где провалился паркет и зияли широкие дыры, обрамленные тлеющими угольками. Горели его воспоминания.
Сквозняк живо подгонял огонь. Меньше, чем за четверть часа пламя добралось до спальни Натана, и теперь он с тоской прощался со своей комнатой.
Жар усиливался. Натан удивился, что даже не потеет - влага испарялась с поверхности горячей кожи. Он понял, что близок к гибели, но странное спокойствие опустилось его сознание.
Апатичные действия привели его к мысли, будто он продолжает жить во сне. И во сне, не в реальности, старик столкнулся с новой преградой, о которой не задумывался дотоле. То, что он запамятовал, оказалось лестницей, ведущей вниз, к которой старик не прибегал более пяти лет.
Старик безмолвно созерцал восемнадцать ступеней, отделяющих его от пола первого этажа. Восемнадцать шагов для человека в инвалидном кресле. Шестнадцать футов - вот реальная высота восемнадцати ступеней. Сон ли? Таковой предстала сардоническая реальность. Казалось, никогда прежде Натан не страдал больше от ощущения собственной беспомощности. Он задыхался и сгорал, но был бессилен спасти себе жизнь.
"Нелепо получается, - подумал старик, - прожить семьдесят лет и отбросить копыта на каких-то ступеньках". Стоит ли теперь вспоминать тот день, когда Грег вознамерился установить подъемный лифт, а он воспротивился и добился своего в итоге? Нет, не стоит...
Натан оглянулся, насколько ему позволяло сидячее положение, чтобы окинуть взглядом свою спальню. Через горящий дверной проем он узрел свою кровать, слизываемую языками пламени. Подушка с рисунком, изображающим египетские письмена, раскрылась, как бутон, из недр которой взвивались в потоке огня гусиные перья. Кровать жалобно трещала, вибрируя в агонии, пока полностью обуглившиеся доски не сдались и не рухнули под тяжестью медного каркаса. Из груды потревоженного пепла, подобно скелету доисторического ящера, вырисовались железные прутья. Картина тяжелого разрушения на миг одолела старика, но также помогла поспешить с решением.
Теперь огонь, расправившись со всеми преградами на своем пути, полз прямо на него. Чудовищно медленно - фут за футом пожирая паркет. Он страстно желал обнять Натана, как давний приятель. Штремвель не разделял эти чувства.
--
Боюсь, дружище, мне не выдержать твоих объятий, - сказал он. - Поэтому я решил смыться отсюда.
Глаза, привыкшие к высоте второго этажа, теперь видели пол не таким далеким.
Он с сожалением приметил, что одет в короткие шорты до колен и в белую хлопчатобумажную майку. Кажись, слишком поздно, чтобы приодеться к смерти. Шершавая кожа на ногах имела темно-желтый оттенок - ноги уходили вниз, слепо погрузившись в темные тапочки... Не лучший наряд, чтобы предстать перед Богом...
Старик бросил безнадежный взгляд на свою комнату, где недавно стоял гардероб со сменной одеждой. Огонь сожрал все и теперь, как слепец по нюху, направлялся прямо на него.
--
Давай же, скотина! Вот он я, чего ты медлишь?
Штремвель вдруг подумал, как это удивительно - он до сих пор не потерял сознание от угарного газа! Мысли были на редкость ясными. Воздух - чистым, только горячим. Потом он понял, в чем дело: сквозняк подхватывал дым, завлекая его на чердак. Коридор превратился в пасть огромного камина, куда подложили старое мясо в инвалидном кресле.
Неожиданно громко треснул паркет, Натан ощутил удар всем телом. Уже недалеко. Огонь приближался. Жадная, голодная тварь!
Майка на нем трепыхалась от потоков горячего воздуха.
--
Я сейчас улизну, - повторил старик. - Это я просто дразню тебя. Я ведь знаю, кто ты и за чем явилась. Порождение заколоченной комнаты! Я замуровал тебя и оставил там разлагаться. Но ты вырвалась, старая дева! Ты всегда жаждала меня. Тебе было мало отправить меня в кресло, ты хотела большего. Но я смогу... Как мог все эти годы! И даже сейчас - прикованный к этому треклятому креслу - я смогу!..
В ответ он слышал скрип колес, на котором восседал огонь, направляясь на него.
Старик решился. Первым делом он намеревался одолеть верхнюю ступень. В качестве опоры ему должны были послужить перила. Стоило лишь остерегаться суеты и не дать креслу раскачаться, иначе собственные ноги грозили потянуть его вниз.
Натан просунул левую руку между деревянными балясинами, обняв дерево. Правой рукой он ухватился за левое запястье. Исполнив, таким образом, некую имитацию замка, Натан принялся за кресло. Основная задача, как он полагал, заключалась в том, чтобы опустить передние колеса на поверхность второй ступени. Благо, лестницу ничего не застилало, можно было не опасаться скольжения.
