Аннотация: Ознакомительная глава из романа "Битва за Царьград" (Вече, 2022), созданного в соавторстве с Юрием Александровичем Никитиным для цикла "Трое из Леса возвращаются"
Никитин Ю.А., Гаврилов Д.А. Битва за Царьград. - М.: Вече, 2022. - 320 с. (серия "Трое из Леса возвращаются"). ISBN:978-5-4484-3416-7
Из аннотации: В предыдущем романе - 'Вещий Олег' - мы расстались с нашими героями на поле битвы, в которой русы, союзные им болгары да печенеги разгромили мадьярскую орду Альмоша и Арпада. Теперь взоры победителей устремлены на юг, ибо настала пора 'отмстить неразумным хазарам' и ушлым ромеям. Без этого никак не обустроить Светлую Русь. Но Тайные, как и прежде, плетут интриги, и нет предела их коварству...
Глава 5
Фракийские зимы не чета гиперборейским, даже в Барбусе - и то суровей. Это Мрак помнил издревле. Хотя как раз в Болгарии, а прежде Фракии, тот самый Борей, он же Посвист, и выстроил себе жилище, по всему видать - просто к теплу и свету тянуло.
Ковырнув кривым ногтем меж хищных зубов, невр избавился от назойливой косточки и потянулся за новым куском кавармы. Поддел ароматное, в налипших грибочках мясо на кончик швыряльного ножа, подхватил длинным волчьим языком, сглотнул, не прожевав.
Тодор глянул на варвара доброжелательно, северянин вполне нашёл себя при дворе Симеона - на чины и должности не покушался. А что пил, ел и гулял вволю? Так неспроста и вражью кровь они в землю пролили, там, на Буге - сражаясь плечом к плечу с великим государем против самого Альмоша.
Вельможа подвинул Мраку кувшин. Тот благодарственно икнул и опрокинул в себя содержимое, заливая поглощённое жаркое терпкой и густой, как молоко, живительной красной влагой. Георгий тоже не стеснялся, и после всех подвигов в недавнем походе имел на то полное право.
"Растёт парень!" - с удовольствием отметил Тодор и поскрёб выразительный орлиный нос, свойственный всем Сурсувулам.
Сам вкушал мало, пригублял ещё расчётливей. Впрочем, он давно понял: даже если бы Мрак выпил в десять раз больше, ему бы это ничуть не повредило, как склавинскому элефантусу - лучшему другу элефантуса армянского - щекотливая стрела.
- Благословен Господи в дарах Своих! Аминь! - сообщил Тодор.
- Да не хворать Роду вовек! Благодарень! - отозвался Мрак, выцеливая голодным глазом мусаку с черемшой.
- Слава князю Симеону! И да пребудут с ним любовь и милосердие, - продолжил Георгий, тоже прикладываясь к дарам Вакха.
В глубине залы, где они предались чревоугодию, раздался смешок. Тодор шикнул в темноту. Мрак и ухом не повёл, он давно учуял запах женщины, но поднаторевший в тайнах Барбусского двора, ожидал, когда проговорятся сокувшинники.
- Мариам. Она так счастлива... - пояснил старший Сурсувул, когда едва различимые шаги дочери стихли в бесконечных переходах.
- Кубера нынче заточена в монастырь, - добавил Георгий. - Вряд ли теперь отец признает и малолетнего Михаила.
- Бог есть любовь, - многозначительно заметил Мрак. Потом хмыкнул, вспоминая Тарха.
Тодор с удивлением воззрился на гиперборея.
- Не иначе всем нам скоро честным пирком да и за свадебку? - предположил варвар следом, вытряхивая в пасть горшочек щедро сдобренной перцами капамы с оливками. - Олег сказывал, что иные ножки будоражат мужчину ну в полном расцвете сил похлеще ратных побед.
- Чего скрывать, мы на это тоже надеемся... А там как угодно Господу, - согласился Тодор. - Я-то, если так дело дальше пойдёт, до внуков не доживу, а вот Георгию их и беречь.
