да ведь и награда - сумасшествие, которое застынет
в сладострастном созерцании совершённого другим.
Память о ноже будет идеальна, ибо нож был хоть и
реален, но в мечтах - вот она, великая тайна...
Александр Блок,
дневники,
27 декабря 1901 года
...Мне в очи плюнул тот, кого убил я
И плачу я с тех пор его плевком.
Юрий Кузнецов,
"Возмездие"
Пролог
Донецк, 29 мая
Он стоял на мосту, прохожие удивленно смотрели на него, а он, облокотившись на изгородь, видел, как плавают в мутной воде брошенные им тетради и вырванные из них листы. Скрылось солнце - уже такое летнее! - он вдохнул воздух финала весны и перелез через чёрные прутья по ту сторону изгороди. Оглянулся, мелькнули переплетённые руки проходивших мимо парня и девушки; он достал пистолет и посмотрел в сторону четырнадцатиэтажки - но даже к окнам последних этажей уже не дотягивались лучи скрывшегося за донецким горизонтом солнца.
Он выстрелил и полетел к чернеющей воде и к своим разорванным дневникам.
***
Перед тем, как ступить на перила подъездного балкона четырнадцатиэтажки на последнем этаже и, глядя в сторону скрывшегося за горизонт солнца, прыгнуть, он долго ждал внизу лифта. Еще дольше пришлось ждать под подъездом, пока кто-нибудь откроет ему дверь, - его старый друг, живший в этом доме, уехал из Донецка ещё в мрачные, но честные времена их юности...
А еще раньше он шлялся по центральным улицам, ближе к закату спустился вниз по Театральному проспекту, вышел через двор, где еще не срубили старую иву, на 50-летия СССР, по проспекту Ильича спустился на площадь Конституции, свернул на улицу Донецкую, замедлил шаг... Он смотрел на уже такие летние воды Кальмиуса, продолжая идти на юг. За многоэтажками справа от него не было видно заходящего солнца, которое он обязательно хотел увидеть перед смертью. Он поднялся к бульвару Пушкина, дошёл до начала бульвара и через дворы подошёл к четырнадцатиэтажке, ожидая, когда ему откроют дверь.
Ступив на перила подъездного балкона, он понял, что опоздал. Солнце уже скрылось за горизонтом, он прыгнет, а в его мёртвых глазах не отразятся лучи последнего в его жизни заката.
***
Он повесился, как только один из последних весенних рассветов пришёл в Донецк. Ещё было темно, когда он спустился по Театральному проспекту и вошёл в тот самый дворик, а там всё ещё не спилили ту самую иву, которая корнями вросла в его память, от которой так болело его сердце. Но до того, как войти в любимый с отрочества дворик, он вспомнил, что как раз здесь, на повороте к ступенькам был банк, а в нём перед Новым годом расстреляли пять человек. "А ведь я догадывался, кто это сделал, - проходя мимо, говорил себе он. - Тебя поставили охранять варваров, а ты начинаешь подражать своему господину... Получилось - пять трупов в замкнутом корпоративном празднике. Они ведь сделали всё, чтобы замкнуть нас в душном пространстве корпоратива, и это должно было закончиться стрельбой, кровью и смертью".
... Та самая ива, справа - уже исчезнувшая беседка и красная кирпичная стена пятиэтажки... 16 лет назад здесь была абсолютная весна, Господи, полжизни прошло! Он стоял под ивой, в руке у него была верёвка, день только начинался.
***
В газетах потом напишут о странных, беспричинных самоубийствах на донецких улицах в конце весны. Трупы будут находить в водоёмах, под многоэтажками и на дарящих взору нежность зелени деревьях. По найденным обрывкам дневника одного из погибших будут искать тайное общество, члены которого решили вдруг убить себя, чтобы спрятать свои тайны в свою же смерть.
А ещё напишут о таинственно исчезнувших женщинах. Их тела не найдут.
Глава первая
в городе на Мёртвом Донце
Он вдохнул запах октября, на глаза накатили слёзы, он вышел из арки.
В руках была свернутая газета с преломлённым заголовком на передовице: "Они убили себя на улицах Донецка".
Выйдя из арки, он решил не идти привычным путём, а свернул направо через Соборный переулок на Верхнеградскую. Зелень травы и деревьев ещё сохранилась, но под ногами - обилие жёлтой листвы. Вслед за ним прошуршали листья, догоняя шаг. Он вышел на Верхнеградскую, на площадь Свободы.
