Гавриленко Василий : другие произведения.

Теплая Птица Ч.2

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
   Часть вторая
   КОНУНГ АХМАТ
  
   1
  
   КОКАИН
  
  
  -Конунг Ахмат, здесь Шрам.
   Обмотав руку липковатой тряпкой, я снял вскипевший чайник, поставил на стол, изрезанный ножом.
   Стрелок по имени Николай терпеливо ждал: серое равнодушное лицо, тусклые глаза.
  -Зови.
   Николай отодвинул заскрежетавшую дверь - из вагона устремился густой пар. Спрыгнул на скрипнувший снег.
  Поезд остановился на ночь посреди Джунглей. Я требовал от машиниста продолжать путь, но тот не поддался ни уговорам, ни угрозам.
  -Как хочешь, конунг, - сказал он, глядя мне в глаза. - Ночью не могу - не ровен час, угодим в яму.
   Пришлось отступиться, чтоб не терять время.
  
   -Конунг?
   Я обернулся.
  -Присядь, Шрам.
   Он, конечно, остался стоять, здоровенный игрок, продавшийся стрелкам за то единственное, что так необходимо ему, и что невозможно достать в Джунглях, - за кокаин.
  -Хочешь чайку? - спросил я.
   Шрам что-то промычал, мотнув башкой. Широкое лицо делил надвое шрам, отчего казалось, что у игрока два носа и четыре губы.
   Я отпил из алюминиевой кружки.
  -Что имеешь сказать?
   Шрам взмок: непривычно находиться в помещении, тем более - в жарко натопленном.
  -Неподалеку поляна, конунг. Там игроки, - сообщил он, косясь на потолок.-
  Кажется, они думают, что твой поезд - Последний.
  -Это всё?
  -Все.
   Я откинулся на спинку стула, несильно ударившись затылком о стенку вагона, и засмеялся.
  -За такой пустяк ты надеешься получить дурь?
   Прищуренные глаза Шрама вспыхнули. Почему я в одиночку принимаю это чудовище? Рано или поздно он бросится на меня, чтобы задушить, - и я могу не успеть выхватить пистолет...
   -Ну?
   Шрам потоптался на месте, нехотя промычал:
  -Там, куда ты направляешься, - питеры.
   Я локтем задел кружку, которая тут же опрокинулась. Кипяток пролился на стол, закапал на пол.
  -Что?
  -Питеры, конунг, - Шрам сыто ухмыльнулся. - Похоже, они собираются
  организовать в Твери базу.
   Я встал со стула, прошел в угол к ведру. Помочился. Шрам терпеливо ждал.
  -Сколько их?
  -Больше тебя, конунг.
  -Насколько?
  -Самое малое - вдвое, - Шрам, прищурившись, смотрел на меня. Нет, этот игрок только с виду - громадный дурак...
  -Техника?
  -Три вертушки и поезд.
   Я подошел к сейфу, набрал код замка.
   За железной дверцей - горка белых пакетиков. Мое плечо обожгло горячим дыханьем, я обернулся - глаза склонившегося Шрама жадно засверкали.
  -Неплохой у тебя запасец, конунг.
  -Убери рыло.
  Он отстранился. Я запер сейф, протянул игроку пакетик.
  Шрам схватил дурь дрожащими руками, тут же надорвал целлофан, всыпал порошок в огромные ноздри. Шумно втянул воздух.
  -Убирайся, - поморщился я.
  -Прости, конунг, - пробормотал Шрам, облизывая пустой пакетик синим языком.
   Как только он притворил за собой дверь вагона, я прилег на накрытую шкурой твари кровать.
  Информация Шрама была неожиданной.
  Мой отряд направлялся в Тверь для проведения зачистки, а не для битвы с питерами. Да и не слышал я, чтобы когда-нибудь стрелки - москвиты нос к носу сталкивались с питерами... Кажется, Христо упоминал, что когда-то к Отцу Никодиму приезжал из Питера Отец Афанасий. Но откуда Христо мог знать наверняка? Он возрожденец, а не стрелок.
   Операция в Ярославле основательно пощипала отряд: тамошние игроки здорово метали заточки. Я не готов к столкновению с питерами. И УАМР ничего не говорит на этот счет...
   Так что, поворачивать обратно?
  "Шанс обязательно выпадет - главное, не упустить его", - женский голос. На мгновение я будто наяву увидел ее, вспомнил запах волос, наивные, неосуществимые мечты, которые я начертал на флаге своей души и тайно понес через Русские Джунгли. Серебристая Рыбка, плыви...
   -Значит, шанс, - прошептал я, глядя, как в печи мечется огонь.
   Решение было принято. Чтобы не терзаться понапрасну новыми сомнениями, я поднялся с постели, снял с гвоздя зеленую куртку с нашивкой на рукаве в виде серпика луны.
   Серпик луны сверкал и на холодном небе, но смотрел он в другую сторону. Джунгли шумели, где-то выла тварь. Там же бродит Шрам, а может, забрался на дерево и уснул, - улетел в лживо-прекрасный сон. Интересно, что он видит под дурью? Что прекрасно для Шрама? Зеленая долина, пересеченная голубой речушкой, вытекающей, кажется, из самого неба? Едва ли. Красивая женщина? Это уж точно - нет. Скорее всего, он видит себя не Шрамом, а кем-то другим. Может быть, конунгом.
   Я пошел вдоль поезда. За приоткрытыми дверями вагонов храпели, стонали, ругались вполголоса; из печных труб летели искры - некоторые поднимались выше деревьев и только там, в вышине, гасли.
   В хвосте поезда, на платформе, - вертолет, лопасти свисают чуть не до земли. Единственная вертушка, доверенная моему отряду. Да я особо и не настаивал на большем, полагаясь на пехоту и мощь станкового пулемета.
  Посмотрев на блестящий под луной снег, повернул обратно.
   Из продвагона доносились приглушенные стоны, звуки ударов: эта сволочь, Машенька, опять избивал Николая. Я остановился у двери, едва сдерживаясь, чтоб не вмешаться.
  -Гад, - тонким голосом крикнул Николай и тут же захрипел: должно быть, Машенька схватил его за горло.
   Быстрым шагом я направился к своему вагону: помочь Николаю я не в силах, даром что конунг. В отряде, как и в Джунглях, - каждый сам за себя.
   Отворив дверь, я замер: в мое краткое отсутствие кто-то побывал в вагоне.
   Сердце гадко заныло: на месте сейфа раскуроченные доски с хищно торчащими гвоздями - похоже, сейф отодрали от пола одним рывком.
  -Шрам! Е...ть его душу, это Шрам!
  
   Поднимать общую тревогу я не решился, хотя соблазн был.
  Переоценить потерю невозможно: без кокаина отряд неуправляем. Каждое удачное действие, каждое попадание в цель должно оплачиваться дозой - таков неписаный закон. Кокаин - бог и демон отряда, мерило всего и вся...
  
  Несколько темных фигур маячили передо мной в поднимаемой ветром снежной свистопляске. Стрелки, вырванные приказом из жарко натопленных вагонов, свирепо матерились, то и дело посылая в "молоко" очереди из автоматов.
  -Хер мы его найдем, - грубый голос справа от меня, кажется, Осама. - Вспорхнул, гнида, на дерево.
  -Смотри, а то сядет на шею - простужено отозвался кто-то.
  -Прекратить трёп, - крикнул я, отгораживаясь от слепящего снега воротником куртки.
  Черт подери, какой ветрище, даже здесь, в лесу, продувает. Шрам, будь он неладен. Впрочем, и сам молодец - угораздило же не запереть вагон с кокаином...
   -Конунг!
   Я побежал на голос, придерживая автомат у бедра. Ноги утопали в снегу, деревья, баюкая, раскачивали черноту ночи.
   -Сюда, конунг, - облепленный снегом силуэт возник передо мной.
   -Ты, Николай?- я узнал слабосильного, нерасторопного работника продвагона. Узнав, удивился: на зов положено явиться Машеньке.
  -Конунг?
  -Да?
  -Посмотри.
   В голосе Николая звенело торжество. И было отчего.
  На дне кустистой ложбинки, распластав руки и ноги, навзничь лежал Шрам. Неподалеку от его головы чернел сейф.
   Я бросился со склона по сугробам, проваливаясь по колено.
   На сейфе вмятины от яростных ударов, но дверца цела. Этому ублюдку не удалось добраться до моего кокаина.
   Я выругался, пнув лохматую голову Шрама. Кожица на виске лопнула, закапала кровь. Игрок застонал, но не очнулся, и глаза его остались все такими же застывшими.
   -Молодчага, Николай. Дурь заработал.
   Я вытер лоб комком снега.
  -Где запропастились эти долб..бы? Ну-ка, свистни.
   Николай не торопился снять с шеи алюминиевый свисток и созвать группу.
  -Слышишь ты?
   Он вдруг заговорил - прерывающимся зябким голосом.
  -Конунг, мне не нужна дурь. Я, это самое, хотел бы... Ну... уволиться из продвагона.
   Я посмотрел в лицо Николая - ни синяка, ни кровоподтека. Машенька умеет бить так, что следы побоев видны лишь жертве.
  -Хорошо, я подумаю, - выдавил я. - Свисти!
   Николай поднес к губам свисток.
   Спустя какое-то время шесть облепленных снегом фигур - Осама, Надим, Джон, Киряк, Сергей, Якши - спустились с разных сторон в ложбинку.
  -Где вы шляетесь, мать вашу?
  -Заплутали, конунг, - равнодушным голосом ответил за всех Киряк, растирая снегом красную рожу и с интересом косясь на Шрама.
  -Пока вы плутали, Николай заработал дурь.
  -Кастрат?- недоверчиво хмыкнул Осама. - Охуеть.
   Стрелки, включая и Николая, заржали.
   Горло Шрама выплеснуло сдавленный крик, игрок засучил вдруг руками-ногами, словно младенец.
   -Возвращается, конунг, - доложил Якши.
   -Вижу.
   Шрам возвращался, поскуливая и клацая зубами, - за мгновения неземного блаженства расплачивался мучением.
   Мало-помалу глаза игрока обрели подобие мысли. Шрам сел.
   -Мудак, - не выдержал Осама.
   Приклад врезался Шраму в подбородок - тот словно не почувствовал, и вдруг рассмеялся, вызвав ярость у Осамы. Приклад замелькал в морозном воздухе, описывая равные полукружья. Шрам и не думал защищаться.
   Осама утомился и отступил, кивнув Джону: "Теперь ты".
   Шрам смотрел на меня.
   Стрелки по очереди избивали его, соревнуясь в силе, а Шрам все смотрел на меня.
   Удар Осамы опрокинул игрока навзничь.
   -Ну-ка, - Осама ленивым жестом уткнул дуло автомата в шею Шрама.
   -Стой!
   Осама уставился на меня.
  -Он вор.
  -Сказано - стой, - отчеканил я, ленивым жестом сбивая наледь с серпика луны на рукаве. - Убери автомат и бери сейф. Вы все, помогите ему!
   Стрелки поволокли сейф к заносимому снегом поезду. Чувствуя себя разбитым, я побрел следом.
   Шрам остался лежать на дне ложбинки.
  