- Так выпьем же за молодую поросль, - предложил Мрак.
- За это пью до дна, - предупредил Георгий, но последовать намерению не успел, а пал всем армянским ликом в миску с чем-то похожим на заморскую икру, здесь именуемую не иначе как кьопооллу.
Невр стряхнул брызги с волчовки, поглядел на Сурсувула-старшего.
Тодор, не моргнув и глазом, вытащил сына за волосы на божий свет и уложил щекой на дубовый стол, за которым они трапезничали.
- И этот ещо молодой... Нагляделся, как унгров резали становищами, вот и в печали. А тут страдать не приходится. Либо они нас, либо мы их.
- Ну, и теперь кроме шуток, боярин! - посерьёзнел Мрак, вспомнив о поручении, даденном ему самим Олегом. - При Кубере наверняка был серебряный тазик или блюдо, а то и зерцало. Где оно? Не знаешь ли?
- Посуда как посуда, не столь драгоценная. Сыскали мы её, у государя о том и спрашивай. Он велел прибрать да схоронить в подземельях, пока не вернётся из похода. Пред ним отчёт и держу, - оправдался старший Сурсувул.
- Истребил бы я хреновину. Магия в ней. Да Олег наказал выжидать. Уж не знаю, на кой ляд сдалась, а держать сию посудину надобно за семью замками.
- Место это полно святости, и никаким дьявольским козням силу христианскую не превозмочь! - возразил Тодор.
- Вот только маги шибко недогадливы, - усмехнулся Мрак. - Не разумеют, что "льзя", а чего нельзя. И кладут на ваше истинное и нетронутое никакими позднейшими умниками учение пророка Христа, сохраненное в чистоте и неприкосновенности.
Он потянул носом, огляделся. Ни чуткий волчий нюх, ни острый слух никогда не подводили невра.
- Ты чего, гиперборей? - обеспокоился Сурсувул.
- Мы не одни, - сообщил тот, держа в ладони верный швыряльный нож.
- Да показалось, кому тут быть из посторонних. Слуг я отпустил. Это место для встречи избранных.
Симеон размашистым шагом, пригнув голову в дверном проёме, ворвался в залу и направился к столу. Тодор поклонился низко, Мрак кивнул, оружие тут же исчезло под волчовкой.
Симеон окинул взором армян, северянина. Задержал взгляд на Георгии, огладил усы и бороду:
- Однако. Ну, пусть себе проспится. Следуйте за мной, - молвил он и указал Тодору на факел, дескать, пригодится.
Мрак опередил Сурсувула и снял изготовленный к работе пламенник со стены. Он и по запаху догадался, куда им теперь идти.
- Если моя драгоценная супруга не солгала, мы увидим много интересного, - пояснил великий князь. - Но лучше быть готовыми ко всему.
С этими словами он распахнул одежды на груди, за которыми Мрак различил золотистую кольчугу.
- Это точно, бережёного боги берегут, - согласился невр.
- Неужто, сама сказала? - изумился Тодор.
- Не сразу, но я был настойчив, - ответил Симеон. - Идём!
* * *
Распахнув решетчатые окна с мутной слюдой, за ними и ставни, вдыхая морозный воздух Олег поймал себя на мысли, как медленно истончается круглый блин Луны, будто там, на небе, звёздная мышь каждую ночь лениво или расчётливо обгладывает сырное лакомство.
Это здесь на юге - в Куявии - на Днепре живут по Солнцу. А прежде, до Сварога, счёт дням и вели по Луне, и до сих пор в охотницкой Славии сверялись с ночным светилом чаще, чем с дневным. Всё в бескрайних северных лесах и озёрах подчинялось полуночной рогатой хозяйке: сроки охоты и приплод, приливы и отливы, а, значит, лов рыбы, посев, корневание, цветение, сбор урожая - произрастание трав и кустарников.
С тех давних пор, уж каких, даже он, Олег, не помнил, положили, что в лунном месяце ровно четыре недели от полнолуния до другой полной луны, каждый седьмой день так и назывался - неделей. А четырнадцатый - новолунным. Прибывает и убывает, увеличивается и уменьшается, и вновь рождается!