Именно тут ровно три года назад второго октября он полюбил Елену. Знал давно, а полюбил именно тогда; они шли по площади, он обнял её, она приоткрыла губы для поцелуя... Вкус, запах октябрьской листвы, её волосы - лёгкое каре - цвета осени. И, как он потом вспоминал, когда они вместе глядели в зеркало, у неё такие же, как у него, мутно-зелёные глаза.
Преодолев площадь, он спускался по Безымянному проспекту к Южному мосту. Ветра почти не было, но прохлада с Мёртвого Донца обжигала лицо. Он ускорил шаг, до боли сжав в руке газету, чтобы не побежать. Три года назад осень была больше похожа на саму себя, и через неделю после того поцелуя осыпалось много листвы. Елена сама пришла к нему после полудня. Он случайно увидел в окно, как она вошла в его двор из арки, но подумал, что ему показалось. Она действительно вошла, хитро улыбнулась, сняла пальто; они говорили о городе с привычной иронией провинциалов, говорили о тот, что неплохо бы переехать в Ростов. А он сказал, что, может быть, уедет на некоторое время подработать в Москву, хоть и особой любви к столице не питает (тут он солгал), но - надо...
Она разделась сама, дневной свет странно падал из окна на неё, а он всё гладил её небольшие груди, она, отвернувшись куда-то, безразлично смотрела, он помнит этот болотный взгляд и сводящую с ума прохладу её тела. Когда она приходила в следующие разы, почти всегда молчала, говорил только он, замолкая, когда она его руками себя раздевала.
Он спустился к берегу Мёртвого Донца и ступил на Южный мост. Этот приток Дона с каждым годом становился всё грязнее, но оба моста, перекинутые через Донец, были по-столичному красивы, даже в чём-то величественны.
Распахнутое небо показалось с моста слишком холодным для октября, и он ещё ускорил шаг.
Восточная сторона города после Южного моста справа открывалась Нижегниловским пустырём. Пустырь сейчас был грязно-зелёным, потом станет серым, а когда придёт на Юг России настоящая зима - бесконечно белым. Весной же вода из Мёртвого Донца зальёт весь пустырь аж до пятиэтажек Второй улицы Блока.
Справа же от моста возвышались перекрестья девятиэтажек, там живёт Елена. Спустившись на Штормовую улицу, фонари которой повторяли фонари моста, он решил не идти по Яблоневой, по которой всегда провожал Елену, ведь было слишком больно видеть тот перекрёсток, где они всегда целовались: здесь был предпоследний поцелуй, последний - иногда - возле подъезда. Он сразу свернул на Нижнекурганскую и сквозь дворы девятиэтажек вышел на улицу Тютчева. Тот подъезд углового дома находился как раз на пересечении Тютчева и Яблоневой, и он, пытаясь не задохнуться, уже стоял возле железной двери. Еще крепче сжал сквозь газету рукоять ножа и, как ему показалось, очень уверенно вошёл.
Елена жила на восьмом этаже. Привычно вызвал лифт, но передумал и побежал по лестнице; он был уже на третьем этаже, когда услышал, как лифт открылся на первом. Когда на четвёртом кто-то, звеня ключами, вышел из квартиры, он преодолевал уже шестой этаж, бросив взгляд за мутное стекло на соседнюю девятиэтажку.
Дверь в квартиру Елены. Он вспомнил, как в Москве ночами мечтал о том, что вернётся в родной город, а Елена скажет ему, чтобы он больше не приходил, и тогда бы он вскрыл вены под этой дверью, а потом бы её руки отмывали бы его кровь, и в глазах её была бы только ненависть. Ещё... Нет, о том, что было в Москве, а потом - в Донецке - думать нельзя. Оглянувшись на противоположную квартире Елены дверь, за которой, по её словам, жила какая-то старая карга, он достал ключи.
Конечно, он даже никогда не пытался попросить Елену сделать для него запасные ключи, но однажды, когда она принимала ванную, полез в её сумочку... потом она говорила, что ключи потеряла, дверь в этот день оставили незапертой, он остался у неё, на следующий день заговорили, что нужно поменять замок, ведь запасных не было, но ключи-то где-то в квартире, а вечером он пришёл, они нашлись в складках дивана. Предчувствовал ли он тогда, что ключи ему понадобятся сейчас, вот для этого, он сказать себе не мог. Просто вот так он тогда обрёл подлую тайную власть над Еленой. Ну, когда используешь образ определённой женщины в своих фантазиях без её согласия на то.
Он повернул ключ, вошёл, закрыл за собой дверь, вздрогнув от щелчка замка. Газета упала на коврик, в зеркале прихожей отразился нож, он старался не поднимать взгляд и быстро, пройдя через зал, вошёл в спальню. "Её нет. Нет!" - он замахнулся и принялся бешено над кроватью кромсать ножом пустоту.
