Гаврилов Дмитрий Анатольевич : другие произведения.

Напиток жизни и смерти. Мистерия Мёда и Хмеля (избранные главы книги)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Обычай пить хмельное на праздниках - вредная привычка или память о священнодействии, исполненном глубокого смысла? Уместно ли говорить о "мистерии" Мёда и Хмеля - двух важнейших составных частей обрядовых напитков наших предков и их сородичей? На обширных исторических, мифологических и других источниках С.Ермаков и Д.Гаврилов подробно рассматривают тему, приходя к неожиданным выводам, которые заставляют пересмотреть многие устоявшиеся представления о мифологии и духовной культуре индоевропейцев, истоках злоупотребления спиртным в России и первоначальном значении обычаев разных народов Евразии.
  Избранные главы из книги:
  
  С.Э.Ермаков, Д.А.Гаврилов
  Напиток жизни и смерти. Мистерия Мёда и Хмеля. - М.: Ганга, 2009. - 288 с., ил. - (Обычай веков).
  ISBN 978-5-98882-081-9
  
  
  
  Хмельные напитки у славян и русских
  
  "Веселие пити..."?
  
  Возможно, первое поминание о хмеле в древнерусских источниках встречается в Новгородской летописи малого извода:
  "В лето 6493 [985]. Иде Володимиръ на Болгары съ Добрынею, уемъ своимъ, в лодьях, а Торкы берегомъ приведе на конехъ; и тако победи Болгары. И рече Добрыня к Володимеру: "соглядах колодникъ, и суть вси в сапозех; симъ намъ дани не даяти; поидеве искатъ лапотъникъ". И сътвори миръ Володимиръ с Болгары и роте заходиша межи собою; и реша Болгаре: "толи не будет мира межи нами, елико же камень начнеть плавати, а хмель грязнути"" (Новгородская первая летопись).
  Почти крылатой стала фраза Владимира Святославича, донесённая до нас в Ипатьевском летописце под 6494-м (986) годом. Согласно известному преданию, чтобы выбрать "наилучшую веру" для Руси, князь призывает к себе представителей разных религий, в том числе мусульман. Узнав, что ислам запрещает употребление вина, к тому времени хорошо известного в Киеве, он изрекает: "Руси весельє питьє. Не можемь безъ того быти" (Ипатьевская летопись).
  Иные авторы на том летописную историю потребления напитков на Руси и заканчивают. Мы же позволим себе внимание читателей на то, сколь много сведений можно почерпнуть из летописей (если, конечно, их читать и вообще давать себе труд работать с ними)...
  Скажем, в древнейшем Новгородском летописце упомянут один из способов приготовления питейных медов (варка). Говорится и о цене мёда, причём не объёмной, а весовой доли, а также о поводе к употреблению медов. Вот выдержка из Синоидального списка Новгородской первой летописи старшего извода:
  "В лето 6524 [1016] ... И бяше Ярославу мужь въ приязнь у Святопълка; и посла к нему Ярославъ нощью отрокъ свои, рекъ к нему. И рекъ к нему: ""оньси, что ты тому велиши творити; меду мало варено а дружины много". И рече ему мужь тъ: "рчи тако Ярославу: даче меду мало, а дружины много, да къ вечеру въдати..."
  Въ лето 6678 [1170]. Бысть дорогъвь Новегороде: и купляху кадь ръжи по 4 гривне, а хлебъ по 2 ногате, а медъ по 10 кунъ пудъ...
  Въ лето 6741 [1233]. Изгониша Изборьскъ Борисова чадь съ князьмь Ярославомь Володимирицемь и съ Немци. Пльсковици же, оступивше Изборьскъ, измаша и кънязя, и Немцинъ убиша Данилу, а ини побегоша; и даша я великому Ярославу; князь же, исковавъ, поточи я въ Переяслаль. Томь же лете преставися князь Феодоръ, сынъ Ярослаль вячьшии, июня въ 10, и положенъ бысть въ манастыри святого Георгия, и еще младъ. И кто не пожалуеть сего: сватба пристроена, меды изварены, невеста приведена, князи лозвани; и бысть въ веселия место длачь и сетование за грехы наша" (Новгородская первая летопись).
  Ранее меды упомянуты в связи с жестоким ритуальным убийством княгиней Ольгой "лучших древлянских мужей". Этот летописный рассказ настолько информативен, что ещё многим исследователям предстоит не раз обращаться к нему за новыми деталями, которые позволяют раскрыть те или иные грани древнего славянского язычества.
  Княгиня просит древлян готовить меды к моменту её прибытия. Меды используются на тризне. Новгородская первая летопись младшего извода по Толстовскому списку гласит:
  "В лето 6453 [945]. ... И пакы приложи к тому Олга послати къ Древляном, сице глаголющи имъ: "се уже иду к вамъ; да пристроите ми меды многы у града, идеже убисте мужа моего, да поплачюся надъ гробомъ его, и створю тризну мужеви своему". И они же то слышавше, свезоша мед многъ зело и извариша. А Олга же поимши мало дружины и легко идущи, прииде къ гробу его, и плакася по мужи своем плачемъ велиимъ зело. А людемъ въ время то повеле съсыпати могылу велику; и яко съсыпаша, и повелЂ трызну створити. И посемъ седоша пити Древляне; и повеле Олга отрокомъ своимъ служити пред ними. И реша Древляне къ Олзе: "где суть дружина наша, ихъ же послахомъ по тебе". Она же рече: "идуть по мне с дружиною мужа моего". И яко упишася Древляне, и повеле отроком своимъ пити на не, а сама отъиде кроме, и повеле дружине сечи Древляны; и исъсекоша ихъ 5 000. А Олга възратися в Киевъ, и пристрои вои на прокъ ихъ. (Новгородская первая летопись...)
  В той же летописи указано, что мёд (только неизвестно, сам мёд или мёд как напиток, но, похоже, и то, и другое) вообще являлся экспортным товаром Руси:
  "В лето 6477. [969] И рече Святославъ къ матери своеи и къ бояромъ своимъ: "не любо ми есть жити въ Киеве, нь хощю жити въ Переяславци и в Дунаи, яко то есть среда земли моеи, яко ту вся благая сходятся: от Грекъ паволокы, злато и вино, овощеве различнии; а и-Щехъ и из Угровъ сребро и коне, а изъ Русе же скора и воскъ и мед и челядь..."
  Что же касается князя Владимира, хорошо известен вошедший в ряд летописей эпизод о том, какой пир закатил князь, чудесным образом спасшийся от печенегов под мостом:
  "По сихъ же приидоша Печенези к Василеву, и Володимеръ с малыми людми изыде противу, и не могъ Володимеръ стати противу имъ, подбегоста подъ мостомъ, одва укрыся отъ противныхъ. И тогда обещася Володимеръ поставити церковь в Василеве святаго Преображениа, бе бо в той день Преображение Господне, егда сиа бысть сеча. Избывь же Володимеръ сего, и постави церковь и сотвори праздникъ великъ, свари 300 берковскыхъ меду, созва боляры своа и посадникы и старейшины отъ всехъ градъ и люди многы и раздая убогымъ 300 гривенъ. И праздновавъ князь 8 дний и возвратися къ Кыеву на успение святей Богородици и ту сътвори праздникъ великъ, съзываа бесчисленое множество народа. Видяше людии хрестьаны суща, радовашеся душею и тьломъ. <...> повеле всякому нищему и убогому приходите на княжъ дворъ и взимати всяку потребу, питие и ядение и отъ скотникъ кунами. устрои же се, рекъ, яко немощнии, болнии, иже не могуть дойти двора моего, повеле пристроити кола, и въскладаше на кола хлебы и мяса, рыбы и овощь разноличный, медъ в бочкахъ и квасъ, возяху по граду, впрашающе, гдь болнии нищий, не могущей ходити, и темъ раздаваху напотребу".
  Отсюда, возможно, и пошла слава о былинных пирах князя Владимира. Мы приводим рассказ летописца, помещённый под 6504 г. (по Типографскому списку).
  Впрочем, не все князья были ему под стать. Вот свидетельство того же списка летописи о владыке Великого Княжества Литовского и Русского Ольгерде:
  "В лето 6849. ...Тое же зимы умре князь великый Литовскый Гедиманъ, и по немъ седе на великомъ княжении Литовскомъ сынъ его Олгердъ. Не един же бе сынъ у Гедимана, но мнози братиа ему быша, бяху бо сынове великаго князя Гедимана: Наримантъ, нареченный во крещении Глебъ, Олгердъ, Евнустий, Кестутий, Кориядъ, Люборть, Мойтовитъ, въ всей же братьи своей Олгердъ превзыде властию и саномъ, понеже меду, ни вина, ни пива, ни квасу кислу не пиашеть, велико въздержание имяше, и оттого великумьство преобрете и крепку думу, отъ сего и много промыслъ притяжавъ и таковымъ коварствомъ многи страны и земли повоева и многы городы и княженья поима за себе и удръжа себе власть велику, темъ и множися княжение его".
  Важность мёда в жизни древнерусского государства подчёркивают сохранившиеся правовые документы. Скажем, "Русская Правда" во всех редакциях упоминает о наказаниях за повреждение бортей, например:
  "21. А кто <...> разломает борть, или кто посечет древо на меже, то по верви искати татя в себе, а платити 12 гривен.
  22. О посечении борти. Аще борть посечет кто, 3 гривны продажи, а за дерево пол гривны.
  23. Аже пчелы выдерет, 3 гривны же" ("Русская правда" сокращённой редакции по Толстовскому IV списку, Памятники права Киевского государства, 1952, с. 199).
  12 гривен за повреждённую борть - весьма существенная сумма по тем временам.
  Различные редакции древнейшего сохранившегося закона Руси упоминают мёд наравне с зерном и т. п., причём таким образом, что невольно подчёркивают его высокое значение. "Русская Правда" в некоторых списках содержит и экономические статьи, скажем, устанавливает также правила снабжения княжьих людей:
  "42. А вот установление для вирника: вирнику (следует) взять в неделю 7 ведер солоду, а также барана или полтуши мяса или две ногаты; а в среду резану или сыры; также в пятницу, а хлеба и пшена (взять) сколько могут поесть; а кур (брать) по две в день; поставить 4 коня и кормить их досыта..." и т. д. ("Русская правда" краткой редакции по Академическому списку, там же, с. 85).
  Иногда в этой и подобных статьях "Правды росьской" видят указание на то, какое количество пива требовалось людям, состоявшим на княжеской службе, для личного пользования. Однако позволим отметить, что варка пива требует времени. К тому же несложно посчитать, сколько пива можно сварить из семи вёдер солоду. Даже на небольшой отряд получится немало...
  Однако, отвлёкшись, укажем, что солод использовали ещё и для приготовления кулаги -кушанья из толокна, заваренного кипячёной водой, а также безалкогольного напитка, похожего на пиво, но пивом не являвшегося. Об этих полузабытых видах пищи сохранились пословицы "кулажка - не бражка, непьяна, ешь вволю" и "русский гостинец - кулага с саламатой". Шёл солод и на приготовление кваса. Так что куда вирник и его спутники пускали солод - вопрос сложный и спорный. Но значение мёда, обозначенное в "Русской правде", несомненно.
  