Едва старик начал подтягивать кресло, как болью отозвалась поясница, и заныли суставы рук. Натан замер, превозмогая боль.
--
Давай же. Семьдесят лет я ухаживал за тобой, а ты засыпаешь раньше меня. Что я сделал не так, дружище? Неужто ты сдашься, наблюдая, как мой разум отказывается следовать твоему примеру?
Он не стал дожидаться, пока утихнет боль, и вновь приложил усилия, чтобы подтянуть кресло немного вперед. Старик тянул до тех пор, пока не ощутил легкий толчок - это приземлилось левое переднее колесо. Правое пока задержалось в воздухе. На середине пути, когда кресло, накренившись настолько, что грозило в любой момент вытолкнуть Натана из своих объятий, отчаяние и обреченность напали на старика.
Он закрыл глаза, прижавшись щекой к холодным перилам.
--
Не сейчас, прошу тебя, только не сейчас, - шептал он.
Прогремел очередной взрыв паркета - совсем близко. Штремвель сделал глубокий вдох, хотя горячий воздух обжигал горло, затем опустил правое колесо. После он позволил себе открыть глаза. Шестнадцатифутовая высота предстала перед ним, как горное ущелье. Опасное ущелье. Манящее... На миг он захотел расслабить руки, позволить ущелью победить, но сдержался. Стоило еще показать язык этому ущелью. Но слишком жарко...
Далее напрашивались задние двадцатичетырехдюймовые колеса. Натан боялся, что площадь ступеней окажется слишком узкой, чтобы принять их. Диаметр колеса также мог не вписаться в угол. Ступень была в фут шириной и имела высоту в девять дюймов. Если кресло не устоит, придется держать его до самого низа на руках, учитывая бремя безжизненных ног. Надолго ли хватит сил? Когда Натан начал подтягивать задние, к своей радости, он не почувствовал боли в пальцах, хотя явственно слышал, даже сквозь рев пожара, как хрустят суставы под краснеющей кожей. Задние шли менее гладко, но ни на миг не посмели ослушаться воли старика - и семнадцатая ступень была покорена.
Чуть передохнув, Натан продолжил.
Он придерживался тех же правил, пока четырнадцатая ступень не стала прибежищем колес. Цокольная балка, прежде загораживающая обзор, ушла наверх, и Натан разглядел гостиную, которую не видел последние несколько лет.
Он был поражен ее девственностью. Умиление вытеснило страх перед опасностью, Натан остановился. Глаза старика выхватывали то одну, то другую деталь в комнате. Казалось, тут все ополчилось против времени, отказавшись подчиниться его быстрому течению. Натан словно вернулся домой из долгого путешествия. Его встретило нечто родное, отдававшее теплотой когда-то уснувшего очага. Вон там, около входной двери по-прежнему стоит ваза с цветком свежего подсолнуха, отвернувшегося лицом к окну, в ожидании угасшего солнца. Это была маленькая традиция, заложенная не то самим Натаном, не то его супругой. И вот эта традиция живет сейчас, благодаря его внучке. Возможно Дора, не обращая внимания и не преследуя определенной цели, просто водружала новый цветок на привычное место. Если бы она пустилась на поиски смысла, подсолнух перестал бы появляться, и традиция неминуемо угасла. Гостиная жила под пляской теней, отбрасываемых огнем. Натан видел тени прошлого, одна из них показалась ему особенно знакомой.
Ясная, но безумная мысль возникла в его сознании, и несмотря на нахлынувший ужас, Штремвель возликовал.
Он оперся телом на перила и страшным напряжением рук приподнял его над сидением. Его давно уже уснувшие ноги соскочили с подножек, с глухим стуком ударившись о ступени. Натан сотрясся всем телом, стараясь удержаться. Ему это удалось, а кресло, лишившись опоры, с недовольным грохотом покатилось вниз по лестнице на дно ущелья, где и перевернулось, задрав колеса к потолку, как побежденный зверь, издающий последний вздох.
За падением спокойно наблюдал сверху Натан. Еще он видел тень. Свою тень, стоявшую на двух ногах, каким он и был когда-то - молодым и беззаботным юношей, не смевшим задуматься о человеке, которому завещает свою жизнь, а вместе с ней - старость. О седовласом старике в инвалидном кресле. Их встреча произошла здесь, на четырнадцатой ступени - той самой ступени, на которой поскользнулся Натан, повредив позвоночник. Два совершенно разных индивида из двух разорванных эпох, словно условившиеся встретиться когда-то, теперь молча созерцали друг друга под нарастающий рев сирен пожарных машин за домом.
6
Дора
Яркие лучи весеннего солнца ослепляли седовласого старика, расположившемся в инвалидном кресле перед фасадом белого каменного здания. Несмотря на холодный воздух, солнце достаточно сильно припекало, а белые отштукатуренные стены отражали тепло ничуть не хуже парника. Но старику было все равно.