Успокоившись, он стал на колени перед кроватью и положил рядом нож. Встал, вернулся в зал, подошёл к столу, начал выдвигать ящики. Конечно, она не хранила его письма; скорее всего, прочитав, сразу выбрасывала. Это он инициировал тогда такой сентиментальный архаизм - переписываться рукописно, при чём - отправлять письма через городскую почту. От его дома до дома Елены можно быстрым шагом дойти минут за двадцать, письма же между Соборным переулком и Яблоневой улицей почта доставляла дня за три-четыре. С момента их первого поцелуя он написал ей десять писем, она ему - два, одно из которых было, скорее, ироничной запиской, а другое, казалось, написано вовсе не ему.
В нижнем ящике стола он нашёл пистолет, который лежал прямо на её нижнем белье. Он взял пистолет и, наконец, заметил, что его руки дрожат.
***
мой блокнот,
август
Лето безвозвратно гибнет, окончательно... Я ощущаю его гибель уже сейчас, записывая эти строчки, в самом начале августа. Листва тополей в свете заходящего за дома солнца уже будто желтеет, предчувствуя своё неминуемое падение.
Я сижу на скамейке Петроградского бульвара лицом к закату. Впереди меня дома Пустой улицы. Как раз в это время года и в это время суток заходящее солнце попадает меж двух домов, что ближе к Соборному переулку, и закатом можно любоваться очень долго.
Сегодня свои размышления об августе я хотел записать в спокойной обстановке, потому пришёл в кафе, простите, уже - ресторан "Медный Всадник". К счастью, утром мне заплатили за публикации и я мог заказать коньяк, поразмышлять о действительно важном. Например, почему, разбивая лицо Аполлона, Блок умер именно в августе.
Но тут в ресторан вошёл Андрей Петлин. Сперва мне показалось, что он уже был изрядно пьян. По крайней мере, его потрепанный вид и уже осеннее пальто явно не вписывались в атмосферу "Медного всадника".
Умножаясь в зеркалах ресторана, он, скользнув мутным взглядом по своим отражениям, заметил меня и подбежал к столику. Я изобразил на лице радостное удивление, пожал ему руку, допил свой коньяк и заказал нам ещё по сто.
- Год ведь не виделись, правда? - говорил он, его глаза бегали, не брился он дней пять.
- Слышал, ты был всё это время в Москве, - мне казалось, ему было очень неловко, что я его разглядываю.
- Уехал в конце ноября прошлого года, - Петлин выпил залпом, забыв со мной чокнуться, хоть моя рука с бокалом была обращена к нему. - Работа закончилась, так я из Москвы сначала поехал в Донецк, потом - в Ростов-на-Дону, там с недельку погулял, а сегодня, вот, уже в родном-любимом городе. Решил сразу прогуляться, даже сумку оставил в камере на вокзале. Дома ещё не был, сначала смотаюсь за вещами обратно... Эй, девушка, нам ещё по сто! Ты ведь будешь? - он бросил на стол купюру, которую я могу получить, если буду писать заметки неделю.
Когда подошла официантка, Андрей начал застегивать пальто:
- Девушка, я сейчас выпью и побегу, а вы ему потом ещё сто коньяка принесите и сдачу себе оставьте.
Она молча взяла деньги, поставила перед нами бокалы и поменяла мне пепельницу.
- Да, - говорил он, - приехал утром, решил прогуляться. А чего? По Садовому проспекту, через Северный мост, знаешь, Набережная совсем никогда не меняется... А вот "Медный Всадник" - да. Хотя, честно говоря, кроме этих проклятых зеркал, на самом деле "Всадник" не преобразился никак.
- Ну, это же тебе не Москва.
- Ладно тебе, я действительно рад, что город не меняется.
- Меняется. Просто мы не замечаем, - я ближе к нему поднёс бокал и мы наконец-то чокнулись, - С приездом тебя. Как по мне, "Медный Всадник" всё же преобразился, а вот "Апрель" - наш родной барыжник - барыжником и остался.
- Кстати, насчёт "Апреля", - Петлин заметно начал нервничать. - Я сегодня вечером там с Еленой буду, приходи и ты.
- Ну ты даёшь! Судя по всему, ты в Москве неплохо заработал, а девушку ведёшь в эту забегаловку! Веди её сюда.
- Да тут... Дело не в том, что я что-то там заработал, понимаешь... Кстати, а ты где трудишься? Всё так же?
- Ага. Как напишу - так и заплатят. А пишу я хреново.