  Мёд, вино, пиво и квас (в старом смысле слова) и спустя три с половиной столетия остаются главными хмельными напитками Руси . Не стоит забывать и о браге...
  Итак, несколько слов о пиве у восточных славян.
  Первоначально слово "пиво" относилось не к тому напитку, который мы называем так сегодня, а к тому, что пьют вообще - или к какой-то части напитков, преимущественно безалкогольных. А вот собственно пивом называли "квас" (что вполне понятно), а ещё его один вид, довольно сложный в приготовлении, именовали "ол".
  "В середине XIII века впервые появляется новый термин для обозначения ещё одного алкогольного напитка - "ол", или "олус". Есть также данные, что в XII веке зафиксировано название "олуй", что, по всей видимости, означало то же самое, что и "ол". Судя по скупому описанию источников, под олом понимали напиток, подобный современному пиву, но только приготавливали это пиво-ол не просто из ячменя, а с добавлением хмеля и полыни, то есть трав, зелий. Поэтому иногда ол называли зелием, зельем. Имеются также указания на то, что ол варили (а не гнали, как сикеру или квас), и это ещё более подтверждает, что ол был напитком, напоминающим современное пиво, но только сдобренное травами. Его наименование напоминает английский эль, также приготавливаемый из ячменя с травами (например, с добавлением цветов вереска). То, что позднее ол стали отождествлять с корчажным пивом, ещё более подтверждает, что олом в XII-XIII веках называли напиток, подобный пивному в современном понимании этого слова" (Похлёбкин, 2005) .
  Добывание же мёда, бортничество (от "борть"; этим словом первоначально именовали природный улей, дупло) известно славянам, видимо, с ранних веков их истории. В глазах окружающих бортничество, а вслед за ним и пчеловодство, в силу качеств, которые приписывали мёду, делало человека, который занимается ими, близким к иному миру, наделяло его волшебными способностями.
  Впрочем, о дате появления мёда как напитка у исследователей однозначного мнения нет. Иногда пишут, что он получил распространение в X-XI вв., однако мы считаем это суждение маловероятным по целому ряду оснований.
  Во-первых, потому что мифология, связанная с мёдом, в том числе с напитками из него, - общая для индоевропейцев. Следовательно, в той или иной степени с питейным мёдом (или, на худой конец, чем-то подобным) ранние славяне не могли не быть знакомы.
  Во-вторых, нет области более инерционной и консервативной, чем область священного. Следовательно, вероятность того, что мёд появляется в X в. и тут же заменяет некий неизвестный нам обрядовый напиток, чрезвычайно мала. Тем не менее, в "Повести временных лет" меды упомянуты применительно к поминкам, то есть действию в высшей степени священному, и по сей день сохраняющему множество древних черт (см. выше "И послала Ольга к древлянам...").
  Вот и значительно более поздние свидетельства: "По окончании погребения присутствующие располагаются около могилы умершего и в честь его начинается общее угощение, делают наверху могилы ямку, кладут в нее куски хлеба, мяса, льют вино и брагу" (Минх, 1890, с. 135).
  "Вино или пиво, причем в изрядном количестве, было принадлежностью собраний возле покойника у карпатских горцев. Хмельные напитки составляли характерный элемент хорватских собраний. Рудименты обычая прослеживаются у украинцев, кашубов (угощение водкой на вечерних собраниях в доме покойника), а также у венгров и других европейских народов (пиршество с играми перед похоронами)" (Велецкая, 1983).
  Употребляли меды, как мы уже знаем, и в праздники - вспомните князя Владимира и его пиры.
  Обсуждая вопрос об употреблении хмельного как ритуальной составляющей праздничного действа нельзя, конечно же, не вспомнить и ставшие уже классикой тексты.
   "...Когда жрец, по указанию гаданий, объявляет празднества в честь богов, собираются мужи и женщины с детьми и приносят богам своим жертвы волами и овцами, а многие и людьми - христианами, кровь которых, как уверяют они, доставляет особенное наслаждение их богам. После умерщвления жертвенного животного жрец отведывает его крови, чтобы стать более ревностным в получении божественных прорицаний. Ибо боги, как многие полагают, легче вызываются посредством крови. Совершив, согласно обычаю, жертвоприношения, народ предается пиршествам и веселью. Есть у славян удивительное заблуждение. А именно: во время пиров и возлияний они пускают вкруговую жертвенную чашу, произнося при этом, не скажу благословения, а скорее заклинания от имени богов, а именно, доброго бога и злого, считая, что все преуспеяния добрым, а все несчастья злым богом направляются. Поэтому злого бога они на своем языке называют дьяволом, или Чернобогом, то есть черным богом..." [Выделено нами. - Авт.] (Гельмолд, Славянская хроника, 52).
  В известном тексте "Слово некоего христолюбца и ревнителя по правой вере", который существует аж в восемнадцати (!) списках говорится: "I огневе Сварожичу молятся, i чесновитокъ - богомъ, же его творятъ - егда оу кого будетъ пир, тогда же кладутъ в ведра i иъ чаши, и пьютъ о iдолехъ своiхъ, веселяшись не хужьши суть еретиковъ" (цит по: Гальковский, 1913, с. 36-48; см. также Аничков Е. В., 1914, с. 369-379).
  Герберштейн изрядно позднее напишет: "Именитые либо богатые мужи чтут праздничные дни тем, что по окончании богослужения устрояют пиршества и пьянства и облекаются в более нарядное одеяние, а простой народ, слуги и рабы по большей части работают, говоря, что праздничать и воздерживаться от работы - дело господское. Граждане и ремесленники присутствуют на богослужении, по окончании которого возвращаются к работе, считая, что заняться работой более богоугодно, чем растрачивать достаток и время на питье, игру и тому подобные дела. Человеку простого звания воспрещены напитки: пиво и мед, но все же им позволено пить в некоторые особо торжественные дни, как, например, Рождество Господне, Масленица, праздник Пасхи, Пятидесятница и некоторые другие, в которые они воздерживаются от работы..." (Герберштейн, 1988).
  И всё же, несмотря на большое число свидетельств, целостное предание о волшебном напитке как таковом у славян не сохранилось. Как, собственно, считается утраченным в целостном виде его общеиндоевропейский источник. Однако известен весьма широкий ряд параллелей с мифами и обычаями родственных культур, которые побуждают нас считать, что нечто подобное должно было быть, но никому в голову не пришло сохранить его в целостном виде. Будь иначе, мы не имели бы сейчас ревнителей "трезвости народной", готовых лечь на плаху за своё убеждение, будто славяне не пили ничего крепче компота или, на худой конец, сыты (разведённого водой мёда) , а равно тех, кто склонен обвинять язычников в повальном пьянстве, а равно блуде, разврате и прочих прелестях. Но вернёмся к теме.
  
  В сохранившихся древнейших пластах представлений русских староверов мы также обнаруживаем следы архаического отождествления напитка с живущей в нём сущностью:
   "На небе у Бога были андели. Их было много. Жили ладом, хорошо. Потом о чем-то застырили промеж собя - это андели и Бог-то. Бог-то взял и спихнул их с неба. Ну, они полетели вниз, на землю. Кто куда упал, тот таким и доспелся. Новой упал в лес, доспелся лешим, новой в баню - так банник, а другой на дом - тот суседка; на мельницах живут мельники, на гумне и ригах - рижники. В воде опеть же водные черти. А один упал в чан с пивом, баба наживила, ну там хмельник живет" (Фольклор Приангарья, 2000, с. 48).
  Память о божественном происхождении мёда можно проследить не только в фольклоре старообрядцев. Филолог И. С. Лутовинова цитирует повесть XVII в. "Сказание о роскошном житии и веселии". В ней "говорится о том, что в некоей прекрасной стране, где жизнь проходит в радости и приятности на пирах стоят "велики чаны меду"" (Лутовинова, 1997, с. 218). А "в русских сказках герой, совершивший массу подвигов, спасший царевну, доставший молодильные яблоки, живую и мертвую воду, вернувшийся целым и невредимым в родное "царство, русское государство" вознаграждается пиром, на котором подают мед: "Я сам там был, мед и пиво пил ...на душе пьяно и сытно стало", "На том пиру и я был, мед и пиво пил", "...а удалец на той царевне женился и раздиковинную пирушку сделал; я там обедал, мед пил", "...и приехали и стали жить-поживать, да медок попивать"" (там же).
  В старинных обрядовых песнях пелось, что "сам Бог меды сыциць, Илля пива вариць" (Новичкова, 1994). Народная традиция связывает мёд с Николаем Угодником, как о том свидетельствует, например, новгородское предание, восходящее к XIV в. Святой юродивый, будучи оскорблённый на пиру боярами, одним мановением руки заставил исчезнуть хмельные напитки из кубков и бочек. После полученных извинений юродивый, оказавшийся св. Николаем Угодником, тотчас же вернул их назад (Там же). В то же время в эпосе об Илье Муромце будущий богатырь получает чашу с пивом из рук самого Ильи-Пророка в Ильин день и сразу же выздоравливает: "И от того часа встал, аки ни в чем не бывал" (Новичкова, 1994, с. 53).
  
  "И будетъ во новее-городе
  У тово ли Николы Можаискова, -
  Те мужики новогороцкие
  Соходилися на братшину Николшину.
  Начинаютъ пить канунъ, пива яшныя, -
  И пришолъ тутъ к намъ удалой доброй молодецъ.
  Удалой молодецъ былъ вол(ж)ской суръ
  Бъет челомъ, поклоняетца:
  "А и гои вы еси мужики новогороцкие!
  Примите меня во братшину Николшину, -
  А и я вамъ сыпь плачу немалую!"
  А и те мужики новогороцкие
  Примали ево во братшину Николшину,
  Далъ молодецъ имъ пятдесятъ рублевъ.
  А и зачили пить пива яшныя -
  Напивались модцы уже допьяна,
  А и с хмелю тутъ Садко захвастался ..."
  ("Садко - богатой гость" в: Древние стихотворения..., 1977, с. 302-304)
  
  Похожий по смыслу отрывок присутствует в другой былине из того же сборника (по рукописи XVIII в. "Василий Буслаев и мужики Новгородские", Љ 10).
  
