Гаврилов Дмитрий Анатольевич : другие произведения.

Были и Небыли сказки (1-4 главы книги)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Если вы полагаете, что книги-исследования непременно должны быть написаны занудным языком, за которым скрываются банальности, вы крайне ошибаетесь. В этой книге серии авторы страница за страницей старательно развенчивают подобное заблуждение, то удивляясь, то споря, но всё время двигаясь вместе с читателями по удивительному миру русских сказок, открывая их новые грани, поворачивая сказки под неожиданным углом, чтобы лучше понять то удивительное явление, которое называется "традиционное миропонимание". Вы полагаете, что сказки суть вымыслы? - Убедитесь в обратном! Вы любите сказки искренней любовью? - Тогда эта книга - за авторством Дмитрия Гаврилова и Станислава Ермакова - точно для вас, ибо вы непременно найдёте в ней нечто совершенно новое для себя...
  Здесь приведены первые четыре главы книги, остальное - в печатном издании...
  
  Д.А. Гаврилов, С.Э. Ермаков
  Были и Небыли сказки. О необычном, обыденном и искусстве перехода между ними. - М.: Ганга, 2011 - 288 с., ил. - (Обычай веков).
  ISBN 978-5-98882-135-9
  
  
  
  Почему и о чём эта книга
  
  - Попробуем представить себе вселенную шести измерений, - сказал Мальгрим. - Первые три - это длина, ширина и высота, три остальные можно определить так, первое - сфера внимания и материального действия, второе - сфера памяти, третье, - сфера воображения. Вы следите за моей мыслью? <...> Все созданное воображением должно существовать где-то во Вселенной. <...> И пока я объясняю вам, как можно - конечно, зная секрет - попасть из нашего мира в ваш и наоборот. Я перехожу из подлинной, реальной жизни в воображаемую - и встречаю вас. Если же вы отправитесь вместе со мною (а я надеюсь, вы сделаете это в самом непродолжительном времени), тогда уж вы перейдете из подлинной жизни в воображаемую, чтобы встретиться там с принцессой. Какая из двух этих жизней реальная, какая воображаемая - зависит от позиции наблюдателя. Не погрешив против истины, можно сказать, что обе реальные и обе воображаемые...
  Джон Бойнтон Пристли, "31 июня"
  
  
  
  Эта книга - не о сказках как таковых. Она о том, частью чего являются сказки. Уже не первый год мы пытаемся осмыслить то, что сохранилось от древнейшего миропонимания наших предков, полагая его заслуживающим не только исследовательского интереса, но неотъемлемой частью восприятия окружающей действительности каждым человеком. Конечно, современная жизнь городского жителя, тем более обитателя мегаполиса, отличается от жизни человека даже XIX века, причём не сильно, а очень сильно. Что уж говорить о жизни людей тысячелетие назад?
  Да, жизнь меняется. Меняются её качество, продолжительность, даже преобладающие в обществе идеалы... (последние вообще, как кажется, вывернулись уже наизнанку, а теперь стремятся перебраться куда-то в параллельный мир). Однако люди остаются по большому счёту прежними. И дело здесь не в "общечеловеческих ценностях", чур-чур-чур! Просто если технологии способны прогрессировать очень быстро, то с внутренним миром людей сложнее. Наша эволюция (если оставаться в рамках дарвинизма) тянется уже не тысячелетия даже и даже не десятки тысячелетий, а осязаемых перемен вроде бы не заметно. И в некотором роде прав булгаковский Воланд, который решил поглядеть на Москву и вынес вердикт: "...Люди как люди. Любят деньги, но ведь это всегда было... Человечество любит деньги, из чего бы те ни были сделаны, из кожи ли, из бумаги ли, из бронзы или из золота. Ну, легкомысленны... ну, что ж... и милосердие иногда стучится в их сердца... обыкновенные люди... в общем, напоминают прежних... квартирный вопрос только испортил их".
  Что особенно важно, так это высокая степень устойчивости внутренних установок. Наше бессознательное, склонное к образному восприятию действительности, было и остаётся таким же или почти таким же, как в далёком прошлом. В глубине своей и в большинстве своём люди нуждаются в чуде, в волшебстве - правда, вовсе не в таком, как ребёнок с неиспорченным вкусом к волшебному, а в достаточно обывательском смысле. Это доказывает и тот памятный булгаковский сеанс чёрной магии в варьете, и прочие "сеансы", именуемые так по сей день со всяческими крибле-крабле-бумс или ахалай-махалай... Вожделеемое волшебство обретает различный внешний облик, однако парадокс в том, что стержневая, сущностная основа всё равно не меняется - под какими бы "-измами" не скрывалась бы. И сказки являются одним из самых совершенных её выражений. Почему совершенных? Они существуют тысячелетиями, шлифуются, обретают оптимальное выражение. "Из сказки слова не выкинешь", - говорит народ и правильно говорит.
  Как заметил яркий представитель магического реализма, сербский писатель Мирослав Павич: "Нет старых и молодых снов. Сны не стареют. Они вечны. Они единственная вечная часть человечества" ("Ящик для письменных принадлежностей"). Сны - язык, которым говорит с нами наше глубинное "я", наше бессознательное. Как и сны, сказки позволяют случиться невозможному, при этом оно не кажется чем-то невероятным. Сказки - переложенный на речь язык наших снов, сокровенных уголков наших душ. Но сказки и нечто большее. Они даже в большей степени, нежели сны, содержат подсказку, инструкцию. Ведь сказки - обобщённый опыт поколений, а не плод личного, неминуемо субъективного толкования каких-либо знаков и подтекстов. Поэтому сказки обречены выигрывать некое условное состязание с авторскими литературными произведениями, претендующими на "мифологичность", стремящимися установить связь между вещью (со-бытием) и личностью (Смазнова, 2007, с. 69). Задача авторской литературы, которая, по выражению М. М. Бахтина, "заключается в том, чтобы вещную среду, воздействующую механически на личность, заставить заговорить, то есть раскрыть в ней потенциальное слово и тон, превратить ее в смысловой контекст мыслящей, говорящей и поступающей (в том числе и творящей) личности" (Бахтин,1979, с. 365-366), народными сказками решена изначально - по крайней мере, в том виде, в котором они дошли до наших дней.
  Вот почему (в том числе, конечно) сказки относятся к числу универсальных культурных кодов. В отличие от мифов, переложенные на разные языки сказки остаются почти полностью или даже полностью понятными слушателям и читателям - за исключением, быть может, мелких бытовых деталей. Но главное, понятна их идея.
  Разбирая сказки, мы вынуждены обращать внимание на их виды. Общеизвестно, что сказки классифицируют по адресной группе (для детей или для взрослых), по типу - волшебные, бытовые, докучные, сказки о животных и т. п. Так или иначе, мы обращаемся к сказкам для разного возраста и разным по структуре, хотя наибольшее внимание уделяем сказкам волшебным, которые - что, в общем-то, общепризнано - полнее всего сохраняют множество древних черт и элементов. Далее мы постараемся показать, как именно и что именно сохраняется. При этом придётся порою вступать в полемику с распространившейся модой весьма вольного отношения к этому виду нематериального культурного наследия, когда сказки толкуют с позиции современного человека, находя в них буквально всё, что душе угодно, лишь бы оно вписалось в измышлённую толкователем концепцию прошлого. Мы полагаем это отношение буквально преступным по отношению к исторической памяти нашего народа и к его будущему тоже.
  Прежде чем двинуться дальше, стоит сделать несколько уточнений.
  Мы полагаем, что, невзирая на новые знания о мире, о законах природы и строении вещества, природное, то есть естественное, от рождения возникшее восприятие мира человеком в целом остаётся примерно таким же, каким оно было издревле. Это обусловлено тем, что первоначальная картина мира складывалась исключительно на основе наблюдения за окружающей действительностью.
  "В самом общем виде модель мира определяется как сокращённое и упрощённое отображение всей суммы представлений о мире внутри данной традиции, взятых в их системном и операционном аспектах. Модель мира не относится к числу понятий эмпирического уровня (носители данной традиции могут не осознавать модель мира во всей её полноте). Системность и операционный характер модели мира дают возможность на синхронном уровне решить проблему тождества (различение инвариантных и вариантных отношений), а на диахроническом уровне установить зависимость между элементами системы и их потенциями исторического развития" (Топоров, 1988).
  Действительно, немногие смертные способны на основе только личных знаний и жизненного опыта, опираясь на известные им факты и события, выстроить удовлетворяющую всех модель мироздания. Такое, быть может, оказалось бы под силу мифическому Синдбаду или, скажем, Ваське Буслаеву (да только он расколол себе голову о "пуп земли"). В реальности же для этого требовался опыт поколений, передаваемый как устная традиция, протяженность во времени и пространстве. Либо - в одно и то же время требовался опыт сотен, если не тысяч, наблюдателей и естествоиспытателей одного языка, способных обмениваться хотя бы голубиной почтой, за неимением бесконечно долгого личного времени на жизнь.
  Есть ещё одно, весьма важное для понимания особенностей традиционной культуры, обстоятельство, разобраться с которым помогают именно сказки. По справедливому наблюдению большинства исследователей, сказки связаны с памятью о так называемых обрядах инициации. К этому выводу приходит В. Я. Пропп в знаменитых книгах "Исторические корни волшебной сказки" и "Морфология сказки", а также многие другие исследователи - от М. Элиаде до современных отечественных авторов.
  