   Над поездом клубился пар. Стрелки, переругиваясь и кряхтя, покидали натопленные вагоны.
   -Ну и морозище, - проговорил Белка, стрелок-альбинос, которого командование навязало мне в адъютанты. Отбежав в сторону, он стал мочиться, выжигая в сугробе желтую пещеру.
  -Белка, хрен не отморозь, - крикнули из толпы, тут же грохнувшей смехом.
  -А ты че так за мой хрен беспокоишься, Джон?- Белка, лыбясь, натянул штаны.
  -Довольно ржать,- морщась от гуда в висках, сказал я.- Белка, давай построение.
  -Слушаюсь, конунг. Стро-о-йсь!
   Луженая глотка. Лесное эхо многократно повторило приказ. Стрелки вытянулись в неровный ряд. Двадцать девять человек, двадцать девять комплектов хаки, двадцать девять АКМ, двадцать девять пар глаз, горящих предвкушением бойни. Нет, только двадцать восемь горящих пар глаз. Я остановился напротив Николая, глаза которого просто смотрели на меня, в них таилась тусклая мольба.
  -Два шага вперед.
   Николай повиновался.
  -Конунг?
  -Ты переводишься из продвагона в первый.
  -Так точно,- голос Николая едва заметно дрогнул. Он вернулся в строй, в котором зашумело: "Кастрата - в первый".
  Опасаясь, что шум увеличится, я кивнул Белке:
  "Раздавай!".
   Жестяная коробка заставила отряд на время позабыть обо всем. Драгоценные пакетики с белоснежным порошком замелькали в заскорузлых пальцах.
   -Слава конунгу!- громыхнуло над лесом.
   Я повернулся и побрел к локомотиву, обходя желтые ледники, выросшие за одну ночевку поезда. Слава конунгу. Чтобы бы вы орали, если б ночью Николай не нашел в Джунглях Шрама?
  -Спасибо, конунг.
   За моей спиной - дыхание сбивчивое. Тебе спасибо, Николай.
  
   Я вскочил на ступеньку локомотива.
   В кабине машиниста - запах концентрата, тварки, поджаренных при сушке валенок.
  -Олегыч?
  -Кого там?- заспанный, недовольный голос. Щелкнув, включился генератор, под потолком вспыхнула красная спираль лампочки.
   Машинист лежал на кровати, втиснутой в узкую щель между двигателем и печкой. Увидев меня, он откинул в сторону рваную телогрейку, обнажив ноги с желтыми ступнями и грязными толстыми ногтями.
  -Конунг? Чтой-то рано.
  -Где там рано, Олегыч, - уже построение прошло.
   Охнув, Олегыч сел, суетливо натянул валенки и бросился к печке. Погремев заслонкой, достал закопченный котелок.
  -Олегыч, время!
  -Минуту, конунг,- стуча ложкой, отозвался машинист, - на пустой желудок жизнь не мила. Счас, поем, тронемся.
   Я сделал строгое лицо и покинул кабину.
  
   Поезд протяжно взвыл. В форточку под самым потолком ворвался снежный вихрь.
  Печка загудела, выплюнув на пол несколько угольков. Сгорбленная спина сидящего у печки человека пришла в движение, рука потянулась к щипцам.
   Жарковато - я привык к прохладе, но одергивать Николая не хотелось. Пусть старается.
   Я отхлебнул кипятка, надкусил сухарь.
   Николай заскрежетал заслонкой.
  -Протопил?
  -Да, конунг.
  -Не угорим?
  -Обижаешь, конунг,- лицо Николая порозовело.
   Чудно встретить в Джунглях человека, способного смутиться от пустяка.
  -Присядь, - я кивнул на стоящее у стола полено.
  -Конунг?
  -Садись.
   Николай неловко примостился за столом.
  -Держи тварки, Николай.
   Стрелок отшатнулся от протянутой руки.
  -Слушай, - поморщился я. - Ты сам просил перевести тебя из продвагона, разве нет? Или желаешь обратно к Машеньке?
   Николай взял тварку тонкой рукой.
  -Спасибо, конунг.
  Ну, то-то же.
  
   Что сверкает в головах игроков, которых холод и ожидание терзают на Поляне сильнее стаи свирепых тварей, когда, завидев в снежном мареве набыченную голову локомотива, вдруг понимают, что это не спасительный Последний Поезд, а транспорт стрелков?
  Скорее всего, ими просто завладевает страх. Страх за Теплую Птицу.
  Ни голод, ни холод, ни ядовитая вода, ни твари не отняли у игроков любви к Теплой Птице; и страх за то, что отличает живую тварь от камня, заставляет их метаться по Поляне. Продираться через хищный кустарник в Джунгли - прочь! Вы-жить!
  
   Олегыч, как и положено, начал сбрасывать скорость заблаговременно, так, чтобы поезд остановился как можно ближе к Поляне.
   Командир зачгруппы Самир, крупный стрелок с клокастой бородой и блестящими злыми глазами, поприветствовал меня кивком головы.
   Я закрыл за собой дверь, связывающую первый вагон с вагоном группы зачистки. Здесь удушливо воняло портянками (вон, развешены у печки); на стене - большая перепачканная фотография голой девки, в углу - бак для мочи.
   Бойцы - Осама, Богдан, Сергей, Джон - нестройно протянули:
  -Слава конунгу.
   Никто не удивился моему приходу, совсем не обязательному. Зачгруппа - стрелки матерые, не нуждающиеся в напутствии конунга.
   Самир сел на кровать и принялся зашнуровывать ботинок.
   Сергей вертел в руках автомат, Джон подкреплялся тваркой. Богдан, белобрысый стрелок с оторванным ухом, сжимал и разжимал кулаки.
  -Что, Ухо, не терпится диким глотки порвать? - обнажив черные зубы, спросил Осама.
  -Не терпится, - хохотнул Богдан.
  -Знаю я, отчего ему не терпится, - вставил Сергей, отрываясь от оружия. -
  Надеется, что на Поляне найдется что-нибудь получше этого.
   Он кивнул на фотографию голой самки на стене.
  -А то тебе не надоело дрочить,- ухмыльнулся Богдан.
   Стрелки засмеялись, кто громче, кто тише.
  -Заткнитесь.
   Самир поднялся. Мощный торс закован в куртку цвета хаки, взгляд из-под шлема цепок и суров, автомат висит так, что ясно: когда надо, мгновенно соскользнет с плеча.
   -Зачгруппа готова, конунг.
   Сейчас я скажу это. Иначе, зачем я пришел сюда?
   Самир смотрел на меня. Скрежет колес вызвал неприятный холодок в деснах.
   Если я отдам приказ не убивать диких на Поляне, в отряде начнется брожение, которое не вытравить кокаином... Убийство для стрелков - тот же кокаин.
  -Поезд стоит, конунг, - сообщил Самир.
  -На выход.
  
  Я смотрел, как стрелки выпрыгивают на рыхлый снег, как мечутся в лесу смутные тени: прочь! Жить!
   Когда послышались первые автоматные очереди, я повернулся к двери.
   Скоро должен придти с докладом Самир...
  
  
   2
  
  
   КОСТЕР
  
  
   В вагон постучались.
   Николай, даром что храпел на соломенном тюфяке в углу, мигом вскочил, откинул задвижку.
   Самир. Лицо красное от мороза, на плечах - снег; дышит тяжело, в глазах - огоньки непрошедшего возбуждения. Того особого возбуждения, что испытывает лишь охотник за человеком.
  -Конунг, зачистка прошла успешно.
  Кто бы сомневался?
  -Сколько, Самир?
  -Двенадцать диких.
   Двенадцать! Многовато...
  -Спасибо, Самир, - я отвернулся, давая понять, что доклад окончен.
   Но стрелок не торопился покинуть вагон.
  -Конунг, бойцы ...
  -Самир? - я взглянул на стрелка.
  -Конунг, бойцы просят...
  -Что? - подчиняясь неведомому порыву, я вскочил, глядя в темные, с желтыми точками глаза. - Что просят бойцы?
   Самир отвел взгляд, проговорил:
  -Удвоить дозу.
  Злость овладела мной.
  -Удвоить дозу, ядри твою душу? За что? За то, что ты выполнил свою работу?
  -Но конунг...
  -Вон!
   Пятясь, Самир покинул вагон. Я опустился на стул. Рука нащупала нож и с силой вогнала в столешницу.
  -Сволочь.
  Я тщетно пытался вытащить нож, застрявший в плотной доске. Подняв глаза, увидел окаменевшее от страха лицо Николая.
   -Привыкай жить с конунгом.
   Истопник вздрогнул, теребя в руках кусок бересты.
  
  
   Свечерело.
  Поглазеть на костер собралось немного бойцов, большинство предпочло теплые вагоны и горячий концентрат. Поезд замер у Поляны, бледная луна посеребрила кроны деревьев.
  Я подумал о той, что осталась далеко позади, но вместе с тем, будет со мной до конца. Шум Джунглей зазвучал приглушенно. Стало дико и жутко: рядом со мной темнела горка убитых.
   "Трупы во избежание увеличения популяции тварей, надлежит сжигать вместе с одеждой".
   Приказ за номером 12 инструктивного приложения "Конунг" к Уставу Армии Московской Резервации (УАМР) строго обязателен для исполнения.
   -Старуха пыталась на дерево взлезть, - неторопливая речь Богдана, рассказывающего стрелкам о зачистке, оттеняла мои мысли. - Только тощими крюками за кору хер удержишься. Я ее пригвоздил к дереву, целую обойму в спину всадил. А она, прикиньте, лежит на снегу и на меня так смотрит, и шевелит, б...дь, руками. Сука! Я ей - в башку...
  -Осама или кто там, - крикнул я.- Начинайте.
   Темная фигура с канистрой направилась к горке.
   Выплеснулась жидкость, запахло бензином. Потом кто-то чиркнул спичкой.
   Взметнувшееся к небу пламя озарило Поляну, стрелков, поезд. Стрелки торжествующе завопили.
  Огонь плясал на трупах; отчетливо виднелись головы, ноги, руки, туловища, трещали волосы, плавился снег.
   Точно завороженный, я внезапно шагнул вперед, к костру. Из огненного чрева на меня глядело лицо старухи, оно показалось мне знакомым. Черные от копоти губы изгибаются и зовут: "Иди ко мне, и мне станет легче, раздели со мной мою боль". И я сделал еще один шаг.
   Сильные руки сжали мои плечи; рывок назад.
  Я увидел перед собой перекошенное лицо командира зачгруппы.
   -Что ты, ядри твою мать, делаешь, конунг? Поджариться захотел?
  
