|
Редкие, но жирные капли, окрасили стены домов серыми пятнами, забрюзжали по ржавой жести и испугали немногих прохожих, настырно влезая за шиворот. Надя сладко потянулась на исполосованном зеброй матрасе, заменявшей ей кроватку, и покосилась через раму без стекол на раскрашенный ливнем рассвет.
'Сегодня придется поработать', - совсем по-взрослому подумала девчушка. Она споро одела единственные сандалики, осмотрев грязные ножки. 'Заодно и помоюсь', - практично подумала Надя и пошлепала по лестнице пустого дома на свидание с дождем.
Как и для других послевоенных сирот, дождь одной из редких, но регулярных, радостей. Его струи раскрашивали уставший от бомбежек город: хмурым взрослым в серый, а беспризорным детям всей палитрой пестрой радуги. И тела непосед тянулись к каплям дождя как к драгоценному жемчугу.
Надя тоже мчалась по свежим лужам на 'пятачок', чуть прихрамывая на одну ножку. С дождем у неё были особые отношения, поэтому и ждала его как брата, вернувшегося с фронта с гостинцами.
Однажды ночью маленькую Надю разбудил грохот рушащегося под натиском взрывной волны дома. Чудом выжившая девочка оказалась привалена останками некогда охранявших её стен. Когда Надина нога оказалась прижата упавшей плитой, лишь дождь поил и кормил девочку, вытирая горячие слезы отчаяния со щек. И в косых дробях ливня, увидала Надюша то, чего быть не могло: вначале только усы, посеребренные сединой, потом звезду-лилипутку на выгоревшей пилотке, а потом и всего красноармейца, растеряно склонившегося над ней. На третий день в капкане стены закончился и дождь. И сквозь гул в ушах Надя расслышала топот солдатских сапог. Пленница готова была кричать так, чтоб дрожали немногие уцелевшее оконные стекла, но из груди доносился едва уловимый кашель. Колонна солдат безразлично проходила возле её тельца, приняв его за очередной труп. Надя бессильным взглядом провожала солдат и без всякой надежды попыталась окликнуться в последний раз. Приступ кашля разошелся по телу и она уже не заметила, как от колонны отделился обеспокоенный солдат. Последнее, что увидела перед беспамятством Надя, это лицо молодого, но уже седоусого сержанта...
Она так и не узнала имени своего спасителя. Очнулась в полевом госпитале, где её покалеченную ножку врачи собрали по частям, не решившись на грех ампутации. На удивление, трехдневный душ не оставил после себя даже насморка, и лишь чудом оставшееся целой нога напоминала о пережитом кошмаре. Матери повезло меньше: она осталась под стенами их дома, да и лежала там и сейчас, ведь война хоть и вдалеке, но еще гремела. Выздоровевшая Надя не стала дочерью полка, а вернулась в разрушенный дом, поближе к матери. Но каждый раз в перестуке капель, быстрых черточках падающего дождя, в разводах луж и даже в толстых пузырях на их поверхности Надюша видела картинки. Картинки, которых никто кроме неё не видел и которые имели обыкновение сбываться. Поэтому сиротская ребятня особенно ждала свою пророчицу в дождливый день.
На 'пятачке' уже суетилась толпа беспризорников, играющих в прятки с дождем с переменным успехом. Хлюпенький Стас отпрыгал на одной ноге одному ему известный танец приветствия, то ли подтрунивая под хромотой Нади, то ли выражая солидарность с ней, но с особым удовольствием сообщил:
- Пузырь сказал, что придет с батей. Обещал пирожков с капустой. Хотят с тобой поговорить, - Отчитавшись перед Надей Стас одноного запрыгал под навес.
Пузырь был единственным в компании, кто мог похвастаться живым отцом. Его батя официально отвечал за беспризорников, поэтому среди сирот пухлый пацан был и под присмотром, и присматривающим. Характер толстяк имел скверноватый: хвастливый и задиристый. Но никогда не проявлял жадности: честно делил свои немногие 'нычки' и дубасил маленьких скряг. В полуголодное время за это Пузырю прощали всё. И дети, оставленные один на один с голодным миром, принимали толстячка за вожака.
Вот только с Надей отношения не сложились. Как сын истинного материалиста, Пузырь постоянно подтрунивал над оракулом, пока она высматривала судьбы завороженных детей. Однажды Надюша не выдержала насмешек и прервав очередную историю, обиженно уселась под водосточную трубу. Из трубы несся спешащий ручей, разливаясь полноводьем по перетертой танковыми гусеницами улице. Пузырь по-хозяйски решил успокоить любимицу-воображулю и подошел к промокшей хромоножке. 'Садись рядом', - с несвойственной ей твердостью приказала Надя Пузырю. Испуганный толстяк, как околдованная дудочкой змея, опустился прямо в лужу напротив пророчицы. Между их лицами серебряной нитью текла дождевая струя из ржавого водоотвода. 'Хочешь знать кем вырастишь?' - с лукавицей спросила Надя и Пузырь лишь заторможено кивнул. 'Будет на тебе форма, будешь в милиции работать, как батя людей защищать... - от этих слов Пузырь оживился, решив, что в такое будущее можно и поверить. - Будет у тебя машина быстрая, белая. Но уйдешь от людей рано. Будет у тебя на похоронах отец рыдать'. 'Бандиты убьют?' - с надеждой спросил Пузырь, подозревая подвох. 'Сядешь за руль пьяный и убьешься', - немилосердно закончила пифия.