  Но что такое "обряды перехода"? Термин введён в науку прославленным антропологом Арнольдом ван Геннепом (русское издание его работы "Обряды перехода: систематическое изучение обрядов" вышло в 2002 году).
  Речь идёт о том, что в традиционной культуре существуют обладающие рядом общих черт и сущностно родственные обрядовые действия, связанные с радикальными переменами существующего положения индивидуума. Ван Геннеп показал, что обряды перехода, сопровождают критические переломные точки в жизни не только человека, но и природы (ван Геннеп, 2002). Каково бы ни было общество по своему укладу, жизнь человека в нём всегда связана с последовательными переходами из одной социальной группы в другую. Так было прежде, так происходит и сегодня.
  При этом в традиционном обществе всякое изменение порождает либо влечёт обрядовое действо, призванное не допустить или сколько возможно снизить возможный ущерб от таких изменений. На протяжении жизни человек последовательно проходит некоторые этапы, которые следует рассматривать как переходы: рождение, достижение социальной зрелости, брак, отцовство/материнство, старение, смерть. Отдельно можно рассматривать профессиональный и личностный рост, которые также сопровождаются переходными изменениями. Каждое из этих явлений сопровождается ритуализированными действиями, цель которых - обозначение смены статуса человека и помощь в таком переходе. Современные обряды перехода в значительной степени лишены сакральной составляющей, однако это не делает их менее важными для человека-участника.
  Впрочем, предоставим слово самому ван Геннепу: "Когда классификация механизмов действия обрядов разработана, становится относительно легко понять смысл последовательности проводимых церемоний. Отметим также, что создатели теорий почти и не пытались разработать подобную классификацию" (ван Геннеп, 2002, с. 15). И далее он пишет о своём труде: "Настояшая книга - попытка создания классификации последовательности церемоний, сопровождающих переход из одного состояния в другое, из одного мира (космического или общественного) - в другой.Принимая во внимание важность этих переходов, я считаю обоснованным выделить особые категории обрядов перехода: обряды отделения, обряды промежуточные и обряды включения. Эти три категории. могут быть в разной степени выражены у одного и того же народа или в одном и том же церемониальном цикле. <...> Если полная схема обрядов перехода теоретически состоит из обрядов прелиминарных (отделение), лиминарных (промежуток), постлиминарных (включение), это не значит, что на практике существует равновесие трёх групп по их значению и степени их разработки.
  Кроме того, в некоторых случаях схема усложняется: в этом случае переходный, или промежуточный, период растянут настолько, что он представляет собой автономный (самостоятельный) этап. <...>
  Я далёк от утверждения, что все обряды, связанные с рождением, инициацией, свадьбой и т. п., являются лишь обрядами перехода. Ведь помимо основной направленности этих обрядов, которая заключается в том, чтобы обеспечить переход из одного магически-религиозного или мирского сообщества в другое, каждая из этих церемоний имеет еще собственную цель" (Там же, с. 15-16).
  Отдельным видом обрядов перехода следует считать и так называемые инициации. Между ними иногда ставят знак равенства, но, как следует из сказанного только что, это неверно.
  В любом случае именно сказки позволяют не только восстановить цели и задачи обрядов перехода, но понять, что они означают, как принято говорить, в личностном плане, то есть для самого человека.
  Тема эта сама по себе чрезвычайно сложна, объёмна. Применительно же к восточным славянам она затрудняется ещё и тем обстоятельством, что сохранность информации о многих видах посвятительных обрядов в ряде случае оставляет желать лучшего, и исследователи просто вынуждены переходить из области доказательных фактов в область предположений, широко используя методы сравнительного анализа. Тут надо оговориться, что и различные реконструкции, увы, по большей части отличаются избыточной романтизацией и идеализаций этой крайне непростой темы.
  В силу указанной, а также ряда других весьма весомых причин мы - после долгих размышлений - не рискнули взять на себя смелость сосредоточить своё внимание именно на инициатической составляющей сказок (как бы нам ни хотелось обратного). Вот почему эта книга представляет собою скорее подборку связанных единой темой эссе. Мы постарались "встроить" сказки и переходную обрядность в общий контекст восточнославянской культурной традиции, а также изложить ряд соображений, которые не вполне вписываются в устоявшийся в головах широких читателей (а порою и исследователей) образ сказок.
  Мы предлагаем рассматривать сказки не в контексте фольклорных жанров как вид литературных произведений, а также не как фрагменты мифов языческих времён. Почему именно так, будет показано в дальнейшем тексте. Как прочие жанры устного народного творчества, сказки сохраняют те основополагающие установки, которые как раз интересны и важны для исследований традиционного мировоззрения.
  Сложность поиска его основ неоднократно отмечалась различными исследователями фольклора и других видов культурной традиции. Основная причина, как принято обычно указывать , кроется в недостатке действительно древних фиксированных её пластов. Если археологические артефакты, нравится это кому-то или нет, существуют, систематизированы и, следовательно, могут быть истолкованы с той или иной степенью полноты и достоверности, то, переходя к культуре нематериальной, мы во многом оказываемся на довольно зыбкой почве допущений и предположений. Однако и они могут оказаться полноправными следствиями, если подходить к реконструкции научно, на основе историзма, а не с модной у популяризаторов позиции "я так вижу, следовательно, это так и есть". Увы, желаемое с действительным часто расходится (и, думаем, нам не стоит в данном случае абсолютизировать и собственные наблюдения, выводы и взгляды).
  Как бы то ни было, для нас в рамках означенного подхода на передний план выходит не среда бытования сказок и не их структура, но отражение в них исторически, культурно и географически обусловленных категорий, которые, на наш взгляд, можно - пусть и с известной степенью допущения - назвать неизменными. Суть их довольно проста: это прежде всего идея выживания, сохранения своей идентичности, вначале семейно-родовой, позднее - национальной; на промежуточном уровне и религиозной. Последнюю мы выносим за скобки, поскольку думаем, что религиозное во многих случаях приспосабливается конкретным этносом под задачи более базисные, первичные.
  Личностная составляющая сказочных сюжетов и обрядов перехода как таковых побуждает нас широко обращаться и к некоторым течениям психологии и педагогики, обобщая и анализируя собственный, пусть не очень большой, опыт работы в этом направлении.
  Вот об этом - и попутно о многом другом нам и хотелось бы поговорить с читателями. Поспорить, задать вопросы, пригласить задуматься...
  