   В вагоне я прилег на кровать. В груди - пустота. В ноздрях - запах костра. Меня вырвало.
   Мало-помалу боль в голове отступила. Я увидел старательную спину Николая, вытирающего с пола блевотину.
   -Я сам.
  -Это моя работа, конунг, - во взгляде Николая любопытство вперемешку с тревогой: не ожидал, что конунг может проявить слабость?
   Преодолевая ломоту в теле, я поднялся.
  -Зачем ты, конунг?
  -К черту.
   Я подошел к сейфу.
  Скрипнув, металлическая дверца явила горку белых пакетиков. Я просунул руку в щель между горкой и крышкой сейфа и выудил зеленую бутылку с удлиненным горлом, заткнутую огрызком свечи.
   Присел к столу.
   Я знал, что по крышам вагонов, перебегая с одного на другой, змеятся снежные вихри, что многие стрелки спят, а те, кто не спит, играют в потрепанные грязные карты либо дерутся за место у печки. Кто-то грызет тварку, кто-то в сотый раз перебирает и смазывает АКМ, кто-то дрочит, кто-то скрипит зубами; кого-то мучает болезнь, кого-то ломка. Мне нет до них дела, даром, что я несу за отряд ответственность перед Лорд-мэром...
  -Николай! Брось тряпку и садись.
   Не говоря ни слова, Николай подошел и опустился на полено напротив меня.
  Я наполнил две жестяные кружки зеленкой. Одну протянул Николаю, из другой, не поднимая головы, отхлебнул.
  В носу сразу засвербело, и чтобы не закашляться раньше времени, я закинул подбородок и вылил в рот пойло. Глаза едва не выпрыгнули из глазниц прямо на стол; я нащупал дрожащей рукой кусок тварки, и принялся работать челюстями. Убийственная горечь зеленки сменилось теплотой, разливающейся по телу, точно река по весне.
   -Хорошо, - крякнул я, с удовольствием отметив пустую кружку в руке Николая, его покрасневшее лицо и заблестевшие глаза. Не давая рассеяться теплу, я наполнил кружки по новой. Зеленка уже не так жгла горло, в животе и груди становилось все теплее.
  -Вещь, - слегка заикаясь, проговорил Николай, кивнув на опустевшую бутылку. - Где достал, конунг?
  -Украл, - я засмеялся.
  Размахнулся и метнул бутылку, метя в приоткрытое окно. Ударившись о стену, бутылка разбилась, забрызгав пол мелкими зелеными осколками.
  -П-подберу, к-конунг, - Николай потянулся к тряпке, но я успел перехватить его руку.
  -Оставь, Коля. И называй меня Ахматом.
  -Хорошо, Ахмат.
  -Так-то лучше. Ну, рассказывай.
  -Что рассказывать, конунг ... э, Ахмат?
  - Как тебе у меня? ... Хотя нет, п-погоди. Давай, что ли, песню...
   Николай неловко улыбнулся.
  -Что, не знаешь песен?
  -Не знаю, конунг.
  -А эту... Что-то бье -о-тся живое и в ка-амне...
  -Не знаю.
   Николай смутился так, словно петь песни должен каждый стрелок.
   -Ну лады, слушай...
   Что-то бьется живое и в камне,
   Перестаньте его дробить!
   Может быть, это чье-то сердце,
   И оно умеет любить.
   Может быть, непорочная дева,
   Здесь, рыдая, упала в жнивье,
   От предательства окаменело,
   Но не умерло сердце ее.
   Я с сожалением перевернул кружку вверх дном, несколько прозрачных капель упали на стол. Что за дела? С каких пор зеленка стала прозрачной? Подняв голову, я понял, что это вовсе не зеленка. По впалым, сероватым щекам Николая бежали слезы, задерживаясь в складках кожи, срываясь с подбородка.
  -Ты чего, Николай?
   Он пробормотал что-то. Отвернулся.
  -Николай?
  -Это все твоя песня, конунг, - бесцветным голосом откликнулся истопник и тут его, как недавно в лесу, над телом Шрама, понесло.
  Он говорил, задыхаясь, коверкая слова, говорил сбивчиво, стремясь скорее, как можно скорее вытеснить из груди ту муку, что терзала его. Я слушал, плохо соображая поначалу, о чем говорит этот тонкошеий стрелок. Медленно, но верно, через хмель и толстокожесть, - смысл его слов дошел до меня, заставив содрогнуться. В отряде, под самым моим носом Машенька пользовался Николаем, как женщиной.
  
  
  Метель. В воздухе - удушливый запах горелого мяса; на месте костра - куча пепла, в центре которой время от времени возникают красноватые язычки.
   Поезд притих, из печных труб не сыплются искры, а поднимается ровными столбиками сизый дымок.
   -Что ты задумал, конунг? - голос Николая послышался из-за спины.
  -Заткнись.
   Этот сопляк уже, похоже, наложил в штаны. Если бы не зеленка, я, возможно, так и не узнал бы о происходящем в моем отряде. Мне захотелось повернуться и разбить Николаю нос, но я лишь ускорил шаг.
   Продвагон темен и тих, как преисподняя. Я стукнул по дощатой двери кулаком.
   -Кто? - голос Машеньки сонный и злой.
   Не отвечая, я постучал снова.
  -Я сейчас тебе по башке постучу.
   Начальник продвагона появился в дверном проеме, тускло освещенный огнем печки. Я ударил по заспанной роже кулаком, вложив в удар всю силу, на которую способен. Машенька спиной упал в вагон, что-то загремело, должно быть, опрокинулись коробки с пайками. Я вошел, пропустил Николая, закрыл дверь.
   -Конунг? - прохрипел Машенька, держась за разбитый рот. Между пальцами показались темные струйки. Он осоловело таращился, еще не понимая, что происходит.
  Мало-помалу его взгляд очистился, изумление сменила звериная настороженность.
  -Ты ох.ел, конунг?
  -Мразь.
   Ярость прорвала плотину. Не видя ничего вокруг, я сшиб Машеньку с ног и принялся избивать, не давая отчета, куда именно попадают носы кованых ботинок.
   -Конунг, прекрати, - крик Николая донесся до меня из-за границы моей ярости.
   Машенька лежал на полу лицом в потолок, в окружении коробок с пайками, рот его пузырился красным. На черепе кожа рассечена, показалась кость, спутанные черные волосы запеклись кровью.
   -Возьми, - я достал из-за пояса и протянул Николаю нож.
   Он отшатнулся.
  -Чего же ты, Николай? Прикончи его, ведь он мучил тебя.
  -Спрячь нож, конунг, - пробормотал Николай.
  -Уверен?
  -Спрячь.
   Я сунул нож за пояс.
  -Тогда пойдем отсюда.
   Однако прежде чем мы покинули вагон, Николай задержался над своим мучителем, плюнул ему в лицо.
  -Сволочь, - процедил сквозь зубы.
   3
  
   КАСТРАТ
  
   До Твери остался один перегон, и я приказал Олегычу слишком не усердствовать: питеры могли взорвать мост, либо раскурочить железнодорожное полотно.
   Стрелки, уже предупрежденные, что в Твери нас ждет отнюдь не зачистка, сидели по вагонам нахохленные, злые, полные нехороших предчувствий. Мои слова о том, что у каждого есть возможность стать героем, первым москвитом, схлестнувшимся с питерами, не возымели действия. Самир буркнул в моем присутствии: "Конунгу известен рецепт нашей смерти". Я предпочел сделать вид, что ничего не услышал.
   Я не мог ни в чем винить бойцов, так как ощущение, что мой поезд идет в никуда, не покидало меня, и это несмотря на то, что план внезапной блокировки противника на развалинах города, уничтожения техники, сформировался в моей голове и нельзя сказать, чтобы он был плохим. Но одно дело, - план, другое - его воплощение. Уж очень густыми красками описывал Шрам силу питеров. Да, Шрам. Что же с ним сталось? Неужели его сожрали твари? Удастся ли найти другого осведомителя?
   -Николай, ты помнишь Шрама?
   Истопник возился у печки, пытаясь всунуть в узкое отверстие толстое полено. Мы с ним, даром, что жили в одной теплушке, разговаривали мало, и каждый раз Николай вздрагивал от звука моего голоса. Вздрогнул он и сейчас, как мне показалось, несколько резче, чем обычно.
  -Помню, Ахмат.
   Николай, наконец, управился с поленом.
  -А почему ты спросил, конунг?
  -Почему? Даже не знаю...
   Просто не было бы Шрама, и отряд на полных, вовсю раздуваемых Олегычем, парах несся бы к верной гибели. А так... Поборемся. Пожалуй, я погорячился, натравив на следопыта зачгруппу, но сделанного не воротишь, как небу не вернуть летящий к земле снег.
   После зачистки в Ярославле и срочного направления в Тверь прошло семь дней. Всего неделя, а как много вместила она в себя - и черепаший ход поезда, и бесконечные, выматывающие душу остановки, и потасовки томящихся без дела бойцов, и выходку Шрама, и стычки с Самиром и Машенькой, и костер... Нет, не неделя прошла, а вечность - глубокая, серая, беспокойная. Я, конечно, не сдюжил бы, если б во сне не слышал твой тихий голос и, - Серебристой Рыбкой - не плавал в зеленых глазах. Милая! Когда я вновь увижу тебя? И увижу ли?
  
   Олегыч остановил состав неподалеку от моста, под которым, лениво обтекая белые островки, разлеглась река.
  Саперы плелись по мосту, проверяя металлоискателями каждую шпалу. Тверь-зверь близко, уже обдает ледяным дыханьем.
   Надеюсь, питеры не ждут нас, вернее, я почти уверен в этом. Проведя успешную зачистку, они, скорее всего, до сих пор празднуют, отмечая ее, и не думаю, что кокаина у них меньше, чем у москвитов. Неожиданность - наш главный, и, пожалуй, единственный козырь.
   Стрелки отпиливали посеребренные лапы елей и укрепляли их на крышах и стенках вагонов. Затем - накидывали снег. Поезд уже походил на гигантский, продолговатый сугроб.
   Ко мне подошел начальник саперной бригады.
   -Путь чист, конунг.
   Я кивнул, отошел в сторону, помочился на желтый снег и коротко бросил:
  -По вагонам.
   Кто-то рядом подхватил.
  -По ва-го-на-аам!
   Стрелки принялись по очереди сдавать пилы начальнику хозвагона. Каждый стремился поскорее шмыгнуть в теплушку, отчего возникали толкотня и ругань. В толпе я мельком увидел лицо Машеньки, - все в сиреневых кровоподтеках и ссадинах. Черные глаза стреляли злобой.
  Я отвернулся и зашагал к своему вагону.
  