- Ладно тебе, - Андрей быстро допил коньяк, - Я ещё вчера Елене позвонил из Ростова, вроде - приветливая. Я ведь почти месяц ей из Москвы не звонил, не писал ничего...
Он помрачнел и замолчал, я закурил. Петлин достал из кармана пальто телефон, посмотрел на время.
- Ладно, пойду, созвонимся, - заговорчески прошептал он мне и, неловко задев стул, мелькнув в зеркалах, ушёл. Мне принесли заказанный Андреем коньяк, я наконец-то достал вот этот блокнот и...
И тут-то ко мне подошёл он.
- Простите, пожалуйста, что отвлекаю, но можно с вами поговорить?
Только в этот момент я вспомнил, что всё время, пока мы с Петлиным говорили, он сидел чуть позади меня, справа от нас. Из-за небольшой седой бороды сложно было сказать, сколько ему лет. Седые волосы аккуратно уложены, чёрный свитер, до бесцветия серые глаза смотрели не на меня, а на мой раскрытый блокнот. Я захлопнул его.
- А вы, собственно, кто?
- Дмитрий, - он протянул мне руку, я пожал её, а он сел на место Петлина. Казалось, он разглядывал меня без особого интереса, чаще взгляд соскальзывал на вот этот блокнот.
- Хотел просто у вас поинтересоваться: а вы давно знаете этого парня, с которым только что беседовали?
- Андрея?
- Да, Андрея Петлина.
- А зачем вам он нужен, если не секрет?
- Вы всё в итоге поймете. Просто я кое-что знаю не только об Андрее, но и о вас.
- Например?
- Я уйду, а вы запишете в этот блокнот, - он ткнул в него пальцем, - наш разговор.
- Вообще-то, я хотел записать сюда свои переживания последнего месяца лета... а наш разговор записывать нельзя?
- Почему же, можно. Ведь вы - писатель...
- Когда-то хотел им быть...
- В таком случае, если капля этого желания ещё осталась в вас, я готов вам предложить материал для вашей будущей книги. Поверьте, он стоит того. Кроме того, готов предложить работу.
- Какую работу?
Он опустил глаза, потом снова посмотрел на меня. Затушил окурок в пепельнице и, глядя на мой закрытый блокнот произнёс:
- Нужно будет выносить из квартир трупы. А потом прятать их.
Глава вторая
Он закурил сигарету, и её огонёк точно повторил пока ещё бледный свет окон домов, которые вторили только что ушедшему солнцу. Потом зажглись фонари.
Макс стоял на самом краю юго-западной стороны города, возле подъезда последнего дома Верхнегородской улицы, ожидая Ольгу. Сам он жил недалеко отсюда - как раз напротив трамвайной остановки Западная, которая находилась на пересечении Верхнегородской и Садового проспекта. Ольга любила, чтобы он заезжал за ней на машине, чтобы потом они кружили по городу, а она глупо бы смотрела на огни, которые, как ему казалось, даже не отражались в её синих глазах. Она беспрерывно болтала о своём детстве, о соседях, которым посчастливилось переехать в Ростов. Потом они останавливались где-нибудь на Петроградском бульваре, пили кофе, ехали к нему домой, он раздевал её, она неуклюже помогала ему и, казалось, продолжала говорить.
Но сегодня Макс решил не брать машину и спокойно прошёлся до конца Верхнегородской улицы, наслаждаясь родным с детства грохотом проезжающих мимо трамваев и криками исчезающих ласточек. С каждым шагом к дому Ольги всё сильнее накатывала грусть, навеянная летом, которое уже готово к собственной смерти - эта готовность сегодня чувствовалась во всём.
Он снова закурил, ожидая Ольгу, и фонари засветились ярче; сегодняшнее солнце ушло навсегда. Ольга выбежала из подъезда, подошла, весело глядя на него. На ней были джинсы и та самая дурацкая цветастая футболка. Свои почти рыжие волосы она собрала в хвост, как бы подчёркивая свою весёлость, которая, впрочем, у неё вскоре начала пропадать.
- У тебя сломалась машина?
- Нет, просто хотел прогуляться.
Она пожала плечами и они пошли назад по тому пути, по которому он сюда пришёл, чтобы свернуть потом на площадь Свободы. Ольга говорила сегодня мало; вероятно, она никак не предполагала сюрприза пешей прогулки.
- Деньги заканчиваются, - говорил Макс. - Надо бы мне быстрей доделывать проект, чтобы Игорь отвёз его в Ростов.
- Что строим на этот раз? - она взяла его за руку.
- Я же тебе уже говорил - перепланировка...
Несмотря на такой располагающий к прогулкам вечер, площадь Свободы была почти пуста.