  
  Что же нам нужно от сказки
  
  
  ...Значение волшебных сказок не зависит от того, что о них думают дети. Мир волшебных сказок скорее чердак или чулан, только временно или частично детская комната. То, что лежит в этих комнатах, часто перепутано и поломано, куча барахла разных периодов, назначения и вкуса. Но среди них можно случайно найти вещь непреходящей ценности: старинное произведение искусства, не очень поврежденное, которое только глупец способен выбросить.
  Дж. Р. Р. Толкиен
  
  
  Ценность древнейшего мифа и всей традиционной культуры в целом, на наш взгляд, далеко не только познавательная. История складывания миропонимания, изучение изменений его проявлений на протяжении тысячелетий и столетий, выявление характерных особенностей, которые присущи тем или иным народам в древности, позволяют выявить скрытые связи между этносами, понять будущее, а в настоящем - осмыслить истоки и движущие силы того, что принято называть "национальным характером".
  Несомненно, сказки в этом отношении обладают ещё не раскрытым до конца потенциалом, ибо не в последнюю очередь они служили для целей воспитания, их рассказывали детям (хотя и не только им, конечно же). В ряде случаев сказки могут служить источником информации об обычаях, взглядах, отношениях (в том числе гендерных и других) и т. д.
  Неоднократно разные исследователи искали и вполне доказательно прослеживали древние корни сказки. Впрочем, если стремиться быть объективными, то господствующая точка зрения не всегда вызывает безоговорочное согласие: сложно - даже при большом желании - во всех без исключения сказках увидеть, пусть и сниженные (иначе говоря, утратившие сакральную составляющую, объяснительный элемент), но древние мифы.
  Часть сказок - это, несомненно, просто истории, поучительные или развлекательные, басни, даже анекдоты. Скажем, в своё время было очень забавно познакомиться с "заветными" сказками из собрания А. Н. Афанасьева... и узнать в некоторых из них прообразы ряда широко распространённых сегодня скабрезностей. Впрочем, и эти, весьма эротические, а порою откровенно пошлые в понимании современного нам читателя короткие истории могли выполнять (пусть не все и не во всех случаях), важные функции в части семейного, полового воспитания, снятия психологических барьеров и поучать в развлекательно-игровой форме.
  
  Прим.: На самом деле его нашумевшие "Народные русские сказки не для печати" вовсе не есть что-то исключительное, если обратиться к собраниям других, не столь "раскрученных" и менее адаптированных в части литературного языка этнографических материалов других собирателей фольклора, в том числе современников А. Н. Афанасьева. Просто, впервые будучи собраны воедино, "заветные" сказки произвели фурор своей народной вольностью, а потому изначально были опубликованы за границей. "Основной корпус сборника Афанасьева составляют сказки непристойного, эротического содержания. Сказки такого рода были очень распространены в русском быту; они до сих пор распространены в крестьянской среде, хотя обычно рассказываются лишь в определенной аудитории и, видимо, в особых ситуациях..." (Успенский, 1994, с. 129-150). Впрочем, городской фольклор 1830-1870-х годов, знает анонимную поэму "Лука Мудищев", ходившую в рукописях и списках по той же причине.
  