   Поезд вполз в город.
  Я сидел с Олегычем в кабине машиниста. Мертвые здания, точно гнилые зубы, торчали из темной пасти ночи. Кое-где вспыхивали огни - последние прости далеких пожаров. Тверь казалась еще более уродливой и мрачной, чем другие, уже виденные мной мертвые города. У развалин вокзала замерли составы, грузовые и пассажирские. В пассажирских - я не сомневался - на нижних, верхних полках, за столиками у окон, - скелеты бывших: женщин, мужчин, детей.
   На карте это место обозначено как "нулевой район".
   Скрежеща, поезд остановился. Олегыч повернулся ко мне, вытирая засаленным рукавом вспотевшее лицо.
  -Приехали, конунг.
   Вокруг - ночь. Привыкшее к реву мотора ухо отказывалось воспринимать тишину. Казалось, кто-то идет по шпалам к носу локомотива и вот-вот постучится в лобовое стекло.
  -Конунг, есть будешь?
  -А?
  -Не желаешь, спрашиваю, пожрать со мной?
  -Нет, Олегыч.
   Машинист пожал плечами, выбрался из продавленного кресла, и, слегка пошатываясь, побрел по узкому проходу машинного отсека в свою каморку. Там загорелся свет и послышался стук кастрюльной крышки. Странный человек, он еще может думать о еде... Впрочем, его работа на данном этапе завершена, Олегыч может расслабиться. Моя же только начинается и, откровенно сказать, я предпочел бы достать с неба луну, нежели заниматься этой работой.
  
  Отряд продвигался по Нулевому району.
   Замаскированный поезд остался позади под надзором Олегыча и пулеметчика. При дневном свете Нулевой район производил не такое гнетущее впечатление, как ночью.
   Снег блестел на солнце, поросшие кустарником здания порождали мысль о том, как здесь было раньше. Дома невысокие, двух либо трехэтажные, значит, их жители хорошо знали друг друга, может быть, даже ходили в гости по-соседски. Под развешенным бельем, белоснежными простынями и наволочками, стучали костяшки домино. Дети с криками гоняли мяч по пыльной площадке между качелями и стиркой. Дядя Семен кричал из окна "Вот я вам!", когда мяч громко ударял по стоящему во дворе "жигуленку". На лавочке у подъезда, как седые мойры, сидели старушки...
   -Аа!
   Прямо на меня из дверного проема выскочил игрок. Я успел разглядеть всклокоченные седые волосы. Заточка со свистом пролетела в считанных сантиметрах от моей щеки. Позади кто-то вскрикнул.
  Я не успел вскинуть автомат. Зато успел кто-то за моей спиной.
  Свинец взрезал лохмотья на теле игрока; он завалился на спину и замер.
  -Конунг, ты не ранен? - испуганный крик. Кажется, Белка.
   Я обернулся. На лице Белки - страх.
  Он держал автомат наизготовку; еще несколько бойцов целились в распластанное на снегу тело.
   -Опустите.
   Стрелки подчинились.
  -Ты в порядке, конунг?
   Я кивнул, вспоминая просвистевшую у щеки заточку и короткий, почти болезненный вскрик.
  -Кого зацепило?
  -Кастрата.
   Николай лежал на спине, раскинув руки. Заточка вошла чуть пониже шеи, в ключичную впадину прямо над правым плечом. Автомат Николая валялся у его головы, надавливая прикладом на висок. Я отбросил оружие в сторону, в сугроб.
  -Николай.
   Глаза истопника приоткрылись. Губы дрогнули.
  -Ахмат.
  Я наклонился.
  -Он... здесь...
  -Что?
   Розовая пена, поднимающаяся ко рту по горлу Николая, не позволила ему договорить. Судорога сотрясла хлипкое тело, он затих.
   Незаметным движением я закрыл стекленеющие глаза истопника и поднялся.
   4
  
   ЧП
  
   Параграф восемь инструктивного приложения к УАМР имеет название "Лагерь стрелков". Здесь четко описано, как надлежит организовывать дислокацию отряда в условиях враждебной территории, какой глубины вырыть окопы, сколько мешков песка необходимо водрузить перед пулеметной командой и какой формы предпочтительнее делать бойницы. Я не в первый раз убеждаюсь, что человек, сочинивший инструкцию, звезд с неба не хватал. Даже львиная доза кокаина не заставит уставших стрелков взяться за лопаты и колупать промерзлую землю; а где автор инструкции видел в мертвых городах мешки с песком, известно ему одному. Скорее всего, он просто не бывал в мертвых городах.
   На серой стене одноэтажного здания сохранилась ржавая табличка с едва различимыми буквами: "Ул. Пролетарская, д. 13". На одну ночь - это адрес моего отряда.
   Бойцы укладывались вповалку на трухлявый пол барака. Без возни, без ругани - это место не располагало к шуму. Кое-кто, достав паек, жевал тварку, но большинство стрелков уснуло, едва их головы коснулись пахнущего плесенью дерева.
   Мне не спалось. Я сидел, прислонившись спиной к холодной стене. Вездесущая луна высвечивала лежащих на полу людей. На стенах сохранились рисунки и надписи бывших, значит, барак был оставлен еще до Джунглей.
  Одна надпись неожиданно привлекла мое внимание. "Николай, я тебя люблю. Лариса", - накарябано чем-то красным. Конечно, я знал, что девушки, оставившей эту надпись, давно нет, и Николай, это вовсе не тот Николай, чье тело осталось на снегу Нулевого района; но словно кто-то подмигнул, и узел в душе ослаб, - быть может, жизнь моего истопника и не была столь беспросветна, как казалась. Может быть, кто-то любил его.
   Далекий стрекот заставил меня вскочить. Точно мошка, по лицу луны промелькнул вертолет и скрылся в рванине облаков. Питеры. Шрам не соврал.
   Стараясь не отдавить руки спящим бойцам, я опустился на свое место. Нужен отдых. Возможно, завтра будет бой.
   "Спать, немедленно спать".
   Голова, не смея ослушаться приказа, упала на грудь.
  
   К построению я вышел позже других, чувствуя себя бодро. Стрелки, переругиваясь, составили неровную цепочку. Впоследствии я часто мысленно возвращался в тот миг, пытаясь вспомнить, было ли накануне тревожное предчувствие, и всегда вынужден был признаться - нет, не было.
   Стрелки повернулись ко мне. У кого-то в глазах страх, у кого-то настороженность, у некоторых - злорадство. Но настоящий укол беспокойства я ощутил, увидев испуганное, покрытое испариной лицо адъютанта, спешившего ко мне.
   -Конунг, - выкрикнул Белка.- Самир и Машенька пропали.
  -Что значит пропали?
  -Ну, не вышли на построение. Их вообще нигде нет, конунг.
   "К ЧП относятся случаи ненадлежащего исполнения своих обязанностей, игнорирования указаний начальника отряда, употребления оружия и продовольствия не по назначению, прямого неповиновения. Эти случаи караются на усмотрение конунга, но не ниже средней категории наказаний (арест, увечье и прочее). Случаи дезертирства, саботажа и перехода на сторону противника: за подобные нарушения Устава - немедленная ликвидация".
  Сохранение каменного выражения лица стоило мне немалого усилия.
   Похоже, это Череп, Чрезвычайное Происшествие, - последний пункт инструктивного приложения к УАМР, пункт, которого страшатся все конунги.
   Белка испуганно заглядывал мне в лицо.
  -Может быть, - я кашлянул, - они от страху срут где-то под кустом?
  Утопающий цепляется за соломинку.
  -Мы все обыскали, конунг, - подал голос начальник саперной бригады.
  Обломилась соломинка.
   Самир и Машенька.... Первый считает, что я никчемный конунг и что куртка с серпиком луны на рукаве по праву принадлежит ему. Второй ненавидит меня за Николая. Итак, что же это? Ненадлежащее исполнение обязанностей, прямое неповиновение, дезертирство, саботаж, переход на сторону противника? А ну, как все сразу?
   Подул ветер, покрытые быльем бараки негромко завыли.
  -Это проклятый город, - прошептал Киряк.
   Ну вот, уже и паникер объявился.
   Шагнув к Киряку, я с размаху влепил кулаком по красной перепуганной роже. Киряк не отшатнулся, не вытирая показавшуюся на губах кровь, пробасил:
  -Спасибо, конунг.
   Стряхнув с кулака красные сопли, я повернулся к Белке.
  -Прочесать местность повторно. - (" Кара за нарушение Устава - немедленная ликвидация"), - И еще: при обнаружении нарушителей - стрелять на поражение.
   Цепочка бойцов покачнулась, по лицам скользнули тени.
  -Всем ясен приказ? - крикнул Белка. - За дело.
   Стрелки разбрелись. Я остался с адъютантом.
  
  "Если приказать отряду спешно оставить привал и следовать за дезертирами по неразведанному периметру, это может вызвать брожение среди стрелков, а возможно, и бунт. Не исключено, что Самир на это и рассчитывает".
   Проглотив подступивший к горлу комок, я сказал Белке:
  -Давай отбой.
   Подняв автомат, адъютант выпустил в морозный воздух короткую очередь.
   Из-за поросших бурьяном разрушенных домов, перевернутых кверху брюхом ржавых автомобилей, разросшихся деревьев стали появляться группы стрелков. Они приближались, держа наперевес автоматы; пять групп, двадцать пять человек - клочковатые бороды, шрамы и ожоги на лицах, свирепые глаза... Мне стало тревожно. Смогу ли я и дальше управлять этими угрюмыми бородачами?
  -Никого, конунг, - сообщил Богдан.
  -Они уж далеко, - мрачно заметил Якши. - Небось, к резервации подбираются.
   Кое-кто несмело засмеялся: меньше всего можно было ожидать, что дезертиры попытаются вернуться к своим, в резервацию, прямо в лапы ОСОБи. Нет, такие поступки не совершаются с бухты-барахты; Череп - это чаще всего обдуманное, выстраданное действо, с ясной целью и тщательной подготовкой. Вот только как я умудрился проморгать его?
   -Молодцы, парни, - кашлянув, сказал я. - Отбой.
   -Слава конунгу, - нестройно протянули стрелки и разбрелись.
   Со мной, как и положено, остался Белка.
   Мы молчали, глядя, как бойцы рассаживаются на обледенелых камнях и кочках, достают из мешков тварку.
   Небо потяжелело, стряхивая на землю крупные хлопья. Кромка Джунглей, видная отсюда, исчезла за снегопадом. Нужно спешить. Погода благоприятствовала нам: укрывшись за стеной пурги, мы сумеем незаметно приблизиться к питерам. Если только...
   -Конунг, - подал голос Белка. - Как думаешь, Самир и Машенька переметнулись к питерам?
   Он что, прочел мои мысли?
  -Я разве говорил это?
  -Я думал...
  -Думать - не твоя забота.
   Белка умолк, ковыряя носком ботинка желтый снег.
  -Как бы то ни было, нужно спешить, - посмотрев на адъютанта, проговорил я. - Завтра с утра, если метель не прекратится, мы выступаем. Оповести бойцов, пусть почистят и смажут оружие. Перед походом все получат дурь.
  