- Куда пойдём? - усталым взглядом она посмотрела на Макса. Пойти можно было прямо на Безымянный проспект, а потом свернуть на Петроградский бульвар, или спуститься к Южному мосту на Набережную. Ещё можно было с площади пойти направо, к Омскому проспекту. Хитро улыбнувшись, Макс выбрал последний вариант.
- Мы куда? - округлила глаза Ольга.
- Пойдём, посидим в "Апреле". Давно я там не был.
"Апрель" находился на пересечении Омского проспекта и полузаброшенной улицы Июня, на которой почти не было фонарей. Свет Омского проспекта открывал неподвластную времени деревянную дверь кафе.
Они вошли, присев за столик возле барной стойки. Все тот же сухой жёлтый свет, из-за которого, в какую бы пору не пришёл в "Апрель", забываешь о времени года за окном. В тот августовский вечер "Апрель" пустовал; недалеко от них, попивая пиво, сидел седобородый мужик, явно не из местных, а дальше - один из знакомых Макса, имя которого он постоянно забывал, но они издали поприветствовали друг друга. Тот попивал коньяк, листая книгу, а рядом с книгой лежал его неизменный блокнот.
Макс оглядел бар в поисках своего любимого виски, но тут вспомнил, что в "Апреле" не может быть виски по определению, да и с деньгами у него сейчас не очень, чтобы вот так шиковать. Ольге он заказал какую-то слабоалкогольную дрянь, а себе - водку и сок, закурил.
Ольга начала было снова говорить о чём-то из детства, но её болтовню прервал вошедший в кафе Игорь.
- Игорь? - удивилась Ольга.
- Да, прислал ему сообщение, что мы будем здесь, мне ему пару слов сказать надо, - Макс подмигнул Ольге и протянул руку подошедшему к их столику Игорю.
- Привет, - Игорь пожал Максу руку и чмокнул Ольгу, - Макс, времени нет, что там у тебя?
- Слушай, мне деньги нужны.
- А проект готов?
- Почти.
- Знаю я твоё "почти", архитектор. Масон несчастный! Вместо того, чтобы вот тут бухать, лучше бы доработал. Потом я еду с твоим проектом или без такового в Ростов.
- Хорошо, сделаем. Зайди ко мне перед отъездом. А насчёт масонов, я бы, на твоём месте, помолчал, - улыбнулся Макс, закуривая сигарету.
- Сам позвони мне, когда сделаешь. И чтобы - без ошибок, не так, как в прошлый раз. Смотри, я вернусь в конце декабря, а потом - через несколько дней после Нового года - опять уезжаю. Если не успеешь на этой неделе, смогу во второй раз отвезти на утверждение только тогда. А так - деньги получишь в течение нескольких дней. Ну, только если, конечно, всё в порядке будет.
- Будет в порядке, - улыбнувшись, пообещал Макс. - Выпьешь?
- Не, я же сказал, спешу. Ладно, отдыхайте.
Выходя из кафе, Игорь чуть не влетел в заходящую пару, но ловко увернулся и покинул "Апрель". Вошедшие парень и девушка расположились ближе к выходу. Макс заметил, что к ним тут же подошёл тот самый его знакомый с блокнотом, поцеловал руку девушке, а с парнем они отошли поговорить к выходу, причём говорил в основном спутник девушки, который, как Макс отметил, был уже изрядно пьян, а его собеседник вставлял реплики и покорно кивал.
Девушка, скучая, посмотрела в сторону Макса и их глаза встретились. Взгляд задержали оба, грань была пересечена, Ольге этого хватило, она вскочила и побежала к выходу, а Макс принципиально не посмотрел ей в след. Он снова обратил взор на девушку и всё повторилось. Потом странные болотно-зелёные глаза она перевела на своего кавалера, и Макс прочитал в них ненависть. Тот продолжал у выхода что-то говорить, Макс почему-то вспомнил об Ольге, хотя сам сделал сегодня всё, чтобы она убежала, и решил вернуть её.
Выходя из "Апреля", Макс заставил себя не бросать ещё один как бы случайный взгляд на девушку за столиком. Открывая дверь, он успел услышать, о чём её кавалер говорил парню с блокнотом, и это заставило его замешкаться на несколько секунд:
- Дело не в том, где я работал в Москве, дело в том, где я бывал там ещё. Потом я был в Донецке. Понимаешь, на улицах потом начали находить трупы самоубийц, а я не хочу, чтобы...