  Как мы уже сказали, наша книга не только и не столько о сказках. Об этом жанре фольклорной прозы и без того написано достаточно много - от серьёзных и глубоких исследований до популярных статей. Где-то на отшибе пристроилась группа сочинений-нелепиц. Авторы их (вполне возможно, милые и неглупые люди) по каким-то не всегда понятным причинам начинают обнаруживать в сказках такие послания, что, пожалуй, настоящие средневековые волхвы вмиг поседели бы (или полысели). Но об этом в своё время (и, возможно, не один раз).
  Что же важно в сказках именно для нас?
  Во-первых, то обстоятельство, что они явственно и наглядно отражают традиционное мировоззрение и косвенным образом проясняют множество тех его тонкостей, следы которых где-либо ещё кроме сказок отыскать трудно.
  Во-вторых, то, что сказки имеют множество параллелей с мифами и другими древними фольклорными жанрами.
  В-третьих, то, что некоторые сказки сознательно или неосознанно использовались в народной педагогике и теснейшим образом связаны с так называемыми обрядами перехода, речь о которых уже шла выше. Последние, на наш взгляд, не следует рассматривать как полузабытый культурный феномен. Это действенное средство воздействия на человека, которое может помочь ему преодолеть социально-психологические пороги и барьеры, обрести самого себя. Значение сказок как одного из наиболее доступных и педагогически эффективных средств формирования у детей творческих речевых умений подчёркивали многие педагоги, начиная с В. А. Сухомлинского.
  Таким образом, сказки представляют значительный интерес для исследователей, которые работают в самых разных областях знания, но главное, они актуальны и сегодня.
  Если сравнивать "общественную ценность" наследия прошлого, то любой здравомыслящий человек согласится с мыслью о том, что таковая ценность неоднозначна. Не всем интересно быть историками, филологами, археологами или этнографами, которых прошлое привлекает "по определению". Но мы глубоко убеждены, что знание прошлого, причём знание, основанное не на фантазиях или "современных мифах", а на научных фактах, должно составлять неотъемлемую часть культурного багажа любого человека. В первую очередь речь при этом должна идти не об абстрактной "священной истории" или каких-нибудь псевдотаинственных "кодах кого-нибудь", но о простых и достоверных знаниях о действительных событиях прошлого.
  Ведь это только в элементарной физике время имеет одно направление (и то подобное представление - вопрос дискуссионный). Человеческое же сознание по сути дела существует вне времени и пространства, так что вопрос лишь в том, насколько мы осознаём эту его вневременность. Можно сколь угодно критически относиться, допустим, к паранормальным феноменам, но нам известны достаточно яркие проявления их и успешные опыты восстановления тех или иных картин событий былого с использованием скрытых возможностей человека. Если человек способен мыслью проникать в прошлое, значит, не всё так просто с нами и нашим сознанием. Именно оно становится главной загадкой, основным объектом познания. Но - вот парадокс! - одновременно и средством осознания. Тем важнее всё, что оказалось рождено сознанием людей на протяжении существования рода человеческого. Вернее, то, что выжило и сохранилось вопреки всем переменам уровня жизни и сменам общественных формаций и идеологий.
  Мы неоднократно высказывали точку зрения, что современное миропонимание, несмотря на все удивительные достижения высоких технологий, фундаментальные открытия в области естественных и точных наук, всё равно было, остаётся и - до известной степени - обречено оставаться мифологическим. Наивно пытаться наклеить на этот тип сознания ярлыки. Разные виды мышления могут сочетаться друг с другом, особенно, если человек понимает, в каких случаях более актуален один, а в каких - другой. Впрочем, при всём старании мыслить исключительно каким-то одним способом не получится, это идеализация процесса мышления, а указание, какой тип мышления применять, звучит так, словно бы мы способны усилием воли по своему произволу запретить или разрешить в тот или иной момент думать лишь каким-то одним из двух полушарий мозга. Всё равно работают оба одновременно! Способность реализовывать разные способы мышления скорее увеличивает шансы выжить. Так в истории отнюдь не всегда окончательную победу одерживал более сильный, но более терпеливый, более изобретательный...
  Кто осмелится спорить с тем, что и изобретательности в том числе учит нас народная традиция? В том числе и сказка?
  Что же следует взять из неё, что пригодно сегодня, может быть применено в повседневности и в чём едва ли отпадёт надобность завтра?
  
  Для начала, конечно, поучительность и, если можно так выразиться, афористичность и притчевость сказки. Вот, скажем, такой пример...
  "Одному мужику хотелось есть. Он купил калач и съел - ему все еще хотелось есть. Купил другой калач и съел - ему все еще хотелось есть. Потом он купил баранок и, когда съел одну, стал сыт. Тогда мужик ударил себя по голове и сказал: - Экой я дурак! Что ж я напрасно съел столько калачей. Мне бы надо сначала съесть одну баранку" (Былины..., 1989, с. 346).
  Для сравнения: "Понес как-то ходжа Насреддин зерно на мельницу. Жена завязала ему мешок, но по пути он развязался, да не один раз. Пока Насреддин добрался до мельницы, ему пришлось десять раз завязывать мешок. Вернулся Насреддин и как следует отчитал жену: - Ну и завязала ты мешок! Целых десять раз пришлось мне останавливаться и заново завязывать" (Антология мирового анекдота, 1994,? 493).
  
  Любой читатель или, первоначально, слушатель не только улыбнётся после подобной истории. Скорее всего, он ещё и задумается. И не зря ведь, "сказка - ложь, да в ней - намёк..." Образный язык и непрямая демонстрация нелепости рассуждений героя совсем короткой истории обладают прекрасным научающим эффектом.
  Далее, пожалуй, упомянем правила поведения и отношения, соблюдение которых вознаграждается. Не все из них вследствие массового забвения традиционных ценностных ориентиров оказываются понятны всем и сразу, но общая направленность более чем прозрачна и современна: только при условии почтительного отношения к старшим, неприятия несправедливости, "кривды", способности к взаимопомощи человек способен добиться в жизни успеха. Вспомним хотя бы "Морозко" - сказку глубоко волшебную и весьма символичную, где награду после всех испытаний получает именно трудолюбивая и соблюдающая обычай, уважающая старших девица.
  Вот один из архаичных вариантов этого известного сюжета, похожий на "страшилку" или короткометражный "ужастик":
  "Жил дед да баба. Вот перьвая жана померла, отсталась до́цка. Вот он ожанился на другой, взял с доцкуй. Ну, вот баба и взъелась на дедову дочку: "Дед, куда хочешь девай сваю доцку". Дед повез ее в лес. Вот он там в лесу повеся ломи́нку, чтобы она стучала и дочка думала, что дед там; сказал ей: "Ты собирай хворостину, а я к тебе приеду". Набрал хворосту и уехал домой, а дочку оставил в лесу. Ну, вот она собирала, а дед въехал, она искала-искала - батька нет, пошла по тропиноцке. Потемнело. Она пришла в избушку, в избушке там обноцело.
  Вот ночью мороз тресь-тресь. "Мороз, мороз, не бог ли тебя принёс?" Вот мороз тут ей платье и шубу, и валенцы, плат - все ей принес. Она одела, обула. Вот мороз тресь-тресь. Она говорит: "Мороз, мороз, не бог ли тебя принёс?" Вот юй [кажется, так!] тут мороз - сундук, коня подогнал, кореты, всё ей.
  Баба запекла блины, а сука: "Тяв-тяв-тяв, дедова доцушка еде в злате-серебре". А баба сов сковородник ей в зубы. "Она, говорит, где-нибудь зубы оскалилши". Сука: "Тяв-тяв-тяв". Баба опять также. До трех раз это. Ну вот, дедова доцка приехала, вся в злате и серебре, кони и так все. Вот баба и взъелась: "Дед, завези и мою". Она говорит: "Мороз, мороз, не чорт ли тебя принес". Мороз оторвал ей руки. Опять то же и такой же ответ - мороз оторвал ноги. В третий раз разорвал ее всю.
  Баба запекае блины, а сука: "Тяв-тяв-тяв, бабины доцушки ижи зубы оскалены". Баба кидь ей туды блин. Говори: "Бабина доцушка еде в злате и серебре". А сука опять и т. д. Баба и деда стала журить, что яну не туды ты завез. Вот деда пожурила - дед пошел разыскивать. Ходил-ходил - нашел ту избушку. Пришел - там одны косточки валяются, обобрал в рогозину да и понес. Вот дед принес, и гром бабе: "На, жри, змея, ты сожрала!" (Сказки и легенды пушкинских мест, 1950, с. 62-63).
  
