Будильника у нас не было, но папа на работу никогда не опаздывал ( да это было и чревато в те времена) - вставал он затемно, по дальнему, но мощному
заводскому гудку. Если дядя Петя, Ленькин отец, никогда не выключал радио -
только слегка убавлял его звук вечером, и утром его и нас( это если заигравшись я оставался ночевать у своей крестной) будили тихие и бодрые звуки Гимна. А у нас и радио- то долго не было, за ненадобностью. Если приспичивало, то я ходил его слушать к соседям Соколовым - к милейшей Марии Мефодьевне и Георгию Ильичу с Вовкой, которого за симпатичное лицо и тонкую интеллигентность ребята почему-то прозвали Дочкой...Да у нас и телевизор долго не появлялся, но я и тут приспособился: смотрел передачи то
у двоюродных братьев через толстую линзу КВН, то у одноклассника Вовки Козакова. У них семья была спортивная, продвинутая, как сейчас говорят. У них
царил культ здорового образа жизни - лыжи, коньки, зарядка...Вовка с отцом
были заядлые и знаменитые в Туле спортсмены-городошники. А еще мы с Вовкой вплотную занялись масляной живописью - пытались, и вполне неплохо
для дилетантов-самоучек , заниматься копированием лучших образцов (как это потом все пригодилось в жизни - твердая и точная рука, глазомер, целеустремленность...).
А о Марии Мефодьевне добавлю особо: ее отличал от остальных соседок очень добрый и мягкий характер и тонкий юмор. Была она из старых городских
интеллигентов, наконец-то вернувшихся из долгой эвакуации и временно подселенных к нам ( это временное продлилось почти целых пять лет - мне на
пользу очевидную), зато потом им дали самое лучшее жилье в городе - на улице Первомайской, как почти и всем нашим временным обитателям: на самой лучшей улице в самом лучшем месте и на самом высоком этаже! Последнее обстоятельство для меня явилось самым решающим, потому как
после подслеповатого полуподвала, низкого и сырого, темного и тесного - вдруг оказаться на самом верху, в светлых просторных хоромах , это была сказка, несбыточная мечта. Когда я впервые вышел на их небольшой балкончик
новенького дома и глянул вниз - у меня закружилась голова: люди, машины, даже звонкие трамваи были такие маленькие-маленькие, просто игрушечные, такие
миниатюрные, шумные и звонкие после нашего мышиного существования...
И мы от всей души радовались за них всех, по очереди, помогая активно им
всем переезжать и осваиваться на новом месте - и Колобаевым и Загородневым,и всем-всем!..
И была У Марии Мефодьевны еще одна выдающаяся особенность - длинный
породистый крючковатый нос и острый треугольный подбородок, тоже несколько устремленный вперед. Приезжает к нам в гости из Москвы однажды
мамин брат дядя Герман с женой, тетей Марусей и маленьким Вовкой. И Вовка,
впервые встретив в полутемном длиннющем коридоре нашу Марию Мефодьевну, громко и радостно поздоровался с ней:
- Здравствуй, бабушка Яга!
Чем вызвал ответную бурную и веселую эмоцию:
- Зравствуй, здравствуй, добрый молодец! Вот тебя-то я и съем!
На что Вовка тоже отреагировал моментально и бесстрашно:
- А и не проглотишь - я то не один: я к вам с папой и мамой приехал из Москвы!
- Ну тогда - добро пожаловать! - и от души рассмеялась вместе с нами...
Так вот - папа мой не только вставал рано, даже в выходной, но, быстро перекусив, и на работу уходил затемно. Зимой, бывало, надевал свой теплый
сшитый мамой бушлат из крепкого шинельного сукна, шапку и валенки ( это -
если сильный мороз на улице), а в большущий карман ему мама обязательно
заталкивала "тормозок" для перекуса на работе... А когда ввечеру я его с нетерпением поджидал возле дома, и , едва завидев, стремглав несся навстречу, он обнимал меня и доставал из холодного кармана насквозь заиндевевший кусочек хлебца и протягивал мне с присказкой:
- Вот, Мишутка, тебе Зайка хлебца передал и еще привет от него...
И я с радостным недоумением благодарно хватал промерзший ломтик, принюхивался к нему и мне взаправду казалось: пах он Заинькой, лесом и запах этот был таким радостным, волнующем и родным, что щипало в носу.
И хлебец этот казался таким вкусным, морозным и праздничным, как диковинные морозные узоры на тепло светящихся окнах нашего дома. Я обожал этот запах, этот вкус хлеба, эти счастливые мгновения встречи с Отцом.
Мы так любили друг друга...