  "Послышел Васинка Буслаевичь
  У мужиков новгородцкиех
  Канун варен, пива яшныя,-
  Пошол Василеи со дружинею,
  Пришол во братшину в Николшину:
  - Немалу мы тебе сыпь платим:
  За всякова брата по пяти рублев! -
  А за себе Василей дает пятьдесят рублев,
  А й тот-та староста церковной
  Принимал их во братшину в Николшину,
  А й зачали оне тут канун варен пить,
  А й те-та пива ячныя.
  Молоды Василей сын Буслаевичь
  Бросился на царев кабак
  Со своею дружиною хорабраю,
  Напилися оне тута зелена вина
  И пришли во братшину в Николшину".
  "Канун" в данном случае - пиво или брага, сваренные накануне праздника. "Сыпь (сып)" - доля в складчине.
  Уместно отвлечься и провести параллель между обычаями древнего Новгорода и сохранившимися до наших дней, скорее всего, родственными им обычаями архангельских поморов. В 2004 г. руководитель национально-культурной поморской автономии П. Есипов, выступая с критикой думского законопроекта "Об ограничении розничной продажи и потребления в общественных местах пива и напитков, изготавливаемых на его основе" заявил, что неотъемлемой частью культуры поморов, одного из коренных народов России, является пивная церемония "Братчина". В основе этой древней культурной традиции поморов лежит употребление пива на праздниках, когда за большим длинным столом на улице, обязательно в гуще народа, собираются члены поморской общины: "Пивная братчина - неотъемлемая часть всех традиционных поморских праздников, в частности - древнего праздника встречи поморского нового года - Новолетия, который коренные поморы ежегодно отмечают 14 сентября. <...> ...Этот законопроект откровенно нарушает конституционное право коренного народа поморов на сохранение своих культурных традиций. <...> Окончательная редакция закона должна учитывать обычаи и обрядовые особенности этнических праздников" (газета "Санкт-Петербургские ведомости", 30 сентября 2004 г.).
  Таким образом, обычай братчины (в данном случае связанный с окончанием сезона рыбной ловли), неотъемлем от употребления пива. Языческое происхождение этого обычая рассмотрено Д. К. Зелениным, который в том числе указывает и что "...пиво варится или из продуктов, собранных в складчину, или же каждый варит у себя дома, но его приносят в церковь и здесь сливают в один общий сосуд, после чего его пьют" (Зеленин, 1926). Исследователь рассматривает братчины как отголоски древнейших празднеств в честь удачной охоты или сбора урожая, продлевая таким образом возраст обрядовых пиршеств более чем на тысячу, а то и две лет. Не можем с этим не согласиться, подчеркнув одновременно два важных обстоятельства. Первое заключается в том, что такие обрядовые действа и в позднее время сохранили множество сакральных черт. Можно даже предполагать, что по меньшей мере некоторая часть праздничных ритуалов сводилась не столько к молениям, сколько к приношению благодарственных жертв и совместному, по представлению язычника, их поеданию с богами и/или духами. Второе обстоятельство напрямую вытекает из первого и, с учётом направленности таких пиршеств, прослеженной Д. К. Зелениным, проясняет связь их с соответствующими божествами.
  Как было показано выше, устная традиция соотносит хмельные напитки с Николой (читай: Велесом) и Ильёй-пророком, в котором уверенно распознаётся громовник Перун. Это сопоставление, как нетрудно убедиться, вполне соответствует и тому, что мы видим в родственных мифологиях.
  К слову, обычай отмечен и чужеземными путешественниками:
  "Москвитяне исповедуют религию греческую. Они весьма суеверны в живописи и изображении святых; поклоняются одному святому Николаю, почти не упоминая о других Божьих угодниках; и празднуют день этого святителя, больше чем всякого другого. Надобно знать, что они весьма наклонны к пьянству, и даже до такой степени, что от этого происходит у них много соблазна, зажигательство домов и тому подобное. Обыкновенно Государь строго воспрещает им это; но чуть настал Николин день, - дается им две недели праздника и полной свободы, и в это время им только и дела, что пить день и ночь! По домам, по улицам, везде, только и встречаете, что пьяных от водки, которой пьют много, да от пива и напитка, приготовляемого из меда" (Путешествие Барберини, 1842).
  Нельзя исключить, что напитки, посвящаемые богам, могли разниться в зависимости от представлений о их месте в Мироздании и происхождении напитка, хотя с течением времени, уже при двоеверии, разница сглаживалась и сходила на нет. Увы, прямые указания на бытование подобных обычаев у славян отсутствуют...
  Вместе с тем, мы бы не осмелились, вслед за А. Платовым, рассматривать пиво и мёд как мифологические противоположности. Он пишет: "Хотя это не зафиксировано никакими специальными мифами, мы все же склонны полагать, что мед и пиво образовывали в традиционном представлении наших предков своеобразную пару, параллельную паре мужского и женского начал, или паре Небо (Дух) - Земля (Материя)" (Платов, 1998, с. 7-8).
  Подобное отношение "не зафиксировано" не только "специальными мифами", но даже и обычаем, который, как известно, сохраняет мифологические образы даже после полного забвения первоосновы. Нет не указаний, на особенностей разделения мёда (пива) по половому признаку, ни сведений о чём-либо ещё в том же духе. Опьяняющий напиток на основе мёда, скорее всего, старше пива. Он появляется в эпоху преобладания собирательского и охотничьего уклада. Источником мёда становятся дикие пчёлы. А вот пиво - напиток, скорее, земледельцев.
  Так что совокупность сведений о бытии древних обществ не даёт, как нам кажется, основания для такого разделения. Более того, мы смеем думать, что смысловое значения пива и мёда (или мёда и пива - как угодно) одинаково. Разницу же, скорее, следует искать в способах их приготовления, стоимости готового напитка и прочих материально-исторических аспектах вопроса, а не в мифологическом дуализме.
  Мёд тяготеет к Нижнему миру, его создают хранят насекомые, причём первоначально в бортях, дуплистых деревьях, также связанных с нижним миром. Однако хотя, если он "осуривается" (подвергается воздействию солнечных лучей), то, возможно, становится частью мира Срединного. Медами могли возливать Велесу, воздавая тем же, что исходило от него.
  Пиво - напиток более "светлый", он произошёл от зерна и символизирует вечное возвращение жизни. Пивом возливали Перуну. Дж. Фрезер в "Золотой ветви" пишет о нравах Великого Княжества Литовского и Русского: "Главным божеством литовцев был бог грома и молнии Перкунас или Перкунс, сходство которого с Зевсом и Юпитером часто отмечалось. Ему были посвящены дубовые деревья, и, когда христианские миссионеры вырубали их, местные жители открыто выражали недовольство тем, что подвергаются разрушению их лесные божества. В честь Перкунаса горели вечные огни, поддерживаемые древесиной определенных дубовых деревьев; если такой огонь угасал, его вновь зажигали путем трения кусков священного дерева. Чтобы урожай был хорошим, мужчины приносили жертвы дубам, а женщины - липам. Из этого можно заключить, что в дубах они видели существа мужского пола, а в липах - женского. Когда во время засухи литовцы нуждались в дожде, в лесной чаще богу молнии обычно приносили в жертву черную телку, черного козла и черного петуха. В таких случаях огромные толпы людей собирались со всей округи, пили, ели и взывали к Перкунасу. Они трижды обносили кубок с пивом вокруг огня, а затем выливали жидкость в пламя, молясь богу о ниспослании ливней" (Золотая ветвь, 1980).
  Известно, что хмельное питьё: пиво, брагу, медовуху каждая семья варила для себя самостоятельно. Однако также варили мирскую (то есть общественную) брагу и мирское же пиво для общественных нужд, совместных праздников. Правила при этом бывали самые разнообразные. Известны примеры, когда пиво варили, совместно закупая необходимые ингредиенты, когда каждый приносил их в равной доле; когда варили его все вместе, по очереди или поручая наиболее умелому пивовару. Так, иерей Е. Пуртов, рассказывая о братчинном обычае, свидетельствует, что в маленьких деревнях "обычно одна хозяйка брала на себя хлопоты по собиранию солода и хмеля со всех хозяев, участвовавших в ссыпках деревень и по приготовлению пива" (запись XIX в.) .
  
  
  Некоторые славянские обычаи употребления алкогольных напитков
  
  В ряде славянских земель Восточной Европы сохранились весьма древние обычаи, содержащие требования к приготовлению хмельных напитков - в первую очередь, пива. Пиво связывают со стихией огня (Беларуская мiфалогiя, с. 380) и наделяют его способностью тушить пожар, начавшийся от удара молнии (см. выше о связи его с Перуном). С отходом на второй план мёда как исходного сырья для изготовления обрядового питья пиво начинает занимать в числе народных ритуальных напитков главное место. Возможно, это связано ещё и с тем, что пиво готовят из солода, то есть, по сути, из зерна. Иначе говоря, символика мёда ближе к символике, которая присуща обществу охотников и собирателей, а пива (зерна) - к обществу земледельческому .
  Есть данные о половозрастной дифференциации тех, кто допускался к варке пива, понимавшейся как священнодействие (Баранов, 1996, с. 15-17; Новичкова, 1994, с. 52-54). Так, на Покров день (14 декабря) к варке допускали только девушек, а на Духов день (перед Тройцей) - напротив, исключительно замужних женщин. Это свидетельство тем более интересно, что Семик (Троица, Духов день) считается по преимуществу девичьим праздником, а Покров в символическом ряду народного календаря сопоставим скорее со зрелым возрастом (Ермаков, Гаврилов, 2009). Во время варки пели особо предназначенные для этого песни.
  "Неподдельно русское веселье, когда варят пиво. Тогда бывает радость не только в семейном кругу, но и в целом околотке. Везде говорят: "Там варят пиво, там и веселье". Русское радушье: угощать и веселиться, причиною сочинения этой хороводной игры.
  Кому не радостно позабавиться! И кто, как не русский, веселится от полноты души! Разгул сельской жизни открывается любимой забавою - пиво варить, и это бывает не одной осенней порою, но во всякое время, когда вздумается хороводу. В старое время велось обыкновение варить пиво осенью, перед бабьим летом. Молодые, наполнив кувшины брагою, выходили к воротам и потчевали старых, а потом молодых людей, и когда немножко все подгуляют или, как говорят, хмель разум зашибет, тогда принимались за хороводы, и плясал всяк, кто был крепок на ногах. Теперь осталась в воспоминании одна игра с песнею. Девушки и молодцы избирают из своей средины хороводицу, которая и зачинает:
  Аи, на горе мы пиво варили,
  Ладо, мое ладо, пиво варили!
  Мы с этого пива все вокруг соберемся.
  Ладо, мое ладо, все соберемся!
  Хоровод, повторив пропетое, продолжает:
  Мы с этого пива, все разойдемся...
  
