Аннотация: За всё надо платить - эта избитая истина подталкивает к краю пропасти
ПРИОБЩЕНИЕ К СРЕДЕ
"Дикость звероподобных людей
рушит основы культуры".
Ланц фон Либенфельс
Мне приснилось, будто инопланетяне открыли на Невском кафе и накормили меня своей чужеродной пищей. Естественно, что я отравился, отведав её. Это было невыносимо, невыразимо и неописуемо. Когда вышел на улицу, меня стало тошнить, глаза загорелись зелёным светом, а изо рта полилась тугая струя. Рвало чем-то густым и тоже зелёным, как гноем. Я понял, что превращаюсь в инопланетянина, и проснулся.
Купе действительно оказалось заблёвано. Источник удалось установить без труда - им был я сам. Воняло так, что глаза слезились. На соседней полке спал Пиструс, выпустив до полу прозрачную нитку слюны. Наверное, от этого зрелища неудержимо заикалось, и меня вывернуло ещё раз. Пища пришельцев была совершенно не при чём, просто не стоило накануне мешать пиво, водку и портвейн. Но дорога - дело святое, и в привокзальном буфете мы оттянулись по полной.
Вагон лязгнул и остановился.
- А-а-ам! - зевнул Пиструс, щёлкнув зубами.
- Выгружайся, приехали, - буркнул я. - Сейчас проводник будет ходить, билеты отдавать, докопается, почему купе заблёвано.
- Да у тебя все шкреты зафоршмачены, - оглядел мою одежду Пиструс, - задубели за ночь. Теперь их только расколоть и выкинуть.
- Это я ещё в буфете стравил, - вспоминать об угощении дрянными напитками в дрянной забегаловке было противно до тошноты.
- А рубашка вообще мятая, как из задницы, - начал глумиться Пиструс, как всегда делал, когда ему было плохо.
- Где валялась, такая и есть! - огрызнулся я. - Подрывайся, надо валить, пока проводник не пришёл.
Мы вывалились на перрон, пошатываясь от ветра и упадка сил. Пиструс вытащил смятую пачку сигарет и торопливо зачиркал зажигалкой, спеша накуриться в своей манере - пока глаза не позеленеют. В вагоне кто-то громко ругался. Наверное, проводник.
- Пошли в гадюшник, - потянул я корефана за рукав. - Будем лечиться.
Капитализм благотворно сказался на нашем обществе, затронув даже такие глубины как буфет на захолустной станции. Там было на удивление чисто, имелся приличный выбор напитков и даже горячие блюда. С утра! Мы взяли по паре пива и заказали яичницу с ветчиной. Отошли за треснувший мраморный столик. Пиструс отработанным движением сковырнул зубами пробки.
- Такими бивнями асфальт надо грызть, отрастил! - заметил я.
В предвкушении популярного в чухонских землях народного праздника Похмеляйнен настроение стремительно поднималось даже без алкоголя. Я схватил протянутую бутылку и жадно выглотал половину. Пиво освежающей струёй проскользнуло в желудок, холодным комом легло на его дно. Только через минуту я ощутил, какое оно несвежее и кислое. Удивительно, но тошнота стала рассасываться. Пиструсу тоже похорошело.
- Что это за место? - спросил он.
- Карелия, - ответил я.
- А точнее?
- Ты же билеты брал.
- А день сегодня какой?
- Среда, - я поглядел на часы.
Пиструс затушил окурок и выхлебал пиво. Зубами открыл вторую пару бутылок.
- Забирайте! - крикнула буфетчица.
Мы с другом взяли по маленькой сковородке с горячей яичницей. Вернулись за столик.
- Что мы тут делаем? - хмуро поинтересовался Пиструс, ковыряя вилкой глянцевый белок.
- А ты забыл?
Корефан не ответил. Наверное, помнил.
Мы поели. Мне даже удалось удержать завтрак в желудке. Это было вдвойне изумительно, учитывая чудный сон и соответствующее пробуждение.
- Ну, пойдём на подвиги, - сказал я, поправляя в кармане перо.
Мы покинули гостеприимный буфет и вышли на платформу. Прошли в город через гулкий павильончик вокзала. На ступеньках бабка торговала семечками.
- Ша, алямстрамфули! - потянулся я.
- Да ну, - одёрнул Пиструс, - похряли лучше пивка пивнём.
- А хрена понту с твоего пива - только обоссаться. В натуре, давай лучше полузгаем.
Бабка сидела, оцепенев от нашего базара. Вряд ли её ранимая душонка была так уж непривычна к оборотам отечественного жаргона, но прикололись мы знатно. Не сумев перебороть дурную привычку, я всё же купил кулёк семечек и занялся ими, в то время как Пиструс смолил сигарету за сигаретой.
- Нас менты пасут! - вдруг оглянулся корефан.