Теперь же в первый день каждой седьмицы возносили хвалы славяне кто Леле, а кто Морене. На второй - небу светлому, третийник посвящался Хозяину лесов, дорог и охоты, четвёртый день - громовержцу, пятый - собственно лесной и лунной Хозяйке, на шестой день особо чтили Дедов, и самого родителя богов, а в седьмой особо чествовали красное Солнце.
Пока лежал в пещерах, всё установилось как бы само собой. А пришлось сесть в Новгороде, ломать обычай не стал.
Сверяться по видимой Луне волхвам было сподручнее, кроме новолуния, тогда следили за звёздами. Впрочем, и жрицам - с ещё большей точностью. Очень на баб она влияние имела, так что лучше им такие дни на глаза не попадайся...
Тревожные думы ложились на Олеговы плечи, окутывали, подобно тому, как укрывает мир тяжёлое ночное покрывало. Есть много дорог, и каждая из них бесконечна. Только глупец, упёршись в скалу или болото, решает, что вот оно - завершение. Нет преград на пути идущего, а бесконечность дороги манит, призывно машет рукой. Но теперь едва он делает шаг, рядом вырастает призрачная хрупкая фигурка с золотистыми волосами, тоже тянет руку, и даже не касаясь, обжигает до костей.
Вот и выбор, который равно сбивает с пути и деревенских смельчаков, и победоносных тцарей. Не все мечтают о любви и верности, иными движет похоть... А о чём мечтаешь сам? И где она теперь, твоя Истина? И что она пред любовью к женщине?
Мудрые старцы вещали, будто познавать мир, шагая по его тропам, воспевать солнца и луны, куда проще, нежели остаться и познать человеческую суть. А уж полюбить и воспеть - самая тяжкая работа, неподъёмная по нынешним временам для обычного смертного. Тарх умел и то, и другое. Тарх жил вдохновенно. Что светила! Смотришь издалека, и потому не наблюдаешь ни изъянов, ни черных пятен. А вот людей видишь близко, и оттого все несуразицы человечьего племени как на ладони.
Только вряд ли те старцы знали хотя бы толику из того, что прозрел он, Вещий!
Прикрыв ставни, Олег шагнул к столу. Огонёк масляной свечи унял дрожь, вытянулся ярым лепестком, бросая блики на древний металл. Незабвенный Россоха первым показал ему зерцало в действии. Как и десятки веков назад, оно угрюмо поблескивало, скрывая под толстой плёнкой волшебную гладь.
В задумчивости он поскрёб бороду, потом стащил волчовку, бросил на лавку. Яблоки тут ни с какого боку. Предстояло разгадать Слово Перехода, это как подобрать хитрый ключик к потайной дверце. Вот и могучие знаки Семерых, сплетены в кольцо. Или всего лишь вспомнить? Вернуться в том самый век и день, когда вместе они запечатали в тайниках Совета последние свидетельства былой магии!
Прежняя владелица, конечно же, владела секретом, но едва ли догадывалась, что сквозь зеркало можно не только сообщаться с теми, кто на иной стороне, а даже пролезть, покинув невольную темницу, но при этом снять с себя если не последнюю одёжу, то уж всякие украшения непременно.
По словам Свенельда, лишившись драгоценного имущества, Ирина подвинулась рассудком. Из терема не показывалась, гостей не принимала, и даже Чубарь, прежде верный ей куявский вельможа, был вроде бы лишён радости лицезреть свою княгиню.
Склонившись над металлом, перебирая по холодной поверхности кончиками пальцев, Олег закрыл очи и погрузился в наваждение, прозревая историю волшебного зеркала, а вместе с ней и самоё заветное Слово, которое, быть может, составил сам, но предпочёл забыть, как и прочую недостойную магию.