  Расходятся в разные стороны.
  
  Ладо, мое ладо, все разойдемся!
  Мы с этого пива все присядем,
  
  Приседают:
  
  Ладо, мое ладо, все присядем!
  Мы с этого пива спать ляжем (ложатся),
  Ладо, мое ладо, спать ляжем!
  Мы с этого пива опять встанем (встают).
  Ладо, мое ладо, опять встанем!
  Мы с этого пива в ладоши ударим (бьют в ладоши),
  Мы с этого пива все перепьемся.
  Ладо, мое ладо, все перепьемся!
  Мы с этого пива все передеремся,
  Ладо, мое ладо, все передеремся!
  Мы с этого пива домой уберемся
  И до завтра не проснемся,
  Ладо, мое ладо, не проснемся!
  
  В других местах выносят к хороводу пиво и брагу. Случается, что от нее перепиваются и что назавтра встают с головной болью сами девушки, которые сначала отказывались от пива и браги. Обыкновенно их просят немножко откушать пива: они пьют сначала немножко, будто бы из вежливости, потом прихлебывают. Когда же порасчувствуются, тогда расстраивают свой хоровод и начинают плясать. На другой день собирается уже хоровод из насмешливых молодых людей, которые поют: "У воробушки головушка болела" и проч. Пусть говорят после этого, что у поселян нет своих язвительных выходок" (Терещенко, 1999).
  Не менее существенно, что сама варка пива происходила в местах с высоким сакральным статусом: на горе (холме), около церкви - то есть в центре "своего" мира; либо на пограничье, которое символизировалось берегом реки или окраиной деревни.
  Пиво сопровождало все значимые жизненные события - переезд в новый дом, свадьбы, крестины, поминки, годовые обрядовые действа и праздники и даже кризисные ситуации (пиво жертвовали в случае неурожая, эпидемии, падежа скота). В числе таких обрядов в Литве и Западной Белоруссии сохранился и обряд поливания земли пивом по окончании жатвы. Он почти полностью совпадает с упомянутым ранее со ссылкой на Я. Гримма обычаем немецких крестьян, которые жертвовали пиво Одину при завершении уборки урожая.
  
  "Святой Иван.
  Что робишь?"
  "Ах, мой боже,
  Ляды полю".
  "Святой Иван,
  На что ляды?"
  "А, мой боже,
  Ячмень сеять"
  "Святой Иван,
  На что ячмень?"
  "Ах, мой боже,
  Пиво варить!
  Пиво варить,
  Сынов женить,
  Дочек отдавать,
  Пасаг делить".
  
  Известны попытки приурочить те или иные виды хмельных напитков к тому или иному празднику годового круга (А. Платов, 1998). Мы не рискнём опровергать их или высказываться в поддержку. Степень достоверности большинства подобных реконструкций всегда сложно оценивать. Если исходить из современного уровня осмысления индоевропейской традиции и тонкостей заложенных в мифах глубин, то - да, несомненно, нечто подобное могло быть. Однако более глубокое знакомство с этнографией и историей заставляет относиться к жёсткому соотнесению "такое-то явление - такие-то напитки" достаточно осторожно. Скажем, в календарной обрядности изрядная часть местных обычаев сильно разнится в зависимости от географической широты региона. То же связано и с условиями хранения готового напитка или созревания тех или иных составных частей для него.
  Иначе и быть не может - с чем согласятся все думающие читатели.
  Точно так же дело обстоит и с привязкой к определённому празднику столь "тонкого" атрибута, как обрядовый напиток. Получается, что, если не было именно такого, а не другого напитка или просто воды, люди не вправе были обращаться к тому или иному божеству? Как-то сомнительно.
  Сезонными обрядовыми напитками в Европе были или могли быть:
  - в областях, где развито виноделие, молодое вино;
  - сидр - он как раз созревает к концу октября - началу ноября;
  - меды, которые, возможно, были более в ходу во время праздников урожая.
  Последние - нельзя исключать - могли предпочтительно подбирать в соответствии с тем, какой именно был праздник, с учётом местночтимых богов и других особенностей.
  Тем не менее, утверждать с уверенностью существование исторической связи между различными сортами хмельных напитков и датами священного языческого календаря или богами нам кажется не совсем правильным. Другой вопрос, что сегодня такая связь может быть на символическом уровне прослежена.
  Вопрос о привязке тех или иных напитков к определённому празднику с постепенным огосударствлением производства и складыванием рынка торговли алкоголем и по мере развития технологии хранения готового продукта отпадает.
  
  Вино и водка у славян относились к предметам дарения в случае удачных родов (повивальным бабкам), или удачного сватовства, которое рассматривалось как благополучная торговая сделка.
  Хмельное - непременная составляющая традиционных даров на славянской свадьбе (Бойко, 2009). Тому, кто отворил ворота для свадебного поезда, обязательно подносят чарку - в благодарность. Дружка "на особое блюдо для отца невесты, ставит вино...". Он берёт хмельной напиток, закуски, хлеб и монету (всё из приданого невесты) и на блюде подносит отцу жениха. "Дружка при этом говорит: "Князь молодой новобрачный, ясный сокол и княгиня-молодица просят тебя сыр крояный покушать, стакан пива, стакан браги, рюмку пива испить, усы утереть златом-серебром, да рубль платить". Отец принимает дары, пьёт вино, пиво, брагу, закусывает сыром и караваем, трёт усы и бороду медною монетой и, поцеловав молодых, одаривает деньгами, которые кладёт на блюдо" (Забылин, 1880, с. 143, 156).
  "Древние Россияне при брачных сочетаниях поступали следующим образом: перед поездом в церковь, жених садился с невестою рядом или на соболи или на какой-нибудь другой мех; сваха чесала им головы, обмакивая гребень в меду или в инее, которое держал нарочный в ковше. Потом осыпали их осыпалом, то есть деньгами или хмелем, тут же зажигали брачныя свечи, которыя бывали слишком по пуду, смотря по состоянию новобрачных, а для зажигания употребляли особую Богоявленскую свечку. В церковь возили с собою вино в стеклянице, и когда священник давал пить жениху и невесте, то при последнем разе жених разбивал стекляницу с оставшимся вином об пол и топтал бутылку ногою. Брачныя свечи скатывали потом вместе, ставили в кадку с пшеницею и оставляли на целый год в сеннике, у изголовья постели" (Бурцев, 1898).
  Ещё одним языческим элементом свадебных обрядов можно считать принятое посещение брачующимися могил предков. Первое свидетельство о таком обычае оставил Джильс Флетчер, который приехал в Россию в ноябре 1588 г. в качестве посланника английской королевы Елизаветы к царю Феодору Иоанновичу: "По окончании этих обрядов жених берет невесту за руку и вместе с ней и родными, которые за ними следуют, идет на паперть, где встречают их с кубками и чашами, наполненными медом и русским вином. Сперва жених берет полную чарку, или небольшую чашку, и выпивает ее за здоровье невесты, а за ним сама невеста, приподняв покрывало и поднося чарку к губам как можно ниже (чтобы видел ее жених), отвечает ему тем же" (Флетчер, 2002).
  Михаил Забылин, видный знаток русской старины и собиратель славянских древностей уточняет о ходе свадебного пиршества: "У богатых за каждым кушаньем, бывает круговая подача вина всем застольникам, у людей среднего состояния через кушанье, а у бедных только три раза, в начале, в середине и в конце стола. Но пиво и брага непременно подаются дружками всем за каждым кушаньем. Вином всегда угощают сами молодые; для этого они за каждой круговой встают на ноги: молодой наливает рюмку вина из штофа, а молодая подносит её на тарелке. За каждой новой круговой, гости не пьют до тех пор, пока молодые не изопьют сами вина..." (Забылин, 1880, с. 153).
  Подобное отмечено и у белорусов: "Мёд быв абрадавай стравай при сватавстве i вяселлi, тыя ж функыi ён выконвав i пры нараджэннi (iм частавалi жанчыну, якая станавiлася мацi)" (Цiтов, 2001, с. 157).
  Для поминовения же усопших в северной полосе зоны рискованного земледелия (то есть там, где невозможно выращивание винограда) издревле использовали крепкие (возможно, "горькие") напитки, в первую очередь "горелку" (украинск. горiлка). М. Фасмер справедливо возводит название напитка к "горению": "Образовано аналогично польск. форме gorzaɫka, ср. чеш., слвц. páIenka от páliti; под влиянием нем. Branntwein "водка" от brennen "жечь" и Wein "вино", потому что этот напиток первонач. приготовлялся из вина". Относится ли название "горiлка" к способу приготовления, собственному горению напитка или к обжигающему действию на слизистую оболочку рта, однозначно сказать трудно.
  Можно даже допустить, что понимание Того Света как пекельного или огненного царства или прохождение тела и мертвеца в буквальном и переносном смысле чрез огонь (в период кремации или прижигания-припекания трупа) обусловили в конечном счёте выбор горячительного (горького) напитка. Находящиеся на тризне, поминках, а затем на Дедах, таким образом, как бы прикасались к потустороннему миру и его огню. Неудивительна в таком случае и этимологическая связь между словами "горе","горечь" (утраты) и "горение". Опять же у Фасмера: "Го́ре укр. го́ре, ст.-слав. горе, сербохорв. го̀ра "падучая болезнь", словен. gorjȇ "горе, плач", чеш. hoře - то же, др.-польск. gorze. K горе́ть. Ср. др.-инд. c̨ṓkas "пламя, жар", также "мука, печаль, горе", нов.-перс. sōg "горе, печаль"... Менее вероятно сравнение с гот. kara "жалоба, скорбь"".
  Водка в погребальной обрядности служила ритуальным угощением не только родичам покойного, но и тем, кто принимал участие в подготовке похорон, включая самых бедных и неимущих членов сообщества. Обычай звать нищих для того, чтобы те обмыли труп, разные исследователи отмечают ещё в начале XX в., в 1912-1915 г. на Украине: "За это они получают от хозяина по чарке или по две горилки и закуску, которая состоит, как правило, из хлеба, соли, чеснока или лука". По трём коротким ударам колокола в селе узнавали, что кто-то умер. Любой из родни или знакомых при этом оставлял свои дела и шёл в дом покойного человека, "потому что знал, что при этом выпьет чарку или две, а то и три горилки и что перекусит, - потому что так принято". (Лащенко, 2006, с. 19).
  Впрочем, у старообрядцев (например, в восточном Подмосковье) эту роль в прошлом выполняли деревенские уставщики и начётчики - грамотеи и большие знатоки книжности, "старой веры, которые прежде контролировали духовную жизнь того или иного населённого пункта, выполняли ту часть треб и обрядов, которая не требовали обязательного участия священника" (Михайлов, 2006). Впрочем, это обстоятельство упомянуто нами по одной лишь причине: надо полагать, что в древности проводами усопших занимались люди языческого духовного сословия (если таковое было выделено у данной группы славян) и им тем паче был смысл передавать в качестве своеобразной оплаты или для жертвования богам некую толику хмельного. То же обстоятельство, что большая часть жертвенных даров могла быть употребляема собственно служителями, скорее, выступает здесь дополнительным подтверждением сказанному.
  "...Возле покойника сидят день и ночь. В это время говорится об умершем или о его покойных предках, про других покойников и поются песни про смерть и про Страшный Суд. Когда эта тема уже исчерпана, рассказывают небылицы, а парубки или старшие хозяева играют в карты (не на деньги). Время от времени гости угощаются горилкой. Когда читается Псалтырь, то горилку пьют и курят в сенях... Тема беседы, к правило, от серьёзной переходит к лёгкой и даже... не исключены шутки", - свидетельствует автор этнографической записи. Постепенно возбуждение охватывало всех присутствующих. Даже столь исключительный жанр народного творчества, как погребальные плачи, обретал при этом совершенно несвойственную ему ажитацию, то и дело "срываясь" в шуточные прибаутки и задорные припевки. Шуточные плачи могли проговариваться от имени вдовы (или вдовца). По свидетельству очевидцев среди погребальных плачей, которые собственно и записаны в указанный период на Украине, "могли встречаться не только насмешливые, шуточные, но и охальные, с употреблением срамной лексики, пользовавшиеся особой популярность у участников погребального обряда". Этим погребальный обряд больше походит на языческую тризну (там же, с. 27-30, 39).
  Архаичность обряда не требует доказательств. Разумеется, горячительное в немалой степени способствовало также снятию барьеров и раскрепощению сознания, это было необходимо, чтобы быть за одним столом с незримым покойным.
  Аналогичные или сходные обычаи зафиксированы и у других славян: на Смоленщине, у белорусов, сербов. На поминках после погребения (а также на Дедах) "водку", которая у разных славянских народов именуется по-своему, её предлагают покойному и предкам, затем льют на скатерть, на поминальный стол, или на пол, или даже на саму могилу, отливая от своей чарки, или ставя отдельную (Славянские древности, 1995, т. 1, с. 393).
  