Макс выбежал, догоняя Ольгу по улице Июня. Он, было, рванулся вверх по Омскому, но тот вдали был пуст, а тут он вдали заметил Ольгу, которая бежала по Июня к Безымянному проспекту. Он догнал её возле покосившейся тёмной двухэтажки; услышав его шаги, Ольга остановилась, тяжело дыша, прислонилась спиной к старому ясеню, который рос почти на проезжей части.
- Слушай, Оля, прости, пожалуйста. Ну, настроение сегодня такое - почувствовал, что лето умирает...
- В первый раз почувствовал? - её лицо было некрасиво-раскрасневшееся, по щекам текли слёзы.
- Нет, не в первый, просто я раньше о таком с тобой не говорил, тебе это же не нужно...
- Ты думаешь о смерти лета или о той девушке.
- О смерти лета.
- Ты лжёшь!
Нет, он не лгал, но для любой женщины его объяснение осталось бы лишь оправданием лжи. Он действительно думал не столько об августовском умирании лета, которое чувствовалось в шелесте листвы вот этого ясеня, сколько о той девушке. Но ведь в её волосах, во взгляде, в её почти незаметных жестах уже чувствовалась осенняя необратимость всего. Её красота - да, признался себе Макс, она очень красива - это воплощение последнего летнего заката, в котором уже переживаются осенние цвета; воздух вроде бы летний, но в нём уже есть такое, что понимаешь - всё, финал. Нет, думал Макс, не столько осенняя необратимость, сколько... как бы это выразить... будто лето изначально несёт в себе гибель себя. Если эту девушку обнять в ночь июня, раздеть её, август переживётся уже тогда, как увядание всего и всего. Ведь первый жёлтый лист по народной примете падает в июне.
Макс даже не заметил, как, свернув с улицы Июня на яркий Безымянный проспект, преодолев площадь Свободы, они вернулись на Верхнеградскую.
- Мне - туда, - разбудила его Ольга; оказалось, он держит её за руку.
- Я провожу тебя до дома.
-Зачем? - она просто отвернулась и пошла.
Если бы Макс знал, что он больше не увидит Ольгу, точнее - он её ещё несколько раз встретит случайно в городе, в самых неожиданных местах; например, где Северно-Западный проспект выводит к Северному мосту Мёртвого Донца, но при встрече будет отворачиваться, и даже не найдёт мужества посмотреть в её пустые, но - глаза, которые иногда отражали его похоть, если бы он это всё знал, то обязательно посмотрел бы ей вслед. Чтобы цинично, но вполне своевременно перевернуть страницу и устремиться к финалу. Настоящему финалу.
Но он не посмотрел. Вернувшись на площадь, он побежал по Омскому проспекту обратно в "Апрель".
Он распахнул деревянную дверь и замер на входе. Та самая девушка сидела со своим спутником, он говорил, а она, бросив остро-осенний взгляд на Макса, тут же отвернулась. Макс сел за стойку бара и перестал смотреть на них только тогда, когда сам почувствовал, что кто-то наблюдает за ним. За дальним столиком человек с седой бородой что-то говорил тому парню с блокнотом, но, говоря, смотрел он на Макса.
Макс заказал водку, прислушиваясь к разговору за столиком, где сидела девушка. Из разговора он узнал их имена. Девушку со светло-серебристыми волосами звали Еленой, её пьяного кавалера она называла Андреем. Макс подумал, что парень уже напился до чёртиков - говорил он Елене нечто совсем странное.
- ...их находили мёртвыми, - говорил Андрей, - А я не хочу...
- Ты уже говорил, что не хочешь, но бредишь, ничего не объясняя.
- Послушай, - продолжал он, даже не услышав её, - Я твои глаза, твои глаза, Лена, увидел по-настоящему в том октябре, ты сама пришла ко мне, а потом я ради тебя в Москву поехал, а они убивали себя, убивали...
- Кто?
- Все они, но это фальшивка.
Тут он замолчал и огляделся вокруг:
- Да здесь всё фальшивое! - ужа почти кричал Андрей.
Опустошённость его глаз скользнула по сидящему за стойкой Максу, и взгляд Андрея остановился на столике перед ним, где, кроме напитков, стояла вазочка с искусственными цветами.
- И цветы эти, и цветы - фальшивые! - Андрей заорал, схватил вазу и швырнул её в стену. Звон заставил всех, наблюдавших за сценой, опустить взгляд. Руки Андрея дрожали.
- Ах, да, - он посмотрел на барную стойку сквозь Макса, - деньги, всем нужны деньги...
Он бросил на стол перед Еленой мятые купюры и, шатаясь, покинул "Апрель". Елена, казалось, оставалась безучастной, её зелёный глаза отражали только себя самих. Чуть опустила голову, волосы прикрыли лицо, она выдержала минутную паузу, тихо встала, уходя.