Перед его взором раскинулась дорожка, не слишком широкая, окаймленная ухоженными кустами шиповника вперемешку с цветками дикой розы. Кусты привлекали мириады насекомых, и те беспрестанно носились в воздухе. Они целым роем садились на невысокие деревянные скамейки, облепляли бордюр и даже дерзали опускаться на плечи старика.
..."Если будешь сидеть спокойно, возможно голубь сядет на твое плечо"...
Из-за угла здания выскользнули две сухонькие старушки, видимо хорошо знавшие старика, так как едва завидев его, начали ребячиться, сзывая его в здание, куда, по-видимому, сами и держали путь. Старик слегка качнул головой в знак приветствия, однако более решил не обращать на них внимания. Старушки, после нескольких ужимок, сдались и, шушукнувшись о чем-то, прошмыгнули в дверь. Снова стало тихо.
Старика клонило в сон, однако он не мог позволить себе расслабиться и сосредоточенно следил за дорожкой. Наконец вдали замелькала фигура юной девушки. Белая бейсболка, гармонирующая с таким же белым топиком, придавали ей энергичный вид. В руке она держала целлофановый пакет, едва поспевавший за ее размашистым шагом.
--
Привет, дедуль. Извини, я опять немного опоздала, - быстро проговорила девушка, обнимая старика.
--
Ничего. Мне как раз не достает солнца, - ответил тот, протирая вспотевшее лицо.
--
Я тебе купила фрукты и сок. И еще - пудинг. Черничный. Знаю, что он тебе нравится, сколько бы ты не притворялся, что это не так.
--
А что толку от этого пудинга, если мне эти чертовы сиделки не позволяют больше одного микроскопического кусочка? Большая часть все равно либо испортится, либо пойдет на расход этим черномазым санитарам. Вчера например, они копались в моих чемоданах...
--
Я знаю. Но не надо ворчать, дедуль! - Она в упор посмотрела на него.
--
Уж что-что, а вот поворчать мне позволено вдоволь!
Он усмехнулся. Девушка тоже засмеялась и принялась выкладывать вещи из пакета.
--
Сегодня жди гостей, - по ходу заявила она, - мама и Грег решили нанести тебе визит.
--
А, эта старая ведьма и напыщенный суслик?
Девушка на секунду остановилась, изумленно уставившись на ясное лицо старика.
--
Ну, дедуль, ну?..
Старик озорно раскинул руки, точно хотел толкнуть ее, потом подался назад и громко захохотал, сотрясая кресло под собой. Девушка, вспыхнув, улыбнулась. Казалось, она всегда готова к его выходкам, однако в сотый раз она уверилась, что это далеко не так.
Но старик перестал смеяться и посерьезнел.
--
Что с домом?
--
Почти закончили. Скорее всего, уже завтра прибудет бригада по уборке строительного мусора. На следующей неделе запланирована разборка фундамента. Они хотят закончить с участком до весенних ливней. Грег просто светится с этой сделкой - земля там достаточно хорошая. Он намерен поднять цену в полтора раза, если не больше.
Старик вздохнул.
--
Да, земля там действительно хорошая.
--
Ты прекрасно выглядишь, дедуль, - весело сказала девушка. - Все тут были в восторге от твоего крепкого здоровья. Тем более после того, как мы рассказали, через что тебе пришлось пройти. Ты сделался для них живой легендой. Одним словом, все просто изумлены твоим здоровьем!
--
Одним словом, им лишь бы себя похвалить, - ворчливо добавил старик.
Девушка хотела что-то ответить, но промолчала, не без улыбки устремив взляд куда-то вдаль. Позади раздался мягкий звонок, из дверей шагнула женщина в белом халате. Карточка на груди, где красовалось ее имя и должность, разгорелась белой вспышкой, едва почуяв солнце.
--
Ай, ай, ай! Вот где наш герой! А я ищу его по всему зданию. Мистер Штремвель, вам нельзя так долго находиться под солнцем, - с медовым укором пропела она. - Ну-ка, попрощайтесь с этой красивой особой и быстренько в комнату - как раз начинается ваша любимая передача.
Девушка в бейсболке отстранилась, позволив сиделке завладеть креслом, и теперь наблюдала, как парочка исчезает в глубине здания.
--
До встречи, дедуль! - С опозданием крикнула она в надежде, что ее услышали.
К своей радости, она заметила, как из-за спинки инвалидного кресла показалась сухая, но твердая рука и махнула на прощание. Секундой позже звякнул колокольчик, и дверь старческого дома захлопнулась. Теперь девушка ничего не могла разглядеть через зеркальное стекло, кроме собственного отражения.
--
До встречи, дедуль! - Шепотом повторила она.
Простояв еще мгновение, она поправила бейсболку, достала из сумки солнечные очки и поспешила вверх вдоль тщательно ухоженной дорожки, по обе стороны которой росли кусты шиповника вперемешку с цветами дикой розы, так сильно привлекающие насекомых...