  
  
  Священное питьё
  
  Сок смерти... Сок свободы... Сок жизни
  
  Замахнувшись на реконструкцию славянского "мифа о соме", мы не вправе обойти стороной ещё одну существенную составляющую обрядности, неразрывно связанной с хмельными напитками. Ранее мы уже указывали на обычай их употребления в рамках годового круга. То же самое мы видим и применительно к кругу жизни человеческой. Особенно наглядно это видно при рассмотрении переходных обрядов.
  Мы не в состоянии однозначно утверждать, что сокровенным смыслом пития мёда, пива или вина в подобных случаях было стремление обозначить собственно переход из одного мира (иначе говоря, общественного статуса, с учётом их сущностного подобия) в другой. Скажем, арабский автор XI в. Ибн Русте в труде "ал-А'лак ан-нафиса" свидетельствует о славянах-русах: "Когда у них умирает кто-либо из знатных, ему выкапывают могилу в виде большого дома, кладут его туда, и вместе с ним кладут в ту могилу его одежду и золотые браслеты, которые он носил. Затем опускают туда множество съестных припасов, сосуды с напитками и чеканную монету..." (Гаркави, 1870).
  Он же сообщает: "Страна славян - равнинная и лесистая, и они живут в ней. У них нет ни виноградников, ни пашен. Есть у них подобие больших кувшинов, сделанных из дерева, и в них - улей для пчел и меда. Они называются улишдж (?) Из одного большого кувшина получается 10 кувшинов [меда]... Большая часть их посевов из проса. Во время жатвы они берут ковш с просяными зернами, поднимают к небу и говорят: "Господи, ты, который снабжал нас пищей, снабди и теперь нас ею в изобилии". У них есть разного рода лютни, гусли, свирели, и свирели длиной в два локтя, лютня же восьмиструнная. Их хмельной напиток из меда" (Калинина, 1994, с. 221-222).
  Обычно посмертные подношения вроде сосудов с напитками принято толковать как желание обеспечить усопшего питьём во время его пути на ту сторону или как подношения с целью умилостивления богов. Но, возможно, в них можно усмотреть и более глубокий подтекст. Для понимания его функции интересно наблюдение В. Модрушича "Pie se to bes obzira,... kao da je pir" - "Пьём... как будто на пиру" (цит. по: Велецкая, 1983).
  Иные "доброжелатели" непременно отыщут в этих словах нечто, позволяющее в очередной раз посчитать славян звероподобными существами, не различающими жизнь и смерть, или годовыми надраться в хлам по любому поводу - привычно забывая, что древние обычаи всех народов ни при каких обстоятельствах нельзя мерить современными мерками . Надеемся, дальнейшее рассмотрение темы позволит и нам, и читателям отойти от подобных расхожих штампов.
  Зачастую, пытаясь понимать прошлое, в том числе мифологию, даже честные исследователи, которые пытаются писать достаточно доступным языком, впадают в следующую крайность. Мы и в самом деле неоднократно подчёркивали то обстоятельство, что нельзя оценивать представления тысячелетней и более давность, а равно мотивы поступков людей, а следовательно, и сами события прошлого мерками наших дней. Это столь же нелепо, как если бы мы пытались понимать смысл и происхождение какого-то слова, перепутав корень и суффикс. Такое, правда, случается сплошь и рядом у авторов, метко окрещённых где-то в Интернете "лингвофриками". Отношение к ним у разумных людей - вне зависимости от убеждений - соответствующее. Хотелось бы, чтобы и к "фрикам историческим" отношение было такое же. Какую бы точку зрения, льстящую нашей истории или, напротив, вызывающую отторжение, они ни выражали.
  
