Гаврилов Алексей Сергеевич : другие произведения.

Океан

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Он рассказывал о далеком южном океане, о его бирюзовых волнах, с прожилками пены, о чудных пестрых рыбках, которые снуют между кораллами, о черепахах, которые иногда выползают на белый как сахар песок, о сочно-зеленых растениях, растущих на берегу, о красном как костюм Санта Клауса солнце на закате, диковинных птицах, о цветах всех оттенков радуги... И он ничего не говорил ей о войне в тех краях, в которой погибали люди, о сражениях, на которые уходили тысячи, а возвращались сотни. Ни слова о жадности, злости, ничтожестве людей на этой войне, ни слова о предателях и трусах. Никогда он не упоминал о страхе и ужасе, о слезах, которые он видел в глазах своих товарищей и врагов, не упоминал о боли и отчаянии.

   Лэш стоял на пороге палаты, в которой находилась его пациентка - маленькая девочка десяти лет, умирающая от рака мозга. Курсы химиотерапии не идут ей на пользу, и состояние ее только ухудшается. По прогнозам жить ей остается считанные дни, максимум - неделя.
   Непонятно отчего, он так и не решался войти внутрь, просто стоял и смотрел на спящую девочку.
   До тех пор, пока она не проснулась и, увидев его, стоящего в дверях, спросила:
   - Вы пришли навестить меня?
   У Лэша ком стал в горле от осознания того, что до сих пор никто не навестил ее в больнице.
   - Я... - по счастью, на глаза ему попалась большая книжка детских сказок на тумбочке рядом с кроватью, которую наверняка оставил кто-то из медсестер. - Хочешь, я прочту тебе сказку?
   Девочка мягко улыбнулась, и Лэш счел это за радостное согласие.
   Она с интересом выслушала первую из сказок в книге, заглядывая в нее, чтобы получше разглядеть большие яркие картинки.
   Во время второй сказки девочка заснула, тихо засопев крохотным премиленьким носиком на плече у Лэша. Тогда он осторожно уложил ее на кровати, повернув в ногах одеяло, подложил книгу по подушку, надеясь что веселые и цветные сны сойдут с иллюстраций и приснятся ей, и тихо выбрался из палаты, бесшумно претворив за собой дверь.
   Когда следующим вечером он вновь пришел навестить больную, девочка уже сидела в нетерпеливом ожидании.
   Так продолжалось несколько дней подряд, пока истории в книжке не закончились. Тогда Лэш стал сам рассказывать сказки, которые помнил из детства, часто путаясь и перевирая сюжеты, иногда, придумывал сам, как мог. Все это время его маленькая слушательница внимательно за всеми перипетиями фантастических небылиц, но ни разу она не выказала ни капли тех эмоций, которые, как думал он, должна испытывать маленькая девочка во время чтения сказок на ночь, а только с грустной полуублыкой наблюдала за неуклюжими стараниями Лэша. Сначала он думал, что он никудышный рассказчик и сочинитель, стараясь гнать от себя мысли  о том, что ее организм становится слабее с каждым днем, пока однажды, после очередного счастливого финала, она не произнесла:
   - В сказках тоже не у всех есть мама и папа. - и как ни в чем не бывало отвернулась, чтобы уснуть. - Спокойной ночи!
   - Спокойной ночи, выдавил из себя Лэш, но еще какое-то время не мог сдвинуться с места из-за услышанного.
    
   Следующие два дня Лэш не мог даже находиться рядом с ее палатой, стараясь как можно быстрее пройти мимо. Он просто не знал, что теперь может ей сказать.
   - Привет! - с порога кивнул он, стараясь улыбаться как можно веселее.
   - Вы, наконец, пришли рассказать мне настоящую историю?
   - Да. Думаю, да. Прости, что...
   - Ничего! Я понимаю, вы - доктор и у вас много дел.
   - Верно.
   Понимала ли она, что сама только что придумала ему спасительное оправдание?
   - Все равно, прости.
   - Расскажи мне про океан.  Он ведь большой, правда?
   Сжав его ладонь, она заглянула ему прямо в глаза, в то время, когда он силился придумать, о чем бывают настоящие истории.
   - Да, он... огромный и очень-очень чистый. И теплый...
   В тот момент с ним что-то снова произошло.
   Он рассказывал о далеком южном океане, о его бирюзовых волнах, с прожилками пены, о чудных пестрых рыбках, которые снуют между кораллами, о черепахах, которые иногда выползают на белый как сахар песок, о сочно-зеленых растениях, растущих на берегу, о красном как костюм Санта Клауса солнце на закате,  диковинных птицах, о цветах всех оттенков радуги...
   И он ничего не говорил ей о войне в тех краях, в которой погибали люди, о сражениях, на которые уходили тысячи, а возвращались сотни. Ни слова о жадности, злости, ничтожестве людей на этой войне, ни слова о предателях и трусах. Никогда он не упоминал о страхе и ужасе, о слезах, которые он видел в глазах своих товарищей и врагов, не упоминал о боли и отчаянии.
   Зато он рассказывал о бесконечной глубине неба, о пушистых облаках, величаво ползущих по голубой глади, о дивных ароматах тропических растений, об изумительных вкусах фруктов. О дружбе, о любви, о надежде. Никогда и ни с кем,  Лэш не разговаривал так проникновенно искренне ни до,  ни после.
   В тот момент он надеялся подарить маленькой девочке веру, но вместо этого сам обрел ее. Солдат, чья война еще не началась.
    