  Но отдельной - едва ли не самой важной - строкой, конечно, следует записать заложенную в сказках способность не просто научать, но изменять личность слушателя или читателя. Это сложный, по большей части не лежащий на поверхности процесс, который современные психологи называют по-разному, в зависимости от задач, рабочих моделей и предпочтений: индивидуацией, психокоррекцией и т. д.
  Традиционная культура, конечно, не знала и не использовала ни таких слов, ни, возможно, подобных представлений, однако это не означает, что людям неведомы были те или иные личностные проблемы. А вот действенное средство работы с ними было найдено, причём оказалось органично включено в повседневность, в воспитание и развлечение.
  Как бы то ни было, брать с собой в будущее следует и сами сказки, и - как ни покажется удивительным - веру в то, что они по-своему реальны. Сказки и в самом деле реальны, только реальность эта отличается от привычной современному (подчеркнём - современному) среднестатистическому взрослому человеку. Но не всякий читающий сказки и (пусть отчасти) верящий в них - ребёнок, маленький или взрослый. Просто это человек, в котором нынешнее безжалостное и бездушное бытие не сумело убить тоску по священному и стремление к чему-то большему, нежели ценности общества всеобщего потребления. Следовательно, суть проблемы ещё и в том, чтобы эта тоска не превратилась в сон разума, порождающий чудовищ, чтобы желание чуда не породило стремление идти к мечте по головам, а камень Алатырь не сумел превратиться в камень на душе или в камень за пазухой.
  
  
  
  Как услужить навьей Хозяйке
  
  
  
   За древнею Прялкой с куделью косматой
   Бессонная Пряха, с утра до заката,
   В таинственном замке, на пыльном граните,
   Хлопочет-свивает непрочные нити...
   То бледная дева, средь тени светлицы,
   Перстами весталки, перстами блудницы,
   С тоскующей песней, с алканьем во взгляде
   Срывает-равняет волшебные пряди...
   Юргис Балтрушайтис, "Прялка"
  
  
  