С тех пор Пузырь старался избегать Надю, то ли испугавшись, то ли обидевшись. Да и отец Пузыря Павел Павлович стал как-то по-другому относиться к странной девочке. Может Пузырь нажаловался, но только вместо самых лакомых кусочков угощения, положенной ей как самой маленькой, стала она получать обычные для всех пайки. Надя обделенной не осталась, ведь малышня охотно делилась с ней ради диковинных историй, подсмотренных в струях дождя, но изменение в отношении почувствовала.
Поэтому для неё возобновленный интерес Павла Павловича был в радость. Купаясь в небесном душе, Надя увидела, как сквозь стену ливня спешат три намокшие фигуры. Первым несся Пузырь, держа в руках белую миску с обещанными пирогами. Следом спешили накрытые одной плащ-палаткой Павел Павлович с неизвестным спутником, скрытым пеленой воды.
Полковник знал, что если девочка стоит посреди дождя, то загнать её в сухость просто невозможно. По-первой он пытался делать это силой, опасаясь за её здоровье, но выдаваемые психи полностью лишали желания повторить попытку. Тем более девочка, на удивление, не болела. Поэтому, несмотря на свой чин, пришлось встать под дождь, хоть и под защитой плащ-палатки. Фигурой Павел Павлович был под стать сыну, поэтому перед лицом девочки маячили латунные пуговицы со звездами, готовые атлетами-прыгунами сорваться с солидного живота полковника. Но не прыгали. Знали, что нельзя!
- Наденька-Солнце, с тобой поговорить хотят. Ты не против? - После рассказа сына материалист-полковник действительно побаивался девчонку, поэтому возможность отдать Надю на удочерение в столь смутное время ужасно обрадовала его.
- Угу, - без малейших возражений согласилась Наденька.
Из другого крыла плащ-палатки появилась стройная фигура еще молодой женщины, одетой по-граждански. Таня была тыловой журналисткой и собирала материал о детях и их внутреннем мире, измененном ужасами войны. История девочки, превратившей свои фантазии в предсказания, её очень заинтересовала и она захотела воочию увидеть театральный талант 'гадалки', чтобы понять, как перерождается воображение в слова, как заражается словами доверчивая детвора, и как детский лепет превращается в пророчество.
- Расскажи мне что-нибудь из того, что ты видишь в дожде, - как можно ласковее попросила Татьяна.
- А я не могу так, мне надо про кого-то. Хотите про вас? - предложила Надя.
- Ну давай, - охотно согласилась журналистка. Рассказ о незнакомом человеке - о такой фантазии для её исследований можно только мечтать.
- Только пусть Павел Павлович не мешает. Да и вы выйдите к дождю, не надо его бояться.
Павлович охотно пошел к детям в сухость, проследить всем ли поровну досталось пирожков, и оставили ли занятой Наде, хоть и знал, что сын об этом уже позаботился. А Татьяна послушно осталась стоять под дождем рядом со странной девочкой. Надюша вытянула вперед руки, приглашая женщину в небольшой хоровод
И Таня осторожно взялась за протянутые рученьки. Девочка и женщина завели давний танец под аккомпанемент падающих капель и шуршащих струй. Словно оркестр, переходящий из какофонии в симфонию, вторил их хороводу. Звук ливня становился все громче и громче, а их танец все быстрее и быстрее. И Надя уже кричала, чтобы пробиться сквозь громкую увертюру природы:
- Вы очень любите детей... Но у вас их нет... - Шум усилился, и слова из полного воды рта Нади буквально прорывались сквозь стену дождя в уши Татьяне. - Заболели... Простудились... Лечите, но никак не вылечитесь... Не вылечитесь... Но не бойтесь, у вас будет девочка... Не ваша, но вы её будете любить... Купите ей синенькое платьице... Будете водить в цирк... Покупать мороженное на палочке... Она будет спать с большим мишкой, которого вы подарите ей на день рожденья... Она вырастет и будет очень красивой... Вы будете очень гордиться ею...
Потоки слез текли вперемешку с дождем по лицу Татьяны. Она вспоминала потуги бросившего за бесплодность мужа и многих других 'фронтовых товарищей', помянула редких и потому безумно дорогих в военные годы гинекологов. Не врала дождевая жрица, не выдумывала. И сердце Тани не выдержало.
- Поедем отсюда вместе? - Она уже бесстыдно ревела, обнимая маленькую промокшую Надю.
В голове девочки пронеслось искушение надеть нарядное чистое платьице, спать на теплой кровати в обнимку с плюшевой игрушкой, даже во рту объявился привкус холодного неизведанного эскимо. Усилием воли Надя прогнала вредные видения и честно ответила.
- Это была другая девочка. - Она не осмелилась украсть чужую судьбу, похитить чьё-то счастье.
Таня понимающе кивнула, протянув напоследок леденец. Дождь заметно утих, и теперь можно было заметить и обеспокоенное лицо Павла Павловича, наблюдавшего за кружащейся парой, и небольшую зеленую машину, на которой он сюда и приехал. Журналистка кивнула Павловичу и направилась в полковничий ГАЗ.
- А как же Надя? - спросил обеспокоенный непониманием произошедшего Павел уже в кабине автомобиля. - Если девчонка упирается, я её вмиг уговорю. Она же маленькая, она же не понимает от чего отказывается!
- Ваш город без надежды не выстоит! Не оклемается после войны! Не будут по нему гулять счастливые люди и смесятся веселая детвора! Не могу же я забрать у вас надежду? А с ней у вас все получится! - Татьяна говорила в пустоту, будто в трансе, в котором пребывала недавно Надя. И последний раз посмотрев на хромоножку, жевавшую положенный ей пирожок, улыбнулась полковнику. - Не верите - спросите у неё!
|