   На следующий день Лэш пришел раньше обычного. Вечером у него была назначена сложная операция, и перед ее началом он хотел как можно дольше побыть с со своей маленькой подопечной.
   - Доктор Лэш, - в палату заглянула дежурная медсестра. - Скоро начнется операция, вам нужно подготовиться.
   - Сейчас буду.
   Они крепко пожали друг другу руки, как делали это всегда, если девочка не успевала заснуть перед его уходом.
   - Увидимся завтра.
   Такие были его последние слова.
   Самая большая ложь в его жизни, за которую он ненавидел и презирал себя.
   Самая большая ложь, которую он так хотел, как никакую другую, сделать правдой.
   Потому что когда спустя семь часов  операция по пересадке сердца закончилась и Лэш вернулся в палату, девочки уже не было.

 * * *

   Выбравшись наконец из душных и влажных джунглей, они были счастливы оказаться на берегу океана, обдуваемые свежим прохладным бризом.
   Даже прапор как-то совсем расслабился и принялся рассказывать нам какую-то байку из своего прошлого. А мы с радостью обступили его, готовые внимать. Страшно хотелось есть, просто опуститься на песок в тени густой листвы, чтобы дать отдохнуть натруженным ногам после изнурительного перехода. Но попытавшись сделать это, я тут же получил оглушительную затрещину от прапорщика, только что такого в-доску-своего парня.
   Пришлось стоять.
   А через минуту, об отдыхе пришлось забыть. И даже помечтать времени не было.
   Боевая тревога погнала нас сквозь деревья дальше, на возвышенность, которую мы планировали занять.
   - Как они узнали о нашем появлении так быстро? - пронеслось в голове и потерялось за заботами совершенно иного характера.
   Наверное, похожее творилось и во Вьетнаме.
   Мы неслись сквозь заросли пригнувшись, скорее спасаясь от ржущих краев жирных листьев, чем от реально угрожающих пуль. Пули были, но пока далеко. А мы бежали навстречу им, бежали по отдельности, теряя друг друга из виду, продираясь сквозь растительность. Раздались хлопки первых взрывов, но здесь в зарослях и паутине, звуки доносились очень тихо и по-игрушечному  неправдоподобно, как в воде.
   И как под водой невозможно понять, двигаешься ли ты в верном направлении, или уже свернул в противоположную сторону, удаляясь от цели...
   Я предпочел бы вынырнуть из прошитой солнечными лучами глубины на открытое поле битвы. Где гремят близко взрывы, взметая фонтанами почву и огонь. Где непрекращающийся, лишь меняющий громкость, частоту и тональность, стрекот пуль каждую секунду уносит чью-то жизнь.
   Где не разобрать сразу, кто вынырнул из дыма справа и слева от тебя союзник или враг. Где хаос, творящийся в голове, приходит в гармонию с хаосом, творящимся на поле битвы.
   Я замер, инстинктивно упав в траву перед тропой. Лежал затаившись и смотрел, как мимо меня строем, по двое в колонне, едва ли не заручку, как делали мы, шагая на прогулку в детском садике, под прикрытием всего трех человек охраны, шагает два десятка детей. В ярких разноцветных рубашках и шортах мальчики и чистых платьицах и с бантиками в косичках девочки. Никому не больше семи, некоторым и того меньше. Топают, безмятежно, светловолосые и краснощекие, не иначе в океан купаться и загорать в сопровождении заботливых воспитателей.
    Воспитателей в черных очках, с сигаретами торчащими из густых усов, как в дешевых боевиках с местом действия в кокаино-банановых республиках. И автоматами через плечо. Под аккомпанемент убийственного марша взрывов, симфонию оружия и арии последнего вздоха. Невозможно смотреть в эти невинные, не видящие тебя детские глаза. Уж лучше пекло безжалостного, но случайного сражения, чем эти пухлые щечки, курносые веснушчатые носики и надутые губки.
   Лучше оказаться за много-много миль отсюда.
   ...Осторожно, как можно тише (лучше вообще бесшумно), поднять оружие ровно настолько, чтобы оно могло стрелять, не цепляясь бессмысленно и безрезультатно пулями за невысокие насыпи по сторонам от тропы. Почувствовать, как трясется поднятая рука с автоматом. Зажмуриться и вдавить курок, веером разбрасывая смертоносные иглы. Веером, чтобы накрыть как можно больше... детей.
   И вот этот, в это мгновение разорвавший шум бьющегося сердца и тяжелого дыхания стрекот, вот он пугает по-настоящему. Вот от него бегут мурашки по спине и волосы становятся дымом, от него выступает пот и холодеют пальцы. Из-за него текут слезы...
   Мир умер в гнетущей тишине. Только канонада из единственного орудия. Ни криков, ни ответных выстрелов, ни собственного пульса.