  Одним из существенных обстоятельств, позволяющих понять некоторые ныне несколько подзабытые установления древних обществ, является их неоднородность (сословная и классовая). Главным её выражением вне зависимости от "уровня социального развития" было понятие личной свободы. Большинству интересующихся историей, конечно же, хорошо известно, что понятие личной несвободы у славян резко отличалось от такового же у, скажем, римлян или греков. Но в любом случае оно было связано с частичным или полным поражением в гражданских правах, что выражалось в первую очередь в ряде накладываемых на несвободного ограничений.
  Внимательное изучение сохранившихся мифов побуждает нас предполагать, что одним из прав свободного было, в том числе и право на доступ к обрядам и обрядовым напиткам. Для пояснения этой мысли и её содержания обратимся к древнейшим известным источникам по индоевропейской мифологии.
  Разумеется, за право вкушать подобный животворящий напиток и в реальном, и в мифическом (читай: идеологическом) пространстве с древнейших времён идёт борьба .
  Вспомним, что великий бог-кузнец ариев Тваштар изготовил для амриты - священного напитка богов - чаши . Согласно Ригведе, громовержец Индра оттеснил своего отца Тваштара, именно овладев чашей с сомой:
  "4. Грозный, одолевающий (даже) могучих, с силой превосходства,
  Он создавал себе тело, как хотел.
  По природе (своей) подчинив (себе) Тваштара,
  Похитив сому, Индра пил (его) из чаш"
  (РВ III, 48. "К Индре").
  Именно обладание Индрой такими атрибутами, как ваджра и чаша c сомой, поставило его во главе пантеона. Право обладать ритуальным хмельным напитком и испить его (то есть участвовать в обрядах) - право свободного.
  Не исключено, что имущество такого уровня, как ритуальный напиток (мёд, а в русских былинах при поздней записи, видимо, "вино") в силу своего особого сакрального (что в данном случае одно и то же) статуса, в доклассовом архаическом обществе могло рассматриваться как общественное достояние. Особое положение занимал тот, кому общество доверяло сохранение обрядовых атрибутов, без которых немыслимо было, видимо, употребление этого напитка (напомним об особом значении котла у, например, кельтов). В этой связи вспоминается также похищение Одином мёда поэзии у великанов и возвращение его как всеобщего достояния асам и их сторонникам (Гаврилов, 2006, с. 157). История и эпос средних веков сохранили для нас немало свидетельств такой исключительной роли ритуального напитка...
  На какие только преступления ни идут в этих преданиях люди, лишь бы добыть волшебное вместилище, будь то рог, чаша или котёл! Удивительно, но... эти действия рассказчиками никак не осуждаются, а то и подаются как христианская добродетель.
  Так, в английской сказке "Волшебный рог" повествуется, что в Глостере в лесу есть волшебный холм. Если в одиночку подняться на его вершину и сказать, "будто перед тобой кто-то стоит" "Хочу пить!", тотчас предстанет виночерпий со светлым челом и в богатой тёмно-красной одежде. "Он протянет тебе большой рог, украшенный золотом и самоцветами - так в древности украшали рога наши предки. Рог будет полон до краёв неведомым душистым напитком. Стоит лишь отведать его, как жажда и усталость покинут тебя, и ты снова сможешь отправиться в путь. А когда ты осушишь рог, виночерпий протянет тебе полотенце, чтобы отереть рот, и, не дожидаясь вопросов и благодарности, исчезнет", - гласит легенда. Ещё она рассказывает о некоем алчном рыцаре, который выкрал чудесный рог у хозяина холма. Вскоре он поплатился за воровство: его убил граф Глостерский, но не вернул рог волшебному виночерпию, а подарил своему королю - Генриху Старшему. "И с тех пор вы можете хоть весь день простоять на волшебном холме и повторять "Хочу пить!" - вам уже не придётся отведать из волшебного рога" (Сказки англов, бриттов, скоттов, 2008, с. 176-177).
  А шотландская сказка "Паж и серебряный кубок" рассказывается о мальчике, который не послушал мудрого наказа: "Гулять гуляй, но держись подальше от Бугра Фей. Ведь с "маленьким народцем" надо держать ухо востро!" Паж проник внутрь Бугра и оказался в пиршественной зале. Хозяева, а их было великое множество - и феи, и эльфы, и гномы - пили из великолепного и тяжелого серебряного кубка, богато разукрашенного снаружи и позолоченного изнутри. Из кубка пили по очереди. "Но сколько бы они ни пили, вино в кубке не убывало. Он все время оставался полным до краёв, хотя никто его не доливал. А вино в кубке все время менялось, как по волшебству. Каждый, кто сидел за столом, по очереди брал в руки кубок и говорил, какого вина ему хочется отведать. И кубок мгновенно наполнялся этим самым вином". Пажа заметили и пригласили к столу, ему даже позволили выпить из кубка. Тогда паж пожелал, чтобы кубок наполнился водой, ею он плеснул на свечи в зале и сбежал в наступившей темноте. Погоня столкнулась с неодолимым препятствием - воришка побежал по морскому берегу, песок которого был смочен солёными водами, а "феи не смеют тронуть человека, если он ступит на прибрежный мокрый песок" (там же, с. 336-339).
  В уже упоминавшемся "Мабиногионе" Исбаддаден, Повелитель великанов, даёт герою Килоху, желающему получить дочь Исбаддадена Олвен в жёны, в числе прочих и такое задание: "Если ты сделаешь это, есть то, чего ты не сможешь сделать. Потребуется котел Диурнаха Ирландца, который служит Одгару, сыну Аэдда, королю Ирландии, чтобы сварить еду для свадебного пира".
  Речь идёт об уже не раз упомянутом знаменитом "котле изобилия" ирландцев, который, как считается, принадлежал богу Дагде. Килоху покровительствует сам легендарный король Артур:
  "После этого Артур отправил послание Одгару, сыну Аэдда, королю Ирландии, прося у него котел Диурнаха, его наместника. Одгар попросил у Диурнаха его котел, но тот сказал: "Видит Бог, любой, узнавший пользу этого котла, отказался бы отдать его". И посланцы Артура вернулись из Ирландии ни с чем. Тогда Артур сел на свой корабль Придвен с малым числом спутников, и прибыл в Ирландию, и вошел в дом Диурнаха. И когда они поели и попили, Артур потребовал у него котел. Диурнах сказал: "Если я и отдам его кому-нибудь, то только по просьбе Одгара, короля Ирландии". Услышав отказ, Бедуир встал, и взял котел, и взвалил его на спину Хигвидда, слуги Артура, который был братом по матери Какимри, другого слуги Артура, и обязанностью его было носить котел Артура и чистить его. А Лленлеауг Ирландец схватил меч Каледфолх, взмахнул им и убил Диурнаха и многих его людей. Воины Ирландии пытались завязать бой, но Артур и его спутники убили их всех и сели на корабль, унося с собой котел, полный ирландского золота".
  А вот в подтверждение слов о значимости владения ритуальным напитком отрывки из предания об избрании лехитского (польского) короля по имени Пяст:
  "Когда род Помпилиуша, прозванного Хотышко, был с корнем уничтожен, знатные люди (proceres regni) королевства, придя в вышеупомянутый город Крушвицу, слывший в те времена среди городов лехитов наиболее сильным и красивым, начали думать об избрании будущего правителя; хотя они и желали выбрать кого-либо из сыновей отравленных князей, однако, поскольку они предлагали разных, [то] не могли прийти к общему согласию, ставя овое благосостояние выше общественной пользы. В конце концов они решили избрать кого-либо простого и скромного происхождения, однако свободно рожденного и потомка лехитов. И был им некий бедный землепашец по имени Пяст, имя его жены было Репка, и жили они в упомянутом городе Крушвице. Предполагали, что они во времена Помпилиуша, или Хотышко, гостеприимно приняли двух чужеземцев, то ли ангелов, то ли, согласно мнению некоторых, мучеников Иоанна и Павла, которых привратники вышеупомянутого правителя (principis) Хотышко отогнали от входа в его дом. Эти два чужеземца пришли в жилище Пяста во время выборов, и чудесным образом вышеупомянутого Пяста избрали королем. А именно, когда для такого количества [людей], собравшихся избрать короля, не хватило пива, и Пяст в своем жилище наварил только малость меда для себя и для своей семьи, медвяная жидкость, которая по-польски называется "мед", настолько увеличилась, что ее в изобилии хватило всем, и каждый мог пить столько, сколько хотел. Увидев это чудо, сотворенное божественной милостью, они единогласно избрали вышеупомянутого Пяста своим королем. Назывался он Пястом потому, что ростом был мал, но крепок телом и красивой наружности" (Великая хроника, 1987, с. 62-63).
  Собственно, многие из наших читателей, кто не добрался до польских хроник, должны бы видеть превосходный фильм "Когда солнце было богом". Кинокартина, пусть и в достаточно вольной художественной форме, но всё же повествует именно о тех полулегендарных временах. Галл Аноним (конец XI - начало XII вв.) в "Хронике и деяниях князей и правителей польских" (Славянские хроники, 1996) излагает лёгшую в её основу легенду на свой лад, дополняя существенными для нас подробностями:
  "I.1. Был в городе Гнезно, что по-славянски означает "гнездо", князь по имени Попель. Он имел двух сыновей и, по языческому обычаю, готовил к их пострижению большой пир, на который пригласил многих сановников и друзей. Случилось так, что, по тайному решению Бога, туда пришли два чужеземца, которых не только не пригласили на пир, но даже грубо отогнали от входа в город. Они, как только увидели невежество этих людей, спустились в пригород и по счастливой случайности пришли к домику пахаря вышеназванного князя, устраивавшего пир в честь своих сыновей. Этот радушный бедняк пригласил чужеземцев в свой домик и оказал им свое гостеприимство. А они, охотно приняв приглашение бедняка и войдя в гостеприимную хижину, сказали: "Пусть наш приход будет вам на радость, и вы получите от нас избыток благополучия, а в потомстве честь и славу".
  I.2. Пяст, сын Котышко, и жена его, по имени Репка, отличались большим гостеприимством. Они с большим сердечным чувством, по мере своих возможностей, старались удовлетворить потребности гостей, а те, видя их благоразумие, были готовы помочь им своим советом осуществить их сокровенные пожелания. Когда чужеземцы по обычаю несколько помедлив, поговорили о том, о сем и попросили чего-нибудь выпить, гостеприимный пахарь ответил: "Есть у меня бочоночек перебродившего пива, которое я приготовил в честь пострижения моего единственного сына, но какая польза от такой малости? Если угодно - пейте..." Этот бедный крестьянин решил приготовить кое-какое угощение в честь пострижения своего сына именно тогда же, когда и господин его, князь, готовил пир в честь сыновей, - ведь в другое время он не мог бы этого сделать вследствие своей чрезмерной бедности; он хотел пригласить несколько человек из друзей своих, таких же бедняков, как и он сам, но не к обеду, а к более скромной закуске, и откармливал поросенка, приберегая его специально для этого случая. Я намереваюсь рассказать вам о чуде, но кто может понять величие Бога? Или кто осмелится рассуждать о благодеяниях Бога, Который нередко возвышает бедняков в нашей бренной жизни и не отказывается вознаграждать гостеприимство даже язычников. Итак, гости спокойно приказывают хозяину налить пива, хорошо зная, что оно во время питья не будет убывать, а, наоборот, будет прибывать, и, как говорят, пиво прибывало до тех пор, пока не наполнились сосуды, взятые взаймы, а также и сосуды пирующего князя, которые чужеземцы нашли пустыми".
  У Галла Анонима нет никаких выборов князя "де-юре", а "де-факто" есть вызов действующего монарха на соревнование: у кого больше хмельного напитка, у кого обильнее стол, кто оказывается хлебосольнее (а хлебосольство здесь приравнивается к гостеприимству). В сущности, спор идёт о том, чья Удача больше. По совету и с одобрения своих гостей, земледелец Пяст приглашает хозяина своего, князя, и всех гостей его к себе:
  "...И князь не отказывается снизойти до приглашения крестьянина. Еще не было столь могущественно княжество польское, и князь этой страны не кичился такой спесивой гордостью и, выступая, не был еще окружен столь многочисленной клиентелой. Когда по обычаю начался пир и всего оказалось в изобилии, эти чужеземцы совершили обряд пострижения мальчика [сына Пяста. - Авт.] и дали ему имя Земовит, согласно предсказаниям о будущем.
  I.3. После того, как все это произошло, мальчик Земовит, сын Пяста, внук Котышко, рос, мужал и с каждым днем выказывал свое благородство до такой степени, что Царь царей и Князь князей ко всеобщей радости назначил его князем Польши и совершенно изгнал из королевства Попеля со всем его потомством. Глубокие старцы даже рассказывают, что этого самого Попеля, изгнанного из княжества, до такой степени преследовали мыши, что его сторонники отправили его на остров и поместили там в деревянной башне, где он долго оборонялся от этих отвратительных зверьков, последовавших за ним на остров. И, наконец, покинутый всеми из-за зловония, исходившего от убитых мышей, искусанный ими, он умер позорной смертью..."
  Символика смерти от мышей - уничтожителей урожая - очевидна, и едва ли стоит останавливаться на ней особо.
  