* * *
Долгие дни или ночи в ожидании Вещего тянулись мучительной маятой. Однажды мрачную тишину нарушил странный шум. И Златовласка, то ли наяву, то ли в грёзах, откинув одеяла, поплелась к окну замковой башенки, где, как ей казалось, жила затворницей с тех пор, как на памятный пир в Любеч принесли злые вести. А хуже всего, что и прежде добрый дядя Вышевлад в том строгого Ярополка поддержал.
У самой стены по ту сторону толпился люд. В руках - факела, отчего чёрная пелена мерцала сотнями, если не тысячью, огней. Неужели, снова беда какая? Но когда шорохи и гул прорезал звук сопелки, на глазах навернулись слёзы, да она быстро смахнула солёную влагу. Вспомнила, что простолюдины говорят: "Бабе легче заплакать, чем собаке заскулить..."
Одинокая мелодия становилась громче, а через несколько мгновений разлилась многоголосьем - музыкантов было много. Кроме сопелок стали слышны гусли, бубны. Высокий женский голос затянул песню, которую тут же подхватили остальные.
"Солнцеворот!" - догадалась Златовласка и в ужасе отшатнулась, настолько выпала из круговерти буден и свят.
Снова забралась в постель, накрылась с головой. Но толстые одеяла не смогли заглушить звуки всеобщей радости.
Все знали, ночь перед этим великим праздником - Корочун - самая длинная, а значит самая страшная. Что если Даждьбог не сможет воротиться из нави? Не сможет проснуться от дурманящего зимнего сна? Поэтому и шли с огнями, песнями, плясками - разбудить светило. Или просто напугать, прогнать всё зло, что под покровом тьмы пробирается к людям.
Сказывали, что когда у Старого бога - то ли Сварога, то ли самого Рода - появился первенец, разрешил он на радостях в эти дни гулять по свету белому и разной нежити. Осуждать решение бога и жрецы-то не смели, куда уж ей. Но вот схорониться, спрятаться от лохматых и косматых старались заранее, для того и облачались кто в зверя, кто и вовсе в беса, надевая всякие личины. В ней вроде не человек теперь, и злые силы не тронут - примут за своего.
Златовласка сжалась в комок, чувствуя, как и внутри расползается сама навь. Здесь, в уютной отцовской темнице, не было ни яркого света, ни ярых песен - не было ничего, что способно прогнать мрак, защитить её саму от тяжкого ночного кошмара. И вся жизнь в неведении об Олеге представилась одной единственной непроглядной ночью, без всякой надежды на отблески рассвета впереди.
После что-то произошло, звуки стали удаляться, а девушка догадалась - толпа уходит, но куда?
Златовласка нерешительно выглянула из-под одеяла. И чем тише становилось вокруг, тем страшнее делалось. Вот уже стали мерещиться странные тени, что будто прилипли к стенам, и набросятся, как только звуки толпы окончательно стихнут. И даже от хитро устроенного очага, кажется, веет не жаром, а холодом, словно тьма поглотила огненные угли.
Подгоняемая страхом, девушка сама не заметила как вызвала перед мысленным взором туман и шагнула в него решительней, чем это случилось бы в яви. Мир сна закружился, краски грёз померкли. А когда показалось, что очнулась - вокруг только снег и мрачные стены построек. Княжеский двор опустел, но ворота по-прежнему открыты. Не касаясь заснеженной поверхности, Златовласка побежала, или даже поплыла, к площади.
Народу и точно много. Румяные девицы водят хороводы, смеются вусмерть. Им отвечает нестройный хор мужских голосов. Скоморохи, наряженные в пестрядь и увешанные с ног до головы бубенцами, носятся меж гогочущих и пляшущих горожан. Они не лезут за словом под исподнее, кричат заборные частушки, горланят похабные песенки, дразнят народ и друг друга, словно какие шуликуны.
Златовласка невольно заулыбалась и незримой тенью проскользнула ближе к середине разноцветного сборища.
У нашего зайца
Золотые я ... яйца,
Яблочки в саду растут...
Старые-то люди
Чешут свои му..., му...
Мудрые головушки.
Даже Олег, помнилось ей, изрёк: "Человек, который никогда не смеётся, как лето без цветов".