  Все перечисленные выше важные моменты (которых могло бы быть гораздо больше, но стоит ли стремиться объять необъятное?) могут быть найдены в самых разных сказках разных народов. Поскольку нами движет преимущественно интерес к культуре восточных славян, а они, в свою очередь, являются ветвью мощного побега индоевропейской языковой общности, будет правильно обращать преимущественное внимание на родственные черты миропонимания и представления, отражённые в древнейших пластах фольклора.
  Не исчезают следы этого явного заметного родства и после литературной обработки этнографического материала, если за дело берётся специалист. Помните знаменитую "Госпожу Метелицу" братьев Гримм? В первом издании сказок 1812 года оригинальное название этой истории "Фрау Холле (Матушка Холле)". На деле перед нами не что иное, как позднее переосмысление образа древнегерманской богини Гольды (Хульды), Пряхи, коей известны судьбы всех людей и мира, ипостаси со скандинавской Фригг, прядущей небесную пряжу супругой Одина.
  "Поскольку Фригга не была известна под этим именем в южной Германии, существовали другие богини, которым поклонялись там, чьи атрибуты были очень схожими с ее, хотя имена их различались от провинции к провинции. Среди них была прекрасная богиня Хольда (Хульда или Фрау Холле), которая могла приносить различные дары. Поскольку она управляла погодой, люди говорили, что снег идет, когда она взбивает перину, а дождь - когда она стирает свое платье, а белые облака называли ее льняным полотном. Когда длинные серые перья облаков протягивались через все небо, это означало, что она занята пряжей, поскольку она была выдающейся пряхой и ткачихой, да и хозяйкой вообще. Она даровала людям умение обрабатывать лен и научила, как использовать его..." (Myths of the Norsemen..., 1909, p. 51-59).
  Шведское Friggjarrokkr (Прялка Фригг) три яркие звезды пояса Ориона. Богине Фригг, жене Одина, ведомы все судьбы мира, она, как и норны, прядёт их (ср. "колесо Фортуны"). Славяно-германские и эллинские параллели этой богини уже были рассмотрены нами (Гаврилов, 2006, с. 254-260).
  И далее по тексту встречаем: "Согласно средневековым верованиям, Хольда живет в пещере недалеко от Хёрселберга, в Тюрингии, где она известна как Frau Venus и славится как колдунья, она завлекает смертных в свое царство, где удерживает их вечно, увязших в своих прихотях и страстях, как всех пленников чувственности... В других частях Германии Фригг, Хольд или Остара была известна под именем Брехта, Берта или Белая Дама. Особенно хорошо знают её под этим именем в Тюрингии, где она живёт в горах, покровительствуя душам нерожденных младенцев или душам умерших без причастия..." (Там же).
  Рассмотрим лишь некоторые моменты сказочного сюжета, сохранённого братьями Гримм и сохранившего множество архетипических образов традиционной культуры (Гримм, 1895):
  "У одной вдовицы были две дочери-девицы; одна-то была и красива, и прилежна; а другая и лицом некрасивая, и ленивая. Но эта некрасивая да ленивая была вдовице дочь родимая, а к тому же она ее и любила, а на другую всю черную работу валила, и была у ней та в доме замарашкой . Бедняжка должна была каждый день выходить на большую дорогу, садиться у колодца и прясть до того много, что кровь выступала у нее из-под ногтей.
  Вот и случилось однажды, что веретено у ней было все перепачкано кровью; девушка наклонилась к воде и хотела веретено обмыть, а веретено-то у нее из рук выскользнуло и упало в колодец. Бедняжка заплакала, бросилась к мачехе и рассказала ей о своей невзгоде. Та ее так стала бранить и такою выказала себя безжалостною, что сказала: "Умела веретено туда уронить, сумей и достать его оттуда!"
  Пришла девушка обратно к колодцу и не знала, что ей делать, да с перепугу-то прыгнула она в колодец - задумала сама оттуда веретено добыть..."
  Человека, ищущего в сказке сугубое развлечение или средство скрасить досуг своего ребёнка, почему-то никогда не удивляет странность - зачем прясть у колодца, когда это проще делать в помещении. По логике, девица сбегала из дому от произвола семьи. Но мы с вами договорились быть более внимательными к символическим деталям. Может быть, следует предположить, что это отголосок какого-то древнего обычая, возможно, женской обрядовой практики. И уж коль скоро говорится о девице, а не о маленькой девочке, обычай, скорее всего, должен быть как-то связан с взрослением и обретением новой гендерной роли.
  Ассоциативный ряд подталкивает нас к следующей гипотезе: а что если, в самом-самом раннем сюжете речь шла не о крови с натруженных рук, а о первой менструации? У подавляющего большинства народов в прошлом ей придавалось особенное значение. В этом случае падение девушки в колодец символизировало её смерть в прежнем качестве для перерождения в новом. Колодец же здесь вполне может оказаться памятью о тех временах, когда кельты и германцы практиковали жертвоприношения нижнему миру, сбрасывая жертвы (в том числе, случалось, и человеческие) в особые ритуальные колодцы (Русанова, 2002, с. 30-55, 61-63).
  Пересказывая немецкие предания, Х.А.Гербер (Guer?ber) уточняет: "Хольда владела также волшебным источником, который назывался Квикборн (быстророждённый), он соперничал со знаменитым источником вечной молодости, и колесницы, в которой она переезжала с места на место, проверяя свои владения..." (Myths of the Norsemen..., 1909, p. 51-59). Упомянутая повозка, кстати, "однажды была повреждена, богиня позвала мастера починить ее, и когда он закончил, сказала ему взять несколько обломков в уплату. Человек был рассержен такой непристойной платой, и взял всего лишь несколько (кусков); но к его негаданной радости, на следующий день они обратились в золото".
  Так что, вполне возможно, колодец - это не только дорога в иной мир, не только обратная сторона Мирового древа...
  Сравним: "Пришел ходжа с товарищем в Конью для учебы; товарищ, увидев минареты (а до того он их никогда не видел), в удивлении спросил: "Как это их делают?" - "А ты и не знаешь? Эх, ты! - заметил ходжа. - Очень просто: выворачивают наружу внутренность колодцев"". То есть, если Мировое Древо в некотором смысле Суперстолб, любой минарет - столб тем более.
   Колодец - это и место перерождения (известна ирландская народная сказка "Фея ручья и веретено", почти один в один совпадающая с изложенным нами немецким сюжетом).
  Тем не менее, есть и вполне прозаичное объяснение некоторых деталей. Прежде чем лён можно будет прясть, его необходимо в том числе и вымочить, то есть либо лён надо принести к источнику воды, либо зачерпнуть воду "по технологии".
  ...Она тотчас потеряла сознание и, когда очнулась и снова пришла в себя, то увидела, что лежит на прекрасной лужайке, что на нее и солнышко весело светит, и цветов кругом многое множество...
  Да, Иномирье описывают как сущий рай, то есть испускающим Свет Пространством-Временем, хотя волшебная владелица его выглядит, как мы увидим дальше, страшновато.
  И здесь следовало бы поблагодарить за подсказку А. С. Гаврилову (Бойко), которая в своей работе о символике колодца (Гаврилова, 2010) обратила внимание на такое свидетельство:
  "В Кельне говорится, что детей приносят из колодезя у церкви св. Кунеберта, где до рождения сидят они вокруг Божьей Матери, которая кормит их кашею и играется с ними. В этом колодезе светло как днем..." (Потебня, 2007, с.157).
  "Пошла девушка по этой лужайке и пришла к печке, которая была полнешенька хлебами насажена. Хлебы ей крикнули: "Вынь ты нас, вынь скорее, не то сгорим: мы давно уже испеклись и готовы". Она подошла и лопатой повынимала их из печи. Затем пошла она дальше и пришла к яблоне, и стояла та яблоня полнешенька яблок, и крикнула девушке: "Обтряси ты меня, обтряси, яблоки на мне давно уж созрели". Стала она трясти яблоню, так что яблоки с нее дождем посыпались, и трясла до тех пор, пока на ней ни одного яблочка не осталось; сложила их в кучку и пошла дальше..."
  Разумная девушка была, с первого раза пожалела волшебные артефакты, не в пример своей сестре, да и нашей Алёнушке, которой пришлось срочным порядком исправлять несделанное ранее, чтобы спастись от крылатых подручных Бабы Яги:
  "В избушке сидит баба-яга, морда жилиная, нога глиняная; сидит и братец на лавочке, играет золотыми яблочками. Увидела его сестра, подкралась, схватила и унесла; а гуси за нею в погоню летят; нагонят злодеи, куда деваться? Бежит молочная речка, кисельные берега. "Речка-матушка, спрячь меня!" - "Съешь моего киселика!" Нечего делать, съела. Речка ее посадила под бережок, гуси пролетели. Вышла она, сказала: "Спасибо!" и опять бежит с братцем; а гуси воротились, летят навстречу. Что делать? Беда! Стоит яблонь. "Яблонь, яблонь-матушка, спрячь меня!" - "Съешь мое лесное яблочко!" Поскорей съела. Яблонь ее заслонила веточками, прикрыла листиками; гуси пролетели. Вышла и опять бежит с братцем, а гуси увидели - да за ней; совсем налетают, уж крыльями бьют, того и гляди - из рук вырвут! К счастью, на дороге печка. "Сударыня печка, спрячь меня!" - "Съешь моего ржаного пирожка!" Девушка поскорей пирожок в рот, а сама в печь, села в устьецо. Гуси полетали-полетали, покричали-покричали и ни с чем улетели". (Гуси-лебеди: [Сказка] ? 113 / Афанасьев, 1984-1985a, с. 147-148).