Макс заказал ещё водки, подождал, пока официантка соберёт с пола осколки и фальшивые цветы с пола, время тянулось и тянулось... Макс выпил залпом, расплатился и, как ему показалось, медленно пошёл к выходу.
Тёплый воздух августа ударил ему в лицо режущим дуновением осени, манили фонари Безымянного проспекта. Чёрт, где же её искать? Макс вышел на проспект, за спиной звал к себе Южный мост, но он пошёл к площади Свободы. "Как бы домой иду", - усмехнулся он. Но до площади он не дошёл. Фонари в тополях Безымянного заставили указывали на тьму Пустой улицы, и на пересечении с Соборным переулком, прямо у входа в арку он увидел Елену.
Её фигурка красиво застыла перед тьмой арки, ветер ласкал её волосы. Макс подошёл и коснулся её плеча.
- Не надо, я и так иду к тебе, - она не обвернулась.
Она вздрогнула и с ужасом открыла ему свои безумно-болотные глаза.
- Прошу тебя, не иди, - говорил Макс, а она отступала в арку. Он нашёл её губы. Потом он посмотрел назад, в свет августовского города, удивлённо чувствуя на своих губах привкус осенней листвы.
***
мой блокнот,
август,
тот же день,
поздний вечер
На Набережной почему-то не горят фонари. Потому успеваю записывать в этот блокнот только тогда, когда на страницы падает свет проезжающих мимо автомобилей. Последние слова каждого предложения дописываю уже во тьме, строчка наползает на строчку, как сейчас.
Наш с Димой разговор мы продолжили в "Апреле". Потому что туда должен был прийти Андрей. Дима мне ничего толком не объяснил, только переспросил, точно ли я согласен помогать ему выносить трупы, заметать следы убийств. А убивать будут, говорит он. Обязательно будут. Врал, что не знает, кто и кого. Мы пришли в "Апрель", а он сказал: "смотри и запоминай", сели за разные столики, я уже потом подсел к нему, он позвал...
Потом этот архитектор со своей подругой пришёл; кажется - Макс. К ним ещё кто-то подошёл, они говорили. А когда зашёл Петлин с Леной, началось чёрт знает что. Пьянющий Андрей говорил мне о каких-то странных самоубийствах в Москве, я ничего не понимал, а он всё говорил...
Блин, темнота, как долго нет машин, не вижу, что пишу...
Андрей цветы разбивает, он уходит, Лена уходит, за ней выбегает Макс.
Темно, темно... Вот, вроде, едет...
- Теперь жди, - говорит мне Дима. - Я тебя найду, как только убьют кого-то из них.
- А чтобы не убивали - нельзя?
- Можно. Тогда один из них должен покончить с собой. Но он, кажется, уже опоздал это сделать.
Глава третья
Сбросив одеяло, Елена подошла к его рабочему столу. Он смотрел на неё; она, чувствуя это, воспроизводила движение его мыслей, проводя пальцами по карте, которая покрывала собой весь стол.
- Карта Москвы?
- Не совсем, - он оперся на локоть, стараясь придумать, что говорить.
Её палец замер.
- Подожди, она не похожа на Москву... Это... Это... не та Москва?
- Ты была в Москве? - Макс подошёл и обнял её, его руки начали скользить, она отстранилась.
- Что-то не то, не те улицы.
- Понимаешь, - Макс упал в кресло и закурил, - город часто меняется, в отличие от нашего. Это моя работа, я - архитектор.
Финал августа уже полностью осенним светом падал из окна на карту, на нежную кисть Елены. Её острая грудь принимала это осеннее переживание, зелёные глаза увлажнялись, становились ярче.
В тот вечер она пошла к Максу. Елена сама потянула его из арки за руку, чтобы они не вошли во двор, где живёт Андрей.
- Куда? - спросила она, выйдя на Соборный переулок.
- Пойдём, - они свернули на Верхнеградскую улицу, потом - направо, до самого финала города, до остановки Западной. Сразу за остановкой стояла последняя девятиэтажка. Мимо них пролетел трамвай, и они почти побежали...
- Говоришь, город меняется? Сам меняется?
- Иногда - не сам, - Макс медленно выпускал дым. - А ныне - почти всегда не сам.
Подумав, он сказал:
- Это очень сложно объяснить, Лена, ведь вопрос, так сказать, исторический. Серьёзно изменить Москву, например, задумали ещё во второй половине 18 века. Тогда под прицел архитекторов попал Кремль. Архитекторы решили ликвидировать башни у реки и построить дворец исключительной красоты... Хотя, нет, дело тут не в красоте, просто - исключительный дворец, а его тень, согласно задумке, должна была падать на остатки Кремля. Кремль как бы оставался, но тень дворца словно превращала его самого в тень, то есть Кремль становился тенью нового дворца. Как бы так: то, что происходит здесь и сейчас отбрасывало бы тень навсегда ушедшего прошлого.