   И продолжать жать на курок до тех пор, пока ствол не выплюнет последний патрон и не захлебнется стальным скрипом. И только потом открыть глаза, чтобы увидеть фигуру охранника, смотрящего в твою сторону. Увидеть его одного, за решеткой из побегов тростника или чего-то очень на него похожего, не тела убитых детишек, падавших и умиравших бесшумно, без единого вскрика, не злое рычание других раненных охранников, кричащих что-то на своем языке. Увидеть его большие черные очки и сигару, торчащую прямо из усов.
   Ответная очередь из автомата прошла рядом. Рядом, но все же выше и чуть левее - видимо охранник не понял, откуда в них стреляли.
   А потому бежать. Бежать прочь отсюда. Потому что заменить обойму может просто не хватить времени. Как можно быстрее, вернуться назад к своим.
   Или броситься в кипящий котел боя - так будет даже лучше.
   Обратно возвращался совсем уж незнакомым маршрутом, если в джунглях вообще есть какие-то подобия маршрутов. Ориентироваться было совершенно не по чему, гул сражения уже стих.
   Поэтому я просто  бежал, удаляясь от того проклятого места. Бежать, не думая ни о чем. Даже когда спотыкаешься, падаешь и ударяешься головой в землю, даже когда частые ветви упруго хлещут тебя по лицу. Просто передвигать ногами и посвятить этому без остатка всю свою ближайшую жизнь.
   Пересекая какую-то заброшенную в гуще леса деревушку (всего-то три-четыре крытых соломой и листьями домика) не думать о том, что тебя заметят. Нырнуть под спасительные полог деревьев и снова бежать напролом.
   ...Эти дети должны были быть уничтожены. На этот счет даже существует особая директива. Они - что-то вроде оружия, наемники или телепаты, сверхсекретное оружие врага... Они - самое безжалостное в истории человечества оружие, им же самим и созданное. Во всех смыслах. Эти невинные ангелочки в одиночку убивают сотни тренированных вооруженных людей, разрывая тебе мозг изнутри.
   Истории о том, как одного такого чумазого пацаненка или девчушку в изорванном платьице находят над телом убитой женщины, надрывно завывающих рвущее любое, даже самое суровое и стойкое солдатское сердце, "Маамааа!", в только что зачищенной зоне, жалеют, приводят их в расположение взвода, а на утро в живых из бойцов не остается никого, уже давно превратились из страшилок на ночь в сухие строчки ежедневных сводок.
   Их убийство не повлечет за собой никаких санкций к убийце. Никакого наказания, никаких слов порицания. Никаких последствий. Кроме морально саморазрушения...
   Прочь, прочь...
   ...Пока, наконец, не вынырнешь на пустынный пляж. Утонешь сапогом в мокром песке и рухнешь в морскую пену.
   Щурясь от слепящего солнца, которое, кажется, даже и не сдвинулось с начала сражения со своего места на небе, дышать, когда мимо проходит отряд скаутов. Вернее сказать, бой-скаутов, поскольку все здесь - мальчишки от тринадцати до пятнадцати, с единственным взрослым-командиром в замыкающих. Они - наше секретное оружие, наша разведка, наши глаза и уши. (Перечень далеко не полный). Проходя мимо, командир обреченно покачал головой и отвел усталые глаза.
   Подняться, только для того чтобы увидеть бредущих по песку десяток бойцов. Хромающих и перевязанных бинтами.  Подойти к последнему из этой немногочисленной траурной процессии, уже все осознав.
   Чтобы задать единственный вопрос:
   - Мы... проиграли?
   И получить в ответ угрюмый, мертвый взгляд.
   И, после, минутного отупения, закричать. Так громко, как это возможно. Завопить, растягивая тот звук, на котором обрывается крик чаек, тот свист, который издают дельфины, как можно дольше. Пока в легких не останется воздуха, пока грудная клетка не опустеет окончательно и не начнет болеть. Кричать, пока в мире не останется ничего кроме этого рвущего барабанные перепонки звука, до тех пор, пока в голове не останется ничего, никаких мыслей, никаких чувств. Ни ярости, ни злости, ни надежды, ни обреченности.
   И упасть от бессилия на колени, комкая в руках мокрый песок.
   У видеть себя со стороны, одиноко сгорбившегося, жалкого на пустом пляже у кромки воды. В перекрестье сочно-зеленого цвета деревьев, арахисово-желтого цвета песка, бирюзового с прожилками белой пены моря и бледно голубого, почти белесого неба. Себя - последнего из выбравшихся из мясорубки краткосрочного боя. Забывшего свое звание и тем более Номер-не-имя.
   И услышать музыку у себя в голове (в голове ли?).
   Четыре ноты. Четыре нажатия клавиши рояля.
   Пыым... тин.
   Пым. Тийн.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"