В редкие тогда выходные я всегда пробирался к нему в кровать, утыкался носом ему в подмышку и вдыхал, вдыхал такой знакомый, такой родной запах,
будто старался запомнить его на всю будущую жизнь...
Отец на выдумки был неистощим: то от Лисы Патрикеевны что-нибудь вручит,
то шишку от Михаила Потапыча, то еще что... И я верил ему, верил всему, верил
безоговорочно!
А еще у нас бывали изумительные, незабываемые чтецкие вечера, перемежающиеся с вечерами воспоминаний...Однажды, например, папа рассказал о том, как сам в детстве чуть не проспал в школу, вскочил, быстренько накинул свой тулупчик и все же догнал своих сверстников по дороге в Ломинцево, в дальнюю школу, а когда все гурьбой явились туда и прнялись раздеваться- все чуть со смеху не попадали: он, скинув шубейку, оказался вдруг в одних подштанниках! И пришлось так же резво оглобли поворачивать...
Читать вслух - тут особый дар нужен. Божий дар.Вот таким даром и обладал
наш Григорий Игнатьевич в полной мере. В искусстве чтения вслух он был Артист. Не всякий именитый актер сможет так прочитать раскрытую книгу, донести содержание смысловое и эмоциональное повести, рассказа или
стихотворения до слушателей, как мог мой папа. Никогда и нигде не встречал я в жизни другого такого таланта! Он не просто читал - он священнодействовал!
Он брал книгу, поглаживал ее, потом раскрывал и совершал чудо: сдвигал очки на кончик носа, отодвигал очередную страницу подальше, почти на расстояние
вытянутой руки и размеренно,выразительно начинал произносить напечатанное... Мы всей семьей сидели и слушали. затаив дыхание. Да нас и не было в данный момент здесь - мы находились как бы под гипнозом его глуховатого четкого голоса и видели воочию все то, что произносилось. Чудо
дивное! Этим, наверное, он и нас так приохотил к чтению, что у нас за хорошей книгой целая очередь выстраивалась. Так и читали: то по очереди, то все вместе, то поодиночке. Не зря я потом записался сразу в три библиотеки...
Правда, и Борису, а потом и мне пришлось позже примеривать очки - зрение от плохого освещения садилось заметно. Зато в голове, на сердце и в душе - только прибавлялось.
А еще мне дОроги и памятны наши совместные с папой вылазки на природу, в лес, на огороды, на картошку, по дрова, за сеном для коз на Конный рынок с неизменным его "Голубым Дунаем" на углу Буденновской и Оборонной улиц,
или за соломой для свиней или моего матраца к стогам в поле. Да мало ли что!
Мне любая с ним прогулка была в радость...Пока был мальцом...
Но потом, когда стал подрастать, нрав и характер мой под действием проклятого гормонального взрыва, прямо надо сказать, сделался таким вредным, невыносимым и "говнистым"( по меткому выражению Бориса), что я
сам себе был не рад, сам себя не узнавал и не понимал... Какой-то буйный взрыв отрицания, недовольства, ниспровергания и нигилизма! Бунтарство, насмешки и издевательство - вот мое ежиное оружие того периода. Меня и в отце стало раздражать многое - и излишняя мягкость и иногда беспомощная растерянность перед моей юношеской наглостью...
Но вдруг, в десятом классе я учился - перед самым выпуском моим он вдруг
ушел из жизни...Совсем! Навсегда!!! А я не то что извиниться, я даже не успел
ни поблагодарить его за все, ни попросить прощения. И эти чувства так гнули и ломали меня, что уже после службы на срочной, будучи студентом, мы с новым
другом Вовкой Евсеевым, будучи в подпитии по случаю очередного гонорара
в газете, поздним теплым весенним вечером, прихватив еще одну бутылку красного с собой, перелезли через кладбищенскую ограду в центре города, каким-то чудом разыскали в кромешной уже темноте его могилку, распили
ее, наговорились-выговорились... и - уснули. Там же.
Проснулись от холода. Осмотрелись и вспомнили, что мы - на кладбище! Нас
стало трясти еще больше! Кое-как добрались до ближайшей стены - там в лунном свете разглядели строительные леса и взобрались на стену. Только
собрались спуститься вниз - глядь, а к нам внизу приближается подгулявший прохожий, который просто остолбенел, увидев нас на стене! Недолго думая, он
резво развернулся и кинулся прочь от этого ужасного места!...
Но с той поры чувство вины перед отцом немного отступило, померкло, поулеглось...Видно, он все же простил своего непутевого отпрыска. И попрощался. Окончательно...
P.S. Ребята, дети и взрослые, пожилые и молодые, берегите своих родных и близких. Ведь потом - близок локоть, да не укусишь от бессилия что-либо изменить, исправить. Пока не поздно. И пусть тогда вы вспомните свой