- И дворец появился?
- Нет, что-то не заладилось, всё начало рушиться.
...Пальцы Елены от карты опустились к ящикам стола. Макс продолжал говорить, а она уже выдвигала первый.
- Интересно?
- Ага, - она задвинула верхний ящик и перешла ко второму. - Нельзя?
Макс пожал плечами.
- Ух, ты! - ящик был открыт. Елена достала пистолет и повернулась к Максу, нежно держа оружие.
- Ваше любопытство, барышня, удовлетворено? - Макс затушил сигарету, пистолет был направлен прямо ему в лицо.
- Не только любопытство, - она улыбнулась, аккуратно положив пистолет на карту Москвы, так что дуло оказалось направлено на Кремль, и села к нему на колени.
- Это ТТ. Таким в 90-е любили орудовать киллеры. Подъезд, пролёт между этажами, выстрел, потом - второй в голову, и бросали рядом с трупом.
- А у тебя он откуда? Из подъезда? Подобрал...?
- Из подъезда, но... Нет, это пистолет моего отца. Из него был произведен всего один выстрел. В октябре 93-его мой отец застрелился перед телевизором, наблюдая расстрел парламента. Я вернулся домой и увидел его уже мёртвым. Пистолет я спрятал в своём тайнике в соседнем подъезде, дома оставил дверь открытой, мол, отец сам впустил убийцу. Следователь был приятелем моего отца, думаю, что он сразу всё понял, но "расследовал" убийство. Пистолет остался у меня. Он - эстафетная палочка, которую мне отец как бы передал.
Нежно отстранив Елену, Макс взял оружие со стола и вернул его в ящик стола. Повернулся к ней. Она уже ждала его в постели, лаская пальцами свою левую грудь.
Из его квартиры, расположенной на третьем этаже девятиэтажки, они вышли уже в сентябре. Остатки навсегда ушедшего августа чувствовались иногда вечерами, днём же на всё вокруг ложилось предчувствие неизбежного октября.
Хотя Макс пытался направить её через Верхнеградскую на Соборный переулок, Елена уводила его в противоположную сторону - на Садовый проспект:
- За той аркой его дом. Я не хочу туда. Ты меня забрал оттуда, так не возвращай же.
Спускаясь по Садовому, они пересекли Северный мост над Мёртвым Донцом, долго целовались, а воды Мёртвого Донца, отражая, затемняли сентябрьское небо. Садовый проспект продолжался и после моста, с него они сворачивали на Вторую улицу Блока, справа от которой до самого Донца раскинулся Нижегниловский пустырь. Из зелёного пустырь уже превратился в серый, а ушедшей весной он был залит водами реки.
Мимо пятиэтажек Второй Блока они доходили до Штормовой улицы, а чуть дальше, на самом краю, в юго-восточной части города находился дом Елены. Она всегда просила не провожать её до дальше; шла по Яблоневой, доходя до перекрстка с улицей Тютчева, где грустно замерла её девятиэтажка.
Вдыхая утвердившийся сентябрь налётом октябрьской ржавчины, Макс по Штормовой улице через Южный мост по Безымянному проспекту возвращался к себе, но перед тем, как направиться прямо к своему дому, он сворачивал к Соборному переулку, к той самой арке. Во тьме арки он долго стоял, курил, всматриваясь во всё более блеклый свет осени.
Однажды, стоя так, он увидел Ольгу. Она подошла к переулку с Петроградского бульвара, на несколько секунд замерла напротив арки и пошла к Верхнеградской. Макс понял, что не испытал даже жалости; это была просто тоска по тому, чего не должно было быть, но что почему-то мелькнуло... Мимо прошла несбывшаяся опустошённость его судьбы.
Через день снова приходила Елена, потом они гуляли; всё более и более осенние улицы города передавали их друг другу, а однажды вечером Макс увидел Андрея Петлина. Он стоял на Северном мосту и неподвижно смотрел на северо-запад - туда, откуда течёт Мёртвый Донец. Макс с Еленой шли по противоположной стороне моста, она не увидела Андрея. Тут Андрей обвернулся. Макс прижал к себе Елену и долго целовал её. Потом Андрей куда-то исчез, на мосту были только они, и Макс попросил в тот день, чтобы Елена снова осталась у него. Она проснулась на рассвете второго октября.