  Кстати, особые свойства яблок из упомянутого сада фрау Холле (равно как и, вероятно, Бабы Яги) реконструируются в том числе и по такому упоминанию:
  "Здесь начинается и говорится о том человеке, что звался Сиги и слыл сыном Одина <...> Был у него от жены сын по имени Рери; он рос у отца и вскоре стал высок ростом и ко всякому делу годен <...> Взял Рери большую добычу и жену такую, чтоб была ему под стать. И вот живут они вместе долгое время, и нет у них ни детей ни наследников. Это показалось им за беду, и просят они богов с великим рвением, чтобы родилось у них дитя. И вот говорят, что Фригг услыхала их мольбу и Один тоже, о чем они просили; он недолго думает и зовет свою валькирию, дочку Хримни-йотуна, и дает в руки ей яблоко и велит отнести к конунгу. Она взяла яблоко то, надела на себя воронье платье и полетела, пока не прибыла туда, где конунг тот сидел на кургане. Она уронила яблоко конунгу на колени. Он схватил то яблоко и догадался, к чему оно. Идет он тогда домой к своей дружине, и вошел к королеве и поел от того яблока <...> Надо теперь сказать, что королева вскоре затяжелела, и много времени проходит, а она не может разродиться. Тут пришла пора Рери выступить в поход, по обычаю конунгов, чтобы защитить свою землю. В этом походе случилось так, что Рери заболел, а затем умер и собрался в путь к Одину, и многим это казалось желанным в те времена. А с болезнью королевы происходит все то же; ребенок у нее не рождается, и вот уже шесть зим, как длится этот недуг. И вот она решает, что больше ей незачем жить. И приказала она, чтобы вырезали у нее ребенка, и было сделано так, как она приказала. То был мужской приплод, и мальчик тот был велик ростом, когда родился, как и следовало ждать. Сказывают так, что этот мальчик поцеловал мать свою, прежде чем она умерла. Тут дали ему имя, и был он наречен Волсунгом; он сел на королевство в Гуннской земле после отца своего; стал он вскоре велик и силен и решителен во всем, что требует мужества и мужской мощи; сделался величайшим воителем и победоносцем в битвах тех, что случались на ратных походах." ("Сага о Вёлсунгах", I-II, пер. Б.Ярхо)
  Не только от гороха, но и от яблок, растущих на Том Свете, случается, зарождаются на Этом Свете, богатыри! Толкование яблок как звёзд-душ в кроне Мирового древа - Млечного Пути было предложено нами в предыдущих работах (Ермаков, Гаврилов, 2009б). Вот и здесь яблоня, плодоносящая подобными яблочками, предстаёт проводником воли высших сил, путём, по которому боги-первопредки воплощаются в своих потомках.
  Но вернёмся к бабушке Холле, то есть Госпоже Метелице:
  "Наконец подошла она (девица) к избушке и увидала в окошке старуху; а у старухи зубы большие-пребольшие, и напал на девушку страх, и задумала она бежать. Но старуха крикнула ей вслед: "Чего испугалась, красавица-девица? Оставайся у меня, и если всю работу в доме хорошо справлять станешь, то и тебе хорошо будет. Смотри только, постель мне хорошенько стели да перину мою взбивай постарательнее, так, чтобы перья во все стороны летели: когда от нее перья летят, тогда на белом свете снег идет. Ведь я не кто иная, как сама госпожа Метелица".
  Стоит заметить, что ко второму изданию собрания сказок братьев Гримм бедный изначально сюжет оброс деталями и подробностями благодаря будущей жене Вильгельма Гримм. Её звали Генриетта Доротея Вилд, она также была родом из Гессена и рассказала влюблённому сочинителю одну из местных легенд. Не иначе и сама в переходном возрасте бегала к колодцам поклониться Великой Матери и посвятить ей своё веретено, вполне себе обрядовый атрибут. Говорят, и по сей день в тех же землях бытует выражение "Хольда готовит себе постель", означающее, что идёт снег.
  Если у нашей сказочной Бабы Яги нос врос в потолок (и эту асимметрию можно рассматривать как один из признаков иномирной сущности сказочного персонажа), то в немецком варианте асимметричность облика выражают устрашающие зубы. Они, пожалуй, единственное, что сохранилось от зловещего образа Хольды/Фригг/Фру Годе, предводительницы Дикой Охоты (Торп, 2008, с.400-401).
  "Речь старухи поуспокоила девушку и придала ей настолько мужества, что она согласилась поступить к ней в услужение. Она старалась угодить старухе во всем и перину ей взбивала так, что перья, словно снежные хлопья, летели во все стороны; зато и жилось ей у старухи хорошо, и бранного слова она от нее не слышала, и за столом у ней было всего вдоволь.
  Прожив некоторое время у госпожи Метелицы, девушка вдруг загрустила и сначала сама не знала, чего ей недостает, наконец догадалась, что просто истосковалась по дому; как ей тут ни было хорошо, а все же домой ее тянуло и позывало.
  Наконец она созналась старухе: "Я по дому соскучилась, и как мне ни хорошо здесь у тебя под землею, а все же не хотелось бы мне долее здесь оставаться и тянет меня вернуться туда - со своими повидаться".
  Госпожа Метелица сказала: "Мне это любо, что тебе опять к себе домой захотелось, а так как ты мне служила хорошо и верно, то я сама тебе укажу дорогу на землю..."
  Потебня совершенно справедливо отмечает, даже в сказке ясно, что "колодезь Гольды собственно не на земле, а на небе: девица, брошенная мачехой в этот колодезь (ещё один вариант сюжета. - Авт.), находит на дне его дом Гольды на прекрасном лугу; Гольда задаёт ей работу каждый день перебивать постель, так чтоб сыпались перья, отчего на этом свете идёт снег, но ведь снег идёт сверху, а не снизу" (Потебня, 2007, с. 157). Если вспомнить древнегерманскую мифологию, то снова прослеживается отчётливая аналогия с Иггдрасилем, замкнутым самим на себя, чьи "кончики корней" находятся выше ствола.
  "...Тут взяла она ее за руку и подвела к большим воротам. Ворота распахнулись, и когда девица очутилась под сводом их, просыпалось на нее дождем из-под свода золото да так облепило ее, что она вся была золотом сплошь покрыта. "Вот это тебе награда за твое старание", - сказала госпожа Метелица да, кстати, вернула ей и веретено, упавшее в колодец.
  Затем ворота захлопнулись, и красная девица очутилась опять на белом свете, невдалеке от мачехина дома; и когда она вступила во двор его, петушок сидел на колодце и распевал:
  Ку-ка-ре-ку! Вот чудеса!
  Наша-то девица в золоте вся!
  Тогда вошла она к мачехе в дом, и так как на ней было очень много золота, то и мачеха, и сестра приняли ее весьма ласково..."
  "Прилежным пряхам она (Гольда) дарит прядки, прядет за них по ночам, ленивым она зажигает или марает кудель. Когда на Рождество она обходит страну, то привязывают новые мычки к прялкам и оставляют их на ночь, нарочно для нее; на Масляной, когда она возвращается, всё должно быть попрядено и прялки попрятаны. Если она найдет всё в порядке, то благословит прях, если нет - то проклянет..." и т. д. (Там же, с.158-159).
  Запреты на женские работы в день Гольды сближают её образ в том числе со славянской Макошью. Но, надо думать, это общее место в традиционных культурах - запрет на какой-либо вид работ в праздные дни, когда надо либо молиться, либо приносить требы, совершать духовную, а не физическую, работу. Например: "44. Зимой на праздник святого Миколы полоскала женщина бельё. Подошёл к ней старичок и спрашивает: "Ты что делаешь, женщина?" - "Полощу". - "А ты знаешь, какой сегодня праздник?" - "Знаю". Старичок ушёл, ничего не сказал больше. Оставил у женщины на руках копыта". (По заветам старины, 2005, с.42). Микола, принявший на себя в эпоху двоеверия черты архаичного "скотьего" бога Велеса, вероятно, был недоволен, нарушением святости земной воды в этот день, коей он также заведовал.
  Как вы помните с детства, любимой дочке вдовицы, которая отправилась к госпоже Метелице тем же путём, не удалось обмануть последнюю, обман вскрылся. Однако, в отличие от славянского Морозко (см. выше), она поступила с вруньей и ленивицей гуманно - оставив в живых. Впрочем, позор в глазах односельчан по сути означал гражданскую смерть или существенное понижение в социальном статусе, тогда как первая девица вернулась с того света перерождённой, прошедшей испытания и готовой к новой гендерной роли. Не исключено, что в беседах с древней богиней она почерпнула для себя много полезного по вопросу домоустроения, семьи и брака.
  Миф ли это? Едва ли. И едва ли эта сказка была мифом в начале своего бытования, ибо она не объясняет, что, как и почему. В то же время сказка вполне функциональна, если встать на позиции, что в ней рассказчик сообщал не только фантастические вымыслы. Может быть, стоит задуматься и вот над чем: а если в конкретную историю, сообщаемую посредством сказки, верить никому и не предлагалось изначально, но верить в то, что должно было быть так или, точнее, в таких-то и таких-то обстоятельствах оно, скорее всего, было так или сходным образом, как раз и нужно было?
  Увы, это лишь наши предположения.
  В любом случае, как мы с вами видим, сказка содержит изложенные хитрым, но вполне доступным языком указания, что и как надо делать, чтобы некие могущественные существа (первоначально богиня, впоследствии просто сказочная, но очень значимая колдунья), относились к слушательницам доброжелательно и вознаграждали их. Иначе говоря, сказка выступает в качестве иллюстрации к мифу, "дополнительного поясняющего материала". И так происходит во многих других случаях.
  