  В Северной Традиции князь, конунг, глава рода вообще хотя и хранили у себя хмельное, правом пить его на пиру обладал каждый свободнорождённый. По обилию мёда (или вина - вспомните рог Свентовита) судили о грядущем урожае. Поскольку мёд и был символом урожая, выпить в праздник как можно больше его означало призвать новый урожай, ничуть не меньший.
  "Олав [Святой. - Авт.] приехал в Тунсберг весной перед пасхой и долго там оставался в ту весну. Тогда туда приходило много торговых кораблей. Там были корабли саксов и датчан, корабли с востока из Вика и с севера страны. В городе собралось много народу. Тот год был урожайным, и поэтому часто устраивались пиры. Однажды вечером Хрёрек конунг вернулся в свой покой поздно. Он много выпил и был очень весел. Потом пришел Финн Малыш и принес жбан с медом, настоянным на травах и очень крепким. Конунг поил всех, кто там был, пока они не уснули в своих постелях" (Круг Земной, Сага об Олафе Святом. LXXXIII, 1980).
  Как мы уже указывать, кормить и поить гостей для вождя означало делиться с ними своей Удачей, способностью обеспечить благоденствие возглавляемого им сообщества: "Олав конунг [Тихий. - Авт.] ввел такой придворный обычай, что перед его столом стояли два стольника и подносили чаши ему, а также всем знатным мужам, которые сидели за его столом. У него были также свечники, которые держали свечи у стола перед ним, а также перед всеми знатными мужами, сидевшими за столом. На особой скамье в стороне от большого стола сидели окольничьи и другие вельможи лицом к престолу конунга. У Харальда конунга и других конунгов до него было в обычае пить из рогов. Они протягивали рог с пивом над огнем и пили, за кого хотели..." (Сага об Олафе Тихом. III, там же).
  В рамках поиска сходных мотивов в русской эпической традиции для нас интересен былинный сюжет "Илья Муромец и голь". Конечно, историческим его называть трудно, но эпос тем и ценен, что отражает даже более глубинные, ещё "доисторические" черты обычая и миропонимания.
  Согласно былине, приехав в Киев ко двору, Илья просит княжьих целовальников напоить его, путника, дорогим вином:
  "Неведом я к вам пришёл
  Пить вина безденежно
  А считать казну за Ильей Муромцем!"
  Под предлогом того, что путник неплатежеспособен, княжьи люди (целовальники) отказывают и не проходят испытание на гостеприимство. Тогда Муромец просит голь сложиться по денежке и напоить его, что та охотно и делает. В свою очередь и богатырь отдаривает прошедшую испытание голь: вламывается в погреба князя Владимира, силой отнимает у целовальников три бочки вина и устраивает для "неимущих" братьев пир. Пирующие пьют вино, отнятое Ильёй и им самим не принадлежащее. Возлияния происходят открыто, всенародно, в них может принять участие любой желающий. Целовальники жалуются на Илью князю Владимиру, но Илью это нисколько не пугает (Гаврилов, 2006, с. 156). Думаем, он опирается на упомянутый выше обычай: хмельной напиток принадлежит всем, а князь лишь хранит его у себя. Представьте себе нахала Илью, который вламывается в погреба властвующего князя и похищает напиток, к коему обычай сформировал столь священное отношение! Если рассмотреть его поведение ещё и как поведение трикстера, то особенное значение действия становится даже более явственным.
  Пример достаточно показателен, если попытаться рассмотреть его именно с точки зрения общественной значимости не богатыря, а напитка. И попробовать истолковать в заданных рамках...
  Если священное питьё есть общественное достояние, то князь как его хранитель в большей степени обладает чертами священнослужителя, нежели воина. И тем самым становится куда ближе к тому, чем первоначально и был - к старейшине, оберегающему обычай и закон.
  Однако в описанных обстоятельствах наш главный "герой" - пьянящий напиток выступает уже отнюдь не в качестве спутника человека по смертному пути. Лишь свободным людям, равноправным членам общины доступен он, ибо высвобождает не столько тело, сколько дух, позволяет соединиться с предками-хранителями рода, общины, узреть иной мир.
  То же и в случае с приходом гостей. Не налить гостю хмельного означало бы не признать его права на личную свободу, то есть, в сущности, отказать в праве на жизненную силу и возможность внимать небожителям.
  Скандинавский Один также следует этому правилу.
  "Не нужна ему (Одину) никакая еда. Вино - вот ему и еда и питье" (Младшая Эдда).
  "Гери и Фреки кормит воинственный Ратей Отец; но вкушает он сам только вино, доспехами блещущий" (Старшая Эдда)
  Вместе с тем в "Младшей Эдде":
  "О питье эйнхериев. Тогда спросил Ганглери: "А есть ли у эйнхериев такое питье, чтоб не уступало еде изобилием? Или пьют там просто воду?"
  Высокий отвечает: "Странен мне твой вопрос! Будто станет Всеотец звать к себе конунгов и ярлов и других знатных мужей и предлагать им воду! И, верно, многим, попавшим в Вальгаллу, слишком дорогим питьем показалась бы та вода, если бы не сулила им Вальгалла лучшей награды за раны и смертные муки..." (Вопросы Ганглери). После этого следует рассказ о козе Лерад и мёде из её вымени, который стекает в большой жбан, откуда черпают силы эйнхерии.
  Хотя на подавляющей части славянских земель виноград и не растёт, вино издревле завозили из южных стран к княжескому двору. Именно ввиду своей относительной редкости (в отличие от того же пива или мёда), оно применялось на торжественных обрядах и жертвоприношениях.
  Прославленный кумир главного бога западных славян Свентовита в Арконском храме: "В правой руке он держал рог из различных металлов, который каждый год обыкновенно наполнялся вином из рук жреца для гадания о плодородии следующего года..." (Gesta Danorum, 1931; 1168 г., пер. Л. Н. Гумилева). Разумеется, на Южном берегу Балтийского моря собственного вина не производили, но, как видим из неопровержимого свидетельства очевидца, применяли в ритуальных целях на самом высоком уровне. И это ещё одно указание на то, сколь высоко были ценимы хмельные напитки.
  
  Можно осторожно предположить также, что из права хранения и - кто знает? - обязанности справедливого распределения запасов (возможно, в праздничные дни) возник обычай княжьих пиров. Точнее, обычай передачи чаши от князя тому или иному почётному гостю. Ведь таким образом гость приобщался достоинств рода, к которому принадлежал властитель, а также некоторым волшебным образом получал толику Удачи последнего. Иначе говоря, пир изначально является не пиром как таковым, то есть поводом, грубо говоря, наесться и напиться, но обрядовым действом.
  Уместно вспомнить для сравнения и разработанное по приказу норвежского короля Магнуса Исправителя Законов Государственное уложение - Ландслов (Landslov) (1262-1280), где описан ряд так называемого Вейцла-пира.
  "Вейцла-пир в своей древней форме был, по-видимому, культовым действом, пиром в честь языческих богов, на котором предводитель выступал в качестве жреца, а по рукам пускали кубок - турий рог. В ранний период скандинавской истории короли не имели постоянной резиденции и непрерывно разъезжали по стране. Население было обязано устраивать для короля и его дружины пиры. Здесь же, на пирах, разбирались судебные дела и решались другие вопросы, касавшиеся данного региона. Некоторые богатые хёвдинги и бонды устраивали пир для конунга у себя в усадьбе, а конунг наделял их за это особыми полномочиями в данном округе и делал, таким образом, своими служилыми людьми. Вейцлы-кормления с пожалованием доходов с определенного округа на время службы стали практиковаться норвежскими королями с XI века. В Скандинавских странах таким правом жаловались ярлы и лендрманны, затем, по мере укрепления королевской власти, и другие категории служилой знати. Вейцлы-кормления постепенно закреплялись в наследственное пользование", - указывает М. В. Панкратова в неизданном до сих пор русском переводе "Законов Гулатинга" .
  В дошедших до нас сказаниях и былинах, повествующих о Киевской Руси, Новгородской республике, Владимиро-Суздальском и Московском княжествах, в летописях часто упоминается о богатых пирах, братчинах и игрищах, которыми князья и дружинники, да и народ посадский отмечали победы, удивляя иноземных послов обилием стола. Непременно происходили пиршества и после праздничных обрядов. Этот обычай - понятно, весьма изменившийся внешне, сохранился до сих пор.
  Пиром или веселой попойкой заканчивались всякие мирские дела, семейные события. По большому счёту, даже с постепенным почти полным забвением изначального глубинного смысла действа такие события, как постройка дома, выкапывание колодца или иные, столь же значимые, продолжали восприниматься в контексте одной из важнейших мифологем древнейшей языческой традиции. Ведь всякое настоящее деяние людей воспроизводит деяния богов. Дело только тогда будет завершено благополучно и плоды его будут добрыми, когда оно сделано в соответствии с теми правилами, которые заложили боги и предки, когда творили мир, строили первый дом, копали первый колодец и так далее...
  Священный пир и священный напиток сопровождали человека по жизни, напоминая ему о сродстве с божественным миром. Возможно (см. выше), позволяя его непосредственно воспринимать, благодаря вхождению в особое состояние сознания. Не исключено и проявление ряда необычных способностей, которые связаны с таким состоянием. Если так, многое становится понятным пытливому человеку.
  Дело в любом случае не в состоянии опьянения, спровоцированном употреблением хмельного. Дело в символическом значении, в смысле такового опьянения. Более того, пресловутые пиры, на которых напивались допьяна, - либо редкость, либо преувеличение. Во всяком случае, на лекциях по наркологии в медицинских институтах ещё в 1980-1990-х гг. как научный факт студентам указывали, что допустимое число чаш, ходивших вкруговую на праздничных пирах, не превышало шести. Каждая из таких круговых чаш имела своё назначение и вовсе не всякая из них была наполнена именно крепким мёдом или пивом. Безудержное же пьянство и всевозможные излишества проникли в Киевскую Русь вследствие византийского влияния, когда князья стали перенимать тамошние обычаи .
  