   5
  
   ЗАПАДНЯ
  
   Метель не прекратилась, напротив, над городом нависла сплошная пелена; на месте зданий возникли снежные курганы, кое-где из-под сугробов торчали изломанные черные деревья. Тишина и неподвижность подавляли у стрелков всякое желание переговариваться друг с другом. Двигались плотной цепью по заглохшей дороге вдоль остовов домов, напоминающих рассыпавшиеся от древности гробы; впереди, извиваясь, скользила поземка. Нулевой район остался за спиной.
   Я сжимал левой рукой цевье автомата, вдавив приклад в плечо. Указательный палец правой руки в черной перчатке замер на спусковом крючке. Ствол до поры до времени глядит вниз, но в любую секунду взметнется и выплюнет в воздух свинец. Выстрелят двадцать шесть бойцов, идущих со мной бок о бок.
   -Конунг, - подал голос Белка. - Посмотри-ка.
   О, старый знакомый! Огромная каменная фигура, свернутая на бок исполинской силой, со снежными шапками на голове и плечах, указывала обрубком руки в небо. Я где-то уже видел такой же памятник. Живое божество древнего погибшего мира, гневливое и карающее могучей дланью, точно муравьев со стола, смахнувшее с родной земли людей. Ленин.
   Этот район на карте был обозначен как "Мертвый" и, правда, даже по сравнению с Нулевым производил гнетущее впечатление. Здесь больше ржавых машин и троллейбусов, бетонных столбов, переломленных, как соломинки; ям, наполненных незамерзающей желтоватой жидкостью. Дома в Мертвом районе гораздо выше своих собратьев в Нулевом: шести, семи и даже десятиэтажные коробки с пустыми глазницами окон, выщерблинами и трещинами на громадных, серых и коричневых, телах. Этот мир не порождал видений, не давал возможности и желания представить, как тут было до Дня Гнева; казалось, - здесь испокон веку ветер волнует поросшие бурьяном развалины и таращится на перевернутые кверху брюхом машины мутный зрак солнца.
   Автоматная очередь разорвала тишину. Я обернулся.
   -Кто?
   Мог бы и не спрашивать: Киряк, идущий третьим в левом крыле цепи, еще не успел опустить дымящийся ствол.
   -Какого хера?
   -Конунг, - правая часть лица Киряка нервно подергивалась, глаза расширились; он тяжело дышал, - Там...
   Я повернул голову, куда указывала рука Киряка в грязно-белой перчатке. В одном из верхних окон трехэтажного здания, явно выбивающегося из общей громадности строений Мертвого района, что-то виднелось. Это могло быть что угодно, - треплемый ветром обрывок красных обоев, какая-нибудь тряпка; возможно, уцелевший после зачистки дикий.
   -Киряк, в конец цепи.
  Стрелок, опустив голову, повиновался.
   -Еще раз пальнешь без приказа - ответишь по Уставу.
   Метель усилилась, не давая рассмотреть маячащую в окне находку Киряка. Сердце моё учащенно забилось, во рту появился неприятный привкус.
   Это здание только казалось трехэтажным, на самом деле, трехэтажной была небольшая пристройка, а большая часть строения - в два этажа. Желтая штукатурка осыпалась, обнажив серый потрескавшийся кирпич. К черной пасти входа вела бетонная лестница. Я ступил на нижнюю ступеньку и стал подниматься, зная, что бойцы следуют за мной так же медленно и настороженно. Возможно, как и я, они считают каждую ступеньку. Одна, вторая, третья ... Восемь ступеней.
   Позеленевшая табличка: "Средняя общеобразовательная школа Љ...". Дальше стерто, но и так ясно. То место, где бывшие учили своих детей.
  "Сашка, ты в Devil Port играл? Да? Как на третьем уровне главаря убить? Ну, этого, как его, Вельзевула? Я пробовал, не получается... Слушай, приди ко мне в субботу, а? Вместе пройдем...".
   Широкая зала с высокими окнами полна маленьких человеческих скелетов: пустые глазницы, обугленные разноцветные волосы, обрывки одежды на белоснежных костях. Они лежали на полу, сидели, прислонившись к стенам. У высокой кадки с черным деревом, положив друг другу на плечи руки, стояли двое. Именно стояли, и бог весть, что поддерживало их.
  "Так ты придешь, Саш? - Конечно, приду. - Здоровско! Я попрошу маму, чтоб купила пиццу!".
  В конце залы виднелась узкая лестница с зелеными металлическими перилами.
  -К лестнице, - приказал я и двинулся первым, старательно обходя останки учеников.
  Треск ломаемой под суровой подошвой кости сух и неприятен. Не иначе, неуклюжий олух Киряк. До боли сжав челюсти, я не обернулся, и, достигнув лестницы, стал подниматься по истертым детскими ногами ступенькам. Сердце нещадно билось, неизвестность и нехорошее предчувствие томили, заставляя ускорять шаги. На третий этаж я вбежал, громко стуча по ступеням подметками.
  Это был недлинный узкий коридор с несколькими дверными проемами; стена до середины покрыта облупившейся темно - зеленой краской, оставшаяся часть стены, вместе с потолком, - в обросшей плесенью побелке. Надо полагать, здесь находились классы, например, кабинет биологии... Но, дьявол с ним, с кабинетом. Где здесь окно, смотрящее на улицу?
  Не давая себе передышки, я вбежал в дверной проем ближайшего кабинета и замер, точно натолкнувшись на невидимую стену.
  -Е... мою душу, - послышалось за спиной.
   Бойцы друг за другом входили в кабинет, и здесь становилось тесновато.
  -Что это конунг? - шепнул Белка.
  А то ты не видишь: у окна, так, чтобы было видно с улицы, подвешены за руки к потолку два освежеванных человеческих тела. Именно освежеванных, - я никогда не видел, чтобы с человека так аккуратно была снята кожа.
  Перламутровые узлы мышц и сухожилий утопают в багровом, сочащемся кровью, мясе. Кровь капля за каплей стекает на пол, срываясь с кончиков пальцев на посинелых ступнях.
  Я посмотрел на свои ботинки - на полу лужа крови.
  -Ни х... себе питеры работают, - нервно проговорил Якши, целясь из автомата в одно из тел. - Никогда не видел, чтоб так диких зачищали.
  Диких?
  Я приблизился к трупам, и дулом автомата ткнул пониже ягодицы ближайшее тело - твердое, точно камень. Оно покачнулось; веревка, стягивающая руки, скрипнула. Я ткнул сильнее, и тело, нелепо махнув безжизненными ногами, повернулось так, что стало видно лицо убитого. Кто-то у меня за спиной вскрикнул. Я поскользнулся на скользком полу и стал валиться назад, но сильные руки поддержали меня.
  Изуродованное - срезанный начисто нос, разорванные щеки - лицо Машеньки смотрело на нас багровой беспомощностью пустых глазниц. Живот бывшего начальника продвагона вспорот, все внутренности куда-то исчезли, на месте гениталий - две белые веревочки.
  Богдан разразился длинным ругательством. У кого-то из стрелков началась рвота.
  Осторожно ступая по залитому кровью полу, Белка подошел ко второму трупу, приглушенным голосом сообщил:
  -Это Самир, конунг, - помолчав, добавил. - Кажется.
  Итак, дезертиры найдены. Череп устранен. Недалеко эти двое ушли... Я мог бы радоваться, если б не пустота в груди. И эту пустоту быстро заполняло другое чувство.
  Зверское убийство стрелков моего отряда, доверенных Лорд - мэром мне, их конунгу, в подчинение, не могло вызвать ничего, кроме ярости по отношению к тому, кто это сделал. Я несу ответственность за моих людей, хотя бы перед своей совестью, и только мне решать, когда и какое они понесут наказание. Вернее, мне, вооруженному Уставом Наказаний Армии Московской резервации.
   -Гнида!
  Надрывный крик, отразившись от стен, вылетел из кабинета и, угасая, помчался по коридорам школы. Прямо передо мной возник Джон, - на виднеющемся из - под шлема лбу - испарина, безумные глаза с расширившимися до предела зрачками и красными белками, точно когтями впились мне в лицо:
  - Куда ты привел нас, гнида?
  -Джон! - крикнул Белка.
  Но стрелок уже размахнулся и его кулак, описав дугу, угодил мне в висок. В голове точно взорвалась граната; я поскользнулся и, стукнувшись обо что-то твердое, упал на спину, прямо в кровавое месиво на полу. Труп Самира, покачнувшись, сорвался с веревки и придавил мне ноги.
  -Что ты делаешь, ублюдок?! - в чудовищном реве трудно было распознать всегда ровный голос Белки.
  Он и еще несколько стрелков скрутили Джона, кто-то вдавил в его лоб дуло автомата.
  -Стреляй, гад, - бабьим голосом завизжал Джон.- Все равно всех тут перемочат!
  -Отставить, - превозмогая боль, крикнул я.
  Оттолкнув кинувшегося на помощь Киряка, выкарабкался из-под мертвеца.
  -Отпустите Джона, - приказал я, левой рукой потирая висок.
  -Но конунг, по Уставу...,- начал было Белка.
  -Отпустить!
  Хватит с меня уставов, инструкций и советов, - пусть ими пользуются те, кто их придумал.
  -Заберите у него оружие и патроны, - бросил я, подобрав слетевший с плеча автомат. Дьявол! Приклад весь в крови.
  -Киряк, Сергей, сожгите это, - я кивнул на трупы, - Через двадцать минут выступаем.
  Но двадцати минут у нас не было.
  Поначалу мне показалось, что автоматные очереди раздались в отдалении, в Нулевом районе или еще дальше; но посыпавшаяся с потолка штукатурка подсказала: стреляют снизу, прямо со школьного двора.
  -Питеры, - охнул Киряк, отступая в коридор. За ним последовали еще несколько стрелков.
  "Западня", - вспыхнуло у меня в мозгу и тут же погасло.
  Нужно действовать.
   Я метнулся к окну, за подвешенное тело. Звук пуль, врезавшихся в одеревенелое мясо, напомнил частый дождь.
   За снежным маревом, на другой стороне улицы, промелькнули тени; выпустив автоматную очередь, я с наслаждением услышал резкий вскрик.
   -Конунг, надо сваливать! - крикнул Белка. Он подполз к окну по-пластунски, и, упираясь головой в радиатор, смотрел на меня из-под шлема.
   Белка прав.
  Расстреляв остатки обоймы, я опустился на липкий от крови пол, на четвереньках отполз от окна.
   Отряд ждал в коридоре. Я не увидел лиц своих людей, стрелки точно превратились в безликие фигуры, которые я обязан сохранить. Потные тела, оружие в руках, горячее дыхание, но лиц нет.
   -Конунг, что нам делать? - выдохнул Киряк.
   Я увидел лицо бойца - обыкновенно красное, а в это мгновение - белее снега. Стрелки моего отряда настороженно смотрели на меня. Снаружи доносилась пальба.
   Внезапно все стихло, неотвязная, липкая тишина спеленала нас, точно муху паук. Мне показалось, что я слышу биение собственного сердца и неровный хор двадцати шести сердец доверенных мне бойцов. Когда тишина стала непереносимой, когда пот, струящийся вдоль позвоночника, стал ледяным, с улицы донеслось:
   -Эй, конунг, или кто там у вас главный?
   Голос тонкий нетерпеливый, какой может быть лишь у нервного, упивающегося властью человека.
   Я молчал. Стрелки смотрели на меня настороженными глазами.
   -Ты оглох, б... , обосрался от страху, москвитская падаль?
   Хохот нескольких десятков глоток.
   -Конунг, не отвечай, - шепнул Белка.
   Я махнул рукой: оставайтесь на месте - и шагнул обратно в кабинет. Присев неподалеку от распластанного на полу тела Самира, крикнул, стараясь перекрыть хохот снаружи:
   -С кем я говорю?
   За окном стихло. Через мгновение - тот же голос.
   -Не тебе вопросы задавать, москвит!
   Злость и отчаяние душили меня.
   -Тогда пошел на хер, питерская мразь.
   Мой собеседник вдруг засмеялся - противный, скользкий смех, как козявка, вынутая из носа.
   -Не кипятись, воробушек, - крикнул он, - гнездо уже разворошили. Я - конунг отряда Питерской Резервации Кляйнберг. Назови себя.
   -Ахмат, конунг отряда москвитов.
   Молчание.
   -Какого дьявола тебе надо, Кляйнберг? - в моей душе, непонятно почему, разгоралась надежда. - Мой отряд здесь со стандартной миссией.
   Тишина.
   -Зачем ты прикончил моих людей? Ваш отец Афанасий...
   -Срал я на отца Афанасия, - заорал Кляйнберг. - Ты мне зубы не заговаривай, гнида!
  Он умолк. Я тоже.
  -Твои люди сами притащились ко мне, - первым не выдержал питер: возможно, мне почудилось, что после упоминания отца Афанасия голос Кляйнберга стал не таким уверенным, - Они готовы были рассказать почти все; мы просто слегка помогли им снять одервенение языка. Они рассказали нам все.
   Снова хохот питерских глоток.
  -Я не хочу крови, конунг, - уже совсем миролюбиво продолжал Кляйнберг. - Сложи оружие по-хорошему, и, клянусь, никто не пострадает.
  Я засмеялся:
  -Ты за дурака меня принимаешь, конунг?
  -Знал, что так ответишь, Ахмат, - крикнул Кляйнберг. - Ты, похоже, веселый парень. Мы могли бы с тобой стать корешами, не будь ты вонючим москвитом.
  -Тамбовский волк тебе кореш!
  -Какой волк? - удивился питер.
  Этот вопрос я оставил без ответа. За моей спиной затаился мой отряд, я слышал напряженное дыхание бойцов: никого не обманул миролюбивый тон Кляйнберга. Ветер врывался в комнату и покачивал тело Машеньки; веревки скрипели.
  -Так что будешь делать, Ахмат? Пожалей своих людей!
  -Так же и ты, Кляйнберг!
  Наждачный смех питера был уже не столь неприятен, - привычка.
  -Ты мне нравишься, Ахмат. На твоем месте я пустил бы пулю в лоб... Интересно, как ты выглядишь? Жирный, небось, боров, мускулы, мускус, - все дела! Вы, москвиты, любите обжираться...
  -Поднимись сюда и посмотри.
  -Повременю, - отозвался Кляйнберг. - Скоро вы сдохнете с голоду, и мы придем полюбоваться на вас. Как, конунг, много у тебя в запасе тварки?
  -Хватает, - соврал я. Подумав, добавил. - Сними блокаду, конунг, и ступай с миром. Мы не враги.
  -Я рад этому, - голос Кляйнберга был вполне искренен. - Но вокруг Джунгли, а значит, мы не друзья.
  -В таком случае, закончим пустой треп.
  Я повернулся к дверному проему.
  -Постой, конунг, - крикнул Кляйнберг. - Ты кое-что запамятовал.
  -И что же?
  -Право на поединок! Или в Уставе москвитов оно не прописано?
  