- Да ты гонишь, - я тоже поозирался и заметил, что двое патрульных в серых дождевиках действительно следуют за нами. Машинально я пощупал в кармане перо.
- Знаешь, где должен быть нож у мента? - решил блеснуть познаниями Пиструс.
- Знаю, между пятым и шестым ребром, - нервно отозвался я. - Давай мотать отсюда, куда-нибудь в центр.
Быстрым шагом мы удалились от вокзала с его вечно бдительными стражами порядка, которым наши помятые фигуры не внушали доверия. Городок был маленький. Миновав квартал, мы оказались на проспекте Ленина.
- Это местная Централ-авеню, - сориентировался я. - Справа, судя по открытому небу, будет площадь Ленина, где находится мэрия, ментура и дворец культуры. Там нам делать нечего. Налево - выезд из города.
- Будем пастись посередине, - решил Пиструс. - Здесь все козырные кабаки, значит, нам сюда дорога.
- Лады, - кивнул я. - Пошли веселиться.
У входа в ярко раскрашенную забегаловку "Северный олень" отирался томимый жаждой абориген. Он был не старый, лет тридцати, но сильно изжитой. Увидев приезжих, абориген распушился.
- Ого, на понтах, как на шарнирах, - негромко заметил Пиструс. - Пальцы пыром, бивни через раз. Наш человек.
- Сейчас к нам подвалит, - не успел я докончить фразы, как местный был уже рядом.
- Здорово, братва, - ощерился он. - Только с поезда? Квартира нужна? Могу город показать. Город красивый, рестораны, девочки, - его серое лицо было в старческих морщинах. - Памятники старины:
- Лады, - сказал я. - Памятники - это очень клёво. Пошли по соточке пропустим.
- Пошли! - просиял абориген. - Меня Витьком зовут.
- Олег, - представился я.
- Толик, - также назвал первое пришедшее в голову имя Пиструс.
Мы зашли в бар, миновав развалившегося на стуле швейцара с лицом матёрого лесника. Заказали у девушки по сто граммов водки. Пока лупоглазая валькирия с зубами-колышками наливала финской отравы, я осмотрелся. Небольшой уютный зальчик был отделан под охотничий домик. На стенах из обожжённой вагонки висели канаты, лосиные головы и сети под потолком. Мило, но вульгарно, как всё в этом городе.
- Давай за знакомство, - поднял рюмку Пиструс.
У Витька, похоже, трубы горели давно. Дрянная спиртосодержащая смесь пролетела у него пулей.
- Где туалет? - просипел я, через силу выглотав отраву.
- Там, - услужливо поднялся Витёк, показывая за стойку.
Я сквозанул через зальчик, распахнул дверь, влетел в кабинку и успел склониться над унитазом. Напрасно пил эту дрянь! А ведь так гладко всё начиналось!
Достав из угла деревянный стульчак, я присел и отдышался. Клозет главного увеселительного заведения города отличался в худшую сторону от неказистого с виду вокзального буфета: стены кабинки были в "запятых" - кал пальцами вытирали, бумага отсутствовала, в трещинах бетонного пола бурела засохшая кровь.
- Вот ты какой удивительный, "Северный олень"! - пробормотал я, тяжело поднимаясь.
Вода из крана, к счастью, лилась. Приведя себя в порядок, я вернулся в бар. За стойкой к нашей компании присоединилась троица туземцев весьма сомнительного вида. Что-то они с Пиструсом уже обсуждали.
- Ну, здорово: Олег, - оценивающе оглядел меня крепыш в кожаной куртке; оказывается, Витёк успел меня представить. Несмотря на относительно ранний час, глаза у кожаного крепыша были уже как у соловья - осоловевшие. Его подельники, отличавшиеся друг от друга только волосами - у одного они были светлые, у другого - русые и курчавые, расположились между нами и выходом из ресторана. - Говорят, вы к нам по делам приехали?
- Скорее, как туристы, - нехотя ответил я.
- Слышь, турист, возьми нам пива. И себе тоже, не жмоться.
По опыту поездок такого рода ситуация была мне предельно ясна. Сейчас местная ботва пробивала меня на бабки. Увидят, сколько в бумажнике денег, отведут в тот же туалет, настучат по голове, ограбят. Мы будем валяться как глушёные палтусы, будто здорово упились. Швейцар вызовет ментов, те отволокут пьяных в отдел, помурыжат, заберут, что осталось и выкинут на улицу. Нашу кровь небрежно замоет уборщица, оставив её засыхать в трещинах возле унитаза. На ошибках мы с Пиструсом уже научились, и знали, что надо делать.
- Да-да, возьму, - полез я в карман.
Принявший с утра бычара не уберёгся от тычка пером в глаз. Он пронзительно завизжал, сгибаясь. Пиструс оттолкнулся от стойки, сорвался с высокого табурета и врезал ногой кучерявому в живот. Витёк и блондин вскочили. Пиструс ещё раз зарядил кучерявому, бил он как по макеваре.