Народ, укутанный в тулупы, вывернутые наизнанку, шубы да шкуры, утопал в снежной каше по щиколотку. А девушка, изредка ненароком опускаясь босыми ступнями на белый наст, не ощущала холода. Лёгкая, невидимая, она почти летела туда, где должно развернуться главное действо. Сердце замирало в сладостном предвкушении праздника, и только это было важным.
А вот протиснуться сквозь ряды горожан, что окружили середину площади плотным кольцом, было не просто. Но Златовласка решительно толкалась, заставляя людей оглядываться и замирать в недоумении - где обидчик, что так нахально лезет вперёд? В толпе чуть было не вспыхнула драка, и ей стало совестно за собственное наваждение. Впрочем, это чувство исчезло, как только ступила на очищенный от снега помост.
Справа и слева полыхают два костра. Яркие искры уносятся в воздух с шипением и свистом, кажется, вот-вот дотянутся до самой луны. А ночная красавица взирает с неба, и вроде как улыбается.
На помосте высокое кресло - для князя. Но сам Ярополк стоит, рассматривает веселящийся люд. Только теперь княжна заметила длинный шест, воткнутый в землю чуть поодаль. На вершине, смутной тенью, что-то большое и круглое.
Скоморохи, вырвавшись из толпы, стали носиться вокруг, привлекли всеобщее внимание.
Златовласка замерла. Как и все, ждала теперь только одного - когда зажжётся новое солнце, то самое, что водрузили на шест. И пусть этот ком просмолённых веток не чета дневному светилу, но люди исстари верят, что только так можно заставить настоящее солнце загореться с новой силой, превратиться из холодного кругляшка, в горячий, согревающий землю, свет.
Бывало прежде, это новое солнце препоручали мальчишкам, но только бравым и самым смелым. Сейчас же в призрачном Любече всё было иначе. Она озиралась по сторонам, стараясь различить, кто же тот смельчак, которому народ позволит совершить самый важный на свете обряд. Когда же дружинник подал Ярополку лук и стрелу, на самом кончике которой сиял крохотный огонёк, она уже не удивилась. И вправду, кто может быть отважнее самого отца? Один лишь Олег!
Народ замер. Протяжно запела тетива, и, в то же мгновение, огненный луч рассёк ночную мглу, врезаясь в ворох веток. Тишина повисла зловещая, нарушаемая лишь мерным потрескиванием костров, что всё ещё тянули горячие руки к красавице-Луне.
Тёмный круг рукотворного солнца блеснул - узкий язычок пламени, похожий на шуструю ящерицу, пробежал и скрылся в глубине веток. На лицах собравшихся отразилась тревога - а вдруг не загорится? И что тогда? Ночная мгла до конца времён? Только разве возможно так жить? Даже на лице Ярополка что-то кроме суровой гордости, очень похожее на страх.
Но тонкая ящерка вернулась... с каждым мгновеньем делаясь всё толще, она уже перестала казаться изящной, наоборот - разжирела, поглощая пропитанные смолой ветки. И враз шар вспыхнул. В ночной темноте загорелось-таки новое солнышко, и пусть малое, но очень-очень жаркое.
А тишину заполнил единый, радостный крик, что после разделился на сотни голосов, которые пели, смеялись, кричали и пищали.
- Хвала Солнцебогу!
- Слава князю!
- Слава Ярополку!
Правитель улыбался в ответ. После махнул рукой, веля откупоривать бочки с хмельными медами. Тут уж народная радость стала и вовсе безграничной.
И лишь когда всё это пронеслось пред её мысленным взором, Златовласка забылась беспробудно до утра со счастливой улыбкой на устах, по шею укутавшись в тёплые одеяла...
Она не видела, да и не могла видеть, как, удалив сиделку, рыдал над её лишённым тепла и жизненного света телом Вышевлад. Она не знала, да и не могла знать, что, обгоняя друг друга, разными путями мчат в Киев гонцы, и у каждого береста с горестной вестью да мольбой о помощи. Она не ведала, что и в обманчивой нави снятся радостные сны.