  
  
  Спящая красавица бродит по Европе
  
   "Веретёнце, не ленись;
   Пряжа тонкая, не рвись;
   Скоро будет в добрый час
   Гостья жданная у нас".
   Гостья жданная вошла;
   Пряха молча подала
   В руки ей веретено;
   Та взяла, и вмиг оно
   Укололо руку ей...
   Всё исчезло из очей...
   В. А. Жуковский, "Спящая царевна"
  
  
  Вполне возможно, что В.Ф. Одоевский (1803-1869), создавший сказку "Мороз Иванович" как самостоятельное литературное произведение, пользовался как сказкой из собрания братьев Гримм, так и русским национальным материалом ("Морозко").
  Это было для русской пишущей братии того времени обычным делом. Вспомним хотя бы, как незабвенный А. С. Пушкин взял у тех же братьев Гримм сюжет "Сказки о рыбаке и его жене"... правда, у них, прежде чем получить заслуженное наказание, жена будущего старика, которую звали Ильзебилль, побывала кайзером, "римской мамою" и захотела стать богом.
  В любом случае с изданием "Гриммов" Одоевский, несомненно, был знаком, ведь братья Гримм выпустили первый том своих "Детских и семейных сказок" в 1812 году. Спустя три года вышел в свет второй том, а в 1822 году - третий. Как свидетельствуют исследователи творчества этих замечательных собирателей, братья успели издать семь редакций "Детских и семейных сказок". В первой книге содержалось едва ли 90 сюжетов, а в последнем прижизненном издании 1857 года их было уже более 200 (Гримм, 1895).
  У Одоевского Мороз Иванович оберегает под снежной периной зелёную травку. В простонародном "Морозко" такой поэтической детали нет, но писатель удивительно верно передал своим читателям через более выпуклый изобразительный ряд, отличающий все поздние - литературные - переработки сказок в принципе, древний образ языческого божества, управляющего порядком времён. Эта функция наблюдается и у немецкой фрау Холле, и у нашей Бабы Яги, у братьев-месяцев из западнославянских (вероятно, чешских) сказок, послуживших основой сюжета пьесы С.Я.Маршака "Двенадцать месяцев".
  "Притчей во языцех" стала история Спящей красавицы, перекочевавшей из общеевропейского мифа или эпоса в сказку.
  Вспомните, как спала валькирия, отказавшая самому богу Одину в близости и уколотая его волшебным шипом (или всё же копьём, напоминающем волшебный морозильный посох Рождественского Деда, а может, просто веретеном "ревнивой" богини Фригг?)! Один лишил непокорную деву права побеждать в битвах, но оставил ей вещий дар предвиденья. Брюнхилду (или Сигрдриву) разбудил герой Сигурд, когда достиг места, где за языками пламени и стенами щитов лежала валькирия, он вспорол волшебным мечом броню на теле девы. Впрочем, как говорится, в силу неблагоприятных обстоятельств у них со спасителем ничего не получилось, и "вообще все умерли". Дав валькирии клятву жениться на ней, Сигурд нарушил своё слово, став мужем Гудрун. В результате подстрекательства той же оскорблённой Брюнхилд Сигурд погиб от предательского удара... Следом за ним отправилась в иной мир и валькирия. Сюжет этот богато представлен в ряде песен "Старшей Эдды" и сагах, связанных воедино мифом о проклятии сокровищ Нифлунгов-Нибелунгов.
  "Весной 1634 года в Неаполе, в издательстве Бельтрамо, вышли два первых тома пятитомного сборника "Сказка Сказок", подписанного Джан Алесио Аббаттутисом. Только близкие знали, что псевдоним - анаграмма имени недавно умершего поэта Джамбаттисты Базиле (1575-1632)..." - так начинается статья Е. Костюковича для известной серии книг "Литературные памятники" об одном из первых переработчиков сюжета о "спящей красавице". "У итальянцев есть "Сказка Сказок", или "Пентамерон", - самое богатое и самое изысканное из всех сказочных собраний мира", - писал в 1822 году сам Якоб Гримм. Так же оценивали книгу французы, англичане, испанцы... Молчали о ней только в Италии... Сборник, написанный на старинном окраинном диалекте, хоть и был переведён на основные европейские языки, оставался для итальянского читателя практически недоступным".
  Моралист Шарль Перро (1628-1703) опубликовал сборник "Сказки матушки Гусыни, или Истории и сказки былых времен с поучениями" только в 1697 году. Его переложение сказки существенно облагородило "Красавицу в спящем лесу", ведь оригинальный вариант содержал архаический момент, несовместимый, если следовать букве Святого писания, с христианской моралью грамотного читателя.
  Джамбаттиста Базиле сообщал, что когда, "уколовшись и забывшись", красавица Талия спала вот уже много лет, её постель посетил проезжавший мимо король, которому беспомощная девушка очень понравилась. Даже когда у по-прежнему спящей через девять месяцев родилась двойня, она того не заметила, дети сосали грудь матери вполне самостоятельно, пока не перешли к ладоням и в буквальном смысле не высосали из пальца шип, поразивший некогда Талию...
  Не ясно, знал ли автор "Спящей царевны" В. А. Жуковский первоисточник или просто переложил на поэтический лад переведённую им в 1826 году сказку тех же Гриммов "Dornröschen" (т. е. "Шиповник") или Ш. Перро "La belle au bois dormant" ("Красавица, спящая в лесу"), а вот пушкинская "Сказка о мертвой царевне и семи богатырях" создана автором на основе записанной им народной сказки, в крайнем случае гномы несколько подросли .
  Призрак Белоснежки бродил по Европе, и не только Западной, со времён Нибелунгов...
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"