   6
  
   ПОЕДИНОК С ПАШЕЙ
  
  Кляйнберг был прав. УАМР, параграф шестьдесят шесть:
  "Конунг по договоренности с главой вражеского отряда имеет право выставить на поединок одного бойца по собственному усмотрению. В зависимости от результата поединка определяется расклад сил. Результат поединка - непререкаем; нарушивший параграф 66 подлежит всеобщему осуждению и, по возможности, скорейшей ликвидации".
  -Я не знал, что питеры практикуют поединки.
  -Ты многого о нас не знаешь, конунг, - отозвался Кляйнберг. - Вы, москвиты, заносчивый народ.
  -Послушай, - крикнул я. - Я хочу, чтоб ты прочел мне выдержку из твоего Устава, то место, где сказано о поединках. Ты должен знать это наизусть...
  -Зачем тебе?
  Я не ответил.
  -Черт с тобой, слушай - донесся сквозь завывание метели голос Кляйнберга. - Конунг отряда выставляет на поединок одного солдата по своему усмотрению, - он умолк на мгновение, припоминая. - Результат поединка непререкаем и определяет окончательный расклад сил. Нарушивший условия поединка умерщвляется.
  Ну, надо же, почти дословно совпадает с Уставом москвитов. Видать, не даром отец Афанасий посещал в Московской резервации отца Никодима.
  -Эй, Ахмат. Так что ты надумал? Учти, я не из терпеливых.
  -Если мой боец победит, - заорал я. - Ты уводишь свой отряд. Я верно понял?
  Молчание.
  -Я верно понял?
  -Верно, - откликнулся Кляйнберг. - Если твой боец просрет, вы все сложите оружие, и отдадите нам запас кокаина. Лады, конунг?
  За этим странным и длинным диалогом я забылся, сделал шаг к окну. Несколько пуль врезались в подвешенное тело и в потолок. Посыпалась известка. Я отпрянул.
  -Лады, конунг? - как ни в чем ни бывало повторил Кляйнберг.
  -Я должен посоветоваться со своими стрелками.
  -Надо же, - вполне искренне, если судить по голосу, восхитился питер.- Да ты, конунг, демократ, - он грязно выругался. - Хорошо, покудахчи со своими цыплятами... Недолго, у меня дел полон рот.
  На этот раз Кляйнберг ошибся: я вовсе не демократ и советоваться со стрелками мне никогда не приходилось. Но в западне мой мозг перестроился на новую волну, словно перегорел датчик, отвечающий за субординацию между мною, конунгом Армии Московской Резервации, и моими подчиненными. Теперь я готов был не только выслушать мнение обреченных на смерть бойцов, но и прислушаться к нему.
   Лица стрелков темны и нахмурены. Коридор полон страха - густого, непролазного, как Джунгли, из которых мы явились сюда.
   -Я не верю ему, конунг, - горячо зашептал Белка, сверкая глазами. - Он лжет. Он не отпустит нас.
   -Что ты предлагаешь?
   -Прорыв...
   -Какой, нахер, прорыв? - процедил сквозь зубы Джон. - Они перемочат нас, как щенков.
   -Так может, вызовешься на поединок? - прошипел Белка.
   -Пошел ты, - сплюнул Джон.
   Бойцы зашумели, закачались, как деревья на ветру.
   Новый датчик включился у меня в голове.
   -Заткнитесь все, - приказал я. - Мы воспользуемся правом на поединок.
   В коридоре повисла тишина, а снаружи донесся крик Кляйнберга, призывающий нас поторопиться.
   -Зубов.
   Самый сильный боец моего отряда уставился на меня. У Зубова худое и морщинистое лицо, а тело - крупное и мускулистое. Обычно он молчалив, но под кокаином становится буйным: в такие минуты необходимо не меньше четырех бойцов, чтобы утихомирить его.
   -Зубов, ты примешь участие в поединке.
   -Так точно, конунг.
   Лицо Зубова не выразило ни страха, ни удивления.
   -Твою мать! Ты испытываешь мое терпение, конунг.
   -Не ори, Кляйнберг! Мой боец готов.
   -Прекрасно! Выходи, Ахмат. И не ссы, питеры свято чтут Устав.
   Ой ли?
   Ни времени, ни возможности для сомнений не было. Махнув рукой, я повел отряд в короткий и, вероятно, последний поход.
  