- Мочи козлов! - во всю глотку заорал я, вспарывая воздух блестящим пером. - Перережу, падлы! У меня нож! НОЖ!!!
В полумраке бара было плохо видно, что зажато в моей руке, но упоминание о ноже подействовало. Я пуганул Витька выпадом, тот отпрянул к стойке. Пиструс остановил ринувшегося в атаку блондина жёстким ударом в голень и пнул с разворота в грудь. Блондин отлетел, а Пиструс схватил за ножки высокий деревянный табурет и обрушил его на голову кучерявому. С табуретом ничего не сделалось, а вот голова, похоже, раскололась - звук был такой, словно палкой ударили по арбузу. Курчавый припечатался к стойке и сполз на пол.
- На, гады, пидарасы, суки, сволочи! - проорал мой друг, махая добротно сколоченным карельскими умельцами табуретом. Это был единственный случай, когда я одобрял кустарное творчество в народном стиле. - На, урод! Н-на!!
Табурет, превратившийся в руках обезумевшего Пиструса в страшное оружие, летал, сокрушая рёбра катающегося по полу блондина. Чухонец был живучим, но вскоре затих.
Я же стоял напротив вжавшегося в стойку Витька.
- Что, страшно?
Витёк не ответил, он пристально вглядывался в мою руку с пером и постепенно начал осознавать, что там зажато. Глаза его округлились.
- Вот так, - я засмеялся жёстким неприятным смехом и убрал перо в карман. - Не ссы, не убью. Тебя братва грохнет, когда очухается.
Окривевший крепыш негромко скулил, скорчившись на своём насесте. Между пальцами у него виднелась кровь. Курчавый валялся пластом, из-под головы натекала лужа.
Пиструс отбросил табурет, склонился над блондином, вытащил у него из-под куртки "наган".
- Валим отсюда, - приказал я. - Сейчас менты приедут или братва.
Я не сомневался, что убежавшая в подсобку барменша накручивает диск телефона или уже позвонила куда нужно.
- Давай я его шмальну, - Пиструс сунул в морду Витька облезлый ствол. Лицо аборигена сразу осунулось.
- Да ну его, только срок намотать, - одёрнул я. - Патроны побереги, они могут ещё понадобиться.
Мы удалялись от "Северного оленя" со скоростью бешеных сайгаков. Менты по дороге не встретились, бандиты тоже. Путь наш лежал по переулкам, параллельно проспекту Ленина, влево от кабака. Через полчаса мы голосовали на трассе.
- Ты чего это? - удивился Пиструс, когда я достал из кармана перо.
"Как вкусна горячая сарделька дома! Как печальна участь стопщика на пустынном участке дороги в дебрях карельского леса" - записал я, закрыл книжку, надел на паркеровское перо колпачок и убрал рабочие инструменты в карман.
Два здоровых мужика имеют немного шансов поймать машину. Тем не менее, нам удалось остановить попутный "ЗИЛ", всего за пару сотен доставивший нас в Лодейное Поле. Оттуда на рейсовом автобусе мы приехали в Петербург. В метро мы с Петром распрощались.
- Поеду в ванне отмокать, - сообщил он. - К дьяволу такие поездки!
- А я буду работать, - поделился я, хотя и очень устал от дороги. - Сделаю что-нибудь на свежие впечатления, пока настроение есть. Может, по пивку?
- Да ну его - замахал руками Пётр. - Я теперь вообще пить брошу: На месяц хотя бы.
Это была не новость. Пить он бросал регулярно.
Когда я вернулся домой, жена ещё не ложилась. Ждала.
- Как съездил? - спросила она, принюхиваясь и с трудом удерживая брезгливую гримасу.
- Ништяк. В смысле, плодотворно. Это был просто пиструс!
- Фу, что за жаргон!
- Ну, то есть, пин-цет-но! - я изобразил пальцами "козу", поскольку и в самом деле был доволен. Наш с Петром вояж мог запросто закончиться в тюрьме или в морге. К счастью, жена об этом не подозревала.
- О, Боже! А замечаешь ли ты иногда, как говоришь? Да ты и думаешь, наверное, также.
- М-да, скудная и паскудная жизнь придала моему языку весьма специфическую преференцию.
- Ты ещё слова такие помнишь!
- Я всё помню.
В кабинете я долго стоял у книжных полок, думая, как на мне скажется очередное приобщение к народной среде. Разумеется, в редакции оценят оригинальную фактуру моих очерков о жизни глубинки. Такого колорита материалу не придашь, если не вылезать из кресла. Иными, и более избитыми словами можно сказать, что чистыми руками грамотные статьи не делаются. Но:
В качестве платы за уникальный опыт приходится жертвовать хорошими манерами. И с каждой такой поездкой их резерв заметно уменьшается.
Я включил компьютер, сел за письменный стол. Создал новый файл.