  Итак, хмельной напиток - напиток смерти (не рискнём пока проводить прямую параллель между питейным мёдом и мёртвой водой из русских сказок). Он сопровождает усопших в Иной мир. Он приводит людей в состояние, в котором они уподобляются умершим (лежат, будучи не в состоянии двигаться, засыпают, а сон тождествен смерти). Он же сопутствует людям в особые отрезки года, становясь своего рода соком Жизни. Но - не только.
  Мёд, согласно свидетельствам немалого числа фольклорных источников, непосредственно связан с Мировым древом. С листьев Мирового древа капает медвяная (то есть, на современный лад, медовая) роса (д`Апремон, 1998).
  "...Мы помним, что сома часто изображается в "Ригведе" как источник или поток, но так же как райское растение, которое тексты, особенно поздние ведические и постведические, помещают в вазу. Основания для такого разнообразия форм можно понять, если помнить все, что означает сома: она обеспечивает жизнь, плодородие, возрождение, - иными словами, как раз то, что означает водный символизм, а символизм растений утверждает в действительности. Кража сомы в "Махабхарате" свидетельствует о ее двойной природе - и жидкой, и растительной; хотя она и представлена как чудесный напиток, однако нам сообщают, что Гаруда "вырвал ее" (samutpatya), как если бы это было растение. Символизм "Упанишад" представляет ту же ассоциацию "вода-дерево", "вечная река" (виджара-нади: то, что возрождается) находится рядом с деревом, которое же и поддерживает же. Оба мистических источника находятся на Небе, так же как на Небе мы находим если не подлинник, то, по крайней мере, прототип всех напитков, возрождающих и дарующих бессмертие, - белый хом, сома, божественный мед финнов и остальное" (Элиаде, 1999).
  На юге с Мировым древом отождествляли финиковую пальму, но чаще виноград. Позднее, по мере проникновения южных влияний на Север, дерево познания и молодости "превратилось" в яблоню, слившись с эллинским мифом о саде Гесперид и кельтским об "острове яблонь" Аваллоне:
  "...Виноградная лоза была растительным выражением бессмертия - точно так же, как вино оставалось символом юности и вечной жизни в первобытных традициях (ср. eau de vie, галльское uschabheagh, означающее буквально "вода жизни", персидское maie-shebab - "напиток юности", шумерийское gestin - "Дерево Жизни"). "Мишна" заявляет, что Дерево познания Добра и Зла из Библии было виноградной лозой . Книга Еноха помещает эту лозу, или Дерево познания Добра и Зла, между семью горами, как и эпос о Гильгамеше. Змея - Богиня Ханнат могла пробовать плоды этого дерева так же, как это позволялось Сидури и Калипсо. Виноград и вино продолжали символизировать мудрость до недавних пор. Первобытная концепция лозы - Космического дерева - Дерева познания и искупления необычайно последовательно сохранилась в мандеизме. В этом гностическом учении вино (gufna) - воплощение света, мудрости и чистоты. Архетип вина (gadmaia) находится в высшем, небесном мире. Архетипичная лоза - это скрытый смысл воды, листья ее сделаны из "духов света", а ее узлы - фрагменты света. Из нее текут потоки святой воды, предназначенной удовлетворять жажду людей; Бог света и мудрости, Искупитель (Mandâ d"haiiê), тоже отождествляется с вином жизни (gufaâ d"haiê), а лоза считается Космическим деревом, потому что распространяется по небесам, а ее ягоды - звезды" (там же).
  Парсы по сей день используют для приготовления ритуального напитка типа "хаомы" эфедру - хвойный кустарник, растущий и на севере Индии, и в Иране.
  Зная это, вспомним об известном и давнем споре: какой породы ясень или тис - был великий Иггдрасиль, в ветвях которого, вися вниз головой, познал Один тайный смысл рун, ясенем или тисом.
  Дело ещё в том, что в пехлевийских источниках говорится о похожем Мировом древе Хом - "Древе бессмертия", оно - "царь всех лекарственных трав", растёт оно на острове в океане Варкаш (авест. Ворукаша) или в мировой реке Pax (авест. Ранха) и охраняемо священной рыбой Кар (авест. Кара), созданной Ормаздом (по "Бундахишну", этих чудо-рыб десять); в начале творения в ствол этого Мирового древа была помещена душа будущего пророка Заратустры .
  Скорее всё же, что в истории с Одином речь идёт о тисе, поскольку ясень не вечнозеленый, а Иггдрасиль "вечно зелен". Кроме того, вещества, выделяемые ветками тиса, содержат особые вещества, влияющие на психику человека "опьяняющим образом". И Один, висящий меж ветвей Мирового тиса, мог испытывать соответствующие галлюцинации. Впрочем, Мировое древо есть праобраз всех деревьев вообще...
  Не здесь ли, на стыке Традиций, следует искать ответ на давний вопрос о составе священного напитка ведических ариев и прочих индоевропейцев?
  О свойствах и качествах Древа, которыми наделяет его мифология не только индоевропейцев, можно говорить бесконечно, причём всегда будут оставаться ещё какие-то нерассмотренные, неоткрытые стороны темы. Впрочем, сейчас нас будут интересовать лишь отдельные составляющие этого образа .
  Один из ключей к пониманию мифологической связи именно медового напитка и Мирового древа, то есть и к реконструкции славянского варианта мифа о нём, - образ пчелы. Обратимся в качестве примера к сведениям из белорусских народных представлений. Пчела связана с сюжетами, восходящими к соперничеству бога и чёрта при творении живых существ. Некогда бог сотворил шмелей, а чёрт - пчёл. Как известно, от шмелей пользы никакой, а от пчёл, напротив, польза очень большая. Бог предложил чёрт поменяться плодами их рук, однако чёрт не согласился. Тогда бог попросил у чёрта пчелу, которую тот ему и передал. Бог сделал из неё пчелиную матку, которая запела-зазвенела и увела всех прочих пчёл у чёрта к богу (Беларуская мiфалогия, 2006, с. 399).
  Эта история невольно возвращает нас к соперничеству двух творцов Вселенной, известному из ряда источников по древней славянской мифологии (Гаврилов, Ермаков, 2009, с. 72) и достойна весьма серьёзного рассмотрения, но не в рамках данной темы. Здесь пока важно, что мёд косвенным образом (через пчелу, приносящую его) соотносится с темой творения и земного богатства. Так же и у Майкова имеется смыслово родственный заговор на торговлю: "(327) Как пчелы ярыя роятся да слетаются, так бы к тем торговым людям купцы сходились. Сказать на мед, и им намазаться" (Майков, 1997).
  Кроме того, пчелу связывают с переходом времени года, что находит параллели ещё в хеттской мифологии. И у белорусов, и у хеттов пчела предстаёт как служительница бога, который заснул [зимой] и которого только она будит ото сна. Это пробуждение происходит перед наступлением нового солнечного года, в связи с чем, надо полагать, "валачобнiкi" (колядовщики) отождествляются с пчелиным роем: "Вот i пчолкi гудуць, / Валачобныя iдуць" (Беларуская мiфалогия, 2006, с. 399-400).
  "Ты пчелынька, пчела ярая! Ты вылети с заморья, ты вынеси ключики, отомкни летичко, летичко теплое, лето хлебородное! Жаворонки, перепёлушки, птички-ласточки! Прилетите к нам! Весну ясную, весну красную принесите нам! на жердочке, на бороздочке, и с сохой, и с бороной, и с кобылой вороной, с пряльцем, с донцем, с кривым веретенцем! Зима нам надоела, хлеб и сено поела, ручки-ножки познобила, скотинушку поморила!" (из заговоров Оренбургской губернии; Круглый год, 1991).
  По устному сообщению Андрея Рыбина (запись А. Наговицына, 2002) в целом ряде его родных мест в Нижегородской области сохранилось представление о потустороннем мире, связанное с пчелой: "Есть пчельник небесный, и есть пчельник земной, а Бог это водитель пчёл". По его же словам, считается, что гудение - вибрация небесного пчельника - образовало земной пчельник. Прародительница Богиня-Мать от вибраций Небесного пчельника породила людей. Мать Земля в свою очередь своими вибрациями порождает земной мир. Сообщество людей - тоже пчельник, имеющий свою собственную вибрацию, связанную с продолжением как жизни сообщества, так и отдельного человека. С вибрациями связан и уход человека из мира - смерть, которую называют "часование" .
  Восточные славяне считали, что пчела обитает в Мировом древе, древо может располагаться в заморье на острове Буяне на море Океане. Пчела способна одновременно и вылетать из-под корней древа, из дупла - то есть откуда-то изнутри, из глубины, но и летать в его "кроне" - в части верхней, то есть на небесах.
  В народных песнях говорится, что у "сосёнушки" есть три "угодьица"; в них живут "яры пчёлы" (олицетворение Нижнего мира и перехода из него), "бел горностай" (символ Срединного мира, своеобразный "родственник" белки Рататоск, бегающей по скандинавскому Мировому древу Игграсиль), "весел сокол" (символ Вышнего мира, хищная птица на вершине Мирового Древа) (Виноградов, 1978, с. 153).
  Белорусские исследователи связывают пчёл с Перуном. "На это, в частности, может указывать поверье, согласно с которым, чтобы велись пчёлы, необходимо из разбитого молнией дуба сделать крест и поставить его на пасеке" (Наговицын, 2005, с. 400).
  Однако только упоминание дуба - недостаточное основание для такого вывода. Не исключено, что пчела служила либо "Богу повыше, либо Богу поглубже", либо богу-прародителю (таковым у финно-карелов выступает Укко, а у славян - Стрибог), либо навьему богу, пастырю душ умерших - Велесу. Пчела может жалить - и это воспринимается как "кара божия", наказание за неверный поступок, а может и даровать благо. Насекомые (муравьи и мухи, например) традиционно относятся к хтоническому миру (а в христианстве связываются с дьяволом).
  Если обратиться к эпосу ближайших соседей славян, финно-угров, то мы обнаружим, что в "Калевале" мать Леминкайнена, чтобы оживить сына, просит помощи у верховного бога Укко и посылает пчелу в его кладовую за волшебным медом и лекарствами. Добытый из потусторонего мира предков мёд на Этом Свете поднимает человека со смертного одра.
  В "Калевале" (Руна XV) пчела прилетает к Укко так:
  
  "Полетела в погреб к богу, к всемогущему в чуланы.
  Там готовилося средство, там вываривались мази;
  там в серебряных кувшинах, в золотых котлах богатых
  посредине мед варился, по бокам помягче мази..."
  ...
  Эта мазь, какой ждала я; вот таинственное средство;
  им сам бог великий мажет, утоляет боль создатель".
  
  В числе некоторых других насекомых (например, бабочек) пчёлы понимаются как души усопших, выполняют посреднические задачи между миром людей и иным миром.
  В сохранившихся поверьях европейцев пчелу связывали не только с потусторонним миром, но и с похоронами, то есть с переходной обрядностью. Появление пчелиного роя могло считаться дурной приметой; пчеле приписывалась способность предсказывать грядущее (Клингер, 1911, с. 139-148).
  О том же свидетельствует представление о служении пчелы и людям (которым она даёт мёд), и богу (которому достаётся воск на свечи), хотя не исключено, что мы имеем здесь дело с неким поздним осмыслением образа.
  
  Таким образом, мы видим, что мёд:
  а) связан неким образом с хозяином потустороннего мира, например, Велесом (который, как и скандинавский Один, вправе им наделять, отнимать и т. д.; ср. также мёд поэзии);
  б) присутствует в срединном мире людей, где его создают пчёлы, играющие роль посредников между мирами/душ;
  в) связан с верхним миром и даже, может быть, ведёт оттуда своё происхождение. Во всяком случае, неким образом связан с богом-громовником, который есть явный обитатель верхнего мира и, в известном смысле, хранитель небесных вод.
  Мёд или, что более точно, некий опьяняющий напиток на основе мёда - напиток смерти - опьяняющий и лишающий рассудка, но возносящий в божественное пространство - напиток жизни - напиток бессмертия... Надо думать, он может быть понят как сок Мирового древа, тем самым давая нам и понимание места "производного", то есть опьяняющего напитка в мифологической картине мира, празднично-обрядовой традиции и его значение для ритуального общества.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"