   Я и со мной два бойца - больше не позволял узкий дверной проем - вышли из школы первыми. Нас встретили наглые ухмылки и матерные окрики питеров, выстроившихся полукругом так, чтобы дула их автоматов глядели аккурат на выходящих (то есть на нас). Это было очень похоже на западню и мне стоило немалого усилия воли, чтоб не повернуть обратно, под защиту стен. Питеры внешне ничем не отличались от нас: такие же рожи, такие же шлемы и обмундирование.
   Тот, с кем я перекрикивался едва ли не полчаса, стоял в центре полукруга и целился из АКМ мне в лоб. Не оставаясь в долгу, я взял Кляйнберга на мушку. Конунг питеров оказался невысок ростом, тщедушен, узкое лицо обрамляла козлиная бородка, маленькие глазки прятались за толстыми стеклами очков. Одно стеклышко треснуто. На нем было укороченное пальто из серой кожи с поясом. На поясе - блестящая белая пряжка в виде черепа с черной дыркой во лбу.
  Кляйнберг опустил автомат.
  -Я же сказал - питеры чтут Устав.
  Вслед за своим конунгом оружие опустили все питеры.
  -Рад этому.
  Я повесил автомат на плечо: канат из нервов, до предела натянутый где-то внутри меня, немного ослаб.
  Мой отряд уже покинул здание. Бойцы столпились на пороге, я слышал их дыхание.
  Метель усилилась, снежная крошка скребла лицо.
  -Не будем тянуть волынку, Ахмат. Кого ты выставил на поединок?
  Зубов отделился от отряда и встал рядом со мной.
  -Крепыш, - восхитился Кляйнберг, измерив его взглядом.
  -Где твой боец?
  Кляйнберг коротко свистнул. Питеры подались в стороны, пропуская кого-то приземистого и широкого. Человек приблизился, и теперь можно было разглядеть его лицо. Но лица не было. Вместо него - нечто ярко-розовое, гладкое, вытянутое, как лошадиная морда, - два неодинаковых красных глаза, полная пасть острых зубов. Руки существа напоминали толстые бревна, широченная грудная клетка, несмотря на холод, обнажена, и на ней - шесть коричневых сосков.
  Я почувствовал, как напрягся Зубов, точно его напряжение передалось мне по воздуху.
  -Что это за х...ня, Кляйнберг?
  -Это Паша, - Кляйнберг протянул руку в черной перчатке и погладил мутанта по щеке (если это была щека). Паша издал звук, похожий на урчание кошки.
  -Условия нарушены, - начал я.
  -Что? - заорал Кляйнберг, вдруг подскочив ко мне. В маленьких глазках питера запылал огонь.
  -Условия нарушены.
  -Каким образом?
  -Боец должен сражаться с бойцом, а не с ... этим.
  -Паша - полноправный член моего отряда, - скрипнул зубами Кляйнберг.
  Питеры заржали.
  -Назад, парни, - повернулся я к своим.
  Тут же забряцало оружие, стволы взметнулись в руках тех и других, целясь в головы и грудные клетки, пальцы нервно легли на спусковые крючки.
  -Конунг.
  На мое плечо легла тяжелая рука. Я обернулся: Зубов.
  -Я готов к поединку.
  Боец смотрел на меня прямо и открыто, в его глазах не было и намека на страх.
  -Ахмат, тебе есть чему поучиться у своих стрелков, - сказал Кляйнберг.
  -Но, Зубов, ты не обязан, - не слушая Кляйнберга, воскликнул я. - Правила нарушены.
  -Я готов к поединку, - повторил Зубов. Этот спокойный голос заставил меня отступиться.
  ...Стрелки двух отрядов образовали живой круг по половине периметра. Внутри круга стояли Зубов и Паша. Мутант озирался по сторонам, точно не понимая, где он. Зубов разминал узловатые сильные руки; он скинул куртку и остался в грязно-белой сорочке. На плече - дыра, сквозь которую просматривается татуировка: В , Д... "ВДВ, Псков, 1999".
  Паша, до того кажущийся медленным и неуклюжим, молнией метнулся к Зубову. Тот успел уклониться, и лапа пронеслась рядом с его виском. Зубов отскочил в сторону, застыл в оборонительной стойке. Паша ринулся снова. Зубов встретил его двумя ударами в то место, где у нормального человека солнечное сплетение. Мутант, точно удивившись, замер, и Зубов обрушил на него всю мощь своих кулаков. Под градом ударов Паша издавал звук, похожий на плач и даже не думал сопротивляться.
  Я понял, что ору: "Давай, Зубов!".
  Дальше все произошло быстро. Цепкая ладонь мутанта выхватила из воздуха работающую, точно кузнечный молот, руку человека. Чудовищная сила вывернула эту руку назад. Зубов закричал от боли. Паша очутился за его спиной. Свободной рукой схватив человека за волосы, он оттянул его голову так, что до предела задрался подбородок.
  -Стой, - заорал я.
   Паша на мгновение склонился над своей жертвой. На горле Зубова появилась багровая неровная дыра, из которой тут же хлынула кровь. Мертвое, но еще теплое, тело завалилось на бок. Паша отскочил в сторону и выплюнул на снег окровавленный кусок гортани.
  Я ожидал, что питеры взревут от восторга, но над утоптанным подметками кругом, посреди которого лежал Зубов и стоял его убийца, повисла тишина. Должно быть, всех без исключения поразила та скорость, с которой это существо разделалось с человеком. Человеком не самым слабосильным...
  -Умница, Паша.
  В голосе Кляйнберга я не расслышал искренности.
  -Ну что ж, Ахмат, - подошел он ко мне. - Ты проиграл.
  Я, не говоря ни слова, снял с плеча АКМ и бросил его на снег, полагая: то же самое сделают и мои стрелки. Поединок проигран, отряд погиб.
  -Ублюдок!
  Джон! Мою руку ожгла пуля, а стоявший прямо передо мной Кляйнберг упал на спину; куртку на его груди изрешетила автоматная очередь. Подчиняясь животному инстинкту, я нырнул в сторону, кувыркнулся в сугробе, пополз. Беспорядочная пальба и крики подгоняли меня. Очутившись у приземистых металлических будок, я вскочил на ноги и, не оглядываясь, побежал. В эту секунду меня не заботило ничто на свете, кроме одного, - я хотел жить. Там, за моей согнутой от быстрого бега спиной, погибал мой отряд, люди, доверившие мне свои жизни. Но я не мог думать о них; страх, - дикий, сжигающий душу дотла, гнал меня.
  Вот и памятник Ленину. Обрубок бронзовой руки все так же указывает прямо в небо.
  Жить!
  За моей спиной - то ли рычанье, то ли плач. Что там?
  ПАША!
  Тупой звериной рысью по моему следу. Я невольно вскрикнул: мой страх догонял меня.
  Свернув в подворотню, я побежал вдоль стены, разрисованной и исписанной бывшими. Я не заметил подробностей, лишь одна надпись отпечаталась в мозгу: "Зачем?". Метель швыряла снег в рот и глаза, в завывании ее я, кажется, слышал: "Остановись, умри".
  Пространство между стенами все меньше, небо надо головой все выше.
  Тупик! Боже, это тупик!
  Ощупав стену, я обернулся. Паша приближался медленно, с полным осознанием беспомощности своей жертвы.
  Я не мог пошевелить ни рукой ни ногой. Я смотрел на мутанта, точно кролик на удава. Конунг! Неужели, несколько минут назад я был конунгом?
  Теперь я просто человек, я просто хочу жить!
  -Паша, голубчик, - с трудом разлепляя спекшиеся губы, прошептал я. - Не убивай.
  Мутант был уже совсем рядом.
  В моей голове - это было всего лишь мгновение - промелькнул сон, увиденный мной когда-то. Вернее, не сам сон, а ощущение, оставшееся после того, как я проснулся.
  ...Большой дом, кроме меня в нем - ни души. Зима. Приходится по два раза в день топить печь. Темнеет рано. Часто идет снег. Ночью деревянный дом скрипит и кажется, что по половицам на втором этаже кто-то ходит. Одиночество. Ожидание чего-то...
  В потемневшем окне я вижу лицо незнакомца. Одиночество разрушено, но это не радует меня. Кто это, какого дьявола ему надо? Как он проник на мой участок?
  Я хватаю топор и выскакиваю из дома. Незнакомец убегает, я преследую его. Мы бежим по лесу, кажется, этому лесу не будет конца. Вдруг незнакомец останавливается, поворачивается ко мне. Он смеется. Я собираюсь напасть на него, иначе он нападет первым. Но вдруг осознаю, что я обессилел, а мой противник крепок, как зверь. Ощущение беспомощности нестерпимо, я просыпаюсь и потом весь день не могу избавиться от него...
   Паша навис надо мной. Нельзя сказать наверняка, но мне показалось, что на морде его отпечаталась ухмылка. Отвратительный запах - запах смерти - проник вглубь меня. Правую руку жгла дикая боль, я не мог пошевелить ею. Зажмурившись, я закричал и попытался левой рукой оттолкнуть от себя мутанта. Почему так долго? Почему он не сделает со мной то же, что с Зубовым? Зачем тянет? Проклятая тварь, он играет со мной!
  Покачивающиеся на веревках освежеванные трупы Машеньки и Самира... Ветер дует... Скрип - скрип...
  Так вот кто освежевал их! Значит, такая же участь уготована и мне?
   -Конунг.
   Распахнув глаза, я увидел лежащего навзничь Пашу, под головой мутанта медленно растекалась багровая лужа. Над ним возвышался игрок с окровавленной заточкой в руках.
   -Шрам, - прохрипел я и, кажется, потерял сознание.
  
   7
  
   ШРАМ
  
   Он нес меня на руках, как ребенка.
   Слева тело занемело; справа, от подмышки до бедра, горел огонь. Каждый шаг отзывался ломотой в висках. Но я был жив, энергия заново обретенной жизни возвращалась ко мне.
   Я жив!
   Я живу!!
   Я живой!!!
   Все дальше, там, за широкими слепыми зданиями, за сугробами и перевернутыми троллейбусами, оставался мой отряд, - застывшие в смертном оскале маски лиц, неподвижно вопрошающие о чем-то беспощадное небо, либо уткнувшиеся в кровавое снежное месиво, лишенные даже возможности заявить небу свой последний протест. Почти три десятка человек, те, кто был со мной весь этот тяжелый, грязный месяц...
   Я не думал о них. Я также не думал о Паше, о Кляйнберге, о проваленной миссии. Я думал о Теплой Птице в моей грудной клетке, о Птице, что чудом осталась жива.
   Я видел спокойное лицо моего спасителя, и оно теперь не казалось мне уродливым, как и глубокий, впечатанный в лоб, нос и губы, шрам. Я видел частичку неба, того самого неба, что распростерлось над лежащим навзничь Белкой (часть черепной коробки снесена пулей, перламутрово-серую кашицу уже припорошило снежком). Свинцово-бледное, оно не давило меня.
   Кто-то из питеров вполне мог остаться в живых, и, возможно, преследует меня.
   Эта мысль лишила душевного равновесия.
   Птица, Теплая Птица! Я жаждал сохранить ее, и меньше всего на свете меня беспокоило то, как жалок я сейчас.
   -Скорее.
   -Не волнуйся, конунг, - отозвался Шрам.
   Конунг? Для кого-то я еще был конунгом...
   Но откуда взялся Шрам? И почему он спас меня? Мы оставили его, избитого до полусмерти, подыхать в Джунглях... Николай! Умирающий истопник силился мне что-то сказать:
  -Он... здесь...
  Быть может, Николай имел в виду именно Шрама?
  Впрочем, неважно. Важно то, что я жив. Жив благодаря игроку, которого по моему приказу зверски избили, - но это тоже неважно. Приказ отдавал не я, а конунг Московской резервации Ахмат.
  -Марина, - прошептал я.
  Образ рыжеволосой девушки понемногу заполнял мое сознание, и он занял бы его полностью, если бы впереди не возник поезд. Мой поезд.
  Он стоял, черный от копоти, маскировка содрана, лишь красная звезда на лбу тепловоза блестела в сгустившихся сумерках. Из трубы от буржуйки, выведенной прямо в стену, струился сизый дымок. Хороший дымок, такой бывает от березовых жарких дров.
  Шрам достиг кабины.
  -Прости, конунг.
  Он аккуратно опустил меня на снег и, впрыгнув на ступеньку, несколько раз постучал в дверцу. Глухие удары исчезли внутри тепловоза, отозвавшись мертвой тишиной.
  Но вот послышалось, будто в глубине норы заворочалась потревоженная лисица.
  -Кто?
  -Это я, Олегыч, - отозвался Шрам.
  Дверца кабины со скрипом распахнулась. Машинист высунулся наружу. Он был черен, как и его тепловоз, лишь глаза (красные звезды?) блестели холодным огнем. В руках Олегыча был автомат.
  -Шрам? - глухо сказал он. - Кто с тобой?
  -Конунг. Он ранен.
  -Скорее, - одними губами прошелестел Олегыч.
  Шрам поднял меня и внес по ступенькам в кабину. Дверь захлопнулась.
  Здесь все было по-прежнему.
  Обняло тепло от печки, теплые невидимые пальцы приятно защекотали в носу. Я чихнул.
  Пахло распаренной тваркой и концентратом. Во рту тут же собралась слюна, и я вспомнил, что чертову прорву времени ничего не ел.
  -Клади его на мою постель, - распорядился Олегыч.
   Он суетился: сунул автомат в переплетенье каких-то проводов, где его, пожалуй, потом и не найдешь, подкинул в печку большое березовое полено, хотя и без того жарко. Чувствовалось: машинист рад.
  Шрам опустил меня на постель.
  -Олегыч, есть, - попросил я.
  -Один момент.
   Я поглощал горячий концентрат, как растения в жаркий полдень редкий дождь, и чувствовал, что тело мое наполняется живительной силой.
   Олегыч между тем приволок какие-то тряпки и перевязывал мне плечо.
   Ранение было пустяковым, - состояние оцепенения вызвал во мне пережитый страх, сильнее страха смерти. Страх с уродливой ухмылкой мутанта, страх-мутант, который теперь, под воздействием тепла, покоя, и осторожных рук Олегыча, медленно уходил, испарялся, как капелька влаги на щеке.
   -Спасибо, Олегыч.
   Я отдал машинисту пустую миску и приподнялся.
   -Лежи! - испугался он.
   Я послушно опустил голову на твердую подушку.
   Огонь мерцал, скованный железом печки, гудел в тщетном стремлении вырваться на свободу. Шрам сидел за столом, подперев голову кулаком. В красноватом свете буржуйки его изуродованное лицо выглядело печальным. Перед ним стояли три закопченные кособокие кружки.
   Олегыч, порывшись в проводах, выудил бутыль с зеленой жидкостью.
   -Последняя, - слегка смущаясь, сообщил он.
   Темная зеленка, блестя, потекла в кружки, приятно запахло спиртом. Полную до краев кружку, Олегыч протянул мне.
   -За что выпьем? - кашлянув, спросил он.
   "За отряд", - хотел предложить я, но Шрам меня опередил.
   -За Николая, - мрачно сказал он и одним глотком осушил кружку. Не моргнув и глазом, закусил тваркой.
   -За Николая, - вздохнул Олегыч.
   -За Николая.
   Перед моими глазами возникло лицо моего истопника, но не мертвое, а живое, когда мы с ним выпивали в вагоне конунга. Точно так же потрескивала буржуйка, а за стенкой вагона повизгивал ветер.
   -Еще, конунг?
   -Не хочу, Олегыч. И не называйте меня больше конунгом, хорошо? Какой я теперь, к черту, конунг?
   -И как нам тебя называть?
   -Называйте... Островцевым... Нет, лучше просто Андреем.
   -Андреем, так Андреем, - пожал плечами Олегыч.
   Мы замолчали. Каждый думал про свое, но, надо полагать, во многом это "свое" совпадало.
   -Олегыч, - вспомнил я. - Где пулеметчик, как его, Горенко?
   -Мертв, конунг ... то есть Андрей, - пережевывая тварку, отозвался машинист. - Как ты с отрядом ушел, так почти сразу нагрянули питеры. Горенко убили, я в двигательном отсеке схоронился, а Шрам... Шрама разве поймаешь.
   Нечто похожее на улыбку мелькнуло на изуродованных губах.
   -Кстати, Шрам, как ты здесь очутился?
   Игрок молчал, и когда показалось, что он не ответит, вдруг заговорил.
   -Николай меня сюда привел. Я слаб был, шатался. Он плечо мне подставил. Слабое плечо. Дрожит, но ведет. Выходил меня. С Олегычем. Кормили. От себя отрывали. Только дури не давали. И прошла дурь.
   -Прошла дурь?
   -Он больше не наркоманит, - пояснил Олегыч, закуривая папиросу.
   -Да, - Шрам тряхнул головой, словно пытаясь избавиться от нехороших мыслей. - Ты, конунг, меня пощадил. Не дал убить. Я запомнил. Я помню хорошо. Я пошел за отрядом. Николай погиб...
   Плечи игрока затряслись. Замерев, мы с Олегычем наблюдали, как рыдает этот сильный, но искромсанный Джунглями человек.
  
   8
  
   ОЛЕГЫЧ
  
   Я никому не приказывал, - не мог приказывать. Я просто сказал: "Мне нужно в Московскую резервацию". Шрам кивнул, а Олегыч и вовсе обрадовался.
   -Наконец - то.
   Я не удивился радости машиниста. Москва - его дом.
   Рассвет был красен. Марина рассказывала, что слово "красный" означало у бывших "красивый". Красная площадь. Но рассвет не был красив. Он был красен, - багровое, жгуче-холодное солнце залило мертвый город соком ядовитых ягод. Из моей памяти, - памяти Андрея Островцева, а не конунга Ахмата, выплыли строки:
   Этот вечер был чудно тяжел и таинственно душен,
   Отступая, заря оставляла огни в вышине,
   И большие цветы, разлагаясь на грядках, как души,
   Умирая, светились и тяжко дышали во сне.
   Строки были о вечере, а перед нами едва брезжил рассвет, но мне казалось, что я вижу на занесенных снегом кучах битого кирпича души, похожие на большие цветы.
   - Вот эту стрелку надо б перевести, - заговорил Олегыч. - Заржавела, стерва, но Шрам должен справиться. Ну - ка, Шрам!
   Рычаг стрелки сплошь покрыт рыжими чешуйками, рельсы, казалось, вросли друг в друга.
   Шрам плюнул на руки, - желтая тугая слюна на миг зависла в воздухе. Вцепился в рычаг. Надавил.
   -Не поддается, сучка.
   -Давай, - крикнул Олегыч и заскрипел зубами так, точно это он, а не Шрам, переводил стрелку.
   Игрок побагровел от напряжения.
   Визг железа, наверно, был слышен на километр вокруг.
   -Есть, - не удержавшись, закричал я.
   -Отлично, - спокойно сказал Олегыч. - Теперь отцепим вагоны, и пойдем налегке. Дасть Бог, прорвемся.
  
   Олегыч колдовал над приборами, время от времени отдавая Шраму короткие приказы. Здесь, в машинном отделении, Олегыч был не то конунг, но Бог. Я любовался им.
   Тепловоз прогревался долго, тонко подрагивая. Я опасался, что он не сдвинется ни на йоту. Но, когда Олегыч занял свое привычное место в кабине, в продавленном кресле, - тепловоз тронулся, с места в карьер взяв высокую ноту луженой механической глоткой.
   На стрелке сильно тряхнуло.
   -Не боись, - весело крикнул Олегыч.
   Тепловоз вырулил на запасный путь, проследовал мимо оставленных вагонов, - пустые кричащие пасти, все разграблено и сожжено. Даже вертолет с платформы сняли, проклятые питеры!
   Еще одна стрелка, и тепловоз на том же пути, которым он прибыл в негостеприимную Тверь. Только теперь следовал обратно, домой, в Московскую резервацию.
   Летящий в лоб снег, мелькающие пустоглазые здания, деревья в белых шапках веселили меня. И не только меня.
   -Наш паровоз вперед летит, - надтреснутым дискантом запел Олегыч. - В коммуне остановка!
   Тверь-зверь становился все реже, все меньше куч кирпича, остовов домов, труб и столбов, - и. наконец, растворился в Джунглях. Лапы деревьев щупали бока поезда, как хозяйка - курицу.
   Вот и мост. Вот и река. Зеленый ядовитый поток, поверженный великан, Джунгли едва нашли место для его тела, стремящегося выйти за пределы берегов.
   Стрекот - далекий, но стремительно приближающийся.
   Тверь не отпускала: едва мы въехали на мост, как в небе перед тепловозом промелькнул вертолет. Пули зацокали по крыше. Одна пробила лобовое стекло и врезалась в пол рядом с креслом Олегыча.
   -Андрей, к сбивалке! - крикнул машинист.
   Сбивалкой он называл дыру в потолке и крупнокалиберный пулемет. Я кинулся вглубь тепловоза. Откинув тряпье, которым было прикрыто оружие, я с радостью убедился, что оно в порядке.
   Пули снова зацокали по крыше.
   Впрыгнув в высокое кресло, я дернул рукоять пулемета. Он плавно повернулся на хорошо смазанных шарнирах. Молодец Олегыч, за всем успевает следить!
   -Шрам, открывай!
   Задвижка, скрывающая бойницу, отодвинулась, постанывая. Небо хлынуло навстречу, воздух, бесстрастно - холодный, ринулся в легкие; я задохнулся на мгновение, испытывая подобие восторга. Кресло поднялось ровно настолько, чтобы моя макушка не высовывалась, но обзор был достаточен. Я сразу увидел вертолет. Желто - свинцовая стрекоза, сверкающая на солнце.
   Поймав стрекозу в перекрестье прицела, я надавил на гашетку. Лента, извиваясь, исчезла внутри пулемета.
   На мгновение мне показалось, что я промазал, - вертолет продолжал двигаться с той же скоростью в том же направлении. Но вот черная полоска дыма прорисовалась у хвоста машины, стала четче и гуще, вертолет накренился и исчез из поля зрения. Упал ли он в реку, либо взорвался в воздухе, мы не могли узнать при всем желании: поезд преодолел мост и снова, изрыгая из трубы черный дым, пошел через Джунгли.
   В Тверь состав двигался тяжело, часто останавливался, бойцы проверяли пути, искали мины, ремонтировали взорванные рельсы; на Полянах проводились зачистки, разводились костры. Теперь же, "налегке", как выразился Олегыч, мы неслись по уже хоженым "тропам". Но на душе у меня вовсе не было покоя. Еще бы! Отряд погиб, миссия провалена. Куда я еду? Зачем? С головой - прямо в пасть дракона?
  
  Созвездия выстроились на почерневшем небе. Показалась луна, выщербленная и растрескавшаяся древняя монета.
   Джунгли кончились. Кончилась и железная дорога, вдруг уткнувшись в темную стену, безнадежно плотную: ни двери, ни калитки. Но я-то знал: поезд приблизится, и перед ним распахнутся ворота. Так всегда бывает.
   Московская резервация... Что ждет меня там? ОСОБЬ, сырой подвал, допросы, выворачивающие душу наизнанку, пытки и, апофеоз, - позорная казнь? А еще там меня ждет Марина. И потому я пойду туда, а, если придется, поползу, по снежной корке, сдирая колени до костей. Марина!
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"